Маргарита Лесная

Instagram: @stelladimare5

Яндекс.Дзен: Земля в иллюминаторе


Рай никого не спасает

– Мы купаться, мам! – кричат мальчишки и сигают в прибой.

– Ага, – развожу руками. – Я здесь пока… посижу, – говорю уже самой себе, поскольку никто меня особо не слушает.

Многовато народу на пляже. Кручу головой влево-вправо. Люди ходят вдоль кромки воды, обнимаются, фоткаются. Я больше люблю море рано утром, когда пляж пустой. Когда весь этот рай – с пушистыми высоченными пальмами и синим небом над ними – будто создан только для меня. Невероятная синева моря, вечное лето. Как вечная жизнь.

Мой рай выглядит именно так, как я мечтала с детства. С тех пор, как прочитала «Рассказы южных морей» Джека Лондона. Как на всех открытках, которые отправила папе за восемь лет жизни здесь. Он такой же, как в тот день, когда мы впервые сошли с парома на белоснежный песок тропического острова, еще только на пару недель отпуска. Не зная, что судьба уже решилась, и дверь в карму захлопнулась. Не ведая, что этот райский открыточный пейзаж станет для нас домом. И местами адом.

Тайцы сидят кучками тут и там. Едят, болтают, смеются. Они очень много едят и очень много смеются. Как дети. Мне тоже среди них тепло, закатно, хорошо.

И тут слева от себя, метрах в десяти, вижу его, цепенею.

Как кролик от вида удава.

Круглое лицо. В глазах – слезы, улыбка. Неровный шаг. Разношенная майка и длинные темные штаны-трико. Он меня еще не видит. Холодею от ужаса.

Эти штаны узнаю из тысячи. До самого песка, мокрые, с вытянутыми пузырями на коленях. Ноги путаются в них, и он оседает почти у линии прибоя. Опускает руки в песчинки, поднимает горсть вверх и выпускает из сжатых кулаков струйку. Наблюдает за ее бегом. Наши взгляды сходятся, екает.

«Екает»? Кому я вру?! У меня откалывается половина легкого, которое я так долго учила дышать заново. Метеоритом летит вниз. Если у мироздания есть центр, то должно быть и дно. Легкое об него шмякается, как кусок мяса о миску людоеда. И кровавые брызги на лице.

– Все в порядке. Дыши, – говорю сама себе, провожу рукой по лицу, вытираю от брызг. – Это не он, просто похож. Ну бывает, что какая-то деталь в прохожем замыкает цепь воспоминаний, и происходит реакция. Человек не виноват… Человек – всего лишь машина. Так работает мозг, эмоциональная память. Все дело в ассоциациях и нейронных связях. Успокойся…

Мой разум знает много умных слов. Он умеет подбирать их точно и убедительно. Но сейчас все мимо. Эмоциональной памяти на них наплевать. Она съежилась, как проколотый шарик, и вжалась в стенки живота. Потому что…

Точно такие штаны в моей памяти пахнут скисшим от спирта позавчерашним потом. И детскими слезами. Пока еще не решила, чьи слезы пахнут больнее. Младшего, который плачет в открытую? Или старшего, что плачет втихаря, в подушку.

В два метра ткани вшито несколько лет моего бесполезного бегства через полмира. Как в «Хоббите»: туда и обратно. В этих штанах – придвинутый комод к двери детской комнаты – изнутри. Где мы с мальчишками спим на одном матрасе, и под моей подушкой – нож. По ту сторону комода и двери – утренние шаркающие шаги и бесконечные «прости».

В твои штаны, как клещ, въелась моя память о полицейских двух стран, разводящих руками: ну еще же не убил никого, что поделать?

И много, много денег, которые оказались вовсе не деньгами. А кровью. Моих детей, которых ты, бухой, вез тогда на байке. И не увидел сбивший вас пикап. Так смешно, когда ты злишься на эту фразу: «МОИХ детей».

Моих детей! К которым я неслась на мопеде босиком, не помня себя после твоего звонка.

Да, и там же рядом, спустя пару лет – кровь моего кота на заборе, которого загрыз пес. Ты тоже плакал, вроде, помнишь? Интересно, сможешь ли рассказать об этом детям, которые все еще верят, что Кошак просто сбежал? От питбуля, за которым тебя попросили присмотреть. Заплатили – тебе! А гуляла, кормила и отмывала забор от крови – я? Ты сможешь рассказать им?

– К черту иди, – шепчу в песок.

По пикселям, медленно перевожу глаза с тайца вправо. Там, в море, цепляюсь за солнечные макушки детей. Еще пока не понимаю, надо ли позвать их или наоборот. Мальчишки, почуяв, машут мне. Белые зубы на загорелых лицах, белые брызги пены на синем. Что-то вопят.

Хочу поднять руку и помахать в ответ. Но рука прилипла к купальнику. Как и моя улыбка к стенкам живота. Я маленький застывший кролик в новом красном купальнике на желтом песке. Райский тропический остров, пальмы, теплый океан и моя ледяная фигура на фоне всего этого.

Он все еще смотрит на меня, улыбается. И ползет зачем-то, все ближе, ближе. Именно ползет. На попе, волоча ноги в мокрых штанах…

– Черт!

Вообще-то вырвалось совсем другое слово.

Я поворачиваюсь к тайкам на соседнем полотенце, в двух метрах от меня:

– Это просто пьяный чувак. Понимаете? – говорю им по-русски и подмигиваю.

Тайки радостно кивают мне, макают куриные ножки в соус и откусывают вкусно. Как же хорошо. Да?

Тайки смеются, снова кивают, жуют.

– Я взрослая женщина. Красивая, молодая. В безопасности. Все позади. Я больше не кролик!

Дышу. Отпускает. Дрожащей рукой делаю улыбающееся селфи. Еще одно, и еще. Как подтверждение миру, что я есть. Я жива. Еще немного, совсем чуть-чуть давит в груди, но теперь уже за него. За этого круглолицего, мокрого, чуть перебравшего тайца. Ведь он здесь ни при чем. И кто-то его ждет дома… Господи, пусть он дойдет домой, и все будет в порядке, чего я накинулась на человека?

Отлепляю от купальника руку. Машу ею детям.

– Эй, вы! Соленые селедки! Хотите спрайту?

Что кричат – не слышно. Читаю ответ по всплескам: да, гребем!

Невинный таец в страшных штанах теряет к моей персоне интерес. Его внимание поглощает прибой. Он сидит лицом к нему, по пояс в воде. Погружает ладони в пену, поднимает их и шлепает со всей дури. Капли плюхаются на его лицо. А он мычит и воет, как будто впервые видит их…

Мальчишки подбегают, вкручиваются вдвоем в одно полотенце и становятся двухголовым махровым существом.

– Там, короче, это, мам…

– Мы видели.

– Я-я! Эм-м…

– …Полосатую длинную рыбину!

– Да бли-ин!!! Я-я-я… хотел сказать первый…

– Так ты того, чего… экаешь-бекаешь?

И что-то там еще… спорное. Важное.

Махровое любимое мое чудище упивается спрайтом и вопит в два горла о внеземной морской жизни. Шевелит губами, ушами и ногами. И само похоже на веселого марсианского спрута. Я любуюсь им, не вникая в слова.

– Допивайте, высыхайте, поехали.

Пока они моют ведерки и формочки от песка, складываю наши причиндалы в сумку. На мокрый купальник натягиваю платье, на песочные ноги – шлепки. Оборачиваюсь напоследок: «Вот тебе!». Показываю мысленно средний палец. Но это я не ему. Это я своей памяти.

Вижу, как он барахтается по пояс в море. Рядом с ним уже откуда-то взялся второй таец, помоложе. Вот он помогает тому встать и выводит из моря. Прибой цепляется за трико-штанину и приподнимает ее на левой ноге. Там, под ней, что-то тонкое, будто подламывает хромого, и он чуть не падает в воду. Качаю осуждающе головой: «Как же вы задолбали пить…»

Молодой таец улыбается мне и хватает его за пояс, тащит через топи песка на себе. Море облизывает уже обе ноги в растянутых штанах.

И очерчивает тонкие струнки в мокрых полосках ткани…

Ноги – протезы. Человека, который впервые

после долгих больниц и коек

сам дошел до моря.

И блаженно рад ему…

А мне так сейчас стыдно перед ним, перед собой. Слезы текут по щекам и рукам. Плачу. Оттого что я – человек, оттого, что мне бывает больно. Оттого, что тоже делаю больно, часто. Что я – машина рефлексов, жертва своей памяти, генетики, биохимии, опыта и привычек ума. И это навсегда, до самой смерти чувствовать, стыдиться, причинять и изнывать от боли…

Прости меня, человек в штанах. За то, что тоже была твоим кошмаром.


Давай, ты больше не вернешься, а? Пусть тебе там будет хорошо.

А нам больше не придется бежать из рая.


Загрузка...