В наш век массовых коммуникаций трудно охватить все темы; и тем не менее есть один сюжет, достойный подробного освещения – о торговле органами, разросшейся в бизнес глобального масштаба. О распространённости этой практики свидетельствует тот факт, что раз в шестьдесят минут какой-либо орган поступает в продажу.
Согласно последним отчётам Всемирной организации здравоохранения, существует опасность, что объёмы незаконной торговли органами возрастут в очередной раз.
Статистика ВОЗ показывает, что жители развитых стран, обладающие значительными денежными средствами, платят десятки тысяч долларов за почку различным этническим гангстерским группировкам – индийским, китайским или пакистанским – которые покупают органы у отчаявшихся соотечественников по мизерной цене в несколько сотен долларов за орган.
Плодородная почва для чёрного рынка органов, по данным Всемирной организации здравоохранения, сформировалась в Восточной Европе. Совсем недавно Армия Спасения рассказала, что вырвала из рук гангстеров женщину, которую те доставили в Соединённое Королевство специально за тем, чтобы разобрать на органы.
Нелегальная торговля почками составляет 75% всего товарооборота на чёрном рынке… Эксперты говорят, что это объясняется распространением болезней, обусловленных благополучным образом жизни – таких, как диабет, высокое кровяное давление и сердечная недостаточность.
Пока существует столь разительный контраст между бедными и богатыми странами, ожидать в обозримом будущем прекращения нелегальной торговли человеческими органами не стоит.
Началось. И началось с того, что новообразованная Инспекция по делам молодёжи официально объявила об открытии первого предприятия для разборки. Исправительную колонию для несовершеннолетних в Чикаго – самое большое учреждение подобного рода в стране – оснастили тремя операционными и набрали медперсонал в количестве тридцати трёх человек.
Мэриленд, Университет Джона Хопкинса. Дженсон Рейншильд сидит в своём исследовательском кабинете, расположенном на одном из этажей научного корпуса, названного именем его и его жены, и читает статью. Вернее, заметку об открытии первого заготовительного центра – совсем короткую и так хорошо запрятанную в глубине ленты новостей, что, несомненно, пройдёт мимо внимания большинства читателей.
Разборка подкрадывается неслышно на лёгких ногах ангелов.
«Граждане за прогресс» не позвонили Рейншильдам даже ради того, чтобы просто позлорадствовать. Очевидно, они сбросили их со счетов. Дженсон поднимает глаза: там, у противоположной стены кабинета, заключённая в прозрачный стеклянный куб, поблёскивает золотая медаль. Зачем тебе Нобелевская премия, когда твою работу, призванную спасать жизни, используют в качестве орудия узаконенного убийства? «Но ведь никто же не умирает! – с улыбкой возражают сторонники разборки. – Просто жизнь продолжается в другой форме. Мы предпочитаем называть это «жизнью в разделённом состоянии “« .
Покидая кабинет, Дженсон под влиянием внезапного порыва ударяет по кубу. Стекло разлетается вдребезги. Дженсон столбенеет, чувствуя себя дураком. Зачем он это сделал? Медаль, сбитая с подставки, валяется среди осколков. Он подбирает её и прячет в карман.
Подъезжая к дому, он обнаруживает, что пикапа на дорожке нет. Опять его жену понесло по блошиным рынкам и гаражным распродажам. Значит, сегодня суббота. Дженсон потерял счёт дням. Соня пытается утопить горечь разбитых иллюзий в охоте за всякими безделушками и старинной мебелью. В лаборатории не появляется уже несколько недель. Такое впечатление, что в свои сорок один она потеряла интерес к медицине и ушла на пенсию.
Входная дверь не заперта. Соня, нельзя быть такой беспечной. Однако через несколько секунд, когда Дженсон входит в гостиную, ему недвусмысленно дают понять, что жена здесь ни при чём. Кто-то бьёт его по голове одним из Сониных сокровищ потяжелее. Он падает. Оглушённый, но в сознании, учёный поднимает глаза и видит лицо того, кто на него напал.
Да он совсем мальчишка, ему лет шестнадцать, не более! Один из «дикарей», о которых трубят СМИ. Отщепенец, побочный продукт современной цивилизации. Длинный, тощий, глаза пылают злобой… Удар, нанесённый хозяину дома, похоже, дал выход эмоциям подростка, но очень незначительный.
– Где бабки? – орёт парень. – Выкладывай, где сейф?
Дженсон едва не разражается хохотом, несмотря на боль в голове:
– Нет здесь никакого сейфа!
– Не вешай мне лапшу! В таком доме, да чтоб без сейфа?!
Поразительно, как можно быть одновременно столь опасным и столь наивным. Но опять же – давно известно, что невежество и слепая жестокость идут рука об руку. Подчиняясь внезапной мрачной прихоти, Рейншильд достаёт из кармана медаль и бросает её грабителю:
– Вот, возьми. Золотая. Она мне больше ни к чему. Подросток ловит медаль. На его руке не хватает двух пальцев.
– Врёшь ты всё! Ни фига это не золото!
– Ладно, – соглашается Рейншильд. – Тогда убей меня.
Грабитель вертит медаль в руках.
– Нобелевская премия? Ну да, как же! Небось, фальшивка.
– Ладно, – повторяет Рейншильд. – Тогда убей меня.
– Заткнись! Я не убийца, понял? – Подросток оценивает вес добычи. Рейншильд садится на полу; голова его по-прежнему кружится после удара. Наверняка сотрясение мозга. Впрочем, ему всё равно.
Парень оглядывает гостиную, полную всяческих наград и почётных грамот, полученных Дженсоном и Соней за научные достижения.
– Если настоящая, то за что? – спрашивает парень.
– Мы изобрели разборку, – говорит Рейншильд. – Хотя в тот момент мы об этом не подозревали.
Подросток скептически усмехается:
– Ну да, так я тебе и поверил!
Юный преступник мог бы забрать свою добычу и уйти, но он этого не делает. Стоит, топчется на месте…
– Что случилось с твоими пальцами? – спрашивает Рейншильд.
Злость в глазах парня разгорается чуть ярче.
– А тебе что за дело? !
– Отморозил?
Грабитель в замешательстве – значит, догадка Дженсона верна.
– Да. Все думают, что это я игрался со взрывпакетом. Делать мне больше нечего. Отморозил прошлой зимой.
Рейншильд подтаскивает себя к креслу, забирается в него. Тут же следует окрик:
– Эй, ты чего это? ! – Однако оба участника драмы понимают, что парнишка топорщит перья только для виду.
Учёный внимательно рассматривает непрошенного гостя. Похоже, тот не наведывался в душ чуть ли не с рождения; невозможно даже разобрать, какого цвета у парня волосы.
– Скажи мне, в чём ты нужадаешься? – спрашивает Рейншильд.
– В твоих бабках! – отвечает парень, презрительно сузив глаза.
– Я спросил не о том, чего ты хочешь. Я спросил, в чём ты нуждаешься.
– В твоих бабках! – повторяет подросток, немного более напористо. А потом вдруг добавляет помягче: – Ещё мне нужна жратва. И одежда. И работа.
– А если я дам тебе что-то одно?
– А если я дам тебе по башке – и покрепче, чем в первый раз ?
Рейншильд выуживает из кармана бумажник, намеренно демонстрируя наличие в нём нескольких купюр. Но вместо денег он протягивает парню свою бизнес-карточку.
– Приходи по этому адресу в понедельник в десять. Я дам тебе работу и зарплату, которой хватит на скромную жизнь. Как ты будешь тратить свои деньги – на продукты, еду или ещё на что-нибудь – мне безразлично, лишь бы ты регулярно являлся на работу пять раз в неделю. Да, и каждый раз перед приходом принимай душ.
– Как же, – цедит парень, – я приду, а там куча инспекторов по делам несовршеннолетних. Ты что, думаешь, я совсем дурак ?
– Для подобного предположения у тебя недостаточно эмпирических данных.
Парень переминается с ноги на ногу.
– Так это… Что за работа?
– Биологические и медицинские исследования. Их результат может положить конец разборке. Но мне нужен ассистент, причём такой, который не был бы тайным агентом «Граждан за прогресс».
– Граждан за что?
– Правильный ответ. До тех пор пока ты будешь говорить подобным образом, работа твоя.
Парень задумывается, потом вспоминает про медаль, зажатую в его трёхпалом кулаке. Суёт её обратно Рейншильду:
– Вы бы не таскали её вот так в кармане. В рамку вставьте что ли… – после чего уходит с тем же, с чем пришёл сюда, если не считать бизнес-карточки.
Рейншильд уверен – он больше никогда не увидит мальчишку. До чего же приятно он удивился, в понедельник утром обнаружив в своём рабочем кабинете давешнего знакомца в той же грязной одежде на чисто вымытом теле.
Нет, это просто невероятно, как она умудрилась так опростоволоситься!
Всё это время ей удавалось выживать даже тогда, когда все шансы были против неё; а теперь придётся умереть из-за собственной самонадеянности. Как же – она ведь слишком умна, слишком наблюдательна, чтобы угодить в ловушку пирата! Вообразила, что кого-кого, а её-то уж точно не обмануть.
Ветхий хлев на задворках дышащей на ладан фермы в Шайенне, штат Вайоминг. Риса набрела на него, спасаясь от грозы. В одном из стойл обнаружилась полка, забитая съестными припасами.
Дура, дура, вот дура! С какой стати здесь, в заброшенном хлеву, быть складу продуктов? Если бы она дала себе труд подумать, то бежала бы отсюда без оглядки, и пусть бы лучше в неё угодила молния! Но Риса была измотана и голодна. Утратила бдительность. Протянула руку за пакетом чипсов, зацепила за проволочку… и в одну секунду стальной трос обвился вокруг её запястья. Её поймали, точно кролика в силок. Риса пыталась вытащить руку, но чем больше она трепыхалась, тем туже затягивалась скользящая петля.
Пират явно был человеком небрежным: кругом валялось множество инструментов, до которых Риса могла свободно дотянуться, но ни одним из них нельзя было перекусить стальной трос. Проведя битый час в бесплодных попытках освободиться, Риса поняла, что не в силах ничего поделать. Оставалось только ждать и жалеть, что она не дикое животное – у тех хватает духу отгрызть попавшую в капкан лапу.
Всё это случилось вчера вечером. Всю ночь Риса не сомкнула глаз, и теперь, утром, её ждут новые ужасные испытания. Через час после рассвета в хлеву появляется пират. Это средних лет мужчина с плохо имплантированным скальпом. Копна мальчишеских светлых волос не только не придаёт ему привлекательности, но скорее наоборот – вызывает омерзение. Мужик едва не пускается в пляс, увидев, что его ловушка сработала.
– Несколько месяцев ни черта, – сообщает он Рисе. – Уже собирался закрыть лавочку, но… Удача любит терпеливых!
Внутри у Рисы всё кипит. Она вспоминает о Конноре и жалеет, что у неё нет его чутья. Уж он-то не попался бы в руки какого-то деревенского болвана!
Сразу ясно – мужик не из профессиональных пиратов; но заправилам чёрного рынка это безразлично, был бы товар. Он не узнаёт Рису. Это хорошо. На чёрном рынке за особо прославленных беглецов дают цену во много раз больше; а девушке вовсе не хочется, чтобы этот мужлан на ней разбогател. Само собой, если ему удастся доставить свою добычу на рынок. Риса не потратила ночь даром – она выработала план действий.
– Вот продам тебя, и, глядишь, ростовщики отцепятся от моей задницы, – радуется пират. – Или хотя бы приличную тачку куплю.
– Прежде чем продать, ты должен отвязать меня!
– И то правда.
Он впивается взглядом в свою жертву и широко улыбается. Похоже, продажа Рисы на чёрном рынке – последнее в списке запланированных им мероприятий. А сейчас он принимается ходить по стойлу, методично ликвидируя беспорядок, оставшийся после бесполезных ночных попыток Рисы вырваться из западни.
– Ну и бардак ты тут устроила, – дивится он. – И как – стало легче?
И тут Риса принимается подначивать его. Она знает, где у подобных типов больная мозоль, однако начинает с лёгких, скользящих ударов. Так, сперва пройдёмся по его умственным способностям.
– Не хотелось бы тебя огорчать, – произносит она, – но дельцы чёрного рынка не любят иметь дело с дебилами. Я имею в виду – чтобы подписать контракт, ты должен по крайней мере уметь читать.
– Хохмишь?
– Нет, в самом деле, тебе стоило бы вместе со скальпом вставить себе немножко мозгов.
Пират только ухмыляется.
– Да изгаляйся, сколько хочешь, девка. От этого ничего не изменится.
Рисе казалось, что невозможно ещё сильнее ненавидеть этого мужлана, но словечко «девка» поднимает в ней новую волну негодования. Она заходит на второй круг. Теперь на очереди его наследственность. Начнём с матери.
– А что сделали с коровой, после того, как она выродила тебя – забили на мясо, или она, может, померла от отвращения?
Мужик продолжает убираться в стойле, но уже не так аккуратно. Ага, задело!
– Заткнись, сука! Я не собираюсь терпеть всякую хрень от грязной разобранной!
Отлично. Пусть ругается. Чем сильнее он разозлится, тем больше это на руку ей, Рисе. Вот теперь она выстреливает последний громовой залп – целую серию едких замечаний анатомического характера, в частности о недостаточности развития у своего противника некоторых весьма существенных органов. Должно быть, по меньшей мере в нескольких случаях она попадает в цель, потому что физиономия мужлана приобретает багровый оттенок.
– Я тебя сейчас так отделаю! – рычит он. – И плевать, что ты потеряешь товарный вид!
Он бросается на Рису, выставив огромные кулаки. В этот момент Риса вздёргивает вверх вилы, спрятанные под сеном. Больше ничего и не требуется: только держи крепко вилы, остальное доделает вес мужика и сила инерции.
Пират-любитель с размаху насаживает себя на острия и отшатывается назад, вырывая вилы из руки Рисы.
– Что ты наделала, тварь! Что ты наделала…
Мужик изрыгает проклятья, вилы мотаются туда-сюда, словно какой-то странный довесок к его грудной клетке. Видимо, Риса задела какой-то жизненно важный орган, потому что кровь так и хлещет, и всё кончается быстро: через десять секунд мужик валится у противоположной стенки стойла. Он умирает, и взгляд его открытых глаз направлен не на Рису, а куда-то слева от неё, как будто он узрел за её плечом ангела, или, может, Сатану, или что там ещё видят такие, как он, в свой смертный час.
Риса всегда считала себя человеком сердобольным, но этого типа ей нисколько не жалко. Однако постепенно до неё доходит: она опять совершила опрометчивый поступок. Потому что запястье её по-прежнему охвачено стальным тросом, а единственный, кто знает, что Риса здесь, в западне, лежит сейчас мёртвый у дальней стенки стойла.
Просто невероятно, как она умудрилась так опростоволоситься. Опять.
Хочешь знать, кто я? Хм, я и сам порой не понимаю. Меня зовут Сайрус Финч. Меня также зовут Тайлер Уокер. По крайней мере, одну восьмую меня так зовут. Вот что получается, когда тебе в башку всаживают кусок серого вещества другого чувака, понял? А теперь я ни то, ни сё, такое ощущение, что меня меньше, чем нас обоих, вместе взятых.
Если ты заполучил себе шмат разобранного и раскаиваешься в этом – знай, ты такой не один. Вот почему я основал Фонд Тайлера Уокера. Звоните нам 800—555—1010.
Нам не нужны ваши деньги; нам не нужны ваши голоса – нам всего лишь надо починить то, что сломано. Помните: 800—555—1010. При нашем участии вы примиритесь с вашей частью.
Пират, которому и в голову не приходило, что он скоро умрёт, оставил дверь хлева открытой. И этой ночью сюда наведывается койот. Увидев гостя, Риса кричит, бросает в него клочьями сена и швыряет маленькую садовую тяпку. Удар приходится койоту прямо по морде; животное визжит и улепётывает. Риса ничего не знает о диких зверях, их повадках и привычках. Она помнит, что койоты – хищники, но не уверена, охотятся ли они в одиночку или стаями. Если койот вернётся со своими многочисленными собратьями, ей несдобровать.
Он возвращается через час, один. Обходит Рису сторонкой – а вдруг она опять бросит в него чем-нибудь? Может не опасаться – ей больше нечего швырнуть. Риса кричит, но койот не обращает на её вопли внимания, сосредоточившись на пирате – уж этот-то не окажет сопротивления.
Койот обедает трупом мужика, который в летнюю жару уже начинает пованивать. Смрад, понимает Риса, усилится, а потом, через сутки-двое, к нему присоединится вонь её собственного мёртвого тела. Кажется, койот сообразил, что и эта строптивая добыча тоже умрёт не сегодня-завтра, значит, стоит подождать. У койота холодильника нет, так что лучше пусть еда сохраняется в живом виде. Пирата хватит на несколько обедов, а там, глядишь, и свежатинка подоспеет.
Наблюдая за пиром койота, Риса постепенно становится невосприимчива к этому ужасному зрелищу. Она словно видит всё со стороны, как будто её это не касается. Интересно, думает она, кто более жесток – человек или дикое животное. Должно быть, человек. Зверь не испытывает угрызений совести, но и злобного умысла в нём тоже нет. Растения, поглощая свет солнца и выделяя кислород, точно так же исполняют своё предначертание в круговороте жизни, как и тигр, рвущий на части ребёнка. Или падальщик-койот, пожирающий другого стервятника – человека.
Койот уходит. Наступает рассвет. Симптомы обезвоживания всё сильнее. Риса надеется, что жажда убьёт её раньше, чем она ослабеет настолько, что не сможет противостоять койоту. Девушка впадает в сонливость, и в смутных видениях перед ней проходят эпизоды её жизни.
Это просто отдельные картинки, ничем, в общем, не связанные между собой; у этих воспоминаний нет какой-то особой ценности; они случайны, как случайны наши сны, только немного более близки к реальным событиям прошлого.
Драка в столовой
Рисе семь лет, и она дерётся с другой девочкой, обвинившей её в краже одежды. Повод просто нелепый, потому что абсолютно все в государственных детских домах носят одну и ту же практичную униформу. Риса ещё слишком мала, чтобы понять – речь не об одежде, а о власти. О социальном статусе. Противница Рисы старше, крупнее и злее; но когда она прижимает Рису к полу, та тычет пальцами ей в глаза, изворачивается и, оказавшись сверху, плюёт старшей девчонке в лицо – то есть делает как раз то, что собиралась сделать противница. Учителя растаскивают их. Девчонка вопит, что драку затеяла Риса, что она, мол, применяет грязные приёмчики. Да только взрослым наплевать, кто начал первым, главное – что всё кончилось; к тому же, по их мнению, любые схватки между обитателями сиротских приютов всегда грязные. Однако дети считают иначе. Для них самое важное – что Риса победила;
после этого мало кто отваживается драться с ней. Её же сопернице отныне никто не даёт спуску.
Музыкальная комната
Рисе двенадцать, она играет на пианино в маленькой звукоизолированной студии в Государственном детском доме № 23 штата Огайо. Пианино расстроенное, но девочка к этому привыкла. Она исполняет старинную пьесу без единой помарки. Публика – сплошные лица без туловищ – слушает равнодушно и безучастно, несмотря на всю страсть, которую Риса вкладывает в игру. В тот раз всё прошло гладко. Зато на важнейшем, решающем концерте четыре года спустя, Риса ошибается…
Автобус по дороге в заготовительный лагерь
Администрация приюта нашла простой и оптимальный, на их взгляд, способ уменьшить бюджетные расходы – отправить каждого десятого призреваемого на разборку. Назвали это «вынужденным сокращением». Несколько фальшивых нот, допущенных Рисой на концерте, решают её судьбу – она среди этих 10 процентов. В автобусе по дороге в лагерь рядом с ней сидит невзрачный мальчик по имени Самсон Уорд. Странноватое имя для щуплого парнишки; но поскольку согласно закону все сироты на государственном попечении носят фамилию Уорд14, личное имя, как правило, если и не совсем уникально, то, во всяком случае, своеобразно и зачастую носит ироничный характер – потому что даётся не любящими родителями, а бюрократами. Циниками, считающими, что наделить болезненного, родившегося до срока мальчика именем Самсон – это ах как остроумно.
– Лучше пусть какая-то часть меня достигнет величия, чем я останусь целым, но бесполезным, – говорит Самсон. Это воспоминание с подоплёкой. Самсон, как выяснилось значительно позже, был тайно влюблён в Рису, что и проявилось впоследствии в личности Камю Компри. Каму досталась часть мозга Самсона, содержащая его математический талант, а в нагрузку – фантазии о недоступных девочках. Да, Самсон был способным математиком, но не гениальным, и этого оказалось достаточно, чтобы угодить в злополучные 10 процентов.
Глядя на звёзды
Риса с Камом лежат на травянистом пригорке на одном из Гавайских островов, ранее служившем колонией для прокажённых. Кам называет ей имена звёзд и созвездий, и в его речи внезапно прорезается новоанглийский акцент, поскольку юноша задействует часть мозга человека, знавшего всё о звёздах. Кам любит её, Рису. Поначалу она его презирала. Потом примирилась с его существованием. А затем оценила ту личность, в которую он вырос, тот дух, что сумел подняться над собственной разрозненностью и стал больше, чем просто сумма своих частей. Однако девушка чётко осознаёт: она никогда не будет чувствовать к нему то же, что он чувствует к ней. Это попросту невозможно, потому что она по-прежнему безгранично любит Коннора.
Коннор
За несколько месяцев до звёздной ночи на Молокаи. Риса сидит в инвалидном кресле в тени стелс-бомбардировщика посреди аризонской пустыни, и Коннор массирует ей ноги. Риса их не чувствует. Она не подозревает, что пройдёт совсем немного времени, и её позвоночник заменят на новый, так что она опять сможет ходить. Всё, в чём она пока отдаёт себе отчёт – это что Коннор не может быть с ней по-настоящему, так, как она этого хочет. На нём лежит слишком большой груз ответственности; его ум занят исключительно тем, как сохранить жизнь орде беглецов, нашедших себе пристанище на кладбище самолётов.
Кладбище
Теперь это и в самом деле кладбище. Мёртвый пустырь, зачищенный властями, словно гетто во время Второй мировой войны. Все его обитатели либо убиты, либо увезены в заготовительные лагеря для разборки – или, как обтекаемо говорится в официальных бумагах, «для суммарного распределения» . А где же Коннор? Риса знает – он наверняка скрылся, потому что если бы его поймали или убили, Инспекция по делам несовершеннолетних обязательно похвалились бы этим в СМИ. Тем самым был бы нанесён смертельный удар по Сопротивлению, которое и без того в последнее время столь же эффективно, как мухобойка против дракона.
И снова в старом хлеву сгущаются сумерки, а с ними приходит и койот, на этот раз в компании своей подруги.
Риса вопит во всю мочь, чтобы показать, что ещё не окончательно ослабела; но силы её быстро тают. Звери не обращают на неё внимания, они заняты – терзают мертвеца; и тут вдруг Рису озаряет. Раньше с того места, где она сидит в ловушке, даже когда она вытягивалась во весь рост, до трупа оставалось ещё как минимум пара футов. Но койоты оттащили его от стенки!
Изо всех оставшихся сил Риса тянется к мертвецу и указательным пальцем левой руки ухитряется поддеть край его брючины.
Она начинает понемногу подтягивать к себе труп, и тогда койоты соображают, что завтрашний обед становится угрозой для сегодняшнего. Они скалят клыки и рычат на Рису, но та не сдаётся, продолжая тянуть мертвеца к себе. Тогда один из койотов вцепляется зубами ей в плечо. Риса кричит и использует старый приём —тычет пальцем зверю в глаз. Тот ослабляет хватку, Риса вырывается и снова дёргает труп к себе. Сейчас она могла бы дотянуться до его кармана, но тут на неё прыгает второй койот. В распоряжении у девушки только одна секунда. Она запускает пальцы в карман и молится, чтобы ей выпало ну хоть чуть-чуть удачи. И она находит желаемое как раз в тот миг, когда койот снова кусает её за плечо. Риса даже толком не чувствует боли.
Потому что в руке у неё телефон.
Она забивается в свой угол, подальше от зверей, которые злобно щёлкают на неё челюстями. Девушка поднимается на дрожащих ногах, и койоты отбегают, напуганные её ростом. Но медлить нельзя – скоро до них дойдёт, что этот враг не в силах оказать им сопротивление, и тогда с Рисой будет то же, что с пиратом.
Она включает телефон – заряда в нём совсем немного, из чего следует, что её жизнь зависит от прихоти маленькой литиевой батарейки.
Кому может позвонить человек, скрывающийся от закона? Лично у неё нет знакомых, кто мог бы ей помочь, а если она наберёт стандартный номер экстренной помощи – да, её спасут, но только для того, чтобы вернуть обратно в ад, который хуже смерти. Однако есть один номер… Наверно, она может довериться этим людям, хотя раньше никогда к ним не обращалась. Риса нажимает кнопки. Батарейка почти сдыхает. Один гудок… два… и тут на том конце раздаётся мужской голос:
– Фонд Тайлера Уокера. Слушаем вас.
Глубокий выдох облегчения.
– Это Риса Уорд, – сообщает она. А потом произносит три слова, которые презирает больше всего на свете: – Мне нужна помощь.
Миранды, Миранды, сплошные Миранды…
Нескончаемое изобилие юных девиц, которым приелась унылая банальность обычных парней. Они бросаются на Кама очертя голову, словно с обрыва в пропасть. И каждая ожидает, что его сильные «собраннные» руки поймают её. Иногда он оправдывает их ожидания.
Девушки хотят водить пальчиками по симметричным линиям на его лице. Они жаждут утонуть в глубине его проникновенных синих глаз; а сознавая, что глаза, собственно, совсем не его, они желают этого ещё больше.
Каму не часто случается попадать на такие пышные приёмы, каким его удостоили в Вашингтоне, поэтому фрак используется редко. В основном они Робертой выступают с лекциями и презентациями. На этих мероприятиях Кам носит элегантный блейзер, галстук и слаксы – словом, одевается достаточно неформально, чтобы не походить на представителя корпорации. То есть на ставленника «Граждан за прогресс», которые без единого звука оплачивают все его прихоти.
Кам и Роберта совершают турне по различным университетам, и аудитория у них невелика, ведь летом университеты пустуют; но высший учёный состав продолжает заниматься текущими исследованиями – именно на этих маститых академиков и направлены сейчас усилия Кама и Роберты.
– Нам необходимо, чтобы научное сообщество смотрело на тебя как на достойный их внимания проект, – внушает ему Роберта. – Ты уже завоевал симпатии и сердца широкой публики. А теперь тебя должны оценить профессионалы.
Презентации всегда начинаются с выступления Роберты: она представляет мультимедийное шоу, в лучших академических традициях подробно рассказывающее о создании Кама, хотя сама Роберта так этот процесс не называет. Пиарщики из «Граждан за прогресс» решили, что Кам не был создан, он был «накоплен» – тщательно, по драгоценным крупицам. И все эти крупицы, фрагменты и куски вместе образовывают его «внутреннее сообщество».
– Накопление Камю Компри заняло долгие месяцы, – докладывает Роберта учёным. – Сначала стояла задача определить, какими качествами должно было обладать его внутреннее сообщество. Затем мы должны были выявить эти качества в имеющейся популяции объектов, ожидающих разборки…
Словно на концерте, Роберта «разогревает» публику, и вот тогда…
– Леди и джентльмены, я подвожу вас к кульминации наших медицинских и научных изысканий. Камю Компри!
Включается прожектор, и Кам вступает в пятно света под аплодисменты или под пощёлкивание пальцами, если в данном округе аплодисменты запрещены в качестве превентивной меры против атак клапперов.
Кам всходит на подиум и выдаёт речь, написанную бывшим спичрайтером президента США. Его выступление остроумно, продумано до мелочей и заучено наизусть слово в слово. Затем приходит черёд вопросов и ответов; и хотя на подиуме в это время присутствуют оба – и Кам, и Роберта, в основном вопросы задают Каму.
– Не бывает ли у вас проблем с физической координацией?
– Никогда, – отвечает он. – Все мускульные группы моего тела научились ладить друг с другом.
– Помните ли вы имена хотя бы кого-нибудь из членов, составляющих ваше внутреннее сообщество?
– Нет, но иногда я вижу их лица.
– Правда ли, что вы бегло говорите на девяти языках?
– Da, no v moyey golove dostatochno mesta dlia escho neskolkikh, – отвечает он, что вызывает смешки у русскоговорящих слушателей.
Он с блеском отвечает на все вопросы, даже на неприкрыто враждебные и провокационные.
– Признайте: вы всего лишь сборная модель, – говорит ему один такой подстрекатель во время встречи в Массачусетском технологическом институте. – Вас составили, словно игрушечный автомобиль, из готовых частей. И вы считаете себя человеком?
Реакция Кама, как все его ответы на подобные вопросы, корректна и ставит провокатора на место:
– Я бы скорее назвал себя концепт-каром15, – произносит он без малейшей враждебности. – То есть итогом творческой фантазии всех экспертов в этой области. – Кам улыбается. – И если под определением «модель» вы имели в виду образец для подражания, то я с вами полностью согласен.
– А как насчёт тех, кто отдал свои жизни ради того, чтобы жили вы? – раздаётся вопрос из аудитории Калифорнийского университета.
– Благодарю за вопрос, – говорит Кам в установившейся напряжённой тишине. – Угрызения совести по этому поводу подразумевали бы, что я чувствую себя виноватым в их разборке. Но это не так. Я на принимающем конце цепочки. И всё же – да, я сожалею об их утрате и поэтому считаю своим долгом дать им голос, выразить их надежды и мечты, предоставить им возможность проявить свои таланты. Разве не так мы выказываем своё уважение к тем, кто пришёл до нас?