– Согласен, – только и сказал он.
– А раз согласен… – я вытащил на всякий случай пистолет, – то сними-ка штаны.
Семен встрепенулся и отступил на шаг назад. Знаете, я его, честно говоря, очень даже понимаю. Лес, раннее утро… Вдруг вооруженный мужик требует снять штаны. Каково, а? Хотя в этом времени всяких извращенцев вроде бы гораздо меньше, чем в моем, но есть ведь над чем задуматься. Как бы я на его месте отреагировал – не знаю. Семен же принялся затравленно озирается – явно искал пути к побегу. Опешили и все остальные, кроме Яна.
– Понимаешь, Семен, – самым доброжелательным, успокаивающим тоном начал я, – насчет остальных троих у меня никаких подозрений нет. А тебя никто не знает. Ты ведь еврей?
Семен, не обнаружив никакой возможности сбежать – сзади, хоть и сам не понимая, что нашло на командира, ему перекрыл дорогу Антон, – сжался в комок. После моего вопроса он только продолжал стрелять по сторонам глазами. Я, понимая, что творится сейчас у него в голове, не торопил с ответом. В конце концов, Семен кивнул.
– Вот я и хочу убедиться, что ты еврей. Ты уж извини за такой метод. Сам понимаешь… Если это так, то к немцам ты не побежишь – сам слышал, наверное, что они с евреями делают. А если не слышал – Генрих тебе расскажет. Он в Германии, наверное, насмотрелся.
Судя по тому, как заиграли желваки на лице Генриха, он действительно многое повидал. Кое-что слышал, похоже, и Семен, потому что лицо его сразу окаменело. Медленно, дрожащими руками он спустил штаны и выпрямился со всей возможной в такой ситуации гордостью.
– Надевай! – Удовлетворившись результатом такой проверки, я махнул рукой. Семен действительно оказался евреем. Все признаки – налицо. Точнее, на другое место… – Возьмете оружие из того, что мы собрали на лесопилке. Славко, посмотри там в мешках, что у нас из еды есть. До завтра отдыхаем.
После полудня погода начала портиться и вскоре «обрадовала» нас мелким дождиком. Осень начинает вступать в свои права, подумал я, зябко передернув плечами. Интересно, какое сейчас число? По моим прикидкам, уже десятые числа сентября. Интересно, как там моя карта, которую подправил тогда? Получилось ли хоть что-то изменить? И где сейчас фронт? Если история не изменилась, то вроде бы сейчас наши потихоньку ликвидируют Окунинский плацдарм, а где-то в Берлине немцы принимают решение перебросить часть войск с московского направления на юг – к Киеву. Или это было раньше? Не помню. А если все же Красная армия не допустила выхода немцев на левый берег Днепра? Что там сейчас? Вопросы, вопросы… Постепенно мысли переходят на более близкие лично мне моменты. Как там дела у майора? Смогли ли они взорвать мост? И как там Оля? В принципе, она не должна участвовать в операции, но кто знает… До Сарн еще ж надо дойти. Отмахать больше сотни километров по оккупированной территории тихо, незамеченными. И тоже ведь никак не узнаешь, что с ними! Пусть до Сарн сто пятьдесят километров, а до Киева – все пятьсот будет. Но какие-то сведения получить, что от Сарн, что от Киева – будто они находятся на другом континенте. Блин, я даже не знаю, что с моей группой! Кое-что слышал, конечно, но информация ведь дошла даже не через третьи руки. Выжил ли Митрофаныч? Взгляд скользнул по идущему впереди Генриху. Он ведь из Гощи, пришла в голову идея, и забрали его на лесопилку уже после взрыва. Вдруг что-то знает?
– Генрих, ты что-то слышал о партизанах, которые взорвали мост? – Я поравнялся с Генрихом и пошел рядом.
– Говорят, поубивали всех, – ответил он.
Мы прошли десяток шагов молча. Я пытался придумать, как бы сформулировать следующий вопрос. Нет, я, конечно, знал, как его сформулировать, но очень не хотелось слышать самый вероятный ответ.
– Другие говорят, – продолжил вдруг Генрих, – шо наоборот – немцев поубивали и скрылись…
– Ну а ты сам видел что-то?
– Так шо ж я мог видеть? – развел руками Генрих. – То ж ночью было. А наутро никого уже к мосту не пускали.
– Понятно. – Ничего нового Генрих мне не сказал. Жаль…
– То ваши были? – спросил вдруг Генрих.
– Наши, – кивнул я. – Мост я сам взрывал. Перед самым взрывом в воду прыгнул – так и выжил.
Я вкратце рассказал Генриху, как мы взрывали мост и как меня потом Антон с Яном выловили из реки. На протяжении всего рассказа Генрих молчал, только изредка кивая в знак того, что слушает.
– Вот видишь, – подытожил Генрих мою историю, когда я закончил рассказывать, – ты же выжил. Значит, кто-то еще мог уцелеть.
Мы еще немного помолчали. Дождь то усиливался, то практически прекращался, превращаясь из капель в мелкую водяную пыль. Я глянул на небо – тучи упорно не желали давать хоть какой-то просвет. Подыскать, что ли, какое-то укрытие? Или уже когда придем на место? Следующую ночь я решил посвятить решению вопроса со взрывчаткой. Лесопилка – это, конечно, хорошо, но и подорвать что-нибудь не помешает, чтоб немцам жизнь малиной не казалась. Поэтому, хорошенько отдохнув, выспавшись, вымывшись в небольшом ручье и спрятав весь лишний груз, мы на следующий день отправились по краю леса к Сенному. Оттуда можно было быстро добраться ночью до минного поля возле Коросятина, о котором нам поведал отказавшийся присоединиться к отряду Тарас. Напрягало меня единственное: не было никаких инструментов, кроме штык-ножа. Так что если и добудем мины, то разряжать их будет… весьма экстремально. Но что делать…
– Повозка! – идущий впереди Антон резко остановился.
Мы быстро попрятались за деревья и залегли. Я подполз поближе к кромке леса и, раздвинув ветки куста, посмотрел туда, куда перед этим указывал Антон. Менее чем в паре десятков метров от края леса шла небольшая разбитая грунтовка, по которой нам навстречу медленно катилась обычная крестьянская телега. Чтобы поравняться с нами, ей оставалось преодолеть еще метров пятьдесят. Гнедая лошадка с лохматой гривой лениво переступала копытами, время от времени нагибаясь и пощипывая придорожную траву. В телеге сидел какой-то мужичок. О том, что он не спит, свидетельствовало только одно: иногда так же лениво, как шла его лошадь, встряхивал вожжи. Эдакая сельская идиллия – хоть картину рисуй… Если бы еще не дождь. И не ствол винтовки или карабина, выглядывавший из-за плеча возницы. Полицай? А кто еще мог так спокойно, с ленцой, разъезжать здесь, по оккупированной территории, в одиночку и с оружием? Хотя мы же тоже с оружием? Я пригляделся к вознице – шапка-ушанка, из-под которой торчат нечесаные волосы, грубые черты лица, небольшая бородка, грязно-серая матерчатая куртка… Нарукавной повязки вроде бы не видно. О! А он, оказывается, не один! С телеги соскочил второй мужик, лишь немногим отличающийся от возницы. Оружия при нем не наблюдалось. И повязки – тоже. Мужик остановился на обочине и справил нужду, а потом, каким-то подпрыгивающим шагом, догнал телегу и, запрыгнув на нее, снова исчез. Лежит в телеге, значит? Под дождем? Я покачал головой – удовольствие лежать в мокрой телеге, даже на сене, которое тоже должно насквозь промокнуть, как мне кажется, ниже среднего. Остается вопрос: что с ними делать? С одной стороны, лучше всего было бы пропустить этих двоих и не светиться перед предстоящим ночным делом. С другой стороны, их всего двое против нас девятерых. И если это все же вражеские прислужники, можно их хорошо порасспросить. Что делается в округе – знать не помешает. Или все же пропустить? А повозка все ближе. Вот-вот поравняется с нами. Еще каких-то полминуты. Монетку, что ли, кинуть?
– Ян, Антон, зайдете сзади, когда повозка остановится. Остальные лежат здесь и, если что, открывают огонь.
Я положил на землю винтовку, снял с себя все, что могло бы выдать во мне бойца, а не мирного жителя, вытащил пистолет и, держа его так, чтоб не было заметно, шагнул из-под прикрытия деревьев. Возница мгновенно вышел из своего сонного состояния и резко натянул поводья, отчего лошадь запнулась, а потом повернула голову и с укоризной на него глянула. Над бортиком телеги показалась голова пассажира. Я стоял и думал, что сказать. Закурить попросить, что ли? Или спросить, как пройти в Сенное? Нет, ставить незнакомцев в известность о нашей цели не следует. Пока я размышлял, возница первым подал голос.
– Ты еще хто таков будешь? – Одновременно с этими словами над бортиком телеги показался дрожащий винтовочный ствол. Возница тоже потянулся к оружию, но быстро снять с плеча его не получилось – винтовка висела не на плече, а за спиной.
– Мужики, перекусить есть что-нибудь? – ляпнул я первое, что пришло в голову, и мысленно сам себя стукнул по лбу за смороженную глупость.
– Отвечай, хто таков, а то пулю щас перекусишь! – дрожащим, не менее чем ствол в его руках, голосом отозвался сидевший в телеге. Перепил он, что ли? Вон как винтовка в руках пляшет! Или боится?
– Да заблудился я! – На ходу придумывая легенду, я краем глаза наблюдал, как из леса осторожно выходят Антон и Ян, держа на прицеле парочку в телеге. Те пока ничего не замечали – все их внимание было приковано к моей скромной персоне. – Второй день уже по этому лесу хожу. Со вчера не ел ничего! Только сюда к дороге вышел, гляжу – вы едете…
– А в лесу ты шо делаешь? – продолжил допрос возница, наконец-то начав справляться с оружием, которое никак не желало покидать его спину.
– Гуляю. А вы кто такие? Куда и откуда едете?
– Ты мне поспрошай тут! – нехорошо прищурился возница и визгливо крикнул: – А ну, ходь сюды!
– Ну, мужики… – Антон и Ян уже заняли свои позиции. – Я же по-хорошему!
– А по-плохому – это как? – хохотнул лежащий в телеге и тут же скривился, будто от головной боли.
– Так вот они, – я кивнул на стоящих за телегой бойцов, – по-разному могут. Но вам не понравится – факт!
Оба, и возница, и пассажир, будто по команде повернули голову назад и тут же увидели два смотрящих на них зрачка стволов. Причем одни из этих стволов – пулеметный. Возница аж подпрыгнул от неожиданности. А я, воспользовавшись минутным замешательством, поднял руку и нацелил на него свой «парабеллум». Когда тот снова повернулся ко мне и увидел пистолет, подпрыгнул снова – на этот раз, мне показалось, даже выше. Глаза у обоих, по крайней мере у возницы – я точно уверен, округлились до такой степени, что я еле подавил смех.
– Оружие на землю! – скомандовал я. – И слезайте с телеги.
Через секунду, перелетев через борт, шмякнулась на землю первая винтовка. Возница, справившийся наконец со своим оружием, тоже бросил его на землю. Вскоре оба мужика стояли у телеги, а я махнул остальным своим товарищам, чтобы выходили из леса. Пассажир, увидев еще шестерых вооруженных людей, очень-очень горестно вздохнул.
– Так кто вы? Откуда и куда едете? – повторил я свой вопрос.
– С Сенного едем, – хмуро ответил возница. – До Коросятина.
Я отметил про себя, что он так и не назвался. Ладно, сделаю вид, что не заметил. Успею еще спросить.
– А что вам там, в Коросятине, надо?
– Дела там у нас, – так же кратко и неохотно ответил второй мужик.
– А оружие вам зачем?
– Так мало ли кто на дороге… Бандитов тут по лесам… – Он замялся, видимо осознав, что говорит с теми самыми «бандитами», и замолк.
– Генрих, обыщи их! – Не хотят говорить сами – может, их карманы скажут больше. А потом уже и продолжим разговор.
Генрих, не отводя глаз от лица возницы, подошел и принялся проверять карманы. Мужики напряглись, но никто даже не дернулся. Ну да, под прицелом восьми стволов особо не подергаешься! Должен вам сказать, проверять чужие карманы получалось у Генриха очень неловко. Интеллигент, одним словом… Навыков обыска, присущих доблестным правоохранителям и их антагонистам, ему явно не хватало. Но, несмотря на свою неловкость, он довольно быстро справился и вскоре протянул мне все найденное при наших задержанных. Пара узелков с табаком, спички, десятка два патронов… А самое интересное – две белые нарукавные повязки и несколько аккуратно сложенных бумажек. Значит, все-таки полицаи. Видимо, что-то отразилось в моих глазах, потому что один из полицаев дернулся и даже успел сделать шаг в сторону, но был тут же сбит с ног. Второго положили на землю, не дожидаясь действий с его стороны. Работали мои ребята, прямо скажу, не стесняясь и не сдерживаясь. Особенно освобожденные на лесопилке евреи. Зельц вообще не удовлетворился только тем, что обездвижил пленных, – он еще хорошенько саданул пару раз одному из них ногой по ребрам и продолжал бы дальше, если бы я его не одернул.
– Что с ними делать? – спросил Антон, хотя по его глазам было видно, что в ответе он не сомневается.
Я посмотрел на полицаев, потом на своих бойцов. Генрих, Филипп, Алик и Семен дрожали от злости. Вот и еще одна проверка, которую выдержал Зельц, подумал я. Хотя и мелочь, но отношение к полицаям у него совсем не теплое. Кстати, новичкам переодеться бы… Вон, совсем в лохмотьях. Полицаев, конечно, в расход. А одежду пусть возьмут те, кому она подойдет. Но сначала надо этих полицаев расспросить – за этим же и останавливали.
– Поспрашиваем немного, – ответил я, – а потом посмотрим.
Я подошел и присел рядом с лежащими полицаями. Тот, который лежал в телеге, смотрел на меня безразличными глазами. От него сильно несло перегаром – точно бухал вчера. Потому и винтовка в руках так дрожала. Зато второй, который сидел на козлах, злобно зыркал то на меня, то на остальных.
– Ничего вам не скажу! – прошипел он.
– Скажешь, – со всей возможной уверенностью возразил я, взял его за волосы и поднял голову так, чтобы полицай видел Генриха, Филиппа, Алика и Семена. – Видишь этих четверых? О том, что прошлой ночью лесопилку сожгли, слышал? Так вот их мы из сарая на той лесопилке, где над ними ваши товарищи издевались, вытащили. Как думаешь, что они с вами сделают?
Полицай промолчал. Зато другой тут же принялся умолять не отдавать его Генриху с компанией и обещал рассказать все, что знает. Дальше разговор пошел как по рельсам. Мы узнали, что они выехали в Коросятин для участия в поисках бандитов, которые сожгли лесопилку, а в Сенном остались только староста и еще два полицая. В Коросятине силами полиции собирался отряд для прочесывания окрестных лесов. Правда, направление и глубину прочесывания наши пленные не знали – точную задачу им должны были поставить на месте. На хуторах севернее Сенного ни немцев, ни полицаев не было, а восточнее – в Пустомолах, – было полтора десятка. Зато в Тучине обосновалась целая рота немцев, которую разместили там после того, как сгорел мост через Горынь. Вот это уже очень приятная новость. Я расспросил о поджоге моста поподробнее – тем, кто организовал диверсию, удалось скрыться. Значит, Селиванов и еще трое бойцов живы! Настроение тут же поднялось. Я стал спрашивать о мосте возле Дроздова – оказалось, и там все прошло как по маслу. Восемь человек! Восемь человек из нашей старой группы выжили! А если считать нас с Антоном – получается уже десять. Может, и из тех, с кем я взрывал шоссейный мост, кто-то выжил! Только где они все? Пошли догонять отряд или, как мы, где-то здесь по лесам прячутся? Ладно, живы – и хорошо. Очень хорошо! Положившись на удачу, я задал вопрос о шоссейном мосте возле Гощи. Но, кроме того, что после взрыва моста всю окрестную полицию подняли на уши и заставили прочесать в поисках бандитов чуть ли не каждую щель, я ничего не узнал. Хотя, если немцы так обеспокоились, возможно, кто-то ушел. Столько хороших новостей… Может, не расстреливать их? – думал я после допроса. Но тут же отогнал от себя эту мысль. А что с ними делать? Не отпускать же!
– Раздеть и расстрелять, – приказал я, поднявшись. – Генрих, посмотри, кому из вас подойдет одежда, и пусть те переоденутся.
Оставив приговоренных на попечении остальных, я отошел в сторону и принялся изучать документы. Пропуска… Аусвайсы… Этих полицаев, оказывается, зовут Савелий Дрыгайло и Михаил Зенькин. Большое спасибо немцам за то, что документы были написаны на двух языках. Под каждой надписью на немецком шла дублирующая надпись на русском. Иначе без помощи Генриха я понял бы мало. Еще я обратил внимание, что никаких фотографий на документах не было. Только на аусвайсах было какое-то смешное описание внешности, вроде роста, цвета глаз и прочего. Очень-очень интересно. Фактически эти документы мог использовать любой мало-мальски подходящий под описание внешности в аусвайсе. Да это же просто подарок какой-то! А еще повязки, которых у нас имеется даже с запасом… Обязательно используем!
Сзади раздались два выстрела. Я повернулся и пошел к своим бойцам. Генрих как раз что-то втолковывал Алику, протягивая ему одежду одного из полицаев. Этот дурак что, не хочет надевать вещи полицая? Но моей помощи в убеждении Алика не понадобилось. Тот взял одежду еще до того, как я успел подойти. Поэтому я оставил инцидент без комментариев.
– Затащите этих, – я указал на трупы, – в лес. Вечером наведаемся в Сенное. Думаю, грех упускать такой случай, когда там остались только трое предателей. Телегу берем с собой.
Село оказалось немаленькое. Полсотни дворов, небольшая деревянная церквушка… Слышится лай собак, а ветер доносит запах дыма и какой-то снеди, готовящейся на ужин. Просто идиллия. Если бы не война. И если бы я наблюдал за всем этим не лежа на мокрой земле в кустах на опушке леса, а, например, выходя из этого леса с ведром свежесобранных грибов. И если бы я не пришел сюда с намерением кое-кого убить. Уже начинало темнеть. Я зябко поежился, стряхивая пробежавших по коже мурашек, и вернулся к наблюдению. Впереди лежал луг, который метрах в трехстах от леса пересекала разбитая колесами и дождями дорога, а за ней уже начинались огороды и первые дома – окраина Сенного.
– Ян, кто здесь староста, знаешь? – спросил я лежащего рядом товарища, который, так же как и я, вглядывался в вечерний сельский пейзаж.
Тот молча покачал головой. Понятно. Значит, разведке придется все выяснять с нуля.
– Ладно. Давай назад.
Мы отползли в лес и, укрывшись за деревьями, поднялись. Остальные ждали нас возле телеги, в сотне метров от того места, с которого мы с Яном наблюдали за селом. Вопросительные взгляды, особенно со стороны новеньких, чуть не прожгли во мне дыру, пока мы приближались к отряду.
– Ну что, командир? – Антон сидел под деревом и, положив на колени пулемет, все не сводил глаз с Генриха. Все еще не доверяет. Прямо гансофобия какая-то… Хотя, если подумать, такой фобией сейчас, наверное, страдает большая часть страны. Но в моем отряде этому явлению делать нечего – надо будет разобраться, и чем скорее – тем лучше.
– Казик, – вместо ответа, я поманил к себе самого молодого бойца отряда, – иди смотри за селом. Когда стемнеет и там все успокоится – скажешь.
Пацан бесшумной тенью исчез в том направлении, откуда мы с Яном только что пришли.
– Село большое, – начал я подводить итоги осмотра. – Сейчас там вроде все спокойно. До крайних домов идти по открытой местности не меньше полукилометра. Где староста – неизвестно. Надо будет это выяснить перед тем, как войдем в село. Предложения есть?
– В окна, может, поглядеть… – неуверенно сказал Филипп.
– Там домов пятьдесят, – покачал я головой. – Всю ночь заглядывать будем. Еще и заметить кто-то может.
– Надо найти самый богатый дом, – выдвинул новое предложение Генрих. – У нас в Гоще старостой как раз самый зажиточный стал.
– Не факт, – отмел я и эту идею. – Нам надо точно знать.
– Надо было тех полицаев спросить! – тихо произнес Антон.
– Надо было, – согласился я. – Только теперь уже поздно. Еще какие соображения?
– Так давайте кого-то из местных спросим, – подал голос Генрих. – Постучим в окно и спросим.
– Не откроют, – возразил Антон.
– И на глаза нам никому попадаться не надо… – задумчиво протянул я. – Хотя… Ян, сколько у нас полицейских повязок?
Мы нагло, в открытую, вошли в Сенное по дороге. Белые повязки чуть ли не светились в темноте на наших рукавах. Шли, не скрываясь, перешучиваясь и громко смеясь. А зачем скрываться шестерым полицаям – представителям власти на оккупированной территории? Шестерым – потому что Семен, Филипп и Антон в это время крались огородами, подстраховывая нас на всякий случай. С нами они не смогли пойти по той простой причине, что одежда их, мягко говоря, не соответствовала образу. Антон ходил в пусть потрепанной, но полной форме бойца РККА, и заменить ее было нечем. В принципе, возможно, и были полицаи из согласившихся сотрудничать военнопленных, но я решил все же не рисковать. А кроме того, не знал, насколько вписывается в образ и его вооружение – пулеметов у полицаев я еще не видел. Семен и Филипп тоже не смогли присоединиться к нашему маскараду из-за одежды. Представить себе полицая в таком, как у них, рванье было еще сложнее, чем в красноармейской форме. Самому мне тоже пришлось немного поработать над внешним видом. Сапоги и штаны я решил оставить, но немецкую куртку пришлось засунуть поглубже в приватизированный мной по праву командира немецкий ранец, который я также отдал Антону. Вряд ли немцы делятся со своими прислужниками обмундированием. Нет, насколько я знаю, полицаям положена была униформа черного цвета, но это ведь не «фельдграу». Так что такую куртку я мог получить, только сняв ее с трупа. А это – чревато. Кроме куртки, пришлось избавиться также от некоторого другого снаряжения. В общем, шел я, поеживаясь от холода, в одной рубахе.
У крайнего дом я остановился. Вроде подойдет – это и домом назвать сложно. Беднейшая покосившаяся халупа, в которой хороший хозяин и скот держать не станет – здесь уж точно ни староста, ни полицай жить не станет. Я пинком отворил калитку, чуть не завалив при этом всю секцию забора, и, взяв наперевес винтовку, вошел во двор.
– Открывай! – крикнул я как можно более противным голосом и грохнул прикладом в жалобно заскрипевшую дверь. Тишина…
– Открывай, грю! Полиция! – повторил я, снова ударив в дверь. – А то щас дверь вынесу!
Внутри что-то прошуршало, потом снова тишина. Я принялся лупить ногой в дверь, ругая на чем свет стоит «сволочей, не имеющих никакого уважения к власти». Чувствовал себя при этом полным подонком. Нет, действительно, вооруженный громила, который ломится в дверь к беззащитным крестьянам… Еще большей сволочью я почувствовал себя, когда дверь все же открылась. На пороге стояла древняя бабка. Латаная-перелатаная темная юбка, на плечах – драный мужской пиджак, черный засаленный платок, из-под которого на сморщенном лице испуганно поблескивают маленькие глазки. Блин, нехорошо-то как… Но надо продолжать играть.
– Ты что, старуха, оглохла совсем? Я тут битый час стоять должен? – Внутри все дрожало от желания самому себе дать в морду, но я старался говорить как можно более грубо. – Староста в каком доме живет?
Бабка продолжала испуганно молчать – только хлопала глазами. Может, она действительно глухая? Или я ее так перепугал? Как бы еще с сердцем у нее после моего ночного визита чего не стало…
– То как до церкви дойдешь, – наконец выдавила из себя старушка, – через три хаты старосты дом и будет. За зеленым забором.
– А звать его как?
– Семеном.
Не сказав ни слова – не мог я ничего уже сказать, настолько противно мне все это было, – я развернулся и вышел на улицу к остальным, которые стояли у калитки и поджидали меня. Калитку я аккуратно закрыл – да, не подходит к образу, но после всего заставлять бабушку еще идти закрывать калитку… Повернувшись, я заметил, что остальные смотрят на меня как-то странно. Неодобрительно. Генрих – тот вообще чуть ли не качает головой. И только Ян странно спокоен.
Все так же нагло мы пошли дальше. Оглянувшись, будто ненароком, я заметил, что давешняя старушка все стоит на пороге и смотрит нам вслед. Извини, бабуля, подумал я, но так надо. Мы миновали церковь. Вскоре должен показаться и дом старосты.
– Не стрелять, – прошептал я. – Старосту и полицаев забираем с собой и расстреляем в лесу.
– Это зачем? – так же шепотом спросил Алик, который шел впереди меня.
– Потому что староста и полицаи – представители немецкой власти, и если убьем их здесь, – пояснил я, – жителям села не поздоровится. А если они просто исчезнут – вопросов к людям быть не должно. Еще и многие скажут, что в ночь, когда те исчезли, в село вошел отряд полицаев. Все ясно?
– Получается, – прошептал Антон, – мы еще и на самих полицаев подозрение наведем! Хитро!
Все засмеялись, будто над удачной шуткой. А вот и зеленый забор. Пришли. Домик-то у старосты и впрямь ничего. Можно было и Генриха послушать. Если и не самый богатый, то точно один из первых на селе. Здоровенная такая хата, под крышей резные наличники, аккуратные ставни, дорожка от резной калитки к дому… И забор совсем не похож на тот покосившийся, который окружал дом давешней бабки. Одним словом – богач. Местный олигарх, не иначе. Ничего, родной, жиреть тебе недолго осталось. Я аккуратно, гораздо более почтительно, чем предыдущую, открыл калитку. Хотя очень хотелось, чтоб все было наоборот – это сюда, а не к той несчастной старухе надо вламываться громко и с матом. Мы вошли во двор. Залаял и зазвенел цепью, вылетев из будки, пес.
– А ну цыц, так тебя! – гаркнул я. – Эй, хозяин! Есть кто дома?
Пес все не унимался – все так же бросался, рвя цепь, но для того, чтобы достать нас, та была слишком короткой. В одном из окон появился свет, и через пару минут дверь открылась. На пороге стоял крепкий мужик в добротной белой рубахе, серых штанах и босой.
– Чего надо? – спросил он, нацеливая на нас карабин. Тут же из-за его плеча выглянула дородная женщина. Блин, а об этом я не подумал. Все планы по тихому похищению старосты и полицаев строились на том, что, кроме них, никого по домам не будет. И что теперь делать? Не убивать же бабу! И оставить ее нельзя… Придется что-то придумать.
– Доброй ночи, хозяин! – крикнул я. – Пса своего убери. Не видишь – свои.
Разглядев повязку, которую я будто случайно выставил напоказ, староста немного опустил карабин, но все же держал наготове.
– Свои по ночам не ходют, – проворчал он. – Вы чего по темноте приперлись? Документы есть?
– А то, думаешь, нам охота в такое время тут ходить, – недовольно парировал я, протягивая старосте один из трофейных аусвайсов, принадлежавший убитому на лесопилке полицаю. – Из Коросятина нас прислали. Назавтра хутора досматривать будем. Мы, кстати, когда сюда шли, ваших встретили. Савелия с Михаилом. Так те тоже не особо рады были, что по такой погоде их в Коросятин ехать заставили. Особенно Михаил.
– А чего ж они с вами не пришли? – Староста, прочитав и вернув аусвайс, опустил карабин и пошел успокаивать собаку.
– Так то ж нам приказ был сюда идти. А им – наоборот. В Коросятин идти приказали. А там уже скажут, что делать, – ответил я в спину старосте.
– Ладно, проходите до хаты. Зинка, на стол поесть собери!
Изнутри дом выглядел не хуже, чем снаружи. Просторно, чистенько, аккуратненько… Все вылизано-вычищено. В прихожей на деревянной вешалке висит верхняя одежда, у порога ровненько стоит обувь. Половичок на полу… А в углу, на маленькой лавке, сидит девчушка в какой-то хламиде и испуганно на нас смотрит. Маленькая, лет двенадцати. Платьице чистое, но определить его изначальные цвет и форму уже невозможно, настолько оно вылинявшее и залатанное разноцветными лоскутками. И вдобавок ко всему худющая – просто ужас. Острый нос да непослушная светлая челка из-под серого платка торчат.
– Лялька это, – пояснил вошедший в дом староста. – Сирота местная. Взял ее к себе, чтоб Зинке по хозяйству помогала. Разувайтесь здесь и проходите.