«Обычно я возвращался из поселка в город с началом осени, но в тот год я без каких-либо сомнений решил остаться рядом с природой до холодов. Хотя домик был очень скромных размеров, в нем имелось все необходимое для жизни, в том числе и печка, что позволяло мне уединяться здесь даже зимой, когда мысли переполняли меня. Причиной нежелания уезжать отсюда был мой юбилей той осенью. Количество прожитых лет было настолько пугающим, что даже про себя я старался не произносить это число, и уж совсем неуместным и странным я считал поздравления с этим событием, а потому до тех пор, пока про меня наконец-то забудут, я решил вести отшельнический образ жизни, отключив телефон и электронную почту. В поселке мой возраст никто не знал, и я чувствовал себя здесь уютно и спокойно.
Та осень была удивительная: тепло держалось весь октябрь. Казалось, время остановилось и затянувшееся бабье лето позволяло не считать дни до окончания тепла, а не спеша наблюдать, как с достоинством и даже величием природа прощалась с летом и готовилась к встрече с зимой, и радоваться – радоваться, как в детстве, от того, что просто живешь и что жизнь, скорее всего, бесконечна. Но мир вокруг не был застывшим, как спящая красавица: каждое утро все вокруг просыпалось и радовалось своей же красоте и вечной молодости, заявляя о себе множеством неугомонных птичьих голосов, шелестом листьев и трав и белыми кучерявыми и манящими куда-то далеко-далеко облаками. Удивительным было и то, что у берез, как никогда прежде, в сентябре опали все листья, и деревья своим сиротливым видом среди этого праздника жизни неприлично напоминали всем тем, кто собирался жить вечно – так уж устроен человек, – что холода обязательно придут и зима неизбежно наступит. Бывало, взглянув на белые сарафанчики берез, перестаешь удивляться, почему нет-нет да и охватывает русского человека необъяснимая грусть и тоска и почему ночью, именно в полнолуние, так тянет выйти из дома, поднять голову и завыть, вкладывая в эти звуки понимание бренности и конечности жизни, идущее из таких глубин веков и сознания, куда и заглянуть-то страшно – страшно, что можно оттуда и не вернуться. Да, красота русских березок удивительна: смотришь, радуешься, понимаешь, что это твое родное и… грустишь, и не можешь понять, почему. Именно это сочетание радости и грусти, как сочетание сахара и соли, наполняет твое отношение к Родине любовью.
В то раннее утро, когда поселок еще не показывал признаков жизни, я сидел на ступеньках крыльца и ждал, когда мир проснется. Первыми на улице появилась бригада таджиков.
– Ас-саляму алейкум! – с поклоном обратились они в мою сторону.
Некоторых из них я знал уже много лет, с того времени, когда они приехали в Россию на заработки. Вместе мы читали Коран и разбирались в тонкостях Ислама. С тех пор с их диаспорой у меня сложились уважительные отношения.
– И вам мир, – ответил я.
Вскоре поселок начал оживать. На центральной улице послышался детский гомон. Дети радовались, что настал выходной и они вырвались наконец-то из городских душных школьных будней.
При виде веселой детворы, только начинающей свой жизненный путь, все мысли куда-то рассеялись и, улыбаясь, я стал смотреть на эту картину торжества жизни; тихо и проникновенно в душе зазвучала великая музыка Томазо Альбинони…
Вдруг я услышал детский голосок, который, как оказалось позже, перевернул всю мою дальнейшую жизнь:
– Здравствуйте!
Во мне что-то вспыхнуло и это что-то пронеслось от головы к груди, и я сразу же понял, что оно – это «что-то», там, около сердца, и останется со мной навсегда, настолько этот голосок совпал с внутренними колебаниями моей души – души, искавшей всю свою долгую жизнь нечто и так и не нашедшей его. А нечто и не надо было искать, мучаясь в сомнениях, встречаясь и с разочарованием расставаясь каждый раз. Может, надо было просто подождать много-много лет, когда оно само найдет тебя?
Обернувшись на голос, я увидел, как совсем юная девочка лет двенадцати быстро проехала на велосипеде мимо моего дома. На мгновение она повернула голову и взглянула на меня. Глаза! Я был готов увидеть обычный взгляд ребенка, но, встретившись глазами, так и остался неподвижно сидеть на крыльце, молча глядя, как все дальше и дальше между деревьев мелькает ее платьице.
«Лолита» – первое, что почему-то возникло в моей голове.
Выходить на дорогу не было смысла, она была уже далеко. Так повторилось несколько раз: проезжая мимо, Лолита мило улыбалась, здоровалась и уносилась прочь.
Наконец я вышел за калитку и встал на обочину дороги, надеясь, что девочка еще появится. Действительно, через некоторое время я увидел, что она приближается. На этот раз Лолита остановилась недалеко от меня. Она смотрела растерянными глазами, виновато улыбаясь, не произнеся ни слова, но по ее виду было понятно, что она ждала этой встречи – ждала, когда я наконец-то догадаюсь выйти ей навстречу. Я подошел ближе и теперь уже хорошо разглядел ее. Так, молча, мы смотрели друг на друга достаточно долго. Не сказать, что она была внешне красива, но чем-то необъяснимым притягивала мой взгляд к себе и не отпускала его.
«Роковая женщина, – мелькнула мысль, и тут же я возразил сам себе. – Так ведь она еще совсем ребенок! – подумал я и вновь возразил. – И что из того? Может, то – роковое – рождается вместе с человеком и некоторым из них уготовано быть роковыми? Впрочем, возможно, только я так ее вижу, и это только для меня!»
Наконец я улыбнулся. Она тоже улыбнулась, и оба поняли, что теперь мы друзья.
Молча смотрел я в ее глаза и видел, что этот взгляд, когда она вырастет, будет обещать бесконечную любовь и преданность только тому, на кого обращен, и манить куда-то далеко-далеко, к тому, что кроме как Раем и не назовешь. Каждый раз, встречая в своей жизни таких женщин, я влюблялся как мальчишка, и каждый раз любовь была безответной и приносила только разочарование. Очевидно, мой взгляд был самым обыкновенным и ничего рокового в нем не было.
Она по-прежнему смотрела на меня, не произнося ни слова.
– Как вас зовут? – спросил я, сразу же начав обращаться к ней на Вы, пытаясь стереть или хотя бы сгладить огромную разницу в возрасте.
– Мария, – уже уверенней сказала она, поняв, что к ней обращаются на равных.
Имя настолько подходило девочке, что я был потрясен, услышав его.
«Мария!.. Да, Да… Именно Мария. Наверное, никакое другое имя ей бы и не подошло. Самое святое имя за всю библейскую историю, – пронеслось у меня в голове, и я с нежностью повторил про себя. – Ма-а-р-и-и-я».
– Вы здесь первый год? Я вас никогда не видел.
– Раньше на все лето меня отправляли к бабушке, – виновато ответила она, будто оправдываясь передо мной.
Мы еще постояли некоторое время, молча улыбаясь, глядя друг на друга, и затем она, не прощаясь, стала удаляться, ведя велосипед рядом с собой.
Я смотрел ей вслед. Несмотря на ее детскую угловатость, жизненный опыт позволял мне представить, какая она будет, когда повзрослеет: длинные ноги, хотя и не высокая, острая грудь, покачивающиеся бедра, гордо поднятая голова, резкие, но грациозные движения и… невинные ангельские глаза, заглянув в которые, понимаешь, что уже никогда тебе не полюбить другую женщину.
Да, я смотрел ей вслед с радостью в душе – c радостью просто от того, что мы есть на этом свете: она и я, и что мы наконец-то встретились.
В этот день она еще дважды проходила мимо моей калитки и каждый раз здоровалась, наверное, боясь, что я не обращу на нее внимание.
«Ох, милая Мария! Знала бы ты, что я не только обязательно замечу тебя, но теперь буду постоянно ждать, когда вновь увижу тебя!»
Забегая вперед, скажу, что для меня навсегда так и осталось загадкой, почему двенадцатилетняя девочка обратила внимание именно на меня. Очень хотелось думать о любви, но мысль эта настолько поражала меня, что я встряхивал головой и старался больше не думать об этом. Когда женщина любит, то подсознательно имеет в виду, что хочет иметь детей от этого мужчины, хочет создать с ним семью, прожить с ним всю жизнь и «умереть в один день».
Могло ли все это быть у двенадцатилетней девочки? Думаю, нет!
Ночью я спал беспокойно. Во сне видел, как медленно приближаюсь к Марии, стоящей на дороге, и вдруг некая сила уносит меня от нее вдаль, напоминая этим о моем возрасте и приводя меня в отчаяние. В эти мгновения слезы давили меня изнутри, не в силах вырваться наружу, может быть, потому что к старости я разучился плакать. Когда же я вновь приближался к девочке, то те же слезы уже выражали бесконечную радость и, наконец вырвавшись на свободу, стекали по моим щекам. Так повторялось почти всю ночь, пока еще затемно, измученный виденным и без сил, я окончательно не проснулся и лежа на спине не стал бессмысленно смотреть вверх. Может, меня вновь охватил сон, может, в голове у меня начало мутиться, но потолок надо мной стал терять четкие очертания и через короткое время исчез совсем. Теперь я лежал под звездным небом и постепенно успокаивался; наконец нашлись те слова, которые выражали мое состояние:
– «Как же прекрасно, что в этом мире существуют звезды и… Мария! Значит, несмотря на мой возраст, в этой жизни еще есть смысл!»
Мелькнула мысль о том, что настанет ноябрь, Мария уедет и, может быть, мне уже никогда не суждено увидеть ее. В лучшем случае встреча возможна только весной, но до этого надо еще дожить.
– «А ведь октябрь обязательно закончится!» – подумал я, и мне стало холодно и одиноко.
И вдруг!.. Впоследствии, вспоминая ту ночь, я готов был поклясться, что небо вдруг исчезло – исчезло совсем. Там, где оно только что было, не стало ничего – ничего, о чем я мог бы сейчас здесь упомянуть. Мой взгляд теперь не упирался ни в небосвод, ни в звезды: я смотрел в бесконечность.
Я заглянул в начало времен, когда и самой Вселенной еще не было. Ужас стал охватывать все мое существо. Я понимал, что надо отвести взгляд в сторону и смотреть на то, что реально существует, например, стены комнаты, письменный стол, исписанный листок бумаги, лежащий на нем… Понимал – и не мог даже пошевелиться, настолько сознание мое было парализовано величием того, что я видел, и пониманием, насколько я и все мои проблемы ничтожны – ничтожно все… кроме любви. Через какое-то время я почувствовал, что что-то начало меняться: стали проявляться звезды, а вместе с ними, пересекая все небо с запада на восток, появились глаза… Марии. Ее взгляд выражал бесконечную любовь! Я снова осознал, что жив. Каждый из нас удивленно смотрел другому в глаза, без слов спрашивая:
«Почему я здесь и как это возможно? Мы есть или нас нет?»
Начинало светать. Взгляд Марии обратился на восток, и, как только блеснул первый луч Солнца, глаза ее в последний раз посмотрели на меня. Через мгновение исчезли и глаза, и звезды. Только я остался по-прежнему лежать, глядя на светлеющее небо.
Да, я понял, что влюбился – влюбился первый раз в своей жизни и, вспоминая взгляд Марии, радовался, что она была влюблена в старика, хотя и осознавал, что все это лишь видение или сон. Сколько я ни напрягал голову, но осознать, что значит любовь в понимании двенадцатилетней девочки, так и не смог. Да и важно ли для меня было это? Наверное, нет. Главное – любил я!
Еще долго лежал я с открытыми глазами, не видя перед собой ничего; взгляд был обращен внутрь меня – туда, где была душа. Лежал и думал о вечном: о любви мужчины и женщины. Наша с Марией любовь была любовью старика, которому уже не нужны были другие отношения, кроме духовных, и любовью девочки, у которой еще не проснулся материнский инстинкт – и проснется совсем не скоро – и которая, если уже сейчас и осознает себя женщиной, то только на подсознательном уровне, идущем из начала времен, когда Всевышний, создавая Женщину, вложил в нее это понимание.
Я прожил жизнь, считая, как и люди, окружавшие меня, что близость мужчины и женщины – часть истинной любви, а может, и сама суть любви, ее вершина, предполагающая слияние двух тел в одно целое, и думая, что так устроено Богом: на то, мол, и даден человеку Великий инстинкт продолжения рода и великое предназначение оставить жизнь после себя…
В памяти всплыли мои рассуждения о любви, когда я был еще подростком. Кое-кто из мальчишек уже начал хвастаться тем, что познал женскую любовь, я же считал любовь чем-то святым и возвышенным, и, как я считал, нельзя было унизить это чувство близостью. Мальчишки смеялись надо мной, считали меня чудаком, и я перестал вслух говорить об этом. Позже я не стал рассуждать на эту тему и, став взрослым, жил как все: встречал кого-то, влюблялся, расставался, и все повторялось вновь. И каждый раз с возникновением отношений любовь постепенно уходила!
Сейчас, когда я уже старик, во мне возникают те же мысли, что и в отрочестве, о том, что любви нужна только любовь – такой ее создал Всевышний, а для выполнения великого замысла Божьего: заселить Землю и продолжать род человеческий, Он привлек Дьявола.
«Может быть, на самом деле устами младенца гласила истина?» – подумал я, вспоминая свои размышления тогда, еще в начале своего жизненного пути.
Окончательно запутавшись, я понял главное: отныне смысл моей жизни был в том, чтобы ежедневно видеть Марию. Я стал часто гулять по поселку и обязательно заходил к детской площадке и какое-то время сидел на скамейке, краем глаза наблюдая за Марией. Иногда мы случайно встречались на улице, и она обязательно останавливалась, слезала с велосипеда, и мы долго разговаривали.
Октябрь был уже на исходе, приближался ноябрь, и на выходные дни детей приезжало все меньше. Мария перестала ходить на детскую площадку и с дороги звала меня погулять. Я с плохо скрываемой радостью выходил за калитку, и мы бродили по улочкам поселка, разговаривали. Моя жизнь снова, как и много лет назад, приобрела смысл – смысл, который заключался в самой жизни. Я вновь ощущал, что живу полноценной жизнью. Иногда набегала легкая грусть от понимания того, что холода неизбежно наступят и вернется одиночество. Я гнал от себя эти мысли.
На окраине поселка среди ив и камышей прятался красивый прудик, когда-то предназначенный для купания, сейчас же настолько заросший, что напоминал омут на известной картине Васнецова. Гуляя, мы иногда доходили до этого места, садились на скамеечку, неизвестно, когда и как появившуюся здесь, и молча любовались красивым видом, думая каждый о своем. Иногда Мария садилась у самой воды, обхватив колени, и напоминала ту самую Аленушку. Она могла так долго сидеть и молчать, глядя на воду. Я смотрел на нее и любовался потрясающей женственностью этого юного создания.
Неожиданно, выйдя из оцепенения, она начинала говорить. У нее было множество вопросов и многие из них были о взаимоотношении женщин и мужчин. Отвечая, мне приходилось тщательно подбирать слова, делая длинные паузы, чтобы сохранить ее ощущение мира, как прекрасного, чистого и ждущего именно ее. Раскрыв широко глаза, она терпеливо ждала, когда я продолжу говорить, и, казалось, впитывала в себя каждое мое слово.
Как-то, сидя рядом со мной, Мария спросила:
– А что такое любовь?
Я долго подбирал слова и, когда уже хотел начать говорить, повернул голову и посмотрел на Марию. Ее глаза были рядом и выражали полное доверие. В мою молодость это означало неизбежный поцелуй. Время остановилось для меня, и не могу сказать, сколько времени мы смотрели глаза в глаза. Наконец Мария положила голову на мое плечо и закрыла глаза. Уснула! Губы ее слегка шевелились, на лице угадывалась чуть уловимая улыбка. Очевидно, ей снилось что-то очень хорошее. Мне стало ясно, что вопрос она задала уже во сне, хотя глаза ее и были еще открыты. Я поцеловал ее в щеку и затем сидел, не шевелясь, боясь прервать детские грезы.
Неожиданно на мое плечо легла мужская рука. Я внутренне напрягся и, повернув голову, увидел отца Марии. Рядом с ним стояла ее мама. Они улыбались, и я облегченно вздохнул. Мы не были знакомы, хотя я не раз собирался зайти к ним домой, но все откладывал, опасаясь, что меня могут неправильно понять.
– Спасибо, – услышал я шепот ее мамы. – Благодаря общению с вами, в последнее время Маша очень изменилась: повзрослела, отвечая, стала тщательно подбирать слова, много читать и не задает глупых вопросов.
Они разбудили дочь и пошли обратно в поселок. Мария шла с полузакрытыми глазами, продолжая спать на ходу. Я еще долго оставался у пруда. Мне не хотелось возвращаться к себе. Избушка казалась мне пустой и холодной, и у меня не было душевных сил заполнить ее собой и своими мыслями, как раньше, и вдохнуть в нее жизнь.
Как ни гнал я от себя мысли о том, что дачный сезон закончится, этот день настал.
В то утро на ветках деревьев и на еще не опавших листьях появилась изморозь. Прилетели первые снегири. Наступало время, отличающееся своей тихой и задумчивой красотой.
Когда часы уже показывали больше десяти (в это время она обычно приходила звать меня на прогулку), я пошел к их дому. На калитке висел замок; окна были закрыты ставнями, на участке не было ни веревок для белья, ни мячиков, обычно разбросанных то тут, то там. Мне стало ясно, что все они уехали еще рано утром. Я вспомнил, что вчера, когда мы расставались, Мария обняла меня, и мы долго стояли молча. Затем также молча она повернулась и ушла.
«Так и не решилась сказать, что они уезжают, пожалела старика. Эх, милая моя девочка, знала бы ты, что оказаться, как сейчас, у закрытых ворот гораздо тяжелее, чем заранее знать, что ты уезжаешь!»
«Увидимся ли, Мария?..»
В конце ноября в поселок вместе с тремя грузовыми машинами приехал ее отец. Грузили все, и стало ясно, что дачу продали. Каждый день приходил я к закрытой калитке, смотрел на брошенные старые качели и вспоминал счастливые для меня дни. Через неделю появились новые хозяева. Я попросил отдать мне качели, на что они сразу же согласились.
Теперь я часто сижу на качелях на полянке около своей избушки, смотрю на небо, на серые облака, качающиеся мне в такт, и размышляю о том, что все-таки судьба, хотя и на склоне лет, но дала мне то, без чего большинство проживает всю жизнь – ЛЮБОВЬ! И я благодарен ей за это!
«ЛЮБОВЬ? Никто и никогда не сможет определить, что это такое, ведь нет и не может быть единого понимания этого чувства: у каждого свое понимание любви, потому и возникает счастье, когда…
Больше я Марию не встречал».
Семен Степанович замолчал, поднял взгляд к небу и так и стоял, слегка улыбаясь счастливой улыбкой. Вид его вызывал у меня двоякое чувство: я понимал человека, которому посчастливилось наконец-то встретить настоящую любовь, которую он ждал всю жизнь, но и мысли о безумии сами напрашивались. Хо-т-я-я… Что, как не безумие, и есть эта самая Любовь?
Костер давно погас, и только редкие искры срывались с еще тлевших углей и уносились к звездам, куда, мечтая по ночам, любил обращать свой взор сам рассказчик. Мы еще долго сидели у потухшего костра, не в силах вот так сразу постичь глубину чувств нашего друга, потрясенные душевными силами, таящимися в этом человеке, несмотря на старость.
Я привел его рассказ так, как мне удалось запомнить.
Прошло время с той встречи у костра, и как-то в один из ноябрьских дней я стоял на полянке возле своего домика и ждал появления белки, которая каждый день с рассветом пробегала от столба к столбу по проводам, тянувшимся в сторону пруда. Я не знал, куда и зачем она с таким постоянством направлялась, но вечером, когда начинало смеркаться, белка возвращалась обратно в сторону леса, и было понятно, что там ее дом.
Ждал я недолго. В этот раз белка остановилась около столба, что стоял на обочине дороги возле перекрестка четырех поселковых дорог, и замерла. Было очевидно, что она чего-то ждет. Вскоре с другой стороны по проводу, идущему вдоль бокового проезда к столбу, прибежал самец белки. Встретившись, они долго стояли нос к носу. Наконец белка развернулась и, пробежав немного назад, юркнула в густые еловые ветки. Самец, постояв немного, глядя ей вслед, развернулся и побежал обратно туда, откуда и пришел. Тут же из еловых зарослей выскочила самка и бросилась за ним. Я с удивлением продолжал наблюдать, ожидая продолжения этого пока еще неудачного свидания. Не успел я выкурить сигарету, как передо мной предстала следующая картина: обратно от леса самец, оглядываясь назад и, казалось, нехотя, возвращался к месту свидания, а за ним внимательно наблюдая, похоже, чтобы тот куда-нибудь не увильнул, шла та самая самка. Так парочка дошла до еловых зарослей и скрылась в них. Крайне удивленный, я продолжал смотреть на еловые заросли.
«Сейчас уже осень, и брачный период у белок давно закончился! – попытался осознать я то, что увидел. – Так это не великий инстинкт продолжения рода, благодаря которому в этом мире, сменяя поколение за поколением, жизнь непрерывно продолжается! Тогда что же? Неужели любовь? У животных? Не может быть!.. Впрочем, а почему нет?..»
Запутавшись, я перестал думать о беличьей паре и закурил еще одну сигарету.
Впрочем, это другая история и об этом я расскажу как-нибудь в следующий раз.