Божья коровка. Книга 2 - читать онлайн

1

Летним днем 1969 года в сквере, что напротив Белорусской консерватории, было необычно многолюдно. Девушки в нарядных платьях, юноши в костюмах группами стояли у скамеек и деревьев, перекрыв проходы по дорожкам. Студенты – а они все являлись ими – гомонили, шутили и смеялись. Учебный год закончился. Сессия с ее экзаменами и волнениями осталась позади, впереди каникулы. Руководство вуза проведет собрание, огласит итоги, пожурит, похвалит и распустит по домам. До начала сбора осталось полчаса. Отчего не провести их не в стенах здания, а в сквере, на чистом воздухе? День-то выдался хороший…

К группке щебетавших у скамейки девушек подошла приехавшая на автобусе студентка – стройная, красивая, с длинными ногами. Ее милое лицо с острым подбородком светилось торжеством. Подойдя к подругам, она вступила в круг и обвела всех многообещающим взглядом.

– Зинка прибыла! – воскликнула кругленькая конопатая студентка, сидевшая на скамейке. – Ну, разведала?

– Разумеется, – хмыкнула прибывшая. – Или ты меня плохо знаешь, Галя?

– Не томи! – взмолилась конопатая.

– Значит, так, – начала Зина. – Борис Михайлович Коровка. 1949 года рождения…

– Всего двадцать лет? – удивилась Галя.

– Девятнадцать, – уточнила Зина. – Двадцать будет первого июля.

– Мне он показался старше…

– И мне тоже, – подключилась симпатичная студентка в платье в голубой горошек. – Взрослый и солидный парень, а не то, что наши.

– Ну, так сколько пережил, – развела руками Зина. – Воевал, был ранен.

– И поет-то так! – вздохнула Галя. – Прямо в душу западает.

– Точно! Правда! – зашумели остальные.

– Мне продолжить или вам достаточно? – спросила Зина, недовольная тем, что ее перебили.

– Говори, конечно! – поспешила Галя. – Что еще узнала?

– Он минчанин, сирота, проживает в однокомнатной квартире на улице Седых. Не женат. Адрес, телефон имеются, – Зина помахала извлеченной из сумочки бумажкой.

– Как смогла? – изумилась Галя.

– Что тут трудного? – усмехнулась Зина. – Для начала в справочном бюро узнала адрес. Имя, отчество, фамилию Бориса нам сказали перед его выступлением в консерватории. Год рождения, понятно, не назвали, но прикинуть можно было. Только не понадобилось – у него фамилия довольно редкая. С таким именем и отчеством в Минске он единственный. Зная адрес, по «09» раздобыла телефон в квартире, но звонить ему не стала. Неизвестно, что ответил бы. Позвонила в ЖЭК и представилась сотрудницей паспортного стола.[1]

– Ну, даешь! – покачала головой девушка в платье в голубой горошек. – Вдруг узнают?

– Каким образом? – ответила ей Зина. – Не думаю, что в жэке номер телефона паспортного стола есть.[2] Я им сказала, что сверяю данные в учетной карточке. Вот они и сообщили: месяц, день и год рождения, а еще – семейное положение, кто прописан на его жилплощади. Рассказали, что он признан инвалидом и пока что не работает. А квартира, кстати, ничего. Я сказала: однокомнатная, но на деле-то – полуторка. Зал и спальня без окна. Нет балкона, к сожалению. Но жених завидный, в Минске поискать такого, чтобы без родителей в квартире. Да еще Герой Советского Союза!

– А тебе бы только выгода, – укорила Галя и вздохнула. – Он красивый и талантливый.

– А глазищи-то какие! – поддержала девушка в платье в голубой горошек. – Васильковые, ресницы словно крылья. Глянет – сердце замирает.

– По чужим квартирам поскитаешься – про красоту забудешь, – усмехнулась Зина. – Нет, девчонки, у мужчины должно быть жилье. А еще – зарплата, должность, положение. Вот тогда – жених. А иначе…

– Для тебя тогда он не подходит, – усмехнулась Галя. – Есть квартира, зато нет зарплаты с должностью.

– Это ненадолго, – покачала Зина головой. – Для него найдут и должность, и зарплату. В Минске все Герои старые – на войне награды получили, а молодой всего один. В сентябре сами все увидите – он учиться будет с нами.

– Правда? – ахнула студентка в платье в голубой горошек.

– Информация из первых уст, – покровительственно усмехнулась Зина. – Ректор лично предложил Коровке поступить в консерваторию. Как Героя его примут без экзаменов, не считая творческого испытания. Ну, так с ним проблем не будет: сами слышали, как играет и поет. Еще песни сочиняет… Я вам более скажу: быть Борису нашим комсомольским вожаком. Ему это тоже предложили. А теперь представьте перспективы. К окончанию консерватории он вступит в партию. Не задастся с музыкой – по партийной линии пойдет. Для начала в комсомоле поработает, а потом – в райкоме партии или министерстве. Для Героя двери распахнут везде. Все понятно? Замечательный жених!

– Меркантильная ты, Зинка, – укорила ее Галя. – Наверное, уже планы строишь, как Бориса охмурить.

– Я не строю, – улыбнулась Зина. – Я добьюсь! Или кто-то в этом сомневается?

Она снисходительно взглянула на подруг.

– Это еще как сказать! – возразила собеседница в платье в голубой горошек. – Выбирать-то будет он.

– Думаешь, тобой заинтересуется, Оля? – спросила Зина. – Ну, давай, попробуй. Потом все вместе посмеемся.

– Ты красивая, конечно, – согласилась Ольга. – Парни с тебя глаз не сводят, но не все, заметь. Помнишь, как поэт сказал? И она продекламировала:

– Считаешь, я пустышка? – хмыкнула Зина. – Ну, ну. Кто лучшая скрипачка курса? Кто член комитета комсомола консерватории? Кто отличница и любимица преподавателей? У кого конспекты просите посмотреть перед экзаменами? Дальше продолжать?

– Не злись, Зинка! – поспешила Галя. – Ольга не со зла. Ты – все про квартиру с должностью, ну а мы хотим любви. Чтоб большая, настоящая, как о ней в романах пишут. Ты ж в нее не веришь.

– Почему? – не согласилась Зина. – Думаешь, Борис мне не запал? Еще как, подруги! Я с ним рядышком стояла, когда он петь закончил и сошел со сцены. Глянул он, – и я как будто воспарила. У него глаза, как луч гиперболоида,[4] прожигают до души. Сам красивый, даже шрам на лбу его не портит! В девятнадцать не пацан – мужчина. Жизнь с таким связать – большое счастье. А квартира с должностью его упрочит. Так я думаю. Ладно, – она посмотрела на наручные часы. – Поспешим, подруги, через пять минут начнется.

Девушки вспорхнули с лавки, словно птички, и цветною стайкой потянулись через улицу к консерватории. Впереди шагали и другие студенты. Плотною толпой поднимались на крыльцо с колоннами, заходили в широко распахнутые двери здания. Зина и ее подруги и представить не могли, что их сегодняшний разговор окажется пустышкой. Что запавший в сердца многих молодой Герой не придет к ним осенью учиться. Помешают непредвиденные обстоятельства.

Конец июня в Минске выдался дождливым: гремели грозы и хлестали ливни. Но июль, как будто специально ко дню рождения Бориса, разогнал на небе тучи. День обещал быть солнечным и теплым. Только этот дар природы именинник оценил потом. Его сорвала с постели трель телефонного звонка. Как был, в трусах, Борис добежал до аппарата и подхватил пластмассовую трубку.

– Алло? – промолвил сонно.

– Что, дрых? – в трубке раздался смех. – Отвык от дисциплины, старшина? Расслабился ты, Боря, на гражданке.

– Привет, Сергей, – Борис вздохнул. – Вчера немного зачитался, спать лег после полуночи. Могу себе позволить: отвоевались мы с тобой. Подъемы больше не для нас.

– Я в семь встаю как штык, – сказал Сергей. – Потом сижу, грызу гранит науки. Экзамены в университет не за горами, а я на службе почти все забыл. Учебники достали до печенки. Тебе завидую – сдавать не надо. Ладно, Боря, я чего звоню? Хочу поздравить с днем рождения. Теперь ты взрослый парень – целых двадцать лет.

– Сказал старик, которому полтинник, – Борис невольно засмеялся. – Сам-то когда двадцатилетие отметил?

– Три месяца назад, – сказал Сергей. – Как ни крути, но я постарше. Здоровья тебе, Боря и успехов, большого счастья в личной жизни. Красивого и доброго. Ты его достоин.

– Спасибо, – поблагодарил Борис. – А сам-то как? Подругу не нашел?

– Какие тут подруги? – вздохнул Сергей. – Родители следят, чтоб я зубрил, всех посторонних отгоняют, словно мух от меда. Как в тюрьме сижу.

– Ко мне отметить день рожденья отпустят?

– Сказали, чтобы ехал к нам. Так и велели передать.

– Отмечать свой день рожденья в гостях? Вы стол накроете, а я прибуду на готовое – дескать, поздравляйте? Волюнтаризм какой-то.

– Ты нехорошими словами не ругайся, – хохотнул Сергей. – Есть ряд причин. Во-первых, нам ты не чужой. Мать тебя родным считает – дескать, сына спас от смерти. Еще ты сирота, и стол приличный не накроешь, – так она сказала. Предложишь гостю водку с плавленым сырком, – друг снова засмеялся. – Но главное не в этом, Боря. Я стер культяшку до крови. Вчера гулять пошел, да так увлекся, что забыл: ноги-то нет. Домой вернулся, снял протез, а носок-то весь в крови. Мать увидала – хвать за сердце. Попричитала для начала, а потом пилила. В гости не отпустит, так что ждем тебя к шести. Придешь?

– Раз так, конечно.

– Ну, тогда до встречи.

В трубке запиликали короткие гудки. Борис положил ее на рычаги и занялся собой. Сложил постель в диван, оделся и умылся. Едва поставил чайник на плиту, как затрещал дверной звонок. Он побежал в прихожую. За дверью обнаружилась директор гастронома, Валентина Алексеевна, с заведующими отделами. В руке она держала тяжелый сверток, упакованный в бумагу.

– Здравствуй, Боря! – улыбнулась имениннику. – Принимай гостей.

– Проходите, – Борис отступил в сторону.

Директор с подчиненными прошли в зал и развернулись.

– С днем рождения тебя, Борис! – сказала Алексеевна и вручила ему сверток. – С двадцатилетием! Мы тобой гордимся: Героя воспитали. Здоровья и успехов, счастья в личной жизни. Прими от нас подарок, – она протянула ему сверток.

Борис взял его и развернул. В свертке оказались коробка шоколадных конфет и бутылка молдавского «КВВК», что означало «Коньяк выдержанный высшего качества». Это подтверждали напечатанные ниже цифры: «10 лет».

– Спасибо, – поблагодарил Борис, сгрузив подарки на стол. – Будем пить за именинника? – он щелкнул ногтем по бутылке.

– Что ты! – засмеялась Алексеевна. – С утра? Нам работать нужно.

– Тогда чаю?

– Это можно, – согласилась Алексеевна. – Но недолго, – дел полно.

Посидели, попили чаю с шоколадными конфетами, но не задержались – у людей работа. Проводив гостей, Борис прошел на кухню, сел на табуретку и задумался. Прошло всего два года, как его сознание погибшего в Попасной офицера переместилось в тело юного дебила в Минске. Но сколько же событий вместилось в этот небольшой, в общем-то, срок! Он перестал быть инвалидом по рождению, сдал экзамены за десять классов средней школы, поработал грузчиком у Алексеевны. Был призван в пограничные войска, где пережил два боя на Даманском. Там был тяжело ранен и три дня лежал в беспамятстве. Но все ж очнулся и встал на ноги. Из армии его комиссовали – левая рука теперь короче – и дали инвалидность, но это ненадолго. На ВТЭК сказали, что скоро снимут. Это не существенно – учиться в вузе не мешает. Таскать мешки и ящики он более не будет – Герою не к лицу.[5] Осталось выбрать вуз: Героя везде примут без экзаменов. Его зовут в консерваторию и Суриковский институт[6]. Куда пойти?

Еще недавно он бы ответил, что хочет стать художником: хорошо рисует. Талант достался по наследству от юного дебила, в которого вселился офицер – верней, его душа. А музыкой он заинтересовался сам: играет на гитаре и поет. В консерватории кричали «Браво!» – им понравилось. И сам Борис (когда-то Николай) почувствовал, какой это восторг – петь для большого зала! Когда тебе внимают, затаив дыхание, ты управляешь слушателями, пробуждая в них желанные тебе эмоции. Теперь он понимал, почему многие в его прошедшей жизни так стремились на эстраду. Желали славы, денег? Разумеется. Но что, к примеру, подвигло стать певицей дочку олигарха? Прежде чем пробиться на сцену, она работала как вол, – за деньги популярности не купишь. Так что ее вело? Не это ль единение с огромным залом, где ты становишься объектом обожания? Словами этих чувств не передать.

Вздохнув, Борис решил оставить думы и заняться другим. Звонок Сергея поломал ему все планы. Он собирался посидеть с другом в ресторане, выпить, хорошо поесть, потанцевать с девчатами. Но Сергей натер культю и ходить не может – не то что танцевать. Позвал к себе. Ситуация довольно неудобная: явиться в гости просто так неловко, с собою нужно что-то принести. Ну, хорошо, возьмет бутылку коньяка – подарок Алексеевны и ее заведующих. Но это для Сергея и его отца. А матери его, а сестре? Купить конфет? Что ж можно, но как-то мало…

Почесав в затылке, Борис переместился в зал, где положил на стол альбом с карандашами. Он подарит им рисунки. Но не банальные портреты, а другое, к чему здесь не привыкли. На заставе он рисовал боевые листки, вот этот подход и возьмет на вооружение.

Сюжеты в голове рождались сами. Павла Леонидовича, отца Сергея, Борис изобразил в профессорской мантии и академической шапочке-ермолке с квадратной доской сверху. В СССР такие облачения не носят, но заведующий кафедрой поймет. Щербаченя-старший стоял в окружении студентов и указывал им на дорогу, по которой брели каторжники в полосатых робах. В пузыре, вылетавшем изо рта профессора, написаны слова: «Они не чтили Уголовный Кодекс». На другом рисунке Тамара Николаевна, жена профессора, несла большой поднос с горою снеди. Жареные куры, окорок и кольца колбасы – ее куски свисают по краям. На лице женщины – радушная улыбка, в пузыре слова: «Немножко перекусим, а?» Кормить гостей мать Сергея просто обожает… Сам друг сидел перед книгой, высеченной из камня, с надписью «История» на обложке и надкушенным немного уголком. Лицо тоскливое, а снизу подпись: «Грызу гранит науки». А вот как изобразить сестру Сергея – подростка, школьницу? Она болтушка еще та. Подумав, Борис нарисовал ее вещающей перед семьей. Отец, мать и брат давно уснули на диване, но в пузыре у Светы подпись: «А вот еще был случай…». Лица у всех изображенных на рисунках гротескно увеличены, но в то же время симпатичные.

Борис не подозревал, что только что нарисовал четыре шаржа, но он не знал такого слова. Теорию рисунка он не пытался изучать, разумно полагая, что всему обучат в институте, а постигать ее самостоятельно – напрасно тратить время. К тому же он пока не определился с вузом. Консерватория или художественный институт в Москве? А, может, что другое? Везде Героя примут без экзаменов. Временами он завидовал санитарке Вере, с которой познакомился в госпитале, где лежал после ранения. Она-то точно знала, куда ей поступать, и зарабатывала медицинский стаж. А вот Борис пока в сомнениях…

Отложив готовые рисунки, он отправился на кухню, где доел сваренный вчера рассольник. Помыл посуду, надел рубашку, брюки и отправился гулять. День выдался на редкость ясный. Светило солнце, но не припекало, дышать было легко. Хлеставшие два дня ливни насытили атмосферу влагой, но она не уплотняла воздух, как перед дождем, а делала его свежим. Борис добрел до киоска «Союзпечать», где купил местные газеты – московские все разобрали, кроме «Правды». Еще купил журнал «Техника – молодежи». Его только-только завезли в киоск, иначе бы не досталось. Довольный, Борис отправился к себе, где и засел за чтение. Газеты просто пролистал, а вот к журналу буквально прилип. Читать было безумно интересно. В июньском номере нашлась статья об американском проекте «Аполлон». В другой интересно писали о разведении китов. Очерки об абхазских неграх (офигеть!) и о добыче нефти. Борис увлекся так, что едва не прозевал время выдвигаться. Подхватившись, он надел костюм, взял рисунки и бутылку коньяка. Поместив их в сумку из джинсовой ткани – ее он сшил сам, – вышел из квартиры. Заглянул в знакомый гастроном, прикупил конфет и пошел к трамвайной остановке…

Его рисунки вызвали восторг. Павел Леонидович хохотал, Тамара Николаевна смеялась, демонстрируя симпатичные ямочки на щеках, Сергей улыбался, и лишь Светлана поначалу дулась, но затем и она подключилась к общему веселью. Подобного здесь не дарили, по крайней мере – семье Сергея.

– В рамочку вставлю и на кафедре повешу, – сказал Павел Леонидович, любуясь своим шаржем. – Пусть завидуют. Никому такого не рисуют! И студентам покажу: пусть знают, что ждет тех, кто не знает уголовного права. Угодил, Борис. У тебя талант! Я ничего подобного не видел.

– И я, – подтвердила Тамара Николаевна. – В школу отнесу подругам показать.

– А вот я видел, – хмыкнул Сергей. – Борис на заставе боевые листки рисовал. Не такие, как этот, – он потряс рисунком, – но ребятам очень нравились.

– Не удивлен, – сообщил Павел Леонидович. – А сейчас прошу всех за стол. Тамара постаралась, – он плотоядно потер руки.

Посидели, выпили, поболтали. Борису вручили подарок – транзисторный приемник «Спидола-10». Целых 10 транзисторов! На его робкое замечание, что подарок чересчур дорогой[7], Павел Леонидович лишь рукой махнул:

– Ерунда! Не бедствуем. Мы тебе более обязаны – ты нам сына сохранил.

После ужина Сергей попросил сестру подать гитару – натерев культю, он ходил на костылях. Инструмент вручил Борису.

– Спой! Что-нибудь новенькое, а то мой репертуар всем надоел.

– Да, да, – поддержала Тамара Николаевна. – У тебя, Борис, душевно получается.

Что на него нашло, Борис не мог сказать – наверное, выпитый коньяк сказался. Не стоило этого петь, тем более, при девочке-подростке. Но он взял гитару, подстроил струны и начал:

Борис не заметил, как благодушное выражение слетело с лица отца Сергея, а сам он подался вперед.

Борис умолк и поразился наступившей в комнате тишине. Он поднял голову. По щекам отца Сергея слезы прочертили влажные дорожки.

– Павел Леонидович?!

– Не обращай внимания, – Щербаченя-старший вытер лицо ладонью. – Просто вспомнилось. Мы вот точно так лежали, только этот сукин кот бил не с колоколенки, а с водонапорной башни. Полвзвода положил, пока наш танк не подъехал и не сковырнул его снарядом. Там меня и ранило.

– Ты не рассказывал, пап! – удивился Сергей.

– А чего там рассказывать? – махнул рукой Сергей Леонидович. – Меньше месяца воевал. Как наш Бегомль в сорок четвертом освободили, меня полевой военкомат в армию призвал. Мне шестнадцать было, но по внешнему виду восемнадцать записали. Метрика моя сгорела, когда немцы наши хаты жгли, ну, и я не возражал – бить хотел фашистов. Ничему особо не учили – винтовку в руки и воюй. Ну, мы, хлопцы молодые, и старались. В первый раз отлично получилось: в траншею быстро заскочили, немцев постреляли, покололи. А потом нарвались… В госпитале выяснилось, что мне шестнадцать. Отправили запрос, а из архива подтвердили. Наш, Бегомльский, как оказалось, уцелел – вывезти успели. Для меня война закончилась, и поехал я домой. А дружки мои, Колька Довнар и Сережка Кончиц, с фронта не вернулись – в том бою и полегли. Как их мамки плакали, когда я возвратился! Так-то вот, сынок. Нет у меня ни медали отважной, ни, тем более, ордена. Это ты нас у нас герой, – он взъерошил сыну волосы и повернулся к Борису: – Сам песню сочинил?

– Нет. Леонид Сергеев.

– Он воевал?

– Не знаю.

– Думаю, что воевал, – вздохнул Павел Леонидович. – Такое не придумаешь, это пережить нужно.

– Извините, – сказал Борис. – Не хотел вас расстроить.

– Ты не расстроил, – покачал головой отец Сергея. – Ты напомнил. Иногда стоит. Только я не думал-не гадал, когда с фронта возвратился, что моему сыну доведется воевать. Мы тогда считали, что теперь мир надолго наступил. Кто бы мог подумать, что китайцы – коммунисты, как и мы… – Он махнул рукой. – Спой еще, Борис! Что-нибудь душевное, не о войне.

– Да, талант! – сказал Павел Леонидович, когда Борис смолк. – И рисуешь замечательно, и поешь не хуже.

– Ему в консерватории предложили учиться, – сдал друга Сергей. – У нас, в Минске. Без экзаменов берут.

– Ну, и что ты решил? – заинтересовался Щербаченя-старший.

– Не знаю, – развел Борис руками. – Пока не определился.

– Выбирай в консерваторию! – поспешил Сергей. – В Минске будешь. А не то уедешь в Москву и, наверное, там останешься. Потеряю друга.

– Я не рубль, чтоб меня терять, – возразил Борис.

Но Сергей не согласился, и они чуток поспорили. Атмосферу разрядила Света.

– Не уезжайте, дядя Боря, – заявила важно. – Я, как вырасту, за вас замуж выйду.

Первым хрюкнул Павел Леонидович, следом засмеялась Тамара Николаевна. А спустя секунду хохотали все, в том числе и Светлана.

– Да, губа не дура, – заключил отец Сергея, когда смех затих. – Сам жених с квартирой, да еще Герой. Плюс талант у парня. Ты умеешь выбирать, дочурка.

– Вся в меня, – улыбнулась Тамара Николаевна.

– Ты не счет, – покачал головой Павел Леонидович. – За бедного как мышь студента замуж выходила.

– Ну, и что? Я разве прогадала?

– Нет, пожалуй, – согласился Павел Леонидович.

– То-то, – хмыкнула жена.

«А они ведь рано поженились, – сообразил Борис. – Если отцу Сергея в сорок четвертом было лишь шестнадцать, то сейчас сорок один. Выглядит, конечно, он постарше. Молодые ведь совсем родители Сергея. Мне, когда погиб в Попасной, больше было…»

Возвращался он к себе задумчивым. У Сергея было хорошо: теплая душевная атмосфера, все в семье друг друга любят. Ну, а он один, как дуб, растущий в поле, – всем ветрам открытый и не нужный никому. Как там Отс пел по радио? «Устал я греться у чужого огня, но где же сердце, что полюбит меня»? На его квартиру и геройский статус жадные найдутся – прав отец Сергея, очень даже прав, только что с того Борису? Ему счастья хочется и сердечных отношений – как в семье Сергея. Чтоб с женой друг друга с полувзгляда понимать. В прошлой жизни у него так было…

«Ладно, чего разнылся? – наконец, одернул он себя. – Будет у тебя любовь, непременно будет. Не сейчас, так позже. Помнишь, что монах тебе сказал? Раз Господь с тобою – не страшись! Правда, он еще про клевету с узилищем что-то говорил – знать бы, что имел в виду. Слуги Божьи говорят иносказательно, иногда голову сломаешь, прежде чем поймешь…».

Трамвай подошел к конечной остановке. Бросив рефлексировать, Борис вышел из вагона и затопал к своему дому. Стоял теплый летний вечер. Небо вызвездило так, что оно казалось пологом шатра, на котором кто-то изнутри нацепил сияющие блестки. И они казались очень близкими: стоит подскочить – рукой достанешь. Завтра будет ясный день.

У себя в квартире он прошел на кухню, где включил подаренную ему «Спидолу». Щербаченя-старший позаботился снабдить приемник батарейками. Борис щелкал переключателем диапазонов и крутил верньер настройки в поисках передающих станций. К удивлению, нашел их много – главным образом, на длинных и средних волнах. На коротких их хватало тоже, но приему иностранных станций здорово препятствовал противный вой. Вражеские «голоса» глушили – и довольно эффективно.[9] Тем не менее, Борис сумел поймать и «Би-си-си», и «Немецкую волну», и даже радио из Швеции. Только слушать их не стал: и козе понятно, что клевещут. Он нашел «Маяк» и добавил нужной громкости. Под музыку и новости поставил чайник на плиту, а когда тот закипел, заварил щепотку прямо в чашке. Чай индийский, «Три слона» – удалось разжиться в гастрономе, где он некогда работал. Разумеется, купил посредством Алексеевны. Подождав, пока набухшие чаинки спустятся на дно, он отпил ароматного и терпкого напитка. Благодать! Ударная доза танина и теина привела мозги в порядок. Сполоснув чашку, Борис вернул ее на полку у плиты и потопал в ванную. После водных процедур расстелил постель и залез под одеяло, не забыв приемник взять с собой.

«Завтра буду загорать, – думал, засыпая. – Выберусь к кустам на пустыре и возьму с собой покрывало и приемник. Книгу тоже захвачу. Буду там читать под музыку. Выберу местечко поспокойнее, чтобы не пугать народ своими шрамами. Хотя люди вряд ли будут. День-то будний, все работают, да и взрослым загорать здесь, прямо в городе, не очень принято. Это не на море. Хотя дети будут бегать – у них каникулы».

С этой мыслью он уснул, не забыв перед тем, как провалиться, выключить приемник.