Усвоив вчерашний урок, Твила не стала задерживаться и лишь ненадолго забежала на болотце. Дитя она там не застала: то ли та уже ушла, то ли еще не приходила.
Твила и сама не могла объяснить, почему ее так неодолимо тянуло сюда. Однажды она видела очень дорогую игрушку. Это была не ее игрушка: в хрустальном, сияющем, как новорожденная луна, шаре царила ночь, и шел снег. Хлопья тихо падали искристыми миниатюрными облачками на сказочный домик и его необычных обитателей. Кому-то они могли бы показаться мрачными и даже жутковатыми: одни были покрыты шерстью, у других из лопаток росли костяные крылья, из носа у третьих торчали клыки. Но имело ли это значение для жителей отгороженного мирка? Так ли уж важно, что у соседа из спины растет костяное кружево, если время в твоей вселенной споткнулось на отметке «вечность»? Твиле тогда отчаянно захотелось забраться внутрь этого шара и поселиться в домике, укутанном тихим снегом, лунной ночью и тишиной.
Болотце будило в ней схожее ощущение. Оно казалось комнатой, в которую порой хочется спрятаться каждому из нас, зная, что она только твоя и никто тебя тут не потревожит. К тому же здесь так уютно пахло! Полюбовавшись издалека на огоньки (вчерашний знакомец подмигнул ей зеленым свечением), она повернула обратно.
Взбежав по ступенькам крыльца, Твила протянула руку, чтобы толкнуть дверь, но та распахнулась сама. На пороге стояла Роза, уперев руки в бока. Чепец, озаренный светом очага за ее спиной, казался пылающей короной, а глаза проваливались черными дырками с блестящими булавочными головками зрачков.
– Явилась наконец! Воровка! – провозгласила она, указывая на Твилу пальцем.
Твила непроизвольно опустила взгляд на грудь, будто палец Розы прожег там клеймо. Внутри все похолодело.
– Я не… я ничего не…
– Как же! Кто же тебе теперь поверит!
Твила внезапно поняла, что вовсе не обязательно что-то красть, чтобы стать воровкой. Для этого достаточно, чтобы Роза тебя не любила.
– Ну, хватит этих глупостей, – послышался из-за спины усталый голос мастера, а следом он сам появился на пороге, отодвинул Розу и махнул Твиле, – заходи.
Он шагнул в дом, и Твила, вжав голову в плечи, последовала за ним, протиснувшись мимо стоящей в дверях и сверлящей ее взглядом-гвоздем Розы. Наконец та тоже зашла и с треском захлопнула дверь.
Очутившись в гостиной, Твила первым делом увидела Охру. Это почему-то особенно ее напугало: кухарка так редко поднималась из своей вотчины, что сразу стало ясно – дело серьезное. К тому же добрая женщина то и дело прижимала к глазам краешек передника, но обвинения в ее лице не читалось.
– А я ведь говорила, – заметила Роза, встав прямо за спиной Твилы и дыша в затылок, – неспроста она сюда заявилась. Да еще если вспомнить, при каких…
– Хватит, – перебил мастер, – о том мы говорить не будем.
Он с мрачным видом уселся в кресло. Пламя очага сыграло злую шутку, зачернив его скулы и залив оранжевым светом глазницы, отчего казалось, что в них трепещет жидкий огонь.
– Я сам виноват, уже давно надо было навесить на дверь кабинета замок.
– Да кому бы еще понадобилось, – гнула свое Роза. – Столько времени живем и бед не знаем, а тут появляется эта маленькая мерзавка и…
Мастер сдвинул брови, и Роза поперхнулась.
– Да деточка ведь ни сном ни духом! – подала из своего уголка голос Охра. – Вы хоть объясните ей толком, что случилось.
– Чего объяснять, пусть сама и расскажет, как все провернула и куда добро спрятала. Нашлась тут, золоторунная овечка.
Мастер вздохнул и повернулся к Твиле. Вид у него был не злой, а измученный и печальный.
– Подойди, Твила, не бойся.
Она подошла и встала перед ним.
– Сегодня, пока меня не было, кто-то пробрался в дом…
– Ага, скорее «по дому».
– …в дом, – с нажимом повторил мастер, – и забрал сумму, приличную сумму, которую я откладывал на одно важное дело. Скажи прямо, ты ничего об этом не знаешь?
Твила сделала глубокий вдох и помотала головой. Она побоялась отвечать вслух, опасаясь, что голос ее подведет.
И уже тогда была уверена: он ей не поверит, он поверит Розе. И ее выгонят отсюда сегодня же, прямо сейчас. И у нее снова не будет своего угла. И потянутся бесконечные жилы дорог, и ей придется опять бежать, оглядываясь через плечо, и спать в лесу, и просыпаться от малейшего шороха, страшась услышать позади стук копыт и знакомый голос, от которого по спине бегут мурашки.
– Я тебе верю, – сказал мастер и откинулся на спинку.
– Что? – дернулась Роза. – Вот так просто?
– Если бы это сделала Твила, то не вернулась бы сегодня в дом. Наверняка воришка забрался, пока я был на обходе, а вы с Охрой занимались своими делами. По возвращении я слышал какой-то шум, но подумал, что показалось, а тот в это время небось и выбрался наружу. – Мастер горько покачал головой.
– Ну почему вы ей верите на слово?! – задохнулась Роза и обернулась к Охре: – А ты-то чего молчишь?
– Потому что согласна с мастером, – спокойно ответила та, – и тоже считаю, что Твила здесь ни при чем.
– Согласная она, и откуда только мнение собственное берется! И опять я выгляжу хуже всех, в то время как просто хочу уберечь этот дом от всяких…
– Твила теперь тоже часть этого дома, – заметил мастер, поднимаясь. – И все на этом, я устал, пойду к себе.
– А завтра что? Проснемся без сапог и крыши над головой?
– Ладно, – отрезал мастер и повернулся к Твиле. – Пойдем, покажешь свою комнату. Ты ведь ничего не прячешь, и опасаться тебе нечего?
– Нет, – прошептала Твила, а по сердцу пробежала липкая дрожь.
Сейчас мастер возьмет свечу и поднимется, скрипя ступенями, наверх, на самый чердак, и остальные последуют за ним. Он распахнет дверь в ее комнатушку со скошенным потолком, почти упирающимся в нос, когда она спит. Из обстановки там только стул и тюфяк. Роза направится прямиком к тюфяку и хорошенько его встряхнет, и там, конечно, что-то зазвенит – совсем не так, как положено звенеть гороховой шелухе.
«А я что говорила! – воскликнет Роза, и торжество зальет ее лицо, как синька белый фартук, а потом поднесет губы к самому ее уху и добавит тихо, так, чтобы никто, кроме Твилы, не слышал: – А я ведь предупреждала, что случается с приблудными дворняжками…»
Но самое страшное не это. Самым страшным будут неверие и разочарование в лице мастера, которые тут же сменятся презрением и гадливостью, когда он убедится, какой черной неблагодарностью она отплатила за его великодушие.
– Нет нужды, – раздался неохотный голос Розы, как из тумана, и Твила поняла, что все еще стоит в гостиной, правда, стены вокруг кажутся выпуклыми, как внутри тыквы, и расплываются. – Я уже проверила, там ничего.
Мастер, который действительно взял в руки свечу и направился к лестнице, замер на первой ступеньке.
– Но могла ведь и спрятать где-то! – поспешно добавила Роза. – Или отдала деньги подельникам, а сама пока осталась – чтоб глаза отвести.
– Больше об этом ни звука, – сказал мастер, зашел в свой кабинет и резко захлопнул дверь.
К ужину он тоже не вышел. Ели молча, каждый в своем уголке. Твила не решалась посмотреть на Розу. Если та не спрятала нарочно деньги у нее, значит, в дом действительно пробрался вор? Похоже, так оно и есть.
Из-за всех этих событий Охре было не до готовки, поэтому под крыльцо Твила положила полбанки мясного фарша, вдавив туда крепкие бусины отварного зеленого горошка и миндальную конфету.
Угощение привлекло любопытного в лице Ланцета, который нес добровольную вахту вокруг дома. Иногда он ночевал внутри, а иногда, как сегодня, предпочитал оставаться снаружи, по своему выбору, мастер никогда не принуждал его. Пес сунул морду в зазор между досками и землей, проверяя, что она спрятала.
– Это не для тебя, – тихонько рассмеялась Твила, оттаскивая его. – Свое ты уже получил у Охры.
– А для кого?
Твила растерянно вскинула глаза. Она и не слышала, как открылась дверь. Мастер подошел бесшумно, как просочившийся сквозь щели дым.
– Что там? – Он перегнулся и заглянул под порог. – Знаешь, в моих краях люди, если не голодны, убирают остатки еды в буфет, а на следующий день достают и доедают, – заметил он, разгибаясь.
– Я голодна… то есть уже нет, но… пожалуйста, пусть там останется. Я не брала лишнее, это от моего ужина.
– Я вижу.
Мастер сел рядышком на крыльцо и неожиданно спросил:
– Значит, это для них?
И кивнул куда-то в сторону чернеющего аспидной полоской леса, незримых обочин дорог, зарослей у водоемов, звезд и всего остального мироздания.
Твила пораженно уставилась на него.
– Откуда вы знаете?
Он улыбнулся и покачал головой, как будто стряхивал застрявшие в волосах листья:
– Мальчишкой я тоже оставлял им угощения.
– А потом перестали?
– Перестал.
– Но почему?
– Не знаю… вырос. А когда люди вырастают, им нужно перестать делать то, что они делали в детстве, и верить в то, во что они верили. Чтобы всем, и в первую очередь им самим стало ясно, что они теперь взрослые. Иначе как понять разницу?
– А я всегда с ними делилась и буду, даже когда состарюсь! – убежденно сказала Твила.
– Прежде чем состариться, надо вырасти, – заметил мастер.
– Совсем необязательно. Можно родиться старым.
Он с удивлением посмотрел на нее и внезапно спросил:
– А они твои гостинцы забирают?
– Всегда.
Он помолчал и произнес:
– Знаешь, тогда мы лучше ничего не скажем об этом Розе и особенно Охре. Она лелеет надежду округлить твои щеки и расстроится не на шутку, узнав, что кормит крыльцо. А кто тебя этому научил? Мама?
Твила опустила глаза, помотала головой и начала отдирать щепки от щелки, чтобы превратить ее в полноценную щель.
– Сестра, бабушка, няня?
Твила снова покачала головой.
– Была одна Ранняя женщина…
– Ранняя?
– Да, она говорила, что родилась не давно, а рано, до того, как появилось давно.
Едва это сказав, Твила снова ощутила тот самый запах – жженых трав и горького меда, и оказалась в тесной сухой пещере посреди леса. Снаружи тяжелыми хлопьями валил снег, но здесь было тепло. Укрытая пятнистой шкурой, она из своего уголка наблюдала за склонившейся над котелком женщиной. Та была высохшей как кость, с разметавшимися бурой пряжей волосами. Женщина покачивалась, что-то бормоча и растирая между шершавыми, как точильный камень, ладонями сухие травы, которые она собрала в молодую луну. Потом она бросала их в огонь, и ее грудь выгибалась от нарастающего внутри гула и дребезжания. Эти звуки наполняли ее тело, проходили сквозь него, выливались, и вскоре уже казалось, что вся она целиком состоит только из них, натянутый пучок первобытных голосов. Эта была песнь всех языков мира: зверей и птиц, камней и пустошей, ветра, живых людей, мертвых и тех, кто никогда не родится, тварей, бродящих по земле и под ней, проникающих в людские умы и населяющих их сны, отравляющих совесть. Все они слышали ее зов, и их кровь или то, что у них было вместо крови, откликалось на него.
А потом она поворачивалась и манила Твилу к себе. Завороженная, с колотящимся сердцем она приближалась к Ранней женщине, и та всыпала в ее раскрытую ладонь горсть мелких цветков, и крепко сжимала ее пальцы в кулак, один за одним.
– Нашепчи свои беды огню, и он заберет их с собой, – говорила Ранняя женщина всеми голосами разбуженных ею тварей, и из ее глаз на Твилу смотрели сонмы других очей, заглядывать в которые было все равно что смотреть в звездное небо: чем дольше глядишь, тем больше новых звезд видишь.
И Твила шептала, а потом резко вскидывала ладонь, и травы летели в оранжевые языки пламени, гудящие в унисон с ветром и снегом снаружи. И огонь выжигал воспоминания о бедах из ее сердца и уносил пепел в никуда…
– Это она тебя воспитала? – ворвался в воспоминания голос мастера.
– Нет, но я ее навещала… редко. Отец не разрешал, называл ее сбрендившей старухой. Но она такой не была.
– Уверен, что не была.
– Где он… или она? – неожиданно для себя самой спросила Твила.
– Где кто? – Мастер Блэк повернул к ней озадаченное лицо.
Губы Твилы сложились в слово, но произнести его вслух она не смогла. Однако он и так понял.
– Разве Роза тебе не сказала?
– Я… я боялась спросить. Младенец, той ночью… он ведь не кричал?
– Нет. Мне жаль. Он… она теперь спит под папертью, – мягко добавил он.
– Значит, это была она?
Слезы душили. Бывают слезы, которые, сколько ни плачь, остаются внутри.
– Да.
Мастер помедлил, подбирая слова:
– Твила… тот, кто это с тобой сделал… он… тебя обидели?
Твила отковырнула от крыльца прогнившее пятнышко и, не поднимая глаз, тихонько помотала головой:
– Нет.
– Тогда от кого ты прячешься?
– Ни от кого, – испуганно прошептала она.
– Как скажешь.
– Спасибо.
– За что?
– За то, что не спрашиваете. И… за то, что вы хороший.
Лицо мастера исказилось так, будто она только что сунула палец в его открытую рану.
– Люди не делятся на плохих и хороших, Твила, – вздохнул он. – Лишь на тех, кто совершил больше или меньше ошибок, только и всего.
– А вы совершили много?
– Одну главную. Остальные не важны.
– А нельзя о ней забыть? Перешагнуть и пойти дальше, не оглядываясь?
– Тебе когда-нибудь снилось, что ты идешь по хорошо знакомой улице и точно знаешь, что будет за поворотом, но вот огибаешь угол и снова оказываешься на той же улице и никак не можешь перейти на следующую?
– Да…
– Так вот с тех пор я на этой улице. Дурак, думал еще чуть-чуть и сойду с нее, – горько усмехнулся мастер.
– Это как-то связано с сегодняшней пропажей? Вы сильно из-за нее расстроились?
– Не из-за самих денег, – пояснил он. – А потому что теперь не успею в срок. Я должен был отдать одному человеку долг.
– А этот человек не может еще немножко подождать? Срок нельзя перенести?
– Думаю, тут все одно к одному.
Заметив ее вопросительный взгляд, он уточнил:
– Думаю, кто-то просто не хотел, чтобы я успел.
А потом мастер поднялся.
– Ну, идешь в дом? Холодно сидеть, да и ночь на дворе. К тому же вряд ли они покажутся, пока ты здесь. – Он чуть улыбнулся и кивнул на крыльцо.
– Да-да, иду.
Мастер уже взялся за ручку двери, когда Твила снова его окликнула:
– Они перестали их забирать?
– Что? – Он удивленно обернулся.
– Угощения – поэтому вы их больше не оставляете? Потому что они перестали к ним прикасаться…
Он помедлил и кивнул.
– Это потому что в них нужно верить. Зачем еда тому, кого нет?
– Ну, будем надеяться, твои все с благодарностью стрескают и вместо козней станут беречь тебя от бед.