Темнота давила на мозги. Пыльные полоски света, проникающие сквозь дырявую крышу, только еще больше слепили. Киря медленно шел по хлипкому полу: доски под ногами пошатывались и скрипели. Глазам было больно от этой полосатой темноты: тонкие лучики света на полу, а вокруг черный мрак. Под ногами валялись ошметки пакли, гвозди, комки грязи с отпечатками подошв и собачьих лап. Домик давно растащили: когда-то здесь была и мебель, и отделка, а сейчас только голый сруб да мусор на полу. В маленьких окошках с огрызками подоконников даже не было стекол.
– Могила, – громко прошептал Васек. Он посветил фонариком на мохнатые от пакли стены, и в луче мелькнул крысиный хвост. – Видал, какая здоровая! Что она здесь жрет, интересно? Доски, что ли? С гвоздями!
– Не болтай, – буркнул Киря. – Живет она здесь. Тепло, тихо, людей нет. А питаться к соседям ходит. К тебе, например.
– Подавится! У меня Феня крысоловка! На днях вот такую тварь на крыльцо притащила. – Васек широко развел руками, как рыбак, хвастаясь пойманной рыбой. – Надо будет – и твоего пса задерет!
– Ну-ну. Сегодня привести или завтра?
Глаза уже привыкли к полумраку, и Киря потихоньку рассматривал комнату. Бревна, пакля, доски. В углу – куча пустых пакетов и скомканных газет, наверное, крысы натащили для гнезда. На полу среди мелкого мусора – кокнутая тарелка с цветочками и следы, следы. Собачьи и человеческие.
– Вась, а кто-то сюда ходит!
– Десятый класс тут вечерами пасется, больше некому! Неужто они проглядят такую хату?! Вроде недалеко, а на отшибе, никто не мешает. Печка вон еще целая, грейся – не хочу…
Киря слушал и пинал здоровенный висячий замок на крышке подпола. Кому пришло в голову запирать подпол на такой замок? А главное, он был не ржавый, не старый. Дужка вон отполирована, блестит… И петли! Петли у дверцы смазаны, Киря ткнул пальцем и тут же испачкался.
Интересно, что там? Клад? Труп? Да ну, скорее всего, просто закрыли от десятиклассников. Участковый дядя Миша приехал и закрыл. Дом тоже когда-то был заколочен, но кто-то ведь оторвал доски. Десятиклассники, да. А в подпол замок срывать поленились, они не любопытные.
От волнения Киря нарезал круги вокруг загадочной дверцы, даже прыгал, пробуя на прочность гнилые доски.
– Васек! Нигде ломика не видишь?
– Что? – Васек подошел и оценил: – Хочешь отведать огурчиков двадцатилетней выдержки? А что, умно: в школу долго не пойдешь!
– Глупый! Неужели самому не интересно?
Васек кивнул и, хлопнув дверью, побежал искать, чем бы сковырнуть замок. Киря остался бродить по дому. Слазил за печку – может, кочерга найдется вместо ломика? Нашел пакет из-под чипсов и пустую бутылку: похоже, Васек был прав насчет десятиклассников.
От тишины звенело в ушах. Васек на улице не подавал признаков жизни – домой, что ли, побежал за ломиком? А совсем рядом по полу зацокали когти.
Киря поднял голову. Собака. Погреться зашла. Грязно-рыжая, с порванной губой. Ничья. Видно, что ничья. На боках жирок, а в глазах растерянность и ужас. У домашних таких глаз не бывает. Собака стояла на пороге и молча скалилась порванной губой.
– Заходи, грейся, – кивнул ей Киря. Собака попятилась и оскалилась еще больше. На загривке ее вздыбился колтун с бардовыми ошметками болячки.
– Да не бойся ты так, я не кореец! – Киря жалел бездомных собак. Была в этом какая-то чудовищная глупость: собака – и вдруг бездомная. Что ей без дома-то делать, что сторожить?
Киря чуть отступил, показывая, что нападать не собирается. Псина подпрыгнула на четырех лапах и залилась лаем. Она лаяла громко, надрывно, она звала своих.
В темноте дверного проема зашевелились разномастные пушистые спины. Одна. Две. Три… Не местные. Всех деревенских собак Киря знал: стоит выехать на велике, они тут как тут, выскакивают из дворов, спешат облаять. Нет, эти чужие.
Рыжая псина скакнула в комнату с громким лаем, и за ней ворвалась целая свора. Собаки мгновенно окружили Кирю, лая наперебой, хвастаясь блестящими в полумраке клыками. Самый крупный, черный пес, должно быть вожак, чуть привстал на задних лапах и гавкнул прямо в лицо. Киря хотел присесть, будто поднимает камень, но побоялся: слишком близко к лицу маячили клыки. И с собой ни палки, ни камешка нет. Ногой он попробовал дотянуться до осколка тарелки на полу… Черный пес щелкнул зубами у самой щиколотки. На резиновом сапоге остались две неглубокие дырочки: еще чуть-чуть, и прокусил бы.
Киря отдернул ногу и потихоньку попятился к двери. Черный танцевал на задних ногах и щелкал зубами около рукава. Совсем дикие псины. Порвут. И откуда их столько… Киря рявкнул, и собаки на секунду притихли, но тут же опять залились лаем. Выход был уже близко. Киря пятился, собаки лаяли и бросались. Перед самым лицом мелькнула пасть черной псины, Киря отпихнул ее и рванул прочь. Чьи-то зубы вцепились в рукав – оглушительно треснула ткань, обнажив белую вату. Киря перемахнул через порог, влетел в соседнюю комнату и захлопнул за собой дверь.
Дверь держалась на одной петле, и коробка отставала. Закрыть плотно не получилось, остался зазор толщиной в руку. Псины наперебой просовывали туда морды и лаяли, оглушительно лаяли, напирали на дверь так, что она шаталась. Киря навалился, подергал древний шпингалет (тоже на одном винтике) и все-таки защелкнул его. Теперь зазор остался с другой стороны, там, где не было дверной петли. Собакам туда не пролезть, а Кире надо сматываться. И где гуляет Васек?!
В комнате были окна без рам и стекол – так даже лучше. Проще вылезти. Киря шагнул к ним – и нога провалилась. У самой двери пол был раздолбан: дыра с бахромой обломанных досок, да такая, что можно пролезть.
Внутри темно. Киря достал фонарик, посветил. Подпол и подпол. Сруб, доски, земля. Собаки лаяли, с грохотом расшатывая дверь, – сматываться надо! Но Киря взял фонарик в зубы и зачем-то нырнул в дыру.
Снизу дом выглядел еще более уныло. Сруб кое-где подгнил, под ногами было полно мелкого мусора. Киря прополз несколько шагов и замер.
В луч фонарика попалась чашка. Чашка и чашка: с цветочком, с ржавой каемкой давно испарившегося чая, с блюдечком. Она стояла на импровизированном столике из доски, брошенной на два пенька. Доску аккуратно закрывала давно вылинявшая клеенка. Там же была тарелка с ложкой, мытые, аж блестят. Здесь кто-то живет? Здесь?!
В углу зашевелилась гора тряпья. Киря вскрикнул, направил фонарик… Крыса. Деловая: вылезла на бывший рукав чьего-то ватника и стала умываться. Не боится. Киря зашарил фонарем по стенам.
Подпол как подпол. Нормальные люди в таких банки хранят и картошку. А здесь был столик с клеенкой, чашка, недоеденный крысами удлинитель и мятый плакат группы «Смайлики» на стене. Плакат Кирю потряс. Нет, сам плакат ничего особенного: подростки с гитарами. Но в том, что он висел здесь, под полом, прибитый маленькими проржавевшими гвоздиками, была неумолимая правда: здесь кто-то жил. Нет, не десятиклассники. Они не слушают такое. У Кириной матери есть еще пленочные кассеты с записями этой группы. Говорит, любила в школе. Кирю пыталась подсадить еще в прошлом году, но песенки показались ему слишком детскими. Какие уж тут десятиклассники!
Кружку, допустим, просто могли забыть. Отец вон тоже ходит по дому с вечнозеленой кружкой чая и забывает ее в самых неожиданных местах. Потом ищет, ругается.
Удлинитель в подполе тоже у многих есть, чтобы лампочку включать, и даже столик с клеенкой ерунда – мало ли какие у кого подставки для банок! А плакат – это плакат. У Кири тоже висят плакаты в комнате над столом, где он делает уроки, сидит в Интернете. Где рубится в стрелялки… Плакат отмечает место, где проходит твоя жизнь. В подполе.
Киря ковырнул улыбающуюся физиономию парня, и ржавые гвоздики посыпались под ноги мелкой дробью. Плакат чинно спланировал на сапоги. По ногам пробежал холодок, Киря вздрогнул и отфутболил плакат в угол крысе. Парень с гитарой улыбался. Крыса цапнула бумагу и шумно, пятясь рывками, стала затаскивать в гору тряпья. «Смайлики» шуршали, и хозяин их не шел из головы. Мальчишка или девчонка? Сколько ему лет теперь, если жив? Он здесь прятался или его здесь заперли? Судя по дыре в полу и замку на крышке подпола…
На досках чернели крошечные точки-шрамы от гвоздиков. А между досок торчал кусок ветоши. Тайник за плакатом? Киря вцепился в тряпку и рванул на себя. Что-то тяжеленькое и плоское. Книга? Тетрадь?
– Кир, ты тут? – Над головой с грохотом открылась дверь, шмякнулся на пол отлетевший шпингалет и затопали-затопали сапоги. Киря выдернул находку, затолкал под куртку (если книга, то здоровенная) и крикнул:
– Внизу! Тут такая дырень в полу, зря за ломом бегал!
– А я и не нашел! – довольно сообщил Васек. – Батя задевал куда-то.
– Собак видел?
– Нет. А что, были?
– Да они тут, похоже, могилу стерегут. Лезь, что покажу.
– Хорош заливать-то! – За спиной шаркнула болониевая куртка – Васек лез под пол.
Киря шуганул крысу и отобрал плакат. Может, и не могила. Ляпнул, чтобы не думать о плохом одному. В дыре между бревен возникла щекастая физиономия Васька, Киря с ходу сунул плакат ему под нос:
– Смотри! На стене висел!
– Погоди ты! – Васек включил фонарь и уставился на плакат: – Ха! У меня дядька до сих пор их слушает! Дай отнесу ему, пусть порадуется старичок. – Он цапнул плакат из рук и поскреб пальцем. – Грязненький…
– Он здесь висел на стене. Понимаешь?
– Висел? – Васек шагнул вперед и задел полой куртки чашку на блюдце. Чашка глухо шмякнулась о земляной пол, Васек оглянулся, посмотрел, а повернулся уже с совсем другим лицом:
– Да не, Кирь, ерунда… – Он мямлил неуверенно и глядел под ноги. – Это десятиклассники, наверное.
– Десятиклассники слушают «Смайликов»?!
Васек покачал головой:
– Правда бред. Может, от бывших хозяев остался?
– Не знаю, кто здесь раньше жил, но то, что плакат в подполе и чашка с тарелкой…
– Сектант! Конца света ждал! Они и не такое слушают!
– Тогда бы получше замуровался и запасы сделал. А вот заложник… Мальчишка вроде нас с тобой…
Васек задумчиво ворошил ногой гору тряпья. Крыса забралась на самую вершину и шипела оттуда. Странно, что одна. Они обычно стаями ходят.
– Слушай, что ты прикопался к этому плакату?! – Что мы вообще здесь забыли? Ну залезли, ничего интересного. Можно идти.
Что ребята забыли в заброшенном доме на самом краю деревни, они и сами толком не знали. Виной всему были каникулы и электрический апокалипсис, который длился третью неделю. Что-то, никто не знает что, случилось на станции, и вся деревня осталась без света. Не горели лампочки в туалете, не работали Интернет и телевизор. Ребята и маялись от безделья. Они уже успели подраться с половиной школы, наколоть дров, наверное, всем наличным бабушкам, а Киря – еще и перечитать половину школьной программы по литературе. Васька все каникулы звал его в поход в лес, осень выдалась теплая. Но Кире было лень. Зато в заброшенный дом на краю деревни его вдруг потянуло со страшной силой. Как увидел, так и с ума сошел, побежал на чужих ногах, таща упирающегося Ваську. Сто лет ходил мимо этого дома, было нелюбопытно, что там внутри. А сегодня загорелся. В старых домах всегда есть какая-то тайна. Вот они и нашли на свою голову. И все из-за дурацкого электричества.
Нет, иногда электричество включали. На час или два в день. Тогда деревня вымирала: все бежали домой запускать стиральные машинки, сидеть в Интернете, да просто читать не при свечах – темнело уже рано. Сеть перегружалась, и свет опять вырубался. Так и жили третью неделю.
Киря представлял себе, что идет война. Он откопал в кладовке еще бабушкины толстенные свечи и жег их на чердаке, читая или просто глядя в окно: не идут ли проклятые оккупанты. Если кто-нибудь подходил, Киря целился в него из отцовской винтовки. Не заряженной, конечно, патроны мать от него спрятала давно и навсегда. В освещенном окне Кирю прекрасно было видно с улицы, и гости поначалу шарахались. А потом рассказывали матери, какого хулигана она вырастила. Мать орала, грозилась отобрать винтовку и гонялась за Кирей по дому, размахивая мокрым полотенцем. Так и коротали вечерок.
Из дома выбирались молча. Васек с плакатом впереди, за ним – Киря. Он все оглядывался, ища собак. Куда они испарились? Если бросались на Кирю в доме – значит, считают эту территорию своей. Тогда они должны быть где-то поблизости, просто зашухарились где-нибудь в огороде.
Находка, книга или тетрадь, топорщила куртку. Киря достал на ходу, развернул ветошь…
– Что это за гроб? У моей бабушки такой!
– Там нашел… – Васек с любопытством наклонился над находкой, да Кире и самому было интересно, он таких не встречал. В руках он держал здоровенный старый ноутбук с клубком проводов и блоком питания.
– Сдох небось от сырости! – Авторитетно заявил Васек. – Аккумулятор точно окислился, сам подумай!
– А вдруг нет? Может, железо еще продать можно.
– Да кому нужен этот антиквариат!
Васек, скорее всего, был прав, но Киря поспешно затолкал ноутбук за пазуху.
– Переберу дома, – с вызовом сказал он. – Все равно делать нечего.
Все-таки здорово идти вечером с фонарем по темной улице, где все давно тебе знакомо. Неосвещенные дома чернеют в темноте, одинаковые на посторонний взгляд, а ты по силуэту, по запаху, по голосу цепной собаки узнаешь, где чей.
Дом физички Ринпалны самый маленький в деревне и самый шумный. У нее трое детей и собак столько же, днем и ночью шум, лай. Электричества нет, а в окнах иллюминация как на праздник – свечи. Во дворе громыхают на ветру вертушки из пластиковых бутылок, а вот еще и ветряные колокольчики повесили…
Дом школьного завхоза Коляна, напротив, велик и угрюм, как спящий медведь. Только в окне сараюхи – золотое пятнышко свечи.
У Васьки три старших брата, так у него не двор, а гараж: «Волга» целая, «Волга» наполовину разобранная, мотоциклов препарированных и на ходу несчитано. Васькин дом пахнет пирогами на всю улицу, и белая кошка патрулирует периметр, шипя на прохожих как сторожевая.
А Кирин дом самый обычный. Просто дом. Он выглядит так, как положено Кириному дому: крыльцо, терраса, вишня под окнами. Из-за веток за стеклом блестит огонек свечи: отец сидит в своем кресле, читает газету. Рядом еще одна фигура: мать с кроссвордом, и силуэт кота торчит на подоконнике.
Звякнула цепь, из будки вылез Пират, зевая и потягиваясь. Вильнул хвостом. Киря выпустил его на ночь и пошел в дом.
Родители со своими газетами-кроссвордами ломали глаза с одной свечой. Киря достал вторую, зажег, стало светлее. Мать кивнула, типа, «спасибо», но все-таки поворчала:
– Зря свечи разбазариваешь. Мало осталось.
– В магазинах их уже нет, – поддержал отец. – Все смели. И батарейки, и свечи. А это безобразие еще неизвестно сколько продлится, – он кивнул за окно на слепой фонарный столб и уткнулся в свою газету.
– Да ладно вам!.. – Киря припрятал за спину трофейный ноутбук и попятился из комнаты.
Дома было тепло, хоть в трусах ходи: мать опять кипятила белье на печке. Киря завернул на кухню, сцапал котлету со сковородки и полез к себе на чердак. У него там и комната, и мастерская, и кабинет, и склад боеприпасов: отцовская винтовка без патронов, самодельные ножи с резными ручками и куча петард, о которых никто не знает. На столе бардак, Киря смахнул его на диван: хорошо, когда все рядом! Свечей, правда, осталось мало, а батарейки пока есть. Киря подвесил над столом карманный фонарь как лампочку и занялся ноутом.
Из клавиатуры вытряхнулась тонна крошек: белый хлеб, черный, крупинки соли… Вот так сидел человек, запертый в темном подполе, пялился в ноут и ел как все. Как будто все в порядке.
– Может, он фээсбэшник был! – Киря сказал это громко и вслух, как будто себя подбадривал. – А детский плакатик – для прикрытия. Или шпион американский! Прятался такой у бабушки в подполе, гамбургеры свои жевал. А потом разъелся до двух центнеров, пробил с размаху дыру в полу и ушел, только и видели! А технику забыл второпях. Или оставил сообщнику, но тот почему-то не пришел…
Эта идея понравилась Кире, он перебирал ноут и в красках представлял, что такого секретного и важного там найдет, когда наконец дадут электричество и можно будет пошарить в шпионских файликах!
Техника сохранилась на удивление хорошо. Ничего не окислилось в сыром подполе, ничего не отошло, а то Киря уже воображал, как будет нагревать паяльник в печке. Нет, не придется, и слава богу. Он только разобрал ноутбук, сдул крошки, протер куллер и собрал обратно. Включить бы скорее…
Электричество врубали обычно по вечерам, часиков в семь-восемь. Киря воткнул ноут в розетку и стал ждать. Погасил фонарик, чтобы не тратить батарейки. Где же ты, электричество, явись!
За окном вспыхнул уличный фонарь, на столе замигала невыключенная лампа. Старый ноут оживал. Он заводился с непривычным шумом и даже скрипом (плохо почистил куллер), а Киря от нетерпения приплясывал у стола:
– Давай уже врубайся!
Ноут грузился очень долго. На обои американский шпион поставил знакомый деревенский пейзаж: школа – его, Кирина, школа. Деревянная, одноэтажная, не похожая на городские. Вишни во дворе совсем маленькие, прутики еще. А на фоне школы – физичка Ринпална, только молодая, и три пацана – Кирины ровесники. Ринпална стоит чуть в стороне и как будто их за что-то отчитывает, лицо у нее недовольное. А эти ржут! На дворе весна, травка из грязи пробивается, вишни-прутики выпускают первые листья. Вот тебе и американский шпион!
Киря защелкал мышкой по папкам: игрушки, музыка, рефераты… Ноут точно принадлежал школьнику, возможно, даже кому-то из этих, с фотографии, – и чего Киря навоображал! Жил себе парень. Был у парня ноут, потом он его спрятал в подполе и плакатиком замаскировал. Зачем? А зачем у Кири за стеллажом тайничок с петардами? Чтобы мать не нашла. Значит, в ноуте что-то такое есть…
Текстовых файлов было мало, и все контрольные-рефераты. Но если бы, например, Киря что-то прятал, он бы назвал попротивнее и поскучнее, например «Реферат о ленточных червях», – кто ж по доброй воле полезет такое читать? Киря полез. Файл о ленточных червях был действительно про червей. И даже «Реферат по физике» не обманул. А вот вордовский файл с названием «Лес» оказался странным. Парень – хозяин ноута, то ли вел дневник, то ли пробовал себя в роли писателя.
Иногда мне кажется, что ничего на самом деле не было, просто я сбрендил, и мне мерещится всякая чушь. Но я прекрасно отдаю себе отчет в происходящем и понимаю, как дошел до жизни такой. Я помню день и час, когда все началось, только боюсь, не сумею описать тот день, когда все это закончится.
Это было в начале мая, когда снег уже сошел, а лужи еще не высохли. На майские праздники Ирина-физичка потащила наш класс в трехдневный поход, обещая показать аномальную зону. Лично я не верил в это, а Толстый с Ломом вообще смеялись. На аномальную зону купились только девчонки: они всю дорогу перешептывались и травили страшные истории, одна другой глупее. Про медведя-людоеда, который якобы жил прежде в нашем лесу. Говорили, убил кучу народу, а потом их всех нашли заваленными упавшими деревьями. Прямо в одном месте. Медведь же любит мясо с душком и сразу не ест: положит куда-нибудь и ждет, пока не запахнет.
– Чего же он эту кучу народу не съел? – спрашиваю.
– Может, их было слишком много! Медведь просто не успевал подъедать всех, кого убил. Они ж территорию свою охраняют, медведи-то!
До аномальной зоны мы добрались под вечер. Уставшие, голодные, по уши в грязи, с одной мыслью: «Когда привал?», мы вышли на полянку, и сразу стало тихо. Птицы не пели. Три шага назад орали как резаные, извещая о наступлении вечера. А как мы вышли на полянку, так и все – тишина. Еще вокруг той полянки не было ни одного живого дерева. Сухостой – дрова для лесного пожара – окружал всю поляну рядов в пять-шесть. Как будто здесь специально распыляли яд, уничтожающий все живое. Трава тоже не росла, хотя место солнечное. Вся поляна была покрыта только сухой грязью. Мрачноватое местечко.
Девчонки зашептались, но быстро притихли. Лом шепнул: «Кладбище!» – и мы с Толстым только закивали, это и правда было как кладбище. Только холмиков не хватало и памятников… Где-то в лесу прокричала большая птица, и опять наступила тишина.
Ирина оценила наши обалдевшие рожи и спросила:
– Ну как? Я эту поляну еще в том году нашла. Главное: прошла мимо, ничего не заметила. А дома перебирала фотографии, смотрю: ух ты! Необычное место, правда?
– Про сухостой леснику сказали? – спросил практичный Толстый.
– В том-то и дело, Саша! Знаешь, что ответил лесник? «Нельзя, – говорит, – здесь сухостой убирать, молодые деревья дальше гибнуть начнут!» Круг видите? Овал? – Поляна была окружена сухими деревьями. – Вот прежде он был уже. И тоже стояли сухие деревья. Их убрали – засохли следующие. Те убрали – на другой год еще ряд деревьев засох. И всегда вокруг этой поляны сухостой. Она и поляной-то не всегда была…
– Это все вам лесник рассказал? – не поверил Лом.
– Ты сейчас сам у него спросишь. Мы у него ночуем, я договорилась.
Я так подробно все описываю, потому что меня знобит, даже пальцы. И еще когда вспоминаешь, время летит быстрее и на душе легче.
До лесника мы шкандыбали еще с полчаса. Лично я устал как собака, даже ноги натер, чего со мной в походах уже давно не бывало. Девчонки ворчали, что Ирина просто придумала эту аномальную зону, чтобы нас отвлечь от усталости, и я был с ними согласен: ну сухостой, ну птицы молчат – в лесу всякое бывает!
К землянке мы подошли уже в темноте, спотыкаясь и подсвечивая фонариками лица снизу, чтобы медведь боялся. Просто одурели от усталости. Ввалились в землянку всем табором: какая же она тесная! Буржуйка, кровать, сундук, большой стеллаж с барахлом занимали почти все место. Если мы все уляжемся на полу вповалку – не поместимся. Чем Ирина думала? За столом сидел лесник и поглядывал хитро, как Дед Мороз на детском утреннике.
– Здравствуйте, ребятишки!
Мы захихикали. Наверное, не я один подумал про Деда Мороза. Лесника я знал: раз в месяц или чуть реже он появлялся в магазине, чтобы набрать полный рюкзак крупы, сигарет и чем там еще затариваются лесники. К магазину он подъезжал на лошади – а на чем еще по лесу ездить? Мы, деревенские, лошадь только и видели, что его, дядь Сашину, больше у нас лошадей никто не держит.
Ирина тут же развила бурную деятельность: посадила девчонок чистить картошку, нас троих отправила за водой с напутствием: «Сбегаете и ставьте снаружи палатку, здесь мы все не поместимся». Толстый пытался протестовать: ему хотелось спать в тепле и уюте, но у Ирины разговор короткий: выгнала, пригрозив, что в следующий раз вообще не возьмет.
Мы спустились к ручейку, светя фонариками. Ноги в сапогах ныли, в лицо бросалась первая весенняя мошкара. Сразу за ручейком росли низенькие молодые сосны, должно быть, дядя Саша только насадил. И сквозь них было прекрасно видно ту аномальную поляну.
Сухие стволы серебрились и блестели в темноте. Голые ветки тянулись в небо костлявыми пальцами.
– Жутковато, а? – толкнул меня Толстый. Я засмотрелся – и чуть не упал в ручей. Взмахнул руками, уцепился за Толстого и устоял.
– Да вон как он испугался! – поддел Лом, и мне пришлось срочно ему врезать, чтобы помалкивал. Лом, конечно, не стоял столбом, врезал в ответ, Толстый, понятно, полез разнимать…
Нас прервал крик. Жуткий, с хрипом, я ни на секунду не подумал, что это Ирина или кто-то из девчонок. Да и доносился он не со стороны землянки.
Я отпустил Лома, наступил в ручей и стал вглядываться сквозь сосны в аномальную поляну. Лом направил туда свой фонарище-прожектор – бьет на полдеревни, только у него такой есть. Освещенные мертвые стволы теперь казались черными. Ветки не шевелились на ветру, никакого движения на поляне тоже не было.
– Точно оттуда кричали? – спросил Толстый.
Мы синхронно кивнули в ответ.
– Я слышал, если потревожить покойника, он издает страшный крик.
– А-А-А-А-А! – Я кинулся на Толстого и с удовольствием уронил его в ручей.
– До утра же не высохнем! Ирина ни свет ни заря опять погонит. Я не хочу полдня ходить в мокрых штанах!
– Почему полдня? – усмехнулся Лом. – После обеда я подойду к тебе и скажу «А-А-А-А-А-А!» – и ты опять будешь ходить в мокрых штанах!
– Вы что там, утонули? – За спиной возникла Ирина и потащила нас в землянку сушиться.
У лесника была керосиновая лампа и портянки на печке. Он как будто сошел со страниц детских сказок. Маленькую буржуйку мы с Толстым тут же завесили своими шмотками, она стояла как навьюченный осел. Ирина выдала нам по миске картошки с тушенкой, и несколько минут в землянке стояло разноголосое чавканье. Ну а потом все полезли к леснику с расспросами:
– Дядь Саш, а правда, что поляна аномальная?
– Я в суеверия не верю, я просто знаю, откуда они берутся. Там место нехорошее. Кто там заночевал, либо в ту же ночь пропадает, либо долго потом не живет.
– Почему?
– А шут его знает! Только я здесь не первый год за лесом гляжу. Что видел, то рассказываю. Полянка уж очень привлекательная: ни ветра, ни ухабов, ручей недалеко. Палатку поставить, костер разжечь – милое дело. Вот и находят ее на свою голову туристы. Лет десять назад парочка заночевала, а утром пропала – как не было. Палатка стоит – людей нет. Тогда же студенты приезжали из города: одного через месяц застрелили, про остальных не знаю. В прошлом году парень пропал из соседней деревни. Точно так же: лег спать на поляне, а утром не нашли.
– А вы сами там ночевать не пробовали?
– Днем-то я туда хожу. Деревья сухие мне покоя не дают – вредитель там, что ли, какой завелся? А ночью, детки, надо спать. – Он притушил керосинку и разлегся на огромном сундуке, как бабка из кино про войну.
Ночевать пришлось снаружи: с Ириной не спорят. Я засупонился в спальник, чтобы один нос торчал, и наконец-то согрелся. Толстый справа от меня ворочался, как гора, Лом слева без умолку болтал о покойниках.
– Вы правда думаете, что это место аномальное, покойнички кричат, люди пропадают? Я читал о таких местах, но чтобы у нас…
– А что мы, рыжие? – возмутился Толстый.
– Может, и не рыжие. В том году две старухи из леса не вышли. В позапрошлом… Может быть, они бродят до сих пор в тех сухих соснах, а выйти не могут. Нестабильная топография, я читал.
– Не выдумывай. Тайга есть тайга. Каждый год кто-нибудь да уходит.
– А почему уходит-то, ты не думал? Эти старухи здесь тысячу лет прожили, небось каждую травинку знают…
– Это невозможно!
– Все равно. Опытный человек так просто в лесу не заблудится. Тут нужен еще какой-нибудь фактор.
– Аномальная зона с нестабильной топографией, потревоженные покойнички… Еще инопланетян приплети!
– Инопланетяне, может, и ни при чем. А такие зоны если и бывают, то на заброшенных погостах или просто местах, где кого-то убили. Мертвые не хотят, чтобы их тревожили, вот и водят-плутают, глаза тебе отводят. И ходишь как дурак в трех соснах, и не можешь выйти… Откуда, думаете, бабкины сказки про лешего? Еще в древности это заметили, придумали себе объяснение: леший, мол, водит. А то не леший. То, может, покойничек, убитый сто лет назад, свежей крови хочет! – Лом взвыл и кинулся через меня на Толстого.