Глава 2
С момента своего основания Гримсвик не знал ничего ужасней, чем эпидемия холеры, случившаяся в 1851 году. Болезнь зверствовала по всей Европе, но север Норвегии обходила стороной. И люди, живущие здесь, даже и не думали, что хворь заберется так далеко за пределы крупных городов.
Гримсвик был не готов к такой напасти. Ежедневно от холеры гибли десятки человек, и единственный врач на весь город не мог никак им помочь. Болезнь растекалась по улицам и без проса проникала в дома. Следовало изолировать больных от здоровых. Совет даже предлагал прогнать всех заболевших в лес и там поставить палатки. Но это решение вызвало волну гнева, и человека, предложившего эту идею, ночью забили на площади.
В то время в состав совета входила семья Форсберг. Богатейшие люди, наследники старинного замка на холме и нескольких фабрик. Они укрылись за стенами на краю города и отрезали себя от остального мира. Но камень не преграда заразе.
Никто не знает, как бы сложилась судьба города, если бы сам глава семьи господин Густав Форсберг не познал всю тяжесть болезни, что постигла троих его сыновей. Он отдал замок в распоряжение совета. Дорога туда была вымощена камнем и вела сквозь леса, составляя час пешей прогулки. Совет решил, что замок станет местом, где людям помогут выздороветь. Но получилось, что там они попрощались с жизнью.
Многие в то время покинули дома, надеясь на то, что в других краях болезнь их не настигнет. Другие, зная об эпидемии на всем континенте, оставались дома и молились всем богам, слезно вымаливая спасение.
Осенью 1852 года болезнь отступила. Последний зараженный человек вышел каменной тропой из Гримсвика и больше туда не вернулся. А уже весной в город стали возвращаться жители.
Об эпидемии говорили редко. Умерших старались не вспоминать. Их тела решили сжечь вместе с замком, что стал их общей усыпальницей.
С тех пор в Гримсвике наступили спокойные времена. Свидетели прошлых лет один за другим отправились в иной мир. Их дети не испытывали того суеверного трепета и не знали тягот болезни, потому жили счастливо, посвятив себя честному труду. Изредка в каких-то семьях случались трагедии: у кого дети заблудились в лесу, кто сгинул в болотах, а кто погиб в пьяной драке. Но то случалось не чаще одного-двух раз в год, поэтому можно было не беспокоиться, что это кого-то коснется. Никто и не волновался, пока в одну октябрьскую ночь не пропало сразу два ребенка. Вот тогда-то и забили тревогу.
За месяц в город вернулись и страх, и удручающая атмосфера. Улицы опустели, а незнакомцев встречали с подозрением и пытались их выпроводить как можно скорее. Правда, таких глупцов, желающих заехать в Гримсвик, становилось все меньше.
Многие ехали в Гримсвик только из-за мастерской Грунланда. Там изготавливали лучшие скрипки, флейты, лиры и главное достояние жителей – народный инструмент лур. Практически у каждого дома над камином висела такая трубка длиной метра полтора, сделанная из дерева, украшенного узорами и рунами. Люди верили, что его глубокий резонирующий звук может открыть врата в мир духов. Вот только пользовались им редко, разве что во время фестивалей и ярмарок, когда город наполняла музыка.
Оттиск с инициалами Грунланда превращал обычные инструменты в настоящее сокровище для ценителей музыки. И даже несмотря на суеверия и страхи, люди посещали город.
Был он невысокого роста, с мягкими чертами лица, темными волнистыми волосами и глубокими, почти черными глазами. Руки, если верить его словам, никогда не знали дрожи. Потому так искусно высвобождали из дерева музыкальный инструмент.
– Вам бы в столицу, а может, даже в Рим или Париж. Таких мастеров на весь мир единицы! – говорили люди, побывавшие в этом месте.
Но сам Арне отмахивался от всех предложений и всегда отвечал одно и то же:
– Дерево в этом месте обладает уникальными свойствами, другого такого места я просто не найду.
Впервые за десятки лет в мастерскую Грунланда не зашел ни один посетитель. А сам Арне Грунланд собирал последнюю партию скрипок, чтобы отправить в большой музыкальный магазин в Тронхейме. Продажи за последний месяц сократились, а расходы никуда не делись. Даже с учетом того, что господин Хокан с недавнего времени любезно выступил его партнером и разделил финансовые тяготы, Арне не видел иного выбора.
– Ящики грузите осторожно, между ними раскладывайте сено! – Господин Грунланд отдавал команды, стоя на небольшом балкончике второго этажа своего магазина. Он же служил ему и домом, и мастерской.
Рабочие терпеливо раскладывали ящики и, когда скрывались в магазине, гримасничали и шутили над Арне.
– Сено… сено не забудьте! – кричал тот с балкона.
– «Сено…сено…» – передразнивал его рабочий под всеобщие улыбки.
С балкона хорошо виднелись две дороги, идущие от центра города в два направления, и по одной из них, точно призрак, в одиночестве брела женщина. Арне заметил ее сразу. Его глаз был наметан на детали, а ее вид слишком отличался от остальных. Подол ее платья был изорван и испачкан в грязи. Нос и уши горели красным и выделялись на бледном лице. Пальцы дрожали и неестественно изгибались, точно черви, выползающие из земли. Иногда она заламывала руки или тянула себя за каштановые пряди волос.
Арне узнал ее не сразу. Горе сильно истощило женщину. Но как только он разглядел получше, то сразу бросился к ней. Он сбежал по лестнице и выскочил на улицу, ловко лавируя между работниками с ящиками.
– Фрида! Фрида! – Арне кричал и махал ей шейным платком, но женщина не обращала на него никакого внимания.
Когда до нее оставалось не больше тридцати шагов, он заметил, что с кистей капает кровь.
– Госпожа Нильсен, постойте!
Он нагнал ее и тронул за плечо. Неожиданно женщина истошно закричала и накинулась на него с кулаками. Обессиленная, она едва касалась его и не могла причинить вреда. Арне быстро перехватил ее за руки, стараясь не касаться ран. Кровь с ее рук испачкала пиджак и манжеты рубашки.
– Это я! Арне Грунланд!
Крик прекратился, и Фрида посмотрела на него пустыми глазами, словно видела его впервые.
– Что с вами? – спросил Арне, осторожно изучая знакомую.
Та не ответила, лишь всхлипнула, сдерживая слезы.
История прошлой ночи быстро стала достоянием общественности. И как подтверждение – сборище возле мэрии. Арне знал, что этой ночью в их семье исчез еще один ребенок.
Резкими вдохами, с дрожащими руками Фрида стала набирать полную грудь воздуха, чтобы выдать новую порцию душераздирающего крика, но Арне опередил его пощечиной.
Женщина встрепенулась и заморгала. Из глаз побежали слезы.
– Вы? – с трудом выдавила она.
Пелена понемногу спала, вернув серым глазам их родной цвет.
– Что с вами? – повторил Арне, все еще держа ее за руки и чувствуя в ладонях теплую кровь.
– Я хотела… найти… но они… я не знаю. – Последнюю фразу она выдавила с огромной силой. Вместе с ней брызнули слезы и прорвался плач.
– Вам нужно помочь…
Видя, что та не собирается размахивать руками, Арне отпустил ее. Разорвав платок на две части, он перевязал раны.
– Вам не стоило туда ходить.
Они двинулись в его мастерскую под взволнованные взгляды работников, которым теперь стало не до шуток.
– Хотела найти… мои детки… – Она тяжело дышала, и каждое слово сопровождалось сопением и всхлипами.
– Вам нужна помощь.
Он завел ее в своей кабинет и усадил на стул. Та покорилась, словно кукла.
– Выпейте, – на столе появился бокал ягодного вина.
Никакой реакции не последовало.
– Они далеко… я видела их лица…
Тогда Арне поднес бокал ко рту и силой влил в нее несколько глотков. Противиться Фрида не стала.
– Не стоит, госпожа Нильсен, вам ходить по каменной тропе. Ничего хорошего из этого не выйдет, поверьте своему другу. Скоро все обязательно образуется.
– Они там… я хотела… они…
Он гладил ее по голове и поил домашним вином. Понемногу женщина перестала бессвязно бубнить и, склонив голову набок, задремала.
– Там живет проклятие, и будет лучше, если его никто не станет тревожить, – сказал Арне вслух.
Затем он постучал двумя пальцами по распечатанному конверту, что лежал на столе, и, допив остатки вина в бокале, добавил:
– Но скоро все закончится. Обещаю.
– Значит, вы говорите, что ничего не помните. – Ивар изучал человека напротив.
В прошлый раз, на слушании, такой возможности ему не представилось.
– Все верно, – ответил Грим.
Они сидели за столом в небольшом кабинете, где каменные стены выкрасили в серый и расписали нордическими узорами. На их лицах играли мягкие тени от настенных масляных фонарей.
– И вы утверждаете, что каждое утро память играет с вами злую шутку и вы не помните прошлую жизнь до этого момента?
– Именно так. – Грим кивнул. – Но вот какое дело, – он подался немного вперед, и Ивар последовал его примеру, – прошлый день я помню до мелочей. Даже лица всех, кто присутствовал на городском совете. – Последнюю часть фразы он произнес шепотом.
– Очень удобно. – Ивар усмехнулся. – Помните, когда выгодно, и забываете, если что-то идет не по плану.
– Поверьте, я бы с удовольствием вспомнил свою прошлую жизнь и ответил на все ваши вопросы.
– Вытяните руки, – приказал Ивар.
Грим послушался и положил руки на стол.
– Ладонями вверх.
Перевернул.
– Знаете, – Ивар изучал его кисти, – я торгую с двенадцати лет и в этом деле неплохо преуспел. Потому что в нашем деле главное – уметь разбираться в людях.
– Согласен с вами, – кивнул Грим, но рук не убрал.
Ивар взял одну и внимательно посмотрел на ногти.
– Я разбираюсь в людях и редко ошибаюсь.
– Что вы надеетесь увидеть?
– Кровь под ногтями, – пошутил Ивар. – Вы видели когда-нибудь руки мясников? Там есть темно-бурая полоска запекшейся крови, от которой они вряд ли когда-нибудь избавятся.
– Вам не кажется, что это глупо?
Господин Торсон небрежно отбросил его руки и посмотрел в глаза.
– Ваши руки говорят мне, что не знали физического труда. Ваши глаза сообщили, что вы достаточно умны, хотя, как утверждаете, не помните этого. Ваша осанка и манера речи наталкивают меня на то, что вы из мира науки или музыки, но главное, – он расправил плечи и сделал непринужденный вид, – я полагаю, что вы невиновны.
– Теперь мне стало легче, – наигранно выдохнул Грим. – Я тоже могу о вас кое-что сказать.
– И что же? – Ивар сложил руки на груди и уставился на собеседника.
– Вы смотрите прямо в глаза, чтобы казаться уверенным и контролировать ситуацию. Однако обгрызенная кожа на кончиках пальцев свидетельствует о частых приступах беспокойства, которые вы стараетесь подавить. – Ивар метнул взгляд на ногти и тут же спрятал их в кулак. – Ваши руки дрожат, а плечи чуть приподняты, что указывает на хроническую напряженность. Красные белки глаз выдают вашу бессонницу. Вы пытаетесь контролировать себя, но ваше тело демонстрирует истинное состояние – беспокойство и страх.
Речь звучала спокойно и уверенно. Такие наблюдения были под стать опытному психотерапевту, но никак не бродяге без памяти. Ивар был явно поражен такими неожиданными способностями. Вот только Грим утаил множество других вещей, которые ему подсказывал внутренний голос. Он чувствовал дикий суеверный кошмар, что сковал душу этого человека.
– Откуда вы обладаете такими знаниями?
– Я бы и сам хотел знать. Эти выводы сами пришли в мою голову.
– Значит, я не ошибся, когда решил, что вы из мира науки. – Он качал головой в такт словам. – Но этого недостаточно, чтобы совет решил вас отпустить.
– Я слышал, этой ночью пропал ребенок, – сказал Грим, – а я был здесь, так что…
– У вас мог быть подельник, – перебил его Ивар и продолжил мысль: – Но если вы не откажете в помощи, то совет может переменить решение.
– Никакой помощи, – резко ответил Грим. И откинулся на спинку стула.
– Вы даже не знаете, что я хочу предложить. Поймите, я не могу найти человека, что решится…
– Дело в другом, – перебил Грим, – я не могу гарантировать вам никакой помощи, потому что не могу быть уверен, что завтра вспомню наш разговор, который, увы, нет смысла продолжать. Я верю, что рано или поздно вы поймете, что я обычный бродяга, и тогда вам придется меня отпустить.
Ивар тяжело вздохнул. Видимо, не такого итога беседы он ждал.
– Спасибо вам, и вы правы, я действительно очень обеспокоен ситуацией в городе. Но хуже то, что я никак не могу это исправить.
– Сочувствую, но, увы, я болен.
– Лейф, – выкрикнул Ивар, – уведи его.
– Благодарю, – Грим поклонился в пол и удалился вслед за полицейским.
– Зря ты отказался, – сказал незнакомец в костюме английского кроя, когда Грим вернулся.
Он сидел в том же положении, что и час назад, когда пришел полицейский.
– Откуда ты знаешь?
– Так уж вышло, что я знаю больше, чем ты.
Грим завалился на койку и уставился в потолок.
– Это несложно с учетом того, что я помню только вчерашний день, который как будто был сотню лет назад.
– Мелодия помогла тебе не забыть, а значит, ты можешь вспомнить и остальное. Я здесь для этого.
– Ты так и не сказал, кто ты? – Грим не смотрел на него, но чувствовал на себе пристальный взгляд.
– Когда ты вспомнишь свою личность, ты узнаешь, кто я.
– И как ты вернешь мои воспоминания?
– Я отправлю тебя в прошлое, которое хранится в твоем сознании.
Грим перевернулся на бок, кровать под ним заскрипела.
– Хорошо, не будем терять времени.
Впервые за все время человек встал. Плавно, словно парил, а не шел, он приблизился к деревянной койке и посмотрел на Грима сверху вниз.
– Ляг на спину.
Под скрип кровати Грим лег, как его попросили. Человек укрыл его виски своими ладонями.
– Закрой глаза.
Грим послушался.
– Закрой глаза и позволь своему телу расслабиться. С каждым вдохом почувствуй, как твое тело становится тяжелым. – Человек начал массировать виски. – Представь, как теплая волна расслабления начинается с кончиков пальцев ног и медленно поднимается вверх по твоему телу. Твои веки становятся все тяжелее, а дыхание – все ровнее и спокойнее.
Это и правда согревало его тело от ног и до макушки. Словно его укрыли теплым одеялом, набитым мягкой периной.
– Представь морской пляж, где песок с золотым отблеском… представь волну, что набегает и отступает с приятным шумом…
Без труда Грим представил все, что говорил ему человек, имени которого он не разобрал. Он видел его впервые, но по какой-то причине доверял ему. Словно знал его всю свою жизнь. Может, он был его другом или братом. Иначе в чем смысл переживать за судьбу бродяги без памяти.
Сначала Грим оказался на берегу с золотым песком и спокойным морем. Но стоило ему сделать шаг, как налетел сильный ветер и поднял бурю. Жуткий вихрь оторвал его от берега, и секундой позже он провалился под толщу воды. Острый холод сковал его конечности, и бездушным камнем он пошел ко дну собственного подсознания.
Падая, он видел, как в мутной воде всплывали и возникали образы прошлого, ранее ускользавшие. Незнакомые лица, которые он видел не раз. Шрам на груди пульсировал и горел. Морская толща сдавливала его тело, в то время как внутри кто-то скребся и рвался наружу.
Голос, что привел его в это гиблое место, остался наверху, там, где на солнце переливался песок. Здесь же, в затонувшем мире, среди городских развалин и голых стволов кривых деревьев, Грим ощутил истинное одиночество, в которое он бросил самого себя.
Тот человек, чье имя резонировало в нем острой болью, был снаружи и пытался достучаться до задворок памяти. В моменте бесконечного погружения Грим понял, почему каждую ночь он терял остатки памяти. Его недуг, точно морская волна, все стирал, стоило только погрузиться в сон.
Время перестало иметь значение. Три минуты под водой сравнялись с тремя часами в мире реальном. В Гримсвике наступила ночь. Но его невольный узник об этом не знал.
Городской колокол пробил полночь, и этот звук долетел до него слабым эхом. Но он пробил безмолвный купол, и в эту щель, как в сточную воронку, устремились все звуки реального мира. Сливаясь, они обращались в жуткую канонаду. Все, кроме одного. Чарующей и сладкой мелодии флейты. Для нее не существовало никаких звуковых преград.
Гадкое когтистое существо внутри Грима вмиг успокоилось. А затем устремилось туда, где рождалась эта музыкальная магия. Его бессознательное тело повиновалось внутреннему порыву. Погружение сменило движение в сторону.
Грим не шевелился, однако его несло с невероятной скоростью, пока море не выплюнуло его на каменистый берег. Вокруг бушевал шторм. Волны разбивались о камни с жутким ревом, и брызги ледяной воды врезались в него острыми каплями.
Следуя за флейтой, он шел по узкой тропе, которая образовывалась под его ногами между мокрыми, поросшими мхом валунами. Сделав несколько шагов (или тысячу), Грим очутился в лесу, где бывал дважды во сне. Этот лес или его сущность забирала детей. Оставляла лишь их пустые оболочки. Он видел эти безмолвные лица, похожие на глиняные маски.
Мелодия флейты усилились и накрыла собой окружение. Грим ничего иного больше не слышал. От звука дрожала и трескалась земля. Но хуже то, что она пробудила призраков, чьи восковые лица возникали в окружающей темноте.
– Уходи, – требовали они общим на всех голосом, который заглушал мелодию. – Уходи! – Голос стал грубее.
Мертвецкие маски парили между деревьями, но держались на расстоянии. Можно было бы подумать, что они боятся непрошеного гостя.
– Уходи! – Призрачный мир вздрогнул от истошного вопля, пронзившего мрачное пространство.
– Не могу, – спокойно ответил Грим.
Сделав еще один шаг, он почувствовал, что земля под ним перестала существовать. Он провалился в черную дыру, похожую на могилу, и оказался в кромешной тьме. Где исчезли все источники света, а главное, пропала флейта.
Нечто внутри него рассердилось. Оно царапалось и скулило, рвалось наружу. Хотело вновь следовать за мелодией, но его лишили этой возможности.
– Мое имя… – Он услышал голос человека, погрузившего его в гипнотический транс. Последняя часть фразы оставалась неразрешенной загадкой, вызывающей жуткую головную боль.
Его ногу обхватила рука, и Грим отдернул ее.
Во тьме он с трудом разглядел человека под собой. Пленника вечной ночи. Он лежал, словно погребенный заживо. Края его тела слились с черной жидкостью, которая оплела его паутиной.
– Мое имя… – прохрипел человек под ним. Один в один походивший на того, кого он видел в своей камере. Вот только его лицо пожирали черные личинки, а в глазницах жила ночь.
– Кто ты? – Грим наклонился так близко, что коснулся его холодного носа своим.
– Мое имя… – захлебываясь, повторил человек.
Вместе со словами из его рта вылетел пар и осел бледным пятном на стекле между ними. Грим вгляделся в заложника темноты. Смотрел и понимал, что видит свое утраченное отражение.
– Кто ты? – повторил Грим и прислонил ладони к зеркалу. Человек в отражении, превозмогая боль, захотел повторить, но не смог. Его руки опутала тьма.
– Мое имя Август Морган, – сказал человек в отражении, после чего в голове Грима что-то с жутким грохотом взорвалось.
К вечеру солнце наконец растолкало мрачные тучи и подарило городу немного тепла. Лучи закатного света окрасили воздух в жемчужные тона, наполнив окружение призрачной дымкой. От земли поднимался пар; собираясь, он превращался в белый ковер тумана и скрывал желтеющую траву.
Весь день дети из приюта утепляли дерном крышу сарая. А в конце дня наслаждались заслуженным отдыхом и грелись в остатках солнечного тепла. Природа вокруг замерла, ветер утих и не тревожил вековые ели. Даже коровы и овцы, чувствуя общее умиротворение, редко нарушали покой своими голосами.
Время остановилось и дало возможность всем насладиться красотой уходящей осени. Воспитательница не стала звонить в колокольчик и требовать от детей, чтобы те вернулись до захода солнца. Она сидела на деревянной резной лавочке и, обратив лицо к солнцу, думала о тех немногих приятных вещах, что знала в своей жизни.
Старшие и младшие встретили этот вечер в гармонии. Между ними не ощущалось разлада. Их тоже очаровала картина, по которой они давно соскучились, ведь в последнее время погода окрашивала дни в серый. Теперь же мир делился всеми своими истинными красками.
В таком состоянии никто из детей не думал о похитителе и проклятии. Все, кроме Эрика. Ему эти часы дались сложнее всего. Полупрозрачную бархатную пелену он принимал как обман, скрывающий ужас. Согревающие лучи ощущал как прощальный жест солнца перед ненастными неделями.
Но больше всего он злился на время, что оно замедлило своей ход. За работой часы летели один за другим и приближали долгожданную ночь. Теперь, когда все кончилось, казалось, ночь не наступит никогда.
Еще там, возле лестницы, Эрик решил, что, когда все уснут, он отправится на чердак. Человек со скрипучим голосом не давал покоя. Дважды Эрик пытался завести о нем разговор с Харальдом, но тот делал вид, что ничего не понимает.
Одному идти было страшно. Что, если тот человек до сих пор там? Может, на чердаке его тайное убежище. А может, тайник, в котором тот хранит трофеи похищенных детей – их мизинцы? Почему именно мизинцы – Эрик не знал. Так решило детское воображение.
Нужно было заручиться поддержкой Харальда, даже если на это уйдет не одна попытка. Эрик сел рядом с ним на край крыши сарая и свесил ноги.
– Ну что? Пойдешь со мной? – спросил Эрик непринужденно. Как будто Харальд сомневался. Но тот был непреклонен.
– Нет. Это не закончится ничем хорошим.
– Ты сам говорил, что мне стоит разыскать детей. Мне кажется, что чердак самое подходящее место, чтобы начать поиски.
Харальд не сводил глаз со своих ног, как будто видел их впервые.
– Да, я так сказал, но это касается только тебя. В ту ночь выбрали тебя, тебе и решать этот вопрос.
– Могли и тебя увести.
– Могли, – кивнул головой Харальд, – но выбрали тебя, – последние два слова он сказал громче остальных. – Так что если снова придут, то придут за тобой. И могут по ошибке… – Он осекся.
Понемногу Эрик понял ход мыслей товарища. Он боялся. Его страшил тот факт, что они живут в общей комнате, что кровати рядом, что он всего на год старше самого Эрика. Ему просто хотелось избавиться от отмеченного черной меткой ребенка и вернуть покой в стены приюта.
– Ты трус, – Эрик не стал скрывать обиды. – Им без разницы, кого похищать. Следующей ночью это можешь быть ты. Вряд ли тебе хватит сил противостоять им, – зло добавил Эрик.
Его слова попали в самую точку. Харальд насупился, а на глазах выступили слезы. Он и сам прекрасно понимал все это. Глядя на его полное тревоги лицо, Эрик пожалел о своих словах, но забирать их не решился. Пусть все остается так. Ему и самому страшно. Разве Харальд не пугал его этим утром? Пугал. Разве он не говорил, что Эрик проклят? Еще как говорил. С явным удовольствием. Пусть почувствует на себе, каково это.
Затем мальчик оглядел остальных детей, безмятежно греющихся на солнце. Несмотря на спокойные лица, он осознал, что они тоже боялись. Их агрессия, сменяемая безразличием, была проявлением страха. Они сторонились Эрика и надеялись, что проклятие обойдется самым младшим и оставит их в покое.
Негласным решением они принесли его в жертву.
Разрушительная мысль породила огонь ненависти ко всем, кто его окружал.
– Вы ничем не лучше, – тихо сказал Эрик и спрыгнул с крыши на кучу соломы.
Обида обжигала, требовала от него слез и уныния, но ничего не получила, кроме твердой решимости пойти на чердак и доказать им всем, что он никакая не жертва.
Да, он самый младший. Да, его хотели похитить.
– Но это не значит, что я ничего не смогу сделать, – озвучил он собственные мысли и почувствовал, как грудь распирает неожиданно взявшаяся гордость за самого себя.
Лучше так, чем жить в страхе.
Но ночью на чердаке он пожалел о своем решении.
Грим сидел на полу маленькой камеры и держался за голову. Сон или гипнотический транс вызвали жуткую головную боль с приступами тошноты и судорогами в ногах.
– Август Морган, – без конца повторял он незнакомое ему имя, которое точно слышал в прошлом.
Человек в отражении так себя назвал. Человек в отражении выглядел в точности, как Грим. Или его таким нарисовала фантазия?
Его сокамерник пропал. Вместе со своим саквояжем. Испарился, словно и не существовал вовсе.
– Август Морган, – сказал Грим, затем поднял голову и протянул руку для приветствия. – Здравствуйте, я Август Морган… психотерапевт, – последнее слово вырвалось случайно. Но память связывала их воедино. Видимо, часто в прошлом это имя и специальность звучали вместе.
– Значит, ты психотерапевт, мистер Морган, – сказал он сам себе.
– Все верно, – ответил он другим голосом, спокойным и рассудительным, – я – Август Морган.
Имя легло как надо. Теперь оно подошло ему полностью, как пара удобных разношенных ботинок. Осознание собственного «я» открыло ему глаза, и он внимательно посмотрел на свои руки, которые видел тысячу раз и о которых забыл. Они были частью Августа, были его частью.
– Я – Август Морган, – повторил он и хохотнул в конце от переполняющей радости. Ничего, кроме имени, он не вспомнил. Но это был огромный прорыв в долгих поисках. Новая старая личность выдавливала из него Грима.
Август зашелся кашлем. Тяжелым, раздирающим горло до крови. С каждой секундой обострение ухудшалось. Он кашлял так часто, что не успевал вдохнуть хоть глоток воздуха.
Очередной приступ спровоцировал рвоту, и Августа вывернуло на каменный пол. Из него извергалась темная соленая морская вода. Она искала пути наружу и бежала уже из носа, глаз и ушей. Вместе с потоками жидкости с огромным трудом, цепляясь за носоглотку, вышло черное густое пятно.
Шлепнув с противным звуком на пол, оно не растеклось, как вода, а юркнуло в тень под кроватью и затаилось. Без него стало гораздо легче. Кашель прекратился, и Август прислонился спиной к стене. Он не сводил глаз с того места, куда уползло пятно. Несомненно, оно было живым и пожирало его изнутри.
Теперь прозвище Грим казалось чужеродным. Его звали Август Морган. Имя он получил при рождении и жил с ним два с половиной десятка лет. Воспоминаний об этих годах пока не появилось. Но он чувствовал, как первые ростки пробиваются на отогревшейся почве его сознания. Ему нужно время, и тогда он вспомнит былую жизнь и сможет к ней вернуться.
В стене позади него что-то зашуршало. Кто-то пытался прокопать к нему лазейку. Сухая известь осыпалась с камней, освобождая между ними щели. Август не придал значения, решив, что по ту сторону обитают крысы. Все внимание направил на несвязанные обрывки воспоминаний пробудившейся личности.
Шум исходил сразу из нескольких мест. Тут и там пол покрывала пыль, а между камней появлялись новые отверстия. В одном таком Август заметил глаз. Больше человеческого в два раза. Черный зрачок без какой-либо радужки на бледно-розовом воспаленном белке. Глаз в поисках «бегал» по комнате. В двух других появились еще глаза. Такие же по форме и виду, но не сочетавшиеся между собой в направлениях, куда смотрел зрачок.
Август сидел к ним спиной и не видел, что все три глаза в разных частях стены теперь уставились на него. Затылком он почувствовал вибрацию в стене. Мгновением позже камни с грохотом разлетелись, и сквозь черные дыры просунулись длинные руки, походившие на извивающихся змей. Двигались и изгибались, лишенные прочных костей. Перебирая по камням длинными пальцами без ногтей, они моментально схватили Августа за плечи. Не до конца осознавая то, что происходит, он дернулся, но руки не пустили его. Выбив еще два камня, появились новые руки и обвили его вокруг пояса.
– Грииим, – прорычали позади него. Из каменных щелей вытекала жуткая морда. Глазницы пугали пустотой, а ошметки вместо губ не закрывали гнилых беззубых десен. Вместо носа два черных отверстия с присохшим между ними хрящом. Его зловонное дыхание вызывало мурашки на шее. Тварь готовилась впиться в сонную артерию на шее, чтобы отравить Августа собственной черной гнилью.
Руки, сковавшие его, разрывали кожу и проникали пальцами под ребра. Из пасти еще одной черной змеей вылез длинный язык и вонзился Августу в ухо.
– Гри-и-им, – прорычала тварь, проникая внутрь его тела.
За мгновение до конца Август понял, кто блокировал его личность. Эта тварь жила в нем и управляла его телом. Питалась его воспоминаниями. Но как она попала?
– Грииииим, – шептало оно.
Оно коснулось его щеки холодной шершавой кожей и оставило на ней склизкий след. Черная сущность забиралась в тело, наполняя его тяжестью и привкусом соленой воды.
Тварь эта была наследием прошлой жизни, о которой он ничего не помнил. Ее породил не Гримсвик. Август принес ее сюда в своем теле. Она жила с ним и, возможно, была виной тому, что шрам на груди никогда не заживал, но другие раны затягивались.
– Грииииим.
Август сам дал ему имя и наделил особой силой. Так что теперь он ничего не мог с эти поделать. Лишь несколько минут ему удалось побыть самим собой, прежде чем оно заберет его тело себе.
Колокол отбил полночь, и зазвучала флейта. Вернулась чарующая мелодия, и сущность замерла. Глаза в стене сменились ушами – оно слушало и наслаждалось мелодией. Гриму нравилась музыка.
Повинуясь звучанию флейты, тварь отлипла от Августа и спустилась на пол. Собравшись в огромную черную кучу, оно поползло к двери и затем скрылось в щели, оставив после себя мокрые маслянистые разводы.
Без резких движений Август встал и попробовал поднять руки. Тело его послушалось без возражений. Тогда он подошел к двери и выглянул в окошко. За тюремной камерой простирался черный лес и болота. Тогда он вернулся к стене, где остались дыры, и заглянул в них. По ту сторону начинался бескрайный пляж с золотым песком и голубым морем. Он просунул руку и ощутил тепло солнечного дня.
– Я сплю, – сказал Август спокойно.
Он открыл глаза, лежа на деревянной кровати в своей камере. Его сосед так и не появился. На стене он заметил надпись: «Тебя зовут Грим» и тут же стер ее.
– Нет, ты – Август Морган.
Настроение тут же стало лучше. Память, пусть и частичная осталась с ним. Как и та тварь, что назвала себя Грим и поселилась в его снах. Пусть так, но теперь Август знал, что может от нее избавиться. Нужно только найти источник музыки. Даже если придется принять предложение Ивара.
Впервые за долгое время госпожа Ингрид Ларсен видела мэра Ольсена в таком гневе. Еще один ребенок пропал, словно демонстрируя этим беспомощность городских властей. Что может быть хуже, чем уязвимость и растерянность? Они сколько угодно могут засиживаться в кабинетах и спорить о методах. Но все без толку. Родители похищенных детей сами вынуждены блуждать по лесу, выискивая малейшие крупицы надежды.
В одиночестве Фрида ночью вела безуспешные поиски. Ее не волновали слухи, суеверные страхи и дикие животные. Ничто не может подавить сильный и разрушительный материнский инстинкт. Если бы ей предложили остаться в лесу в обмен на своих детей, то она бы точно не мешкала ни секунды и приняла предложение как лучшее из благ. Однако поиски лишили ее последних надежд. И в отместку женщина попыталась лишить себя жизни.
– Я осмотрела Фриду, она не в себе, – заключила Ингрид. Помимо попечительства Дома Матери, она отвечала за лечебницу и больных. – Но нужных специалистов в городе нет. В такой ситуации необходимо лечить голову. Благо ей встретился мастер Грунланд.
– Любой бы тронулся, – выругался Карл. – Шесть! Шесть детей! Сколько еще их пропадет, прежде чем мы разберемся с этим делом?!
Вопрос, который не требовал ответа от Ингрид, так что она его пропустила мимо себя.
– Скоро все образуется, – постаралась успокоить его госпожа Ларсен.
– Как скоро? – взревел Карл.
Эту ночь он провел без сна, как и прошлые две. Так что туго соображал и плохо контролировал эмоции. Он понимал, что ему, как главному лицу в городе, должно сохранять самообладание. Истерики никогда не помогали делу. Но то мысли разума. А сейчас говорило сердце.
Он обошел вокруг стола и плюхнулся в кресло. Тревога и беспомощность вытягивали из него остатки сил. Больным сознанием и воспаленным слухом он слышал мелодию и голоса детей, которые грустно пели. Его одолевали галлюцинации, так он решил.
– Что мне делать? – устало произнес Карл.
Ингрид не знала, что ему ответить. Молча перелила мутное содержимое медицинского флакона в стакан и протянула мэру.
– Выпейте, немного полегчает. – Она спрятала флакон в медицинский саквояж.
– Что это? – Покрутив в руках стакан, он поморщился.
– Настойка на опиуме, вам не помешает.
– Я выпил бренди… – Карл вернул стакан на место.
– Тем лучше. – Она впихнула стакан ему в руку. Карл неуверенно понюхал напиток. Пахло чем-то сладким. Затем сделал маленький глоток.
– До дна, – строго сказала госпожа Ларсен, и мэр ее послушал.
Алкоголь с опиумом сделали свое дело, и спустя десять минут, когда вошел судья Берг, Карл Ольсен чувствовал полное умиротворение и принятие. Его тело наполнила приятная тяжесть. Кресло обратилось в мягкое облако, из которого не хотелось вставать. Ладонями он водил по шероховатой поверхности стола. Покрытое лаком дерево теперь казалось бархатом исключительной нежности.
Судье пришлось деликатно кашлянуть, чтобы мэр обратил на него затуманенный взгляд.
– Какие новости, Олаф? – Карл растягивал гласные, превращая фразу в нескладную песню.
– Дурные, господин Ольсен.
Судья Берг был одет по форме: черный строгий китель, высокие кожаные ботинки и фуражка с гербом города. В руках он держал фонарь.
– Так не тяните. – Карл Ольсен постарался выпрямиться, но не получилось. Руки соскальзывали с подлокотников кресла. Шея отказывалась держать голову, хотелось откинуться на спинку кресла. Заманчивое предложение.
– Все известные частные сыщики отказались от этого дела. Мы предлагали золото, ценные бумаги, даже долю в лесопилках господина Хокана. Но проклятие оказалось сильнее.
Это сообщение должно было вызвать новую гневную бурю, но Карл с минуту никак не реагировал. На лице читалась борьба с внутренними демонами, порожденными опиатами. Ему потребовались силы, чтобы переварить все, что сказал судья.
– Трусы, – наконец выдавил вместе со слюной Карл Ольсен. – Полиция из Тронхейна когда прибудет? – Мэр боролся с подступающей сонливостью, как мог, но сильно проигрывал ей по всем фронтам.
– Пять дней в лучшем случае… – Судья Берг нахмурился.
– Да как они смеют, сейчас же напишу их мэру! – Карл потянулся за перьевой ручкой, но опрокинул чернильницу. Ингрид подскочила и стала промокать растекающиеся чернила платком.
Он махнул рукой, испачканной в чернилах. Сил для борьбы не осталось. Слишком долго мэр Ольсен жил без нормального сна. Слишком долго его сжирала изнутри тревога.
– Чербытебпобрал, – выдавил Карл и, откинув голову на спинку кресла, отключился.
Судья перевел взгляд на госпожу Ларсен.
– Что с ним? – спросил он строго.
– Переутомление, – виновато ответила Ингрид, не прекращая убираться на столе. – Несколько ночей без сна. – Потом она остановилась и пристально посмотрела на судью. – Почему вы в форме?
– Сегодня ночью мы отправимся за болота.
– Госпожа Берг в курсе? – Ее щеки окрасил румянец.
– В этом нет необходимости. Передайте Карлу, когда он проснется, что я ушел с патрулем.
– Ах ты, мелкий поганец, – закричала настоятельница Грета и потянула Харальда за оттопыренное ухо.
Ребенок взвизгнул и закрыл рот руками.
– Что ты делаешь в коридоре так поздно ночью? Тоже решил сбежать, как и твой дружок? – Она тянула его за ухо изо всех сил. Хрящ в ухе хрустел, а кожа вокруг сначала покраснела, затем побелела.
– Нет-нет! – завопил Харальд. Из его глаз брызнули слезы.
Ухо отпустили, но за плач наградили подзатыльником.
– Замолчи, порченое дитя! – Грета нависла над ним, закрыв собой свет от настенных ламп. – Говори, куда ты собрался?
– Никуда, – стараясь сдержать слезы, ответил Харальд. Мочевой пузырь сжался. Но не хватало обмочиться прямо на полу в коридоре. Тогда точно пройдутся по спине и заставят драить туалеты. – Просто… просто не спалось.
Щеки настоятельницы надулись от возмущения. Мало того, что у них чуть не пропал ребенок и теперь отец Матиас велит каждый час навещать их в комнате, так еще один пойман прямо на выходе из спальни! Если она расскажет об этом, то все решат, что в дежурствах есть толк. И с нормальным сном можно будет попрощаться.
– В этот раз я сделаю исключение. – Грета скрыла гнев под натянутой улыбкой. – Ты, мелкий поганец, сейчас же отправишься спать, а я об этом никому не скажу.
– Спасибо, госпожа…
Она встряхнула его за плечи, так что Харальд звонко щелкнул зубами.
– Но и ты об этом никому ничего не скажешь. – Она мило улыбалась, но не могла подавить злости в голосе, каждое слово ядовитыми уколами входило в уши мальчика. – Понял?
Харальд испуганно кивнул.
Поганец что-то скрывает! Но допытываться не было никакого желания. Иногда детские секреты лучше оставить таковыми – меньше будет проблем у взрослых.
Одной рукой сжимая хрупкое плечо, Грета завела ребенка обратно в комнату.
– Быстро в кровать, – приказала она, обводя спальню взглядом.
Пока кряхтя и всхлипывая, Харальд укладывался в кровать, она пересчитывала детей.
– Восемь… девять… – Палец остановился на пустой кровати.
– Кто здесь спит? – строго спросила Грета.
– Эрик, госпожа, – прошептал Харальд.
Тот самый порченый ребенок, что чуть было не убежал в лес. Неужели опыт прошлого ничему его не научил?
– И где он? – стараясь сохранить самообладание, спросила настоятельница.
Несколько секунд Харальд молчал, а потом взорвался всхлипами и истерикой.
– Я говорил… ему… а он… он и мне предлагал… я хотел… он не слушал!
Слова утопали в слезах. Ребенок не дышал, а истошно хватал ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег.