Детхар раскинулся на побережье Десшерианского моря и разительно отличался от серого приземистого Сотлистона: широкие, шумные улицы, большие, мощённые брусчаткой площади с фонтанами, дома из жёлтого и красного камня с покатыми черепичными крышами. Здания были все сплошь похожи на общежитие сотлистонской медицинской академии: массивные, с нарядными фасадами. То ли из-за мягкого климата, то ли из-за близости моря люди тоже отличались от столичных: улицы полнились яркими нарядами, весёлой болтовнёй и взрывами смеха. Вечером на площадях гуляли отдыхающие, музыканты пели и играли прямо возле фонтанов, и прохожие в благодарность бросали к их ногам монеты. Из узких боковых улочек в свет фонарей, словно пёстрые бабочки, то и дело выпархивали женщины, одетые и причёсанные с лёгкой манящей небрежностью. В Детхаре одиноких вечерних «жертв» куртизанки заманивали в свои объятия прямо на улице. В Сотлистоне за такое поведение и они, и их клиенты давно бы оказались в тюрьме, попадись они жандармам. Здешний губернатор не имел ничего против таких развлечений, и куртизанки охотно кокетничали с патрульными, невинно хлопая кукольными ресницами.
Весь первый день Блад бродил по городу, глазея по сторонам, а когда проголодался, найти обед оказалось не так просто: цены во всех лавках Детхара были значительно выше столичных. Тех денег, которые он успел скопить, хватит не дольше, чем на неделю, и то если сильно экономить. Придётся как можно быстрее найти способ зарабатывать.
К ночи похолодало. В поисках ночлега Блад добрёл до воздушных пристаней: высоких металлических конструкций, собранных из толстых прутьев. Наверх каждой вело несметное количество ступеней, которые заканчивались просторной площадкой с деревянным настилом и козырьком, защищавшим от дождей. К пристаням подходили небольшие пассажирские дирижабли, работники вокзала притягивали их за анкерные верёвки и надёжно закрепляли, чтобы пассажиры смогли высадиться или, наоборот, занять свои места. Внизу, под пристанями, располагалось большое одноэтажное здание: билетные кассы и зал ожидания. В последний пускали только по билетам на дирижабль, но Блад ухитрился проскочить мимо охранника, и эту ночь ему посчастливилось провести в тепле.
На следующее утро начались поиски заработка. Устроиться в Детхаре оказалось сложно: везде, даже на самые мелкие и грязные работы, просили документы, которых у него не было. Нанимать странного, явно приезжего подростка без бумаг никто не спешил.
– Вдруг ты беглый преступник, – предположил один из нанимателей, – а мне потом отвечать! Слышно же, говор у тебя резкий, не местный. Не, пацан, так дело не пойдёт. Принеси мне хоть какой документ, тогда и поговорим.
На третий день безрезультатных поисков работы Шентэл решился последовать примеру уличных артистов. Для начала выбрал не самую запруженную народом площадь, достал из заплечного мешка колоду карт и принялся показывать фокусы, которым научил его Мардуарру. Через несколько минут вокруг него собралась кучка народа, не скупящегося на смех, аплодисменты и на звонкие монетки. Он проработал часа четыре за вечер, устал, но денег выручил, как за неделю в конюшнях Нормана. Довольный таким неожиданным успехом, Блад вновь отправился ночевать на вокзал.
За представлениями на площадях и набережных Детхара прошла неделя. Ночи Шентэл по-прежнему проводил в зале ожидания. Он заметил, что в определённые часы народу там в разы меньше из-за редких ночных рейсов дирижаблей, и охранник на посту поклёвывает носом. Тогда-то удобнее всего проскользнуть внутрь, чтобы вздремнуть на лавке в самом тёмном углу зала, подложив под голову заплечный мешок. Всё шло пока вполне неплохо, но Блад не оставлял мечты о медакадемии, а для этого ему нужны были документы, учитель и деньги. Много денег, потому что учёба в академии – удовольствие не из дешёвых.
Погрузившись в размышления о том, как бы ему выправить документы, Блад возвращался после очередного позднего представления на набережной. Главные улицы Детхара не пустели даже ночью, а на боковых узких улочках, которыми он шёл, в этот час не было ни души. Однако в очередном переулке за его спиной вдруг послышались шаги. Шентэл не стал оглядываться, понадеявшись, что это просто ночной прохожий. Но, судя по шагам, число идущих за ним прибывало, словно из каждой подворотни к ним добавлялась ещё одна пара ног. Сомнений не осталось: Блада преследовали, и неспроста. Он остановился и развернулся. На расстоянии нескольких шагов замерла кучка разнокалиберных мальчишек, человек семь или восемь, лет от двенадцати до семнадцати на вид.
– Что вам надо? – спросил Шентэл.
– Долю. – Вперёд выступил самый старший из них: крепкий пацан в коротком расстёгнутом полушубке с чужого плеча, мех на котором вытерся, наверное, ещё при предыдущем хозяине.
– Какую долю?
– Три четверти от того, что ты заработал!
– Чего-о-о?! С какой это радости?
– Это наш город, – с угрозой произнёс парень, – ты работаешь на наших улицах. Знаешь, что делают те, кто работает на чужой территории? Платят аренду! А знаешь, что делают с теми, кто платить не хочет?
– Бьют мор-р-рду! – картаво пискнул из-за спин остальных самый младший, постукивая себя кулаком в ладонь, будто самый опытный здесь мордоизбиватель.
– Так что давай, отсыпь деньжат, и разбежимся добром. На следующей неделе сам принесёшь.
– Да пошёл ты, горжерет литотомический! – плюнул Шентэл и пустился наутёк: в драке против семерых ему не потянуть.
– Чё ты сказал?! – на миг опешил главарь, пытаясь разобрать незнакомое выражение. – Стой, гниль паскудная! – крикнул он в спину Бладу, и вся ватага ринулась за ним.
Шентэл петлял подворотнями. В темноте узких улочек на окраине города он быстро заблудился и теперь бежал наугад, надеясь, что на пути ему подвернётся подходящее укрытие. Но мальчишки позади не отставали, бранясь и улюлюкая ему в спину. Завернув в очередной проулок, Блад упёрся в высокий кирпичный забор, плотно примыкающий к стенам домов. Бежать было некуда. Тогда он разбежался и подпрыгнул, ухватился за край забора, заскрёб ботинками по старому крошащемуся кирпичу, пытаясь взобраться выше. Не успел. Настигшая беглеца стая мальчишек вцепилась в него, словно собачья свора, стащила вниз, повалив наземь, облепила со всех сторон. На Блада посыпались удары сапог и кулаков с железными кастетами, он извивался на земле, пытаясь от них увернуться, но мальчишек было слишком много. Чьи-то цепкие, как у мартышки, пальцы уже резали лямки его заплечного мешка и потрошили карманы, кто-то тащил с его лягающихся ног ботинки – единственный хороший предмет одежды. Мальчишки продолжали плясать вокруг своей жертвы дикий, полный яростных визгов танец, пока над их головами не засветилось чьё-то окно.
– А ну, пошли прочь, мракобесы! – раздался сверху зычный мужской голос, следом щёлкнул затвор ружья.
Этого звука оказалось достаточно, чтобы банда дружно бросилась из подворотни, оставив на земле избитого до полубеспамятства Блада в одном ботинке и куртке с оторванным рукавом.
Через пару минут открылась дверь чёрного входа и в подворотню вышел, поплотнее запахивая тёплый халат, статный седой мужчина. Он присел на корточки над пострадавшим, неодобрительно цокнул языком. На границе льющегося из окна на землю жёлтого света заметил рваный мешок, рассыпанную колоду карт и толстую книгу. Подошёл ближе, поднял увесистый том «Естественных наук». На первой странице книги стояла чернильная печать библиотеки медицинской академии Сотлистона. Седой вернулся к избитому мальчишке и с любопытством посмотрел на него.
– И кто ты, интересно, такой, молодой человек? – задумчиво пробормотал он.
***
Шентэл очнулся в маленькой чистой комнатке, полулёжа в кресле с высокой старинной спинкой. Босые ноги покалывал жёсткий ворс плешивого ковра, ноздри щекотал резкий запах чего-то больничного, напомнившего об Арни и его чемоданчике с врачебными причиндалами. Но, несмотря на запах, комната больше походила на библиотеку: все стены от пола до потолка занимали книги. Они покоились в шкафах тёмного дерева, стопками лежали на массивном письменном столе, табурете, стоявшем подле него, подоконнике и даже на полу. Столько книг сразу Винтерсблад не видел никогда! Он хотел подойти и рассмотреть их поближе, но тут за его спиной скрипнула дверь, впуская в комнату подтянутого седовласого мужчину.
– Полегчало? – Незнакомец был строг лицом, но голубые глаза смотрели спокойно и по-доброму. – Я дал тебе кое-что, чтобы унять боль, и обработал ссадины. Возможны тошнота и головокружение, так что не делай резких движений. Тебе повезло: пара мелких шрамов и сотрясение. До свадьбы заживёт.
– Вы доктор?
Тот кивнул, усаживаясь напротив Блада на табурет, стопку книг с которого пришлось снять на пол.
– У меня своя практика. Этажом ниже – приёмный кабинет. Ты там уже побывал, но, думаю, не помнишь, – усмехнулся он.
Его голос, густой, как сироп от кашля, и речь – тягучая и неспешная, успокаивали. Весь его вид, от благородной седины до добротных домашних туфель, выглядывающих из-под длинного тёплого халата, производил впечатление основательности и порядка, вызывал доверие.
– За что они тебя? Украл что-то? – В его тоне не слышалось осуждения, – лишь доброе сочувствие, но Шентэла всё равно задело такое предположение.
– Не позволил им украсть у меня, – буркнул он.
Доктор тихо и сдержанно рассмеялся, не разжимая губ, почесал длинным худым пальцем кончик носа.
– И всё-таки у них получилось, – мягко заметил он, – я прав?
Шентэл насупился ещё больше: конечно, эти ублюдки забрали все его деньги! И вещи.
– Но вот это, – доктор взял из стопки на полу верхнюю книгу, – удалось спасти. Откуда она у тебя?
Блад узнал свои «Естественные науки», и на душе чуть потеплело.
– Подарок.
– И ты её читаешь?
– Да. Третий раз.
– М-м, – с одобрительным удивлением протянул доктор. Он закинул ногу на ногу, открыл томик и пролистал несколько страниц. – И тебе нравится?
– Отдайте, пожалуйста, сэр! – Блад протянул руку за книгой.
Доктор закрыл томик, но выполнять просьбу не спешил.
– Я отдам. Просто хочу полюбопытствовать: ты хоть что-то понял из того, что прочитал?
Шентэл угрюмо глянул из-под спадающих на глаза светлых прядей и скрестил руки на груди, не собираясь отвечать. Доктор тоже молчал, настойчиво и доброжелательно на него глядя. Затянувшаяся пауза и этот немигающий взгляд начинали нервировать.
– Чего вы от меня хотите, сэр? Я благодарен вам за помощь. Верните мне, пожалуйста, мою книгу и позвольте уйти. Где мои ботинки?
– Один из них – у тех, что тебя поколотили. Там же и рукав твоей куртки, – невозмутимо ответил доктор. – Второй ботинок стоит под креслом. – Казалось, замешательство Блада доставило ему удовольствие. – Уверен, что хочешь уйти прямо сейчас?
Он явно что-то от него хотел, и Шентэл предпочёл бы не знать, что именно, а просто сбежать обратно на улицу, но не в одном же башмаке.
– Давай так, – доктор отложил книгу обратно в стопку, – я буду угадывать, а ты меня поправишь, если ошибусь. В Детхаре ты совсем недавно. Судя по говору, ты откуда-то с северо-запада, верно? Ты не похож на беглого преступника, скорее ты – сирота. Пытаешься перезимовать поближе к морю, где потеплее. Или попал сюда случайно. Ты читаешь книгу, рекомендованную для студентов медицинской академии, и читаешь не от скуки. Думаю, ты хочешь стать врачом, не так ли?
– Допустим.
– Что ж, тогда, будь я тобой, я бы не по улицам шатался, а постарался бы получить место в городском приюте, чтобы закончить школу, найти хорошую работу, что позволит накопить на обучение, а уж потом поступил бы в медакадемию.
Блад усмехнулся.
– Простите, сэр, но вы, видимо, не встречали никого из приютских. А если бы поговорили хоть с одним из них, то знали бы, что обучение там ограничивается письмом и чтением, а большую часть дня воспитанники работают на благо приюта. После семнадцати лет их выставят вон без гроша в кармане, и ни о какой хорошей работе, ни о какой дальнейшей учёбе и речи быть не может. Дерьмо бы пристроиться убирать или улицы мести – уже хорошо.
Доктор невозмутимо кивнул:
– Но и одной-единственной книги, пусть даже прочитанной трижды, тоже недостаточно. Тебе нужен учитель. И заработок, чтобы скопить на обучение.
– Я знаю, сэр.
– А мне, на твоё счастье, нужен помощник.
***
Уговор был прост: Шентэл до семнадцати лет помогает доктору Уайтхезену, выполнят все его поручения, всю грязную работу и по дому, и в кабинете, а тот подготовит его к поступлению в академию и будет платить за его обучение. Если из Блада выйдет хороший врач, то не имеющий наследников Уайтхезен оставит ему свою практику с условием, что тот будет содержать его в старости. Так Шентэл стал помощником доктора Уайтхезена, который безжалостно нагружал его делами и всевозможными поручениями, учёбой и заданиями для самостоятельной работы. Шентэл оказался толковым учеником, и вскоре доктор позволил ему присутствовать на некоторых приёмах, научил делать перевязки, промывать и штопать мелкие раны, лечить несварение и инфлюэнцию. Он выправил ему документы, по которым Шентэл Винтерсблад четырнадцати лет от роду являлся доктору Уайтхезену двоюродным племянником по отцовской линии.
– Никогда не лги по-крупному, – сказал доктор, когда в один из вечеров они обсуждали версии своего родства, – однажды ты запутаешься: невозможно упомнить все детали. Если нужно соврать, просто измени какие-то мелочи. Что-то добавь, о чём-то умолчи. В таких случаях лучше недоговаривать, чтобы твои собеседники сами сделали нужные тебе выводы, понимаешь? Тогда тебя и во лжи-то будет не уличить.
Уайтхезен и сам поднаторел в обмане: его частная врачебная практика в кабинете на первом этаже была не главным его доходом. Три-четыре раза в неделю он принимал в другом, тайном, полуподвальном кабинете без окон, со входом, маскирующимся под дверь в кладовку. Пациентки – исключительно женщины, большей частью очень молодые и не отличающиеся благочестивым видом, приходили чёрным ходом, миновав длинный коридор и лестницу. Шентэлу входить в тайный кабинет запрещалось, и даже основную уборку в нём доктор делал сам, доверяя ему лишь мыть пол, который частенько бывал скользким от крови. Блад догадывался, что Уайтхезен делает что-то незаконное, но в дела доктора не лез.
– Не задавай лишних вопросов, мальчик, особенно когда ответы на них могут испортить тебе жизнь, – говорил Уайтхезен.
И Шентэл не задавал.
Шли месяцы. Зима сменилась жарким летом, пропитанным морским воздухом и пронзительными воплями чаек. У Винтерсблада по-прежнему не оставалось ни единой свободной от медицинских занятий минутки. Он быстро учился и быстро взрослел, превращаясь в привлекательного юношу. Его обаятельная улыбка и внимательный взгляд серых глаз подкупали пациентов даже больше, чем располагающее спокойствие седовласого доктора, и всё чаще какая-нибудь очередная пожилая мадам, выслушав рекомендации Уайтхезена, оборачивалась к Бладу:
– А вы что думаете, молодой человек?
– Вы станете успешным хирургом, юноша, – усмехался себе под нос Уайтхезен, глядя, как тот быстрыми, аккуратными стежками штопает рассечённую бровь пациента, – если будете столь же прилежны.
Осенью Винтерсбладу исполнилось пятнадцать, и доктор решил, что пора посвятить его в дела более серьёзные, чем общая практика.
– Скажи мне, Шентэл, ты догадываешься, что происходит в том кабинете? – доверительно спросил доктор Уайтхезен, однажды вечером пригласив Блада на разговор в свою библиотеку.
– Да, сэр.
– И что же? – Он сидел за массивным письменным столом в окружении книжных стопок, а Винтерсблад, как и в вечер их знакомства, – в кресле с высокой старинной спинкой.
– Вы лечите женщин от скверных болезней и… – Блад замялся, подбирая слова.
– И помогаю избавиться им от некоторых неприятностей.
– Да, сэр.
– Как ты считаешь, хорошо ли это?
– Это наверняка опасно.
– Верно. И для меня, потому что это незаконно, и для них, потому что это может навредить их здоровью. После таких процедур бывает горячка. Некоторые от неё умирают. Об этом я предупреждаю каждую пациентку, но они готовы на риск. Это их выбор, и с моей стороны всё честно: я делаю эту работу лучше остальных в Детхаре. Во время моих процедур не умерла ни одна женщина. Если и умирали – то уже после, через несколько дней, не от процедуры, а от горячки, но это уже не моя забота. Моя забота – то, что происходит в кабинете. Я хочу, чтобы ты продолжил и эту мою практику после академии, раз уж ты решил стать хирургом.
Шентэл напряжённо молчал.
– Понимаю, – вновь заговорил доктор Уайтхезен, – ты пока не готов к этому, и я даже не буду просить тебя присутствовать на таких процедурах. Но я старею, и через несколько лет мне придётся оставить это дело. Я должен передать его тому, кому доверяю. Если ты откажешься, тогда, мой мальчик, мне незачем будет платить столько денег за твою учёбу.
– Но, сэр, у нас уговор! – возмутился Блад. – И в нём ни слова про такие… процедуры!
– Было условие, что я оставлю тебе свою практику.
– Общую!
– И эту тоже.
– Но сэр!
– Я не настаиваю, Шентэл, не надо кричать. Подумай. И соглашайся, если хочешь поступить в академию.
– А если откажусь? – понизил голос Винтерсблад.
Уайтхезен равнодушно пожал плечами:
– Тогда – приют. А я продолжу искать себе достойного преемника.
Выбор был очевиден: до академии ещё несколько лет, несколько лет и в самой академии, кто знает, что успеет случиться с незаконной практикой Уайтхезена за это время? Кто знает, что может случиться с самим Уайтхезеном? И Блад согласился.
Минул ещё год.
В зимний вечер одного из «подвальных» приёмов Шентэл сидел в своей комнатушке, зубрил очередной заданный урок, как вдруг дверь распахнулась, и в комнату без стука вошёл Уайтхезен. Блад никогда раньше не видел его в таком состоянии: обычно спокойное лицо доктора нервно подёргивалось, пальцы заметно дрожали, на побелевшем лбу выступила испарина. Доктор покинул кабинет, забыв снять заляпанный кровью резиновый фартук и нарукавники, чего с ним никогда не случалось. Он присел на краешек кровати, медленно и глубоко втянул носом воздух, словно собираясь с духом перед очень неприятной задачей. Шентэл вопросительно смотрел на него, но тот уставился в пол, словно рассчитывал разглядеть на протёртом ковре что-то важное.
– Она умерла, – каким-то не своим, слишком гнусавым голосом выдавил Уайтхезен.
– Кто? – не понял Шентэл.
– Прямо во время процедуры, – продолжил доктор. – Я не знаю, что делать. Нас посадят в тюрьму, Шентэл! А потом повесят! – закончил фразу уже срывающимся шёпотом.
Он сложил дрожащие ладони и зажал их меж колен, испачкав кровью светло-серые брюки. В маленькой спальне, вмиг пропахшей резким, тревожащим медицинским запахом, воцарилась тишина. Её нарушала лишь правая нога доктора, которая мелко отстукивала дробь на деревянном полу.
«Горжерет литотомический! – мелькнуло в голове Блада, когда он наконец осознал случившееся. – Хренов доктор со своей сраной подвальной практикой!»
– Можно устроить всё так, будто пациентка умерла во время какой-то другой операции? Перенести её наверх, замаскировать…
– Что там маскировать?! – шёпотом закричал Уайтхезен, выпростав ладони и растопырив трясущиеся пальцы. – Я доктор общей практики, а не хирург! – Он вскочил, прошёлся туда-сюда по комнате, резко остановился перед сидящим на стуле Бладом. – Мы должны что-то придумать. Избавиться от тела. Другого выхода нет, – пробормотал он, блуждая бессмысленным взглядом по стенам комнаты. – Шентэл, – доктор остановил безумный взгляд на лице Блада, – ты должен мне помочь, – и начал медленно оседать на пол.
Блад уже был готов подхватить его, сделать искусственное дыхание, попробовать вновь запустить остановившееся сердце или что ещё требуется в таких случаях. Но Уайтхезен опустился на колени и намертво вцепился ледяными пальцами в его запястья.
– Помоги мне, Шентэл! – пролепетал посеревший старик, в котором Блад не узнавал статного, вальяжного, уравновешенного доктора Уайтхезена. – Помоги мне, ты же обещал! Иначе мы оба пропадём!
Блад смотрел на него с высоты своего стула, стараясь не встречаться с ним взглядом, но не в силах отвести глаза от трясущихся щёк, бледного, взмокшего лба, изрезанного глубокими морщинами. Злость и омерзение слиплись в тугой, подкативший к горлу ком.
– Какого горжерета вы вообще за это брались, доктор общей практики?!
Вместе они спустились в подвальный кабинет, и Бладу пришлось поддерживать вмиг одряхлевшего доктора под локоть. Уайтхезен остановился на пороге, не в силах войти внутрь. Шентэл потянул его за локоть, но доктор замотал головой, упёрся свободной рукой в косяк, вцепился в деревяшку так, что побелели пальцы, словно Блад стал бы втаскивать его в кабинет силой.
– Нет-нет, не могу, – беспомощно запричитал старик, – не могу, не могу! Шентэл, там на полу… я достал простынь… заверни её, ладно? Заверни, хорошо? Сделаешь?
Блад стиснул челюсти и мрачно вздохнул, буравя взглядом седой висок доктора, старательно отводящего глаза и по-прежнему впивавшегося скрюченными пальцами в косяк. Всё придётся делать самому, иначе труп так и останется лежать в их подвале. Всё придётся делать самому. Он переступил порог кабинета.
Девушка лежала на спине, запрокинув голову – совсем юная, не старше Винтерсблада. Рядом с ней на высоком табурете стоял железный таз с густым кровавым месивом, в котором плавало что-то склизкое. Бескровные губы мёртвой были полуоткрыты; светлые, неподвижные глаза удивлённо распахнуты; к белому лбу прилипли вьющиеся прядки медных волос; на маленьком тонком носу брызгами крови рассыпались рыжие веснушки. Она не похожа на шлюху. Просто кем-то обманутая девочка, которая верила, что Уайтхезен поможет ей. А он её убил.
«К чёрту эту практику! Он не заставит меня делать эти свои „процедуры“, пусть хоть трижды оплатит обучение!» – подумал Шентэл.
Он долго не решался прикоснуться к бездыханному телу. Его не пугали ни смерть, ни кровь – их он уже видел. Его пугала тонкость и хрупкость девушки, – почти прозрачность, её беззащитность и доверчивость. Когда он поднял мёртвую на руки, она оказалась невесомой и ещё тёплой, как только что подбитая камушком из рогатки сорока.
– Мы её похороним? – спросил, завернув её в простыню.
– Что? – встрепенулся шумно сопевший за порогом доктор. – Похороним? Как?! Мальчик, на улице декабрь, мы не сможем выкопать яму! У меня и лопаты-то нет. И где нам её копать, не в городе же?! А если на кладбище, то нас может заметить смотритель, и тогда он сообщит жандармам, нас посадят в тюрьму, а потом повесят! Нас обоих повесят, не иначе! Не-е-ет, я не готов ради этого жертвовать собой! А ты, Шентэл? – Уайтхезен оторвался от косяка и заметался по узкому коридору. Яростно потирая загривок, он продолжил, обращаясь к мыскам своих ботинок: – Здесь недалеко есть сточная канава. Там неспокойный район, всякое случается. И жандармы туда не любят наведываться. Так что найдут её нескоро. Тогда, когда и узнать уже станет невозможно, кто она была да что с ней случилось.
Пытаясь сохранить остатки самообладания, Блад сжал кулаки и закусил нижнюю губу так сильно, что рот наполнился стальным привкусом. Сделал глубокий вдох, представляя, как выходит в коридор, хватает суетящегося там доктора за шиворот и тащит в кабинет. Тот сопротивляется, цепляется за всё, что попадает под руку, и на пол летят шкафчики со стеклянными дверцами, этажерки, во все стороны со звоном брызгает битое стекло и металлические инструменты. Но Блад не обращает на это внимания, подтаскивает доктора к тазу с кровавыми отходами и макает туда эту рожу с трясущимися щеками и вытаращенными глазами. Так тыкают в его же дерьмо нагадившего на кровать кота. Руки доктора когтят воздух, но Блад снова и снова окунает его голову в таз, а потом держит, пока тот не перестаёт дёргаться.
– Что? – Бледное, покрытое испариной лицо доктора беспокойно выглянуло из коридорного полумрака. – Что ты так на меня смотришь, Шентэл?
– Я. Не стану. Этого. Делать, – процедил Блад.
– Хорошо! – быстро согласился Уайтхезен. – Хорошо, мальчик, как знаешь! Только унеси её отсюда! Потому что здесь мы её держать не сможем, пойдёт запах, соседи или пациенты вызовут полицейских, они найдут её, и нас повесят!
Винтерсблад подошёл к доктору почти вплотную, глядя на него так, будто тот кишел червями.
– Сами сделайте это, сэр.
– Что?
– Это ваша вина. Это ваша практика. Сами разбирайтесь.
– Я не могу! – перешёл на фальцет Уайтхезен. – Даже не проси меня! – и он неожиданно резво побежал наверх.
Блад бросился следом, но не успел: доктор захлопнул дверь своей комнаты перед самым его носом.
– Я не собираюсь разгребать ваше дерьмо! – заорал Блад, до крови разбив кулак о дверь.
– И не надо! – уже смелее раздалось из комнаты. – Иди, живи на улице, пока тебя не поймают и не заберут в приют, забудь о медакадемии! Вот только девчонке ты этим не поможешь, она уже мертва. А мы с тобой ещё живы!
Поздней ночью Блад отволок тело к небольшому оврагу, вонявшему тухлой водой, и сбросил вниз. До утра он отмывал от крови подвал. Стоя на коленях с засученными выше локтя рукавами, опускал тряпку в железное ведро с ледяной водой, со всей силы, до треска ткани отжимал её, а потом с тихой, загнанной глубоко внутрь яростью тёр пол. Его движения были медленны и напряжённы, словно он боялся невзначай расплескать эту муторную, душную злость. И при каждом движении кто-то невидимый ковырял ржавым гвоздём у него чуть пониже ключиц, загоняя грязное остриё всё глубже и глубже, до самого позвоночника.
Зато Уайтхезен был в норме. Случившееся не заставило его отказаться от преступного заработка, – доктор просто стал выпивать стаканчик виски перед тем, как спуститься в подвал, и пару стаканов после, перед сном. Вот и сейчас Блад застал его за тем, как тот цедил себе предпроцедурную порцию.
– Мне не нравится, как ты стал на меня смотреть, мальчик, – не оборачиваясь на Шентэла, бросил Уайтхезен, – не дорос ещё, чтоб судить. Как бы и сам потом на моём месте не оказался.
– Я бы на вашем месте не пил перед операцией, сэр. – Тон Винтерсблада был так холоден, что его можно было добавить в докторский виски вместо льда.
– Я сам разберусь, что и когда мне делать, щенок!
– Если опять кого-то убьёте, о помощи больше не просите.
Доктор снисходительно усмехнулся, поболтал в стакане виски.
– Ты правда думаешь, что помогал в тот вечер мне? Не обольщайся, мальчик, я ничем тебе не обязан! Ты спасал свою шкуру, потому что на кону стояло твоё будущее. А мог бы похоронить девчонку. Мог бы пойти в полицейский участок и донести на меня. Мог бы вообще оставить её там, внизу, и не вмешиваться, просто сбежать. Но ты этого не сделал. Ты выбрал то, что выбрал. Стал соучастником, но не ради меня, а ради собственной безопасности. Вот и всё.
– Я ненавижу вас, сэр, – едва слышно, с усилием, выдавил Блад.
– Мне плевать, – Уайтхезен отсалютовал ему стаканом, – потому что я уверен: эти сильные чувства не помешают тебе выполнять наш уговор. Ты и дальше будешь помогать мне. Той ночью ты сделал окончательный выбор.
Винтерсблад не мигая смотрел на доктора и вновь представлял, как он макает и макает его седую башку в таз с кровавыми отходами.
– Хочешь, и тебе налью выпить? – равнодушно предложил тот. – Помогает расслабиться, знаешь ли…
***
В конце января Уайтхезена тайно вызвали на процедуру к дочери какого-то богатея, но домой доктор в этот день не вернулся. Не вернулся и на следующий. А вечером пришли полицейские.
– Ты кто такой? Документы есть? – рявкнул один из них на открывшего двери Шентэла.
– Я племянник доктора Уайтхезена, я здесь живу. – Он показал выправленные доктором бумаги.
– Сирота? Ещё родственники есть?
– Нет, сэр, только дядя.
– В тюрьме твой дядя, малец, – грубо бросил полицейский, – эй, сержант, отвезите парня в приют!