Десантирование прошло удачно.
Легкость первого этапа операции, получившей кодовое наименование «Странник», вызвала у людей капитана Бойцова прилив бодрости. Но сам командир спецназовцев никак не мог избавиться от странного беспокойства, разъедавшего душу. Он умел контролировать свои чувства, но на сей раз это не очень-то удавалось. Засевшая внутри тревога заставляла Бойцова нервничать. Нет, он не боялся встречи с противником. Его не беспокоило то, что приходилось двигаться по вражеской в общем территории. Тут было что-то другое, что Бойцов сам себе не мог объяснить.
К концу первых суток все группы вышли на заданные рубежи. Отряды Шпоры и Клеста оседлали перевалы, по которым проходили тропы контрабандистов, ведущие к границе. Группы майора Печникова и Бойцова двигались в северном направлении параллельными курсами. Они шли от долины к долине, надеясь захватить в свои сети Фейсала, его людей и пленника. А если не получится, то оттеснить его к перевалам и уже там взять эмира в клещи.
Места были немноголюдные и пустынные.
Война, длившаяся здесь много лет, научила людей не высовываться. Но Бойцов знал, что долго им оставаться незамеченными не удастся. Появление чужаков в горах обязательно заметят. Какими бы навыками маскировки ни обладали спецназовцы, как бы ни соблюдали режим скрытного передвижения, но долго водить местных за нос не удастся. Это Бойцов знал наверняка. Знал по Чечне, знал и по Афгану. Группа приближалась как раз к тем местам, где Бойцову уже приходилось бывать.
Примерно год тому назад они обеспечивали охрану встреч лидеров Северного альянса с представителями Кремля. Высокие стороны договаривались о поставках вооружения, совместной борьбе с талибами и прекращении наркотрафика в Россию.
Переговоры проходили тяжело. С каждым влиятельным полевым командиром приходилось договариваться отдельно. Высокопоставленных персон оберегали парни из Федеральной службы охраны. Но самую тяжелую часть работы выполняли спецназовцы, бравшие под свой контроль внешний периметр места, где проходила встреча. Местным службам безопасности не доверяли ни сами афганцы, ни их гости.
В результате этих договоренностей Бойцову пришлось сопровождать караваны с оружием. Фарси, язык, на котором говорят многие афганцы, он знал почти в совершенстве. Поэтому и характер афганцев знал лучше других.
Один из таких караванов попытался отбить обкурившийся гашиша полевой командир, а по сути, предводитель разбойничьей ватаги по прозвищу Надир. Афганцы сами справились с людьми Надира. Главарю вспороли живот и выпустили внутренности. При этом он оставался жить. Палач, делавший эту операцию, умел превратить последние минуты жизни пленника в настоящий ад.
Живот Надира набили камнями, аккуратно зашили, а затем утопили в горной реке.
Вся эта процедура проходила на глазах у спецназовцев. Ни один из них не вмешивался в происходящее. Лишь изредка «спецы» тихо матерились, сплевывали сквозь зубы и яростно чадили сигаретами. По инструкции вмешиваться в местные разборки они не имели права.
На Надире разборки не закончились.
Чумазый от запекшейся крови мужик, одетый в рваный стеганый халат и выполнявший роль палача, подошел к старшему. Тот, оглаживая седую до пояса бороду, надулся как индюк, налил себе чая из расписного китайского термоса и мрачно посмотрел на сидевших рядком пленников.
– Все, п…ц пацанам, – просто и буднично заметил стоявший возле Бойцова Шваб.
Из-за его спины донесся голос Гнома, невидимого за высокой фигурой снайпера:
– Порежут, это факт.
Командир строго взглянул на бойцов, пресекая ненужные разговоры. Он хотел увести группу с места казни, но что-то задержало его.
Бойцов окинул взглядом ряды пленников. Казалось, пленники смирились с участью. Они были готовы уткнуться лицом в эту серую пыль, захлебнуться собственной кровью и, дернувшись в последней конвульсии, навсегда покинуть бренный мир.
Только один из них, почти мальчишка, с едва пробившимся пушком, смотрел не в песок, а на Бойцова. Его темные глаза, влажные от слез, следили за каждым жестом русского офицера. То ли Всевышний подсказал пацану, то ли инстинкт самосохранения, но афганец явно надеялся на Бойцова. Только в нем он видел спасение.
Палач начал свою работу с правого фланга.
Из-под полы халата он достал метровый тесак. Лезвие было покрыто глубокими зазубринами. Размяв кисть, палач несколько раз рассек тесаком воздух. Потом он взглянул на старшего. Тот, прихлебывая чай, важно кивнул головой. Палач принялся за работу…
Он медленно шел вдоль ряда пленных и коротким движением подрезал жертвам горло. Убивал он умело. Даже было странно видеть, как с такой хирургической точностью можно орудовать тесаком столь устрашающих размеров. Тесак лишь описывал короткую дугу вдоль горла жертвы, а та уже кулем валилась на землю.
– Бля, мясники гребаные, – негромко матерился Гном, на которого зрелище произвело тяжелое впечатление.
Шваб, в чьих венах текла холодная и вязкая прибалтийская кровь, тоже не выдержал:
– Пошли, командир, отсюда!
А капитан не сводил глаз с безусого парня.
Раздетый по пояс (с него успели снять длинную, до колен, рубаху) пленник дрожал всем телом и смотрел, смотрел глазами-маслинами на русского офицера.
Потом произошло неожиданное.
Пленник протянул руки и жалобно, как-то по-овечьи, проблеял онемевшим от страха ртом:
– Шурави, шурави…
Гном осторожно тронул капитана за плечо:
– Командир, кажись, он тебя зовет.
Бойцов непроизвольно дернулся, сбрасывая ладонь с плеча. Он понял, что сейчас нарушит приказ. Это же понял и Шваб, маячивший за спиной.
Он тихо предупредил:
– Командир, со своим уставом в чужой монастырь не лезут.
На что Бойцов коротко бросил:
– Оставить разговорчики! – И, чуть смягчившись, пошутил: – Ты что, Шваб, словарь русских пословиц и поговорок изучил? Раньше ты народными мудростями не блистал.
Полевой командир, который принимал караван с оружием, воевал всю свою сознательную жизнь. Человеческая жизнь для него была лишь разменной монетой, изрядно обесцененной за годы кровавой круговерти. Сначала Амманулла сражался с Советами, потом с более удачливыми соплеменниками, а затем с талибами. С кем будет сражаться завтра, Амманулла не знал, да и, по большому счету, это не имело значения. Главное, что у него и его людей было достаточно оружия и боеприпасов. То есть к войне он относился как к обычной работе, такой же, как земледелие или ремесло.
Когда Бойцов подошел к полевому командиру, тот сразу налил в жестяную кружку чая. Амманулла жестом предложил сесть и протянул угощение. Отказываться было нельзя. Законы восточного гостеприимства обязывали. Бойцов осторожно принял кружку, отхлебнул и чуть было не поперхнулся. Сладковатый запах крови витал в воздухе. От этого запаха тошнота подкатывала к горлу.
Сглотнув комок, Бойцов сказал на фарси:
– Амманулла, отдай мне парня.
– Которого? – безучастно поинтересовался полевой командир.
– Вон того, – указал на пленника Бойцов.
Палач, резавший пленников с методичностью забойщика, истребляющего стадо, в их сторону не смотрел. Он спокойно выполнял свою работу, лишь изредка останавливаясь, чтобы стереть с лезвия тесака кровь. Делал он это весьма простым способом. Втыкал лезвие в землю и медленно выдергивал тесак обратно.
– Деньги есть? – не выпуская из рук чай, спросил седобородый.
– Нет… – ответил командир спецназовцев.
– Тогда что ты можешь дать за этого сына ослицы?
Бойцов машинально провел руками по многочисленным карманам, кармашкам и отделениям «разгрузки». Все они были заполнены боеприпасами, предлагать которые капитан счел бессмысленным. Седобородый только что заполучил целый караван с оружием. За пленного следовало предложить нечто необычное. Нечто, что могло заинтересовать невозмутимого старца.
Суетливые движения русского офицера не остались незамеченными.
В покрасневших от ветра глазах полевого командира мелькнула и тут же погасла искорка любопытства. Он отставил жестянку с чаем, огладил бороду и коротким окриком остановил палача. Тот в свою очередь воткнул тесак в землю, пнул для острастки ближайшего пленного в спину, после чего встал, заложив руки за спину. В любой момент палач был готов приняться за работу.
Подняв воспаленные глаза на «шурави», полевой командир нетерпеливо поинтересовался:
– Так что, тебе нужна жизнь этого х…, найденного в помете паршивой ослицы?
Матерное слово, которого не было в языке фарси, он произнес на чистом русском языке. Наверное, сильные выражения полевой командир усвоил за долгие годы войны с «шурави». Ведь с этими словами русские солдаты шли в атаку, выполняли грязную и тяжелую работу, а если наступал момент, то и умирали, посылая последнее проклятие врагу.
Продолжая шарить по карманам, Бойцов выкрикнул:
– Да!
Седобородый предупредил:
– Тогда поторопись. Нам пора отправляться. К ночи погода испортится. Мои люди устали и не хотят мокнуть под дождем. Мы не станем задерживаться из-за этих ублюдков.
Ладонь капитана скользнула под «разгрузку» в нагрудный карман куртки:
– Хорошо, хорошо, – быстро произнес Бойцов, опасаясь, что седобородый передумает.
– Не понимаю, зачем тебе этот сопляк? – Внезапно лицо седобородого озарила догадка: – Ты любишь юношей?
Бойцов оглянулся:
– Да нет…
Никто из его спецназовцев даже не улыбнулся, потому что смысл фразы, произнесенной на фарси, остался непонятым. Только Шваб, поправив ремень автомата, недоверчиво переспросил:
– Чего этот бабай матом кроет?
– А-а, – отмахнулся командир, давая понять, что переговоры проходят нормально.
Неожиданно ладонь капитана нащупала продолговатый холодный предмет.
Обхватив его пальцами, Бойцов достал из кармана вещицу, которая могла заинтересовать полевого командира. Спецназовец сделал серьезную мину, поднес сжатый кулак почти к самому носу седобородого, после чего разжал пальцы.
С нарочитой небрежностью в голосе Бойцов произнес:
– Вот, Амманулла, что я предлагаю тебе за жизнь этого паршивца.
Афганец привстал, стараясь рассмотреть предмет. Увидав его, Амманулла поцокал языком. Затем осторожно, двумя пальцами, он взял предмет, поднес к глазам, расплылся в улыбке и принялся разбираться с подарком. Бойцов улыбнулся, поняв, что попал в цель.
Предметом был складной нож американских рейнджеров. Его в качестве трофея капитан спецназовцев заполучил в Чечне. Нож нашли у одного из наемников, ликвидированных при попытке перейти административную границу республики со стороны Дагестана. Банда напоролась на засаду, организованную группой Бойцова. При досмотре трупов эту вещицу вместе со спальными мешками на гагачьем пуху австрийского производства и еще несколькими необходимыми в горах предметами припрятал спецназовец по кличке Кэмел.
Бойцов не одобрял, но и не осуждал подобные поступки. Снабжение даже таких элитных подразделений, как спецназ, оставляло желать лучшего. Хотя ради справедливости стоит заметить, что с приходом к власти нового президента ситуация начала меняться. Добытый в бою трофей, к тому же необходимый на войне, по понятиям Бойцова, можно было оставить у себя. Лично он пользовался такими вещами. Поэтому, когда Кэмел передал нож командиру, Бойцов без ложного ханжества принял презент.
Подарок действительно был знатный. В стальном пенале были спрятаны самые разнообразные лезвия и инструменты. Это была целая слесарная мастерская, способная вместиться в кармане. И все эти лезвия, пилки, кусачки, отвертки и прочие приспособления были сработаны из высококачественного металла. А на отполированной боковине ножа был выгравирован лозунг рейнджеров, гласивший, что «если ты должен сделать это, то ты это сделаешь».
Амманулла поочередно открывал лезвия, словно боялся, что его хотят надурить, подсунув недоброкачественный товар. При каждом новом открытии он восхищенно крутил головой и причмокивал языком.
«Все-таки у восточных людей торгашество в крови», – наблюдая за реакцией полевого командира, подумал тогда Бойцов.
В свою очередь Амманулла искренне радовался выгодному предложению. Он вырос и жил в стране, где человеческая жизнь стоила очень мало. Такой порядок вещей сложился в Афгане давным-давно, а череда войн и усобиц лишь упрочила его.
Гражданину какой-нибудь сытой европейской страны это могло бы показаться дикостью – выменивать человеческую жизнь на хороший нож.
Но Амманулла так не считал. Он не был дикарем. Он просто жил по законам своей страны.
Взвешивая на ладони нож, полевой командир спросил Бойцова:
– Не жалко?
Капитан, понявший, что сделка состоится, облегченно выдохнул:
– Нисколечко.
– Тогда забирай это ишачье отродье, – милостиво согласился полевой командир.
Все это время пленник следил за ходом переговоров.
Догадавшись, что ему дарована жизнь, он рухнул лицом вниз и по-пластунски подполз к Бойцову. Он что-то бубнил, хватая ртом пыль. Добравшись до Бойцова, пленник обхватил ноги офицера. Бойцов не успел отступить, как спасенный стал целовать его бурые от пыли берцовки.
Нагнувшись, капитан негромким, но властным голосом сказал:
– Вставай. Я привык сам чистить обувь.
Бывший пленник поднялся, еще раз склонился в молитвенном поклоне и, не оглядываясь на обреченных товарищей, заспешил в сторону молчавших спецназовцев…
Парень провел с ними три дня.
Спасенного звали Ахмед.
Он был уроженцем одной из северных провинций, где правил не покорившийся ни талибам, ни советским войскам военачальник Масуд. Его еще прозывали «львом Пандшера», по имени ущелья, где находилась вотчина Масуда. В этом-то ущелье паренек и хлебнул горя.
Отец Ахмеда погиб, когда сыну исполнилось три года. Ровно через месяц на противопехотной мине подорвалась мать. А потом одного за другим война забрала и старших братьев.
Когда Ахмед подыхал от голода, люди Масуда отправили мальчишку в ущелье. Там ему вручили плетеную корзину, молоток, кусок лепешки и керосиновую лампу. С этим набором вещей Ахмеду приказали отправляться в извилистую штольню, прорубленную в чреве горы. В сыром мраке он должен был добывать лазурит.
Этот полудрагоценный камень с оттенками от голубого до зеленовато-бирюзового издревле считался на Востоке магическим. Его вставляли в перстни, делали из него четки для молитв и другие украшения. Западные модницы также не брезговали украшать себя ювелирными изделиями из лазурита. А Масуд за вырученные деньги покупал оружие и вел войну.
Пандшер был напичкан лазуритом, как хороший бисквит изюмом. Только вот выколупывать его из скальной породы приходилось с большим трудом. Ахмед вкалывал по шестнадцать часов в сутки за лепешку из проса и лохмотья, которые сложно было назвать одеждой. Через несколько лет каторжной работы он решил убежать.
Прихватив суточную выработку драгоценного камня, Ахмед покинул штольню. Стараясь обмануть охранников, он не стал спускаться в долину, а направился в горы. Он знал, что его будут искать, и если найдут, то подвергнут жестокому наказанию.
Обычно за такие преступления вора до смерти колотили палками. Но могли придумать смерть и похуже.
Ахмед не хотел такой участи. Он был готов переметнуться на сторону талибов. Но судьба распорядилась иначе.
В горах паренька подобрала банда Надира. Это сообщество никому не подчиняющихся людей на свой манер пыталось выжить. Правда, делали это они за счет других, промышляя убийством, разбоем и грабежами. Парню хотелось жить, а судьба выбора не оставляла.
В банде Ахмед прижился, стал вроде адъютанта при главаре. О возвращении к мирной жизни он и не помышлял, успев позабыть, что такое голод и нищета. Ахмед научился убивать. Он быстро забывал о жертвах своих преступлений. Но потом цепь удач прервалась.
Банда позарилась на караван с оружием. Этот кусок оказался ей не по зубам. В результате столкновения с людьми Северного альянса отряд был рассеян, а большинство бандитов попало в плен.
– Остальное вы знаете, – всякий раз завершал свой рассказ Ахмед, прибившийся к спецназовцам.
Когда команде Бойцова пришла пора отправляться домой, спасенный появился возле вертолетной площадки.
Ахмед долго стоял на краю утрамбованного пыльного поля и смотрел, приложив ладонь ко лбу, на винтокрылые машины. Спецназовцы спешно грузили в «вертушки» казенное имущество и опечатанные ящики с документами.
Бойцов наблюдал за погрузкой, перекуривая с афганским охранником. Охрана уже привыкла к другу русских, но, зная прошлое Ахмеда, злобно косилась на парня. Сегодня охранники делали вид, что не замечают его.
Поманив парня к себе и подождав, пока тот подбежит, капитан сказал:
– Валил бы ты отсюда, Ахмед. Мы улетим, а тебе глотку подрежут.
Афганец с чисто восточным спокойствием подтвердил:
– Подрежут.
В его глазах-маслинах отразилось высокое небо, в лазурные глубины которого через несколько минут должны были нырнуть «вертушки».
Бросив окурок, Бойцов затоптал его рифленой подошвой берцовки:
– Вот и не искушай судьбу. Уходи, пока мы здесь. При мне тебя убивать не станут.
Коричневое лицо парня казалось вылепленным из обожженной в гончарной печи глины.
– На все воля Аллаха, – тихо ответил Ахмед.
Капитан приобнял парня за плечи и, легонько подтолкнув, повел к краю площадки. По пути он сказал:
– А у нас говорят, что на Бога надейся, а сам не плошай.
Ахмед остановился, заглянул капитану в глаза и вдруг с неожиданной горячностью произнес:
– Возьми меня с собой.
– Нельзя! – почти с ребячьим испугом воскликнул Бойцов, подумавший, что афганец снова может кинуться в ноги, начать валяться в пыли и устраивать прочие неприятные сцены.
Но Ахмед повел себя на удивление спокойно. Он зашагал к краю поля и, уже не глядя на капитана спецназовцев, произнес то ли с упрямством фанатика, то ли с уверенностью провидца:
– Понимаю. В твоей стране мне делать нечего. Но мы еще когда-нибудь встретимся. Я знаю, обязательно встретимся.
Ничего более не добавляя, Ахмед исчез в зарослях чахлого кустарника, окружавшего вертолетную площадку со всех сторон.
Бойцов, удивленный этими словами, долго смотрел в сплетение ветвей кустарника, похожих на ажурную решетку восточного дворца.
К заброшенному поселку в зажатой горами долине группа спецназовцев вышла через неделю. Именно столько длилось преследование отряда Фейсала. В том, что эта банда кружит где-то здесь, сомнений не оставалось.
Пограничники сообщали, что попыток прорыва не было. В южном направлении, там, где расстилались предгорные равнины, ситуацию плотно контролировали американцы и их союзники из Северного альянса. Фейсал вместе со своими людьми и драгоценным пленником там тоже не появлялся. Он затаился в горах, уполз, словно червь, вместе со своим выводком в сумрачные пещеры и оттуда наблюдал за действиями охотников.
Последнее Бойцов чувствовал тем пресловутым шестым чувством, которое присуще только настоящим профессионалам. Это же чувство подсказывало, что Фейсал знает об организованном преследовании, хотя никаких конкретных данных, даже намека, ни у командования, ни у самого капитана Бойцова не было.
Но скоро казавшиеся безлюдными горы ожили.
Не просто ожили, а полыхнули огнем неожиданных яростных стычек, загрохотали эхом выстрелов, наполнились криками умирающих людей.
Операция «Странник» приняла неожиданный оборот.
События развивались следующим образом: сначала командиры обеих групп, ждавших Фейсала на перевалах, сообщили о боестолкновении неизвестных группировок. Бой произошел в долине, расположенной на равном удалении от обоих перевалов. Кто кого мочил в долине, было неясно.
Представители Северного альянса, занятые в игре, где ставки очень велики, авторитетно заявили, что их отряды в указанном квадрате отсутствуют и что все их силы стянуты к Кабулу и Кандагару.
Командование, явно по приказу «сверху», отдало указание группам Клеста и Шпоры оставить перевалы, спуститься в долину и прочесать местность.
Как впоследствии оказалось, этот приказ был роковой ошибкой.
Туда же спешным марш-броском направились группы капитана Бойцова и майора Печникова.
Марш-бросок в горах, где разреженный воздух разрывает легкие на части, – это испытание не для слабаков.
Бойцов вел своих людей без понуканий и командирских окриков. Он знал, что спецназовцы и так выкладываются по максимуму. Достаточно было взглянуть на лица парней, отливающие синевой от недостатка кислорода, чтобы понять, как им приходится нелегко.
Несладко приходилось и самому командиру.
«Разгрузка» давила на плечи точно пневматический пресс, ремень автомата впивался в тело, словно острие лезвия, а не успевавший высохнуть под порывами ветра пот заливал глаза. Но все эти мучения были лирикой по сравнению с вестями, приходившими по рации.
Новости были одна хуже другой.
Сначала прервалась связь с группой Клеста. Его отряд бесследно исчез на подступах к долине. Исчез до единого человека. Попытки обнаружить с «вертушек» хоть какие-нибудь следы спецназовцев успеха не принесли. Команда Шпоры, двигавшаяся восточнее, попала под сход лавины.
Командир успел сообщить по рации об обстреле.
Лавина была вызвана искусственным путем. Какие-то люди, заметив группу «спецов», двигавшуюся по узкой горной тропе, установили миномет и жахнули по снежному козырьку, нависшему над тропой. Несколько прицельных выстрелов плюс заряды, выпущенные из гранатометов, привели снежную толщу в движение. Со скоростью курьерского поезда эта многотонная масса пошла вниз. Спастись из группы Шпоры удалось одному человеку. Он-то и рассказал об обстреле и последних минутах жизни отряда спецназовцев. Но кто и почему устроил им снежную ловушку, спасенный пояснить не мог.
Бойцов добрался до долины первым.
Уже на подступах он рассмотрел в бинокль коробки глинобитных строений.
Дома с плоскими крышами стояли возле весело журчащего ручья. Окна домов были затянуты кусками пленки. У обочины едва заметной дороги торчал кол с насаженной на заостренное навершие человеческой головой. Эта отрезанная голова, понял Бойцов, была или зашифрованным посланием, или насмешкой.
Рассредоточившись, люди Бойцова вошли в селение.
Они метр за метром прочесывали покинутые дома. На стенах виднелись выбоины от пуль. Их было много, как бывает на лице человека, переболевшего тяжелой формой оспы. Возле одного из домов вповалку лежали трупы. Видимо, здесь был центр боя. Гильзы сплошным ковром покрывали землю. Погибшие были афганцами. Их трупы вопреки мусульманскому обычаю оставались непогребенными, а над одним телом так и вовсе надругались.
Рассматривая отрезанную голову бедолаги, Бойцов пытался разобраться в ситуации. Он беззвучно повторял про себя:
– Что же, черт побери, здесь произошло? Что здесь вообще происходит…
Нахохлившийся стервятник снова стал подкрадываться к трупу. Запах запекшейся крови возбуждал падальщика настолько, что тот решил пренебречь опасностью. А опасность в виде Шваба никуда не исчезла. Когда птица приблизилась, спецназовец пульнул камень. Казавшийся неповоротливым, стервятник увернулся. С возмущенным клекотом он отступил к ручью.
Бойцов оглянулся, чтобы взорваться криком:
– Шваб, ты не понял? Оставь птицу в покое!
Тот виновато пожал плечами:
– Чего шумишь, командир? Ревешь, как бегемот при случке.
Прибалт позволял себе такие шутки, потому что знал, что командир его уважает. Но сейчас лицо Бойцова было чернее тучи. Шваб втянул голову в плечи и отступил на шаг. Он что-то промычал, словно его рот был набит ватой, но командир не стал вникать в смысл нечетких слов. Внимание Бойцова привлекли приглушенные крики.
Отойдя от шеста, капитан бросился к ручью. За ним, тяжело сопя, мчался Шваб, готовый в любой момент грудью заслонить командира. По руслу ручья, поднимая столб брызг, брел Гном. Он сгибался под тяжестью ноши, которую тащил волоком. Этой ношей был человек. Вынырнувший из-за домов Ступа, бывший помассивнее и повыше напарника, подхватил человека за ноги. Вместе спецназовцы вытащили афганца из ручья.
– Вот, обнаружил при досмотре местности. Слышу, кто-то стонет неподалеку отсюда, – тяжело дыша, докладывал Гном.
Вымокший до нитки Ступа, разглядывая раненого, предположил:
– Наверное, его возле ручья и долбануло. Он упал. Его водой отнесло. А может, сам сумел доползти. Спрятаться хотел.
Удивленные неожиданной находкой, спецназовцы не обращали внимания на то, что раненый лежит лицом к земле. Кроме гривы спутанных волос, разорванной на спине камуфлированной куртки и шаровар неопределенного цвета, они ничего не видели.
Шваб догадался повернуть бедолагу лицом к солнцу. Нагнувшись и демонстративно кряхтя, он перевернул афганца со словами упрека, адресованнного бестолковым коллегам:
– Эх, вояки, нашли бесценного свидетеля – и мордой в песок зарыли. А где же ваша спецназовская бдительность? Где же стремление любой ценой сберечь ценного информатора…
Шваб мог еще долго изгаляться, но внезапно осекся, провел ладонью по лбу раненого, сбрасывая в сторону мокрые пряди волос, и, всмотревшись в его лицо, поднялся. Он ничего не говорил, онемев от удивления.
Гном, использовавший момент, чтобы закурить сигарету, ехидно поинтересовался:
– Что, неужели Бен Ладена поймали? Ты чего напрягся, Шваб?
Выпустив струйку дыма, спецназовец удовлетворенно кашлянул, посмотрел на напарника и собирался что-то добавить. Перед этим Гном перевел взгляд на раненого и в ту же секунду выпустил сигарету из губ:
– Ахмед, мать моя женщина, это же Ахмед…
– Тихо, не ори, быстро раненого в тень, – распорядился Бойцов.
Раненого перенесли под стену ближайшей глинобитной лачуги. При осмотре оказалось, что ноги афганца посечены осколками гранаты. В холодной воде кровь успела свернуться.
Бойцов осторожно расстегнул куртку.
Хэбэшная солдатская куртка старого образца была надета на голое тело.
С момента расставания Ахмед, похоже, не сумел разбогатеть или, по крайней мере, хоть немного улучшить свое материальное положение. Скорее всего, он так и остался рядовым бойцом в отряде какого-нибудь местного князька.
Под расстегнутой курткой Бойцов увидел то, что заставило его заскрипеть зубами.
Чуть ниже солнечного сплетения раненого вместо живота было сплошное месиво из внутренностей, запекшейся крови и набившегося под одежду речного песка. С такой раной афганец уже давно должен был умереть. Но вопреки всем законам медицины Ахмед жил…
Бойцов осторожно застегнул мокрую от воды и крови куртку. Затем приказал подать аптечку. Порывшись в пластиковой коробке, достал одноразовый шприц, наполненый бесцветной жидкостью. Мощное болеутоляющее должно вернуть раненому сознание и продлить жизнь Ахмеда, может, на несколько минут, а может, и на сотые доли секунды. Нащупав пальцами артерию, едва пульсирующую за правым ухом раненого, Бойцов вонзил в нее иглу. Ахмед слабо застонал, приоткрыл веки:
– Здравствуй, шурави, – прошептал он, прежде чем впасть в беспамятство.
Бойцов ничего не успел сказать. Да он и не торопился. Лекарство не могло так быстро подействовать. Реакция наступила через пять минут. Веки раненого задрожали. Ахмед облизал спекшиеся губы и, не открывая глаз, попытался приподняться. Положив ладонь на грудь, Бойцов остановил его.
– Вот и свиделись, шурави, – прошептал афганец.
Бойцов невпопад поддакнул:
– Встреча у нас с тобой не очень хорошая получилась.
Спецназовцы заняли позиции возле домов. Каждый, определив зону ответственности, взял под прицел подступы к заброшенному поселению. Теперь никто не мог незамеченным приблизиться к тому месту, где беседовали раненый афганец и русский офицер.
– Дай пить, – попросил Ахмед.
Бойцов отстегнул фляжку, открутил пробку.
Ахмед жадно приник к горлышку. Было видно, как прыгает его кадык, проталкивая воду в пересохшее горло. Напившись, раненый со стоном приподнялся. На сей раз Бойцов его не останавливал. Опершись спиной об испещренную выбоинами стену, Ахмед сел.
– Как ты? – спросил Бойцов.
Раненый, равнодушно глядя перед собой, ответил:
– Умираю.
– Погоди, – попробовал пошутить спецназовец, – тебе еще калым для свадьбы собрать надо. Скоро война закончится. Вот тогда и заживете.
– Здесь всегда будет идти война, – тихо произнес афганец.
Голова Ахмеда начала клониться набок. Капитан испугался, что раненый теряет сознание.
Бойцов положил руки на его плечи и легонько встряхнул:
– Ахмед, что здесь произошло? Откуда ты тут взялся? С кем вы воевали? Слышишь меня?
Просунув ладонь под куртку, Бойцов послушал, бьется ли у раненого сердце. Почувствовав прикосновение, Ахмед слабо улыбнулся. Он выпрямил шею и, преодолевая немыслимые мучения, быстро заговорил. Афганец торопился, видимо, понимая, что силы его на исходе, а русскому офицеру, некогда спасшему его от тесака палача, необходимо все знать.
Кривясь от боли, он поспешно заговорил:
– Я служу Халид-хану. Это большой человек в этих местах. Халид-хан принял меня, дал оружие и еду. Он дал мне новую одежду и ничего не спрашивал про прошлое…
Бойцов не перебивал. Он впитывал каждое слово, произнесенное раненым, пропускал через свою память и пытался сделать хоть какие-то выводы. Но имя, названное афганцем, ничего не говорило Бойцову. Среди видных полевых командиров Северного альянса такого не было.
– Я водил караваны Халид-хана к вашей границе. У него много людей. Мне он доверял. В этом селении у Халид-хана был склад. Мы хранили товар в этих домах… – Ахмед схватил синеющими губами глоток воздуха, которого ему так не хватало. – …Много товара.
Решив нарушить молчание, Бойцов спросил:
– Что за товар?
Взглянув в глаза офицера, афганец негромко произнес:
– Сок мака. Ты меня понимаешь, шурави…
– Наркотики? – полувопросительно выдохнул Бойцов.
Это слово, произнесенное другим, вызвало облегчение у умирающего Ахмеда. Он словно не хотел произносить это слово самостоятельно.
– Да. Героин высокой очистки. – Помолчав, афганец добавил с неожиданным вызовом: – Халид-хан торговал ими и при короле, и при правителях, сменивших короля, и когда вы пришли сюда, и при талибах. Он всегда продавал наркотики.
Заметив волнение раненого, Бойцов поспешил успокоить его:
– Хорошо, хорошо…
Ахмед слабел на глазах. Он неровно дышал, а на фиолетовых губах все чаще проступала кровь. Но ум раненого по-прежнему был ясен. Ахмед говорил четко и по делу, точно докладывал на оперативном совещании:
– Мы собирали новую партию, чтобы отправить товар за границу… Большую партию. За деньги от этого товара можно кормить все деревни провинции целый год.
«По-прежнему меряет все на продовольствие», – подумал Бойцов.
– Товар Халид-хана никто не смеет тронуть. Слышишь, шурави. Люди, живущие в этих горах, уважают и боятся моего хозяина, – звенящим от гордости голосом произнес Ахмед.
Лицо Бойцова стало жестким. Сквозь стиснутые зубы он процедил:
– Однако нашлись люди.
Афганец сплюнул сгустком крови:
– Это псы… Они напали ночью. И среди них были чужаки. Халид-хан уже знает о случившемся. Он поднял всех своих людей. Он вернет товар. Он отомстит этому отродью шайтана, – скрипел зубами умирающий афганец.
Глаза Ахмеда закатились под веки. На капитана смотрели страшные, без зрачков, две алебастрово-белые выпуклости, которые не могли быть глазами живого человека. Большая доза обезболивающего не давала Ахмеду уйти, но смерть брала свое.
– Кто, кто были эти люди? – выкрикнул Бойцов.
– Не знаю… – вместе с хлопьями кровавой пены выдавил из себя Ахмед.
– Постарайся, дорогой. Постарайся хоть что-нибудь сказать.
– Среди них были арабы, люди с севера и, мне кажется… – Ахмед засипел, сжимая ладонями горло. Превозмогая приступ, он докончил: —… Мне кажется, они вели с собой пленника.
Теперь у Бойцова не было сомнений.
Погром, учиненный в селении, устроили люди Фейсала. Это они захватили партию наркоты, приготовленную местным делягой для переброски за кордон. Это они заставили горы проснуться. Но зачем Фейсал сделал это, зачем он навлек на свою голову беду? Ведь теперь за ним идут не только охотники из российского спецназа, но и люди Халид-хана. Он не мог не понимать, что своими действиями разжигает еще один пожар.
Внезапно Бойцов замер.
Он вспомнил, как однажды в детстве он с отцом оказался в плену лесного пожара. Они слишком поздно поняли размеры грозящей опасности. Подхватив сына на руки, Бойцов-старший бросился бежать, пока не оказался на краю бездонного оврага, по склону которого нельзя было спуститься, чтобы не свернуть себе шею. Огонь поймал их в западню.
Бойцов помнил, как прислушивался отец к реву, доносившемуся со стороны пылающего леса. Это раскаленный воздух метался между почерневшими обуглившимися стволами. Вдруг, уловив изменение направления ветра, отец сорвал с себя куртку, намотал ее на суковатую палку, поджег и этим неказистым факелом стал чертить широкую дугу по кустарнику, сухой траве, нижним веткам деревьев.
Бойцов помнил, как кричал тогда:
– Папа, что ты делаешь?
Он думал, что отец сошел с ума. Но Бойцов-старший не обращал на визги мальца никакого внимания. Он только иногда оборачивался, чтобы блеснуть улыбкой на закопченном лице:
– Не дрейфь, сына! Будем живы, не помрем.
Пока поменялся ветер, огонь, пущенный отцом, успел создать защитную полосу из выжженной земли. Теперь пленники были ограждены от главного пожара несколькими сотнями метров, на которых просто нечему было гореть. На этом островке, задыхаясь от гари и истекая потом от жара, они спаслись. Спаслись благодаря решительности отца, не побоявшегося разжечь встречный пожар.
Так и Фейсал.
Захватив наркотики, он развязал войну всех против всех. Люди Халид-хана метались в горах, ослепленные яростью. Они искали похитителей, уничтожая каждого, кто вставал на их пути. А сам Халид-хан шел по следу Фейсала, двигающегося на север.
Эту часть плана Бойцов разгадать пока не мог.
Из раздумий офицера вывел слабый стон умирающего. Ахмед пытался поймать руку капитана. Когда ему это удалось, он прошептал:
– Шурави, похорони меня как мусульманина. До захода солнца. Не оставляй меня валяться здесь, словно шелудивого пса.
Взяв в руки флягу, капитан смочил афганцу губы. Этим жестом он хоть как-то пытался облегчить мучения умирающего.
– Хорошо, Ахмед, – пообещал офицер.
– Теперь мы точно с тобой не встретимся, – превозмогая боль, тихо произнес афганец.
Бойцов слабо улыбнулся:
– Как знать. Может, свидимся в лучшем из миров, где Бог не делает различий между мусульманами и христианами.
Ахмед посмотрел на офицера словно издалека, внимательно и серьезно:
– А разве такой есть?
– Есть, – с непоколебимой уверенностью произнес Бойцов.
– Тогда ты не спеши туда отправляться. Бог умеет ждать, – едва слышно прошептал человек, чья жизнь прошла в горах.
Ахмеда похоронили под грудой камней.
Могилу сложили подальше от ручья, чтобы поднявшаяся по весне вода не разрушила суровую усыпальницу афганца.
Надо было спешить.
Майор Печников сообщил по рации, что ровно десять минут назад его отряд вступил в бой с превосходящими силами противника. Неизвестное бандформирование атаковало группу спецназовцев с флангов. Скорее всего, Печникова зажали в клещи люди Халид-хана, рыскавшие, словно стая волков, по окрестностям.
Майор кричал в ларингофон рации:
– Вепрь, иди через перевалы к границе. Я прикрою тылы.
Пренебрегая режимом секретности, позабыв о позывных, Бойцов отвечал:
– Бля, Печников, держись сколько сможешь. Мы пойдем к тебе.
В ответ мембрана сгибалась от забористого русского мата:
– Ты что Бойцов, о…л, тут их как вшей на паршивой собаке. Со всех сторон ломятся. Уходи через перевалы. Это я приказываю как старший по званию.
Невидимый бой клокотал в наушниках искаженным эхом выстрелов и разрывов.
– Печников, вызывай «вертушки»! Слышишь, вызывай «вертушки». Уматывай на хрен оттуда. Это не наши клиенты, – надрывался Бойцов.
А сквозь наушники рвался осипший голос майора:
– «Вертушки» не пройдут. У этих сук ПЗРК[1] имеются. Положат летунов в один присест. Мы и сами не уйдем, и вертолетчиков пожжем.
Внутри Бойцова что-то оборвалось. Он сел на камень, готовый закричать от бессильной злобы. Невидимый враг оказался хитрым и коварным игроком, умело жертвующим чужими жизнями в разыгрываемой партии.
– Козырь, прием, – не желая прерывать связь, произнес капитан.
Ему казалось, что слабая нить радиоволн способна что-то изменить, способна оградить окруженных спецназовцев от свинцового ветра. Но это была всего лишь иллюзия, которую рассеял хриплый голос майора Печникова:
– Все, Илюха. Заканчивай разговор в эфире. Ты не девица, а я не ведущий на попсовой радиостанции. Нам работать надо. Да и тебе прохлаждаться некогда. – После короткой паузы, заполненной треском выстрелов, майор добавил: – Прощай, Илья!
Отключив радиостанцию, капитан резко поднялся. С места, подхватив на изготовку оружие, он прошел несколько шагов, а затем перешел на бег. Следом за командиром, выстроившись цепочкой, в том же темпе двигались остальные спецназовцы. Они спешили к перевалу, откуда тропа вела к границе…
Когда впереди загрохотали далекие разрывы, Бойцов сделал знак, по которому группа остановилась. Шедший за капитаном Шваб на всякий случай снял предохранитель автомата:
– Что, командир?
Прислушиваясь к эху далеких разрывов, доносившихся со стороны границы, Бойцов устало вздохнул:
– Обхитрил нас Фейсал. Сам пришел к границе и банду Халид-хана за собой притащил. Слышишь, как погранцы по всей этой басмаческой кодле лупят.
Шваб недоуменно пожал плечами:
– Ну, а ему-то какой резон такой шухер поднимать?
На что Бойцов ответил:
– Говорят, что в огне брода нет. А я думаю, порой найти подходящую переправу можно только в огне…
Пограничный дозор доложил об обнаружении крупного бандформирования. Отряд шел к границе не скрываясь, а перед ним в авангарде шел отряд поменьше. Изредка эти две группы вступали в перестрелку. Но ни одна, ни другая не прекращала движения.
На заставу, в зоне ответственности которой должен был произойти предполагаемый прорыв, в спешном порядке прибывало подкрепление. Пограничники хорошо помнили события, когда исламские фанатики полностью уничтожили одну из застав. Они не хотели повторения подобного.
Полковник Бородавник, наблюдавший за развитием ситуации, не вмешивался в действия пограничного начальства. Он потерял три группы, три отряда своих самых лучших людей. И он не хотел, чтобы такое же случилось с его братьями по оружию. Хотя чутье старого разведчика подсказывало, что на границе разыгрывается грандиозная провокация.
По запросу пограничников командование 201-й дивизии выдвинуло к границе боевое усиление. Экипажи вертолетов Душанбинского отдельного пограничного авиаполка заняли свои места и запустили двигатели. Расчеты артиллерийских орудий расчехлили стволы гаубиц, а на позиции выехали машины систем залпового огня.
Во второй половине дня пограничники вступили в бой с нарушителями границы возле поста «Бек». По основному скоплению боевиков был нанесен артиллерийский удар. Огонь гаубичной артиллерии серьезно проредил ряды бандитов. Часть их упорно лезла на пулеметные гнезда поста, часть, заняв оборону, вела огонь в противоположном направлении.
Солдат, поливавший наступающих из пулемета, сказал своему напарнику:
– Гля, Федя, они же по своим шмаляют.
На что сержант с важностью бывалого солдата ответил:
– Азиатская хитрость. Они, блин, азиаты, знаешь, какие хитрожопые. – Хотя в чем заключается хитрость, сержант пояснить не смог.
Наступавшие бросали на землю тюки, пытаясь спрятаться за ними. Пули разрывали ткань, и из тюков высыпался белый порошок, похожий на сахарную пудру. Другие люди хватали эти тюки, сгребали просыпавшийся порошок ладонями, распихивали его по карманам длиннополых халатов и курток. И те и другие были обречены. Огонь со стороны пограничных постов усиливался, превращаясь в огненный шторм, сметающий все на своем пути.
В это же время километрах в пяти от места, где шел бой, границу пересекли трое человек.
В указанном месте их ждал проводник. Таджик быстро погрузил на потрепанный «УАЗ» тюк с героином, предупредительно распахнул дверцы перед молодым человеком с черной волнистой бородой, сказав:
– Быстрее, эмир Фейсал! Документы и билет на самолет будут готовы до нашего приезда в Душанбе.
В машине люди молчали, пока один из них, сумрачный здоровяк, заросший бородой по самые глаза, в которых блестели искры гнева, чуть слышно прохрипел на арабском:
– Мы предали своих людей. Мы обманули их. Направили под пули кяфиров.[2] Эмир Фейсал, мы должны были остаться с нашими людьми, а не спасать свои шкуры, как крысы. И американца мы не должны были убивать.
Второй нарушитель границы, невысокий субъект с невыразительным лицом, равнодушно произнес короткую фразу, определившую судьбу араба. Он говорил на чеченском, отвернувшись к стеклу дверцы:
– Этот болван слишком много себе позволяет. Он возомнил себя чуть ли не потомком пророка. Он нам не нужен. Не так ли, Фейсал?
Когда машина остановилась, мужчины вышли справить нужду. Араб отошел подальше, считая отправление естественных потребностей делом сугубо интимным. Он устроился на обочине дороги, метрах в сорока от которой зияла пропасть.