Первое сентября. Я всегда ненавидел этот день…
Этот день означал, что я должен был идти в школу. Первый день был еще ничего – большую его часть занимало торжественное построение на стадионе за школой. Обычно было уже прохладно, выступали учителя, затем директор школы Ирина Михайловна. Затем – по традиции – давали первый звонок, и одиннадцатиклассники несли или вели первоклашек в школу. За ними за всеми шли уже мы, школа встречала нас покрашенными масляной краской стенами, покрашенными такой же масляной краской партами с хлябающими откидными частями столешницы – их откидывали, чтобы удобно сесть, и каждый уважающий себя чатланин должен был оставить на ней послание потомкам. Я был большим – и парта мне всегда была тесна…
И все это – нудную рутину уроков, необходимость делать домашние задания, в то время как хочется погулять – мы воспринимали как наказание… думали – уж, когда мы станем взрослыми и не надо будет делать эти чертовы домашние задания. Мы радовались, если школу закрывали на карантин или по причине морозов. Но почему-то никогда не приходило в голову, а что будет, если школы действительно не будет? Школы не будет, и мира вокруг не будет – того самого мира, который не воспринимается как какая-то ценность. Мира, когда вокруг не стреляют, не рвутся ракеты и с вертолетов на город не сбрасываются бочки со взрывчаткой.
Что ж, теперь я точно знаю, как это бывает – когда нет мира и школы нет. Потому что я вижу это своими собственными глазами.
Сирия. Первое сентября. Дети не идут в школу.
Дети прячутся от бомбежек…
Мы сидим в одном из домов на границе Баба-Амра и старого, с невысокой застройкой города. Этот район, был местом жестоких боев, он напоминает Грозный на изломе тысячелетий. Высотная застройка здесь чередуется с малоэтажной, но разрушено все. Армия, не имеющая навыков городских боев, просто делала то же, что делали мы в Грозном, столкнувшись с сопротивлением, начинала работать артиллерия. Вертолетов тут тоже не было, точные удары не наносились. В результате нет такого дома, который бы не пострадал от артиллерийских ударов. В нашем – рухнул угол, но в остальном каркас здания еще держится.
Под нашим домом – старая баррикада, и дальше по улице – точно такая же, брошенная отступающими боевиками – они отступили в Старый город, где есть подземные ходы. Отсюда мне хорошо видно старую баррикаду – в ее основе белый пикап «Иж», «пирожок». Словно напоминание о доме… в Сирии больше, чем в любой другой арабской стране, нашей техники, ее тут очень активно покупали. Но теперь ее вытесняет китайская, как тот джип, на котором нас подвезли до передовых позиций…
Мы сидим. Пьем чай – крепкий, с кардамоном. Лениво слушаем звуки боя. Сейчас линия фронта пришла в какое-то оцепенение, боевики Свободной армии и экстремисты уже несколько дней неактивны. Ждут натовских авиаударов.
Мы тоже ждем…
Все началось здесь с того, что несколько пацанов – здесь в этом городе – написали на стенах что-то непотребное о главе государства. Их схватили и, видимо, запытали до смерти агенты разведки ВВС, основной разведывательной службы этого государства – Хафез Асад был генералом ВВС, и с тех пор разведка ВВС является основной. Пришедшим отцам сказали – забудьте этих детей и сделайте новых. Я сильно сомневаюсь, что Башар Асад, врач-офтальмолог с британским образованием и нынешний глава государства, одобрил бы такое или хотя бы знал об этом. Со времени смерти его отца в государстве произошло как бы некоторое разделение – Башар занимался экономикой, международными делами, а спецслужбы жили своей содержательной жизнью. Включающей в себя крышевание контрабанды и прочие фокусы. Башар с ними ничего сделать не мог, если бы попытался, они бы его наверняка свергли и поставили бы… да и хотя бы его сводного брата Махера, который известен тем, что при ссоре с одним из своих подчиненных выстрелил ему в живот. Махер сейчас возглавляет нечто вроде дивизии специального назначения, там только контрактники, и он один из немногих, что не предал. Я лично его знаю, человек, конечно, несдержанный, но как друг готовый все для тебя сделать. Вот и найди правду в гражданской войне…
Прошли похороны – подростков, которых убили агенты Службы авиационной разведки. На выходе из кладбища – внимание – по скорбящим открыли огонь неизвестные снайперы. Погибли еще люди, сколько – уже не помнит никто, но точно не меньше десятка. Их похороны уже вылились в вооруженный мятеж.
Неизвестные снайперы. Деталь, повторяющаяся из раза в раз. Думаю, повторится еще не раз и не два…
Надо сказать, что в Хомсе, в городе водяных колесниц, уже было такое. В восемьдесят втором. Тогда, брат Хафеза Асада сравнял мятежные кварталы с землей артиллерией, убив сорок тысяч человек. Мировое сообщество посмотрело на это и отвернулось… восемьдесят второй год, разгар «холодной войны». Ядерный пат. Никто не хотел вмешиваться. Но сейчас принято вмешиваться, и международное сообщество горячо одобрило вооруженный мятеж, ожидая, что будет что-то вроде Арабской весны. Только Арабская весна раз от раза становится все кровавее и кровавее. В Тунисе крови не было. В Египте погибли несколько десятков человек. В Ливии погибли уже тысячи, в стране началась гражданская война. А вот сколько погибнет здесь – неведомо никому. Но… много, очень много.
По крайней мере число жертв этой войны давно перевалило за сорок тысяч, а нестабильность грозит перекинуться и на соседей.
Мы сидим. Пьем чай. Смотрим на часы…
Темнеет.
Гражданская война развивалась по своим законам… но уже к осени прошлого года стало понятно, что силы примерно равны. Изначально правительственные силы были слабее, ослаблены дезертирством – так получилось, что у сирийской армии было много бронетехники и мало пехоты… ну и сама техника была довольно старой – в Сирии было немного нефти, и они последний раз крупно вкладывались в перевооружение в восьмидесятые. Но Башар сделал несколько точных и выверенных ходов – в частности, пообещал курдам на севере автономию и предоставил их ополчению охранять собственную землю, а они мятежников из Хомса в гробу видели. Помог и глава Ирака, премьер Нури аль-Малики – он пару месяцев выплачивал сирийским солдатам жалованье, как говорят, из своих собственных денег, и обеспечил те критические месяцы, которые были необходимы для перевода экономики на военные рельсы. В итоге, положение постепенно начало клониться в пользу Башара, но тут против него выступили все соседи, особенно активно – Турция. Именно на ее территории находятся лагеря беженцев и готовят боевиков. В Турции боевиков готовит турецкая армия, а вот в Иордании – британские и американские инструкторы. 22 САС и ЦРУ.
Маятник опять качнулся, но на этот раз победу не дали одержать уже мы. Этим летом крупная ударная группировка, первый выпуск подготовленных в Иордании боевиков, вместе с немногочисленными бойцами иорданского спецназа и группой инструкторов попали в засаду. Засада была целиком нашей идеей – операция почти в точности повторяла «охоту на волков», когда основные силы боевиков пытались прорваться из Грозного и Басаев именно там подорвался и потерял ногу. Мы подставили им агента, целого армейского полковника, который за большие деньги согласился помочь «прекратить братоубийственную войну», выведя отборные силы боевиков прямо в Дамаск. В Лондоне и Вашингтоне прикинули и согласились – расчет, видимо, был на то, что бои в столице создадут панику и сломят режим. Но получилось все совсем по-другому – на марше отряды боевиков накрыла артиллерия и «Град». Группировка была разбита и сломлена, а летнюю кампанию с этого момента следовало считать выигранной нами и проигранной боевиками. Но как показало время, боевики не останавливаются ни перед чем, и двадцать первого августа этого года мировые СМИ сообщили о применении правительственными войсками химического оружия в Гуте. Это произошло почти сразу после того, как Барак Обама объявил о «красной черте» – применении режимом Асада химического оружия против собственных граждан. Будь я на месте Барака Обамы сейчас, я бы сильно задумался, а кому выгодно применение химического оружия почти сразу после заявления о «красной черте»? Уж точно не властям Сирии.
Но я не на месте Барака Обамы. Я – на своем месте. Здесь, в Хомсе, на границе Баба-амра и Старого города. В сирийском Сталинграде.
Я уже давно перестал искать правду на войне. Чечня, знаете ли, не способствует правдоисканиям. Есть свои и есть чужие. И все. Здесь я советничаю, пытаюсь передать сирийским войскам наш опыт боев в населенных пунктах и одновременно веду оперативную работу…
Чеченцев здесь много. Их много и в Иордании, там вообще немало черкесов, как называют там всех жителей Кавказа (для чеченцев, впрочем, появилось собственное определение, «шишани», здесь почему-то считают, что все чеченцы очень бедные, прямо в нищете живут). Немало их прибыло сюда после второй чеченской – Сирия вообще закрытая, по современным меркам, страна, а Башар Асад на склоне лет слишком многих напускал в страну, частично это и послужило причиной сегодняшней войны[11]. И на многих у нас сохранились расписочки, сохранились конвертики. В хорошей спецслужбе вообще ничего не пропадает – ни одна бумажка, ни один человечек. Есть расписки о сотрудничестве, возможно, те кто их давал, а потом покинул Россию, уже давно забыли про них. И есть я, чтобы им об этом напомнить. А если не вспомнят, то информацию можно и пустить в публичное обращение. Нравы здесь простые и жестокие, и разоблаченного шпиона ожидает зверское убийство, чаще всего – сжигают заживо. Различные спецслужбы, а их при Хафезе Асаде было то ли пятнадцать то ли восемнадцать, изрядно попортили жизнь жителям этой страны, и на сообщение о том, что такой-то и такой-то является агентом спецслужбы, реагируют соответственно. Тем более российской спецслужбы. Русских здесь кто боготворит, кто люто ненавидит. Китай тоже за нас, но держится в стороне. Мы идем ледоколом…
Почти стемнело…
Мы сидим на лоджии-террасе некогда обычного дома в Хомсе – терраса здесь больше, чем комнаты в некоторых наших хрущобах, это все потому, что арабы любят спать на свежем воздухе, это у них в крови. Мешки с песком, пробитые отверстия в стенах – старые, оставшиеся от снайперов Свободной Сирии – и новые, уже наши. Снайперы здесь – один из краеугольных камней войны, наряду с артиллерией. Снайперы есть и с той стороны, и с нашей, снайпером считает себя любой, у кого есть винтовка с оптическим прицелом. Я видел людей, которые пробивали бойницы в стенах собственной квартиры – тут же жили и тут же убивали. В стране идет противостояние между мусульманским суннитским большинством и меньшинствами, курдами, которые не пускают никого на свою землю, но и сами дальше не идут, шиитами, за которыми стоит Иран и алавитами – влиятельной сектой, к которой принадлежит и семья Асадов. Что такое алавиты, я и сам пока не могу понять, в некоторых вопросах они, как мусульмане, в некоторых, как христиане. Христианское учение здесь древнее, здесь есть до сих пор деревни, где сохранился арамейский язык – тот самый, на котором в свое время разговаривал Иисус Христос.
Нас немного – несколько человек. Контрактники, прикрывающие меня, человек из шабихи – местного христианского ополчения, которое обвиняют в пытках, похищениях и убийствах. Часто эти обвинения правдивы – правда, обвиняющие забывают добавить, что мусульмане отличаются ничуть не меньшей жестокостью. Начальник аванпоста Рашид – человек со сложной судьбой, он амнистированный. В самом начале перебежал на сторону ССА, Свободной сирийской армии, потом разочаровался и воспользовался амнистией. Амнистия – это тоже наш совет, даже несмотря на риск враждебного проникновения, надо объявлять амнистии, это дает возможность уйти из бандформирований тем, кто разочаровался и не хочет там быть. Он рассказал, что сопротивление сильно изменилось. Если раньше они не хотели ничего, кроме свободы, и сражались за свободу для всех, в том числе и христиан – алавитов, то теперь в сопротивлении все больше исламских экстремистов, говорящих о необходимости поголовного уничтожения всех, кто не уверует. Для Сирии, одной из самых мультиконфессиональных стран Востока (Бащар Асад, к примеру, алавит, а его супруга мусульманка) – это означает полное уничтожение общества и самого духа страны, где когда-то проповедовали святые апостолы. Именно Рашид хорошо знает этот район и поможет мне пробраться на рынок. Туда, где у меня встреча с информатором…
Еще с нами Аиша. Она немного выучила русский и часто сопровождает нас. Она православная христианка, что здесь редкость. Ее брата, бойца пятой мотострелковой дивизии, одного из самых боеспособных армейских подразделений, взяли в плен во время одной из операций. Зная, что он христианин, исламские боевики распяли его, приколотив к воротам дома, и сняли это на видео. Поскольку в семье больше не было мужчин, на фронт пошла она…
Аиша – странно, но православную христианку зовут, как супругу Пророка Мухаммада – снайпер. В гражданской жизни она учитель математики, возможно, отсюда у нее терпение и умение считать в уме. Терпение нужно, чтобы справляться с учениками. Умение считать, чтобы быстро вычислять нужную поправку – девяносто процентов местных стрелков не знают слова «поправка». Она пользуется двумя типами оружия – либо это «РПК74 5,45» со снятыми сошками, оптическим прицелом и полностью убирающим вспышку пламегасителем, или «МЦ116 М». Последняя – довольно редкая винтовка, она создана на основе спортивной. Проиграла конкурс на снайперскую винтовку для Российской армии ижевской «СВ-98», но выпускается серийно. Ее приняли на вооружение несколько небольших стран, таких, как Белоруссия, Сирия и Йемен. В числе прочего она питается от магазина «СВД», что очень удобно, но она намного точнее «СВД», вполне может уверенно поражать цели на шестьсот – семьсот метров, а вести беспокоящий обстрел с высокой вероятностью попадания, а может и до тысячи. Аиша с нами, потому что мы ей доверяем и потому что я привез ей подарок – ночной прицел новосибирского производства третьего поколения и глушитель. Этот прицел и глушитель должны позволить ей зачистить от снайперов прилегающую территорию и дать нам возможность перебраться через нейтралку – нейтральную зону, а потом вернуться назад.
Аиша сидит напротив меня. Она сделала себе новую прическу каре, как у Мирей Матье, и утром она спрашивала, нравится ли мне. Я сказал, что нравится. На ней – не менее ста пораженных целей, включая девятнадцать вражеских снайперов. Или тех, кто тут считает себя снайперами. В основном это просто ублюдки, которые берут винтовку с оптическим прицелом, сидят на стуле перед дыркой в стене и тупо стреляют во все, что движется. Убить таких – оказать большую услугу человечеству…
Аиша обычно прикрывает лицо куфией или надевает маску – она достаточно осторожна и не любит, когда кто-то видит ее лицо. Однажды ей удалось выбраться с позиции, надев мусульманскую одежду – комплект всегда лежит в ее рюкзаке. Она прекрасно знает, что с ней будет, если она попадется – боевики ненавидят снайперов, а если против них воюют женщины, они просто звереют. Будут долго насиловать, потом посадят на кол или разорвут машинами. А видео выложат в Ютьюб.
Не лучшая участь ждет и меня, если я попадусь. Но я не попадусь. У меня с собой постоянно взрывное устройство, из-за этого сирийцы относятся ко мне с опаской и называют «шахид». Сдаваться в плен я точно не собираюсь.
А пока мы сидим. И пьем чай. Утром я смотрел Интернет – бомбежки начнутся со дня на день, так обещают мировые лидеры. Что тогда будем делать? Не знаю. Наверное – выбираться отсюда. Или останемся с сирийцами до конца. Я еще сам не решил. По идее я должен буду вернуться. Но сердце подсказывает остаться. Если начнется наземное вторжение с Иордании, а экспедиционные силы морской пехоты уж там, то мне составит большое удовольствие погибнуть в бою с американцами, забрав нескольких из них. В конце концов я тоже снайпер, и очень неплохой.
Нет, я не ненавижу американцев. В жизни это нормальные люди. Проблема в том, что они приходят туда, куда их не зовут, и делают то, о чем их не просят. Если их не остановить здесь, рано или поздно они придут и к нам. Просто потому, что могут прийти. Могут – значит, придут.
Или пришлют отморозков отсюда. Улицы – в надписях баллончиком, много на русском. Русскоязычных боевиков здесь – несколько тысяч, здесь есть целые подразделения, в которых язык общения русский, а не арабский. Надписи на стенах – сегодня Дамаск, а завтра Русня[12] – оптимизма не внушают…
На столике – с него мы вытерли кирпичную пыль – звонит телефон. Рашид отвечает.
– Проводник здесь…
Аиша резко встает и привычно прикрывает лицо куфией.
– Я пойду на позицию.
– С богом.
– С богом.
Она никогда не остается в таких случаях.
Я тоже встаю. Одно из правил выживания на войне – не выделяйся среди остальных – я соблюдаю: на мне либо форма сирийской армии, либо коммерческая форма, которую носят боевики – им ее подбрасывают в качестве гуманитарной помощи, форма еще с восьмидесятых, с европейских складов. Сейчас мне надо переодеться, у меня в рюкзаке – обычный бундесовский флектарн, дешевый и прочный. У него короткие и рукава и штанины, но это удобно, не путаешься в рукавах, и низ брюк не пачкаешь, и не цепляется ни за что…
– Там чисто?
– Да.
Не веря, проверяю фонариком. Это совмещенный санузел – ванная и туалет. Метров шестнадцать… широко тут жили. Туалет тут арабский, без унитаза – просто углубление в полу. Вместо кувшина с изогнутым носиком смыв, но вода стекает прямо по желобу в стене, без трубы. Не знаю, почему так…
Переодеваюсь. Оружие при мне обычное, армейское, «АКМ» с подствольником «ГП-25». Еще пистолет с глушителем – китайский «СИГ». Главное мое преимущество – ночные очки, пятидиапазонный лазер на цевье автомата и термооптика. Обычный поисковый монокуляр Flir Scout, стоит сто тысяч рублей, позволяет видеть человека до четырехсот метров. На термооптический прицел, выдерживающий отдачу винтовки у меня нет денег, но можно охотиться и с этим. Сначала монокуляром находишь позиции боевиков, затем включаешь лазер в инфракрасный режим и наводишь на цель. Дальше – или стреляешь сам, или наводишь снайпера…
Бронежилет. Пояс – на нем четыре магазина. Фронт оставляю весь голый – придется поползать. На поясе – самый минимум. Основной запас снаряженных магазинов – шестнадцать штук – в дюффеле, удобной большой немецкой сумке, которую можно носить и как сумку, и как рюкзак. Если кто думает, что носить двадцать снаряженных магазинов, это слишком, добро пожаловать в Сирию. В свободную Сирию.
Свободную от всего…
Выхожу. Проводник уже здесь, худенький, щуплый парень. Солнце почти скрылось, и нет дураков зажигать здесь свет – потому он почти не видит меня, а я его. Меня можно принять за кого угодно с бородой – в том числе и за иранца. Иранских советников тут немало, Иран помогает Сирии, пытаясь создать шиитский коридор Иран – Ирак – Сирия – долина Бекаа, Ливан. А иранцы обычно выше ростом, чем арабы.
– Выходим, – подытоживает Али, старший группы прикрытия, – Бисмилло рахмону рахим.
– Омен. – Мы синхронно проводим ладонями по щекам.
Али мусульманин, но нормальный. Я христианин. Но мы уже просекли, как повысить свои шансы остаться в живых. Тот, кто прошел Сирию, этим искусством владеет в совершенстве…
Мертвая зона. Слева футбольный стадион – Рашид говорил, что его перестроили в две тысячи десятом, и он был заядлым футбольным болельщиком. До того как все началось. Из наших команд Рашид знает «Спартак» и «Зенит». Сейчас он сильно пострадал от обстрелов, а в его развалинах могут скрываться снайперы противника. Еще дальше – две одноподъездные свечки, предположительно, там боевики. Сплошной линии фронта тут нет – слоеный пирог.
Бежать или ползти?
Вечная дилемма для того, кто находится под прицелом снайпера. Если ползти – могут и не заметить, но тогда снайпер тебя подстрелит, если заметит, не торопясь, но со вкусом. Если бежать, то могут пристрелить на ходу, а могут и не пристрелить. По-разному.
Бежим!
Все вместе, как лоси. И вваливаемся в проулок, а вслед нам цокают по стенам запоздалые пули…
Рынок Машкуф.
Он – крытый, как старые торговые ряды. Сейчас в нем темно, свет дают только многочисленные дыры от осколков в листах жести, которыми крыта крыша. Лабиринт минотавра – выход знают только местные. Сейчас на улице день, но здесь темно, лишь лучики света, сочащиеся через крышу, недоверчиво щупающие закопченные стены, говорят о том, что сегодня не ночь, а день…
Сюда мы добрались еще ночью. Заняли позицию в одном из заброшенных магазинчиков. Магазинчики здесь – это что-то вроде пещер, стены старые, но они закрываются современными, подъемными ставнями. Многие магазины выгорели, некоторые подожгли сами владельцы, чтобы не достался врагу. Тот, в котором мы прячемся – судя по записям в книге, которую мы подобрали на полу, – принадлежал армянину. Армян на Ближнем Востоке немало, и почти все заняты торговлей…
В трех точках от нас на противоположной стороне торговой улицы горит магазин. Вяло так горит… догорает, можно сказать. Редкие прохожие равнодушно идут мимо, никто ничего не тушит. Прогорит само…
Стоицизм местных поражает. Я видел людей, которые год жили на линии огня, под обстрелами, но не уезжали. Во дворах хоронили соседей – не уезжали. В дома попадали снаряды – как-то чинились, переходили в соседнюю квартиру и жили дальше…
Человека, с которым я должен встретиться, зовут Адам. Это старый волк, он еще охранял Дудаева. Старые дела – Грозный, администрация президента на Чехова, восемь – довелось бывать, знаете ли. Живет здесь, официально он не в бандформированиях, но в чеченской общине он не последний человек. Здесь он взял себе двух жен, сыновья – в бандах. Так что знает он многое…
И расписочка его у нас сохранилась. Хорошая расписочка такая…
Время до контакта еще есть…
Я лежу на полу, на боку, подстелив под себя каремат – еще Уинстон Черчилль говорил, что никогда не надо стоять, если можно сидеть, и никогда не надо сидеть, если можно лежать. Просматриваю налево темную, подсвеченную только сочащимся через дырявую крышу светом торговую галерею – она большая и высокая, может целая фура зайти. Или пикап с пулеметом. Здесь такие называются «техникал», техничка. Китайский пикап, вырезанный из трубы большого диаметра, щит и пулемет – обычно румынский «ДШК», которые сюда в большом количестве передают американцы, и заканчивая «КПВТ», снятый с подбитого БТРа. Точность у такой вот кракозябры почти никакая, но для беспокоящего обстрела позиций в цели размером с жилой дом или квартиру вполне подходит. Такие вот технички – кошмар для любого снайпера…
Мысли плавно переползают на Аишу. У нее никого нет, и у меня тоже никого. Наш резидент в Дамаске, генерал Толстопятов ухмыляется – много лет назад он тоже был здесь советником. В восемьдесят втором. Из-за смешения кровей и господства здесь французов в межвоенный период – сирийки очень красивые, и считают своим долгом подарить ночь любви шурави, который уходит в бой за их страну. Но мне бы не хотелось думать, что у нас с Аишей все так.
Я с самого начала сказал, что перспективы нет. Она сказала, что все понимает. Но все равно ни о чем не жалеет.
Нет здесь места для жалости.
– Справа. Один человек.
Другое направление просматривает Муса, один из телохранителей…
Он?
Для встречи у нас здесь другой магазинчик, разбитый и выгоревший. Дальше по галерее.
– Один?
– Один…
Надо идти.
В дальней стене пролом в соседний магазин, там все выгорело. Выбрав момент, я выбираюсь перекатом. Привычная тяжесть дюффеля не давит на плечи, и без него я ощущаю себя голым. Под ногой хрустит битое, закопченное стекло.
Иду по галерее, чуть сгорбившись. Люди, идущие навстречу, как сомнамбулы, они уже устали бояться и на автомат в мои руках не реагируют.
Так…
По договоренности, если контакт возможен, агент должен оставить отметку мелом на стене, на повороте. И все бы хорошо, да только ни хрена не видно тут в темноте! Вроде есть. Ну не будешь же фонарик включать. Это привлечет внимание…
Старая точка встречи была ближе и лучше приспособлена для такого рода встреч. Но там уже сирийская армия…
– Марша вог’ъила, – говорю я приветствие по-чеченски.
– Салам…
Агент – ждет меня в магазине, в руке – редкий здесь «Байкал», пистолет Ярыгина. Им только недавно начал вооружаться сирийский спецназ, самые элитарные части.
– Где взял пистолет? – спрашиваю, чтобы завязать разговор.
– Где взял, там уже нет. Принес?
– Сначала – товар.
Агент протягивает флешку.
– Что там?
– Записи.
– Ты установил?
– Мой человек.
Записи, имеется в виду записи в штабе сопротивления. Адам туда допущен, с американцами он знаком еще с Чечни, когда американцы ставили в горах станции радиоразведки, работавшие по всему югу России.
– По газовой атаке что знаешь?
– Там есть…
– А словами?
– Джабраил был очень недоволен. Говорил, что он встал, чтобы защищать народ, а не убивать его. Муса сказал, что там в основном шииты подохли, потеря невелика.
То, что и следовало ожидать.
– Вот, держи.
Я даю свою флешку.
– Что это?
– Там есть ноутбуки?
Адам кивает.
– Вставь флешку в любой компьютер и подержи секунд десять. Если захотят проверить, можешь отдать, не бойся. Там только видеозаписи.
Наушник в ухе разражается трелью – сигнал тревоги.
– Что там?
– Несколько человек. Вошли в галерею. С оружием.
– Сколько.
– Семь… восемь.
Хреново…
– Ищут что-то?
– Идут. Быстро.
Я быстро прикидываю, что к чему.
– Несколько человек идут с восточной галереи.
Адам моментально вскидывается, пистолет направлен на меня.
– Деньги давай!
Я левой рукой бросаю пачку, правая – в кармане.
– Уходи. Я тут останусь.
Не прощаясь, Адам выскальзывает в галерею. Я остаюсь наедине с темнотой…
Бежать в таких случаях – не самое правильное решение. Бежишь – значит, виноват. Остается шанс, что они не начнут проверять все подряд, и вряд ли они знают нужный магазин. Тогда они просто пройдут мимо. Если же не пройдут… в левой руке у меня длинная, болгарская граната, переделка из «ВОГ-17» – это «хаттабка», только фабричного изготовления. Катнуть такую в проход – хватит всем. Дальше очередь из автомата – и ходу…
Треск, словно новогодний фейерверк. Перестрелка!
Слоновий топот… бегут по переходу. Я выдергиваю чеку из гранаты…
Мимо! Пробежали мимо. Ну, и что мне теперь делать с гранатой?
Отправляю ее на проход и, дождавшись гулкого хлопка, из-за угла опорожняю магазин автомата. Можно было бы их пропустить? Можно. Но, во-первых, может, я подарю хоть какой-то шанс Адаму, во-вторых, вот эти уж точно никого не убьют. В-третьих, если это засада, то они окружили или окружают рынок…
Бегу назад. На полпути вспоминаю, что так можно и пулю в грудь получить. Решение приходит мгновенно – я бегу и ору «Башар акбар! Башар акбар!» Может, и не пристрелят…
Гвардейцы у магазина ждут меня. К счастью, не пристрелили.
– Go! Go!
Почему-то сирийцы отлично понимают простейшие команды на английском, видимо, это от видеоигр, в которые на Востоке почти что вторая религия…
Выход из темноты торговых рядов – как печь. Вдруг мне приходит в голову, что, выскочив из темноты на свет, мы станем слепыми.
– Стой! Занять оборону!
Али лихорадочно кричит в сотовый, договариваясь о минометном ударе. Рашид рядом с нами, он никуда не сбежал. Держит автомат, готовый на все.
– Есть другой выход?!
Он отрицательно качает головой.
– А с другой стороны?
– Есть лаз…
Я хлопаю по плечу Али, привлекая внимание – и в этот момент, с улицы начинает бить крупнокалиберный пулемет. Техничка! Под ударами пуль разлетается стена, все заволакивает кирпичной пылью.
Кто-то громко, в голос, перекрикивая даже автомат, говорит молитву.
– С другой стороны!
Али кивает.
Начинается минометный обстрел, который одинаково опасен и для нас, поскольку мина может пробить то, что осталось от крыши, и пошинковать в фарш нас. Мы отступаем – Али выбрасывает наружу самодельную гранату с минутной задержкой. Гвардейцы научились их мастерить сами – одна из трех не срабатывает, но сюрприз очень неприятный…
За поворотом, оставляем группу прикрытия и с ходу нарываемся на боевиков, которые заскочили под крышу в поисках укрытия. Начинается перестрелка – дурная и бестолковая…
Конец ей кладет мина! Срывая остатки крыши – она падает как раз там, где засели обстреливающие нас боевики – у самого входа. Сто двадцатая мина разрывается, по центру галереи, разбрасывая смертоносный металл. Мы лежим и падаем, а на нас падают обломки.
Али что-то кричит, хотя слышно плохо. Надо идти…
На улице стоят машины, кого-то заталкивают в микроавтобус… люди с оружием и в черных повязках. Кто-то уже бежит к месту взрыва… никто и подумать не может, что здесь, в Старом городе – бойцы республиканской гвардии. Наше появление становится полной неожиданностью.
Желтые повязки! ССА! Свободная сирийская армия, у ваххабитов повязки зеленые и черные.
Обе стороны открывают огонь почти в упор, падает кто-то из наших, но мы готовы были стрелять, а они – нет. Это и решает исход.
Пикап! Пикап в стороне!
Я отрываюсь от остальных, чтобы посмотреть, кто в микроавтобусе. Водитель на переднем лежит, на стекле – кровь. Еще один – у открытой двери.
Так и есть. Адам.
Быстро обшариваю карманы, забираю пачку денег и мобилу. Меня хватают и начинают тащить. Все правильно…
Трогаемся…
Нас всего несколько человек. И у нас всего одна машина. Чтобы вы понимали, дорога, по которой мы идем, – это зона свободного огня. К тому же машина трофейная. По нам могут стрелять все без исключения – ССА, боевики Исламского государства, снайперы Шабихи[13], наконец, наше собственное прикрытие. Здесь никто не разбирается, что к чему – стрелять начинают сразу. Все просто пытаются выжить, а правило для выживания одно: убей, пока не убили тебя.
Впереди – что-то типа блокпоста. Сюда уже сообщили – по укрытиям разбегаются боевики. Скорее всего, там есть и крупнокалиберный пулемет…
Рашид, который за рулем, направляет машину на скорости в какой-то проулок, и почти сразу мы встаем – обвал! Обстрел или бомбежка разрушили здание, и дальше не проехать – целая гора обломков перекрывает узкий проезд. Машина с ходу влетает в этот завал и останавливается, нас бросает вперед…
– Из машины! Живо!
Пулемета нет. В смысле – по нам не стреляют. Возможно, он у них есть, просто направлен в другую сторону, а чтобы развернуть крупнокалиберный пулемет на сто восемьдесят, нужно время, это не «ПКМ». Высота кузова пикапа и то, что осталось от здания, позволяют нам забраться сначала на кабину, потом на второй этаж – сразу. Это хорошо – на первом этаже обычно бывают растяжки, а разминировать некогда. Лезем в то, что осталось от окна…
Я уже внутри, когда сзади гремит автоматная очередь…
– Куда? – Али не пострадал, глаза сверкают.
– Туда… – Рашид держится за грудь.
– Ты точно знаешь?
Вместо ответа Рашид кривится, он налетел на руль и, возможно, поломал ребра. Но сейчас не до этого.
– Двинули!
Идем вперед. Страшная картина – оставленный жильцами, пострадавший от бомбежек и обстрелов дом. Мы все выросли в Советском Союзе в таких вот многоквартирных домах. И их строили совсем не для того, чтобы вот так вот…
Я иду третьим, и как раз мне-то и удается услышать и увидеть движение на лестничном марше этажом ниже. Думать некогда – дергаю чеку и бросаю хаттабку вниз. Взрыв, пыль, крики…
– Аллах Акбар!
– Башар Акбар! – с этим криком вниз отправляют еще одну хаттабку.
Меня толкают в спину – прикрытие займется. Мы заходим в квартиру – я, Али, Рашид. На лестничной площадке все двери настежь – грабили…
– Куда?
– Надо с той стороны выйти.
– Ты точно знаешь?
Али педант. Этим он похож на немца. В бою ничего нельзя знать точно.
– Идем, – говорю я, – здесь нельзя останавливаться…
Идем вперед, втроем. Первый – Али. С той стороны, где нам надо выходить, здание внешне не повреждено. Али выставляет автомобильное зеркало на длинной ручке, смотрит какое-то время. Потом выдыхает – чисто!
Первым выходит на балкон – и тут же раздается… хлопок… не хлопок, не знаю, что это. Мерзкий звук, короче. Верхняя часть Али – буквально взрывается в кровавом тумане, он падает – и мы падаем на пол вместе с ним.
Снайпер. Скорее всего пятидесятый калибр.
– Я-лла! Я-лла! – причитает Рашид.
– Заткни пасть! – ору я.
Не поднимаясь, затаскиваю Али внутрь. Помочь ему ничем нельзя – руку оторвало, точно пятидесятый калибр. Эта чертова война вообще война снайперов с пятидесятым калибром. Они везде. Исламисты в своих мастерских делают примитивные снайперские винтовки из запасных пулеметных стволов. Кучность ужасная, но им много и не надо, это не снайперские винтовки в обычном смысле этого слова. Это оружие поддержки для мелких групп, от него требуется всего лишь пробивать стену и броню БТР, разбивать бетонные блоки постов, пробивать мешки с песком и земляные брустверы. Дальше чем на четыреста метров из них не стреляют. Но на четыреста – живых не остается…
– Ла иллахи… – с трудом говорит Али. – Илла Ллагъ…
И умирает с шахадой на устах. Умирает, как мусульманин, от рук тех, кто также считает себя мусульманами, но их ислам имеет с истинной верой не больше общего, чем законный брак с изнасилованием. Еще пророк Мухаммад строго-настрого запрещал обращать в ислам насильно. Хадисы полны описаниями того, как люди принимали ислам, пораженные мужеством и в то же время великодушием воинов пророка. И век назад имам Шамиль, помня об Аллахе, не стал требовать от русских пленных солдат принять ислам под угрозой отрезать голову, а всего лишь сказал им выбрать себе попа и построить место для молитвы.
Христианской молитвы.
Мне бы тоже помолиться, но нет ни времени, ни сил, да и обстоятельства не те.
В комнату кто-то вбегает – и тут же здание сотрясает страшный удар. Со стен сыплется бетонная пыль…