Мое первое воспоминание – сказанная отцом фраза: «Мы должны идти дальше». К тому моменту мы уже проделали большой путь. Мы были далеко на западе Китая.
В тот год, когда я родился, мой отец, поэт Ай Цин, в результате политической чистки под названием кампания «против правых» попал сначала в тюрьму, а затем в ссылку. Ему пришлось покинуть Пекин, и в течение двадцати лет ему было запрещено писать стихи.
Регион, в который нас выслали, населяют в основном уйгуры. И вот как-то раз я услышал эту фразу: «Мы должны идти дальше, причем немедленно». В еще более отдаленное место, в еще большую неопределенность. Хотя уже тогда у нас ничего не было, даже кровати.
В этот очередной вынужденный переезд мы могли взять с собой только одеяла. И уголь.
Мы боялись, что новое место окажется очень холодным и мы не сможем согреться. Помню, как я сидел в вагонетке на крошечной кучке угля – прямо так.
Так вот что ты чувствуешь, когда приходится покидать место, пусть неприветливое и чужое, но уже ставшее немного родным, и двигаться дальше, в полную неизвестность. Вот что значит не иметь ничего или почти ничего. Исход, но не выход.
Своего рода не-ситуация или полубытие, ведь если человек ничего не имеет, следовательно, у него нет ничего, о чем можно заботиться или спорить, и ничего, что являлось бы частью его жизни – в радости и в горе.
Я до сих пор задаюсь вопросом, что это за состояние и можно ли выдержать подобную наготу.
И по сей день, если я слышу слово семья или дом, перед глазами встает та громыхающая вагонетка и я вижу себя, совершенно потерянного, сидящего на крошечной кучке угля.
Настоящий дом так не построить. В деревне, где мы в итоге оказались, нас продолжали подвергать гонениям и дискриминации. Сейчас в таких случаях говорят «вынужденная миграция», но это звучит очень высокопарно. А вот как все выглядело в действительности.
Моего отца преследовали, оскорбляли и избивали прямо на улицах. Ему на голову выливали нечистоты и чернила. Он был вынужден выполнять самую тяжелую и грязную работу, например мыть общественные туалеты.