Глава 1

Алексей от смущения растерялся и не знал, что сказать. Ничего не идет на ум, когда на тебя смотрят два десятка глаз, пускай в полутьме, но он кожей чувствовал их напряженное внимание.

В бою проще. За три года войны молодой лейтенант, теперь уже командир танковой роты в десять боевых единиц, научился заглушать страх, не замечать комок в горле, отдавать приказы, не думая о тех, кто уже их не слышит, догорая в подбитом танке. Поэтому в неформальной обстановке так оказалось трудно молодому ротному найти правильные слова. Ведь он младше большей части всех, кто сейчас замер в вагоне-теплушке, терпеливо ожидая слова поздравления от своего командира. Лейтенант Алексей Соколов уже год как был назначен командовать танковой ротой – десять «тридцатьчетверок» и больше тридцати человек рядового состава, и это в двадцать пять лет, почти сразу после окончания танковой школы. Только боевые заслуги и звания дались ему не просто так, каждый километр военных дорог отмечен страшными сражениями, из которых он сумел выйти живым благодаря мужеству и умению мыслить тактически. И не он один. Любимый экипаж прошел с ним все три года войны, не потеряв верный Т-34 по прозвищу «Зверобой», и тоже остался жив. И вместе с командирским экипажем шли сражаться с армией фашистов танковые отделения, веря в победу, веря в своего командира.

Только вот сейчас Алексей стоит, зажав в руке металлическую фляжку с «боевыми» ста граммами, и никак не может найти важные слова, чтобы поздравить своих бойцов с праздником. Сегодня Новый год, прямо сейчас стрелки на Спасской башне коснулись цифры двенадцать, а здесь, на фронте, весь вагон замер в ожидании чуда, которое, возможно, случится в новом году. Чудо как в сказке, чтобы злодей был наказан, а добро победило. И Алексей вдруг понял, что они действительно, как дети, ждут чуда, только должны это чудо совершить сами, своими руками, своим оружием и техникой. И он, выдохнув, звонко сказал:

– За победу, товарищи! За то, чтобы в новом году мы одолели проклятого Гитлера с его армией и освободили нашу страну! За мирную жизнь!

По вагону прокатилось дружное «ура», раздался металлический звук от чоканья фляжек со спиртом. Разомлевшие от тепла, еды, выпивки, танкисты сидели, окружив самодельную печурку. Они пускали по кругу нехитрую закуску – котелок с консервами и сухари. Пошли разговоры о мирной жизни, о родных и любимых, что ждали в тылу.

Коля Бочкин, заряжающий командирского экипажа, захмелевший и румяный после непривычной ему выпивки, показывал фотографию миловидной девушки:

– Вот, невеста меня ждет, Лиза, в консерватории учится. С концертами на фронте выступает!

– Ух ты, артистка!

– Красавица! Повезло тебе, парень!

Со всех сторон понеслись одобрительные возгласы.

– Вернусь домой и сразу женюсь! – смело заявил Колька и с чувством чмокнул помятый снимок.

Старшина Василий Иванович Логунов, командир танка и наводчик командирского экипажа, по-отечески заботливо приобнял разбушевавшегося парнишку. Привык он заботиться о Кольке, все три года опекая и в бою, и во время затишья двадцатилетнего неопытного ефрейтора. Но делал он так не только потому, что как командир экипажа отвечал за жизнь каждого из своих подчиненных, да и по сравнению с остальными членами танкового отделения обладал немалым военным опытом: он участвовал в Финской войне и был награжден за военные действия при прорыве линии Маннергейма. Военный опыт и широкая душа помогали сибирскому богатырю заботиться словом и делом о боевых товарищах. Но к Кольке у него было особенное отношение, парнишка, можно сказать, был его названым сыном. Логунова и Бочкина призвали в танковые войска из одной деревни из-под Омска, где еще до войны у Василия начался роман с местной красавицей Любой Бочкиной. И успел бы добродушный и честный Василий жениться на своей возлюбленной, если бы не упрямство и сопротивление ее сына – Николая. Только оказавшись на войне в одном танке, пройдя через ужасы боев, Колька понял, как был неправ, устраивая матери скандалы, не желая принимать отчима в семью. И за три года войны тот стал ему настоящим отцом, роднее любого человека на земле. Вот и сейчас, заметив, что парнишка от усталости и непривычной для него выпивки быстро опьянел, Василий мягко приобнял его за плечи и потянул к самодельным нарам вдоль стен, где уже были приготовлены из шинелей мягкие постели. Колька покорно шлепнулся на самодельную лежанку, протянул еще раз задиристо:

– Приеду, и сразу свадьбу сыграем!

– Сыграем, сыграем, спи пока! – рассмеялся в усы Логунов, умиляясь задору пасынка, представив, как он будет гулять на Колькиной свадьбе.

Каждый в этой теплушке, что стремительно везла их в сторону Финского залива, к подступам фашистского кольца вокруг Ленинграда, мечтал погулять на свадьбе боевого товарища, взять на руки своих детей, обнять жену или родителей. И разговоры о мирной жизни не утихали.

– Гитлер и его армия – зло страшное, единственная радость в том, что жену свою встретил на войне. Если бы не эта случайная встреча, то так и остался бы бобылем до конца жизни, – покачал головой Семен Михайлович Бабенко, механик-водитель командирского танка.

Бывший инженер-испытатель, интеллигентный пожилой мужчина, он разительно выделялся из рядового состава танковой роты своими неармейскими манерами, привычкой говорить и думать размеренно. Он повернулся к своему ротному с вопросом:

– Парадоксально, Алексей Иванович, не правда ли? Смерть, разруха, горе человеческое, все это мы каждый день видим, но так хочется любить и быть любимым…

– Да, мне мысль о моей любимой помогает, я за нее сражаюсь. Бабушка и родители умерли, с войны меня ждет только моя невеста Оля. И я каждый день об этом помню, – от теплой уютной темноты на Соколова накатила ватная усталость, только он стеснялся прервать общий праздник, бросить товарищей и окунуться наконец в глубокий сон, улегшись на самодельном настиле.

Чуткий Бабенко сразу заметил, что молодой командир почти падает от усталости, через силу разделяя общую радость праздника. Сержант откашлялся, пихнул Логунова в бок – посмотри, расходиться пора, парни с ног валятся, а завтра уже ждет бой или марш-бросок, нужно поберечь силы. Василий Иванович, как всегда, без слов понял боевого друга, в знак согласия кивнул и загудел мощным басом:

– Ну что, ребятки, на боковую пора, завтра прибываем поутру и на построение.

Заботливый Бабенко кивнул на крайнюю лежанку:

– Алексей Иванович, укладывайтесь, я приготовил все, даже сено нашлось, так что спать будете, как в младенец в люльке.

– Спасибо, – только и смог прошептать Соколов.

Едва вытянувшись на лежанке, парень крепко заснул. Последние недели давались молодому танкисту тяжело – долгие бои, освобождение пленных из концлагеря в Белоруссии, а потом вдруг неожиданный приказ о срочной передислокации на Ленинградский фронт для участия в готовящейся военной операции «Нева-2» по освобождению блокадного города. Хотя и действовала Дорога жизни – узкий коридор, по которому в осажденный город поступало продуктовое снабжение, а обратно получалось вывозить людей, но удерживать пробитый через блокадное кольцо проход удавалось тяжело, ценою больших усилий. А немцы при этом видели вторую столицу СССР в бинокль со своих позиций, каждый день устраивая воздушные налеты и разрушая город тысячами бомб. 18-я армия группы армий «Север» стояла несокрушимой стеной по линии Петергоф – Стрельна, отражая все попытки прорвать немецкую оборону. И теперь Верховная ставка отдала приказ усилить советские военные соединения и освободить город, сломив сопротивление армии Гитлера. После битвы под Сталинградом наступил перелом, и теперь Красная армия наступала, пускай медленно, с большими потерями, но каждый день возвращая километры своей территории, а армия вермахта отступала все дальше к границам Европы. Для укрепления советских позиций у Ленинграда стягивали воинские соединения со всех фронтов по стране. Поэтому в сторону Финского залива двигался сейчас состав из теплушек для членов танковых отделений и платформ для легендарных бронированных машин Т-34.


В вагоне после приказа «отбой» остальные танкисты разделились: кто-то остался у теплой печурки шепотом вести разговоры, кто-то с удовольствием улегся на деревянных нарах, приколоченных к стенкам вагона. После многочасовых ночевок под открытым небом, в окопах, залитых по колено водой, в тесном брюхе танка или среди разбомбленных останков жилых домов выспаться в тепле на мягкой шинели с крышей над головой под убаюкивающий перестук колес поезда было чудесным подарком в новогоднюю ночь.

Только Руслан Омаев, радиотелеграфист-пулеметчик командирского экипажа, так и просидел весь праздничный вечер в стороне от веселящихся людей. Из-за разговоров о мирной жизни, свадьбе на душе у него стало невыносимо больно, до горячих слез из глаз. Его невеста, санинструктор Людмила, в самом начале войны погибла от осколка немецкой бомбы. Произошло это прямо на глазах младшего сержанта. Того штурмовика он сбил из винтовки, но любимая истекла кровью от осколочного ранения. С тех пор в сердце Руслана поселилась ненависть к фашистам, которая помогала ему отчаянно драться в каждом бою, но причиняла безумную боль в мирные минуты. Гордый чеченец, отважный боец, ловкий разведчик не привык никому показывать свое горе, поэтому он, свернувшись калачиком, тихо лежал в темноте самого дальнего угла в вагоне. Вдруг рядом шевельнулась тень, и он понял, что притаился в спасительной тени не один. Сконфуженный парнишка с безусым круглым лицом откашлялся и, не зная, как начать разговор, представился:

– Ефрейтор Тенкель, – дернул он руку к голове и тут же ойкнул, вспомнив об отсутствии головного убора. Помолчав секунду, робко добавил: – Можно просто Марк.

– А я Руслан, – кивнул чеченец.

– Я знаю, я про вас слышал, нам в танковой школе про вас рассказывали. Знаменитый экипаж лейтенанта Соколова, герои танковых сражений. Я поэтому дядю упросил приказом к вам прикомандировать, в вашу роту. Ой, – снова смутился парнишка, поняв, что сболтнул лишнее.

– Ты что, племянник полковника Тенкеля? – удивился сообразительный Омаев. Он сразу вспомнил фамилию их недавнего командира.

Отважный и стремительный Абрам Матвеевич Тенкель был командиром первой гвардейской танковой бригады Первой танковой армии. Под его руководством экипаж Т-34 под номером 007 сражался на Белорусском фронте буквально неделю назад, а теперь вот был отправлен по железной дороге в центр страны, в самое ее сердце, освобождать плененный город. От громкого восклицания Руслана его собеседник поспешно замахал руками:

– Не рассказывайте только никому, прошу вас! Я даже хотел под чужой фамилией служить, чтобы не относились, ну, понимаете… как к племяннику полковника. Мне этого не нужно, я воевать хочу, и мне надо обязательно в Ленинград. Мы с моими друзьями из танковой школы все к вам попросились в роту, чтобы немцев разгромить и освободить жителей города. Мы вместе будем воевать в одном танке, ребята знают, что я хороший стрелок, лучше всех на полигоне наводку давал. И водить машину умею. Вы не подумайте, я не хвастаюсь, – горячо шептал Марк. – Это я просто, ну… чтобы вы не подумали, что все из-за дяди. Он не хотел меня отпускать, ведь у него вся семья погибла, только я остался и мои брат с сестренкой, – парнишка помедлил и, вздохнув, продолжил: – После окончания восьмого класса я на каникулах поехал к родне в Кишинев, чтобы отдохнуть, и тут началась война. До Кишинева я не добрался, попал под бомбежку, потом в госпитале лежал. А когда вышел, узнал, что вся наша родня погибла, немцы расстреляли при оккупации. Прабабушку Сару, тетю Изольду, прадедушку Мотю… всех… семьдесят человек. Мама погибла при бомбежке Ленинграда, отца немецкий штурмовик подбил, бабушка отправила мне последнее письмо год назад, и я не знаю с тех пор, живы ли Софа с Минькой, мои брат с сестрой. Поэтому дядя Абрам не хотел меня отпускать, разрешил лишь только из-за Софы с Мишей. Я должен освободить город и найти их. Я Софу видел, когда ей было всего лишь два года. Она совсем малышка, я должен их освободить, – в голосе у парнишки вдруг прорвались рыдания, и он затих.

Руслан сжал рукав новенькой необмятой гимнастерки:

– Послушай, Марк, ты один город не сможешь освободить. Но нас много, понял? Целая армия танков и танкистов! И мы одолеем немца, будем биться до последнего, хоть голыми руками. Вот смотри! – В темноте сверкнул серебром металл. – Мой дед в Первую мировую им многих врагов убил и мне передал, чтобы я за нашу страну сражался, за каждого мирного жителя. Кончатся снаряды, мы зубами, руками будем рвать врага, но город освободим. Хоть Гитлер лично пускай на самолете прилетает, ему уже ничего не поможет, мы фашистов с нашей земли давно гоним в полную силу.

Марк от поддержки Омаева облегченно вздохнул, ведь никому не признаешься, как страшно перед первым боем: ни дяде, ни командиру, ни товарищам по танковому отделению, а вот этому худенькому парню со смелым взглядом он и сам не заметил, как выложил все терзающие его страхи. От его горячей уверенности в победе и сам Марк почувствовал, как изнутри рвется волна злости и боевого азарта – нанести такой удар по немцам, чтобы они бежали из оккупированной страны как можно быстрее.

– Нам в танковой школе на политзанятии рассказывали о линии «Пантера». Она идет от Идрицы по реке Великой, озерам Псковскому и Чудскому к реке Нарве, а дальше до Балтийского моря. Гитлер пригнал туда все мирное население на трудовые работы, строят ДЗОТы, ДОТы, проволочные заграждения, противотанковые рвы, полевые укрепления. Укрепляют свои позиции, боятся нашего наступления. Если мы прорвем оборону, командование немецкой армии планирует территорию затопить. Представляете, они готовятся уничтожить всех, кто там живет – детей, стариков, женщин. Это же сотни тысяч невинных людей!

Руслан упрямо покачал головой:

– Наш командир придумает, как эту линию разгромить. Не из таких передряг выходили. У немцев техника, а у нас отвага и смекалка. И лучшие в мире танки Т-34! Их немцы знаешь как боятся. У нас и скорость, и маневренность, и пушка мощная. А еще ремонтировать можно прямо в поле! Не то что эти увальни «тигры». Видел я их. Еле ворочаются, пушка, может, и мощная, но пока он повернется, мы за это время успевали выстрелить и в укрытие уйти. Да и подвеска слабая у них, даже стрелять не надо, так на марше дохнут. А шахматные гусеницы, они ж от грязи встают колом!

Руслан еще долго описывал слабости немецких машин, рассказывая, куда надо бить, из-за чего ломаются новые модели танковой армии вермахта. Марк ловил каждое слово опытного танкиста, глаза его горели огнем, он жаждал как можно быстрее вступить в бой, рвался к победе!

Разговоры в вагоне совсем затихли, каждый танкист нашел себе местечко, чтобы передохнуть в последнюю ночь перед конечной станцией. В тишине только раздавался храп, тихие стоны или вскрики спящих. Даже во сне война не отпускала людей, приходила в ночных кошмарах.

– А у вас есть невеста? – задал вопрос любопытный Марк.

– Погибла, – коротко ответил Руслан. – У меня теперь наша «тридцатьчетверка» вместо любимой девушки. Я так переживал, когда ее пришлось на время оставить в лесу в сугробе. Не могли после операции выбраться с вражеской территории, горючка закончилась, пришлось спрятать машину в аппарели. Но ничего, мы потом немцев с того плацдарма выбили и сразу в лес, по меткам нашли убежище нашего «Зверобоя». Два часа кипяток по системе гоняли, чтобы разморозить танк, и он как новенький заработал, загудел. Теперь с нами едет на Ленинградский фронт, – взмахом ладони Руслан указал на стенку вагона, за которой на сцепке паровоз тянул платформы с советскими «тридцатьчетверками».

– Почему вы его «Зверобоем» назвали?

– Это Николай Бочкин так решил, заряжающий наш. Его мама работает в Омске на станкостроительном заводе. Женщины-рабочие сами собрали деньги на строительство машины для нас. Башня специальная, увеличенная, у нас же кроме башнера, стрелка, заряжающего и мехвода командир роты находится. Тесновато, но помещаемся. Этот танк не просто машина, он для нас – святое, равноправный член экипажа. Поэтому Кольке дали право придумать имя танку и на башне написать. Он Фенимора Купера с детства любит, решил, что такое имя самое подходящее, потому что наш «Зверобой» спасает нас во время всех боевых действий. Он будто чувствует опасность или немцев, сразу замирать начинает, фыркать. Горел несколько раз, снаряды ловил и все равно выжил, на ходу, бегает, как будто только с завода. Т-34 лучше всяких «пантер» и «тигров» немецких даже по огневой мощи. Наши пушки ничуть не отстают, почти сто снарядов, два выстрела в минуту можно делать! С полутора тысяч метров любую броню у «панцеров» пробивает, а «тигра» с пятисот метров легко прошивает. А ходкость, считай – вездеход! Везде пройдет – по воде, по болоту, по лесу. Немецкие танки встанут там, где наша «тридцатьчетверка» пролетит и еще обстрелять всех успеет.

Руслан с восторгом перечислял достоинства любимой машины, не замечая, что уставший Марк уже тихонько сопит, прислонившись к обшивке вагона. Да он и сам произносил слова все медленнее и медленнее, язык шевелился с трудом.

– И главное ведь в машине – экипаж, бок о бок воюем, братьями все становятся, за которых готов всегда жизнь отдать. Лучшие танки и лучшие танкисты… – последние слова Руслан прошептал в полудреме и тоже уснул рядом с качающейся стеной теплушки.

* * *

– Минька, Минька, да проснись же, Новый год проспишь! Давай открывай глаза. – Пребывая в обморочном состоянии, мальчишка, словно сквозь вату, слышал голос сестры, упрямый и звонкий.

Холодные пальчики трясли худое тело через накинутый плед, слабо хватались за тонкие руки. От шустрого крепкого мальчишки за годы блокады остался скелет. Раньше Минька быстрее всех бегал и кидал биток в городках лучше всех детей во дворе. А теперь он даже не мог встать, чтобы помочь пятилетней сестренке разжечь буржуйку. После смерти бабушки мальчик сначала перестал спускаться по лестнице со второго этажа за водой и деревяшками, которые они кололи из мебели пустых соседних квартир, через три дня слабым голосом объяснял из-под сваленных в кучу одеял и курток Софе, как разжечь печурку, водрузить на нее тяжелую кастрюльку со льдом. Потом в оттаявшую воду надо было положить грубый кусок хлебного пайка, чтобы жидкость хоть немного размягчила дубовый твердый слой. Получившуюся горячую тюрю можно было хлебать ложками, растягивая ежедневный хлебный кирпичик на три приема пищи, как строго учила бабушка. Сегодня бледный и безучастный ко всему, мальчишка лежал с закрытыми глазами на тахте, не реагируя на крики перепуганной Софы.

– Минька, Минька, – тонкий голосок звал его, вытягивал из глухого смертельного обморока, будто тонкая, но крепкая веревка. – Не смей умирать, не смей меня бросать! Сегодня праздник, сегодня Новый год, я знаю! Смотри, – тонкие пальчики сестренки надавили на веки, пытаясь открыть глаза брату. – Я карандашами нарисовала на стене елку и подарки. И Деду Морозу желание загадала, чтобы Марк всех фашистов победил и нас спас! Минька, ты потерпи, ну, не умирай! Он исполнит желание, чуть-чуть осталось, утром подарок под елкой будет!

– Хорошо, я не умру, – он сам не узнал свой голос, он шелестел еле слышно, будто обрывок бумажных обоев на сквозняке.

– Минька! – Сестренка обрадовалась и подсунула ему к губам ложку с горячим кисловатым варевом из талой воды и пайка. – Вот, глотай! С Новым годом!

Мальчик с трудом проглотил еду, тепло растеклось по всему телу. Он приоткрыл глаза, улыбнулся с трудом и чуть слышно попросил:

– Ты доедай, я наелся.

– Нет, – сестренка всегда отличалась упорством.

Вот и сейчас на губы легло металлическое тепло полной ложки. С бабушкиными интонациями Софа строго приказала:

– Миньке – три ложки, Софе – три ложки. Всем одинаково. Глотай.

Минька покорно проглотил еще две ложки тюри и снова окунулся в забытье, но теперь сон был теплым, наполненным жизнью. Сквозь дремоту он слышал, как скребла ложкой по дну посудины Софа, потом тщательно пальцем собирала остатки праздничного ужина со стенок посудины и, наконец, шумно выдохнула – все съедено до последней капли. После еды девочка долго возилась, пристраиваясь под грудой тряпья поближе к брату, чтобы согреться. Последние деревяшки в печке догорят за час, а потом их детская в большой пятикомнатной квартире начнет остывать, наполняясь зимним холодом улицы. От ледяной промозглости не спасают ни одеяла на окнах, ни ворох одежды на тахте, Минька даже не уверен, смогут ли они проснуться утром, или замерзнут насмерть этой ночью. Но сил сопротивляться, искать деревяшки среди развалин половины дома, топить буржуйку у детей уже не было. «Сделай так, чтобы мы завтра были живы», – попросил Минька Деда Мороза и заснул с улыбкой на губах. Хоть ему и было уже девять лет и он не особо верил в чудеса, но ведь сегодня начало нового года, вдруг все-таки сбудется его такое крохотное желание – прожить еще один день.

* * *

В жарко натопленной комнате гауптман Карл Дорвельц механически кивал, но слов своих подчиненных не слышал. За сдвинутыми столами в офицерской части казармы его коллеги и подчиненные праздновали Новый год, или Сильвестр, как называл этот праздник отец Карла – сельский священник.

Вокруг столов уже плавал табачный туман, звенели приборы, чувствовался густой резкий аромат шнапса, на тарелках развалилось скудное угощение: мясные консервы, гороховая каша да горстка сухофруктов.

Карл не вмешивался в чужие разговоры, не хвастался трофеями или Железными крестами. На войне он незаметно для себя стал все меньше и меньше говорить. Лишь доклад начальству, приказы обер-лейтенантам, командирам взводов, команды во время боя. Все остальное время он молчал, даже когда его «панцерзолдатен» начинали жаловаться на слишком частые проигрыши в сражении с русской армией, сетовать на плохое снабжение едой и снарядами, на страшный холод в чужой стране.

Промолчал он и сегодня утром, когда офицер СС штурмбаннфюрер Шоллер, давний однокашник еще по военному училищу, повстречав его в гарнизоне, бредущего с завтрака, вдруг прицепился со странной просьбой: поучаствовать в расстреле пленных. Карл с самого начала боевых действий избегал трибуналов и расстрелов, возлагая исполнение казни населения или военных преступников на своих подчиненных, а лучше на айнзатцгруппы, в обязанности которых входило истребление на оккупированных землях представителей неполноценных рас. Война превратилась для него в отметки на карте, черные игрушечные силуэты машин и людей в визоре командирского «тигра». Никакой смерти, криков, крови, только движение крохотных живых фигурок по полю, словно в шахматной партии. Но сегодня Шоллер, будто собака, почуял его страх перед приглашением куда-то и вцепился железной хваткой в рукав шинели.

– Ну же, герр офицер, нельзя отрываться от коллектива. Я старше вас по званию, и вы обязаны подчиниться. Будь же хорошим мальчиком, Карл, что за упрямство, – с хохотом, будто в шутку выкрикивал Шоллер, пока тащил коллегу куда-то к окраине городишки, где расположился военный гарнизон.

Только вот глаза у него были пугающе серьезными, колючими, словно острый кусок стекла. Он смеялся, обещая великолепную шутку, а сам всматривался в напряженное лицо Карла, силился прочесть его скрытые мысли. Гауптман Дорвельц отворачивался, натянуто улыбался, что-то бормотал о срочных делах, но Шоллер был неумолим:

– Эй, ты что, решил поспорить со мной, с офицером СС? Надеешься на нашу детскую дружбу! Думаешь, я не доложу в гестапо о том, что ты уклонист? – От такого вопроса внутри у Дорвельца похолодело.

Государственной тайной полиции боялся любой служащий вермахта, об их жестоких пытках инакомыслящих или противников власти Гитлера ходили легенды. Попасть в застенки гестапо было даже хуже, чем оказаться в плену у русских. Лишение звания, мучительные пытки, а потом расстрел как военного преступника – вот что ждет того, на кого поступил донос в службу Geheime Staatspolizei. И тогда вся его семья, родители и сестры, лишатся денежного офицерского довольствия, что он высылает им исправно каждый месяц, а служащие тайной полиции могут отправить в застенки на пытки за компанию и всю семью Дорвельц. От таких мыслей Карл поплелся на негнущихся ногах за довольным своей добычей Шоллером.

Возле разбитого казенного здания сгрудились перепуганные подростки. В одинаковой одежде, с похожими лицами – широкие скулы, короткий нос, крошечные глазки и безмятежная улыбка толстых губ – дети с синдромом Дауна. Рядом металась пожилая женщина, бросаясь от одного охранника к другому, хватая их за руки:

– Я прошу, прошу, не убивайте нас. Мы же не сделали ничего плохого, эти детишки – они больные, они пациенты неврологического диспансера. Я их воспитатель, я присмотрю за ними, отпустите! Они очень хорошие, смирные, они как малыши, никого не обидят. Отпустите нас, умоляю, не совершайте грех.

– Заткни ее! – раздраженно бросил Шоллер, и, подчиняясь его короткому приказу, автоматная очередь уложила уже мертвую воспитательницу на кучу из битого кирпича.

Перепуганные выстрелами дети завыли, принялись кричать, раскачиваться из стороны в сторону. А Карл остолбенел. Марта! В толпе детей застыла с широко распахнутыми глазами его младшая любимая сестра Марта! Он понимал, что девочка просто похожа на нее: та же россыпь золотых веснушек, раскосые голубые глаза, даже грязный бант в волосах был ее любимого зеленого цвета. Да, все дети с синдромом Дауна сильно похожи из-за болезни, что исказила их лица, но он не мог отвести глаз от девочки. Марта никогда не сердилась даже из-за его самых глупых выходок, она тайком жалела его после выволочек отца и драк с местными мальчишками. Она одна из всей семьи горько рыдала, когда Карл поступил в военное училище и уехал из дома. И она же бежала за машиной, которая увозила его на военные сборы, протягивая в ладошках жалкие пенсы из своей копилки, наивно полагая, что они помогут ей удержать брата и он не уедет на страшную войну, а останется жить дальше в доме отца. Наивная, чистая и доверчивая Марта, которая рыдала даже над мертвыми мухами, которая любила его больше, чем себя. Он опустил глаза, но никак не мог отогнать мысль, что его сестра Марта стоит в толпе кричащих детей и доверчиво смотрит на окруживших их военных.

– Полюбуйся на этих безумных русских, они пытались спасти даже своих идиотов, вывезти их подальше отсюда. Зачем спасать дураков? Их жизнь дешевле пули для расстрела. Карл, ты видишь это стадо обезьян? Карл?! – Шоллер все-таки поймал в последнюю секунду его отчаянный взгляд в сторону русской девочки.

Офицер СС расхохотался громко и раскатисто:

– Ну и взгляд у тебя, Дорвельц, будто привидение увидел. Давай пусти этой рыжей девке пулю в лоб, они утомили меня своими криками. Чертовы животные! Я хотел позабавиться, заставить их выкопать себе могилу. Но голова трещит от этого обезьяньего визга, просто расстреляем и бросим здесь, – он увидел, что Карл не двигается, даже не достает оружие, и уже зло рявкнул: – В чем проблема, гауптман Дорвельц, вы хотите оставить в живых эту уродку?! Она не просто принадлежит к низшей расе, она… она – животное! Нет, эта тупая девка – насекомое, а не человек! Стреляй немедленно, что ты застыл. Выполняй приказ!

«Марта! Денежное довольствие! Если по деревне пойдет слух о том, что я в гестапо, то отец потеряет приход. Это конец, они умрут от голода! Сестры! Родители! Марта!» – Мысли слились в голове Карла в жуткий хоровод, дрожащая рука с пистолетом стала медленно подниматься вверх. Девочка, интуитивно поняв, что сейчас произойдет, неожиданно бросилась через толпу к своему убийце, схватила его руку и, прижавшись губами к ладони, зашептала:

– Не надо, не убивайте, вы хороший, у вас глаза добрые!

Дорвельц застыл с пистолетом на взводе. Будто удар хлыста, прозвучал окрик:

– Гауптман, чего мы ждем? Мне попросить гестапо вам помочь? Будьте настоящим арийцем, воином. Выполнять приказ!

Карл нажал на спусковой крючок, в последнюю секунду хотел закрыть глаза, но почему-то не смог. Как во сне, он наблюдал за происходящим: девочка откинулась назад, забрызгивая кровавыми каплями грязный снег, забилась в предсмертных судорогах, протягивая к нему руки, и наконец затихла. Круглые раскосые глаза с голубым отливом с удивлением уставились в серое небо.

– Вот это другое дело, показал, что не слабак, Карл! Ты мог бы служить у нас в СС, Карл. Зря ты протираешь штаны в своем танке! – Под одобрительные крики Шоллера гауптман зашагал прочь. В руке дымился «вальтер», который он забыл сунуть в кобуру.

Теперь, во время праздничного вечера, стоило Карлу закрыть глаза, как он видел мертвую Марту с умиротворенным лицом и струйкой крови, стекающей по лбу. Поэтому он сидел на офицерской гулянке, не реагируя на вопросы и шутки захмелевших однополчан, и старался не закрывать глаза даже на секунду, чтобы не видеть убитую им сестру. Но сон накатывал волнами, веки тяжелели и помимо его воли смыкались. Золотые кудри и прикосновение мягких губ к его пальцам: «Нет, Карл, не делай этого! Остановись! Ты же хороший».

От жуткого секундного сна-видения он вскочил с места, бросился прочь, забился в угол безлюдного коридора и засунул в рот сжатый кулак, чтобы не дать вырваться жуткому вою. Перед глазами раскачивалась мертвая Марта, зеленый бант пропитывался кровью, становясь багровым.

– Гауптман Дорвельц! – резкий крик вернул его в реальность. На входе казармы стоял нахмуренный командир полка, оберст-лейтенант Кох. От ярости усы у него вздыбились. – Что происходит, что за сумасшедший дом?!

– Простите, господин оберст-лейтенант, я выпил, я пьян! – в ужасе выкрикнул Дорвельц первое, что пришло в голову.

– У вас два часа, чтобы привести себя в порядок, – взвизгнул Кох. От крика его покатые плечи и оплывшие женские бедра раскачивались в стороны. – Новый год не повод для солдафонской пьянки. Абвер доставил информацию о прибытии подкрепления русской армии по железной дороге. Люфтваффе готовит артудар, а потом выступает ваша танковая рота. Двадцати танков вам хватит, чтобы уничтожить остатки русской пехоты после работы наших «юнкерсов». Задействуете вашу резервную группу легких танков. Начало операции «Лесной огонь» в восемь утра сразу после рассвета из квадрата В32, там лесной массив с идеальными фортификационными сооружениями. Это отличный шанс нанести по позициям Красной армии сильный удар, перекрыть им путь к усилению своих сил. Если провалите операцию, то пойдете под трибунал, офицер Дорвельц!

– Так точно, господин оберст-лейтенант, есть выполнять приказ! Слава фюреру! – снова выпалил гауптман, чувствуя, как от страха у него по спине течет липкий пот.

– Трибунал, Дорвельц! – напоследок прошипел командир полка.

Когда за командиром захлопнулась дверь, Карл с облегчением вздохнул, прикрыл на секунду глаза и тут же взвизгнул от ужаса – перед ним мелькнула зеленая лента, пропитанная кровью.

Загрузка...