Битва за пустыню. От Бухары до Хивы и Коканда - читать онлайн

Глава первая

В середине XIX века Россия понесла серьезное поражение в Крымской войне, инициатором которой была Англия. Привлекши на свою сторону Францию, Турцию и Сардинию, Лондон хотел с их помощью сокрушить своего главного соперника по Большой Игре. Несмотря на определенные успехи, главной цели англичанам добиться не удалось. В долгой неравной борьбе Россия все же выстояла, хотя и понесла ощутимые потери.

Неудачный исход Крымской войны на время затормозил распространение нашего влияния на Восток. Страна переживала нелегкие времена. Сократилось промышленное производство, уменьшился объем внешней торговли. Экономические трудности вызывали беспокойство в российских правительственных и торгово-промышленных кругах. Поэтому должные выводы были сделаны быстро. В стране начались серьезные административные, военные и экономические реформы и вскоре общественно-политическая и экономическая ситуация стала быстро улучшаться.

Как ни странно, но неудачи России в Крымской войне вышли боком самой Англии. Потерпев поражение в Черноморском регионе, Петербург пришел к выводу о необходимости переключить главное направление своей внешней политики с Балкан и Ближнего Востока на Средний и Дальний Восток и в первую очередь на Среднюю Азию. Было бы наивно думать, что автором этой идеи был кто-то конкретно. Напротив, идея движения в Азию являлась велением времени и объективных политических обстоятельств. Именно поэтому азиатский вопрос всколыхнул во второй половине 50-х годов XIX века буквально всю Россию.

– Англичане закрыли нам путь в Европу! Глупцы! Так давайте, братцы, развернемся и пойдем в Бухару, Персию, Афганистан, а там и в Индию махнем к павлинам! Посмотрим, как обрадуются в Лондоне! – кричали тогда во всех столичных ресторанах и трактирах.

– Господа! Посудите сами, что привлекает Англию в Бухару и Хиву? Конечно, уж не торговля, которая едва насчитывает здесь десять миллионов покупателей, тогда как в Индии, Персии, Афганистане и Белуджистане таких двести пятьдесят миллионов! В Среднюю Азию Лондон привлекает исключительно страх за охранение своей самой дорогой колонии – Индии. Все остальное лишь политический туман, – солидно рассуждали в великосветских салонах. – Если бы Англия могла отодвинуть нас назад, она бы давно это сделала. Если бы она была в силах остановить нас на теперешних наших позициях – она не медлила бы ни минуты. Но ничего этого она сделать не может, потому ограничивается протестами и журнальными воплями, чтобы, по крайней мере, задержать наше движение и подольше сохранить безопасное между нами расстояние. При этом надо признать, что цель эта вполне ей достигается.

– Не в Европе будущее России! К Азии должна она обратить свои взоры! Мы пронзим русским штыком Среднюю Азию и нанесем удар в сердце Англии – в Индию! – убеждали своих старших коллег молодые и дерзкие офицеры-генштабисты.

– Постоянное увеличение числа фабрик и мануфактур требует новых путей сбыта! А так как европейские рынки для нас заперты, мы должны обратиться к обширным странам Азии! Там наше будущее и политическое, и экономическое! – стучали кулаками по конторским столам купцы.

Их чаяния сформулировал российский текстильный воротила Шипов:

– Прежде всего, для России важен азиатский хлопок. Будет хлопок, будет и одежда, и порох! Давайте возьмем пример с Англии, начавшей выращивать хлопчатник в Индии и в Австралии, чтобы ослабить зависимость от американского хлопка. Неужели мы глупее англичан? Рост торговли с Азией связан с развитием фабричного и заводского производства в наших центральных губерниях. Соединим судоходными каналами Черное, Азовское, Каспийское и Аральское моря и облегчим нашим товарам доступ в Среднюю Азию!

Не меньшие страсти кипели в Министерстве финансов. Там тон задавал директор общей канцелярии Юлий Гагемейстер:

– Темпы развития азиатской торговли значительно выше, чем европейской! Поэтому наше экономическое и финансовое благополучие на Востоке! В Средней Азии нас ждет хлопок, который можно вывозить по Сырдарье от Ташкента и Коканда.

– А как вы планируете договариваться с тамошними варварскими ханствами? – настороженно спрашивал его министр финансов Княжин.

– Путем военного покорения! – не моргнув глазом, отвечал решительный Гагемейстер.

– Но ведь любая война – это расходы! – восклицал Княжин.

– Если хочешь заработать рубль, вложи хотя бы гривенник! – отвечали ему.

В дискуссию о продвижении в Азию включился известный «миллионщик» – заводчик и купец Шилов, ученый-востоковед Березин, публицисты Иванин, Тарасенко-Отрешков и другие. В поддержку движения на Восток выступили популярные еженедельник «Экономический указатель», известного экономиста Вернадского, «Русский вестник» издателя Каткова, а также официальные журналы «Военный сборник» и «Морской сборник». Журнал «Вестник промышленности», отражавший взгляды русских торговцев и промышленников, опубликовал явно программную статью востоковеда И. Березина «Об учреждении Азиатской компании в начале нынешнего столетия».

Председатель Оренбургской пограничной комиссии статский советник Василий Григорьев (одновременно член-корреспондент Академии наук!) публиковал в столице многочисленные работы о нашей торговле с Востоком. Генерал-губернатору Оренбурга графу Перовскому он внушал:

– Не Россия торгует с внутренней Азией, а внутренняя Азия торгует с Россией, ибо покупают и продают товары и в Азии, и в России, как правило, азиатские торговцы. Возникает вопрос, почему им почти без раздела достаются и купеческие барыши этой торговли? Не пора ли нам если не повернуть все вспять, то хотя бы уравнять наших купцов в возможностях с азиатцами? Можете не сомневаться, ваше превосходительство, наши купцы не глупее восточных!

– Я и не сомневаюсь! – качал головой Перовский. – Но мгновенно все переменить не получится, надобно время.

– Боюсь, все куда серьезнее, – не унимался Григорьев. – Ведь мы покровительствуем не своим купцам, а торговле азиатцев в России. Англичане так не делают никогда, для них существуют только свои товары и свои купцы! Именно это приносит им неслыханные барыши.

– Так что же вы предлагаете!

– Вопрос надо решать кардинально! Единственный выход – переход азиатских ханств под владычество России, чтобы мы, водворив там порядок и безопасность, внушили обитателям Аму и Сыра желание воспользоваться их средствами к улучшению общего благосостояния. Только тогда может идти речь о выгодной торговле со странами к юго-востоку от Внутренней Азии!

Дискуссии о нашем влиянии в Средней Азии не прекращались ни на минуту. При этом порой эмоции просто зашкаливали. Кое-где спорщики даже хватали друг друга за грудки. Это значило, что российское общество готово к кардинальному решению азиатского вопроса.

Осенью 1857 года в Москве в ресторане «Яр», что на углу Кузнецкого Моста и Неглинной улицы, встретились богатейший купец России Василий Кокорев и герой обороны Севастополя генерал Степан Хрулев. Угощались умеренно – стерляжьей ухой да гурьевской кашей. Спиртного почти не пили, так как разговор за столом шел серьезный.

– Я лично видел, – кипятился Хрулев, – что наши киргизы носят беспошлинно халаты с английской подкладкой. После этого я задаю вопрос: правильно ли это? И сам на него отвечаю: нет! Англичане вытесняют нашу торговлю со среднеазиатских рынков и угрожают уничтожением нашего политического влияния!

– Я вас, Степан Александрович, очень хорошо понимаю! – кивал ему Кокорев, меланхолично выуживая ложкой из каши цитрусовые цукаты.

После долгой беседы купец с генералом договорились обратиться за содействием в создании общества пароходства и торговли на Каспийском море к наместнику Кавказа князю Барятинскому. Общество должно было основать укрепленные фактории в пограничных районах и проложить железную дорогу между Каспийским и Аральским морями. Кокорев и Хрулев просили о предоставлении обществу тех же прав, какие имела Российско-Американская компания: право монопольной разработки полезных ископаемых, торговли с соседними странами, организации исследовательских экспедиций. Предложения Кокорева и Хрулева поддержали многие промышленники-миллионщики и генералитет. Поддержал Кокорева с Хрулевым и новый министр финансов Брок.

Пока суть да дело, деятельный Кокорев основал акционерное «Закаспийское торговое товарищество» с капиталом в два миллиона рублей для «сбыта российских изделий в Персию и Среднюю Азию и для вывоза оттуда всего того, что надобность и польза укажет». Проект устава этого общества был представлен в Кавказский комитет.

Вскоре из Лондона пришла корреспонденция: «Английскому купечеству не нравятся распространение пароходства на Каспийском море и образование Закаспийской компании».

– О, нас ругают! – рассмеялся император Александр II, с письмом ознакомившись. – Значит, мы все делаем правильно!

Практически одновременно с Кокоревым в Министерство государственных имуществ обратился купец-миллионщик Бенардаки с ходатайством о разрешении организовать рыболовство в Красноводском заливе и меновую торговлю с туркменами на побережье залива. Оренбургский генерал-губернатор Перовский счел предложение «в высшей степени полезным».

– Я готов выделить три казачьих сотни для охраны рыболовства и складов, если Бенардаки будет их содержать, – заявил он.

И министр государственных имуществ Муравьев, и Генеральный штаб тоже нашли предприятие Бенардаки «весьма полезным для Прикаспийского края». Однако провести в жизнь проект Бенардаки тогда не удалось. Как свидетельствует письмо из Генерального штаба Министерству государственных имуществ в мае 1859 года, «вопрос об устройстве укрепления, которое для охраны фактории признается необходимым тесно связать с другими предприятиями, требует предварительного разъяснения многих других обстоятельств». На самом деле в данном случае все же побоялись идти на обострение с англичанами, решив, что с них хватит и Каспийского пароходства.

Большую активность в проведении наступательной «восточной политики» проявил кавказский наместник князь Барятинский. Несмотря на просьбы Горчакова не делать опасных шагов, задевающих Англию, Барятинский в феврале 1857 года отправил военному министру письмо, в котором, ссылаясь на донесение военного агента в Лондоне Николая Игнатьева и на сообщения печати и частных корреспондентов, подчеркивал, что «англичане деятельно готовятся к войне и ведут атаку с двух сторон: с юга – от берегов Персидского залива и с востока – через Афганистан».

Барятинский выражал особое беспокойство по поводу «несомненного стремления» Англии утвердиться на берегах Каспийского моря. «Появление британского флага на Каспийском море, – писал он, – будет смертельным ударом не только нашему влиянию на Востоке, не только нашей торговле внешней, но ударом для политической самостоятельности империи».

– Что вы конкретно предлагаете? – спросил его при личной встрече министр Сухозанет.

– При первом же сообщении о движении англичан к Герату немедленно перебросить войска в Астрабад, чтобы в случае необходимости разгромить английскую армию в афганских предгорьях!

Император Александр II отнесся к предложению Барятинского со всей серьезностью.

По его указанию Военное министерство подготовило доклад «О возможности неприязненного столкновения России с Англией в Средней Азии». Император доклад одобрил, не согласившись с его отдельными выводами, о чем свидетельствовали его пометы на полях. Авторы проекта генерал-адъютант князь Ливен и генерал-майор Неверовский считали, что мощный флот дает Англии возможность «легко утверждаться на прибрежьях морей или в странах, пересекаемых большими судоходными реками, как то, в Индии или Китае». Поэтому Англия не может посылать в глубь материков большие военные экспедиции, так как они подверглись бы риску и потребовали крупных расходов. Поэтому опасения князя Барятинского, что Англия хочет занять какой-либо пункт в Персии, а тем более на побережье Каспийского моря, не обоснованы. Однако, отмечали авторы доклада, Англия будет впредь стараться вредить России на политическом фронте, предпринимая «тайные происки в мусульманских наших провинциях и между кавказскими горцами» и вмешиваясь в дела «пограничных с нами областей». Таким образом, генералы предрекали серьезное обострение Большой Игры.

Ну, а дальше было самое любопытное. Князь Ливен и генерал-майор Неверовский категорически отвергали какие бы то ни было проекты «Индийского похода». Оба пришли к выводу, что политика России «как в Средней Азии, так и в Европе» должна быть на тот момент «выжидательной, а не наступательной». Более того, авторы призывали готовиться к укреплению обороны Черного и Каспийского морей, усилить Кавказскую армию, увеличить Каспийскую флотилию и, уделив особое внимание развитию на Каспии и Волге торгового пароходства, загодя запасать военное снаряжение в Баку и Астрахани. Когда все это будет выполнено, можно будет вести более активную политику.

Что касается Министерства иностранных дел, то там не возражали против усиления нашей армии на Кавказе и флотилии на Каспии. Горчакова волновал только один пункт – Индия. Узнав, что генералы считают «Индийский поход» нереальным, министр несколько раз перекрестился:

– Слава Богу! Слава Богу! Сколько можно дразнить англичан этой красной тряпкой!

Но вопреки чаяниям Горчакова, планы похода на Индию только множились. Главным побудителем к тому была сама Англия, чью роль вдохновителя антирусской коалиции в Крымской войне наше общество не могло простить. Российское общество жаждало мщения! В докладной записке в феврале 1856 года по департаменту Генерального штаба, где анализировались «индийские проекты» таких авторов, как Н.Е. Торнау, И.Ф. Бларамберг, С.А. Хрулев и M.П. Погодин, прямо указывалось: «Нельзя отвергать, что в рассмотренных записках заключается много мыслей дельных и полезных, но если изложенные в таких предложениях разобрать с точки зрения практической, то можно опровергнуть оные в самых основаниях». Помимо политической несостоятельности подобной экспедиции, она была невыполнима практически. Увы, но ее организация потребовала бы таких сил и средств, которыми Россия тогда просто не располагала. Идею удара по Индии разделял и наш военный агент в Англии Николай Игнатьев. Он предложил план укрепления России сначала в Восточном Туркестане, а затем хотя бы обозначить поход в сторону Индии с тем, чтобы держать Англию «на коротком поводке». Этому плану сочувствовал и вошедший в фавор императора генерал для особых поручений Дмитрий Милютин.

Министру иностранных дел Горчакову Милютин дерзко заявил:

– Вы, Александр Михайлович, хотя бы слухи распустили о нашем походе в Индию.

Услышав это, Горчаков пришел в ужас:

– Вы на пустом месте провоцируете международный скандал с Англией, даже не представляя, чем это может закончиться!

– К сожалению, мы снова не поняли друг друга, – покачал головой Милютин и закрыл дверь кабинета своего коллеги.

Несмотря на всю их утопичность, «индийские проекты» все же сыграли свою роль. Они не только привлекли внимание департамента Генерального штаба к Среднеазиатскому региону, побудили российских офицеров к более серьезному изучению азиатских ханств, Персии, Афганистана и Индии, но и стали дополнительным фактором постоянного раздражения Англии, как та палка, которой злят сидящего на цепи пса. Впрочем, среди «индийских утопий» попадались и серьезные работы.

Таковым был проект генерал-лейтенанта Дюгамеля «Докладная записка о путях, ведущих из России в Индию», составленная в 1854 году. Ранее Дюгамель служил в Генеральном штабе, участвовал в Русско-турецкой войне 1828–1829 годов, неоднократно выполнял различные военно-политические поручения на Востоке, был русским консулом в Египте и послом в Персии. Таким образом, Дюгамель был прекрасно осведомлен о всех политических механизмах, которые лежали в основе «восточного кризиса». В своей докладной записке Дюгамель отмечал, что для успешного противодействия англичанам на Среднем Востоке необходимо тщательно изучить этот регион в географическом, этнографическом и политическом отношении. Первую часть работы Дюгамель посвятил истории завоевательных походов в Индию, начиная с Александра Македонского, а также анализу современного положения Персии, Афганистана и Северо-Западной Индии. Во второй части записки он подробно описал важнейшие пути, соединяющие Среднюю Азию и Закавказье с Индией, опираясь при этом именно на труды английских разведчиков-путешественников.

Разумеется, многое из происходящего в индийском вопросе в России становилось известно английскому послу. От всего этого Джон Кимберли просто хватался за голову:

– Унизив Россию Крымской войной, мы открыли ящик Пандоры! У меня такое впечатление, что русских сейчас вообще не волнует ничего, кроме Средней Азии и нашей Индии. Все на этом буквально помешаны. Это какой-то массовый психоз!

– Сэр! Это не психоз – это открытый вызов! – скромно отвечал секретарь посольства. – Самое опасное, что русские действительно решительно повышают ставки!

– Да, – согласился Кимберли, – нам предстоят тяжелые времена. Индия снова под прицелом!

И вздохнув, посол отправился писать очередное тревожное донесение в Лондон…

А в России между тем от слов перешли к делу. Император Александр II все же принял решение ответить Англии, резко усилив давление на азиатском направлении. Смелым планам России способствовали тогдашние неудачи англичан и в первую очередь восстание сипаев в Индии, продемонстрировавшее всему миру зыбкость английского положения в ее крупнейшей колонии.

Уже вскоре после заключения Парижского мира министром иностранных дел России Горчаковым была подготовлена циркулярная депеша, разосланная затем всем дипломатическим представителям России за границей. Это был программный документ, который информировал мировое сообщество о том, как отныне Россия будет вести свою внешнюю политику.

Из депеши А.М. Горчакова: «Объединившиеся против нас государства выставили лозунг уважения прав и независимости правительств. Мы не претендуем на то, чтобы вновь приступить к историческому разбору вопроса о том, в какой мере Россия могла создать угрозу тому или иному из этих принципов. В наши намерения не входит вызвать бесплодную дискуссию, но мы хотим достигнуть практического применения тех же принципов, которые провозгласили великие державы Европы, прямо или косвенно объявляя себя нашими противниками, и мы тем более охотно напоминаем об этих принципах, что никогда не переставали их придерживаться. Мы не хотим быть несправедливыми ни к одной из великих держав и строить предположение, что тогда дело шло лишь о преходящем лозунге и что по окончании борьбы каждый сочтет вправе придерживаться линии поведения, соответствующей своим интересам и своим собственным расчетам. Мы никого не обвиняем в использовании этих больших по значению слов в качестве орудия, временно пригодившегося для расширения поля битвы и которое сдается затем в арсенал и покрывается там пылью. Напротив, мы хотим оставаться при убеждении, что державы, провозгласившие эти принципы, делали это честно, вполне добросовестно и с искренним намерением применять их в любых обстоятельствах».

Горчаков предупредил, что Россия предлагает европейским державам, и в первую очередь Англии, принять правила новой политической игры: «Император хочет жить в полном согласии со всеми правительствами. Его Величество считает, что наилучшее средство для достижения этого – не утаивать своих мыслей ни в каком из вопросов, связанных с международным европейским сообществом… Император решил предпочтительно посвятить свои заботы благополучию своих подданных и сосредоточить на развитии внутренних ресурсов страны свою деятельность, которая будет направлена на внешние дела лишь тогда, когда интересы России потребуют этого безоговорочно. Политика нашего августейшего государя национальна, но она не своекорыстна, и, хотя его императорское величество ставит в первом ряду пользу своих народов, но не допускает мысли, чтобы даже удовлетворение их могло извинить нарушение чужого права».

Заключительные слова Горчакова в его знаменитой депеше навсегда вошли в мировую историю: «Россию упрекают в том, что она изолируется и молчит перед лицом таких фактов, которые не гармонируют ни с правом, ни со справедливостью. Говорят, что Россия сердится. Россия не сердится, Россия сосредотачивается. Так будет всякий раз, когда голос России сможет оказаться полезным правому делу…»

Итак, Россия действительно начала сосредотачиваться… Причем направлением этого сосредоточения должна была стать именно Азия.

Не теряя времени даром, Горчаков вверил управление Азиатским департаментом полковнику Ковалевскому. Выбор Горчакова был исключительно удачным. Лучшего руководителя Азиатского департамента трудно было и представить. Так как в последующих событиях Большой Игры Егор Петрович Ковалевский станет одной из ключевых фигур, познакомимся с ним поближе. Нового главу Азиатского департамента отличало, прежде всего, прекрасное образование. Сорокавосьмилетний дипломат имел как философское, так и инженерно-геологическое образование. Службу начинал в Горном департаменте. Несколько лет работал на Алтайских и Уральских заводах. Затем открыл четыре золотых прииска в Сибири. В 1839 году Ковалевский участвовал в неудачном зимнем Хивинском походе графа Перовского. При этом, будучи отрезан от главного отряда, он с горстью храбрецов засел в каком-то старом укреплении и выдержал долговременную осаду хивинцев. В 1847 году Ковалевский был приглашен Мухаммедом Али-пашой в Египет, где снова искал золотые жилы. На этот раз, помимо поиска золота, он активно занимался глубинной разведкой, собирая сведения не только по Египту, но и по Судану, Абиссинии и Аравии. Именно Ковалевский впервые указал точное географическое положение истоков Белого Нила. Итогом поездки стал подробный отчет «Путешествие во внутреннюю Африку». Тогда же Ковалевский впервые заинтересовался и Индией. Обнаружив на притоке Нила реке Тумат залежи золота, Ковалевский высказался за назначение в Массуа русского генерального консула «для развития торговых отношений с Индией и портами Красного моря именно через Суэц, не морским путем через мыс Доброй Надежды». В 1949 году талантливый геолог и разведчик был послан на другой край земли в Китай. Сопровождая духовную миссию в Пекин, он сумел настоять на пропуске наших караванов по удобному «купеческому тракту» вместо почти непроходимых аргалинских песков, что принесло большую выгоду нашей торговли и позволило лучше изучить Монголию. Но еще важным стал заключенный при посредстве Ковалевского Кульджинский договор 1851 года, способствовавший развитию торговли России с западным Китаем и ставший основой для расширения нашего влияния в Заилийском крае. В данном случае Ковалевский проявил себя уже как талантливый дипломат. В начале Крымской войны Ковалевский, по просьбе черногорского владыки Петра, был отправлен с миссией в Черногорию. Там он искал золото и принимал участие и в пограничных схватках с австрийцами. Вернувшись домой, геолог ожидал за это своеволие наказания от Николая I, но тот лишь сказал:

– Капитан Ковалевский поступил как истинный русский!

По возвращении в Россию Ковалевский участвовал как историограф в обороне Севастополя. Вернувшись в Петербург, он был единодушно избран помощником председателя Российского географического общества. Тогда же был избран член-корреспондентом, а затем и почетным членом Петербургской академии наук. При этом Ковалевский был весьма известен и в литературных кругах как поэт, автор ряда романов и многочисленных книг о своих путешествиях.

«В трудное время стал Ковалевский директором Азиатского департамента, – писал один из его биографов, – несчастная Крымская кампания и Парижский мир сильно подорвали влияние и вес, какими пользовалась дотоле Россия на Востоке… Ковалевскому принадлежит несомненная заслуга, что в это тяжелое время он сумел поддержать престиж русского имени среди восточных и западных племен и тем значительно ослабил моральное значение Парижского мира в международных отношениях».

Одновременно с укреплением Азиатского департамента был усилен и наш научный штаб Большой Игры – Российское географическое общество (РГО), которое возглавил великий князь Константин Николаевич. Это сразу придало обществу большой политический вес, а также резко увеличило его бюджет и возможности. Одновременно, по инициативе секретаря Географического общества Александра Головнина начал действовать и Кавказский отдел РГО, что позволило усилить нашу разведывательную работу в Закавказье.

Укрепив Министерство иностранных дел, император Александр II решил заменить и руководство Военного министерства, обратив внимание на исключительно толкового начальника штаба Кавказской армии генерала Дмитрия Милютина, которого начал стремительно продвигать к вершинам военной власти.

В первых числах мая 1856 года тогдашний военный министр генерал Сухозанет приехал в Министерство иностранных дел, где встретился с только что назначенным на должность министра Горчаковым. Сухозанета волновал вопрос о возможных политических последствиях продвижения в Средней Азии.

– Любое движение в сторону Индии вызовет раздражение в Лондоне! – ожидаемо заявил ему Горчаков.

– А что скажут англичане, если мы прямо объявим, что идем именно в Индию? – ехидно поинтересовался Сухозанет.

Горчаков мгновенно изменился лицом.

– Что вы, что вы! – замахал он своими тонкими руками. – Одно наше заявление об этом приведет к столкновению с Англией! Одна мысль об этом обрушит всю нашу политику! Сегодняшее наше положение с финансами, последствиями проигрыша в войне и состоянием дел в Европе не допускают возможности даже думать об этой авантюре!

– Ну, финансы у нас всегда оставляли желать лучшего, о старой войне тоже пора забыть и готовиться к новым, а в Европе нас никогда не любили. К тому же я просто говорю о вариантах! – нахмурился Сухозанет.

– Такого варианта для нас просто не существует! – махнул рукой Горчаков. – Вы должны навсегда уяснить, что господство в Индии имеет для Англии исключительно важное значение! Любая наша попытка ниспровергнуть его вызовет самую бурную реакцию английского правительства. Оно немедленно сколотит новый антирусский союз. И тогда надо будет думать уже не о завоевании абсолютно не нужной нам Индии, а о спасении самой России!

– Честно говоря, я вас не понимаю, – передернул плечами Сухозанет, – Индия – великолепный раздражитель, на который мы можем постоянно нажимать в своих интересах.

В свое министерство Сухозанет вернулся в самом мрачном настроении. Генералу для особых поручений Милютину, спросившему его об итогах встречи с новым министром иностранных дел, он ответил раздраженно:

– Если раньше на Мойке сидел русофоб, то нынче англоман! Одно другого не лучше.

Под русофобом министр имел в виду недавнего канцлера Нессельроде, под англоманом – Горчакова.

Увы, Александр Михайлович Горчаков при всей своей политической смелости был по характеру человеком очень осторожным. Крымская война оставила в его душе неизгладимый след и теперь до конца своих дней он будет бояться происков Англии, стремясь любыми способами избегать конфронтации с Туманным Альбионом. Иногда это будет приносить пользу делу, но в большинстве случаев, наоборот…

В июле 1856 года к идее наступательной политики на азиатском направлении решительно присоединился и наместник Кавказа князь Барятинский, который направил в Петербург секретное письмо. Поводом к письму стал наглый захват английскими войсками важнейшего персидского порта Бушира. Наместник Кавказа не без оснований опасался, что, опираясь на этот пункт, Англия подчинит в дальнейшем персидские прикаспийские провинции. Барятинский сетовал:

– Подняв флаг на Каспийском море, Англия поставит нас в крайне критическое положение и в Дагестане, и в Закавказье, и в степях Закаспийских!

В письме он писал о необходимости срочно усилить военную флотилию на Каспийском море, укрепить Бакинский и Петровский порты и содействовать развитию на Каспии торгового мореплавания, о том, что следует занять какой-либо пункт на восточном берегу Каспия, чтобы открыть путь к Аральскому морю и создать в будущем судоходство по реке Сырдарье.

Кроме этого, наместник представил Александру II проект постройки железной дороги от берегов Каспия по плато Устюрт до Аральского моря. Замысел был дерзок. Ведь всего за пять лет до того было завершено строительство первой в России железной дороги между Москвой и Петербургом! Создание железной дороги между Каспием и Аралом, по мнению Барятинского, могло не только заменить караванные пути, но и решительно повернуть Большую Игру в нашу пользу!

Александр II, прочитав письмо кавказского наместника, сказал:

– Предложения о прокладке железной дороги через Устюрт весьма важно и полезно!

После чего распорядился изучить проект специалистам. Однако и главноуправляющий путей сообщения Чевкин, и оренбургский генерал-губернатор Перовский, и профессор-востоковед Гельмерсен нашли планы Барятинского необоснованными как с технической, так и с политической и экономической точек зрения. Однако Александр II решил все же вынести обсуждение проекта железной дороги на более широкую аудиторию. 27 января 1857 года состоялось заседание Особого комитета, созванного специально для рассмотрения предложений Барятинского. В нем приняли участие министры Горчаков и Сухозанет, управляющий Морским министерством, главный железнодорожник Чевкин и глава Азиатского департамента Ковалевский.

С самого начала совещания тон задал Горчаков:

– Господа! Я протестую против каких-либо активных действий на восточном побережье Каспийского моря. Министерство иностранных дел не желает международных осложнений, и я, имея в виду последние донесения нашего посла в Лондоне, утверждаю, что любой шаг на Востоке, сколько-нибудь задевающий интересы Англии или даже могущий подать предлог к придиркам со стороны британского кабинета, вызовет серьезный политический кризис.

Горчакова неожиданно поддержал его всегдашний оппонент Перовский:

– Я, в свою очередь, хочу сослаться на нынешние волнения среди казахских племен Устюрта. В таких условиях строить там дорогу просто безумие! Князь Барятинский просто не видит всего из-за Кавказских гор!

– Князь, конечно же, желает добра, но лучше пока все же отложить снаряжение сей экспедиции до более благоприятных обстоятельств! – согласился и военный министр.

В результате Особый комитет высказался в пользу создания в перспективе прямого сообщения от восточного побережья Каспийского моря к Аралу и далее к берегам Амударьи и Сырдарьи, но при этом отметил, что в настоящее время это сделать невозможно и ненужно. И хотя в реальности тогда так ничего и не было решено, но сама идея о будущей русской железной дороге в Средней Азии все же отложилась в головах государственных мужей.

Надо сказать, что английская разведка в Петербурге работала хорошо и вскоре на столе у посла Кимберли уже лежал экстракт с совещания Особого комитета. Сказать, что, прочитав его, посол был в ужасе – значит не сказать ничего. Еще бы, русские были готовы одним махом перекрыть половину Средней Азии железной дорогой! Что означало полный крах там всей британской политики. В Лондоне, прочитав отчет посла, тоже перепугались.

– У русских нет ни опыта, ни средств для столь грандиозного проекта! Слава богу, что они отменили этот проект! – радовались оптимисты.

– Вы просто плохо знаете русских. Кстати, и проект они вовсе не отменили, а лишь отложили! – качали головами пессимисты.

– Что это значит? – спрашивали остальные.

– Только то, что пройдет совсем немного времени и по каракумским пескам помчатся русские паровозы с русскими солдатами! Кстати, знаете куда они именно помчатся? – вступали в разговор реалисты.

– Куда?

– Маршрут только один – в Индию! – отвечали, сами пугаясь своих слов, реалисты.

– Что же делать? – хватались за голову оптимисты и пессимисты.

– Большая Игра продолжается, и мы должны сделать свой сильный ход, который остановит и русские паровозы, и русских солдат! – подводили итог дебатам реалисты. – Но вначале посмотрим, какой ход сделают русские!

Глава вторая

Этим следующим сильным ходом стало назначение в апреле 1857 году генерал-губернатором Оренбурга генерал-лейтенанта Александра Катенина, взамен явно уставшего на этой должности графа Василия Перовского.

Новый генерал-губернатор Оренбурга был храбрым воином и опытным царедворцем. Службу начинал в Преображенском полку, был замешан в декабристском мятеже, но как-то выкрутился, потом дрался с турками под Варной, успешно усмирял поляков и за взятие Варшавы заслужил Владимирский крест. В 1835 году на Калишских маневрах на Катенина обратил внимание император Николай I, и тот был назначен флигель-адъютантом. Сообразительный офицер оказался превосходным игроком в карты, и отныне император неизменно брал его к себе в партнеры. Надо ли говорить, что при таком тесном общении карьера Катенина пошла резко вверх. Вскоре, по совету императора, он женится на красавице фрейлине Варваре Вадковской. Два года спустя Катенин уже был полковником. Затем он получает назначение начальником штаба пехотного корпуса на Кавказ, где участвует в военных действиях против горцев. За отличие в битве при ауле Ахульго получает золотую шпагу «За храбрость». После этого следует назначение начальником штаба Отдельного гренадерского корпуса и чин генерал-майора. Затем Катенин командовал родным Преображенским полком, получил аксельбанты генерал-адъютанта и генерал-лейтенантский чин. Некоторое время он исполнял обязанности товарища (заместителя) военного министра и дежурного генерала. С этой должности Катенин и отправился в далекий Оренбург. Как говорили в военных кругах, Катенин отправился на край империи по доброй воле и с пинка тогдашнего министра Сухозанета. Увы, к этому времени многолетний покровитель Катенина был уже мертв, а у нового императора имелись собственные выдвиженцы и любимцы.

По отзыву современников, новый генерал-губернатор был высок и представителен, женщины находили его даже красивым. Особый шик придавали Катенину огромные распушенные усы, делая его похожим на породистого кота. По характеру генерал-губернатор оказался уживчивым. Он умел красиво говорить и отличался изысканными манерами. Любил Катенин хорошие обеды и лихие солдатские песни. При этом он оказался не только толковым военачальником, как его предшественник Перовский, но и, в отличие от предшественника, умелым администратором. Впрочем, кое-кто считал Катенина чересчур самолюбивым и самонадеянным. Гвардеец же, в конце концов!

Из воспоминаний о Катенине: «Он (Катенин. – В. Ш.) преследовал всякое неодобрение и разномыслие, требуя от всех пребывающих в крае личного себе поклонения и считая всякое противоречие за злостную враждебность и интригу. Известно было, что все письма контролировались и переписка, посылавшаяся из степи через Оренбург, с нарочным, распечатывалась». В данном случае явно сказывался «декабристский синдром».

Пришлась оренбуржцам по нраву и губернаторша Варвара Ивановна. По отзывам современников, она была женщиной весьма образованной и с огромным тактом. С подчиненными мужа и их женами общалась ровно, любезно, без малейшего намека на свое положение, «со всеми умела говорить о предметах, которые были близки представлявшемуся ей лицу, и вся эта беседа велась так мило, просто, что говоривший с Катениной, сразу чувствовал себя как дома».

Когда празднества, устроенные в честь назначения, прошли, Катенин ознакомился с делами и приуныл. И было от чего! Степь, находящаяся в его управлении, почти в три раза превосходила размерами всю тогдашнюю французскую империю, при этом населявшие ее племена признавали над собой только грубую силу, но никак не закон.

Но решать вопросы было надо, и Катенин погрузился в бесчисленные проблемы. Особое внимание генерал-губернатор решил обратить на Амударью, видя в ней кратчайший путь для расширения в Средней Азии русской торговли. Кроме этого, Катенин начал расселять в низовьях Сырдарьи казахскую бедноту, дабы, приучив ее к земледелию, превратить впоследствии в опору российской власти.

Не забывал Катенин и о делах иного рода. Так, весной 1859 года он снарядил в степь сразу две разведывательно-научные экспедиции. Одну, под начальством капитана 1 ранга Алексея Бутакова, для завершения исследований Аральского моря и устьев Амударьи, и вторую, под начальством Виктора Дандевиля, для описи Мангышлакского берега Каспийского моря.

В Лондоне назначение нового генерал-губернатора Оренбурга встретили с тревогой. Что можно ожидать от Перовского, там уже понимали, что ожидать от Катенина, пока в Англии не знал никто.

Однако вскоре стало ясно, что с назначением Катенина, в Средней Азии начался новый этап Большой Игры – этап последовательного и методичного продвижения России на юг, к границам Афганистана. Понятно, что это должно было вызвать активное противодействие Англии и, как следствие, новое обострение в борьбе двух старых соперников.

Назначение Катенина в Оренбургский край совпало с активизацией дерзких набегов казахских разбойников на селения и форпосты Оренбургской линии и грабежом караванов. Нападали разбойники и раньше, причем Перовский расправлялся с ними самым жестоким образом. Увы, крутые меры Перовского не смогли обуздать разбойный люд. Приняв дела, Катенин тотчас же циркулярно оповестил казахов, что если они угомонятся, то будут прощены. Первым отозвался на призыв главный разбойник северных степей Исет Кутебаров, который отписал «справедливейшему генерал-адъютанту Катенину», что причиной неудовольствия казахов были суровые меры его предшественника, и обещал смириться. Катенин вызвал Кутебарова к себе. При встрече обнял как равного, расцеловал и сказал:

– Ты приехал не к грозному начальнику, а к доброму отцу, который радуется, когда может простить своего заблудшего сына!

Так со степными атаманами еще никто не разговаривал. Надо ли говорить, что Исет был потрясен и тут же поклялся быть верным русскому царю. Пример Кутебарова озадачил других, и вскоре в Оренбург потянулись с покаяниями многочисленные батыры. После этого набеги резко сократились. Прекратился и грабеж караванов.

После этого Катенин вместе с генерал-губернатором Западной Сибири Гасфордом начали писать письма, прося разрешения посылать военные экспедиции в казахские степи.

Но ведущие министры к предложениям Гасфорда и Катенина отнеслись отрицательно. Военный министр Сухозанет в директивном письме Гасфорду подчеркнул особую настороженность западных держав в отношении деятельности России в странах Востока. Он отмечал, что правительство «в отвращение возбуждаемого на Западе мнения о завоевательных намерениях наших в центральной части Азии… в настоящее время признает полезным избегать по возможности наступательных действий на наших сибирских границах». Сухозанет запретил Гасфорду атаковать Пишпек до особого разрешения. Единственной оговоркой было разрешение действовать в случае неспровоцированного нападения кокандских войск.

Тем временем Катенин полностью объехал вверенный ему край, после чего принял меры к развитию промышленности и распространению грамотности. Так, генерал-губернатор учредил пароходство на реке Белая, вошедшее в связь с пароходствами на Волге и Каме. В том же году учредил почтовый тракт между Орской крепостью и фортом Перовский. Только на одних форпостах было устроено более восьми десятков школ, не считая городских училищ в уездных городах.

Что касается среднеазиатских ханств, то Катенин решил улучшить отношения и с ними. Свои предложения он разослал министрам военному и иностранных дел, прося организовать дипломатические миссии в южные ханства. В Петербурге письма прочитали и рассудили, как всегда, логично:

– Кто предложил, тому и выполнять!

В ходе последующей переписки между министерствами и оренбургским генерал-губернатором вопрос о снаряжении дипломатической миссии в Среднюю Азию был окончательно утрясен. При этом неожиданно для Катенина в решении вопроса об экспедиции его верным союзником стал директор Азиатского департамента Ковалевский.

К этому времени глава Азиатского департамента Егор Ковалевский уже самостоятельно разработал свой план разведывательных экспедиций в Среднюю Азию. Будучи человеком философского склада ума и опытным разведчиком, он решил сразу же провести комплексную разведку всего юго-восточного приграничья, послав туда сразу несколько торгово-политических миссий. Начальниками экспедиций Ковалевский предложил императору лучших из лучших.

Чтобы запутать англичан, миссии имели различные легенды. Так, подполковник Николай Игнатьев (недавний наш военный агент в Англии) должен был возглавить официальное дипломатическое посольство в Хиву и Бухару, ученый-востоковед Николай Ханыков – научную экспедицию в Восточный Иран (Хорасан) и Герат, а поручику Чокану Валиханову предстояло отправиться в далекий и таинственный Кашгар (Восточный Туркестан) с попутным караваном, под видом мусульманского купца. При этом все миссии имели схожие цели и задачи: глубокое изучение политического и экономического состояния стран Азии, выяснение уровня английского влияния и выработку мер по противодействию этому, а также изучение возможностей расширения нашей торговли. Всеми тремя экспедициями руководил Азиатский департамент Министерства иностранных дел, но в подготовке их принимало участие Военное министерство и Географическое общество. Не осталось в стороне и купечество, профинансировавшее эту невиданную по масштабу разведывательную операцию.

Одновременно деятельный Ковалевский привлек к глубинной разведке на Востоке молодого и талантливого географа Петра Семенова (будущего академика Семенова-Тян-Шанского). В 1856 году он отправил его, «под крышей» Географического общества, для исследования горной системы Тянь-Шаня, являвшейся тогда недоступной для англичан. Впоследствии Семенов-Тян-Шанский дал любопытную общую характеристику тогдашней связи научных изысканий с практическими потребностями России, которую активно начал продвигать Ковалевский: «Начало рассматриваемого периода было для России эпохой ее возрождения после Крымской кампании. Русское общество стремилось к оживлению наших торговых сношений с Передней Азией и очень заботилось о распространении с этой стороны сферы нашего влияния. В то самое время, как наше влияние так успешно проникало на северо-западную окраину Нагорной Азии – в Джунгарию и Северный Туркестан, весьма естественно было заботиться о распространении наших географических сведений, а также об оживлении наших торговых сношений и со стороны Каспийского бассейна».

Надо сказать, что Ковалевский был человеком практичным. Поэтому с первого дня своего руководства Азиатским департаментом, начал заинтересовывать в коммерческих связях с Востоком самых высокопоставленных сановников, не говоря уже о частных предпринимателях. Очень быстро на эту удочку клюнули даже члены императорской семьи, решившие таким образом подзаработать на акциях. Так Ковалевский весьма быстро сформировал весьма влиятельное и независимое от Горчакова лобби. Ну, а получив поддержку и деньги, можно было начинать активные действия против англичан в Средней Азии.

Как мы уже сказали, начальником главной из готовящихся экспедиций с правами посла и полномочного представителя российского правительства в Бухару и Хиву был назначен 27-летний полковник Николай Игнатьев. Его экспедиция являлась самой важной, но и самой опасной.

Если бы можно было окинуть с высоты взглядом всю огромную Азию, то взору предстали бы тысячи и тысячи караванных троп. Словно огромная кровеносная система, пронизывают они огромные просторы, питая их жизнью. Караванные пути – основа основ Центральной Азии. Им подвластно все: ханства и царства, народы и цивилизации. Порой кажется, что им подвластно само время.

К середине XIX века Хивинское, Бухарское и Кокандское ханства контролировали огромную территорию почти с половину Америки, простиравшуюся от Каспийского моря на западе до гор Памира на востоке. Признанным центром азиатской торговля является легендарная Бухара, от которой на юг и север, на запад и восток пролегали караванные пути. Хива, Коканд, Самарканд, Карши, Шахрисабз, Термез и Хорезм начисто проигрывали торговую конкуренцию Бухаре.

Особой статьей доходов у азиатских ханов являлось взимание торговых пошлин. Их собирали все и везде. Поэтому купцы и странствующие торговцы вынуждены были задирать цены на товары. Но так было всегда, и это никого не удивляло. В Бухаре, в отличие от многих других ханств и княжеств, пошлина традиционно была небольшая. Потому и купцов в городе всегда тьма-тьмущая. Мудрые бухарские эмиры давно смекнули, что, уменьшая пошлину и увеличивая число торговцев, они всегда останутся с хорошим барышом.

Самая оживленная торговля поэтому всегда была в Бухаре. Она начиналась в январе и продолжалась до начала мая. В это время в городе работало до десятка больших караван-сараев и столько же базаров. Помимо этого, в разгар торгового сезона открывалась и большая ярмарка, на которую съезжались купцы со всего эмирата, а также из Персии и Афганистана, из Индии и Бадахшана, из России и Тибета и даже из дальней Аравии. Порой казалось, что в Бухаре торгуется, продает и покупает весь мир! По этой причине именно бухарские купцы всегда лучше всех были осведомлены в торговой конъюнктуре.

Через Герат в Персию, в Бухару вывозили овечью шерсть, сухофрукты, кошениль (для получения кармина) и другие местные товары, взамен которых приобретали опиум из Мешхеда и кожи. Из Кабула везли самый лучший – серый с синеватым отливом каракуль. Из Индии – кашмирские ткани, пряности, индиго, сахарный песок, лекарственные зелья и самоцветы и, конечно же, английские товары.

Английская экспансия в Индии серьезно ударила по азиатским торговым центрам. Если раньше индийские товары в Европу шли только через них, то теперь англичане доставляли свои товары в Европу морем. Что касается самих английских товаров, то они так же вносили диссонанс в давно сложившуюся систему азиатской торговли.

В караван-сараях и на базарах теперь кипели нешуточные страсти. Индийские купцы предлагали, помимо всего прочего, английское сукно. Товар был действительно хорош, но и цена соответствующая. Чтобы убрать конкурента, торговавшие нашим сукном оренбургские и астраханские купцы немедленно снизили цену. И пусть наше сукно было несколько хуже качеством, чем английское, но теперь покупатели предпочитали именно его. В далекой Калькутте только щелкали зубами от злости. Но сбивать цену не могли, так как тогда его продажа просто бы не покрыла бы затраты на производство и доставку. Убытки же были столь ощутимы, что чиновники Британской Ост-Индской компании, будь на то их воля, были готовы двинуть вместе с со своими купцами колониальные полки…

Часть индийских товаров предприимчивые бухарцы, хивинцы и кокандцы сразу же везли в Кашгар, где меняли на слитки серебра, которое, в свою очередь, тоже продавали. У прикаспийских туркмен покупались войлоки, ковры и паласы, торговали взамен тканями. Степные казахи торговали овечьей и верблюжьей шерстью, кожей и арканами. Кроме этого, казахи покупали в Бухаре и других городах местные товары, для последующей их перепродажи в Оренбурге. В торговле с казахами посредническую роль играли каракалпаки, поставлявшие скот и пушнину. Эта торговля приносила хорошую прибыль и первым, и вторым, и третьим. Среди прочих товаров к середине XIX века взлетел в цене хлопок, который шел теперь не только на текстиль, но и на изготовление пороха, а значит, стал товаром военным и стратегически важным!

Что касается торговли среднеазиатских ханств с Россией, то она всегда была нелегка и опасна из-за постоянных степных междоусобиц, во время каждой из которых враждующие стороны с особым удовольствием грабили попавшихся под руку купцов, как бухарских, так и русских. Рост торговли со Средней Азией, с одновременным сокращением экспорта промышленного сырья в страны Европы, заставил русских купцов все чаще обращаться к мысли об активных действиях на Востоке. Так, журнал «Вестник промышленности», отражавший взгляды русских торговцев и промышленников, опубликовал явно программную статью востоковеда Ивана Березина «Об учреждении Азиатской компании в начале нынешнего столетия».

Из Бухары в Россию традиционно везли, прежде всего, сукно, шелковую алачу, плетеную саранжу, крашеную и белую бязь. Обратно – меха, красители и воск, ну и, конечно же, сукно. С Кокандом и особенно Хивой мы торговали значительно меньше. В целом среднеазиатские ханства представляли для России интерес как новые рынки сбыта промышленной продукции. Но это было далеко не главным побудителем к продвижению России в степи и пустыни Азии.

Главной бедой, исходившей от всех трех среднеазиатских ханств, являлось процветавшее там рабство. При этом наиболее ценными рабами традиционно считались именно русские, которых массово похищали в приграничных степных районах. Порой число рабов в Бухаре, Коканде и Хиве насчитывало десятки тысяч. Разумеется, такое положение дел не могло быть терпимым во второй половине XIX века. С похищением людей надо было кончать и чем скорее, тем лучше.

И все же самым главным побудителем необходимости продвижения в глубь степей и пустынь было все же стратегическое соперничество с Англией в Азии, от которого зависело будущее двух великих держав. Поработив Индию, захватив и подчинив близлежащие княжества, включая Афганистан, Англия готовилась переварить в своем бездонном желудке и среднеазиатские ханства. А это значило, что тогда на юго-восточных границах России возникла бы целая коалиция враждебных нам проанглийских государств. Таким образом, помимо вечно враждебной Европы, Россия получила бы и враждебную, вооруженную англичанами Азию. Допустить этого было просто нельзя. Именно поэтому первой разведывательно-политической экспедицией должна была стать экспедиция именно в Бухару и Хиву.

Что касается предложенного Ковалевским начальником бухарской миссии Николая Игнатьева, то, будучи сыном генерала, тот делал блестящую карьеру. Надо отдать должное, человеком Игнатьев был незаурядным. После окончания с отличием Пажеского корпуса вышел корнетом в лейб-гвардейские гусары. Затем была учеба в военной академии, которую Игнатьев окончил с серебряной медалью. После этого служил обер-квартирмейстером армейского корпуса в Эстляндии. В 1956 году молодого капитана неожиданно взяли на Парижский конгресс, где Игнатьев с головой окунулся в большую политику и политические интриги. При этом на конгрессе ему поручили первое самостоятельное дело – участие в международной комиссии по разграничению земель в Бессарабии. Там Игнатьев сумел перебороть австрийского и английского коллег, отстояв наши интересы, чем вызвал признание руководителя делегации графа Алексея Орлова. Наградой за успешный дипломатический дебют стал орден Станислава 2-й степени.

После этого молодой военный дипломат был брошен в самое пекло Большой Игры – военным агентом в Лондон. Англичане, кстати, сразу восприняли нового игрока самым серьезным образом. За Игнатьевым была установлена слежка, а все его связи и предпочтения немедленно фиксировались. Несмотря на это, Игнатьев и здесь проявил себя с лучшей стороны – филеров обманывал, а информацию добывал. К тому же в своих донесениях, предугадав неизбежность восстания сипаев в Индии, он указывал на необходимость поддержать Персию против Англии в затруднительную для последней минуту. Нашего посла графа Киселева Игнатьев убеждал с молодым азартом:

– Я верю в русско-персидский альянс. Сегодня нам с персами нечего делить, к тому же у нас общий враг – Англия, против которого мы можем прекрасно дружить.

– Да вы, батенька, настоящий персофил! – отшутился Киселев, впрочем, в тот же вечер известивший министра, что в лице Игнатьева Россия могла бы заполучить толкового посла в Тегеране.

Увы, столь перспективное назначение не состоялось. Игнатьев впоследствии утверждал, что отказался от поездки в Персию сам, побоявшись «принять на себя новую должность без достаточной подготовки и не удовлетворить ожиданиям». Так ли все было на самом деле, мы не знаем.

Надо сказать, что Игнатьев всю жизнь являлся и убежденным англофобом. Однако, когда было надо, умело маскировался. Так, будучи в Лондоне, он пользовался в высшем свете известной популярностью. Впоследствии английские историки с сожалением признают, что Игнатьев умело дурачил их министерство иностранных дел, легко добывая там нужную информацию. Так главный лондонский картограф Джозеф Кросс впоследствии признался, что русский дипломат скупил у него через подставных лиц все самые новые карты Азии. В конфиденциальных бумагах Форин-офиса молодого русского разведчика характеризовали как «умного и ловкого типа». Надо сказать, что лучшей школы для будущего игрока Большой Игры, чем работа в логове противника, невозможно было и придумать.

Продолжая работать в Лондоне, Игнатьев доставлял англичанам немало хлопот. Так, однажды в Британском музее впервые был выставлен новейший образец патрона. По причине большой секретности смотреть на него можно было только издали. Игнатьева это, разумеется, не устроило, и он решил вопрос по-своему. Совершенно невозмутимо Игнатьев подошел к стенду, на глазах оторопевшей охраны, нагло взяв секретный патрон, положил его к себе в карман. Когда служители пришли в себя и, окружив Игнатьева, потребовали вернуть патрон, Игнатьев отказался и, сославшись на дипломатическую неприкосновенность, покинул музей, скрывшись в посольстве. Разразился страшный скандал. После этого Игнатьеву ничего не оставалось, как покинуть Лондон. В Петербурге похитителю сделали формальное внушение, но, когда тот выставил на стол императора добытый патрон, то наградили флигель-адъютантскими аксельбантами.

А затем Игнатьев, получив отпуск, отправился в длительное путешествие. Посетив Константинополь, он затем познакомился со Смирной, Бейрутом, Яффой, Иерусалимом и Египтом. Восток уже захватил его сердце и душу. Разумеется, молодой разведчик проехал по Малой Азии и Египту не ради развлечений. Итогом поездки стал целый том его докладных о военно-политической ситуации в изученных странах. Любопытно, что именно этой поездкой Игнатьев заявил о себе как о последовательном и твердом славянофиле. В Праге Игнатьев встретился с известными тогдашними славянофилами Палацким и Добрянским. После нескольких кружек чешского пива молодой дипломат заявил:

– До моего нынешнего путешествия я не мог постичь всего значения православия и славянизма в политическом положении Европы и Турции. Ничто не может сравниться с тем влиянием, которое имеет Россия на единоверные восточные племена!

Палацкий с Добрянским переглянулись, мол, нашего полку прибыло!

Заметим, что идеям славянофильства Игнатьев останется верен до конца жизни.

Надо ли теперь объяснять, почему в 1858 году именно Игнатьев был избран Александром II для выполнения секретной миссии в Средней Азии?

Итак, еще ни о чем не подозревавшего Игнатьева вызвали в Военное министерство.

– Вам предлагается возглавить военно-дипломатическую миссию в Хиву и Бухару! – огорошил флигель-адъютанта военный министр Сухозанет. – Согласны ли?

– Ваше высокопревосходительство, о столь высокой награде я не мог даже мечтать! – щелкнул каблуками гвардейских сапог Игнатьев.

– Что ж, – усмехнулся министр. – Настрой у вас хороший, а это уже половина успеха!

Он открыл ящик стола и достал оттуда пару новых полковничьих эполет:

– А это вам от государя, авансом. Так вы будете выглядеть солидней!

Получив необходимый инструктаж в Военном министерстве, Игнатьев на другой день получал уже инструкции в МИДе от многоопытного директора Азиатского департамента Ковалевского. Здесь разговор затянулся надолго.

Как профессиональный разведчик, Игнатьев должен был решить в поездке ряд задач. Во-первых, выяснить, насколько политически и экономически глубоко проникли в этот регион англичане, и по возможности подорвать их влияние в Хиве и Бухаре. В столице были не на шутку встревожены слухами и возросшей английской активностью в этих ханствах. Кроме этого, от миссии требовалось произвести топографическую съемку реки Амударьи и заключить торговые договоры с Хивинским и Бухарским ханствами и, самое главное, напрочь пресечь вмешательство англичан в дела ханств, фактически установив барьер их продвижению на север. Помимо этого, Игнатьеву была дана инструкция установить с Хивой и с Бухарой коммерческие связи, обеспечив режим благоприятствования и безопасности для наших купцов. Решающая схватка за выгодные рынки Центральной Азии только начиналась, и Петербург намеревался ее выиграть. Разумеется, как всякий серьезный игрок Большой Игры Игнатьев должен был собрать как можно больше военных и политических сведений, и, наконец, ему предписывалось выяснить все о возможности судоходства по Амударье, а также о маршрутах, ведущих в Афганистан и в Индию. Задачи, стоявшие перед Игнатьевым, были, прямо скажем, запредельно сложными.

Инструктируя Игнатьева, Ковалевский особо остановился на индийском вопросе:

– Индийских купцов окружать вниманием, вселяя в них недоверие к Англии, а ежели пожелают бежать в Россию, обещать убежище.

– Следует ли мне содействовать созданию антианглийского военного союза между Афганистаном, Персией, Бухарой и ближайшими к Индии независимыми владетелями?

– Здесь вопрос тонкий, – покачал головой Ковалевский. – Если целью этого союза будет являться противостояние Англии, то это мы приветствуем. Однако Хива и Коканд войти в сей союз не должны, ибо из-за вечной своей вражды сразу его развалят.

Уже провожая Игнатьева, Ковалевский доверительно сказал:

– Будьте все время настороже и никогда не доверяйте англичанам. Большая Игра беспощадна к слабым, особенно на дальних окраинах. Я бы очень желал, чтобы вы вернулись живым и здоровым!

– Все сделаю как должно! – заверил Игнатьев.

Впоследствии Игнатьев так описал свой отъезд из Петербурга: «Многие из знакомых прощались со мной – как бы в последний раз пред моею гибелью. Моих родителей осаждали самыми зловещими предсказаниями. Покойная императрица Александра Федоровна (вдова императора Николая I. – В. Ш.) благословила меня образом Божией Матери и поцеловала. Слезы умиления брызнули у меня, когда она стала упрекать вошедшего в это время к ней государя (Александра II. – В. Ш.), что он меня напрасно посылает…»

Надо сказать, что политическая ситуация в Средней Азии к моменту отправки посольства Игнатьева не располагала к мирным переговорам. Голод и эпидемии ослабили Хивинское ханство, но хан продолжал вести изнурительную войну с туркменскими племенами. Бухарский эмир в это время воевал с Кокандом и Афганистаном. Однако Петербург ждал конкретных результатов и торопил.

Не задерживаясь более в столице, Игнатьев поспешил в Оренбург. Новоиспеченный полковник был полон надежд и уверенности в своих силах, понимая, что успех миссии гарантирует России серьезную политическую победу, а ему блестящую карьеру.

В Оренбурге, к своему удивлению, Игнатьев столкнулся с не слишком доброжелательным отношением как к своей экспедиции, так и к себе лично. Сразу не сложились отношения с генерал-губернатором Катениным и с командующим Аральской флотилией Бутаковым. Неприязнь к обоим Игнатьев не постеснялся высказать в своих воспоминаниях: «Начальник Аральской флотилии Бутаков жил несколько лет в форте № 1 и, снедаемый скукою и желанием прославиться, считал Аральское море и впадающую в него Амударью своим исключительным достоянием, собираясь заведовать всеми изысканиями и стяжать исключительную славу, сопряженную со входом в эту реку первых русских военных судов. Увлеченный давно взлелеянной мечтой, он готов был встретить ревниво, недружелюбно и даже враждебно всякое лицо, по положению своему отнимающее у него руководящую власть. Искреннего, сердечного содействия новоприезжему из Петербурга начальнику трудно было от него ожидать. Генерал-губернатор, со своей стороны, смотрел на Оренбургскую степь и прилежащие ханства как на свою вотчину и при непомерном самолюбии и заносчивом характере не допускал, чтобы в его владения вступал и принимал начальство над чинами, командируемыми для экспедиции из Оренбургского ведомства, – штаб-офицер с независимым в Петербурге положением флигель-адъютанта его величества».

Разумеется, что Катенин был недоволен приходящими из Петербурга распоряжениями, низводящими его до роли простого исполнителя. Генерал-губернатор желал строить политику взаимоотношений с сопредельными ханствами по собственному плану, руководить экспедицией по собственному усмотрению и, разумеется, самому назначить ее начальника. Так всегда было раньше, так хотел делать и Катенин. Поэтому к назначению начальником экспедиции молодого военного дипломата из столицы он отнесся негативно. Дело в том, что Катенин следующим летом сам хотел двинуться с сильным отрядом к границам Хивы и уже оттуда послать в столицу ханства посольство. Такая демонстрация силы, по его мнению, сразу бы сделала хивинского хана сговорчивее.

На балу в местном дворянском собрании, который устроил генерал-губернатор Катенин, Игнатьев был представлен находившемуся проездом в Оренбурге бухарскому посланнику. В разговоре бухарец прямо заявил, что экспедиция должна первым делом отправиться в Бухару, а уже потом в Хиву, иначе хан посчитает себя обиженным. Увы, желание посла шло вразрез с полученной Игнатьевым инструкцией.

Всего в составе миссии отправлялось около двухсот человек, более двухсот лошадей, почти четыреста верблюдов и два десятка повозок, включая лазарет и походную кузню. Для экспедиции Игнатьев просил ракетный станок с боевыми ракетами, доктора, а также хотел снабдить всех членов экспедиции новейшими шестизарядными револьверами. Ракетный станок доставить в Оренбург не успели, но доктора назначили и револьверы выдали. Уже перед самой отправкой Игнатьев получил верительные письма к хивинскому и бухарскому ханам от императора и инструкции Министерства иностранных дел.

Если начальника экспедиции определил Петербург, то весь остальной состав – генерал-губернатор Оренбурга. И здесь надо отдать Катенину должное – он выбрал лучших из лучших! В состав миссии вошли: секретарь – опытный и грамотный Егор Калевяйн, кадровый разведчик штабс-капитан Генерального штаба Салацкий, штабс-капитан Яковлев и поручик Зеленин, два переводчика и два медика. Прибыл в подчинение Игнатьева и только что вернувшийся с Дальнего Востока после плавания на фрегате «Диана» флотский лейтенант Александр Можайский (для организации передвижения по воде, т. е. по Амударье). В мировой истории Можайский остался знаменитым как изобретатель первого в мире самолета, но это будет гораздо позднее. Еще одной примечательной личностью экспедиции являлся выпускник Петербургского университета, востоковед и полиглот Петр Лерх, уже прославившийся на весь мир составлением первого словаря курдского языка. Сын основателя Пулковской обсерватории, прекрасный астроном и эрудит Кирилл Струве должен был вычислять точные координаты стратегически важных географических объектов, городов и крепостей. Включенные в состав миссии топографы Недорезов и Чернышев, владевшие татарским и казахским языками, должны были постоянно вести топографическую съемку и расспросные журналы, находиться при авангарде и выбирать бивуачные шесты. В состав миссии был включен представитель даже такой редкой тогда профессии, как фотограф.

Командиром почетного конвоя (казачьей полусотни) был назначен однокашник Игнатьева по Академии Генерального штаба, помощник командующего линией Сырдарьи полковник Михаил Черняев. На первый взгляд это было странно. Ветеран трех войн, выпускник Академии Генштаба, занимавший до этого предгенеральскую должность начальника штаба дивизии, и вдруг назначен на должность, с которой вполне бы справился заурядный казачий есаул. Внешне это выглядело как ссылка для провинившегося офицера. На самом деле должность начальника конвоя являлась лишь прикрытием. Генерал-губернатор Катенин видел опытного и храброго Черняева в качестве руководителя будущих военных походов в южные степи, а потому и посылал туда для изучения края и приобретения необходимого опыта степных походов. Забегая вперед, скажем, что возложенное на него доверие Черняев полностью оправдает, став впоследствии одним из самых выдающихся деятелей Большой Игры.

Отметим, что все вышеперечисленные ученые и офицеры перед экспедицией прошли необходимую подготовку и как разведчики, а потому являлись самыми непосредственными участниками Большой Игры. Что и говорить, Катенин подобрал для уходящей в степи миссии самый блестящий состав, который только можно было подобрать.

Отметим, что политических экспедиций такого уровня в Средней Азии англичане так не смогли организовать никогда. В этом вопросе они проигрывали нам вчистую.

…В мае 1858 года полковник Игнатьев выступил из Оренбурга по караванной тропе на юг.

Глава третья

От западного побережья Аральского моря до устья Амударьи члены миссии добрались на пароходах Аральской флотилии. Капитан 1 ранга Алексей Бутаков свою задачу выполнил, хотя его личные отношения с Игнатьевым так и не улучшились.

Дело в том, что из-за задержки экспедиции с выходом суда подошли к устью Амударьи тогда, когда почти все рукава реки обмелели. Игнатьев винил в этом Бутакова, в ответ тот только пожимал плечами:

– Вы бы еще летом в поход отправились!

Как бы то ни было, дальше экспедиция должна была следовать уже сухим путем. При этом полковник Черняев остался у Бутакова, чтобы возглавить собственную небольшую экспедицию для оказания помощи аральским казахам в их противостоянии с Хивой.

Разумеется, Игнатьеву не хотелось расставаться со столь опытным профессионалом, как Черняев, но дело было прежде всего. Прощаясь, однокашники обнялись:

– Желаю удачи!

– Взаимно!

Судьба в дальнейшем еще не раз сведет этих двух незаурядных людей. Не всегда эти встречи будут приятны, но честное и уважительное отношение друг к другу они сохранят навсегда.

Проводив посольство, пароход «Перовский», баркас и баржи направились в один из рукавов Амударьи к ее притоку Кичкиндарье, а по ней к городу Кунграду. Населенный туркменами-йомудами, Кунград в то время поднял мятеж против Хивы, и его осаждали войска хивинского хана. При виде русского парохода хивинцы сразу же сняли осаду и ушли. Правитель города горячо благодарил Бутакова за помощь, но Черняев с явным разочарованием записал в дневнике: «Йомуды ничем не обнаружили и малейшего желания принять русское подданство. Народ этот, привыкший добывать себе хлеб грабежом и войной, более всего дорожит необузданной свободой и не променяет ее ни на какие блага, если с ними связаны порядок и благоустройство». При всей предвзятости моральных оценок политические выводы Черняева были верны. Не приходилось сомневаться и в том, что йомуды действительно были очень опасны в качестве противника.

На следующий день Черняева разбудил топот сотен копыт, выскочив из палатки, он увидел проносившихся мимо нашего лагеря конных туркмен-йомудов.

– Куда это они понеслись как оглашенные, в этакую рань? – спросил у местного толмача.

– Они поскакали за ушедшими хивинцами. Догонят отставших, отрежут им головы и получат за это хорошее вознаграждение! – с явной завистью сообщил толмач.

Черняев машинально перекрестился: о, племена, о, нравы…

Через день у палатки Черняева действительно появился йомуд, предложивший купить у него несколько отрезанных голов, намекая, что правитель Кунграда обычно платит по 40 рублей за голову. Разумеется, Черняев от подобного «товара» отказался. Отказался от «товара» и Бутаков, к которому сразу же поспешил предприимчивый туркмен. Впрочем, когда один из наших казаков внимательнее рассмотрел одну из голов, обнаружилось, что она принадлежала какой-то старухе, но была выбрита, «дабы походить на голову мужчины».

– Не знаю, чего здесь больше, жестокой дикости или дикой наивности! – сказал Бутакову Черняев.

Тот только вздохнул:

– Была бы возможность, они бы и наши головы перепродали!

Во главе маленького отряда из двух десятков казаков и солдат Черняев отъезжал весьма далеко от реки, невзирая на опасность быть атакованным какой-нибудь разбойничьей шайкой. Во время этих вылазок Черняев делал все, чтобы облегчить тяготы своих подчиненных. Так, по его приказу солдаты ничего не несли на себе, кроме ружей и патронов. Все остальное имущество грузилось на верблюдов. Таким образом, солдаты уставали значительно меньше и отряд двигался гораздо быстрее. Во время дневок по приказу Черняева часовой пускал к воде разгоряченных маршем, казаков и солдат только после часового отдыха. К тому же воду можно было пить только кипяченой. Именно тогда Черняев впервые ввел в обиход солдат головной убор, защищавший затылок и шею от палящего солнца. Благодаря подобным «мелочам» в отряде Черняева за все время экспедиции не было ни больных, ни отсталых. При этом Черняев со всей скрупулезностью не только составлял карты, но и изучал быт, нравы и психологию местного населения, постепенно становясь специалистом по Среднеазиатскому региону. Одновременно занимавшийся гидрографической съемкой берегов Амударьи лейтенант Александр Можайский нанес на карты более шестисот миль амударьинских берегов.

Закончив рекогносцировку дельты Амударьи, суда флотилии вернулись в Аральское море. Что касается Черняева, то за время плавания он также составил подробную карту прилегающих к дельте степей.

А посольство Игнатьева тем временем добралось до Хивы, где было принято Саид Мухаммад-ханом. Во время торжественной аудиенции посол вручил хану подарки от российского императора, среди которых был даже богато украшенный орган. Вручение даров сопровождалось пояснением, что подарки слишком велики и тяжелы, чтобы их в будущем перевозить через степь, но есть возможность переправлять их через Аральское море, поднимаясь по Амударье. Таким образом, Игнатьев попытался получить разрешение использовать данный маршрут в дальнейшем. Это была типичная уловка Большой Игры, давно применяемая англичанами, которые подобным образом тридцать лет назад получили право на судоходство по Инду. Однако хан оказался не так прост и посадил российских дипломатов под домашний арест, заявив, что делает это для их же защиты от черни, якобы ненавидевшей всех русских.

Взаимное незнание обычаев сказывалось буквально во всем. Так, член посольства ориенталист П.И. Демезон вспоминал, как возмутила хивинцев просьба русских выдать им для известных гигиенических нужд бумагу. По мнению правоверных мусульман, бумага являлась священным предметом, ибо на ней, кроме прочего, написан Коран, а для гигиенических целей вполне годились плоские камешки, полный ящик которых и доставили членам миссии. Под угрозой смертной казни местным жителям было запрещено разговаривать с русскими. В результате переговоры Игнатьева с ханом затянулись, не принося конкретных результатов.

Пытаясь решить вопрос, Игнатьев предложил хану подписать «обязательный акт», провозглашавший установление дружественных отношений между двумя державами, отказ от содействия грабежам русских подданных и гарантии их безопасности, а также разрешение на плавание российских судов по Амударье. Кроме этого, Игнатьев выразил пожелание иметь в Хиве российского агента, через которого хан мог бы постоянно общаться с Петербургом. От себя Игнатьев был готов взять ответные обязательства.

После долгого раздумья хан согласился на выполнение всех условий, кроме пропуска русских судов в Амударью. Дело в том, что хан Саид Мухаммад узнал, что на пароходе «Перовский», занимавшемся картографией местности вблизи города Кунграда, укрылся бежавший персидский раб. Хивинцы потребовали его выдачи, но Бутаков отказался вернуть беглеца, заплатив из своего кармана владельцу выкупные. Известие о беглом рабе вызвало созыв ханского совета, на котором было решено больше не допускать русские пароходы в реку. Впрочем, чтобы подсластить пилюлю, через несколько дней Саид Мухаммад прислал ответные подарки российскому императору.

Затем Игнатьев все-таки убедил хана открыть рынки для российских купцов. Но затем настроение хана изменилось.

Дело в том, что Саид Мухаммад перехватил посланные Катениным письма к туркменским старейшинам, в которых оренбургский генерал-губернатор нелицеприятно отозвался о хане. Теперь Саид Мухаммад пытался задержать Игнатьева у себя как можно дольше, чтобы в случае чего иметь ценного заложника в выяснении отношений с Россией, и поэтому затягивал переговоры. В особенности же хан не желал поездки русского посла в Бухару, боясь создания с тамошним ханом военного союза против себя. Всеми силами Игнатьева убеждали возвращаться обратно в Россию.

В конце концов, встревоженный поведением хивинского хана генерал-губернатор Катенин велел задержать в Оренбурге торговые караваны из Хивы до получения известий о благополучном отъезде посольства. После этого русская миссия все же отправилась в Бухару.

Это надо было сделать хотя бы потому, что стало известно – афганский эмир Дост Мухаммад, примирившись с англичанами, требует от эмира Бухары передать ему город Карши. «Эмир таким требованием, – сообщал в Петербург Катенин, – поставлен в самое затруднительное положение, не знает, что ответить послам». Поэтому появление в именно в этот момент в Бухаре русского посольства могло повлиять на решение эмира Насруллы в наших интересах.

Не дав Игнатьеву прощальной аудиенции, Саид Мухаммад демонстративно уехал в загородный дворец. Таким образом, миссия в Хиву окончилась неудачей. При этом разгневанный хан все же отомстил Игнатьеву, натравив в дороге на миссию несколько разбойничьих туркменских шаек. Впрочем, польза от поездки в Хиву все равно была. За время пребывания в Хиве наши офицеры собрали всю необходимую информацию о состоянии местной армии, городских укреплений и финансах ханства.

Итак, в сентябре 1858 года отбиваясь от разбойников-туркменов, посольство Игнатьева двинулось по правому берегу Амударьи в Бухарское ханство.

В конце месяца миссия благополучно прибыла в Бухару. Эмир Насрулла, как мы уже знаем, в то время вел войну с Кокандским ханством и отсутствовал в столице, поэтому переговоры велись с его наместником. Требования Игнатьева сводились, как и в Хиве, к уменьшению таможенных пошлин и ограждению русских купцов от местного чиновничьего произвола, разрешению на нахождение в Бухаре торгового агента, предоставлению нашим купцам отдельного караван-сарая, а также разрешению свободного плавания судов России по Амударье и освобождению русских рабов.

– Увы, столь важные вопросы я не могу решать без своего повелителя, – развел руками наместник, выслушав Игнатьева. – Придется набраться терпения и подождать его возвращения.

– Так мы можем ждать до еропкиных заговений, покуда он навоюются! – мрачно констатировал штабс-капитан Салацкий.

– Как будто у нас есть какой-то другой выход, – покачал головой Игнатьев. – Не будем предаваться унынию, а займемся лучше сбором информации!

К счастью, вскоре война действительно завершилась, и в середине октября эмир Насрулла вернулся в Бухару.

Правителем Насрулла был жестоким. Шестнадцать лет назад, без долгих раздумий, он велел отрубить головы двум английским офицерам-разведчикам Конолли и Стоддарту. Возраст отнюдь не смягчил нрав эмира. Когда незадолго до визита Игнатьева недовольство Насруллы вызвал его начальник артиллерии, эмир лично разрубил его топором пополам.

Но наряду с патологической жестокостью Насрулла был дальновидным политиком. В тот момент ему был выгоден союз с Россией, дабы предупредить ее возможный союз с вражеским Кокандом. Доволен был Насрулла, узнав о неудачной миссии русских в недружественную ему Хиву. Поэтому Игнатьев был после возвращения эмира принят незамедлительно. Во время встречи Насрулла был подчеркнуто предупредителен и тут же подписал письменное согласие на все предложения российского посла. Что касается свободного плавания по Амударье российских судов, то в случае противодействия хивинцев (река протекала по обоим ханствам) Насрулла согласился действовать вместе с русскими. Тогда же было учреждено и наше торговое агентство. В довершение всего Насрулла освободил и русских рабов. Это был несомненный успех, о котором англичане не смели и мечтать. Воспользовавшись благоприятной обстановкой, Игнатьев лихо отклонил просьбы бухарских купцов о предоставлении торговых льгот в России и умолчал об уступках ханству, которые были предусмотрены данной ему инструкцией.

Впрочем, от проницательного Игнатьева не ускользнуло желание Насруллы поддерживать определенные торгово-политические отношения с Англией. Поэтому в беседах с сановниками и чиновниками наш посол настойчиво убеждал их не верить коварным англичанам, которые обязательно обманут.

– Я лишь напомню о последствиях английской политики для Индии, где десятки миллионов жителей превращены в бесправных рабов, о бесчинствах англичан в Афганистане, о поставках оружия Коканду, о войнах с Персией и Китаем. Все это противоречит словесным заявлениям Лондона о его миролюбии в Азии.

Слушая русского посла, сановники с чиновниками лишь печально кивали чалмами и закатывали к небу глаза, давая понять, что тоже не любят вероломных англичан.

Настойчиво Игнатьев обрабатывал и самого Насруллу. Особую тревогу у эмира вызвало сообщение Игнатьева о кознях англичан по созданию военного союза Коканда и Хивы. Такой союз представлял бы огромную угрозу для Бухары.

– Проклятое племя! – потряс кулаками Насрулла. – Я выкорчую инглизов, как сорняк с виноградного поля!

– Ваше величество, в этом я готов оказать вам свое содействие! – быстро сориентировался Игнатьев, доставая из кармана список всей английской агентуры, которую раздобыл еще в Лондоне.

Буквально на следующий день взбешенный Насрулла изгнал из эмирата всех английских агентов.

– Я уверен, что англичане снова попытаются вас обмануть, прислав своих послов! – продолжил закреплять успех Игнатьев во время очередной аудиенции.

– Отныне я не намерен даже слышать об их послах! – заявил Насрулла. – А буду иметь дело только с Россией!

Как говорится, дело было сделано… Но у эмира Бухары были и свои планы.

– Не будем останавливаться на полумерах! – заявил он Игнатьеву во время следующей встречи. – Нам следует сообща устранить препятствия со стороны дикой Хивы и заблаговременно договориться о ее разделе. Часть земель заберете вы, а часть – мы!

Решение столь серьезного вопроса не входило в полномочия Игнатьева, и он вежливо отклонил предложение эмира, пообещав, что напишет об интересном предложении в Петербург.

В завершение переговоров эмир дал согласие направить в Петербург с ответным визитом своего посла.

– Я хотел, чтобы мой посол возвратился в эмират через Арал и Амударью на русском пароходе. Пусть это продемонстрирует Хиве и Коканду прочность нашей дружбы!

Разумеется, Игнатьев прекрасно понимал, что обещания эмира – это всего лишь обещания и едва исчезнет кокандская угроза, Насрулла вряд ли будет выполнять большинство подписанных пунктов. Тем не менее большего выжать из ситуации было уже просто невозможно.

31 октября посольство Игнатьева двинулось в обратный путь по направлению к форту № 1 на Сырдарье, куда прибыло 26 ноября. В декабре члены миссии достигли Оренбурга, где многие считали их уже погибшими. Там Игнатьев узнал о присвоении ему чина генерал-майора и награждении орденом Анны 2-й степени с короной. Таким образом, он стал самым молодым генералом в России.

Если экспедиция в Хиве закончилась неудачей, то миссия в Бухару, наоборот, завершилась весьма выгодным договором. Помимо этого, пребывание миссии в ханствах дало возможность глубже изучить ситуацию в Средней Азии, получить информацию о развитии экономики, расстановке политических сил, режимах правления. Посольство Игнатьева сумело нанести серьезный удар по английской агентуре, вычистив от нее на время Бухару. Миссия имела еще и определенное научное значение.

«Сведения, добытые нашей экспедицией, – писал Игнатьев, – способствовали установлению более правильного взгляда на значение и основу власти… и в особенности на то положение, которое мы должны и можем занимать в Средней Азии». В то же время Игнатьев не верил в прочность подписанного русско-бухарского соглашения. Нестабильность обстановки в Средней Азии убедила его в необходимости перехода от дипломатических методов к военным. Игнатьев считал, что экспедиции в Среднюю Азию – «напрасная трата денег, которые могут быть употреблены для достижения той же цели, но иным образом». В своем отчете о миссии Игнатьев предложил немедленно аннексировать азиатские ханства, пока этого не сделали англичане.

На отчете Игнатьева император Александр II оставил такую резолюцию: «Он действовал умно и ловко и достиг большего, чем мы могли ожидать».

В целом миссия Игнатьева убедила императора Александра II в невозможности мирного установления российского влияния в регионе и стала важным аргументом в поддержку силовых методов. Скоро, очень скоро начнется стремительное наступление российских войск в глубь Средней Азии.

Домой молодой посол возвращался, сидя верхом на слоне, которого бухарский эмир подарил русскому царю. Впоследствии слона передадут в Московский зоопарк. На северном берегу Арала Игнатьев встретил фельдъегеря с приказом императора: оставить посольский караван и срочно спешить в Петербург. В этой спешной скачке по степи Игнатьев едва не погиб, обморозив лицо и руки в снежном буране.

На тексте доклада, поданного Игнатьевым, император Александр II собственноручно начертал: «Надобно отдать должное генерал-майору: он действовал умно и ловко и большего достиг, чем мы могли ожидать».

Глава четвертая

Как мы уже говорили выше, помимо экспедиции Игнатьева в Хиву и Бухару, глава Азиатского департамента Ковалевский отправил еще одну научно-политическую экспедицию в Герат. Возглавил ее сотрудник Азиатского департамента, сорокалетний востоковед Ханыков.

Николай Владимирович Ханыков происходил из семьи флотских офицеров. Но в моряки его не отдали. После окончания Благородного пансиона при Петербургском университете он был принят в Царскосельский лицей. Там навсегда увлекся Востоком, самостоятельно изучив несколько восточных языков. Поэтому после окончания лицея был направлен в распоряжение оренбургского генерал-губернатора Перовского. В 1839 году принимал участие в неудачном Хивинском походе, а затем участвовал в экспедиции подполковника Бутенева в Бухару. В конце 40-х годов Ханыков служил при графе Воронцове на Кавказе, исполняя различные дипломатические поручения. При этом не прекращал заниматься и разведкой. Поэтому в 1851 году был определен помощником председателя кавказского отдела Географического общества.

Следует сказать, что, когда в апреле 1849 года по доносу провокатора были арестованы петрашевцы, выяснилось, что основным очагом противоправительственной «заразы и крамолы» является Министерство иностранных дел, и прежде всего его Азиатский департамент. Члены кружка обсуждали политические проблемы и попытались пропагандировать социал-утопистские идеи Фурье. Руководитель «возмутительного кружка» титулярный советник Буташевич-Петрашевский служил переводчиком в департаменте внутренних сношений Министерства иностранных дел. Его соучастниками являлись младшие помощники столоначальника в Азиатском департаменте Кашкин и братья Дебу, а также сотрудник этого же департамента Ахшарумов.

13 мая 1849 года управляющий III отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии (тогдашний высший орган политической полиции России) Леонтий Дубельт сообщил председателю следственной комиссии Набокову, что по распоряжению тогдашнего директора Азиатского департамента Сенявина был произведен обыск у одного из братьев Дебу, где среди официальных документов обнаружена «частная бумага противозаконного содержания и несколько книг». Вместе с петрашевцами был арестован, как мы знаем, и будущий великий писатель Федор Достоевский. Что касается Ханыкова, то он спасся только потому, что в это время находился на Кавказе. В ссылку, однако, был отправлен его младший брат Яков, также имевший отношение к петрашевцам. В 1853 году Николай Ханыков получил должность управляющего генеральным консульством в Тавризе. Там, помимо дипломатической и разведывательной работы, продолжал научные изыскания, устроил метеорологическую станцию. В 1857 году Ханыков был назначен драгоманом при Азиатском департаменте с откомандированием к наместнику кавказскому. Именно тогда, будучи в командировке в Петербурге, подал великому князю Константину Николаевичу записку о снаряжении ученой экспедиции в Хорасан, одобренную Российским географическим обществом. И вскоре был назначен ее начальником.

Для отвода глаз англичанам Ханыков много писал и выступал о научной необходимости своих будущих исследований. Официальные инструкции экспедиции Ханыкова были изготовлены в Географическом обществе, оно же формально финансировало и само предприятие. Однако основные задачи экспедиция Ханыкова, как и экспедиция Игнатьева, должна была выполнять в интересах министерств иностранных дел и военного.

Поэтому, помимо научных задач, Ханыкову ставилась задача ознакомиться с политической обстановкой в соседних восточных странах, способствовать укреплению в них влияния Российской империи. Кроме этого, имелось отдельное поручение МИДа – провести переговоры с правителями афганских провинций о создании союза «среднеазиатских ханств», направленного против Англии.

Директор Азиатского департамента Ковалевский говорил прямо:

– Нам следует не ослаблять ханств, а, наоборот, усиливать их, сколько возможно, чтобы поставить оплот завоевательным стремлениям Англии… Мы не можем оставить в Средней Азии обширное пространство ничейных земель. Если мы останемся спокойными и равнодушными в своих границах, то Англия, подвинувшись из Индии до Лагора, вот-вот поставит своего комиссара в Афганистане, распространив влияние свое уже за Герат!

В случае удачных обстоятельств Ханыков должен был посетить Кабул, вступить в переговоры с эмиром Дост Мухаммадом, разъяснив тому политику России в Азии и, в частности, в отношении Афганистана. Кроме этого, Ханыков должен был убедить эмира в том, что Россия заинтересована в сильном и независимом Афганистане, и отвратить его от Англии. Причем ссылаться в этих переговорах на императора было запрещено, так как мог произойти конфликт с Англией. Поэтому председатель Российского географического общества великий князь Константин Николаевич вручил Ханыкову личное письмо «знаменитому и высокочтимому владетелю Кабула», в котором призывал к союзу с Россией против Англии. С одной стороны, письмо вроде бы было неофициальным, но с другой, его написал брат императора…

На экспедицию Ханыкова имелись и другие виды. Их лоббировал секретарь Географического общества Безобразов, заявлявший:

– Сведения, которые будут собраны Хорасанской экспедицией, находятся в тесной связи с предприятиями Каспийского товарищества и, без сомнения, будут для него полезны. Наши промышленные компании нуждаются в новых рынках.

Обстановка на Среднем Востоке была на тот момент действительно сложной. Попытка Англии в 1841–1842 годах утвердиться в Афганистане вооруженным путем потерпела крах. После уничтожения английской армии на кабульский престол вернулся свергнутый эмир Дост Мухаммад. Боясь окончательно потерять Афганистан, англичане в 1855 году заключили с ним договор о мирных отношениях и взаимном обязательстве не посягать на территорию друг друга.

Что касается Герата, который был главной целью экспедиции Ханыкова, то он являлся в то время полусамостоятельным владением, под протекторатом Персии. Так как Лондон боялся усиления влияния России в регионе, то начал против Персии войну, которая завершилась Парижским договором, подписанным в марте 1857 года. Согласно договору, персидский шах признавал независимость Афганистана и Герата. Одновременно для Дост Мухаммада было объявлено, что если он останется союзником Англии, то в перспективе получит себе Герат, если же предпочтет дружить с Россией, не получит ничего…

В начале 1858 года экспедиция двинулась в путь. Николай Ханыков вспоминал: «До Тифлиса я тащился с медленностью черепахи по отвратительности дорог. Три раза я менял сани на колеса, несколько раз ночевал в степи, заметаемый снегом. Приехавши в Тифлис, я убедился, что все-таки приехал рано, т. к. из Тегерана не было еще ответа о согласии персидского правительства допустить нашу экспедицию, и ответ прибыл только через три недели после моего приезда в Тифлис».