XVI – XVII вв. были временем бурным во всех отношениях. Раскол некогда единого католического мира привёл Европу к страшным последствиям, выразившимся в религиозных войнах между католиками и протестантами. Испанцы воевали с Голландией. Король Филипп II жесточайшим образом подавлял восставшие Нидерланды. Об этих кровавых событиях в XIX веке будет создан великий роман бельгийского писателя Шарля де Костера «Тиль Уленшпигель». Во Франции, благодаря необдуманной политике Екатерины Медичи, происходит знаменитая Варфоломеевская ночь, описанная в известнейшем романе Александра Дюма «Королева Марго». В Англии происходит революция, и Кромвель отправляет на плаху самого короля Карла I Стюарда. Казнь венценосного монарха, как и резня во время праздника святого Варфоломея, как и постоянные виселицы и колёса четвертования, которыми пестрят все фоны знаменитых картин Питера Брейгеля-старшего («Мельница и крест»), как и его образ времени, выраженный в Вавилонской башне, когда было нарушено некогда существовавшее единство христианского мира, и все народы бросились врассыпную, когда на фоне мирных пейзажей вдруг разыгрываются сцены избиения младенцев в Вифлееме и по всему полю картин великого живописца так и снуют, словно библейская саранча в день апокалипсиса, полчища испанской инквизиции – всё это можно отнести к разряду психологических травм, с которыми обречён был жить человек эпохи барокко. Приведём одно из свидетельств, рассказывающих о зверствах, совершаемых итальянскими наёмниками во время религиозных войн во Франции. Известный историк того времени де Ту поведал о зверских расправах победителей над побежденными во время осады города Оранжа. Итальянцы-наёмники убивали горожан кинжалами, сажали на кол, поджаривали на медленном огне, распиливали свои жертвы на части. Они вышвыривали на улицы немощных старцев вместе с кроватями, насиловали женщин, а потом вешали их на воротах и окнах их собственных домов, убивали младенцев, разбивая им головы о стены, резали ножами детей постарше. Как рассказывает Агриппа д'Обинье, кровожадные бандиты не щадили даже католиков, оказавших им помощь при захвате города, ибо, по мнению итальянских наемников, разница между французскими католиками и гугенотами была невелика. Гарнизон Оранжа был вырезан, а сам город подожжен. Триста домов, в том числе и дом епископа, стали добычей огня. Пожар стих только к вечеру: его потушил сильный ливень. Но месть протестантов католикам была не менее впечатляющей. Протестанты под командованием своего командира барона Адрета «с местью в сердце» отправились в рейд по долине Роны. По дороге они осадили город Пьерлат. Опорный пункт католиков. Барон Адрет сам лично повёл войска на штурм. Готовый рисковать собственной жизнью, он подавал солдатам пример мужества, и именно эти качества снискали ему авторитет не только у подчиненных, но и у населения. Воодушевленные примером командира, солдаты захватили город и взломали ворота крепости. Защитники города решили капитулировать. Начались переговоры, однако пока они шли, солдаты и присоединившиеся к ним жители Оранжа, счастливо избежавшие гибели, решили отомстить за своих сограждан и истребили всех стражей Пьерлата: кого изрубили на куски, кого закололи шпагами, а кого сбросили с высокой скалы в пропасть. Барон не принимал участия в этой бойне, но он не сделал ничего, чтобы ей помешать. Де Ту, получивший возможность лично встретиться с бароном Адретом, так описал его: «Это жестокий человек, постоянно ищущий повод для кровопролития; но вместе с тем это великий военачальник, отчаянно храбрый, неимоверно бдительный и усердный в ведении боя». Всё так, но только впоследствии этот храбрый защитник протестантов перейдёт в лагерь католиков и начнёт с не меньшей жестокостью уничтожать своих недавних братьев по вере. Известный французский поэт эпохи барокко Агриппа Д’Обинье в молодости встретился с этим бароном-изменником и решил задать ему несколько вопросов. И вот, что он об этом пишет: «С поразительным хладнокровием барон заявил, что истребил более четырех тысяч человек, а потом поведал мне об изощренных пытках, о которых я прежде никогда не слышал». Перед нами типичный социопат, лишённый всякого сочувствия к чужому страданию, и при этом это яркий представитель эпохи религиозных войн во Франции. Точно такой же травмированной личностью была и королева Франции Екатерина Медичи, спровоцировавшая знаменитую Варфоломеевскую резню. Екатерина Мария Ромола ди Лоренцо де Медичи (родилась 13 апреля 1519 года – умерла 5 января 1589 года) королева Франции с 1547 по 1559 год.
Уже на протяжении четырех столетий ее имя волнует воображение историков, которые наделяют ее различными пороками и в то же время оплакивают ее трагическую судьбу. В течение трех десятилетий она единолично удерживала на плаву тонущий в океане смут корабль французского государства и умерла, так и не узнав, что судно все же село на мель: династия закончилась, ее дети умерли бездетными, бесконечные конфликты расшатали державу, переплелись богатство, связи и удача банкирского рода Медичи с голубой кровью и влиянием рода де ла Тур д’Овернь, суверенных правителей Оверни. Казалось, судьба невероятно благоволила к юной Екатерине – но ее мать умерла, когда ребенку было только две недели от роду, а отец, который был тяжело болен еще до ее появления на свет, скончался через несколько дней. Екатерина, которая унаследовала герцогство Урбинское, немедля стала важной фигурой в политических играх: за влияние на нее, последнюю ветвь знатнейшего рода, боролись король Франции, папа римский и многие другие влиятельнейшие мужи: слишком богато было герцогство, слишком мятежной была Флоренция, слишком известной была семья Медичи.
О девочке заботилась вначале бабушка Альфонсина Орсини, а когда та скончалась – тетя Кларисса Строцци, воспитавшая племянницу вместе со своими детьми и еще двумя Медичи – Алессандро, незаконнорожденным сыном Лоренцо, и Ипполитом, сыном Джулиано Медичи.
Предполагалось, что Ипполит женится на Екатерине и будет править Урбинским герцогством, но Флоренция взбунтовалась и изгнала всех Медичи из города – кроме восьмилетней Екатерины, о которой вначале, скорей всего, попросту позабыли. Она оказалась заложницей: ее заперли в монастыре Святой Лючии, и потом 2 года она провела в различных обителях на положении почетной пленницы – впрочем, сестры-монахини как могли баловали Екатерину, «хорошенькую девочку с очень изящными манерами, вызывавшую всеобщую любовь», как написано в монастырской хронике. Когда Екатерине было 10, Флоренцию осадили войска Карла V, императора Священной Римской империи. В городе начались чума и голод, в которых поспешили обвинить Медичи – исторических «козлов отпущения» для Флоренции. «Обсуждался даже вопрос, повесить Екатерину на воротах города или отдать её в публичный дом. Это в десять-то лет! О времена! О нравы! Любой современный психолог, не задумываясь, скажет, что в детстве будущая королева Франции пережила серьёзнейшую травму, от которой обычно нельзя до конца избавиться. Ясно одно, жестокость Екатерина ещё с детства воспринимала как норму. А судьба с её переменчивостью представлялась как злая мачеха. Сиротство уже само по себе – великая травма. Ребёнок, лишённый родительской любви, лишён, чаще всего и сочувствия, умения сострадать другим. Только скорая сдача города дала шанс выжить Екатерине. Девочку спас французский король-рыцарь Франциск I. Он имел огромный авторитет, и бунтовщики с ним связываться не хотели. Ему удалось вырвать ребенка из рук толпы и укрыть в монастыре. Узнавая подробности жизни будущей повелительницы Франции, невольно ловишь себя на мысли, что ты читаешь какой-то плутовской роман, столь популярный в течение всего периода барокко. Это какая-то не столько жизнь будущего монарха, сколько отрывки из знаменитой пикарески, в которой описывается женский вариант жизни плутовки, под названием «Севильская куница». Жизнь в монастыре не могла укрыть девочку от житейских бурь.
Во Флоренции произошел очередной переворот. Новые правители объявили, что возьмут Екатерину в заложницы на случай, если Медичи будут рваться к власти. Угроза вновь быть публично опозоренной и при неблагоприятном исходе дел оказаться в борделе, а не в монашеской келье, стала вполне реальной. Обрезав волосы и переодевшись в монашеский костюм, Екатерина верхом на лошади скрылась от преследователей. Вот её слова: «Если меня схватят, пусть видят, что эти нечестивцы делают с монахинями». Но изменчивое народное настроение резко поменялось, и род Медичи стал вновь угоден флорентийцам. На трон взошёл сводный брат Екатерины, бастард Алессандро, тот самый, которого вместе с ней в своё время хотели отдать на поругание или просто повесить. На флорентийский трон Екатерине взойти было нельзя. Женское правление исключалось. В это время её взял под свою опеку папа римский Клемент VII. Он приходился дядей девочки и был из того же рода Медичи. Екатерина стала жить в Риме, в роскошном дворце Медичи, прославленном своим богатым убранством из разноцветного мрамора, прекрасной библиотекой и великолепным собранием картин и статуй. Это время было самое счастливое в её жизни: в конце концов она была в безопасности, окружена любовью и роскошью.
Впрочем, надо отметить, что образование будущей «волчице», как её называли некоторые современники, впрок не пошло. Всем бросалась в глаза её необразованность и нелюбовь ко всякого рода сложным интеллектуальным беседам и диспутам, например, по вопросам веры, во время которых королева быстро впадала в сон. Заметим, что именно этот вопрос и приведёт, в конечном счёте, и к кровавым религиозным войнам, и к знаменитой Варфоломеевской ночи. И хотя Екатерину Медичи считают родоначальницей высокой французской кухни, лично для себя она предпочитала петушиные гребешки, считавшиеся едой простонародной. Будущая королева только и делала, что претворялась и в искусстве лицемерия ей не было равных. Когда Екатерине исполнилось 14 лет, вокруг неё начался торг. Дело в том, что в ту эпоху 14 лет – это был возраст замужества. Люди жили мало и поэтому старались успеть сделать всё необходимое: вступить в династические браки, родить наследников и затем спокойно уйти в мир теней. Правда, в эпоху барокко смерть всё меньше и меньше походила на умиротворение, становясь делом суетным и включаясь в общую для этого исторического периода поэтику театральности. Иными словами, смерть становилась действом, интересным и любопытным для всех живых. Но об этом чуть позже. А пока вновь вернёмся к Екатерине Медичи, фигуре весьма типичной для данной эпохи. Итак, в 14 лет девочка-подросток становится предметом торга. Как невесту её собираются выгодно выдать замуж за одного из европейских правителей. Она стала, подобно другим девочкам из аристократических семей, «династическим товаром». Родной дядя, папа римский Клемент VII, очень нуждался в союзе с Францией. Ставка была сделана на французский брак. Жених – второй сын короля Франциска I – Генрих. Франциск I в своё время уже оказал незабываемую услугу десятилетней девочке и спас её от смерти или солдатского борделя, сняв осаду с Флоренции. Теперь он готов был увидеть её в качестве своей невестки.
Франциск I говорил потом: «Девочка приехала ко мне совершенно голой». Это значило – не только без приданого, но и по парижским понятиям – убого одетая, без дорогих украшений. К тому же невеста была маленького роста, несколько полновата, не очень привлекательна, делала неправильные ударения. Невесту ожидал очередной стресс, очередная психологическая травма, которая впоследствии взорвётся всё той же Варфоломеевской ночью. А кто такой был её жених, дофин Генрих? Это был человек, который также был травмирован ещё в далёком детстве. Женили двух детей, которым едва исполнилось по 14 лет, время первой страстной влюблённости, время Ромео и Джульетты. Генрих, как и его названная невеста, был отправлен к врагам отца-короля в Испанию в качестве заложника. Типичная политическая рокировка той эпохи. Генриху было тогда всего шесть лет. Дело в том, что в ту далёкую эпоху, как об этом пишет французский историк Филипп Арьес, понятие детства просто отсутствовало. К детям относились как к маленьким взрослым. Во французском языке, например, долгое время отсутствовало само слово, обозначающее детский возраст. По меткому выражению исследователя «язык XVII века все еще довольно сильно заплетается, когда речь идет о детях: ему не хватает слов, которые в достаточной мере отделяют маленьких детей от более взрослых».
Никто даже и не задумывался, какие психологические травмы наносились в детстве будущим правителям мира, от воли которых могли зависеть судьбы тысяч подданных. По мнению историка Б. Такман, рисунки, относящиеся к этой эпохе, посвящены различной деятельности: люди молятся, пашут, торгуют, охотятся, забавляются, путешествуют, читают и пишут, спят и едят, – но на этих рисунках редко можно увидеть детей. Почему? Детская смертность была очень высокой (один, а то и два ребенка из трех), и потому любовь к «малым сим», являясь делом неблагодарным, могла подавляться. Возможно также, что частое вынашивание делало детей менее привлекательными для матери. Ребенок рождался и умирал, и его замещал другой. Даже в народной русской поговорке мы находим такое безразличное отношение к детству: «Господи! Дай скотину с приплодцем, а детей – с приморцем».
Обычно средняя двадцатилетняя женщина была способна к деторождению на протяжении двенадцати лет, но между родами могли возникать перерывы, примерно до двух с половиной лет, вызванные выкидышами или самостоятельным кормлением новорожденного. Многие умирали во время родов от антисанитарии и неправильного положения плода. Кесарево сечение практически не применялось. Впрочем, термин «кесарево сечение» ввел в 1598 г. Жак Гилльмо в своей книге об акушерстве. Первые сведения относительно выживших при кесаревом сечении матери и ребенка пришли из Швейцарии, где в 1500 г. кастратор свиней Якоб Нуфер осуществил операцию у своей жены. После нескольких дней родов и помощи 13 акушерок женщина была не в состоянии родить своего ребенка. Её отчаявшийся муж, в конечном счете, получил разрешение от старейшин на попытку кесарева сечения. Мать выжила и в последующем нормально родила еще 5 детей, включая двойню. Но, судя по всему, это был один из редчайших удачных случаев. Напомним, что сама мать Екатерины Медичи умерла на пятнадцатый день после рождения дочери. И причиной тому явно были осложнения после родов.
Екатерина с рождения несла на себе тяжёлый психологический груз сиротства. Она не только считалась ничьей, её больше, чем кого бы то ни было из детей аристократов считали обузой. «Купчиха!», «Толстая!», «Коротышка!» – наверное, нечто подобное слышала будущая королева у себя за спиной, когда в качестве невесты была представлена будущему королю Генриху II. Но, судя по всему, Екатерина влюбилась в этого мальчика, как могут влюбляться только одинокие никому ненужные девочки-подростки. Это была какая-то болезненная страсть. От невесты ждали наследников. В противном случае её готовы были вновь запереть в монастыре. Но родить от возлюбленного оказалось делом нелёгким. У 14-ти летнего Генриха к этому времени уже была любовница Диана де Пуатье. Когда родной отец Франциск I после неудачной военной кампании отправил своего шестилетнего сына вместо себя в плен в Испанию, то ребёнок, скорее всего, испытал в этот момент ни с чем несравнимый ужас. Приблизительно за год до этого умерла его мать, первая жена Франциска I, Клод Французская (13 октября 1499 – 20 июля 1524), старшая дочь Людовика XII. За свои неполные 25 лет жизни она родила ему семерых детей. Самому отцу было явно не до детей, которых к этому времени успело появиться на свет, не считая мёртвых, столько, что хватило бы на целую группу современного детсада. Красавец, высокого роста «король-рыцарь», как он сам называл себя, Франциск отличался безрассудной храбростью, вкрадчивым красноречием, честолюбием, рыцарской любезностью, пылкой фантазией, легкомыслием и задором. Его легкомыслие распространялось настолько, что при его дворе содержался целый эскадрон «придворных девиц греховной радости» за 45 ливров в месяц. Хозяйку этого учреждения, «даму девиц радости», звали Сесиль де Вьефвиль. «Девицы греховной радости» вместе с придворными дамами сопровождали в своё время самого папу римского и его племянницу Екатерину Медичи. Придя к власти, Екатерина сначала разгонит этот весёлый эскадрон, а затем создаст свой собственный, состоящий в основном из преданных фрейлин знатного происхождения. А Франциск I прославился ещё и тем, что вызывал на поединок императора Карла V.
Жизнь той эпохи, по мнению Б. Такман, отличалась, в известной степени, инфантильностью с присущей ей неспособностью сдерживать опрометчивые эмоции, побуждения. Возможно, это объяснялось тем фактом, что средневековое население было довольно молодо: примерно половину составляли люди моложе двадцати одного года и приблизительно треть – люди младше четырнадцати. В тридцать лет молодому отцу, явно было не до одного из его семерых детей, оставшихся сиротами. И вот мальчика отправляют в полном одиночестве на корабль. Интересно, «девицы греховной радости» присутствовали при этом или нет? И 25-летняя придворная красавица Диана де Пуатье целует мальчика на прощанье. Состояла она в этом эскадроне или нет? Не известно, но в искусстве любви эта женщина явно была искушена. И этот поцелуй становится фатальным. Заметим, что красавице Диане 25 лет. Ровно столько, сколько умершей матери. Здесь явно проявилось желание мальчика найти эмоциональную замену материнской любви. Как чувствовали люди той эпохи? На этот вопрос нет однозначного ответа. Ясно одно: мир их чувств серьёзно отличался от нашего. Напомним, что случайная встреча Данте с девочкой девяти лет определила всю его дальнейшую судьбу и творчество. Можно предположить, что на фоне непрекращающихся стрессов мир чувств был ярче, выразительнее. Его отличала даже какая-то экстатика, одержимость. Именно эта эмоциональная невоздержанность и будет отличительной чертой стиля барокко.
Но вернёмся к Екатерине. Итак, её разменяли в торге невест с надеждой на хорошее наследство, дядя, папа римский, обещал богатые земли в качестве приданного, но он вскорости умер и его преемник Павел III отказался выплатить приданое Екатерины, а также порвал все отношения с Францией. С самого начала обмен получился неполноценным. Второе удручающее обстоятельство – это ожидание плодовитости от некрасивой четырнадцатилетней толстухи. Но и здесь, поначалу, Екатерину ждал полный провал. От любовницы, которая была намного старше Генриха, у короля уже был ребёнок. Значит, оставалось только рожать и рожать как можно больше, дабы превзойти свою соперницу. Отныне дети и станут в сознании Екатерины той идеей фикс, вокруг которой будет вертеться вся её политика, вся её Судьба и Судьба целого рода Валуа.
Положение Дианы де Пуатье при дворе Франциска I было настолько прочным, что рассматривался вопрос о расторжении брака. В 1544 году король уже собирался обратиться к папе Павлу III с просьбой о разводе. После смерти родного дяди возражение вряд ли последовало. И вдруг на свет появляется первый наследник – будущий Франциск II. Говорят, что растроганный король даже прослезился, узнав о законном наследнике. Со временем Екатерина родила еще девятерых детей, из которых выжило 7: 4 сына и 3 дочери. После последних родов – на свет появились две девочки, одна из которых умерла еще в утробе, а вторая не прожила и недели, – Екатерине посоветовали больше не иметь детей. И такое изобилие случилось после долгих десяти лет бесплодия. Она применяла все возможные средства – от коровьего помета на животе до помощи астрологов. По сей день неясно, что именно ей помогло – чаще всего пишут, что Генрих имел какой-то физический недостаток и был вынужден или сделать операцию, или заниматься любовью с женой в строго определенной позе. Часто упоминают также знаменитого Мишеля Нострадамуса, врача и прорицателя: будто бы именно его искусство наконец помогло Екатерине забеременеть. Её собственная мать умерла почти сразу после родов. На свет, как мы уже поняли, появлялись и мертворождённые или умиравшие сразу после появления на свет. Но Екатерину ничего не могло остановить. Она должна была победить свою соперницу и на этом поле битвы. Детская травма выразилась в всплеске мощнейшей внутренней энергии. И в этом смысле пример Екатерины Медичи даёт нам наглядную картину травмированной психологии эпохи барокко в целом. Мы уже проводили параллель между судьбой Екатерины и жанром плутовского романа. То, что свершалось в королевских покоях, в определённой параллели свершалось и на уровне низов, на уровне городской и сельской бедноты, а формы уродливого воплощения определённых психологических особенностей эпохи были и там и здесь одинаково безобразны. Недаром спровоцированная во многом Медичи резня в Варфоломеевскую ночь была с необычайным воодушевлением подхвачена парижской беднотой, которая кинулась резать гугенотов почём зря. Между монархом и подданными возникло понимание на уровне инстинкта. Монарх послал вполне ожидаемый месседж, на который и был получен незамедлительный ответ. Ситуация весьма знакомая и даже современная.
Казалось бы, Екатерина надежно обеспечила династию наследниками; но время показало, что это было вовсе не так. На трон должен был взойти старший брат Генриха, дофин Франциск, который внезапно умер в 1536 году: разгоряченный после игры в мяч, он выпил ледяной воды и спустя несколько дней скончался от простуды. Уже тогда пошли слухи, что дофин был отравлен, и виновницей называли Екатерину, которой его смерть, конечно же, была очень выгодной. В свите Екатерины во Францию впервые прибыли профессиональный повар, поразивший избалованный двор своими изысканными и необычными блюдами, парфюмер (а заодно, как поговаривали, составитель ядов), а также астролог, портной и множество слуг. Скорее всего, именно парфюмер и сыграл в этой интриге важную роль. Во всяком случае, внезапных и необъяснимых смертей при французском дворе было немало. Так, во время празднования 28-и летия дофина Генриха его отец король Франциск скоропостижно скончался, и Генрих унаследовал корону. Королевой, однако, стала скорей Диана де Пуатье, чем Екатерина Медичи: фаворитка нового короля получила не только все земли и драгоценности своей предшественницы, любовницы Франциска герцогини д’Этамп, но и право получать некоторые налоги, а также замок Шенонсо и титул герцогини де Валентинуа. Диана захватила всю власть в королевстве: ни одного решения Генрих не принимал без её ведома и одобрения. Екатерине оставалось только смириться. Она даже подружилась с Дианой, которая соизволяла иногда «одалживать» королеве её законного мужа. И тут случилась ещё одна внезапная смерть, правда не такой уж она была внезапной. Эту кончину предсказал придворный астролог Нострадамус, чем завоевал необычайное расположение Екатерины Медичи. В апреле 1558 г. в Като-Камбрези был заключен мир между Францией и Англией, и Францией, и Испанией: долгие Итальянские войны наконец закончились. В залог будущего мира герцог Савойи Эммануил Филиберт получал в жены Маргариту, сестру Генриха, а испанский король Филипп II должен был жениться на его старшей дочери Елизавете. В честь заключения мира по предложению Дианы де Пуатье был устроен рыцарский турнир, на котором по нелепой случайности король Генрих получил тяжелую рану: во время поединка с Габриэлем Монтгомери осколок копья противника вошел королю в глаз и пронзил мозг. Спустя 10 дней он умер на руках у Екатерины, так и не попрощавшись со своей возлюбленной Дианой. Генрих еще был жив, когда Екатерина велела Диане покинуть двор, перед этим отдав все драгоценности, которые подарил ей Генрих. Диана удалилась в свой замок Анэ, где тихо умерла спустя 7 лет. Овдовевшая Екатерина была убита горем. В знак скорби она избрала своей эмблемой изображение сломанного копья с надписью Lacrymae hinc, hinc dolor («От этого мои слезы и моя боль»). До конца своих дней она не снимала траурные черные одежды: считается, что Екатерина была первой, кто сделал цветом траура черный – раньше траурные одежды были белого цвета. До самой смерти Екатерина оплакивала мужа, который был её единственным мужчиной и единственной любовью. Королем Франции стал 15-ти летний Франциск: болезненный и вялый молодой человек мало интересовался государственными делами, ими занималась Екатерина. Но власть ей довелось делить с герцогами Гизами: Франциск был женат на Марии Стюарт, дочери их сестры Марии де Гиз, а владевшие Лотарингией Гизы были одной из влиятельнейших в государстве семей. Им противостояли правившие Наваррой Бурбоны: соперничество усугублялось тем, что Гизы хранили верность католицизму, в то время как Бурбоны были протестантами: учение Мартина Лютера как огонь распространялось по Европе, грозя расколом и войнами.
Сторонники обеих партий распускали о Екатерине множество зловещих слухов: может быть, с их легкой руки ее по сей день преследуют обвинения во всех неожиданных смертях, которых было немало среди ее близких. Впрочем, может быть, что эти слухи были правдой – вкусившая власти Екатерина больше ни с кем и никогда не желала её делить. 1560 год – Франциск скоропостижно скончался: официально причиной его смерти было названо воспаление мозга, случившееся из-за нарыва в ухе, но Екатерина не преминула обвинить в смерти сына его молодую жену, шотландскую королеву Марию Стюарт: будто бы она была столь охоча до постельных удовольствий, что вконец лишила короля сил. Марии пришлось немедля покинуть Францию, а на трон взошел 10-ти летний Карл IX.
Карл, очень похожий на отца и внешне, и характером, обожал мать: во всем её слушал, он уже на коронации во всеуслышание заявил Екатерине, что «она всегда будет рядом с ним и сохранит право управлять, как это было до сих пор». И Екатерина правила практически безраздельно. В жены сыну она подыскала мягкую и послушную Елизавету Австрийскую – невестка была всем хороша, кроме одного: у нее так и не было сына. Но Екатерину Медичи это не очень огорчало: она родила достаточно детей, чтобы обеспечить преемственность. Куда больше ее волновали все усиливающиеся религиозные распри между католиками и гугенотами: до поры до времени она умело лавировала между двумя лагерями, не отдавая никому предпочтения и сохраняя равновесие сил. Хотя она выросла при папском престоле, вопросы веры ее не очень волновали: она искренне считала религиозные споры только отголоском политических разногласий, которые вполне можно примирить, если действовать с умом и тактом.
Наконец Екатерина сделала решительный шаг: она пообещала свою дочь Маргариту в жены Генриху, королю Наварры и вождю гугенотов. Она надеялась этим ослабить партию Гизов, у которых была слишком большая власть, но со временем ее планы изменились. Гугеноты поднимали одно восстание за другим, и католики сразу отвечали на каждое резней и погромами. В то же время король Карл все больше и больше попадал под влияние адмирала Колиньи – фактического главы гугенотской партии. Тому даже удалось уговорить Карла объединиться с Англией и объявить войну Испании – чего Екатерина допустить не могла. Как пишет Н. Басовская, Екатерина смертельно испугалась. За годы, проведенные во Франции, «толстая купчиха» патологически полюбила власть. Известно, что всякая власть развращает, а безграничная, которой и обладала Екатерина, развращает безгранично. Но особенно страшна власть, пришедшая на смену унижению. Та, которую хотели повесить на воротах Флоренции, которую в десять лет собирались отдать в солдатский бордель теперь была всевластной правительницей Франции!
И вдруг – Колиньи. Он обладал какое-то время куда большим влиянием на сына, чем его мать. Прежде ненависти к кальвинизму Екатерина не испытывала. Но делиться властью она ни с кем не собиралась.
Она убедила сына, что Колиньи устроил заговор против него: единственное спасение, это убить Колиньи и его сторонников-гугенотов. Екатерина наняла убийцу, чтобы устранить соперника.
Покушение на Колиньи состоялось за два дня до Варфоломеевской ночи. Наемник оказался бездарным и лишь легко ранил адмирала в руку. Екатерина, которую годы неудачного супружества научили неподражаемому лицемерию, торжественно посетила пострадавшего. Ведь сын продолжал благоволить известному воину-протестанту. Убедившись, что рана неопасна, вдовствующая королева решилась на крайние меры и в сговоре с Гизами, лидерами партии католиков, решила устроить кровавую баню.
Все было организовано под видом празднования свадьбы одной из дочерей Екатерины Медичи – Маргариты – и Генриха Наваррского. Екатерина, как всегда, объявила, что этот брак будет очень полезен: Маргарита – верная католичка, Генрих – кальвинист, вопрос будет решен «по-домашнему». А что из себя представляла знаменитая королева Марго, из-за которой и устроили кровавую свадьбу?
После того как она покинула мрачный Амбуазский замок, где провела детство, Марго вскружила голову своему старшему брату, а ей вскружил голову второй братец. Это был случай настоящего инцеста. В зрелом возрасте Марго сама подтвердит, что была любовницей сразу двух своих братьев. А затем влюбилась в красавца Генриха де Гиза, одного из лидеров партии католиков. Ко времени злосчастной свадьбы Марго года два живёт при дворе и уже успела вызвать немало бед. Она с головой окунулась в ту развратную атмосферу праздников и вседозволенности, которая царит при дворе Екатерины Медичи. Под благожелательным взглядом королевы-матери пылкая молодость предавалась неумеренным удовольствиям. Один за другим следовали маскарады, поводы для флирта и для грубых розыгрышей. Христианнейшего короля не раз видели с лицом, вымазанным сажей, а затем наряженным лошадью с седлом на спине.
Герцог Анжуйский, постоянно окруженный женщинами, изумлял своим умением подражать им, до предела надушившись, нося невероятные по изысканности наряды и навешивая самого разного рода серьги. Известно, что у Екатерины была разветвленная разведывательная сеть, которую исследователи называли «летучим эскадроном любви». Состоял этот «эскадрон» из двухсот фрейлин королевского двора, «разодетых, как богини, но доступных, как простые смертные». Пример явно был взят из жизни двора «короля-рыцаря» Франциска I. Анри Эстьен в своей книге «Диалоги куртизанок былых времен» (1649) писал: «Чаще всего с помощью девиц из своей свиты она атаковала и побеждала самых грозных противников. И за это её прозвали «великой сводницей королевства»…». Согласно сведениям Эстьена, девицы по приказу Медичи оказывали необходимое влияние на мужчин или вытягивали из них требуемую информацию.
Как считают историки, благодаря готовым на все фрейлинам Екатерина Медичи смогла упрочить свою власть. Например, можно вспомнить такой случай. Екатерине требовались сторонники из семейства Бурбонов. Король Антуан Наваррский же, вождь гугенотов, открыто высказывался против власти Екатерины. Он считал, что она не должна вмешиваться в государственную политику, и претендовал на роль регента. Екатерина поручила важную операцию одной из красивейших фрейлин, мадемуазель Руэ. Проведенные с фрейлиной ночи очаровали Антуана Наваррского. Девушка сумела воздействовать на него, и Антуан Наваррский отправился к Екатерине Медичи. Разговор между венценосными особами привел к следующему: Антуан предложил королеве распоряжаться Наваррой, в ответ на что получил пост Верховного главнокомандующего над всеми войсками королевства. Этот союз означал, что Антуан признает главенство Медичи и отказывается от попыток получить регентство. Один из его сторонников, глава протестантов (гугенотов) Кальвин писал: «Он весь во власти Венеры. Матрона (Екатерина), которая очень искусна в этой игре, отыскала в своем гареме девушку, которая смогла поймать в сети душу нашего человека». Но Екатерина Медичи не удовлетворилась таким результатом. Она вызвала к себе Руэ, после чего девушка вернулась к любовнику вся в слезах. Мадемуазель Руэ заявила, что вместе они быть не смогут из-за разницы в вере. На следующий день Антуан отрекся от протестантства и перешел в католичество. Вскоре, когда началась религиозная война, король Наваррский сражался в рядах войск католиков.
Ученым известно много эпизодов, связанных с «эскадроном». У Екатерины был еще один противник в рядах гугенотов, принц Конде. Она предложила ему заключить мир. Начались переговоры, с обычными по тем временам балами, пиршествами, приемами. Екатерина привлекла к переговорам Изабель де Линней, красивую девицу из своих фрейлин. Изабель очаровала принца, и он с каждым днем все меньше времени уделял условиям мирного договора, становился все более уступчивым. В итоге Конде подписал договор, выгодный для Екатерины, а в благодарность за это получил Изабель. Но Екатерина Медичи не удовлетворилась своей победой. Она предложила девице де Линней новое задание. Екатерина хотела вернуть английский город Гавр, подаренный по окончании гражданской войны английской королеве Елизавете. Изабель справилась и с этим заданием. Неизвестно, какими путями, но она убедила Конде отправиться в поход против англичан. Английский посол во Франции, сэр Томас Смит, так писал об этом: «Конде – это второй король Наваррский, он увлекся женщинами и вскоре будет противником Богу, нам и самому себе». В итоге город Гавр был отбит и вновь принадлежал Франции. Конде отказался от поста в протестантской партии, предпочтя личное счастье с Изабель. Но благополучие скоро закончилось. Изабель родила от любовника сына. Екатерина Медичи же запрещала своим фрейлинам «приносить в подоле» и, узнав об этом обстоятельстве, арестовала Изабель и сослала в монастырь. Только год спустя Изабель была помилована, не без задней мысли. К тому времени вожди протестантов пытались привлечь принца Конде на свою сторону, и он уже склонялся к сотрудничеству с ними. Изабель вернулась вовремя и вступила в борьбу с гугенотами. Однако те на этот раз оказались хитрее Екатерины Медичи. Они предложили Конде невесту – протестантку, отличавшуюся удивительной красотой. И Конде в нее влюбился.
Опять же знают не все, но Лаура Петрарки – прапрапрабабушка маркиза де Сада (Лаура де Нов, в замужестве графиня де Сад). «Бывают странные сближенья»… Отец «безумного маркиза», Жан-Батист-Франсуа, принадлежал к старинному провансальскому дворянскому роду. Среди предков маркиза с отцовской стороны – Гуго де Сад, ставший в 1325 году мужем Лауры де Нов, чьё имя обессмертил великий Петрарка.
А другая из прапрабабушек известнейшего либертана по материнской линии, Мари-Элеонор, урождённая де Майе де Карман, принадлежала к младшей ветви королевского дома Бурбонов и, как утверждают биографы, служила верой и правдой в «эскадроне любви» Екатерины Медичи.
Вот так и формировался французский либертинаж, направление в литературе европейского барокко, рассказывающее о прелестях свободной любви, что уже в XVIII веке под пером «безумного маркиза» перейдёт в разряд патологии, получившей название в честь своего создателя, – садизм.
Впрочем, садизм, или патологическая жестокость, замешанная на безмерной сексуальности, был не чужд людям, жившим при дворе Екатерины Медичи. Не чужд он был и парижской толпе, учинившей расправу над гугенотами в течение одной ночи с 23 на 24 августа 1572 года. Это был день святого Варфоломея. Город обнищал после многочисленных раздоров, бракосочетание же праздновалось с удивительной пышностью. Как пишет французский историк Ф. Эрланже, «для надменной французской аристократии госпожа Медичи всегда оставалась представительницей буржуазии. Впрочем, поведение её было вполне буржуазным. Глава семьи, опьяненная своей ответственностью, хранительница семейного достояния, мадам Екатерина не щадила сил, чтобы сберечь родовое имущество, уберечься от дурных слуг, от притязаний чужаков, алчных людишек, которые, того гляди, что-нибудь урвут. Она желала пристроить своих детей, к которым испытывала безумную нежность, властную и ревнивую. Никто не умел лучше вести дом и, несмотря на все бедствия времени, устраивать несравненные праздники». Вопросы семьи королеву, действительно, беспокоили больше, чем подлинные интересы государства, в частности, бедственное состояние населения Парижа. Но любовь к праздникам и всевозможным развлечениям – это, ведь, одна из отличительных черт всего стиля барокко. «Жизнь есть сон», как назовёт свою знаменитую пьесу испанский драматург Кальдерон. Сон, в котором разыгрываются причудливые, а иногда и сумасбродные действа, происходит открытый выход на сцену наших скрытых бессознательных инстинктов. В преддверии какого-то кровавого сна и пребывал двор Екатерины, в котором две враждующие партии (католики и гугеноты) должны были встретиться на свадьбе католички Марго, не пожелавшей отказаться от своей веры, и гугенота Генриха Наваррского. Это было беспрецедентное событие, способное возмутить в то время представителей и той и другой партии. То, что Екатерина рассудила как тихое «семейное дело», сейчас бы расценивалось как «оскорбление чувств верующих». Сознательно или по своей недальновидности, но королева лишь подливала масла в огонь. В обнищавший в результате непрекращающихся войн Париж на свадьбу собрался весь цвет богатых гугенотов, которых католические священники называли не иначе как «слуги дьявола». Генрих де Гиз, представитель католиков и тайный возлюбленный самой невесты, королевы Марго, собирается убить лидера католиков адмирала Колиньи. Генрих де Гиз необычайно популярен среди парижан. Он представляется им истинным защитником веры. Согласно законам чести, тайный и очередной возлюбленный Марго должен был отомстить Колиньи за своего отца, убитого в 1563 г. Вот она реальная драма, реальный спектакль-маскарад, в котором все делают вид, будто собираются всё уладить мирным путём за весёлым свадебным пиром. Но подобные пиры, как об этом говорит история культуры, всегда сакральны, а пиршество и праздник всегда в таких случаях идут бок о бок с погребальной тризной. Всё было готово. Вот-вот поднимется занавес и разыграется одна из самых жутких трагедий в истории, ведь королева-мать действительно умела организовывать праздники и маскарады. А толпа на улице лишь ждала сигнала, по которому ей, толпе, придётся самой выйти на сцену. Покушение на Колиньи не удалось. Адмирал оказался лишь слегка ранен. Екатерина вместе с сыном, королём Карлом IX, принесла свои извинения. Но гугенотская знать этим не удовлетворилась, потребовав от короля наказания герцога Гиза. Раздались призывы к войне. Екатерина Медичи убедила короля в необходимости устранить наиболее опасных гугенотов. Эта мера позволила бы избежать новой гражданской войны. Говорят, раздавленный аргументами матери король Карл воскликнул: «Во имя Господа, убейте их всех!»
23 августа ворота Парижа были закрыты, городская милиция приведена в боевую готовность. Заранее белыми крестами были помечены все дома еретиков-протестантов. Колиньи был выброшен из окна вместе со своей постелью. Гугенотов стали безжалостно резать в самом Лувре, который превратился в настоящую мышеловку для всех знатных гостей. Лишь Генрих Наваррский и его кузен Генрих Конде остались в живых при условии, что перейдут в католичество. 25 августа на одном из кладбищ Парижа зацвел сухой боярышник, жители города восприняли это как знак Божий. В течение недели длилось кровопролитие. Убивали не только приезжих дворян, но и местных жителей, подозреваемых в симпатиях к гугенотам. Только тем, кто жил в предместье Сен-Жермен-де-Пре, удалось спастись.
Екатерине к этому времени уже исполнилось пятьдесят два года. Она привыкла властвовать и рассматривала своё положение на троне не иначе, как охранительница семейного очага. Главная её цель в жизни – пристроить своих многочисленных детей и сделать их королями и королевами во всей Европе. Она вела бесконечные переговоры о династических браках. Ей казалось, что надо породниться с правящим домом Испании, где много католиков, и Германии, где велико влияние кальвинистов, и это станет решением проблемы. По мнению Н. Басовской, реальных интересов Франции она не понимала, прекратить гражданские войны, конечно же, не могла. Это был случай очень типичный для эпохи барокко, когда социопат, человек с глубокой психологической травмой детства, оказывался по воле Судьбы на вершине власти.
И тут уместно было бы ещё раз вспомнить о драме Кальдерона «Жизнь есть сон». Вот её краткое содержание.
В безлюдной горной местности, неподалеку от двора польского короля, заблудились Росаура, знатная дама, переодетая в мужское платье, и ее слуга Кларнет. Близится ночь, а вокруг ни огонька. Вдруг путники различают в полумраке какую-то башню, из-за стен которой им слышатся жалобы и стенания: это проклинает свою судьбу закованный в цепи Сехизмундо. Он сетует на то, что лишен свободы и тех радостей бытия, что даны каждому родившемуся на свет. Найдя дверь башни незапертой, Росаура и Кларнет входят в башню и вступают в разговор с Сехизмундо, который поражен их появлением: за всю свою жизнь юноша видел только одного человека – своего тюремщика Клотальдо. На звук их голосов прибегает уснувший Клотальдо и зовет стражников – они все в масках, что сильно поражает путников. Он грозит смертью незваным гостям, но Сехизмундо решительно вступается за них, угрожая положить конец своей жизни, если тот их тронет. Солдаты уводят Сехизмундо, а Клотальдо решает, отобрав у путников оружие и завязав им глаза, проводить их подальше от этого страшного места. Но когда ему в руки попадает шпага Росауры, что-то в ней поражает старика, Росаура поясняет, что человек, давший ей эту шпагу (имени его она не называет), приказал отправиться в Польшу и показать ее самым знатным людям королевства, у которых она найдет поддержку, – в этом причина появления Росауры, которую Клотадьдо, как и все окружающие, принимает за мужчину.
Оставшись один, Клотальдо вспоминает, как он отдал эту шпагу когда-то Вьоланте, сказав, что всегда окажет помощь тому, кто принесет ее обратно. Старик подозревает, что таинственный незнакомец – его сын, и решает обратиться за советом к королю в надежде на его правый суд.
За тем же обращаются к Басилио, королю Польши, инфанта Эстрелья и принц Московии Астольфо. Басилио приходится им дядей; у него самого нет наследников, поэтому после его смерти престол Польши должен отойти одному из племянников – Эстрелье, дочери его старшей сестры Клорине, или Астольфо, сыну его младшей сестры Ресизмунды, которая вышла замуж в далекой Московии. Оба претендуют на эту корону: Эстрелья потому, что ее мать была старшей сестрой Басилио, Астольфо – потому, что он мужчина. Кроме того, Астольфо влюблен в Эстрелью и предлагает ей пожениться и объединить обе империи. Эстрелья неравнодушна к красивому принцу, но ее смущает, что на груди он носит портрет какой-то дамы, который никому не показывает. Когда они обращаются к Басилио с просьбой рассудить их, он открывает им тщательно скрываемую тайну: у него есть сын, законный наследник престола. Басилио всю жизнь увлекался астрологией и, перед тем как жена его должна была разрешиться от бремени, вычислил по звездам, что сыну уготована страшная судьба; он принесет смерть матери и всю жизнь будет сеять вокруг себя смерть и раздор и даже поднимет руку на своего отца. Одно из предсказаний сбылось сразу же: появление мальчика на свет стоило жене Басилио жизни. Поэтому король польский решил не ставить под угрозу престол, отечество и свою жизнь и лишил наследника всех прав, заключив его в темницу, где он – Сехизмундо – и вырос под бдительной охраной и наблюдением Клотальдо. Но теперь Басилио хочет резко изменить судьбу наследного принца: тот окажется на троне и получит возможность править. Если им будут руководить добрые намерения и справедливость, он останется на троне, а Эстрелья, Астольфо и все подданные королевства принесут ему присягу на верность.
Тем временем Клотальдо приводит к королю Росауру, которая, тронутая участием монарха, рассказывает, что она – женщина и оказалась в Польше в поисках Астольфо, связанного с ней узами любви – именно ее портрет носит принц Московии на груди. Клотальдо оказывает молодой женщине всяческую поддержку, и она остается при дворе, в свите инфанты Эстрельи под именем Астреа. Клотальдо по приказу Басилио дает Сехизмундо усыпляющий напиток, и, сонного, его перевозят во дворец короля. Здесь он просыпается и, осознав себя владыкой, начинает творить бесчинства, словно вырвавшийся на волю зверь: со всеми, включая короля, груб и резок, сбрасывает с балкона в море осмелившегося ему перечить слугу, пытается убить Клотальдо. Терпению Басилио приходит конец, и он решает отправить Сехизмундо обратно в темницу. «Проснешься ты, где просыпался прежде» – такова воля польскою короля, которую слуги незамедлительно приводят в исполнение, снова опоив наследного принца сонным напитком.
Смятение Сехизмундо, когда он просыпается в кандалах и звериных шкурах, не поддается описанию. Клотальдо объясняет ему, что все, что тот видел, было сном, как и вся жизнь, но, говорит он назидательно, «и в сновиденьи / добро остается добром». Это объяснение производит неизгладимое впечатление на Сехизмундо, который теперь под этим углом зрения смотрит на мир.
Басилио решает передать свою корону Астольфо, который не оставляет притязаний на руку Эстрельи. Инфанта просит свою новую подругу Астреа раздобыть для нее портрет, который принц Московии носит на груди. Астольфо узнает ее, и между ними происходит объяснение, в ходе которого Росаура поначалу отрицает, что она – это она. Все же правдами и неправдами ей удается вырвать у Астольфо свой портрет – она не хочет, чтобы его видела другая женщина. Ее обиде и боли нет предела, и она резко упрекает Астольфо в измене.
Узнав о решении Басилио отдать корону Польши принцу Московии, народ поднимает восстание и освобождает Сехизмундо из темницы. Люди не хотят видеть чужестранца, на престоле, а молва о том, где спрятан наследный принц, уже облетела пределы королевства; Сехизмундо возглавляет народный бунт. Войска под его предводительством побеждают сторонников Басилио, и король уже приготовился к смерти, отдав себя на милость Сехизмундо. Но принц переменился: он многое передумал, и благородство его натуры взяло верх над жестокостью и грубостью. Сехизмундо сам припадает к стопам Басилио как верный подданный и послушный сын. Сехизмундо делает еще одно усилие и переступает через свою любовь к Росауре ради чувства, которое женщина питает к Астольфо. Принц Московии пытается сослаться на разницу в их происхождении, но тут в разговор вступает благородный Клотальдо: он говорит, что Росаура – его дочь, он узнал ее по шпаге, когда-то подаренной им ее матери. Таким образом, Росаура и Астольфо равны по своему положению и между ними больше нет преград, и справедливость торжествует – Астольфо называет Росауру своей женой. Рука Эстрельи достается Сехизмундо. Со всеми Сехизмундо приветлив и справедлив, объясняя свое превращение тем, что боится снова проснуться в темнице и хочет пользоваться счастьем, словно сном.
(пересказ сделан Н. А. Матяш).
Таких же социопатов, как и Екатерина Медичи, порождала ежеминутно и тридцатилетняя война в Германии, и гражданская война в Англии, и война между Нидерландами и Испанией. Но при этом на живописных полотнах этой кровавой эпохи мы всегда встречаемся с библейскими мотивами. В чем же здесь дело? Может, изображая светлые библейские образы, пытаясь изобразить Бога на своих полотнах, современники кровавых войн, таким образом, включали охранительные механизмы собственной психики?
По мнению Ж. Делёза, художники этой эпохи «используют Бога, чтобы добиться освобождения форм, чтобы довести формы до точки, где они уже не имеют ничего общего с иллюстрациями. Формы бушуют. Они бросаются в своего рода Шаббат, и это попросту танец: линии и цвет утрачивают всякую необходимость быть правдоподобными, быть точными и на что-то похожими. Под прикрытием этой видимости происходит великое освобождение линий и цвета: подчинение живописи требованиям христианства».
К разряду психологических травм, следует отнести ещё и знаменитую тридцатилетнюю войну, описанную ещё Ф. Шиллером и получившую оригинальное воплощение как у итальянца Манзони, так и в недавнем романе, ставшем мировым бестселлером, некого Лютера Биссета «Q». Тридцатилетняя война, по мнению ряда историков, была своеобразной репетицией будущей войны мировой. Не случайно Бертольд Брехт находит именно такие параллели, когда во время гитлеровской диктатуры создаёт свою знаменитую пьесу «Мамаша Кураж и её дети», описывающую события далёкого семнадцатого века.
Именно протестантизм рождает в католическом мире обратную реакцию Контрреформации. Протестантизм и его распространение вызывают к жизни такой мощный орден, как иезуиты. Игнатий Лойола, в этом смысле, становится фигурой исключительной. Он в своём аскетизме, в своей одержимости и поклонении перед девой Марией напоминает нам знаменитого Дон Кихота. В мировой культуре – это образ весьма противоречивый, способный вдохновить как на добрые поступки, так и на поступки сомнительного содержания, близкие экстремизму. Не случайно палача Дзержинского называли Дон Кихотом революции. Об Игнатие Лойоле и об ордене иезуитов, в связи с этим, хотелось бы поговорить особо. Известно, что барокко зародилось в Италии. Сначала это был стиль архитектуры, живописи и скульптуры. Лишь в конце XIX века, благодаря немецким искусствоведам, термин барокко стали применять непосредственно к литературе. А началось само барокко в архитектуре и живописи и объяснялось это тем, что иезуиты на пике Контрреформации искали все возможные средства для пропаганды идей католической церкви. Здесь следует учесть то обстоятельство, что население Европы этой исторической эпохи было сплошь безграмотным. По данным французского культуролога Шоню, в XVII веке во Франции эпохи Мольера, Расина и Корнеля было всего 5% грамотных. Остальные 95% должны были прозябать в темноте невежества. Церковь с этим никак не могла смириться. Иезуиты известны были именно тем, что начали создавать по всей Европе школы. Но волна Реформации была настолько сильной, что ждать «плодов просвещения» не приходилось. Следовало действовать быстро и наверняка. Так возникла идея всеобщей власти театра и изобразительной пластической убедительности. Неграмотный прихожанин может узнать библейские сюжеты по картинкам, а не через книгу, может насладиться театральной мистерией. Именно театр, живопись и ваяние и использовали иезуиты в своём арсенале быстрого просвещения неграмотной подавляющей массы. А католические храмы Рима предоставляли им для этого прекрасные условия, ведь любая служба и есть театральное действие с мистическим содержанием. Храм стал превращаться в художественную галерею, как это уже и было заложено в эпоху Ренессанса. Не случайно истоки маньеризма, а затем и барокко находят именно в Сикстинской капелле Микеланджело и особенно в той части этой грандиозной фрески, где изображён Страшный суд и святой Варфоломей, держащий в руках собственную кожу, на которой красуется автопортрет самого создателя Ватикана. Чем не Караваджо с его автопортретом в виде головы Голиафа в руке Давида!? Итак, в борьбе с Реформацией опорой церкви стал основанный Игнатием Лойолой в 1534 году мужской монашествующий орден – общество Иисуса, провозгласившее своими главными целями миссионерскую деятельность и возвращение в лоно католичества «заблудших душ», то есть сторонников Реформации. Вначале у иезуитов не было даже оратория, где они могли бы собираться для молитвы, но, постепенно, количество построек общества Иисуса росло, превращаясь в плотную сложно организованную сеть. Она включала в себя не только церкви, но и сооружения более светского характера, такие как Колледжо Романо, многопрофильный университет для иезуитов. Это свидетельствует о многоплановости деятельности иезуитов и об их автономности.