Но встретиться подругам в тот день не задалось, не судьба была. Илона влетела в полутемный зал ресторанчика, заняла «их» столик в углу и посмотрела на часы – почти успела! Опоздание на три минуты не засчитывается. А где же Доротея? Доротея никогда не опаздывает, по ней можно сверять часы. Но сейчас Илона с удивлением убедилась в том, что Доротея опаздывает уже на шесть минут. Фантастика!
Она достала из косметички мобильный телефон и набрала номер подруги. Долгую минуту, а то и две, слушала пронзительные гудки, полная недоумения, – это было так непохоже на Доротею. Не может прийти, позвонила бы. Непонятно.
Наскоро, без всякого удовольствия, выпила Илона кофе и полная недоумения вернулась в музей. Там ее ожидала странная, и оттого сразу показавшаяся неприятной, новость. В кабинет просунула голову Лина в наушниках и сказала:
– Илон, там бабулька Филипповна сердце рвет, а тебя нету. Иди скорей в хранилище, а то она вообще с катушек слетит.
– Что случилось? – спросила Илона.
– Не знаю!
Дверь захлопнулась, и Лина исчезла. Илона поднялась и пошла в хранилище – полуподвальное помещение, забитое ящиками с неразобранными документами и разными материалами, не представляющими исторического интереса, но которые жалко выбросить. Директор музея давно грозился по примеру западных коллег устроить во дворе музея «блошиный рынок» и разгрузить хранилище, да только кто ж ему позволит!
Агния Филипповна сидела на табурете в закутке краеведения расстроенная, с красным лицом и, едва не плача, созерцала гору выброшенных из ящика бумаг.
– Илона, посмотри, что творится! – простонала Агния Филипповна. – Теперь за сто лет не разгребешься! За всю мою жизнь такого… никогда! Куда мы идем?
Куда мы идем? Любимая тема старшего поколения. Куда мы идем и на кого страну оставить.
Ошеломленная Илона стояла столбом, не веря глазам. Разгром!
– Что за документы? – спросила не сразу.
– Вот тут указано, – Агния Филипповна кивнула на наклейку на ящике. – Середина прошлого века, пятидесятые примерно. Вырезки из прессы, литературный клуб «Оракул», общество «Знание»… Не понимаю!
– Директор знает?
– Я тебя ждала. Надо сказать. Иди и скажи.
– Дверь была открыта?
– Да она же не закрывается, замок заедает, я сто раз говорила!
– Помню. Пойдемте наверх, Агния Филипповна. Дать валидол?
– У меня есть. Пошли!
Илона помогла ей подняться…
…– Что? Документы? Украли? Что за документы?
Директор Максим Петрович оторвался от экрана компьютера и взволнованно уставился на Илону. Худой, с выпуклыми голубыми глазами за линзами круглых бухгалтерских очков и седыми остроконечными усами «а-ля Дали». Шевелюра пышная, тоже седая, кудри торчат в разные стороны. Давно пенсионер, но работающий. Человек неплохой, правда, нудный, многословный, трепетно относящийся ко всякой бумажке и протоколу, к тому же всегда опасающийся начальства.
– Середина прошлого века примерно. Ничего особенного, часть материалов продублирована в центральном архиве. Не думаю, что на самом деле украли.
– А что же тогда? Как вы объясните произошедшее ЧП?
– Хулиганство, наверное. Вандализм. – Илона хотела добавить: «Кому эти бумажки нужны?» – но промолчала.
– Вандализм? В стенах музея? Украсть краеведческие материалы… неслыханно! Что именно там было? Надеюсь, вам известно содержимое ящиков?
Илона пожала плечами:
– Материалы и личная переписка членов литературного общества «Оракул», газетные вырезки, посвященные местным культурным событиям, постановления всяких органов по культуре. Знаете, я думаю, ничего не украли, а просто опрокинули ящик.
– Просто опрокинули ящик?! – Директор был потрясен. – Для вас это просто? С какой целью? Кто посмел покуситься на музей, на святая святых, на последний бастион культуры среди всеобщего падения нравов и упадка образования?
– Я же говорю, вандализм, – скучно повторила Илона. – А может, случайно ящик упал и перевернулся, вот бумаги и рассыпались. Не знаю.
– Случайно? Случайно зашли в хранилище и случайно украли документы? А все халатное отношение! Там у вас дверь часто не заперта! Я всегда говорил! Кто угодно может зайти! Как это можно опрокинуть ящик случайно? В полицию сообщили?
– Нет еще. Думаете, надо? Ведь ничего не взяли…
– Откуда вы знаете, что взяли и чего не взяли и что возьмут завтра? – резонно возразил директор. – Я сам позвоню. Опись хоть есть?
– Краткая. Сами знаете, нехватка кадров. Да там всякая ерунда.
– В музее не бывает ерунды! – внушительно поднял указательный палец директор. – Составьте с Агнией опись – она должна помнить, хотя бы примерно. Ерунда… – буркнул недовольно. – С точки зрения краеведения ничто не ерунда! Это наша история, наше прошлое! Наш хлеб, наконец! Человек, не знающий своего прошлого, не может идти в будущее. Это аксиома! Вам, как историку, полагается знать, и вообще, удивляюсь я на вас, молодое поколение, полный пофигизм во всем!
«Пофигизм», надо же! Директору такой лексикон подходит как пресловутой корове седло. Псевдокультурное заимствование из новояза современных недорослей. Илона мысленно фыркнула.
– Именно, пофигизм! – повысил голос директор, похоже, почувствовал фырканье. – Мы в ваше время… ого-го!
И так далее, и тому подобное.
Дальше пошли в ход цитаты из статей и кандидатской диссертации Максима Петровича. «Конек» директора: настоящее как синтез прошлого и будущего. Илона неприметно вздохнула.
– Ладно, идите работайте, – прервал сам себя директор. – Да, еще. Как там Лина? Справляется? – понизив голос, спросил директор, будучи, как помнит читатель, еще и заботливым дедушкой.
Илона пожала плечами.
– Работает.
– Ладно, можете идти. И если что, никакого спуску! Молодежь сейчас абсолютно безответственная, не то что мы в наше время…
Еще пара цитат о голодном детстве, и Илона с облегчением закрыла за собой дверь и перевела дух. Ну почему старшее поколение так любить зудеть и воспитывать? Ведь прекрасно понимает, что всем по барабану. Должно быть, из чувства долга.
Внучка директора, малолетка Лина, – девчонка безвредная, хотя и пользы от нее как от козла молока. То есть скорее нет, чем есть. Но девочка приятная. Когда варит кофе, всегда спросит: «Илон, будешь? Филипповна, вам тоже?» Когда болеет уборщица, моет пол и вытирает пыль. Правда, плохо. Но не отлынивает, и мордочка славная. Вид отсутствующий, в ушах наушники, во рту резинка, на джинсах дырки. И словечки непонятные употребляет. Непонятные, но смешные. Дедушку называет «дино́з», жалуется, что дедуля всю дорогу «выступает не по сабжу»[2], в смысле критикует и воспитывает. «Диноз», по-видимому, «динозавр». Еще и на роликах – так и сигает молнией по залам. Коллектив сначала принял в штыки: караул, посбивает экспонаты и вообще ничего святого, но потом как-то пообмяк и попривык. Даже те, кто шипел по углам про использование служебного положения в личных целях, как-то смирились.
Новая генерация, новые песни, молодая кровь. Смотреть вслед, завидовать и вздыхать…