Семен Данилюк Бизнес-класс

Пляжный романчик

Тайский пляж – это нечто, решительно отличающееся от всех прочих пляжей мира. Прочие могут быть – и бывают – куда комфортабельней. Особенно если запустить на тридцатиградусную жару официантов в смокингах, как это практикуется в пятизвездочной сети «Шератон». Можно подтянуть прямо к морю извивающиеся по территории отеля бассейны, как сделано на Бали. И все-таки это будут совсем другие пляжи.

Потому что только здесь ступивший на океанский берег не передвигается в поисках прохлады за ускользающей тенью. Тень сама ищет клиента.

Длиннющая песчаная коса порезана на невидимые лоскуты, поделенные между отдельными обслуживающими бригадами. Конкуренция жесточайшая. Даже ночью члены бригад остаются ночевать на тонкоструйном песке, охраняя от соседей по бизнесу самое ценное свое достояние – сложенные в стопку зонты и металлические стержни. И едва по утру потянутся из отелей первые туристы, оживают и «пляжные» тайцы. Они мечутся по асфальту, заманивая отдыхающих на свой лоскуток. Заманив, терпеливо семенят позади, пока клиент не подберет себе местечко поудобней, что в сущности есть не что иное как выпендреж. Поскольку все эти «местечки» абсолютно одинаковы и отличаются единственно удаленностью от моря. Когда же отдыхающий соизволит наконец опуститься в шезлонг, перед ним тут же устанавливается дощатый столик, а в песок втыкается острие, к которому приторачивается широкий пестрый зонт. С этого мгновения вы можете забыть об угрозе обгореть. Потому что в течение дня обслуга, бдительно поглядывая на солнце, непрестанно переставляет зонты так, чтобы спрятать доверившегося им «мистера» от палящих лучей.

По мере заполнения отдыхающими пляж все больше начинает напоминать восточный базар. Вдоль тенистых рядов бродят с корзинами наперевес нескончаемые продавцы экзотических сувениров, тканей, разносчики газет. На свободных «пятачках» ракладывают клиентов коренастые массажистки. Гортанные выкрики, примешиваясь к шуму прибоя, создают непрерывный убаюкивающий гул.

– Просто тащусь от Тайланда. Где еще можно прочувствовать себя властелином вселенной? – вице-президент московского банка «Орбита»[1] крутоголовый Николай Ознобихин, потянувшись красным, будто разваренным телом, лениво скосился на ноги, подле которых примостилась тайка-педикюрша, хмуро ткнул пальцем в плохо прокрашенный мизинец. Брезгливо принюхался. – Вот напасть! Опять немчуре обед из ресторана потащили. И как им не заподло шницеля на тридцатиградусной жаре!

Дремавший рядом Сергей Коломнин тоже учуял запах горячего мяса и чуть приподнял курчавую голову. Точно! Двумя рядами ниже расположилась небольшая немецкая колония.

Немцев на отдыхе в таком изобилии он встречал в двух местах: в турецкой Анталии и здесь, в Поттайе. Но это, доложу вам, были разные немцы.

В Анталии, в сонных отелях «Кемер-виста», в сопровождении своих раскормленных, бройлерных жен, они вели неспешный, растительный образ жизни, лениво возбуждаясь по вечерам после двух-трех бокалов холодного пива.

В Тайланд немцы приезжали без жен. И – другими людьми. В первый же вечер брали напрокат две вещи: мотоцикл и тайку. Так что обычное зрелище на улицах Поттайи – несущийся вдоль магазинов бородач, придавивший тучным телом крохотную мотоциклетку, и прильнувшая к нему сзади масенькая таечка (иногда – по вкусу – тайчонок, – отрываться так отрываться!).

Тайцев называют проституирующей нацией. Но тогда с одной поправкой. Проститутки других стран смотрят на клиента как на ходячий кошелек, отпираемый с помощью гениталий. В отличие от них, женщина Тайланда, будучи взята напрокат, столь искренне привязывается к «короткому» своему господину, что заботится о нем с преданностью, давно забытой эмансипированными женами-европейками.

Вот, пожалуйста: в нижних рядах поднялся шум – тайка, вскрывающая судки, гортанно воевала с ресторанной прислугой. Возможно, и впрямь недовольная качеством принесенной пищи, а скорее – демонстрируя повелителю готовность защищать его интересы.

Сам же «повелитель», рыхлые бока которого выдавливались из шезлонга, наблюдал за происходящим со снисходительностью, из-под которой проступала нежность к маленькой заступнице.

– Красиво оттягиваются империалисты, – позавидовал Ознобихин. – Я в прошлом году, когда один прилетал, тоже пару таечек выписал. Как же обволакивают! А тут разве расслабишься? Вмиг жене стуканут.

Он с тоской скосился на соседние шезлонги, в которых разметилось несколько разморенных женщин, вяло торговавшихся с продавцом цветными платками, – Коломнин и Ознобихин отдыхали на Тайланде в составе банковской группы. И это причиняло любвеобильному вице-президенту видимые неудобства.

Занятый своими мыслями Коломнин лишь слабо улыбнулся.


Вот уж третьи сутки находились они в Поттайе. А начальник управления экономической безопасности банка «Орбита» сорокадвухлетний Сергей Коломнин, в прошлой, добанковской жизни полковник милиции, никак не мог стряхнуть с себя воспоминания о последних служебных неурядицах в связи с кредитом, выданным крупнейшему заемщику ГНК – Генеральной нефтяной компании города Москвы. Не нравилась ему вся эта возня вокруг VIP-клиента. Не нравилась и всё тут!

ГНК эта была феноменом чисто российским, возникшим в одночасье как бы из ниоткуда. Еще три года назад ее попросту не существовало. Зато по Москве бушевала жестокая бензиновая война. Со всеми атрибутами военных действий, вплоть до отстрелов конкурентов. Естественное желание мэра Москвы подмять под себя мощнейший финансовый ресурс казалось невыполнимым, пока его не познакомили с бывшим заместителем министра топлива и энергетики Леонардом Гиляловым, одним из влиятельнейших в нефтяном мире людей. Гилялов и предложил создать так называемую вертикально интегрированную компанию, способную стать монополистом на московском топливном рынке. В качестве взноса в уставный капитал правительство Москвы внесло контрольный пакет акций Московского нефтеперерабатывающего завода. Остальное предстояло решить группе менеджеров во главе с Гиляловым. Впрочем это «остальное» и было самым сложным: добиться подчинения от привыкших к бесконтрольности руководителей завода, замкнуть на себя оптовую продажу бензина, вытеснив мелких перекупщиков, а в перспективе – овладеть и розничной торговлей, то есть бензозаправками.

Гилялов оказался человеком слова: планы эти начали понемногу реализовываться. Причем, вопреки ожиданиям, – без громких криминальных разборок. Если не считать таковыми несколько таинственных, пришедшихся очень кстати смертей. Как-то незаметно удалось «развести» строптивое заводское начальство и очистить сбыт от присосавшихся «диллеров». Теперь, спустя три года после создания, ГНК прочно встала на ноги, замкнув на себя все денежные потоки. Удалось договориться и о систематических поставках нефти на завод. Но здесь образовался замкнутый круг: устаревшее, к тому же обветшавшее заводское оборудование не справлялось с увеличением объемов, а без увеличения объемов монополизировать рынок было невозможно. При этом даже самая незначительная реконструкция требовала – по скромным прикидкам – порядка пятидесяти миллионов долларов. Деньги на это мэр Москвы, хоть и покровительствовал своему детищу, выдать категорически отказался, предложив взять кредит в коммерческом банке.

Когда вымирают динозавры, гигантами назначают мамонтов. После краха в девяносто восьмом году банковских монстров крупнейшим из числа оставшихся неожиданно оказался банк «Орбита». К нему и обратилась ГНК с просьбой о заеме. Тогда-то Коломнин, отвечающий в банке за возврат кредитов, впервые близко познакомился с компанией. И прежде всего – с первым ее вице-президентом Вячеславом Вячеславовичем Четвериком. Именно этот человек, спрятанный за сутулой спиной бывшего замминистра, прокладывал стратегический курс, позволивший ГНК стать крупным нефтяным игроком не только на московском, но и на российском небосклоне.

В общении Четверик оказался человеком чрезвычайно обаятельным. Округлое, подвижное лицо Слав Славыча излучало неизменную ровную доброжелательность и удивительную открытость. При первом же знакомстве он как-то естественно перешел на ты и темпераментно, увлекаясь, принялся посвящать Коломнина в планы компании, то и дело подбегая к бесчисленным графикам и схемам, развешанным по стенам. Планов оказалось громадье, и выглядели бы они чистой утопией, если бы не бешеная вера самого Слав Славыча. Причем Четверик не просто повествовал, а втягивал собеседника в обсуждение, добиваясь от него возражений, на которые тут же искал контраргументы. Каждого нового знакомого он использовал как полигон для подгонки собственных идей. И одновременно стремился обратить в своего единомышленника. Во всяком случае на кредитном комитете Коломнин поддержал вице-президента Ознобихина, ратовавшего за выдачу пятидесяти миллионов долларов. Но поставил жесткие условия: деньги выдавать не сразу, а по частям – траншами. И только после того, как ГНК переведет в банк все счета и представит поручительство нефтеперерабатывающего завода, – единственно надежное обеспечение, покрывавшее банковские риски.

Присутствовавший на комитете Четверик условия эти принял безоговорочно.

Но с тех пор прошли дни, недели, месяцы. Банк выдавал миллион за миллионом, а предоставление поручительства завода под всякими предлогами оттягивалось. Похоже, добившись своего, хитрец Четверик решил придержать поручительство под дополнительные кредиты из других банков. А значит, по мнению Коломнина, оказался элементарным кидалой. О чем взъярившийся шеф банковской безопасности и собрался ему сообщить – глаза в глаза. Но не сообщил. Потому что застать Четверика на месте отныне стало невозможным. Попытался Коломнин воздействовать на руководителей ГНК через главного их лоббиста – Ознобихина. Тот только отмахнулся: отдадут, никуда не денутся.

Вообще интересное сложилось распределение ролей между вице-президентом банка по работе с корпоративными клиентами Ознобихиным и начальником управления экономической безопасности Коломниным. Первый привлекал на обслуживание клиентуру, отчаянно лоббируя выдачу им рискованных кредитов, а второй, постоянно этому противившийся, становился крайним при возникновении проблем с возвратом. – Имей в виду, Коля, – пробурчал Коломнин. – Если к нашему возвращению твой дружок Четверик не представит наконец поручительство, насмерть встану, но больше ни одного доллара не получат.

– Господи! Спаси меня и помилуй от такого товарища! – простонал Ознобихин. – Кто о чем! Опомнись, Серега! Ты за десять тысяч километров от Москвы. И чем у тебя башка забита? О бабах надо думать, дорогой. О бабах!

– И все равно! Понадобится, к президенту пойду, – понимая, что разговор и в самом деле затеян некстати, но не умея прерваться на полуслове, добил Коломнин. Он приподнялся, выискивая продавцов пива и креветок, – пора было обедать.

– Ну, и получишь еще раз по сусалам! – теперь уже «завелся» Ознобихин. – Пойми своей упрямой бычьей башкой – нельзя к вип-клиенту подходить с обычными мерками. Тут стратегический полет! Перспективу «прорюхать» важно. На одних оборотах сколько заработаем!

– Да ни шиша! Обороты на наших счетах до сих пор нулевые.

– Так будут! Не всё сразу, – не смутился Ознобихин. – Главное, повторяю, перспектива. Они уже сегодня половину московского нефтяного рынка окучивают, а скоро весь покроют. И потом не забывай, чья компания. За ними Лужков. Там инвестиционная программа на пятьсот миллионов корячится! Заметил, как поморщился Коломнин.

– Да, да. Я сам подпись мэра видел. Стратегическая дружба с Москвой, она, знаешь, больших денег стоит. Ну, откажем мы им сейчас в очередном транше. И что дальше? Пойдут и перекредитуются в другом банке. А где мы останемся? И обороты, и инвестиции, – всё разом потеряем.

Коломнин почувствовал шевеление поблизости: пристроившийся на соседнем шезлонге молоденький юрист филиала «На Маросейке» Павел Маковей давно уже посапывал носом, ища случая вмешаться. Наконец, решился.

– А я с Сергей Викторовичем согласен. Нельзя позволять клиенту, каким бы он раскрутым ни был, себя шантажировать. Пообещал поручительство – будь добр, отдай, – от осознания собственной дерзости на щеках его сквозь пленку загара проступили розовые кружки.

– Ты ещё откуда взялся! – возмутился Ознобихин. – Каждый шкет будет в разговоры старших вмешиваться. Вот дам щелбана!

И на полном серьезе потянулся кулаком, так что длиннющий и угловатый, будто складной школьный метр, Маковей едва успел сигануть в сторону.

Коломнин едва сдержал улыбку. К двадцатипятилетнему Маковею он относился с особой симпатией. В отличие от прочих банковских юристов Павел активно трудился по возврату кредитов и даже наработал собственную технологию взыскания задолженности с помощью судебных приставов. И по возвращении из Тайланда Коломнин планировал забрать смышленого парнишку в свое подразделение. Спасшийся от Ознобихинской лапы Маковей обхватил своей худой и цепкой, словно садовая тяпка, ладонью валявшийся на песке волейбольный мяч и потянул к воде двадцатидвухлетнюю кредитницу из филиала «Марьинский» Катеньку Целик, за которой на глазах у группы настойчиво ухаживал. Впрочем, безуспешно: занозистая Катенька до неприличия откровенно изгалялась над неказистым ухажером и оставалось поражаться долготерпению трогательно влюбленного Маковея.

– Ништяк! – Ознобихин повел плотоядным глазом по пышной Катенькиной фигуре. Примирительно подтолкнул локтем приятеля. – Вечерком отвезу тебя на эротический массаж. Может, хоть там о кредитах забудешь! А пока предлагаю рвануть на водных мотоциклах!

– Это дело! – Коломнин решительно выбросился из шезлонга и тут же заметил на себе несколько брошенных искоса женских взглядов.

Коломнин относился к тому редкому типу мужчин, что с возрастом обретают особую притягательность, будто покрытая патиной бронза. В свои сорок два года был по-прежнему подтянут, жесткие курчавые волосы намертво вцепились в голову и не уступили залысинам ни сантиметра. В мягко ироничном, с упрямо сведенными губами лице его женщинам виделась некая невысказанная печаль – знак способности глубоко переживать. И хотя служебных романов за ним замечено не было, снисходительная молва и это относила ему в плюс: мужчина, умеющий скрывать отношения, – мечта любой женщины. В то, что этих романов попросту не существовало, никто не верил. Главной уликой здесь виделась расщелина меж пенящимися передними зубами, – несомненный признак повышенной сексуальности.

«Вот тут-то они и лопухаются», – тоскливо позлорадствовал Коломнин. Отношения с супругой за последние годы зашли в такой безнадежный тупик, что даже воспоминание о ней перетряхивало Коломнина, будто при звуке ножа, скребущего по сковородке. В этом году исполнялось двадцать лет их браку. Лишь два-три из них можно было бы назвать счастливыми. Да и то скорее такими они кажутся на фоне последнего, совсем уж паскудного десятилетия. Друзей и сослуживцев домой он давно не приглашал. Последним Коломнина во время болезни навестил его заместитель Лавренцов. И как раз попал под нервическое состояние супруги. «За что ж вы так друг друга-то изводите? – поразился он. – Гляди, инфаркт, он промеж вас бродит». А в самом деле, за что? Свою вину перед женой Коломнин осознавал доподлинно. Вина его была серьезна и неизгладима: не любил он ее. И понял это еще до брака. Но тут узналось о беременности. Взыграло чувство долга. Решил, что притерпится. Не притерпелось. Потому что и гордая Галина, поднесшая себя вихрастому оперу ОБХСС как подарок судьбы, быстро почувствовала, что женились на ней из жалости. И, уязвленная, не простила. В ней словно жили две женщины. Первая – мечтательная, порывистая. Вторая – вспыльчивая, беспричинно раздражительная. К сожалению, с возрастом первой становилось все меньше, второй все больше. И это стало необратимым. Одно случайное слово, неловкий жест, упавшая с вешалки шляпа, – все становилось искрой, воспламенявшей Галину Геннадьевну лютой, необъяснимой со стороны неприязнью к супругу. Да и сам он не мог, как прежде, сдерживаться и часами отмалчиваться среди потока упреков. Вот так и просуществовали они эти двадцать лет, отнимая их друг у друга. Зачем? Тоже хороший вопрос. Дети выросли. Сыну-студенту двадцать первый. Да и дочь, перейдя в восьмой класс, все чаще поглядывает на родителей с эдаким насмешливым недоумением. В последние пару лет они с женой, кажется, и вовсе перестали спать в одной постели. Возможно, за эти годы у нее были любовники. Хотя бы чтоб отомстить. Такой уж характер! А вот за мужа она не тревожилась. Легко отпускала в бесконечные поездки. И даже, как теперь, – в отпуск. Потому что изучила его лучше, чем сам он себя. И знала это его основное качество, ставшее проклятием, – постоянство. Не получались у него, как у других, легкие, дабы потешить плоть, скользящие связи. Сидело что-то внутри и – не пущало. Как любит пошутить Лавренцов, мужской член – это тот же самый кран. Если не работает, то ржавеет или хиреет. Должно быть, безнадежно захирел.

– Да брось переживать, Серега, прорвемся! – Ознобихин с размаху шлепнул его по плечу, и Коломнин, встряхнувшись, обнаружил себя застывшим у воды. Причину остолбенелости его Николай понял по-своему, решив, что тот продолжает переживать последнюю стычку. – Я тебе мудрое слово скажу, а ты послушай. То, что ты за банк болеешь, про то все знают. Но при этом нужно сохранять как бы чуть-чуть люфт. Понимаешь?

– Нет.

– Вот в этом твоя проблема. Потому что банк и бизнес вообще – это все-таки не совсем жизнь. Это чуть-чуть игра. Вроде как в футбол гоняем: пыхтим, толкаемся, чтоб победить. Ноги друг другу в азарте отрываем. А потом дзинь – матч закончился. Обнялись и пошли вместе пивка попить. Без обид. А ты сам сердце рвешь и других мордуешь. Можно ведь нормалек существовать: поляны для всех хватит. А можно и – лоб в лоб, – Ознобихин жестом приказал одному из тайцев подогнать к нему мотоцикл. – Ну, что, сгоняем на пари?

– Запросто, – Коломнин в свою очередь оседлал соседний транспорт.

– И я! И я! – послышалось сзади.

Прыгая меж шезлонгов, к ним поспешала Катенька Целик.

– Возьмите меня! – закричала она в нетерпении.

– Катюш, так мы вроде в мяч собирались! – оттопыренная нижняя губа Маковея задрожала от очередной обиды.

– Отвянь с глупостями! – отрубила Катенька.

– Ладно, запрыгивай, коза, – Ознобихин предвкушающе подвинулся.

– Нет! Я с Сергей Викторовичем, – не дожидаясь согласия, Катенька обхватила Коломнина за талию, прижалась, – что там тайка?

– Тогда держись, – Коломнин первым крутнул ручку, так что мотоцикл едва не встал на дыбы и – рванул с места на глубину. Паралельным курсом разгонялся Ознобихин.

Оторвавшись от берега, Коломнин резким движением на полной скорости рванул руль влево. Взвизгнула изготовившаяся свалиться в воду Катенька. Но мотоцикл вместо того, чтоб перевернуться, развернулся на девяносто градусов и послушно застыл на месте.

– Пошли! – закричал Коломнин и с новой силой крутнул ручку, разгоняя мотоцикл вдоль побережья.

– Боюсь! Сереженька, боюсь! – как бы в упоении вырвалось у Катеньки.

В упоение это он не поверил. Целик, мечтавшая вырваться из филиала, уже дважды просила Коломнина взять ее к себе. Но получала отказ. Похоже, бойкая Катенька решилась заслужить перевод иным способом. Во всяком случае включения в тургруппу она добилась, узнав, что едет начальник УЭБ.

Облепленный брызгами, Коломнин несся по водной глади, зажмурившись от нарастающего наслаждения. Упоение скоростью выметало из него колющие воспоминания о московских неурядицах.

Вскрик сзади, на сей раз неподдельный, заставил открыть глаза. Из-за его спины рука Кати показывала вперед. Навстречу, метрах в двухстах, несся Ознобихин. Поначалу Коломнин собрался, как и положено, отвернуть. Но в улыбочке Ознобихина почудилось ему нечто особое, как бы продолжающее последнюю фразу. Был в ней вызов – «лоб в лоб». И не принять его Коломнин не мог. А потому, крепче вцепившись в руль, он выравнял курс и еще прибавил газу. В свою очередь и Ознобихин, дотоле игравшийся, сузил глаза и поерзал на сидении, устраиваясь понадежней.

Машины понеслись друг на друга с удвоенной скоростью.

Сто. Пятьдесят! Сорок метров!!

– Пора! – Катенька неуверенно потрепала Коломнина по спине. – Пора же! Это вы что, так шутите?!.. Господи! Да вы же психи… Не-ет!

Привстав, Катенька дотянулась до руля и с силой дернула его влево, так что мотоцикл развернуло боком. Налетевший в следующую секунду Ознобихин опрокинул его носом, а сам, хоть и с трудом, выровнял собственную машину. Победно вскинув кулак, сделал круг почета вблизи поверженных, барахтающихся противников и, полный торжества, устремился к берегу.

Коломнин вскарабкался вновь на мотоцикл, мрачно втянул Катеньку.

– Ну, вы оба… – сквозь зубы приготовилась она высказать наболевшее. Но что-то остановило ее. И после паузы совсем другим, обволакивающим голосом закончила. – Мальчишки! Какие же вы еще мальчишки.

Желание кататься пропало, и, раздосадованный поражением, Коломнин направился к берегу. Там, вокруг машины Ознобихина, столпилось с десяток тайцев.

– Ты представляешь, какие гниды, – обрадовался его появлению Ознобихин. – Требуют с меня пятьсот долларов. Поломку, видишь ли, обнаружили. Так для того и техника, чтоб ломаться.

В самом деле на носу его мотоцикла была заметна небольшая вмятина, в которую и тыкали энергично пальцами возбужденные тайцы. Они подбежали и к мотоциклу Коломнина, но, как ни странно, на нем ничего не обнаружили.

– Чего делать-то будем? Может, пополам заплатим? Все-таки оба начудили.

Коломнин присел подле вмятины, провел по ней пальцем. – Ты как будто английским свободно владеешь. Так вот переведи этим крахоборам, что из уважения к их стране мы готовы заплатить огромадные деньжищи – один доллар. Даже два. В фонд развития Тайланда. Пусть на них флот построят… Чего смотришь? Переводи.

Едва обалдевший Ознобихин закончил английскую фразу, над пляжем взметнулся вопль негодования и даже – невиданное дело – тайцы принялись хватать Коломнина за руки.

– А ну брысь! – потребовал тот. – А то вообще не получите. Вмятине этой не меньше чем две недели. Переведи!

Раздвинул два пальца, дважды тряхнул и веско произнес:

– Короче, базар закрываю. Либо «ту», либо – я их пошлю к… – скосился на внимающую Катеньку. – Этого можешь не переводить.

Не теряя слов попусту, он шагнул в сторону шезлонга. Но тут же был окружен заново. Среди непонятных фраз, что выкрикивали тайцы, он разобрал на этот раз словечко «полиц».

– Грозят полицию вызвать, – пролепетал подбежавший Маковей.

– А давай! – внезапно обрадовался Коломнин. – Чего в самом деле воду толочь. Вызывай! Я сам ай эм рашен полисмен! Давай вызывай! Вон туда, к моему шезлонгу. А вас всех в камеру за мошенничество пересажаем. Хочу полицию!

Решительно раздвинув обескураженных тайцев, он отправился прочь.

Перехватил его метров через пять Ознобихин.

– Ты чего, опешил? Нам только в полицию залететь не хватало. Лучше отдать деньги.

– Так я всегда. По доллару с брата. Да не журись, Коля! Ты думаешь, им нужен скандал? Это они так бизнес делают. Через десяток минут на попытный пойдут.

В самом деле толпа вокруг задержавшегося Маковея заметно поредела. А оставшиеся хоть и жестикулировали энергично, но без прежней уверенности, то и дело оглядываясь на странного русского.

Через короткое время вернувшийся Пашенька с торжеством сообщил, что «уронил» тайцев до пятидесяти долларов, так что инцидент можно считать исчерпанным.

– Молодец! Смышленый мальчик, – облегченно одобрил Ознобихин, залезая в карман шорт.

– Сэр! С вас двадцать пять, – бросил он дремлющему Коломнину.

– Я же сказал: два за всё. А то и этого не дам, – не раскрывая глаз, отчеканил тот.

– Теперь я за банковскую безопасность окончательно спокоен, – Ознобихин передал Маковею собственный полтинник. – Вот так и на кредитном комитете с тобой спорить – себе дороже.


Тем же вечером Ознобихин повез товарища на сеанс тайского эротического массажа, о котором еще в самолете вспоминал с придыханием.

В жужжащем бесчисленными вентиляторами вестибюльчике навстречу вошедшим поспешил одетый в белую рубаху таец. Лицо его при виде гостей наполнилось таким благоговением, что Коломнин на всякий случай оглянулся, не спутал ли. Но нет! С бесконечными поклонами и ужимками посетители были препровождены в плетеные кресла, расположенные почему-то перед плотным занавесом. На столике, на расстоянии протянутой руки, стояли приготовленные напитки в причудливых, в форме змеи кувшинах. Убедившись, что гостям удобно, менеджер сально заулыбался и нажал на пульт – занавес двинулся в сторону, открыв звуконепроницаемое стекло, за которым внезапно обнаружились рассевшиеся по скамеечкам полуобнаженные «массажистки» – человек двадцать. Движение занавеса поймало их в минуту расслабленности. Группка в углу лениво переругивалась; одна из сидящих, откровенно позевывая, чесала себе ступни. Но уже в следующую секунду, прежде чем стекло полностью открылось, все они приняли соблазнительные позы и зазывно замахали ручками.

– Как тебе это пиршество? – впившийся в экран Ознобихин подтолкнул локтем смущенного приятеля. – Так бы всех сразу…Эй, абориген! Мне во-он ту бойкую канареечку!

Менеджер сделал знак. Выбранная девушка, поклонившись в знак благодарности, ушла в глубину. Поднялся и Ознобихин.

– Через час встретимся. Если очень утешит, можешь дать лично девочке десять долларов. Но только, чтоб постаралась.

Поощрительно хохотнув, он удалился. Менеджер продолжал терпеливо ждать выбора второго гостя. Коломнину сделалось отчего-то неуютно. Будто не он выбирал барышню для развлечений, а его оценивали расположившиеся за стеклом двадцать пар девичьих глаз.

Понимая, что пауза неприлично затягивается, он ткнул в сторону девушки в запахнутом халатике, единственной, не искавшей внимания клиента.

Выбор был сделан. К креслу тотчас подошла одетая в кимоно служительница и с поклоном предложила следовать за ней. Нельзя сказать, что комнатка, куда препроводили клиента, была чрезмерно меблирована. Скорее мебели не было вовсе, если не считать за таковую вешалку, массажный, укрытый простынкой стол и ванную с душем. Все это отчего-то напомнило Коломнину кабинет райполиклиники, где два года назад ему делали колоскопию. Вошедшую следом избранницу сопровождала еще одна тайка, выжидательно остановившаяся перед гостем.

– Мистер! Спик инглиш?

– Да нет. Русский я, – растерялся Коломнин. Обидевшись на собственное смущение, выпалил. – По-русски! По-русски тренироваться пора.

– О! Рашен мэн. Дринк? – намекающе подсказала массажистка.

– Дринк? Да. Йес. Водки. Стакан.

– О! Рашен водка, – официантка вышла и тут же вернулась с подносом, на котором стояли два бокала, – будто из-за двери вытащила. Дождавшись, когда Коломнин подаст ей деньги, она выдавилась задом, оставив «новобрачных» вдвоем, – все с той же сальной улыбочкой на губах.

– Да! Вот такие дела, – пробормотал Коломнин, с тоской наблюдая, как массажистка открыла воду в ванной и, не переставая улыбаться, шагнула к клиенту. Скользящим движением плеч сбросила с себя халатик и оказалась худенькой, узкобедрой, словно четырнадцатилетняя девочка. С личиком, привычно сведенным в гримасу желания, потянулась к нему и принялась ловко освобождать от одежды.

– Полагаешь, пора? – пролепетал Коломнин. Он проследил взглядом за сползшими вниз шортами. Не на что там было смотреть. – Ну, не суетись, басурманка. Давай хоть дрынкнем сначала.

С усилием освободившись от обволакивающих ручек, Коломнин шагнул к столику и решительно оглоушил бокал. После чего, выдохнув, повернулся к ошеломленной массажистке и решительно махнул рукой:

– Ладно, чему быть, того не миновать. Делай свое дело.

Он послушно проследовал в наполнившуюся ванну. Мытье, составлявшее первую часть ритуала, показалось даже приятно. Во всяком случае ласковые прикосновения губки и девичьих пальчиков вызвали умиротворение.

Потом девушка уложилав распаренного клиента на массажный стол и принялась обмываться сама. Делала она это сноровисто, сосредоточенная на чем-то своем. И только время от времени, поймав на себе мужской взгляд, спохватывалась, прикрывала страстно глаза и принималась тереть губкой промежность, делая при этом вращательные движения бедрами и томно постанывая.

Коломнин лежал на массажном столике и уныло вызывал в памяти какие-то возбуждающие ассоциации. Но почему-то больше ощущал себя больным, лежащим на операционном столе в ожидании умывающегося хирурга.

Когда массажистка вылезла наконец из ванны и, перебирая худенькими ножками, направилась к нему, Коломнин закрыл глаза и глубоко, обреченно вздохнул.

Впрочем, все оказалось не так и сумрачно. Быстрыми и неожиданно сильными пальцами она пропальпировала его сначала со спины, а затем, перевернув, принялась за грудь, так что Коломнин начал ощущать некое подобие истомы. Вслед за тем массажистка решительным движением сама запрыгнула на мужское тело и принялась тереться об него маленькими грудками. При этом прикосновение к жестким волосам оказалось ей заметно приятно, и она увеличила амплитуду движения, медленно сползая к животу и усиленно вращая ловким задиком.

Губы ее коснулись ложбинки пупка, язычок проник внутрь. Она чуть застонала и скользнула еще ниже. Теперь язык ее задвигался вдоль гениталий. Стоны сделались громче. Возбуждение ее все усиливалось и казалось неподдельным. Она даже замотала головой, будто теряя контроль над собой. Скованность Коломнина начала разрушаться. Нарастающее ответное желание заполняло его. И тут случайно заметил, что в то самое время, как тело девушки содрогалось от неконтролируемых конвульсий, правая ручка с механической неспешностью освобождала от целлофана приготовленный презерватив.

Разом вернулась опустошенность. Коломнин скосился вниз, вдоль своего тела. Увы! Жизни там не было и больше не намечалось.

Выдохнув, он высвободился и решительно спустил ноги вниз.

– Все! Сэнкью.

– Мистер! Мистер, проблем? – всполошилась перепуганная девушка. Природа ее испуга была понятна, – массажистка, не сумевшая ублажить клиента, расписывается в собственной профнепригодности.

– Гут! Зер гут! Все о, кэй! Мерси, – тараторя, Коломнин суетливо натянул на себя шорты, перебросил через плечо маечку.

Лицо девочки, несмотря на привычку скрывать чувства, было полно изумления.

– Молодец, умеешь, – он всунул в потную ладошку подвернувшуюся двадцатку. Поколебавшись, хватил второй фужер водки. – Извини, старушка. Май проблем. Как это? Ай хев проблем потеншен. Бай! Он сделал на прощание разухабистый жест рукой.

На первом этаже, куда Коломнин спустился, на диване, напротив открытого экрана, оживленно переговаривались несколько иностранцев. Среди прочих массажисток он заметил и свою «подружку», успевшую вернуться на место, – простоев в работе быть не должно.

Мимо сновали разносившие напитки официантки. И ему казалось, что они косились на него с брезгливым сочувствием. Как на тяжело и постыдно больного.

Лишь через полчаса вывалился разморенный Ознобихин.

– Ну-с! С крещением! – приобнял он приятеля. – Умеют папуаски. Ты-то как? – Ничего вроде, – невнятно пробормотал Коломнин. Врал он скверно. Но и признаваться в несостоятельности было стыдно.

– И ты прав! По большому счету совсем не то, что прежде. У двери им пришлось посторониться, пропуская большую группу немцев. Ознобихин проводил их глазами.

– А что поделать? Конвейер. Если б ты знал, как здесь работали клиента еще пять лет назад. И сравни, что делается теперь. Пропала подлинность. Истинная страсть, нежность. Какая-то, знаешь, механичность появилась. Все лучшее проклятая немчура опоганила, – вздохнул он так, как вздыхаем мы при воспоминании об утраченных чистоте и невинности. – Но если ты думаешь, что экзотическая программа Николая Ознобихина закончена, то ты не ценишь своего друга. Сейчас такое покажу, – закачаешься!

При мысли, что придется пережить что-то подобное, Коломнин и в самом деле едва не закачался. Но, единожды решившись пройти по экзотическому кругу, приготовился терпеть дальше.

Скоро Ознобихин, проворно ориентируясь среди улочек ночной Поттайи, шмыгнул в переулок и по винтовой лестнице принялся карабкаться к входной двери, над которой выделялось аляпистое панно с нарисованной обнаженной тайкой.

Заведение оказалось «крутым» вариантом стриптиз-шоу.

В небольшом затемненном помещении вокруг помоста за столиками угадывались редкие группки посетителей, а в центре ярко освещенного, гулкого, словно барабан, круга, изогнувшись назад и присев на собственные пятки, что-то демонстрировала обнаженная стриптизерша.

Они протиснулись за свободный столик, с которого особенно хорошо была видна суть представления. Коломнин, приготовившийся присесть, разглядел эту суть и, непроизвольно перетряхнувшись, перебрался на стул, стоящий к помосту спиной. Постаравшись впрочем, чтоб это не выглядело демонстративным.

Девушка курила влагалищем. Судя по разбросанным вокруг бутылкам и яйцам, шла демонстрация нетрадиционных возможностей женских гениталий.

– Погоди! Она еще жопой сигару выкурит! – азартно поообещал Ознобихин, подняв вверх два пальца и оглядываясь вокруг в поисках официанта.

И тут из темноты зала поднялась еще одна рука и приветливо помахала.

Ознобихин всмотрелся. – Не может быть! Где бы встретиться! Я всегда говорил: земной шар тесен, как коммуналка, – пробормотал он, поднимаясь. Из-за дальнего столика навстречу шагнула какая-то женщина.

До Коломнина донеслись звуки поцелуев, глуховатый женский голос, перебиваемый Ознобихинскими вскриками, беззаботный, оскольчатый смех. После короткого обмена репликами оба направились к их столику.

Привлеченный необычным смехом, Коломнин вглядывался в выступающую из темноты женщину лет тридцати, возвышающуюся на полголовы над приземистым Ознобихиным. Взмокшие соломенные волосы под воздействием бесчисленных вентиляторов, казалось, клубились вокруг слегка вытянутого, покрытого тонкой пленкой загара лица. Правая, окольцованная браслетом рука придерживала норовящий взлететь ситцевый сарафанчик. Черты лица ее не были идеально вычерченными. Но сама неправильность эта, наряду с порывистостью жестов, и составляли ее несомненное очарование. Во всяком случае для Коломнина. То ли этот смех так подействовал, то ли театральное, какое-то мистическое возникновение из темноты, – но он не мог заставить себя отвести от нее взгляд.

– Еще один, – констатировал Ознобихин, отодвигая для гостьи стул с видом на подиум. – Прошу знакомиться. Моя старая и добрая …

– Что значит старая? Слова-то выбирай. Лариса, – она протянула ладошку, весело созерцая растерянность нового знакомого.

– Коломнин…То есть Сергей Викторович. В смысле – Сережа.

– Страшный человек, – счел нужным дополнить информацию Ознобихин. – Ты не гляди, что он тут перед тобой заикается. В банке от него другие заиками становятся.

– Да будет врать-то, – теряясь под ее любопытным взглядом, буркнул Коломнин. Не желая мешать нечаянной встрече, развернулся к помосту, где к тому времени рядом с первой появилась вторая стриптизерша. Улегшись на ковер впритирку, обе как бы играли в своеобразный волейбол: передавали друг другу влагалищами куриные яйца. Одна выдавливала их из себя, вторая – тут же всасывала.

Ознобихин с Ларисой сумбурно, как бывает при внезапных встречах, переговаривались, перебивали в нетерпении один другого и бесконечно упоминали общих знакомых. Из коротких реплик выяснилось, что Лариса отдыхает в составе группы откуда-то из Сибири, где, очевидно, и проживает.

Коломнину нестерпимо захотелось еще раз увидеть ее профиль. Особенно – завораживающие своей странностью голубые глаза. Вроде бы лучащиеся радостью и в то же время как бы отгороженные от мира. Будто бы какая-то часть ее организма веселилась, а другая, где-то в глубине, за этим весельем иронически подсматривала. Надеясь, что о нем забыли, он потихонечку, воровато скосился. И – поймал встречный, откровенно подначивающий взгляд. Смущенный, хотел вновь отвернуться. Но Ознобихин как раз отвлекся, захваченный происходящим на помосте.

– Скажите, а почему вы пересели спиной? – вдруг спросила Лариса.

– Да так… лицом к вентилятору, – кое-как нашелся Коломнин.

Ее смех подчеркнул нелепость ответа.

– Знаете, мне тоже не нравится. Заманили на экзотику, а как-то…

– Унизительно это.

– Да, пожалуй, – она будто удивилась неожиданно точному определению. – И уйти неудобно.

– Так давайте вместе, – брякнул он. Теряясь от собственной дерзости, поспешно исправился. – Я без задней мысли.

– А жаль, – у нее было какое-то угнетающее свойство подчеркивать его неловкость. – Имейте в виду: ничто так не обижает женщину, как ухаживание без задней мысли.

И сама же рассмеялась. Коломнин нахмурился. Он не обиделся, нет. С того момента, как эта женщина возникла из темноты, он разом признал ее власть над собой. Просто ощущал собственную безнадежную мешковатость.

– Скажем прямо, не Цицерон, – Ознобихин, оказывается, хоть и краем уха, но прислушивался к несвязному их диалогу. – Но хочу заметить, Лара, что Сергей Викторович относится к той редчайшей категории, кто, неясно выражая, все-таки ясно мыслит. Так что – не спеши с выводами.

– Хорошо, не буду. Тем более есть время присмотреться. Сергей Викторович только что предложил похитить меня отсюда.

– Я?! – Коломнин смешался.

– И я его предложение приняла.

– То есть мы уходим? – Ознобихин с сожалением оторвал взгляд от помоста.

– МЫ уходим, – поднявшаяся Лариса придержала его за плечи. – А ты, Коленька, оставайся. Не лишай себя райского наслаждения.

– Но – после стольких лет…Не можем же вот так – разбежаться. И потом – твоя группа? – он кивнул в сторону темного угла.

– Черт с ними. Надоели. А с тобой еще увидимся. Тем более ты теперь будешь знать, где я обитаю. Надеюсь, Сергей проводит меня до отеля?

Коломнин, в горле которого пересохло, посмотрел на Ознобихина.

В вальяжном поощрительном жесте Николая перемешались обескураженность и досада.


Прогулка не заладилась. Поначалу Коломнин пытался на легкие реплики Ларисы отвечать так же небрежно и остроумно. Но непреодолимая стеснительность навалилась и смяла его, будто школьника на первом свидании.

Примолкла и оживленная поначалу Лариса. Через узенький глухой переулок они вышли на одну из центральных улиц, уставленную бесчисленными барными стойками, возле которых на табуреточках поджидали клиентов проститутки. Коломнин помахал им рукой. Радушные тайки, пересмеиваясь, призывно замахали в ответ.

– С ними у вас получается бодрее, – отреагировала Лариса.

– Да. С ними я само остроумие, – совсем уж некстати брякнул Коломнин.

Странно глянув, она чуть покачала головой.

В давящем, безысходном молчании по праздничной, переполненной отдыхающими набережной добрались они до отеля с неоновыми буквами на крыше – «Холидей». Здесь Лариса остановилась.

– Ну что ж, похоже, ваши муки кончились, – она протянула руку. – Благодарю за доставленное удовольствие. Давно не приходилось гулять с таким занимательным рассказчиком. Скажите, вас прежде не упрекали в болтливости?

Пунцовый Коломнин лишь мотнул головой.

Лариса хмыкнула:

– Кстати, вы в самом деле редкий мужчина. За все время ни разу не скосились ни на одну из встречных женщин.

– Правда? Вообще-то я их не заметил, – удрученно признался Коломнин.

– Ну что за прелесть? В кои веки сделал женщине роскошный комплимент и даже не понял этого!

Она улыбнулась проходившему молоденькому узкобедрому юноше с карликовым пуделем на поводке. Тот тотчас взбодрился орлом и, пройдя несколько шагов, остановился в нерешительности. Коломнина словно кольнуло изнутри: – Приехали отвлечься от семейных проблем?

– По счастью, не с вами, – глаза Ларисы заледенели. Резко повернувшись, шагнула к отелю.

Округлые, будто кегли, ножки ее, простучали по брусчатке прощальный марш. Швейцар услужливо распахнул дверь.

Незадачливый, ненавидящий себя ухажер остался в одиночестве среди бушующей толпы.

– Да и черт с ней! Одному спокойней, – неприязненно сообщил он юнцу. – Или, может, не согласен? – Йес, йес, сэр, – подхватив собачку, тот метнулся через дорогу.


Коломнин брел по залитой светом, наполненной гулом прибоя набережной, под пальмами, укутанными в рассыпчатые гирлянды, мимо полыхающих магазинчиков с бижутерией и фруктовых лотков с разноцветными, упакованными, будто елочные шары, плодами. Лампочки на фонарных столбах свисали гроздьями переспелых слив. Шел, натыкаясь на праздничных людей, то и дело встряхивая в отчаянии головой. Память упорно возвращала его к разговору с Ларисой, оживляя произнесенные им квелые, некстати фразы или, напротив, непроизнесенные напрашивавшиеся ударные реплики, которые, быть может, заставили бы Ларису взглянуть на него хоть с каким-то интересом. Мозг его услужливо напомнил последнюю фразу, что выпалил он при прощании. Верх бестактности: упрекнуть в жизнерадостности женщину, что всю дорогу пыталась вести разговор за себя и за того увальня, что навязался ей в попутчики. И в чем обвинил? Что к тридцати годам не разучилась улыбаться? Так то не заржавеет. Во всяком случае знакомство с подобным Коломниным жизнерадостности явно не добавит.

Застонав, он ткнулся лбом в ближайший столб.

– Вам плохо, Сергей Викторович? – произнесли рядом. Катенька Целик заботливо заглянула в его лицо. Сзади вырисовывалась физиономия Маковея, выражавшая смесь озабоченности и досады. Неожиданная встреча могла испортить его планы на вечер, – как и вся банковская группа, он знал о домогательствах энергичной Целик и – молча мучился.

Похоже, опасения его оказались не напрасны. Катенька цепко подхватила Коломнина под локоть, прижалась томно:

– Я вас весь вечер разыскивала. Хотела в ресторан пригласить. Но теперь уж не отпущу.

– Да. Теперь не отпустим, – безнадежно напомнил о себе Павел.

Нынешнее состояние его было Коломнину понятно как никогда. Он освободился от девичьей опеки, с силой, несмотря на легкое сопротивление, вложил ее руку во взмокшую Пашенькину ладонь:

– Сегодня без меня развлекитесь, ребята.

– Кстати, Павел. Хочу тебя по возвращении к себе в управление забрать. Пора расти над собой. Как? Не возражаешь?

– Так… как скажете, – Маковей и Катенька одновременно запунцовели: он – от счастья, она – от негодования.


В огромном, отполированном, будто каток, холле отеля «Палас ройяль» было, как всегда, многолюдно и суетливо. Прислуга таскала к автобусу составленные чемоданы отъезжающих. В креслах, перед телевизорами, дремали в ожидании размещения вновь прилетевшие. Меж ними с напитками сновали официанты. Из глубины, со стороны кегельбана, доносились звуки катящихся шаров. А прямо по центру зала, подле сказочной избушки, вокруг которой, как обычно, возились дети, вертелась кокетливо вставленная в кадку пышная, неведомо как завезенная сюда елка, – шли рождественские праздники. До российского Нового года оставалась неделя.

Коломнин собирался подняться на этаж, где разместили их тургруппу. Но понял, что уснуть не сможет, и повернул к номеру Ознобихина. Предусмотрительный Николай по приезде быстренько доплатил и снял люкс в дальнем крыле с таким расчетом, чтобы отгородиться от бдительной опеки банковских сплетниц. На первый стук никто не ответил, но Коломнин постучал вторично. Им вдруг овладело нетерпеливое, мазохистское желание рассказать Ознобихину о случившемся, выставив себя на нещадное осмеяние. Желание столь сильное, что он даже в нетерпении прихлопнул по двери ногой.

Наконец, в глубине послышался шорох. С той стороны двери выжидательно задышали.

– Да я это, я! – облегченно выпалил Коломнин.

Номер раскрылся, и в щель просунулся бдительный Колин носик:

– Предупредил бы! Я уж решил, что наше бабье выследило.

Укутанный в японский, расшитый драконами, халат Ознобихин посторонился, пропуская внезапного гостя.

– А я тут пару таечек надыбал. Не удержался, – похвастался он, приоткрыв дверь в дальнюю комнату, где на широкой кровати поверх одеяла оживленно лопотали меж собой две полураздетые девчушки. – Может, присоединишься?

– С меня хватит. Выпить есть?

Ознобихин взглянул пристальней, неспешно открыл наполненный бутылками бар, выбрал джин:

– И как погуляли? Как тебе Лариса?

– Так, хохотушка, – вопреки собственному намерению брякнул Коломнин. – Легко живет.

Рука наливавшего спиртное Ознобихина дрогнула:

– Даже так?

Он поставил на журнальный столик два бокала, всмотрелся в набычившегося приятеля:

– М-да, сильна баба. Это надо – как удар держит. Мужику позавидовать. А тебе по должности положено повнимательней быть.

– То есть?

– То-то что «то есть». Больно мы скоры в суждениях, – Коля неспешно глотнул джину, посмаковал, выдернул из блюда с фруктами крошечную виноградинку и отправил следом. – У этой хохотушки два года назад на пороге квартиры; можно сказать, на ее глазах, киллер расстрелял мужа. Любимого, между прочим. Я его знал. Достойный был мужик. В нефтяном бизнесе крутился. Хороший мой приятель, кстати. Одно время вместе кучковались. Даже общее дело планировали. Только я в банк отдался, а его месяца через два замочили: вроде как в криминал окунулся и чего-то там не поделили. Она за ним как за сейфовской дверью горя не знала. А как погиб, осталась с пятилетней дочерью. И денег – тю-тю. Как не было. Через месяц после его смерти нажралась люминалу. Едва откачали. Свёкр из Сибири приехал. И обеих: невестку и внучку, – к себе забрал. Вот так при нем и выхаживалась – из неживых в едва живые. Это только теперь уломали съездить развеяться. А ты говоришь…

– Я говорю, что я урод! – с чувством сообщил Коломнин. – Кто бы спорил! Хотя мужик ей точно нужен. Аж сочится баба.

– А ты что ж?

– Мне не даст и под пистолетом.

– Потому что друг мужа?

– И это тоже. Словом, без шансов. А вот ты, думал, сумеешь растопить.

Из спальни послышалось напоминающее скрежетание.

– В общем, если хочешь, подожди. Я их с полчасика пошпокаю да выставлю. Еще посидим.

Последней фразы Коломнин не расслышал, как не обратил внимания на то, что исчез Ознобихин. Услышанное ошеломило его. Он наконец понял, что так поразило в этой беззаботной вроде женщине. В ее смеющихся глазах угадывалась наледь. Как ряска на стылой воде, когда первая, едва заметная пленка отгораживает от внешней жизни впавшую в зимнюю спячку реку.

Вышедший через сорок минут Ознобихин не застал в номере ни внезапного гостя, ни початую бутылку джина.


Утром следующего дня, едва встряхнулись от дремы «пляжные» тайцы, на набережной появился всклокоченный невыспавшийся человек. Он уселся на парапет строго напротив отеля «Холидей», что-то непрестанно бормоча про себя. Несмотря на горячечное состояние, он пристально вглядывался в наполняющийся людской поток, потекший от отеля к пляжу. В какой-то момент вздрогнул, очевидно, заметив того, кого высматривал, но вопреки логике не пошел навстречу, а напротив, поспешно спрятался за подвернувшуюся пальму.

Еще с час Сергей Коломнин издали наблюдал за группкой отдыхающих, среди которых была и Лариса. Несколько раз порывался подойти, но всякий раз кто-то из окружающих оказывался поблизости, и он вновь ретировался. И только, когда Лариса в одиночестве направилась к воде, Коломнин решился. Не успев даже надеть сброшенные сланцы, журавлиным шагом перемахнул он горячую песчаную полосу и остановился чуть сзади, перебирая босыми ногами и пытаясь сдержать дыхание. Видимо, неудачно. Потому что женщина встревоженно обернулась.

– Ба! – вяло удивилась она. – Весельчак – балагур. Не нащебетались вчера?

Всмотрелась в его страдающее лицо. Что-то про себя определила.

– Так, понятно! Вижу, здесь подработал Ознобихин. Так вот прошу запомнить, я на отдыхе и никакие утешители мне…

– Вот, – Коломнин выдернул из кармана шорт смятый лист и протянул Ларисе. Она вгляделась в несвязные, отрывистые записи и непонимающе подняла глаза.

– Это веселушки всякие. Я ночью накидал для памяти. Словом, обещаю, буду прямо по темам рассказывать. Все, что захочешь. Ларис, пойдем погуляем, а?

– М-да, – в некоторой растерянности протянула она. – Такое мне еще точно не попадалось.

– Я вообще-то по жизни человек веселый, – заискивающе попытался набить себе цену Коломнин. – С тобой только что-то торможу. Но это, наверное, пройдет. Дня через два-три.

– Еще и стратегическим планированием увлекаетесь, – она с интересом смотрела на странный танец, что исполнял он на песке обожженными ногами, не смея отбежать к воде. – Ладно, разрешаю остудиться и подождать у асфальта. Все равно перезагорала.


Это было странно. Но теперь, когда Коломнин узнал о ней главное, с него как-то сама собой спала вчерашняя одеревенелость. И хоть не заливался соловьем – чего не умел, того не умел, – но стало им легко и свободно, потому что то, что рассказывал один, оказывалось неизменно интересным другому. Вечером отправились они гулять по ночной Поттайе. И Коломнин вдруг разглядел этот город, по которому до того вроде бы и не ходил, – так, шмыгал. А теперь упивался, потому что вся эта сочная экзотика оттеняла Ларису. Они вновь шли мимо бесчисленных барных стоек на душных улицах. Как и вчера, он приветствовал восседающих на табуретах проституток, и те с неизменным радушием махали в ответ, что вызывало веселые, согревающие его душу Ларисины комментарии. Они садились за столик возле ринга для кик-боксинга, на котором молотились, сменяя друг друга, пары боксеров, и Коломнин отмечал, что официант, выслушав Ларисин заказ, выполняет его с особенным удовольствием. Порой он умышленно приотставал, делая вид, что развязался шнурок, и потом нагонял, не сводя глаз с тугих икр. Как-то остановились у лотка с фруктами, и Лариса принялась запоминать экзотические названия, что на ломаном английском выговаривал продавец.

Коломнин же тихонько перешел к цветочнику, у ног которого стояла широкая, словно тазик, корзина с тропическими цветами. Ткнул в нее пальцем. – Ай вонт ту! Хау…как это? Хау матч?

– Ту?! О! Сиксти долларс!

– Сиксти? Это, стало быть? Ван, ту!.. Шестьсот, что ли?!

– Йес, йес! Сиксти!

Коломнин помертвел: ни на что подобное он не рассчитывал. В кармане едва набиралась сотня долларов. Да и, честно говоря, названная сумма превышала всю оставшуюся в отеле наличность.

Но отступать было поздно, – подошедшая Лариса с любопытством прислушивалась к разговору.

– А! Где наша не пропадала?! – Коломнин сорвал с руки «Роллекс», купленный полгода назад с банковской премии: президент банка внушал высшему менеджменту, что часы, наряду с ручкой и галстуком, – лицо банкира. – Вот это стоит девятьсот долларов. Девятьсот, понял?! Отдаю!..Погоди, как девятьсот на твоем поганом языке будет?

Он мог бы не затрудняться. Продавец, затаив дыхание, нетерпеливо тянулся к часам: тайцы давно научились разбираться в дорогих вещах.

– Пойдем отсюда, Сережка! – Лариса подхватила спутника за руку. – Стоит ли тратить сумасшедшие деньги на прихоти?

– Стоит! – упрямо заверил Коломнин. – На тебя – стоит!

Лариса улыбнулась:

– Тогда, раз уж решился, перестань мучиться и дай ему шестьдесят долларов. Уверяю тебя, останется доволен!

Она расхохоталась:

– Языки учить надо, юноша! Сиксти – это как раз шестьдесят. Добавь пять долларов, и цветы доставят прямо ко мне в отель, – она обменялась с разочарованным продавцом несколькими репликами на английском и увлекла кавалера дальше. – А вообще – спасибо.

– За цветы-то? Оно того не стоит.

– За цветы тоже, – Лариса поколебалась. – Расскажу все-таки. Подобное у меня было один раз. Я была студенткой, и меня тогда изо всех сил обаял один аспирант. Всё замуж звал. А я… хоть и нравился, но вертихвостка та еще была. Так что динамила от души. И как-то затащил он меня в меховой салон. Решил подарить шубу. А сам-то, я знала, жил в общаге, помощь от родителей не принимал, хотя все были в курсе, что батюшка вполне при больших деньгах. По ночам какие-то фуры разгружал, чтоб было на что угощать. Единственно – на День рождения перед тем ему отец «девятку» подарил. Перламутр. Тогда это самый писк был. Против машины не устоял – принял. Очень гордился. Хвоста распускал, когда по Москве рассекали. Вот на ней и подъехали. Только не в тот отдел черт его дернул зайти, – в шубах-то не разбирался. Так что примеряла я норку. Смотрелась, видно, удачно. Он аж зарделся:

– Берем!

– Ради Бога! – и выписывают чек на нынешние две тысячи долларов.

А у него, бедолаги, на все-про все триста в заначке.

Я, конечно, снимать шубу. Да и мерила больше, чтоб подурачиться. Гляжу, побелел:

– Сказал, твое. Значит, носи!

Директора истребовал. Документы и ключи от машины вынул:

– Хочу невесте подарок сделать. А мелочь забыл. Если завтра не принесу деньги, тачка твоя!

Пижонство, конечно. Но ты бы видел, как мы уходили! Весь магазин сбежался посмотреть.

– И что? Выкупил?

– Откуда? Я и то уговаривала: у отца попроси. Вышлет.

Так аж зубами заскрипел. Потом на меня посмотрел и расплылся:

– Да и черт с ней, с машиной. Зато как на тебе сидит! Надо обмыть! И тут же на последние заначенные триста баксов всю общагу в ресторан потащил!

– И это был твой муж?

– Да, – тихо подтвердила Лариса. – Ты мне сейчас… что-то вдруг от него.

Коломнин смолчал. Услышанное не показалось ему комплиментом. Как бы хороша ни была копия, она всегда останется лишь слепком с оригинала. Да и масштаб – что говорить – не тот.

Словно угадав его душевное состояние, Лариса благодарно сжала его локоть.


Совсем далеко заполночь, вовсе не чувствуя ног, остановили они знаменитый тук-тук – местное маршрутное такси: крытый минигрузовичок с двумя параллельными скамейками, каждая рассчитанная на пять человек, – и добрались до ее отеля. Коломнин выпрыгнул первым и сразу повернулся помочь. Так что соскочившая следом Лариса невольно оказалась в его объятиях. – Вот только без… – она быстро выставила меж ними ладонь, стараясь, видимо, опередить тем какое-то его движение. Но в следующую долю секунду поняла, что ни о каком движении он и не помышлял, и – рассмеялась: смущенно и чуть раздосадованно.

Быть может, досада ее пропала бы, если б сумела догадаться о том, что происходит внутри неловкого ее ухажера. Коломнин не просто увлекся. Он ошалел. Каждое прикосновение к Ларисе вызывало в нем такое желание, что он едва сдерживался, боясь выдать его и тем оскорбить молодую женщину. Но сдерживаться с каждым днем становилось все трудней. И он изнывал от адской смеси из глубочайшей, пронизывающей нежности и едва подконтрольного желания схватить эту покрывшуюся шоколадной корочкой женщину и не выпускать. В какую-то минуту, во время купания, Лариса, расшалившись, принялась крутиться вокруг него, пытаясь ухватить сзади за плечи, Коломнин, вывернувшись, обхватил ее за талию и, задохнувшись, прижал к себе, неловко тыкаясь губами в мокрые волосы. Он даже успел ощутить ответное подрагивание. Но тут же Лариса с силой оттолкнулась:

– Никогда! Чтоб никогда! Или… пойми.

– Я не хотел. Я думал… – Коломнин обескураженно поплелся к берегу.

Через минуту Лариса тихо присела рядышком:

– Ты извини меня, Сережа! Я, конечно, дура. Но – я не могу. Понимаешь? Мне до сих пор ночами муж снится. И если тебе совсем в тягость, то… – она облизнула губы. – Может, лучше не надо себя мучить. Разойдемся и …

– Ну что ж! – Коломнин резко повернулся.

Он увидел испуганные ее глаза, и приготовленные слова про то, что муж ее давно мертв и нельзя жить воспоминаниями, а сам он все-таки мужчина и не может не думать о ней как о женщине, сами собой проглотились.

– Ничего, Лариса. Можно и просто… Раз уж так сложилось, – он зарыл голову в горячий, остужающий песок.

На третий день на пляже их разыскал Ознобихин.

– Совет да любовь, – томно проворковал он. Прижавшиеся словно ненароком влюбленные инстинктивно отдернулись друг от друга.

– А мы это… загораем, – теряясь, сообщил Коломнин.

– А я это вижу, – Ознобихин наклонился, чтобы поцеловать руку Ларисе. И – пристально, с невыказанным вопросом заглянул в ее глаза. Удивленно разогнулся. – Ребята! А я, представьте, без вас соскучился. – А как же любимые тайки? – подколола Лариса.

– Тайки, как кокосы, приедаются. Предлагаю сегодняшний день провести вместе.

Он заметил, как переглянулись они меж собой со сдержанным разочарованием. И объяснился, усмехнувшись:

– Завтра срочно улетаю в Москву… Президент банка затребовал по мобильному. Какой-то новый проект. Так что – прошу не побрезговать. Тем более и программу предлагаю не хилую: Минисиам, битва слонов.

– Слонов?! – Лариса разом уселась на песок. Умоляюще глянула на Коломнина. – Слоны ведь!

– Слоны так слоны, – Коломнин поднялся, подумав, что появление Ознобихина даже кстати: лежать рядом с разгоряченной женщиной ему сделалось до того невмоготу, что аж в песок вгзызся: желтоватые зернышки захрустели на белых его зубах.

– Тогда прошу в авто, – вверху, на набережной, красовался могучий внедорожник. В отличие от прижимистых немцев, новые русские предпочитали брать на прокат массивные вездеходы.

О согласии своем Коломнин пожалел очень быстро. Он сидел на заднем сидении и с завистью слушал, с какой легкостью общается Николай с раскинувшейся впереди Ларисой. Теперь ему казалось, что Лариса улыбается в ответ на пошловатые шуточки Ознобихина с той же манящей интонацией, с какой раньше отвечала ему. Может, в самом деле привиделось ему это особое ее отношение? Скоро час, как они в пути, а она ни разу, считай, даже не скосилась в его сторону. Щебечет себе. Загорелые ноги она возложила на «торпеду», темные очки сдвинула на выгоревшие волосы. Вид ее был исполнен томности и безмятежности. Правда, раза два к нему обратился Ознобихин, но Коломнин что-то буркнул в ответ, и о нем забыли окончательно.

Не понравился ему и Мини-сиам. Даже не сам Мини-сиам. Огромная площадка, уставленная уменьшенными копиями знаменитых архитектурных творений, действительно производила впечатление. И не только на них. Двигавшиеся параллельно две старушки-француженки деловито снимались на видеокамеру у каждого макета, отчетливо произнося название, – словно картошку окучивали. Приятно в самом деле запечатлеться в обнимку с храмом Василия Блаженного, панибратски оглаживая узорчатый его купол, – будто лысинку приятеля. Или, расставив ноги, пропустить меж них знаменитый лондонский мост, ощущая себя Гулливером в стране лилипутов. Так что сам Минисиам Коломнину как раз понравился. Не понравилось в Минисиаме. Потому что очевидно хорошо было Ларисе и Ознобихину. Вошедший в раж Николай беспрестанно снимал ее на видеокамеру, а та в свою очередь с хохотом принимала самые экзотические, на грани приличия позы. И чем веселей было им, тем в большую угрюмость впадал Коломнин. Так что до аттракциона слонов он доехал, едва разжимая губы. Теперь для него стало совершенно очевидно, что вся та особенная нежность, что очаровывала его в Ларисе и давала надежду, была всего-навсего жеманством опытной женщины, боящейся раньше времени лишиться непритязательного поклонника.

У входа в слоновий цирк вовсю раскупали связки бананов – призовые для артистов. Цирк представлял собою прямоугольник метров на сто пятьдесят длиной, по правому краю которого была выстроена покрытая тентом трибуна на полтора десятка рядов.

Слоны с дремлющими на них погонщиками выстроились на арене вдоль трибуны, и барственными кивками голов приветствовали рассаживающихся зрителей. Изредка кто-то из детей протягивал в сторону слона банан, и тот, вытянув хобот, с достоинством принимал подношение.

Увы! К тому времени, когда троица путешественников появилась у трибуны, передние ряды оказались забиты. Правда, благодаря нахрапистости Ознобихина, сдвинувшего группку иностранцев, они втиснулись на первый ряд, но воздуху на всех уже не хватало.

– Душно, – пожаловалась Лариса.

– Сейчас станет свободней, – пообещал Ознобихин, похоже, задавшийся целью исполнять все ее прихоти. Он выдернул из пакета объемистую связку бананов и призывно принялся помахивать ею перед расположившимся подле слоном. Тот неспешно приблизился, протянул предвкушающе хобот. И тут Ознобихин, дав ему понюхать лакомства, чем раздразнил аппетит, внезапно швырнул бананы через правое плечо в задние ряды. Разохотившийся слон немедля ломанулся следом. Зрители с визгом и воплями, подхватывая детей и давя друг друга, брызнули врассыпную. Лишь через несколько секунд погонщик сумел укротить слона и заставить попятиться на место.

– Я же обещал, – гордый удавшейся рискованной шуткой, Ознобихин повел рукой вдоль опустевшего ряда. Так и не добравшийся до заветной связки слон злобно косил на них взглядом.

– А если бы кого задавил? – не удержался Коломнин.

– Тогда бы получилась шутка с перцем, – Ознобихин широким жестом предложил разбежавшимся зрителям вернуться на места. – Только нельзя все время жить в сослагательном наклонении. Надо уметь, что задумал, то и получить. Как мыслишь, Лара?

Поощрительная, хоть и несколько озадаченная, улыбка Ларисы стала ему наградой за удаль. А Коломнина окончательно вогнала в транс. Когда объявили шоу для желающих испытать острые ощущения, он поднялся и решительно вошел в круг. Увлекшиеся разговором Ознобихин и Лариса даже не успели его удержать.

Добровольцев принялись раскладывать на циновки вдоль пути, по которому должен был пройти, переступая через них, слон. Укладываемые держались неестественно оживленно. То и дело раздавались приступы нервного смеха, плохо скрывающие нарастающий страх. В отличие от сотоварищей по аттракциону Коломнин улегся на цыновку отстраненно, будто укладывался в тенечке на пляже. Прикрыв ладонью глаза, размышлял он о дурацкой роли, что играл при этих двоих, и о проклятом своем косноязычии, не позволявшем вести легкую, порхающую беседу, что так запросто умел Ознобихин. Мысли его становились все мрачней. Он даже решился по возвращении в Поттайю зарыться на пляже и не видеть Ларису вплоть до самого отъезда. И в этот момент ощутил телом гулкие сотрясения земли.

Слон с безучастным погонщиком на спине приближался все ближе и ближе, неспешно переступая через лежащие тела. Но он не просто шел. Это оказался слон – игрун. То он вызывал хохот трибун, пытаясь хоботом развязать бюстгальтер на сомлевшей девушке, то принимался дуть на чье-то побелевшее лицо, так что песок вздымался вокруг.

Наконец топот добрался и до отвернувшегося в другую сторону Коломнина. Коломнин чуть напрягся, готовясь к моменту, когда тяжелое тело переступит через него. Но никто не переступал. Более того, на стадионе наступила полная, до жути тишина. Коломнин медленно повернул голову и – посерел! В воздухе, в метре над грудью его, зависла могучая, переломленная в колене колонна, так что можно было пересчитать прилипшие к подошве травинки и камушки. Колонна чуть подрагивала, будто в нерешительности. Не надо было большого воображения, чтобы представить, во что превратится его грудная клетка, если слон и впрямь вздумает опустить ногу. Мало какому повару удастся так раздробить цыпленка табака. Страх овладел Коломниным. Но кричать было стыдно. Да и небезопасно, – слон мог наступить, испугавшись. В поисках помощи Коломнин попытался найти взгляд погонщика, но проклятый таец, похоже, и вовсе заснул в своей люльке. А вот со взглядом слона – пристальным и, казалось, осмысленным – он схлестнулся. И на место страха пришел едва контролируемый ужас. Потому что теперь он мог бы поклясться, что это тот самый слон, с которым сыграл злую шутку Ознобихин. Тихий стон просквозил по трибунам – наслаждаясь своей властью над беспомощным человечком, слон принялся медленно, по сантиметрам, опускать могучую лапу все ниже и ниже: полметра, сорок сантиметров, тридцать…

Коломнин с мальчишеской мстительностью представил рыдающую над раздавленным его телом Ларису, порадовавшись, между прочим, что лицо останется целым. И странная, отчаянная веселость овладела им.

– Ну, давай, не тяни! Кончай разом! – прохрипел он.

При общем вздохе слон опустил ногу, в последний момент сделав ею изящный пируэт, так что наступил уже на землю, в нескольких сантиметрах позади лежащего тела.

Ни секунды ни медля ухватил он хоботом Коломнинские шорты, сдернул их книзу и чувствительнейшим своим пальчиком потеребил квелый член. Трибуны разразились облегченным хохотом. Слон не убил обидчика. Он сделал больше. Он осмеял его.

Животные не умеют усмехаться. Но Коломнин поклялся бы под присягой, что морда слона, перед тем, как тот направился дальше, исполнена была торжества.

Сопровождаемый сочувственными насмешками, Коломнин вернулся на трибуну. Лариса недвижно стояла возле своего места, держась за шест. По лицу ее, усеянному капельками пота, как у человека, находившегося на краю большой беды, Коломнин все понял.

– Вот так мы с ним повеселились, – пробормотал он.

– Поехали, – не оборачиваясь, хрипловато произнесла она.

– Да вы чего? Еще гонки будут. Потом сражение, – расстроенный Ознобихин со вздохом поднялся.

Разговор в дороге как-то не сложился. Веселье выдохлось; каждый молчал о своем. Через сорок минут Джип остановился у отеля «Холидей». – Стало быть, даю команду. Лару пока высаживаем. А вечером приглашаю всех на отвальный ужин, – пытаясь вернуть тону прежнюю веселость, распорядился Ознобихин. – Хоп?

– Сережа выйдет со мной, – после короткого раздумья объявила Лариса. – И вообще, Коля, ты извини, но на вечер у нас другие планы.

Надо отдать должное Ознобихину: человеком он оказался тонким. Высадив парочку на асфальт, понятливо, хоть и сокрушенно кивнул:

– Тогда прощаюсь. С тобой, Сергей, до скорой встречи в банке. А с Ларой… Просто рад, что ты ожила. И – Бог в помощь! Разухабисто махнув на прощание, он рванул с места.

– Мы куда-то?… – пролепетал Коломнин.

– Молчи, – Лариса ухватила его за руку.

В лифте «Холидея» он заметил подрагивающую складку у губ, вопросительно провел по ней пальцем.

– Просто я вдруг представила, что тебя могут убить, – коротко объяснилась она. – Но, пожалуйста, Сереженька. Ты должен быть очень нежен. Понимаешь?

Коломнин задохнулся до слез. Он просто не мог представить себе, как можно быть с ней не нежным.


На другое утро, в половине восьмого, Коломнин добрел до своего отеля, и в холле столкнулся с отъезжающим в аэропорт Ознобихиным.

– Хорош, – оценил тот. – Вот это называется погулял так погулял.

– Да и ты тоже, – лицо Ознобихина было помято, будто подспущенный футбольный мяч. – Должно быть, в последнюю ночь половину таек переимел!

– Что тайки? – Коля поморщился. – Я тебе, Серега, большую тайну скажу: все потаскухи мира не стоят одной настоящей женщины.

Он завистливо всмотрелся в счастливо изможденное лицо.

– Жаль! Я ведь совсем было вчера решился у тебя Лариску увести. Да, видно, не судьба. За тебя зацепилась, – он скользнул взглядом по приятелю, как бы удивляясь причудам женщин.

Хохотнул, распространив вокруг свежее амбрэ, притянул озадаченного Коломнина за плечи:

– Ларка настоящая. В этом-то я разбираюсь. Попытайся удержать, если сумеешь. Она того стоит.

Оглянулся, обнаружил застывшего носильщика:

– А ты чего подслушиваешь, папуас? А ну живо кати тачку.

Глянул вслед засеменившему за каталкой тайцу:

– А еще говорят, по-русски не понимают. Тут главное не язык, а умение доходчиво объяснить.

Он тряхнул увесистым кулаком, еще раз кивнул и вальяжно направился к такси, водитель которого при приближении строгого господина поспешно снял фуражку и распахнул дверь.

Коломнин покрутил головой, как бы соображая, зачем он оказался в этом отеле. И – повернул назад.

Через полчаса в номер Ларисы постучали. Завернувшись в простынку, она приоткрыла дверь, глянула сквозь смеженные веки. В коридоре стоял ушедший под утро любовник.

– Что? Уже позавтракал? – заспанно пробормотала она.

– Знаешь, я тут подумал…Завтрак без тебя – это так долго, – Коломнин вытянул из-за спины бутылку шампанского и промасленный пакет.

Смешался под ее раскрывающимися от удивления глазами.

– Соскучился я, Ларис, – смущенно признался он.

– Ба, да здесь еще и море, – усмехнулась она, воспроизведя последнюю фразу известного анекдота. Увидела в зеркале темные круги под собственными глазами. – Ты вообще-то отдыхаешь?

– Так я затем и вернулся. – ободренный ее поощрительным взглядом, он втиснулся в комнату.


Коломнин то и дело спрашивал себя, был ли он когда– либо счастливей. И уверенно, сплевывая через левое плечо, отвечал себе: «Нет! Ничего подобного не знал он». В сорок два года ураганом обрушилось на него чувство, и влегкую разметало сложившиеся привычки и стереотипы. Каждое утро, просыпаясь, он со страхом поворачивал голову, облегченно убеждался, что на соседней подушке посапывает ЕГО любимая. И в предвкушении нового дня радостно преображался. Очевидные изменения произошли и в Ларисе. Ледок в ее глазах растаял, и смех, до того служивший привычным заслоном от неловких соболезнований или притворного сочувствия, теперь сделался беззаботным и даже бесшабашным.

Они нашли друг в друге не только любовников. Лариса, прежде замыкавшаяся, едва разговор касался ее личной жизни, теперь бесконечно рассказывала ему о дочери, о свекре, едва не свихнувшемся после смерти единственного сына, а отныне причудливым образом любящего его в своей невестке. Рассказала и о том, о чем все эти годы просто не позволяла себе вспоминать, – о муже. И, рассказывая, поражалась тому, что заговорила об этом не то чтобы спокойно, но светло: как говорят о жестоком пожаре в саду через несколько лет, – среди новой подрастающей листвы.

А Коломнин жил теперь одной заботой: следил за календарем. Он дрожал над каждым новым днем, как безденежный пассажир с нарастающим страхом следит за мельканием цифр на счетчике такси, пытаясь остановить его взглядом. Но чем счастливей было им, тем короче оказывалось время от восхода до заката. И от заката до восхода.

О Новом годе они вспомнили в постели, за пятнадцать минут до его наступления. Тут же, натянув плавки, купальник, метнулись в бар, где прихватили бутылку шампанского. Ровно в двадцать три пятьдесят семь добежали до бассейна, от противоположного угла которого доносилась разудалая матерная песнь, – русские, как всегда, начали отмечать заблаговременно. Вскрыв бутылку и разлив шампанское по стаканчикам, Коломнин, а вслед за ним и Лариса нырнули в бассейн, подплыли к кромке.

– Пять! Четыре! Три! Две! Одна!.. – отсчитывал Коломнин. – С Новым годом, Лоричка!

– С Новым годом, – они поцеловались и не прервали поцелуя, пока ноги не коснулись дна бассейна.

Прямо под воду донесся могучий разноголосый рев, – шло массовое братание россиян.

– Сережа! Я хочу сказать, – Лариса выбралась на бруствер. – Я тебе очень благодарна. Ты даже сам не знаешь, что для меня сделал!

– А ты для меня! Предлагаю тост: чтоб ты немедленно вернулась в Москву и чтоб все последующие тосты я произносил только для тебя и при тебе.

– Вот как? А как же твоя семья? Жена?

– Семья? – сказать по правде, за эти дни Коломнин и думать забыл, что существует иная жизнь. Он замялся неловко. И этой заминки хватило, чтобы Лариса, с волнением ждавшая ответа на давно наболевший в ней вопрос, отвернулась. – А что семья? Она сама по себе. У тебя ведь есть своя квартира. Мы – это… взрослые люди.

И, только разглядев поджатые ее губы, сообразил, что сморозил что-то вовсе не к месту.

– Вот то-то что! Не бери в голову, Сереженька! – она тихо засмеялась. – Курортные романы приходят и уходят, а жизнь продолжается. Может, в том их особая волнительность, что не имеют последствий: как будто внутри жизни прожил еще одну, коротенькую, но взахлеб. А после разбежались, и – обоим есть, о чем вспомнить.

– Кто разбежались? – до Коломнина начало доходить, к чему она клонит. – Как это? Совсем?!

– Совсем, Сережа, – Лариса подлила шампанского. – У меня своя жизнь там. У тебя – своя. В другом «там».

– Но это…неправильно. Как же порознь? Не будешь же ты всю жизнь высиживать возле своего домостроевца свекра, который, будь его воля, живой тебя рядом с сыном захоронил, лишь бы другим не досталась?

– Буду, – жестко ответила другая, неизвестная ему Лариса. – Потому что я ему нужна. А он нужен нам с дочкой. Кроме того, свекр до сих пор пытается найти тех, кто «заказал» мужа. И я хочу того же. Посмотреть этому подонку в глаза. Муж в земле. Мы третий год как на пепелище. А эта!.. тварь жирует где-то! – она облизнула побелевшие губы. – Вот разыщем, тогда, глядишь, и сама начну отмерзать. Коломнин отвел глаза: еще со времен работы в МВД знал, что заказные убийства или раскрываются тут же, по горячим следам, или не раскрываются вовсе. – Но так нельзя! Ты просто замкнулась в семье и все время бередишь себя. Надо быть на людях. Мы подыщем тебе хорошую работу в Москве!

– Работу? – Лариса грустно повела головой. – Хожу я на работу. У свекра большая компания. Высиживаю главным экономистом. Перебираю чего-то слева направо. Больше чтоб отлечься. Так что радуюсь жизни подле дочурки. Теперь вот – спасибо – тебя буду вспоминать вечерами. – Но почему?! – в отчаянии Коломнин схватил ее за плечи и с силой тряхнул. – Неужели совсем не любишь? Ведь было же!..

– Люблю. Но – я тебя здесь люблю. А что будет там, в другой жизни, когда опять все нахлынет? Только измучу. Слишком всё у нас хорошо, чтоб завтра взять и испортить. Так что оставь мне себя таким. – Тогда я сам к тебе прилечу!

– Нет! – отрубила она. – Ты же не захочешь сделать мне больно. И довольно об этом: помнишь, что завтра я улетаю?

– Так…Господи! Уже?

– У нас осталась одна новогодняя ночь. Хочешь ее испортить?

Всмотрелась в обескураженное лицо:

– И еще условие. Никаких провожаний. Прощаемся утром в номере. Договорились?

Провела печально по мокрым вихрам:

– Да. Только так и надо.


… Разлучаясь, никогда не провожайте любимых. Сделайте все, чтоб уйти первым. Потому что всю тяжесть разлуки принимает на себя остающийся.

После отъезда Ларисы Коломнин, словно очумелый, сутки бессмысленно бродил по Поттайе, бередя себя бесконечными воспоминаниями. Здесь, у этой барной стойки, они сидели с Ларисой, здесь у нее отломился каблук, и он, несмотря на сопротивление, под аплодисменты окружающих нес ее до ближайшего обувного магазинчика. Весь город оказался наполнен Ларисой. И всякое воспоминание было даже не воспоминанием, а горячим, обжигающим прикосновением. И – странно – теперь, когда ее не было рядом, он ощущал не приступы пережитой страсти, а огромную, поглощающую нежность и боль. Оттого что ее никогда уже не будет. Это жуткое, могильное слово «никогда».

На другой день после недельного отсутствия он вернулся на пляж, где в ожидании близкого отъезда бронзовела утомленная отдыхом банковская группа. Катенька Целик с волосами, заплетенными в модные бредды, устремилась к нему с шутливым упреком. Но глянула в пустые отсутствующие глаза и – отступила, поджав губы. И даже позволила подбежавшему Пашеньке утащить себя за руку к океану, откуда то и дело доносился ее интригующий хохоток. Впрочем погруженный в себя Коломнин ничего этого не замечал.

И, взлетая на следующие сутки над беззаботным Таиландом, мечтал об одном, – что возвращение в Москву, к привычным заботам, поможет ему подзабыть женщину, о существовании которой всего десять дней назад он и слыхом не слыхивал. Но за эти десять дней она вклинилась в размеренную его жизнь, разметала ее походя и – исчезла бесследно.

Загрузка...