– Таня? Ты чего здесь сидишь? Дождь ведь! Ну-ка, поднимайся… Еще не хватало в твоем положении простыть. – Лиза открыла зонт, без которого думала обойтись, и нетерпеливо, с едва скрываемым раздражением взмахнула рукой в направлении крыльца. Ее всегда удивляло, как безответственно некоторые беременные дурочки относятся к своему положению. Может быть, потому, что им все далось легко? Наверное… Во рту собралась горечь. И уже набивший оскомину вопрос «А почему мне… мне почему не дается?» отозвался в сердце тянущей давно привычной болью. – Тань! Ты меня слышишь? Да что с тобой не так? Случилось что-то?
– Да… Наверное, случилось. Я у врача была.
– И что? С малышом что-то? – Лиза скользнула ревнивым взглядом по раздувшемуся животу соседки. Зажмурилась. Вытолкнула из легких начавший жечь воздух и мысленно себя обругала. Когда она стала такой завистливой сволочью?
– Нет.
Голос соседки звучал абсолютно безжизненно. Безжизненным выглядело и ее лишенное всяких красок лицо с тонкими лучиками залегших в уголках глаз морщинок. Лиза свела брови, всерьез забеспокоившись.
– Подожди, дома расскажешь. Пойдем… Только к нам, ладно? Мне срочно кое-что нужно сделать, а потом я вся твоя.
Таня послушно кивнула. Медленно, будто очень-очень устала, поднялась со скамейки. Лиза отметила, что выглядит она хуже обычного. Редкие волосы, намокнув, облепили ее маленький странной формы череп, из-за строения которого ее лицо больше походило на мордочку какого-нибудь грызуна, бесформенное платье, нездорово тощее тело. Таня отчетливо понимала, что некрасива. Но если до того, как забеременеть – непонятно, кстати, от кого – Лизе она так и не созналась, та еще прикладывала усилия, чтобы выглядеть чуточку лучше, то потом и вовсе поставила на себе крест. На все Лизины уговоры сходить в парикмахерскую она отнекивалась. То на мигрень ссылалась, преследующую ее всю беременность, то на нежелание травить ребенка химией.
Лиза открыла дверь. Бросила короткий взгляд на обувницу. Нет, Сережа, её муж, так и не появился. А она надеялась. Каждый раз надеялась, возвращаясь, застать его дома. Он был военным. Служил в непростом подразделении. Таком непростом, что очень часто Лиза понятия не имела, где он и на каком задании. Поначалу она страшно боялась, когда муж уезжал. Но за годы брака, наверное, привыкла. Десять лет вот скоро, как они женаты… Лиза запланировала романтическую поездку в Париж. И даже забронировала билеты. Оставалось те выкупить. Вот почему она торопилась.
– Ты пока устраивайся. Все, что найдешь в холодильнике – твое! – Лиза подмигнула соседке и пошла в кабинет. Вообще-то, когда они с Сережей покупали квартиру, подразумевалось, что здесь будет детская. Делая ремонт, они и обои выбрали соответствующие. Дизайнерские. Дорогущие! С милыми зайцами, прячущимися в траве. Подходящие как мальчику, так и девочке. Сейчас стены были выкрашены в благородный серый… Обои Лиза сорвала после второго неудавшегося ЭКО. А потом было третье.
Лиза растерла лицо и удивленно уставилась на собственные дрожащие пальцы.
– Приехали! Снова-здорово.
Чтобы поскорее отвлечься от горестных мыслей, открыла лептоп и принялась за дело – ввела данные карты, подтвердила платёж. Свернула окно. И уставилась на фотографию заставки. Свою и мужа. Улыбнулась. А вот Сергей на фото не улыбался. И выглядел очень… крутым. За десять лет им многое довелось пережить, пришло и некоторое охлаждение, но она все равно его безумно любила.
– Возвращайся, Серенький… Возвращайся скорей! – шепнула, а потом, вспомнив о брошенной в кухне Тане, захлопнула крышку мака и пошла переодеться в удобное. Удобной была ношеная-переношеная борцовка мужа. Лиза коснулась носом лямки, но ткань не сохранила запаха здорового сильного, под завязку наполненного тестостероном тела.
К удивлению, когда она вернулась в кухню, Таня сидела в той же позе, что и когда Лиза уходила. Ни чайник не поставила, ни бутербродов не напилила.
– Ты голодная?
– Нет. Но, наверное, поесть надо.
– Сейчас пиццу в духовку поставлю. Я, когда Сережи нет, не готовлю. Ты знаешь.
– Не объявлялся? – Таня, наконец, ожила и подняла на Лизу взгляд. Странно… Ей-то какое дело? Лиза была уверена, что Таня с Сергеем друг друга недолюбливают. У них с мужем даже как-то раз случился скандал по этому поводу. Тот однажды неприятно высказался о Таниной внешности. И Лиза обиделась за приятельницу. Уж кому как не ей знать, что не в красоте счастье? Да и вообще она такого похабного замечания от Серого не ожидала.
– Нет. Слушай, Тань, а ты у вас в конторе не можешь узнать? Ну, хоть приблизительную дату! Сил нет ждать. Сложно мне этот раз дался.
Так совпало, что Таня была секретаршей Сережиного босса. И имела доступ к секретке. Лиза никогда раньше ни о чем ее не просила. Да и в этот раз не собиралась. Оно как-то само собой вырвалось.
Таня ничего не ответила. И тогда Лиза, стушевавшись, пошла на попятный:
– Прости. Знаю, что не должна была тебя пытать. В неловкое положение ставить… Давай лучше о тебе. Что, ты говоришь, случилось?
Открыла духовку. Сунула пиццу. Лето заканчивалось, и день становился короче, кажется, с каждым днем. Осень в Париже – красивое время.
– У меня рак.
Осень меняет Париж на свой лад. На фоне золота листьев очертания зданий обретают совсем другой фокус. А пряный воздух с нотками палой листвы, пыли, кофе и хрустящего, только из печи, багета пьянит как вино. Им не дышать, его пить хочется… Кстати, о вине! Нужно будет непременно, непременно заказать в ресторане бутылочку. Или две, чем черт не шутит! В конце концов, их с Сергеем лечение уже давно носит формальный характер – можно себе позволить.
– Что, прости?
– У меня рак. Глиобластома.
Праздничная открытка, застывшая перед глазами Лизы, рассыпалась. И вместо чудных ароматов Парижа пахнуло могильной плесенью. Ей нужно было что-то сказать! Таня наверняка ждала от нее реакции. Слов поддержки, или, может быть, утешения. Но Лиза не находила таких слов. Все они казались такими… ничтожными. В конце концов, верх взял оптимизм.
– Послушай, Тань, но это ведь сейчас не приговор, правда? Тебе сколько? Тридцать семь?
– Тридцать восемь.
Вот как! Значит, Таня старше на восемь лет. Впрочем, разница, которая еще в детстве кажется бездонной пропастью, после тридцати стирается практически полностью.
– Ну, вот. Тридцать восемь всего. Организм молодой, сильный. Тебе еще жить и жить. Да и современная медицина творит…
– Доктор сказал, у меня есть полгода. Максимум.
Сумерки сгущались. И почему-то в них было совершенно невозможно оставаться. Лиза щелкнула выключателем. Сощурилась.
– Я не знаю, что сказать, Таня. Может быть, тебе стоит проконсультироваться у другого, более опытного врача.
Духовка дзынькнула, сообщая, что пицца готова. Лиза вынула противень, радуясь случившейся передышке. Она совершенно не знала, что нужно говорить в такой ситуации. Таня была сиротой. Кто за ней станет ухаживать? И что будет с её нарождённым ребенком, если ей действительно… полгода максимум. Его заберет отец?
– Уже. Там сразу собирают консилиум. Я же беременная, поэтому со всех отделений нагнали… – Таня взмахнула рукой. Опустила взгляд. С редких ресниц закапали частые слезы.
– Танька… Танечка. Я не знаю… Что мне сделать? Как помочь тебе? Ну, хочешь, я попрошу шефа, и мы через нашу газету организуем сбор средств? – оживилась Лиза. – Отправим тебя в самую лучшую в мире клинику, где эти, как ты сказала, глиобластомы лечат? – стараясь совсем уж не скатываться в театральщину, Лиза присела у Таниных ног и осторожно обняла приятельницу за хрупкие плечи. И тут же ощутила толчок. Малыш в ее животе пинался.
«Как же так? Зачем ребенок дан умирающей? Всем, кому угодно, но не ей. Не им!» – поймав себя на этой страшной мысли, Лиза чуть не застонала в голос. Безуспешные попытки стать матерью медленно, но верно ее меняли. Превращали в ту, какой она никогда не хотела бы стать. Лиза не узнавала себя в этой завистливой, обозленной на всех без исключения тетке.
– Нигде не лечат.
– Как нигде? Нигде в целом мире?
– Нет. Это неизлечимая и очень агрессивная форма рака. Прости, что-то я совершенно себя не контролирую. Ты первая, кому я рассказываю, поэтому… – всхлипнула, так и не договорив, и снова заморгала в безуспешной попытке справиться с новым потоком слез.
«Первая? Она?» Лиза запнулась. Да, они с Таней были приятельницами, но не особенно близкими. А были ли у той другие подруги, она даже не знала. Выходит, ей не с кем даже поделиться своей болью? Как же так?
– Откуда только эти болячки берутся? – растерянно спросила Лиза совсем уж глупость. А Таня вопрос на свой счет приняла и ответила:
– Есть мнение, что беременность как-то катализирует этот процесс. Не знаю… Что уж теперь?
Лиза машинально кивнула. Желая утешить ей многие говорили, что если бог не дает им детей, то, возможно, оно и к лучшему? А она каждый раз бесилась от этой заезженной фразы, а она зубами скрипела, и только сейчас впервые задумалась, что, может, оно действительно так. Провела по лицу ладонями, заправила за уши волосы. Возможно. Да только ведь от этой мысли не легче. И ладно бы она была какой-то неполноценной! Или Сережа. Но после нескольких лет мытарств врачи, наконец, сошлись в едином мнении. Они с мужем абсолютно здоровы. А детей у них нет из-за редкой формы генетической несовместимости. Вот так вот.
– Танечка, я даже не знаю… Как мне тебе помочь?
– Помочь мне уже никто не сможет. Я не для этого тебе это все говорю.
– А для чего же? – совсем растерялась Лиза.
– Я хочу тебя попросить… в смысле, попросить тебя и Сергея позаботиться о моем сыне.
Если бы Лиза не была так ошарашена этой просьбой, непременно заметила бы, что под конец Таня отвела взгляд, будто стыдясь чего-то. Это было несложно. Актрисой та не была. А вот Лиза, будучи репортёром, славилась своей наблюдательностью.
– Да. Конечно. Кхе-кхе. Что ты под этим подразумеваешь? – свела красивые соболиные брови.
– Я знаю, что у вас детки не получаются, – шепнула Таня. – Вы бы могли воспитать Даника как своего, – и снова вся, будто стыдясь, сжалась. – Даня… Я его так назвать хочу.
Лиза, как подкошенная, упала на табуретку. В голове было столько вопросов, что она кругом шла. Откуда Таня знает? Они с мужем никогда не обсуждали свои проблемы с посторонними. И на все вопросы о детях отшучивались или говорили, что еще для себя не нажились. В общем, весь тот стандартный набор, к которому обычно прибегают бездетные пары в попытке скрыть, что у них ни черта не выходит. А впрочем, какая разница, откуда?! Она просит усыновить ее сына! Нет, конечно, было время, когда они с Сергеем обсуждали и такой вариант, но… Лиза не была уверена, что к этому готова. Она вскочила. И стала мерять кухню шагами от стены до стены. Прикидывая, на кого в случае чего шеф сможет перекинуть ее работу, как быстро сумеет закончить и сдать свою последнюю статью, и где найти контакты ремонтников, чтобы в детской заново наклеить обои. Да-да, обои. Только не с зайцами, нет.
– Я не жду, что ты сразу мне ответишь. Подумай. Жить мне недолго, – криво улыбнулась Таня, обнажая скученные, наползающие один на другой зубы. – Но до утра, даст бог, не умру.
– Не знаю, – шепнула Лиза, с трудом отгоняя от себя до дрожи желанные картинки. – Да и без Сережи я не могу принимать подобных решений. Вдруг он будет против?
– Думаю, он будет даже очень за, – уже совсем неразличимо прошелестела Таня, тяжело выбираясь из-за стола. Но Лиза ее не услышала, оглушенная происходящим.
– Я завтра к тебе зайду? До работы! – опомнилась, когда Таня уже в коридор вышла.
– А я уже не работаю. Мне больничный дали.
– Понятно. Я… я тебе могу еще чем-то помочь? Достать какие-то лекарства или…
Таня покачала головой. Сунула ноги в растоптанные совсем уж старушечьи балетки и толкнула дверь.
Утра Лиза еле дождалась. За ночь не сомкнув глаз, она то укладывалась в кровать, то бродила по пустой квартире, будто приведение, заново позволяя себе мечты. Видя их с Сережей, только их малыша, повсюду. Вот он пополз, а вот разбросал кастрюли по полу. Картинка была отчетливой, яркой, детальной. Как зачарованная, Лиза протянула руку, чтобы погладить привидевшегося ей мальчонку по темненькой, как у отца, голове. А потом в дверь позвонили, и чары развеялись. Зато сердце пустилось вскачь. Неужели Сережа опять забыл ключи? Подлетела к двери, как на крыльях, толкнула что есть сил. И застыла, заледенела, покрылась инеем. Потому что это был не Сергей… Потому что явление этого мужчины вперед её Серенького могло означать только два варианта. Плохой. И самый худший.
– Ярик? А… что с Сережей? Где Сережа? Где мой Сережа, Яр?!