Полину разбудили непривычные звуки: особый гул оживленной улицы современного города. Смешивались голоса машин и неуловимый белый шум, присущий просыпающемуся крупному кварталу. Накануне Полина забыла закрыть окно, но в номере было тепло. Утро выдалось по-настоящему летним. Солнце карабкалось на крыши, разливая реки света, золотые косы вплетались в листву тополей.
Мельком глянув на часы, Полина решила, что успеет позавтракать в отеле, и, поспешно умывшись, надела персиковое платье. В зеркале отразилась незнакомка: с буйным пышным пламенем волос и ведьмински-зелеными глазами. Немножко заспанная и растерянная, Полина излучала интимную теплоту смятой женской постели.
Такой она давно не бывала: обычно скромная, ухоженная и старательно причесанная, всегда была похожа на умненькую ученицу курсов кройки и шитья.
Изменение неожиданно порадовало Полину: ей показалось, что все будет замечательно, что все эти женщины – просто знакомые Глеба и никакой особенной тайны в них нет, а сама она – уже не домашний тапочек, а вполне себе интригующая особа. И когда Глеб вернется и увидит эти перемены, его ночные отлучки прекратятся.
Тогда вернется назад обычная ее жизнь: и можно будет заняться высадкой кустов персидской сирени. Говорят, она растет там, где воткнешь… Вот Полина и попробует.
Воодушевленная, Полина вышла из номера, прихватив сумочку с деньгами и телефоном. Простучав каблучками по лестнице, спустилась на цокольный этаж, где в «Акапулько» накрывался шведский стол.
Пройдясь с подносом вдоль ряда заманчивых блюд, она выбрала и сложила на тарелку немного винограда, немного сыра, круассан с миндалем и налила в чашечку зеленого чая.
Обернувшись, она увидела, что столики почти все свободны: видимо, большого наплыва гостей в отеле не наблюдалось. Ей сразу приглянулось одно местечко: у самого окна-витрины, тянущегося от пола до потолка и прикрытого плетеными оливковыми шторами.
Правда, столик этот был уже занят. За ним сидел Петр Соболь и приветственно махал Полине рукой.
Полина собиралась сделать вид, что не заметила его, и выбрать другое место, но лицо у Петра было доброе и немного виноватое, и она подумала – почему бы и нет? Так интересно, что за таинственную Диану он потерял…
Она подошла поближе и села в чудное кресло, похожее на половинку яйца, каркас которого обтянут нитяным веером.
– Доброе утро, – сказал Петр, вынул из вазочки белую орхидею и протянул Полине красивым джентльменским жестом. – Я бы приготовил в качестве извинения целый букет, но в такую рань цветочные магазинчики оказались закрыты.
Полина рассмеялась, приняла цветок и воткнула его в прическу.
Этот мужчина не казался ей чужим и опасным: он не был похож на «самца», «царя» и «льва», способного взяться за ее завоевание. Он был похож на парня с соседского двора, с которым в детстве играли в догонялки и лазили по деревьям – никакой романтики. Поэтому и молчала совесть Полины. Она была научена вести себя скромно – Глеб очень сердился, рассуждая о том, как некоторые «бабы» специально привлекают к себе внимание, напропалую кокетничают, чтобы продаться подороже.
Глеб как-то рассказывал ей, что так исторически сложилось: хитрые самки неандертальцев, приобретя возможность логически мыслить, обленились и вместо сбора пищи принялись обменивать секс на бананы, которые приносили самцы. Он называл эту теорию этологией и утверждал, что времена изменились, а вот в поведении самок не изменилось ничего. Полина знала, что спорить и задавать вопросы бесполезно: она была той самой самкой, которая получает «бананы», а сама не имеет никакого отношения к их сбору. Глеб говорил, что в этом нет ничего плохого, просто такова ее природа. Все женщины так или иначе продаются.
У нее же не было планов продаваться незнакомцу, да и не похож был Петр на опытного «покупателя», и Полина заключила, что в ее поведении нет ничего предосудительного.
– Мне жаль, что я оказалась не Дианой, – сказала она, намазывая тоненький ломтик сыра медом. – Вы явно очень хотели ее увидеть.
– Хотел, – ответил Петр, и его взгляд погас. – Она была моей первой любовью. Когда я увидел ваши волосы и вашу походку, у меня чуть сердце не остановилось. Она точно так же забегала по лестнице вверх, быстро, как птичка, аж кудряшки подпрыгивали. Это была первая встреча: она спешила на лекцию в институте, а я поднимался следом, увидел ее и пропал. Так говорят, да? Пропал? Это когда ни одной мысли не оставалось, кроме как о Диане. Я спал и видел Диану, я смотрел по сторонам и видел только Диану, я не мог учиться, потому что – только Диана! Я боялся, что не смогу даже подойти к ней, чтобы познакомиться. В юности я был довольно нескладен, длинный, с тощими руками… похож на кузнечика. Мне казалось, я подойду, а она посмеется надо мной.
Он задумался. Перед ним легонько дымилась чашечка с черным кофе.
Полина с интересом слушала его, лакомясь нежнейшим круассаном и подумывая о том, как бы потом скинуть эти лишние триста калорий. Может, сходить вечером в спортзал?
Не хватало еще растолстеть к приезду Глеба…
История о давней любви звучала приятно, как сказка, но сердца ее не трогала: чужая любовь всегда чужая.
– Вы так и не подошли к ней?
Петр поправил слегка затуманившиеся очки.
– Подошел, но случайно. Однажды осенью я увидел, как она спешит от метро, прикрывая голову сумочкой. Шел сильный дождь. Она была в красном плаще, и от дождя он стал малиновым. У меня был зонтик, это чудо, что у меня оказался зонтик – вообще я их не ношу, потому что постоянно теряю. Я догнал ее и раскрыл зонт, а она взяла меня под руку, и мы пошли рядом. Сердце у меня захлебывалось от радости. Ее рука держала мою, понимаете? Я так мечтал хотя бы полслова сказать ей, а тут такое счастье – она совсем рядом! Только у меня не хватило сил что-то ей сказать. У дверей института она повернулась и сказала: «Спасибо. Как тебя зовут?». Я ответил – Петя Соболь.
Она рассмеялась. Потом я узнал от ее подруги, что она рассказывала, как ее спас от ливня Петя Бобер. Наверное, так меня и запомнила – как Бобра…
– А потом? – Полина уже допивала свой чай.
История, по ее расчетам, тоже должна была скоро закончиться.
– А потом, после окончания института, я устроился журналистом в газету, где ее мама работала старшим редактором. Надеялся, что так смогу стать к Диане ближе.
Петр замер, глядя, как Полина ставит на блюдце беленькую чашечку. Его взгляд стал напряженным.
– А где ваша мама? – вдруг спросил он.
– Умерла, – холодно ответила Полина.
Ей расхотелось допивать чай, расхотелось слушать историю, и Петр это понял.
– Простите, – еще раз извинился он.
– Ничего. Всего хорошего, – сказала Полина, взяла свою сумочку и вышла из-за столика.
У дверей она вынула из прически цветок и положила его на маленький столик, стоящий рядом.
Она привыкла не выказывать неудовольствия перед мужчинами, поэтому сделала это так, чтобы Петр не заметил.
Ее хорошее настроение заметно поникло. Разговоры о маме – больная тема, больная настолько, что Полина никогда сама ее не поднимала. Иногда она просыпалась оттого, что слышала ее голос: та тихонько и неразборчиво звала ее по имени.
Только голос и сохранился у Полины в памяти. Больше она не помнила ничего. Это ранило ее так сильно, что невозможно было даже думать о том, что когда-то она была маленькой и женские родные руки поправляли шапочку на ее голове, умывали ее личико и прижимали к себе. Вместо этих воспоминаний зиял страшный черный провал, и Полина ощущала это как величайшее предательство к той, которая родила ее, любила ее…
Как же некстати этот Петр заговорил о родителях!
Взбодрись, Полина! Не вспоминай то, что забыла! Двигайся вперед!
Адрес Аглаи Полина назвала таксисту – первому, кто остановился перед ней, сверкая яично-желтой покраской авто. На этот раз таксист оказался молчалив, и у Полины было время подумать. Она и думала, незаметно для себя терзая пальцами ручку сумочки: как пройдет эта встреча?
Вдруг Аглая, узнав, что она жена Захаржевского, сразу же высмеет ее и скажет что-то вроде: «За собой надо было следить, вот мужик бы и не бегал по бабам! Сама виновата!»
Полина украдкой глянула на себя в зеркальце. Она следила за собой! Это будет неправдой! Она до тошноты бегала на беговой дорожке, до боли хрустела суставами, постигая асаны! Ни разу не пропустила ни косметолога, ни массажистки, только если по особым дням…
Если только… если только эта Аглая взяла молодостью?
К концу поездки Полина вся дрожала от страха и готовности дать моментальный отпор. Таксист завернул во дворе белого высотного дома, украшенного голубыми балкончиками, и тут же из дверей подъезда вышла Аглая. Полина сразу узнала ее: вот ее блестящая челка в стиле ретро, вот очки в красной оправе!
На Аглае были брюки, сильно зауженные книзу: белые в черную полоску, и белый пиджак с наплечниками. На шее повязан бантом шелковый шарф в крупный горох.
Она была как ожившая открытка из тридцатых.
Полина суматошно забилась в дверь машины, наспех сунув таксисту пару купюр.
– Без сдачи! – выкрикнула она и вывалилась на улицу, наконец-то совладав с замком.
– Аглая! Аглая!
Девушка из тридцатых шла далеко впереди, помахивая клатчем.
Полина припустила быстрее. Она бежала на подламывающихся каблучках – совершенно разучилась в них ходить по асфальту! – и отчаянно звала соперницу.
Ей так страшно было упустить Аглаю, так боязно остаться без разъяснений, что она даже не подумала, что можно было просто повторить визит вечером и застать ту дома.
Аглая остановилась возле белого «вольво» и обернулась. Безо всякого удивления она смотрела на отчаянно прыгающую по ухабам Полину и открыла перед ней дверцу, когда та добежала.
– Садитесь.
– Ой! – сказала Полина и упала на сиденье.
Аглая обошла машину и села на водительское место.
– Он вас преследует? – спросила она, заводя двигатель. – Не переживайте. Меня еще никто не догонял.
У нее был удивительно глубокий голос. Говорила она медленно и очень уверенно, хотя тон не повышала. Запах горьких духов успокаивал.
Полина отдышалась, поправила волосы, одернула платье.
– Вы одна или с ребенком? – спросила Аглая, мельком осмотрев ее.
– Одна. Детей у меня нет.
– Это и хорошо, и плохо, – ответила Аглая, выезжая на оживленную городскую дорогу. – Хорошо, потому что проще будет начать заново, а плохо – потому что у нас нет возможности поселить вас в Доме Подруги. Это правило, которое мы не можем нарушать. Укрытие может в любой момент понадобиться женщине с детьми – у них приоритет. А вас мы сможем устроить только в гостиницу, и то ненадолго. Пока не найдем выход.
– Я и так живу в гостинице, – ничего не понимая, сообщила Полина.
– Вы молодец, – мягко сказала Аглая, – немногие решаются.
– На что?
– На побег.
– А-а-а, – протянула Полина, подумала немного и представилась: – Вообще, я жена Глеба Захаржевского. – И она вскинула глаза на Аглаю, ожидая реакции.
– Что-то знакомое, – откликнулась Аглая задумчиво, – вы уже обращались к нам? Общались с психологами или юристами?
– Аглая, – с чувством сказала Полина, – меня второй день с кем-то путают. Вы меня тоже с кем-то путаете: я ни от кого не бегу, я никуда не заселяюсь! Я жена Глеба Захаржевского! Я нашла у него ваши контакты и решила… решила, что… что надо с вами познакомиться.
Аглая рассмеялась, показывая по-цыгански крупные и белые зубы. Она лукаво взглянула на Полину.
– Ах, вот оно что! А я думала, вам нужна помощь моего реабилитационного центра. – И она кивнула на стопочку визиток, скрепленных серебряным зажимом и лежащих под лобовым стеклом. – Когда занимаешься такой работой, каждая женщина, выбегающая с криками из подворотни, автоматически воспринимается клиенткой. Если бы вы начали ломиться ко мне посреди ночи, я бы тоже так решила. Мне говорят, что нужно позаботиться и о собственной безопасности, но я всегда отказывалась, потому что прецедентов не было. А вот теперь есть! Меня раздобыла ревнивая жена!
И она опять расхохоталась.
Полина не знала, что сказать. Ее щеки пылали. Она схватила визитку и прочитала: «Пылева Аглая. Независимый реабилитационный центр помощи женщинам, пережившим домашнее насилие».
– Понимаете теперь?
– Меня никто не бил, – сказала Полина.
– И отлично, – серьезно ответила Аглая. – давайте так: мы приедем в Центр и выпьем там кофе. Познакомимся и разберемся, откуда мне знакомо имя вашего мужа.
– Хорошо, – воодушевилась Полина. Ей стало намного легче дышать: спокойный и уверенный тон Аглаи словно уверял ее: «все хорошо, все очень хорошо, не о чем волноваться…».
– Не нервничайте, – словно прочитав ее мысли, сказала Аглая, – я точно не спала с вашим мужем. А вот и наш Центр. – И она повернула в небольшой дворик, густо заросший сиренью. В розово-лиловых зарослях прятались беленькие колонны небольшого крыльца. За ним виднелась светлая деревянная дверь с колокольчиком и табличкой.
Домик был двухэтажным и явно относился к старой, еще довоенной застройке. Такие домики обычно охранялись государством как объекты культурного наследия, и интерьер их почти не менялся.
Внутри Полина увидела узкий холл и в конце его винтовую лестницу. На подоконниках низеньких окошек стояли орхидеи: все до одной цветущие. У лестницы за столиком вязала длинный разноцветный шарф тощая девица в круглых очках, в оправе под бронзу.
– Аглая Александровна, – обрадовалась она и воткнула спицы в клубок. – У нас новости: хорошие и не очень. Хорошие: муниципалитет наконец-то взялся за рассмотрение нашей заявки на аренду старого общежития. Плохие – Ира Морозова в больнице.
Аглая жестом попросила Полину задержаться, и Полина присела за столик, разглядывая полоски будущего шарфа: оранжевую, оливковую, желтую, снова оранжевую…
– Ира вернулась по месту жительства… Девочки говорят, муж ее устроил шоу «это было в последний раз», она поверила, взяла сына и поехала домой. Дальше имеем, что имеем. Подробностей нет. Аня Савина повезла ее в травматологию, но Ира впервые фиксирует побои, то есть, все, что мы сможем сделать – это получить с ее мужа пять тысяч штрафа по закону о шлепках.
– А сын где?
– С отцом остался… Ира рвется ехать забирать.
Аглая поджала губы, подумала немного.
– Аня приедет – выписку из травматологии мне занеси, пожалуйста. Посмотрю, что можно сделать.
– Хорошо.
И девица снова взялась за свои клубки. Рядом с ними на столике стоял небольшой ноутбук и чашка с давно остывшим кофе, наряженная в вязаный свитерок с пуговицами.
Полина подумала, что это очень милая рукодельная мелочь, и ахнула, войдя вслед за Аглаей в комнату, где в вязаной одежде щеголяло буквально все! В вязаных юбках сидели горшки с цветами, вязаную шапочку с помпонами носили настенные часы, вязаные подушки покрывали стулья, кресла и диванчики, стаканчики с ручками красовались в вязаных шарфиках, вязаные коврики устилали полы, и вязаные же портьеры прикрывали клетку с попугаем.
Аглая бросила ключи от машины на стол и жестом фокусника сдернула эти занавеси. Попугай, бело-желтый, большой, тут же оживился и пополз по прутьям, цепляясь за них синеватым клювом.
– Кофеварка на тумбочке, – сказала Аглая, щедро насыпая попугаю зернышек из картонной коробки, – там и кружки, там и сахар. Печенье было, по-моему… или я съела уже? Не помню. Сделаешь кофе сама?
– Конечно, – сказала Полина и занялась кофе.
Она заметила, что Аглая перескочила на «ты», но это не царапнуло ее. Она понимала, что какие-то очень важные и грустные дела отвлекли Аглаю и ей не до церемоний. И еще – было в этом переходе что-то доверительно-дружеское, беззлобное.
Кофеварка загудела, и ей в ответ залился быстрым щелканьем попугай.
– Эти вязаные вещи удивительные, – сказала Полина, опускаясь на стул с чашкой кофе в руках.
– Это Сонечка, – рассеянно ответила Аглая, – Сонечка вяжет, остановиться не может… Нам нравится.
– Мне тоже.
Аглая взяла свою чашку, уселась за стол и включила ноутбук.
– Я сейчас посмотрю по базе, какие дела Центр мог иметь с твоим мужем, – сказала она. – У нас все ходы записаны.
Несколько минут Полина молчала в томительном ожидании, а Аглая, прищурившись, пила кофе и набирала что-то на клавиатуре.
– Вот, – сказала она. – Вот почему я его помню.
Сложив руки перед собой, она взялась объяснять, медленно и вдумчиво, постоянно что-то припоминая.
– Год назад мы участвовали в благотворительном форуме, рассказывали потенциальным спонсорам о наших целях и задачах. После форума Захаржевский написал мне письмо. Оно сохранилось: он пишет… ммм… вот – пишет, что ознакомился с нашей деятельностью, считает ее важной и актуальной, сожалеет, что проблема существует в развитом цивилизованном обществе… Он предложил встречу. Дважды я приглашала его к нам в Центр: приезжал, знакомился, общался. Однажды он пригласил меня встретиться лично. У меня записано: двенадцатого апреля, в шесть часов вечера, Вишневая улица, дом 17, Глеб З. Гугл-календари – так удобно, правда? Я в них влюблена. Итак, мы встретились, он рассказывал мне о том, что увидел пробелы в концепции работы Центра и предлагает серьезную финансовую помощь при условии, что будут внесены некоторые коррективы в эту концепцию. Я поинтересовалась, какие именно коррективы, и Глеб предложил мне взять на работу, по его словам, хорошего психотерапевта и психиатра, который якобы специалист по реабилитации женщин, пострадавших от всех видов насилия. Я внимательно ознакомилась с этой кандидатурой. Прочла статьи, отзывы, кое-что узнала об этом специалисте через знакомых и отказалась от предложения Глеба. Больше мы не виделись.
Аглая замолчала.
Полина, слушавшая ее, словно прозревала. Ну конечно же! Благотворительность! Глеб часто занимался благотворительностью, он видел в этом бизнес-выгоды. Все так просто!
– Поняла, – сказала она и смущенно рассмеялась, – прости, что приехала истеричка-истеричкой. Теперь я все поняла! Глеб правда хотел помочь. Знаешь, он очень хорошо разбирается в таких проблемах. Он бы мог каждой несчастной женщине подсказать, как себя вести, чтобы найти нового мужа. Или, если женщина так хочет остаться с прежним мужем, как ваша Ира Морозова, то он мог бы сказать, как ей наладить с ним общение! Если бы он посоветовал, тот бы никогда больше не тронул Иру, это точно. Меня Глеб ни разу не тронул.
Аглая слушала, спокойно и внимательно глядя прямо в ее глаза.
– Возьми мою визитку на всякий случай. И звони в любое время, – сказала она, когда Полина закончила болтать и начала собираться восвояси.
– Спасибо, – поблагодарила Полина и сунула визитку в карман кардигана. – Приятно было познакомиться.
– Подождите, – окликнула ее в холле Сонечка. – Презент от Центра!
Полина вернулась и получила в подарок только что связанный пушистый цветок, еще теплый от женских рук.
На улице пахло сиренью и свежей выпечкой. Полина покрутила носом и пошла на сладкий коричный дух. Ее немного пошатывало: отпустило нервное напряжение, и осталась только дрожь в ослабевших коленях.
Слегка волновало теперь только странное и неведомое ощущение свободы. Куда идти теперь? Завершать ли расследование?
Полина прокручивала в голове разговор с Аглаей и гордилась Глебом. Он так внимательно отнесся к проблемам женщин, что готов был стать крупным спонсором реабилитационного центра, рекомендовал центру специалистов… Наверняка и остальные женщины из списка (Полина действительно написала список имен и адресов и носила его в кармашке кардигана) тоже связаны с ним по работе или по делам благотворительности.
То, что Полина не была в курсе – так это в порядке вещей. Глеб мало когда заводил разговор о своих делах – говорил, что нечего ей об этом думать, да и ему не хочется обсуждать дома профессиональные вопросы. Дом – это раковина, тыл, уютное место для отдыха, а не филиал офиса. Полина знала об этом, и вопросы задавала обычно нейтральные: как настроение? Как погода? Что он хочет на обед?
Запах выпечки усиливался. Полина остановилась у витрин кофейни, увитой диким виноградом. За чисто вымытыми стеклами лежали аппетитные рыжие плюшки, пончики в белейшей пудре, толстые вафли с начинками. Дверь открылась, смеясь, выпорхнули две девушки, а за ними потянулся аромат крепкого кофе.
Полина шмыгнула в кофейню, не в силах удержаться. Она заказала капучино, две вафли с кленовым сиропом и десерт-корзиночку с кремом маскарпоне и припущенными в вине грушами.
Ей выдали флажок с номерком, и она присела у окна в венский соломенный стул. В кафе было тихо: в углу листала книгу пожилая леди с аккуратными завитками седых волос, да пила в уголке чай какая-то пара, переговаривавшаяся тихими голосами.
Полине нужно было время побыть наедине с собой. Раньше это время занимали домашние заботы, теперь же оно требовательно звало ее в уединение собственных мыслей.
Хотелось все разложить по полочкам. Первая полочка: Полина и ее прошлое.
По словам Глеба и по записи в паспорте, Полине тридцать пять лет. Родилась она в неполной семье и воспитывалась одной матерью. Об отце Глеб ничего не знал, но считал, что официально мужем ее матери он не был. Полинина мама, как он говорил, родила ребенка «для себя». С одной стороны, это был неблаговидный поступок: ребенок должен расти в полной семье, а с другой – любая нормальная женщина хочет детей, вот и Полинина мама захотела и родила, что оценивалось Глебом положительно: нельзя бабе быть пустоцветом. Пустоцвет – это нереализованная баба, наплевавшая на свое природное предназначение. Она пошла против природы, и потому – никто в этом мире, пустышка, неродиха.
Полина вспомнила унизительную сдачу анализов на антимюллеров гормон. Сам анализ ничего особенного из себя не представлял: обычный забор крови. Но унизительность его заключалась в том, что Полину Глеб проверял, как породистую корову на удой, проверял ее возможность стать матерью. Ожидая результата анализа, Полина мучительно придумывала фразы, которые скажет Глебу, если ее фертильность окажется спорной: «Любимый, мы же не из-за детей вместе?»; «Я думаю, можно попробовать какие-нибудь гормональные средства, правда?» и «Ты же не бросишь меня из-за этого?..»
Глеб мог ее и не бросить: все-таки он любил ее. Так говорила Марго, а со стороны виднее. Но как тяжело было бы ощущать себя пустышкой-неродихой!
К счастью, анализ показал, что Полина вполне готова стать матерью.
И тогда произошел следующий разговор, к которому Полина не готовилась вовсе. Она считала, что с детьми можно повременить – год, два, три… Пока не восстановится ее память и не появится снова то желание иметь детей, которым она бредила прежде, до потери памяти.
Главное – у нее есть возможность, и реализовать ее можно когда угодно.
Глеб же придерживался другой точки зрения:
– Почему – не сейчас? – спросил он.
– Я пока не готова, – честно призналась Полина. – Я не очень хочу…
Ее действительно не радовали те образы, которые мелькали в голове. Вот она огромная, как дом, в фиолетовых отметинах стрий, неопрятно жует все подряд: мясо с чесноком, йогурт с колбасой, яблоки с майонезом. Вот она с опухшей от молока грудью лежит в безразмерной ночнушке, а к ней присасывается маленькое существо с красным лицом.