Глава первая
Я открываю глаза. Черепица холодит босые ноги. Опускаю взгляд – и тут же начинает кружиться голова. Судорожно вдыхаю холодный воздух.
В небе мерцают звезды, а внизу, посреди квадратного дворика, возвышается бронзовый памятник полковнику Веллингфорду. До меня постепенно доходит, где я, – на крыше общежития Смит-Холл. Как я сюда попал? По лестнице поднялся? Как вообще сюда попадают? Ничего не помню… Паршиво, ведь надо как-то спускаться, и хорошо бы не убиться по пути.
Меня трясет. Усилием воли заставляю себя успокоиться, дышу медленнее. В абсолютной ночной тишине кажется, что моя возня и даже каждый вздох порождают эхо. Над головой темнеют ветви деревьев. От шороха листьев я вздрагиваю и вдруг на чем-то поскальзываюсь. Оказывается, здесь растет мох.
Пытаюсь удержать равновесие, но ноги не слушаются. Взмахнув руками, падаю на холодную черепицу. В ладонь вонзается острый край медного водостока, но боли почти нет. Быстро нашариваю ногами опору – небольшой пластиковый треугольник, такие ставят на крышах, чтобы снег не падал людям на головы большими сугробами. Вроде не сползаю. От облегчения хочется рассмеяться. Но наверх точно не залезть – слишком уж сильно меня трясет, да и пальцы на холоде онемели. От прилива адреналина гудит в голове.
– Помогите, – чуть слышно шепчу я, и тут же в горле начинает клокотать истерический смех. Прикусываю щеку, чтобы его подавить. Нет, никаких криков о помощи! Нельзя никого звать, иначе напрасны все мои попытки казаться нормальным, а я ведь так усердно над этим работал. Только дети ходят во сне, а для всех остальных слишком уж это нелепо, слишком странно.
В темноте плохо видно, но здесь точно должны быть еще такие штуки для снега, хотя на мой вес они явно не рассчитаны. Решаю подобраться к ближайшему окну и попробовать в него влезть.
Медленно нашариваю ногой ближайший пластиковый треугольничек, тянусь к нему, извиваясь, словно червяк. Неровная, местами сколотая черепица царапает голый живот. Первая зацепка, еще одна – чуть ниже, потом вбок, и я у края. Вот и все, лезть больше некуда – окна слишком далеко. Тяжело дышу. Ладно, будет стыдно, конечно, но от стыда еще никто не умирал.
Пару раз глубоко вдохнув ледяной воздух, кричу:
– Эй! Эгей! Помогите!
Мой голос уносится в ночь. Где-то вдалеке на шоссе приглушенно гудят машины. В общежитии, кажется, меня никто не слышит.
– ЭГЕЙ! – теперь я уже ору что есть мочи. Даже в горле запершило. – Помогите!
Где-то внизу загорается свет, слышно, как открывается окно, и заспанный голос спрашивает:
– Кто здесь?
На мгновение голос кажется знакомым, похожим на голос одной девчонки. Мертвой девчонки.
Свешиваю голову вниз и выдаю самую смущенную свою улыбку. Только бы не испугать.
– Я тут, на крыше.
– Боже мой! – все же пугается Жюстина Мур.
В окне рядом с ней появляется Уиллоу Дэвис:
– Сейчас позову коменданта.
Прижавшись щекой к холодному шиферу, пытаюсь успокоиться. Все будет хорошо, на мне нет проклятия. Еще чуть-чуть продержаться, и порядок.
Из общежития выбегают ученики. Внизу собирается целая толпа.
– Прыгай! Ну же! – кричит какой-то придурок.
– Мистер Шарп? – это уже Уортон. – Немедленно спускайтесь, мистер Шарп!
Седые волосы торчат в разные стороны, словно его током шарахнуло. Халат надет наизнанку, пояс волочится по земле. Редкий шанс выпал всей школе – полюбоваться на белые трусы завуча. Но на мне-то вообще ничего, кроме трусов, нет. По сравнению со мной вид у него вполне приличный.
– Кассель! – кричит мисс Нойз. – Только не прыгайте! Понимаю, порой приходится туго…
И замолкает, не зная, что бы еще добавить. Задумалась, наверное, на самом ли деле мне приходится туго: на оценки никогда не жаловался, с остальными в ладах.
Я смотрю вниз. То тут, то там щелкают камеры мобильников. Девятиклассники свешиваются из окон соседнего Стронг-Хауса, старшеклассники в пижамах и халатах толпятся на газоне. Конечно, черта с два их сейчас загонишь обратно.
Ухмыляюсь во весь рот и тихо говорю сам себе:
– Сейчас вылетит птичка.
– Спускайтесь немедленно, мистер Шарп! Я вас предупреждаю! – опять кричит завуч.
– Мисс Нойз, я в порядке. Не знаю, как сюда попал. Ходил во сне, наверное.
Мне снилась белая кошка. Уселась на грудь, часто дышала, словно хотела весь воздух из легких вытянуть, а потом раз – и откусила язык. И не больно совсем, только невероятно страшно. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Мой мокрый красный язык мышью извивался у нее в зубах. Вернуть его во что бы то ни стало! Я вскочил с кровати и прыгнул на зверюгу, но не тут-то было: слишком уж шустрая и тощая. Погнался за ней. А потом очнулся на крыше.
Вдалеке завыла сирена, потом все ближе, ближе. Я уже не могу улыбаться – губы болят.
Пожарные ставят лестницу, снимают меня, выдают одеяло. Зубы так стучат, что ни на один вопрос толком ответить не получается. Как будто правда кошка язык откусила.
В кабинете завуча последний раз я был вместе с дедом, на зачислении. Помню, он пересыпал в карман мятные леденцы из хрустальной вазочки, когда Уортон отвернулся. Он все распинался, какой из меня получится превосходный ученик. А сама вазочка между тем нашла приют в другом кармане дедушкиного пальто.
Сижу в том же самом зеленом кожаном кресле, кутаюсь в одеяло, дергаю нитки из марлевой повязки на руке. Да уж, превосходный ученик.
– Ходили во сне?
Уортон стоит у книжных полок и задумчиво водит затянутой в перчатку рукой по истертым корешкам каких-то древних энциклопедий. Он уже успел нацепить коричневый твидовый костюм, но волосы по-прежнему торчат в разные стороны.
На столе красуется новая хрустальная вазочка с леденцами. Дешевка. В голове гудит. Вот бы это были не конфеты, а аспирин.
– Я раньше ходил во сне, но это было очень давно.
С детьми такое часто случается, особенно с мальчиками – в интернете вычитал, еще в тринадцать, после того раза, когда, посиневший от холода, проснулся на дороге. Странное было чувство, будто откуда-то вернулся, но откуда – не помню.
Лучи восходящего солнца золотят деревья за окном. Мисс Норткатт, директриса, пьет кофе. Глаза у нее опухшие и красные. Она так вцепилась в кружку с логотипом Веллингфорда, что кожа на перчатках натянулась.
– У вас, кажется, были проблемы с девушкой.
– Нет, вовсе нет.
После зимних каникул Одри меня бросила из-за моего поганого характера. А какие, спрашивается, могут быть проблемы с девушкой, если и девушки-то нет.
Директриса прокашливается:
– Поговаривают, вы принимаете ставки. Может, проблема в этом? Задолжали кому-то?
Опускаю глаза и пытаюсь сдержать улыбку. Да-да, у меня маленькая криминальная империя: всего лишь подделка документов и букмекерство, ничего больше. Я даже братцу Филипу отказал, когда тот предложил по-тихому снабжать учеников спиртным. А директрисе вроде плевать на наши развлечения. Слава богу, она не знает, что самые популярные ставки у нас на учителей – кто с кем спит. Она и Уортон, к примеру, – пара, на которую мои клиенты денег не жалеют. Хотя что между этими двумя может быть? Я качаю головой.
– Возможно, перепады настроения? – это уже завуч.
– Нет.
– Потеря аппетита? Бессонница?
Он что, справочник цитирует?
– Да, со сном у меня явно проблемы.
– Что вы имеете в виду? – директриса тут же напряглась.
– Да ничего! Я во сне ходил, понимаете? И прыгать не собирался. Если бы хотел покончить с собой – не полез на крышу, выбрал бы местечко повеселее. Да даже если с крыши – уж точно штаны бы не забыл надеть.
Мисс Норткатт возвращается к своему кофе. Кажется, пронесло.
– Наш юрист говорит, что пока доктор не даст заключение о вашем состоянии, в общежитии вам оставаться нельзя. Мы должны быть уверены, что подобное впредь не повторится. Страховка такого не покроет.
Ошарашенно молчу. Нет, я понимал, что разговор будет не из приятных – ну, отчитают, может быть, даже вкатают пару дисциплинарных, но не думал, что будут какие-то серьезные последствия.
– Но я же ничего плохого не делал.
Полнейшая, конечно, глупость. Неприятности не потому случаются, что ты их заслужил. Да и, честно говоря, грехов на моей совести немало.
– Мы связались с Филипом, он вас заберет, – подводит черту завуч и переглядывается с директрисой. Его рука непроизвольно тянется к шее – там на разноцветном шнурке наверняка висит амулет, хоть под рубашкой и не видно.
Ну понятно: думают, мастер надо мной поработал. Ведь почти ни для кого не секрет, что в свое время дедуля работал на семью Захаровых. У него вместо половины пальцев маленькие черные культи – мастер смерти, сразу видно. И про маму в газетах писали. Неудивительно, что Уортон и Норткатт готовы любые мои выкрутасы списать на проклятие. Я поднимаюсь:
– Не можете же вы меня отчислить за хождение во сне. Это наверняка противозаконно. Это дискриминация по…
И тут я замолкаю, а желудок на мгновение скручивает от нестерпимого холодного ужаса. Вдруг меня и вправду прокляли? Касался ли меня кто-нибудь? Нет, голыми руками никто, только в перчатках. А если незаметно?
– Мы пока ничего окончательно не решили.
Директриса роется в бумагах на столе, завуч наливает кофе.
– Я могу хотя бы посещать занятия?
Не хотелось бы, конечно, ночевать одному в пустом родительском доме, а тем более – вламываться к кому-нибудь из братцев, но что поделать. Все что угодно, лишь бы жизнь моя шла как идет.
– Отправляйтесь в комнату и соберите вещи. Будем считать, что вы на больничном.
– Но только пока я не предоставлю медицинское заключение?
Молчат. Потоптавшись возле кресла и так и не дождавшись ответа, я выхожу в коридор.
Можете мне особо не сочувствовать, потому что на самом деле я убийца – в четырнадцать лет убил одну девчонку. Лила была моим лучшим другом, я ее любил и убил все равно. Мало что помню, все как в тумане. Когда Филип и Баррон нашли меня, я стоял над телом и криво улыбался, руки по локоть в крови. Отчетливо помню лишь, как смотрел на Лилу и радовался, будто мне что-то удачно сошло с рук. И еще голова кружилась.
Об этом никто не знает, кроме моей семьи. Ну и меня, конечно же.
Но таким я быть не хочу. Поэтому в Веллингфорде прикидываюсь и вру изо всех сил, а постоянно притворяться очень трудно. Никогда, к примеру, я не слушаю музыку, которая мне нравится, только ту, которая должна нравиться. И девушку бывшую пытался убедить, что я – вовсе не я, а тот, кем она меня хочет видеть. В компаниях я обычно держусь особняком и вычисляю, как бы всех половчее рассмешить. Только это у меня и выходит хорошо – врать и прикидываться.
Говорю же, грехов на моей совести немало.
Шлепаю босыми ногами обратно к общежитию через залитый солнцем двор, все еще кутаясь в колючее одеяло. При моем появлении сосед по комнате удивленно вздрагивает. Он как раз галстук завязывал. Рубашка вся мятая.
– Я в порядке, если тебе вдруг интересно, – бросаю устало.
Сэм помешан на научной фантастике и ужастиках, поэтому вся комната у нас увешана мрачными плакатами и резиновыми масками лупоглазых пришельцев. Родители надеются запихнуть сына в Массачусетский технологический институт, а потом пристроить в какую-нибудь фармацевтическую контору покруче. Сэму такая перспектива не очень нравится, но они об этом и не подозревают. Даром что он здоровый как медведь и только про кровищу и болтает – отстаивать свою точку зрения не умеет совсем. Мы вроде как друзья. Во всяком случае, мне приятно так думать. Компании у нас разные, и «дружить» поэтому легче.
– На самом деле я… Да какая разница. Умирать пока не планирую.
Сэм с улыбкой натягивает форменные веллингфордовские перчатки.
– Хорошо, что ты голым не спишь.
Фыркнув, падаю на койку. Жалобно скрипят пружины. На подушке свеженький конверт с шифром: это какой-то девятиклассник ставит пятьдесят баксов на победу Виктории Кварони в конкурсе талантов. Шансы ничтожные. Кстати, пока меня нет, кто будет вести дела и выплачивать выигрыши?
– Ты точно в порядке? – интересуется Сэм, легонько пиная ножку кровати.
Киваю. Надо бы рассказать о своем отъезде. Счастливчик, скоро вся комната будет в его распоряжении. Но что-то пока не хочется окончательно расставаться с призрачными остатками нормальности.
– Устал просто.
Нацепив рюкзак, Сэм хватается за ручку двери.
– Пока, шизик.
Машу в ответ перевязанной рукой, и тут меня осеняет.
– Эй, постой-ка.
Сэм оборачивается.
– Я тут подумал… Если придется уехать, ставки принимать сможешь?
Не надо бы его просить. Мало того что пришлось признаться, что практически отчислили, так еще буду в долгу. Но уж очень хорошо у меня тут все устроено, бросать – не дело.
Сэм задумался.
– Да ладно, забудь. Считай, что ничего…
– А мне доля полагается?
– Двадцать пять процентов. Ровно четверть. Но тогда будешь не только деньги собирать.
– Пойдет, – он медленно кивает.
– Ну и чу2дно, в тебе я уверен на все сто.
– Лестью ты чего хочешь добьешься. Только с крыши она слезть не поможет.
– Ну-ну.
Со вздохом сползаю с кровати и достаю из комода чистые форменные брюки. Черная ткань ужасно колется.
– А чего это ты вдруг уезжаешь? Не отчисляют ведь?
Отворачиваюсь, натягивая штаны, но голос подделать трудно:
– Нет. Вообще-то, не знаю. Давай-ка расскажу, что делать.
– Ну и?
– Возьми записную книжку. Там имена, цифры – короче, все. Заноси туда ставки.
Влезаю на стул, чтобы добраться до верхней полки шкафа. Там наверху, за дверцей, прилеплен скотчем блокнот. Отдираю. А вот и еще один, с десятого класса. Тогда мои дела как раз пошли в гору, пришлось начать все записывать. А раньше работал по памяти. Отличная у меня память на самом деле, хоть и не фотографическая.
– Вот.
– Пожалуй, справлюсь.
Сэм ухмыляется. Он явно удивлен тем, что у меня тут тайник. Потом листает записную книжку. Там все ставки с начала одиннадцатого класса, все расчеты. Что будет с мышью из Стэнтон-Холла: зашибет ее колотушкой Кевин Браун, или сработает мышеловка профессора Мильтона, или ее поймает Чайават Тервейл (гуманно, на листик салата). Ставят все больше на колотушку. Кто получит главную роль в «Пиппине»: Аманда, Шэрон или Кортни, не перехватит ли роль новенькая из массовки. В итоге победила Кортни, они до сих пор репетируют. Сколько раз в неделю нас будут пичкать в столовой «ореховым печеньем» без орехов.
Настоящие букмекеры, чтобы заработать, сразу вычитают свой процент из суммы ставки. Ну, к примеру, кто-нибудь ставит пять долларов, а из них пятьдесят центов уже идут букмекеру. Поэтому ему все равно, кто выиграл, лишь бы расчеты сходились и неудачных ставок хватало на выплаты победителям. Я не всегда так работаю. В Веллингфорде вечно ставят на всякую ерунду, иногда совершенно невозможную, – денег-то у учеников куры не клюют. Так что я временами работаю по всем правилам, как в конторе, а временами ничего не высчитываю и просто надеюсь прикарманить денежки. Пожалуй, я тоже в своем роде азартный игрок. Ну да, так оно и есть.
– И не забудь, только наличные. Никаких кредиток или часов.
Сэм закатывает глаза.
– Они что думают, у тебя тут касса с терминалом для банковских карт?
– Да нет, обычно просят взять карточку и купить что-нибудь в счет долга. Не бери. Получится, ты ее украл. А им того и надо – родителям мозги запудрить.
Сэм медлит, но в конце концов соглашается.
– Ну и лады. На столе новый конверт. Не забудь все записать.
Я к нему излишне цепляюсь, но нельзя же прямо сказать, что мне позарез нужны деньги. В Веллингфорде беднякам не место. Я тут единственный одиннадцатиклассник без машины, например.
Забираю блокнот, лезу обратно на стул, чтоб приклеить его на место, и тут раздается громкий стук, от которого я чуть не падаю. Дверь распахивается, входит наш комендант Валерио. И замирает как вкопанный, словно я в петлю лезу у него на глазах. Спрыгиваю со стула.
– Я тут как раз…
– Спасибо, что сумку достал, – приходит на помощь Сэм.
– Сэмюэль Ю, для завтрака поздновато, а вот занятия уже начались.
– Ставлю пять баксов – вы правы, – выпаливает сосед и по-идиотски мне ухмыляется.
При желании я мог бы легко обвести его вокруг пальца. Вот именно так – попросил бы о помощи, предложил долю и обобрал как липку. Мог бы, но не буду. Нет, правда не буду.
Дверь за Сэмом захлопывается, Валерио поворачивается ко мне:
– Ваш брат сможет подъехать только завтра утром. Так что отправляйтесь пока на уроки. А где вы сегодня будете ночевать, мы еще не решили.
– Можете к кровати меня привязать.
Ему, судя по всему, совсем не смешно.
Еще в детстве мама рассказала мне про проклятия и мастеров и научила мошенничать. Она сама мастер, поэтому легко всего добивается, а мошенничает, чтобы это сошло ей с рук. Я не умею, как она, заставить полюбить или возненавидеть, или, как Филип, обратить силу удара против нападающего, или, как Баррон, забрать чью-то удачу. А вот обманывать я научился отлично.
С проклятиями не сложилось, зато обдурю хоть кого. Простачка, которого я наметил в жертву, нужно хорошо изучить (тоже мамина наука), знать его лучше, чем он сам себя знает. Только так и можно кого-нибудь нагреть, с магией или без.
Сначала втираешься в доверие, очаровываешь. Жертва должна считать себя намного умнее. А потом предлагаешь ставку. Еще лучше, если предложит твой партнер. Но простачок сперва обязательно что-то получает. Мы это называем «приманка». Деньги уже есть, можно в любой момент развернуться и уйти, и он расслабляется. Тогда ставки повышаются. Сильно повышаются. У мамы всегда выходит гладко – мастер эмоций кого угодно заставит себе доверять. Но и ей нужно тщательно следовать схеме, чтобы позже, по зрелом размышлении, ее не вычислили. В конце срываешь куш и делаешь ноги.
Хороший мошенник должен быть умнее всех, не упустить ни одной мелочи и твердо верить, что все сойдет с рук. Только тогда он и вправду хороший мошенник.
Обманывать людей при каждом удобном случае, конечно же, плохо. Увы, я не всегда могу сдержаться. Зато, в отличие от мамочки, хотя бы самому себе не вру.