К знакомству с творчеством живописца Владимира Маслова я шел очень и очень долго. Земляк его по Белому Городку московский художник Валерий Лындин, для благозвучности перекрестивший себя в Лавра и среди столичного андеграунда известный как балагур и служитель Бахуса Лаврушка, много и восторженно рассказывал мне о волжском самородке, одержимом любовью к живописи. «Это тамошний Зверев», – говаривал мне частенько Лавр, не забывая подчеркнуть и родство их душ, объединенное звоном стаканов и любовью к широкому, как Волга, хмельному раздолью. Однажды чуть было не оказались мы в Белом Городке, да, видно, не судьба еще была. Открывал я одну из своих реставрационных выставок в славном городе Угличе и взял с собой на вернисаж известного, ныне уже покойного тбилисского художника Коку Игнатова да приятеля своего Лаврушку. Были мы тогда молодыми, готовыми к повседневному любованию жизнью и бражничеству. После открытия выставки икон музейные девочки, вечная им хвала и честь, спроворили скромный, но от всей души идущий, как бы теперь сказали, фуршет. В запасниках музейных накрыли хранительницы прекрасные столы, уставленные редкими серебряными сосудами XVI – XVII веков, тонким фарфором императорских и частных заводов, и скудное угощение, состоявшее в основном из только что приготовленного на старой угличской сыроварне рокфора, томатного сока да свежего хлеба, превратилось в поистине царскую трапезу. Местную водку, а тогда она всюду, в отличие от нынешнего моря самопальной отравы, была высококачественной, хозяйки налили в старинную братину, вмещающую никак не меньше литра. Но не суждено той братине было пойти по застольному кругу. Лаврушка, первым приложившийся к ритуальному сосуду, трактовал его как индивидуальную чарку и осушил жадным глотком всю братину. Последствия сей молодецкой удали не заставили себя долго ждать. Сказав ярославским дивным художникам-реставраторам все, что он о них несправедливо думает, побежал Лаврушка с крутого обрыва купаться в Волге, забыв, что на дворе февраль. С трудом удержали мы его от моржевания и, не насладившись обществом милых музейщиц и не обсудив насущных проблем с ярославскими умельцами, отправились не солоно хлебавши в уютные покои ведомственной гостиницы Угличского часового завода. Лаврушка сначала бежал перед нами, услаждая разозленных компаньонов так любимым им набором частушек, вытребенек и заготовленных на сей случай стихотворений. Вдруг он на наших глазах словно сквозь землю провалился, и в течение получаса не могли мы его отыскать среди сказочных угличских домиков. Придя в гостиницу долго, не ложились спать, надеясь, что балагур наш вскоре объявится. Прошел час, другой, третий. Позвонил я, тревожась, в местную милицию, и сонный голос дежурного посоветовал мне поискать дружка в вытрезвителе. «Лындин, представившийся Юрием Гагариным, жив, невредим, рассказывает нам сотый анекдот, пьет чай и готовится отойти ко сну. Приходите за своим драгоценным товаром к утру». Имя первого покорителя космоса не всуе было упомянуто. Друг мой старинный Сергей Вронский, один из лучших русских кинооператоров, снимал фильм «Укрощение огня» про великого ученого Сергея Королева. Несколько месяцев искали они вместе с режиссером исполнителя небольшой, но знаковой для картины роли Первого Космонавта. Кого только не пробовали! И Олега Стриженова, и Олега Видова, и многих других известных актеров. Однажды, зайдя на рюмку водки в мой бункер – творческую мастерскую в одном из полуподвалов в переулке между тогдашними Кропоткинской и Метростроевской улицами, посетовал мне Вронский на незадачу с поисками киношного Гагарина. «Поспорим на ящик водки, что через час герой космоса предстанет перед твоими глазами». Сережа согласился, пожалев меня за предстоящую трату большой суммы денег, ибо уверен был в моем проигрыше. Когда в никогда не закрывающихся дверях бункера появился, озарив всех своей обаятельной улыбкой, Лаврушка, по глазу моего киношного друга понял я, что утверждается обитатель Арбата на роль Гагарина без каких либо проб. Потом были съемки, где руководитель отряда космонавтов и члены съемочной группы, влюбившиеся в Лаврушку, на себе почувствовали, что такое «пить или не пить». К другу моему после выхода на экран пришла всенародная слава. Сколько раз, представляясь братом погибшего Юрия Гагарина, доставал Лавр водку до разрешительных одиннадцати часов утра, помогал мне улететь в кабине летчиков из различных городов, когда даже всесильное начальство не могло предоставить требующихся билетов. Вот и в угличском вытрезвителе, куда мы с Кокой Игнатовым поутру пришли, бедолага подписывал открытку со своим изображением в костюме космонавта, а служители этой неотъемлемой части нашего быта, разинув рты, восхищенно глядели на разболтавшегося актера-любителя. Что, впрочем, не помешало им выставить Лаврушке штраф в двадцать пять рублей, сказав, что получил он ночью чай в неограниченном количестве да пару теплых одеял, дабы не забил его хмельной колотун. Выйдя на улицу, предложил нам Лавр двинуться из Углича в Белый Городок, где ждет его друг сердечный Володька Маслов – «Ван Гог и Зверев» в одном лице, по лаврушкиным словам. Жалею теперь, что не присоединились мы к основательно протрезвленному нашему сотоварищу и не поехали на встречу с талантливым волжанином.
Вернувшись в Москву, Лавр рассказал, как ловко они с Масловым организовали в местном кинотеатре встречу зрителей с только что вышедшей на кинонебосклон яркой звездой, указав на афише, что благодарные поклонники могут приносить в дар снизошедшему до них земляку иконы, картины и прочие антикварные предметы. Лавр никогда не приезжал из Белого Городка с пустыми руками. Прирожденный краевед Володя Маслов обладал феноменальным чутьем на художественные реликвии прошлого. Вот и на сей раз Лавр «прибомбил» с Володиной помощью альбом гравюр Андриана ван Остаде. А через пару месяцев познакомился я в Москве с самим белогородчанином и имел возможность воочию наблюдать за этим глубоким, остроумным и слегка хитроватым человеком. Он все понимал, а зоркий глаз его глядел сквозь десятки метров земной глубины, подмечая самые тонкие нюансы в поведении подгулявших собутыльников. Я сразу понял, что Маслов из тех гуляк, о которых любовно свидетельствует русская пословица «пьян да умен – два угодья в нем».
От своих друзей и знакомых, к чьему мнению я прислушивался, получил я подтверждение правильности моих восторженных слов в адрес волжского незаурядного живописца. Хвалил Володины работы Георгий Костаки, а у него был глаз наметанный, проверенный на великих богатствах из его личного собрания. С добром относились к масловским проявлениям Зверев, Краснопевцев, Комов, Висти и многие другие московские художники самых различных направлений и привязанностей. Абсолютно лишенный страсти коллекционирования, жалею я сегодня, что отказывался от щедрых подарков, предлагаемых мне и самим Масловым и земляком его Лаврушкой. Только совсем недавно повис у меня в мастерской первоклассный деревенский пейзаж, сотворенный Масловым, и портрет мой, виртуозно исполненный одержимым любовью к живописи волгарем.
Быстрее всего оценили непреходящую ценность и значение масловского творчества доморощенные московские маршаны. Научившиеся с нашей помощью отличать Сурикова от Рокотова или Малевича от Пластова, алчно ринулись они в мутный омут псевдоколлекционирования. Играя на человеческих слабостях одаренных мастеров, а особенно часто используя их слабину по отношению к зеленому змию, умели они за «три рваных» уволочь в свои наспех оборудованные домашние запасники шедевры кисти Зверева и ему подобных горемык, опущенных водкой до самых крайних граней. И Маслов кричал мне восторженно в телефонную трубку по поводу улучшившегося рынка сбыта своей бесценной продукции, когда саранча московская машинами тащила в столицу его холсты, заменив помятые трояки прозрачными стеклянными литровыми сосудами с полуотравленным спиртом «Роял». Очень близок был Маслов к трагическому концу, уготованному судьбой Анатолию Звереву. «Роял», он не только дюжего молодца, но и самого мощного коня в могилу сведет. Но Господь, который не допустит человеку испытаний тяжелее тех, что создание его способно вынести, направил Маслова на светлый путь спасения и возрождения. Ангелом, указующим Володе этот вожделенный многими путь, оказалась замечательная русская женщина Наташа Алешина, ставшая женой художника. Быстро и проворно обиходила она совсем прогнивший быт живописца, поставила «железный занавес» перед ловкими спекулянтами и любителями половить рыбку в мутной водице. И вот уже Маслов, ухоженный, просветленный и по-прежнему восторженный показывает свои последние работы на выставках, одержимый жаждой признания, которое, по его словам, нужно ему словно воздух или солнечный свет. Среди болезни своей порадовался я несказанно, получив каталог небольшой масловской выставки, которую организовал мой старинный друг Володя Васильев в парадных залах руководимого им тогда Большого театра. Сам плодовитый и самобытный художник, Васильев сумел рассмотреть в холстах Маслова подлинную их ценность и глубинную сущность могучего дара, отпущенного волгарю Богом.
И вот сегодня я бесконечно счастлив, представляя вместе с Наташей Масловой, Володей Васильевым и сотрудниками «Московского дома национальностей» лучшие работы Владимира Маслова современным зрителям, уставшим от затхлой, безвкусной и много раз пережеванной пищи, которой кормят их галереи Гельмана, разнузданные Кулики, уставшие от незаслуженной славы Кабаковы и прочие псевдохудожники, лишенные и сотой части подлинного дара, щедро предоставленного Владимиру Маслову самой природой.