Недотрога

Сергей Игнатьевич стоял в коридоре и курил. Из квартиры напротив доносились звонкие возбуждённые голоса, ухала басами музыка. На площадку из-за двери то и дело выглядывала блестящая лысая голова хозяина. Он сонно осматривался и торопливо закрывал дверь. В его четырехкомнатном чертоге намечалась вечеринка, попасть на которую можно было только по специальному приглашению. Состав тщательно выверялся, каждому участнику в отдельности высылали сообщение по электронной почте, но всё равно новенькие (а их всегда было мало) путались, стеснялись, и встречать их иногда приходилось в подъезде. Строго-настрого хозяин запрещал стучаться – не дай бог куда-нибудь не туда постучишь.

Хозяина большой квартиры Сергей Игнатьевич знал хорошо. Они были старыми «заклятыми друзьями» и в обычный день норовили уколоть друг друга. Но каждый четверг худощавый лысый господин становился задумчивым, и говорить или спорить с ним не было никакого толка. У многих вызывало недоумение, почему он устраивал вечеринки по четвергам, ведь в пятницу было бы гораздо удобнее, на что мужчина, лукаво блеснув глазами, отвечал: «Пятница – время для семьи». Сергея Игнатьевича всякий раз коробило, когда эти слова приходили к нему на память, но обитатели соседней квартиры находили этот ответ удивительно остроумным и точным.

Из лифта вывалила возбуждённая компания: два раскрасневшихся молодца и одна девица в обтягивающих штанах и лакированных ботинках на массивной резиновой платформе. Выглядели они уж очень молодо, говорили громко, нервно хихикали. «Мои клиенты пожаловали, – грустно подумал Сергей Игнатьевич, – таких никуда не примут». Молодые подошли к двери и замешкали.

– Вам сюда, друзья мои, – вкрадчиво заговорил Сергей Игнатьевич, указывая на небольшую золоченую табличку «Клуб анонимных сексоголиков» над его звонком.

Молодые люди вытянулись по струнке и тупо уставились на знак, пытаясь в полумраке прочесть, что там написано.

– Н-нет, – неуверенно заговорила девушка, смущенно улыбаясь одной половиной лица. – Кажется, нам в соседнюю дверь.

– Никто вас туда не пустит, – уверенно ответил мужчина, глядя в пол, – не тратьте время.

На секунду из-за заветной двери показалась лысая голова и тут же исчезла.

– А можно… – не успела начать девушка и робко шагнула вперёд.

– Только не стучите, хуже будет.

– Может, не надо, Тань? – засомневался один из её кавалеров. Голос у него был неестественно высокий, и он несколько раз кашлянул, энергично массируя шею.

Но Татьяна не вняла его совету и осторожно постучала. Дверь распахнулась так быстро, что она даже не успела опустить руки:

– Кому тут уши оборвать? – зашипела лысая голова, выглядывая в приоткрытую дверь. – Ну-ка пшли отсюда, школота. Не по возрасту праздник.

– Но, – засуетилась Танечка.

– Цыц, мелюзга! – хищно улыбнулся мужчина. – Быстро по домам, я сказал, а то мамка заругает.

Громыхнул на площадке лифт. Молодые люди вытянули шеи, к ним по коридору плыла пара. Она на каблуках, в вечернем макияже, в коротком летнем платье с цветами, идет, как по струнке. Он – аполлон: высокий брюнет, слепленный лучшей рукой художника возрождения, в прямых джинсах и клетчатой рубахе, с расстегнутыми верхними пуговицами. Молодежь невольно расступилась, лысый осклабился, плавно поклонился и отступил вглубь квартиры, будто его затянула туда неведомая сила.

– Как я и говорил, не примут, – сказал Сергей Игнатьевич, разминая в руках сигарету.

Ребята растерянно молчали.

– Вы туда по какой надобности намылились? Пошутить хотели?

– Поучаствовать, – промямлила Таня.

– Неправда.

– Мне нужно статью о них написать. В понедельник сдавать, а материала нет.

– И какой, прости господи, редактор тебя на это подписал?

– Не редактор, научрук, – не поднимая глаз, отозвалась девушка. – Репортаж нужен.

– А кавалергарды твои тоже из кружка юных журналистов?

– Нет, это мои одноклассники.

– Круто, однако, – он строго посмотрел на парней. – Вы её отговорить не пробовали?

– Нам тоже было интересно, – осторожно ответил один.

– Ладно, нечего на пороге стоять. Проходите, – он открыл перед ними дверь.

Ребята переглянулись и неуверенно прошли внутрь.

– Если честно, я вообще не понимаю, почему вы решили, что можете туда попасть? Если вы узнали адрес, наверное, что-то должны были о распорядке слышать, а? – начал Сергей Игнатьевич, проходя за ними. – Присаживайтесь вот на стулья.

Квартира, в которой располагался клуб анонимных сексоголиков, давным-давно перестала быть жилой. Когда-то она была двухкомнатной, но внутренние стены снесли, чтобы освободить пространство. Осталась только декоративная перегородка между залом и кухней, в ней сделали большую арку. В квартире не было ни одной кровати, и с первого взгляда непонятно, ночует здесь кто-нибудь или нет. Атмосфера казалась холодной, в углу, напротив стеклянной балконной двери, сгрудились простенькие офисные стулья. По всему видно, что здесь проходили лекции и большие собрания. У стен стояли стенды с раздаточным материалом, яркими брошюрами и плакатами, с которых на зрителя пристально вглядывались улыбающиеся американские лица. Стены были выкрашены в ровный белый цвет. На одной стене висел тяжелый дубовый крест.

– Пока я не заселился, эту квартиру снимала какая-то протестантская община, – пояснил хозяин, предугадывая вопрос Татьяны. – Куртки повесьте на вешалку, и давайте знакомиться. Меня зовут Сергей.

– Михаил, – робко отозвался высокий молодой человек, снимавший пуховик. Толстая куртка скрывала тщедушное тело. Разоблачившись, он показался Сергею Игнатьевичу непропорционально длинным, с тонкими сухими руками и костлявыми пальцами. «Такого точно нельзя брать в охранники – ветром сдует», – подумал Сергей Игнатьевич.

– Антон, – отозвался другой юноша. Он уступал своему товарищу в росте, но был заметно дороднее.

Молодые люди были одеты как на подбор в широкие джинсы со множеством карманов и шерстяные свитеры на молнии. У Миши из-под ворота выглядывала чёрная футболка. С первого взгляда было ясно, что молодые люди не представляли, куда пригласила их одноклассница. Теперь, когда она выпустила из-под вязаного берета свои светло-каштановые кудри с рыжим отливом, ее лицо показалось Сергею Игнатьевичу красивым.

Хозяин посмотрел на них, поджав губы, и тяжело вздохнул:

– Да уж.

– Вы можете нас туда провести? – спросила Таня, присаживаясь за стол. Теперь, когда мысли, наконец, пришли в порядок, она смогла как следует рассмотреть хозяина странной квартиры. На вид ему было уже за пятьдесят, это был крепкий мужчина, с едва наметившимся пивным животом. Одет он был небрежно, в бледно-голубой рубашке с потертыми рукавами. В бежевых брюках, туго перетянутых на поясе широким коричневым ремнем. Острижен коротко, но на макушке жиденькие волосы все равно торчали. Хозяин носил усы a la Якубович, на которых с левой стороны заметно проступила седина.

– Что это еще за просьбы такие? – возмутился Сергей Игнатьевич. – Даже если бы мог, ни за какие коврижки не стал бы. Радуйтесь, что вы туда не попали.

– Мы же не развлекаться шли: по делу.

– Это тебе так только кажется, – строго посмотрел на неё хозяин. – Одна мысль пойти туда выдает тебя с потрохами.

– Ох, да думайте вы, что хотите, – отвернулась девушка. – Я шла за материалом.

– Очень убедительно звучит. В общем, так, ребят, – он посмотрел поочередно на своих гостей. – Можете не тратить время. Туда, – он указал на дверь, – ходят только семейные пары, и конспирация у них мама не горюй. Абы кого не пропустят.

– Нам сказали, что на входе можно заплатить, – попытался объясниться Антон.

– Вас обманули. Лет, может, десять назад, да, такое было возможно. Но тогда чёрт-те что творилось, не для благопристойной публики. Нормальный, – он показал пальцами кавычки, – человек на такое никогда не согласится. Мало ли кто может на входе заплатить и пройти. А эти друзья не дураки, они партнёров в подворотнях не ищут и, прежде чем допустить новичка к телу, так сказать, обстоятельно с ним знакомятся. Сначала нужно получить особую рекомендацию от кого-нибудь из постоянных членов тусовки, а потом одобрение хозяина. И вот только тогда вам позволят войти, – он помолчал несколько секунд, глядя исподлобья на гостей, и продолжил. – Хотя вас, конечно, никто туда не пустит. Не только потому что у вас денег нет, это видно, но и потому что вы не женаты. А это – ключевой фактор подобных вечеринок.

– Мы слышали, что не обязательно.

– Вам следует сменить информатора, – обратился Сергей Игнатьевич к Антону. – То о чем вы слышали, скорее всего, в провинции не найти. Если вы искали какую-нибудь kinki-вечеринку, вам не сюда. У нас, к счастью, этого ещё нет. Да и кто сдаст под такие забавы помещение?

– Ну, снимают же как-то в провинции порно, находят квартиры.

– А для этого ничего кроме мобильного телефона не нужно. К тому же одно дело снять квартиру, совсем другое – большое помещение. В Москве, например, для этих целей снимают кинозалы. А у нас только один частный кинотеатр, и тот дорожит репутацией серьезного заведения, который посещают в основном знатоки. А ночные клубы – случись где такая вечеринка, всё, считай, можно закрывать. Со следующего же дня его будут осаждать колхозники из окрестных деревень, кому в село интернет не провели.

– И всё-таки нам очень нужно туда попасть, – с нетерпением вступила в разговор Таня.

– Для чего?

– Я же говорила, написать материал.

– Почему именно о свингерах, ёшкин кот?! – повысил тон Сергей Игнатьевич.

– Потому что секс продает! – ответила Таня.

– Ты не знаешь, с чем имеешь дело, – нахмурился хозяин квартиры. – По-твоему, за той дверью клуб по интересам? Это не так. Они, конечно, навешают тебе лапши на уши, мол, хороший левак укрепляет брак, мол, они все такие открытые, свободные. Про доверие между супругами они тоже любят поговорить. Но это больные люди, наркоманы. Вот, – он достал брошюру. – Гляди! Те, кто хочет побороть в себе это влечение, используют те же термины, что и алкоголики. О себе они говорят: «я чист, например, две недели», и так далее.

– Но это интересно публике, это будут читать!

– Да что угодно будут читать, если хорошо напишешь! Хоть о спорте! Напиши большую обзорную статью, например, о советском хоккее. Знаешь, сколько у тебя будет читателей!

– Я ничего не понимаю в спорте.

– Можно подумать, вы в сексе что-нибудь понимаете.

Воцарилась долгая пауза. Сергей Игнатьевич смотрел на брошюру, которую только что бросил на стол. Таня нервно дергала ногой. Антон пытался чесать пальцы – из-за холодов руки высыхали, кожа стягивалась, и на кончиках пальцев создавалось неприятное ощущение. Михаил тупо уставился в стену и еле заметно покачивал головой.

– Все дело в том, что секс сложнее, чем кажется. Человек находит секс везде, потому что мозг, самая его древняя часть, расположена искать и находить его. Секс, опасность, еду. И рекламщики эксплуатируют это. Подумайте, пожалуйста, ребята, какой инстинкт притащил вас сегодня на эту вечеринку? Присмотритесь. Конечно, этот вид одержимости со стороны не так уж и страшен. Люди получают удовольствие, никто не в накладе. Но потом, когда под действием этой страсти рушится жизнь, они впадают в отчаяние и находят более жесткие средства в борьбе со стрессом. Ни у одной зависимости нет хеппи-энда. Даже обжорство губительно. А секс и подавно.

Сергей Игнатьевич откинулся на спинку стула, воздохнул и продолжил.

– Вот у меня был случай давным-давно. Один мальчишка влюбился до беспамятства в девчонку, которая уже не раз проходила лечение. В нашей стране сексоголизм заболеванием не считается, и все терапии, все попытки как-то с этим разобраться тонут под напором бабушкиных разговоров об экстрасенсах. Тем более в провинции. Тогда и общества анонимных сексоголиков не было, время от времени собирались несколько психологов, вчерашних студентов, кое-что вокруг молодежных отделов церкви происходило, но не более. В такой вот клуб однажды обратилась за помощью молодая девушка – Оля.

Мы привыкли работать с мужчинами и глядеть на мир их глазами. Непросто было даже думать о том, что возможна какая-то иная сексуальность, кроме мужской. Всё остальное мыслилось, как недостаток мужественности. А мужские истории были просты и понятны. Какой-нибудь смутьян во дворе с упоением рассказывал о своих победах. Мальчишки помладше подхватывали эту тему раньше положенного, начинали смотреть порнографию, и всё такое прочее. Позже, конечно, переключали внимание на девочек, но какой-нибудь робкий парниша стеснялся к девочкам подходить, а интерес из-за непрекращающейся болтовни усиливался. Позже, к совершеннолетию, всё, что связано с сексом, полностью будет определять его сознательную жизнь, доминировать, направлять. И если получится преодолеть застенчивость, мальчика накроет волна эйфории, он пустится во все тяжкие. Через какое-то время, он, скорее всего, женится, но остановиться уже не сможет. Будет постоянно юлить, изворачиваться, лгать, мучиться из-за чувства вины, стыда, но всё равно будет продолжать и продолжать, и продолжать. Если об изменах узнает семья, последует развод, раздел имущества, суды. Он потеряет возможность воспитывать детей, из-за чего уровень стресса подскочит до стратосферы, и всё пойдет по новой.

Но её история отличалась. Можно сказать, истории отличались. Мы были убеждены, что она не вполне честна, но в каждом её рассказе сквозила правда. И по крупицам мы эту правду выбирали, хотя ей не говорили. Было видно, врёт она из-за тяжести своего состояния. И лишний раз мы её не пытали допросами. В конце концов, мы ведь не полиция нравов, не инквизиция, не товарищеский суд. Мы пытались помочь каждому, кто сопротивлялся. Поддерживали без вопросов, как могли, как получалось.

Признаюсь, нам всем было тяжело с ней работать. Каждый имел собственные причины ходить в общество, и нередко сами «терапевты» нуждались в поддержке и помощи. Мужчинам было нелегко смотреть на женщин, а женщин почти не было. В глазах многих Оля была идеальной любовницей: отношений она не искала. Далеко не каждый мог видеть в ней товарища по несчастью, и она чувствовала, что никому не может доверять.

Несколько раз она срывалась, ходила нерегулярно, пропадала на несколько недель, объявлялась. Со временем ей становилось заметно хуже, она впала в депрессию, плакала на собраниях, молчала, не отвечала на вопросы или, наоборот, не давала никому другому высказаться.

Было что-то такое, что легко подчиняло её воле мужчин, какая-то особая гармония, которую нельзя было разъять на отдельные детали. Всё было хорошо: и вьющиеся каштановые волосы, которые она всегда забирала в хвост, и зеленые глаза, и белая кожа, тонкие алые губы, всегда что-то выражающие: то тень улыбки, то нервное напряжение, то злость. Она любила длинные серьги с зелеными камнями и темные блузы с низким воротом, приоткрывающие худенькие плечи, отчего шея казалась длиннее. Даже самые малейшие эмоциональные сдвиги в ее душе тут же отзывались румянцем на лице, а порой она так бледнела, что окружающие думали, будто в следующую секунду с ней приключится обморок. Её лицо было прекрасно, но ещё прекраснее было то, что оживляло и приводило все её в черты в движение. Она даже сердилась красиво.

Когда её дела пошли совсем плохо, один из психологов предложил пойти на радикальные меры. Она снимала маленькую однокомнатную квартиру в центре, недалеко от Пролётки, где обычно собиралась молодежь. Здесь же под боком были ночные клубы, театры и кино, фонтан – все те места, где она назначала свидания и заводила новые знакомства. Всё это нужно решительно переменить: и если нет возможности отправить девушку к родителям (она убежала из дома в старшей школе), надо, по крайней мере, сменить обстановку. Но её нельзя было оставлять одну.

Оле предложили на время поселиться в тихом месте у Нины Ивановны – пенсионерки, работавшей секретарем на кафедре психологии в пединституте. Муж её давно умер, дети жили далеко, и в квартире пустовала комната. Человеком она была уживчивым, в чужие дела нос совать не любила, нотаций никому не читала. В её дом никого привести не получится. К тому же Нина Ивановна кое-что понимала в жизни – ей можно было доверить девушку.

Всё свободное время Оли было расписано по минутам. Несколько раз в день ей рекомендовали звонить куратору, рассказывать обо всём: важном и неважном. Также ей не следовало выходить в свет без надобности, а уж если придётся, брать с собой за компанию товарищей из клуба. В третьих и четвертых, ей рекомендовали читать и заниматься спортом. Решили её измотать как следует: усталость сильнее любых желаний. Сперва нужно преодолеть кризис, а уж после смотреть по обстоятельствам. Мы понимали, что назойливое внимание посторонних едва ли может способствовать выздоровлению, но Оля сама попросила о помощи, и все вокруг жалели её.

Несчастье случилось, когда в одно утро она собралась в кино на ранний сеанс. Субботним утром никто не захотел за компанию разобраться, как приручить дракона. Но на том же самом сеансе случайно оказался Данила.

У них не было ничего общего. Она работала, а по вечерам ходила на пары в технологическую академию, изучала пищевое производство. Он заканчивал магистратуру экономического факультета и мечтал о собственном бизнесе. Она была яркой и незаурядной, а он – совершенно обычным. Она постоянно о чём-то переживала, а он постоянно над чем-нибудь шутил. Даже во внешности его не было ничего примечательного, одевался как всё, стригся под канадку, носил трехдневную щетину. Она ни за что бы не обратила на него внимания, а вот у него, напротив, совпали все обстоятельства. Он и в кино идти не хотел: планировал проводить младшего брата в зал, а сам бы отправился мучить продавцов в огромном компьютерном магазине.

С Олей они столкнулись у кассы и вместе попытались уступить друг другу дорогу, но одновременно сделали несколько неловких шагов в одну и ту же сторону. Она занервничала, чуть заметно покраснела и отвела взгляд, а он улыбнулся: ему ситуация показалась забавной. Невольно он залюбовался ею, а она тут же проскользнула мимо, наградив его на прощание слабым ароматом духов. Данил убедился, что она идёт на тот же фильм, и купил два билета.

Весь сеанс он крутил головой, пытаясь отыскать её в темноте, и размышлял, как бы ненавязчиво с ней заговорить. Вообще он был человеком находчивым, но внимание противоположного пола никогда не доставалось ему даром. У него были какие-то отношения на начальных курсах, но неожиданно для всех девушка его бросила. С тех пор он изредка бывал на свиданиях, но дальше неловких разговоров в кофейне дело не заходило.

За отпущенные прокатчиками полтора часа ничего путного в голову Данилу не пришло. Он выскочил в коридор во время финальной сцены, чтобы украдкой сфотографировать Олю, когда она будет выходить из зала. Но как назло телефон тормозил, и вместо снимка у него получилось короткое видео. Качество было ужасное, и из той секунды, когда она попала в кадр, ничего извлечь было нельзя. И всё же одним глазком он успел на неё взглянуть.

Тем же вечером он не мог найти себе места. Его терзало ощущение утраты. Мозг работал в усиленном режиме: нужно было найти способ увидеться ещё раз. Но как? Ждать у кинотеатра бесполезно. Он сам ходил в кино раз в полгода, вероятность встретить её там была крайне мала. К тому же кинотеатров в городе много, и очень может быть, что в следующий раз она предпочтет другой.

Он попробовал найти её в контакте, но извлечь из секундной видеозаписи достаточно чёткий кадр не удалось, а по тому, что получилось, даже яндекс ничего не находил.

Наконец, отчаявшись, он решил подать в городских группах объявление. Для этого он попросил своего товарища вырезать подходящий кадр из видео и вытянуть его качество в фотошопе. Набросал простенькое объявление, дескать, пропала любовь всей жизни. Дал её описание, рассказал, где её видел, и добавил, что будет ждать каждый вечер на третьем этаже того же торгового центра, в ближайшей к кинотеатру кафешке. Разместил объявление на своей странице и попросил всех своих знакомых и просто неравнодушных людей максимального репоста.

Для Даниила это был скорее жест отчаяния. Он знал, что через соцсети можно найти человека, но в успех почти не верил. Уж слишком мало он о ней знал. К тому же её нужно было не только найти, но и уговорить прийти.

Поначалу дело шло вяло. Два вечера он просидел, уныло мешая трубочкой молочный коктейль, но на третий, его история дошла до руководства торгового центра, и произошёл настоящий взрыв. Дело в том что ресторанный дворик на третьем этаже под большим стеклянным куполом пользовался широким спросом лишь в обеденное время. Сюда на бизнес-ланчи стекались работники из окрестных офисятников. Но позже, когда все они расходились, зал пустовал. Очереди были разве что в Макдоналдсе. Маркетолог решил использовать подвернувшуюся возможность, и развернул на истории Данила рекламную компанию. Эффект был моментальный: по вечерам в кафе стала подтягиваться молодежь. Всем было интересно, чем завершится история.

Любопытные граждане вычислили Даниила в первый же вечер. Он был удивлен внезапным вниманием к своей персоне, но и обрадован. Теперь, думал он, дело пойдёт быстрее. Но Ольге вся эта шумиха была совсем некстати. Её буквально засыпали восхищениями, дескать, как романтично тебя ищет мальчик. Разумеется, она не собиралась ни с кем встречаться. Однако, раскручивая этот эпизод, рекламщики отпечатали и развесили в торговом центре стилизованные плакаты, указывающие, в каком кафе Даниил обещал её ждать. На плакатах, к счастью, не было её фотографии – там красовалась Амели в образе Зорро (актриса Одри Тоту), но это был уже перебор.

Даниила она заметила ещё с эскалатора. Утомленный долгим ожиданием, он резко подскочил и виновато заулыбался. Публика, вполглаза наблюдавшая за ним, обернулась и захлопала глазами. По одному её виду, резкой торопливой походке, нахмуренным бровям, молодой человек понял, что она не расположена к приятному вечеру и решил её опередить.

– Прости за шум, – быстро заговорил он, предвосхищая её недовольство. – Клянусь, ничего подобного я не планировал!

– Всё это здорово осложнило мне жизнь, – нахмурилась она.

– Прости, прости, я честно не хотел добавлять тебе хлопот. По-другому не получилось бы тебя найти.

– Зачем ты меня вообще искал? – она подняла правую бровь, на что Даниил невольно улыбнулся.

– Познакомиться хотел.

– Я не хочу ни с кем знакомиться.

– Я не настаиваю. Но ты ведь знаешь, – он с трудом сдерживал улыбку, – что законченная история никому не интересна. Хеппи-энд – самый простой способ оставить всё в прошлом.

– И что ты предлагаешь?

– Давай я угощу тебя кофе с рогаликом, чтобы загладить вину.

– Нет.

– Ровно сорок минут. Я даже таймер поставлю на телефоне. Сделаем вид, что мило болтаем и разойдёмся, как в море корабли.

Она взглянула ему через плечо, за их разговором наблюдало дюжины две лиц.

– Ну что ж. Кофе, так кофе, – согласилась она. – Только не выкидывай больше никаких глупостей.

– Договорились. Ты что будешь? – спросил он, подходя к столикам.

– Удиви меня.

Её ответ застал Данила врасплох. Он знал, что будет непросто, но к импровизации оказался не готов. Беглого взгляда на меню ресторанов было достаточно, чтобы понять: удивить тут нечем. Если тут и подавали кофе, то только как дополнение к еде, без изысков. Даже ирландского кофе не найти. Он уже успел отчаяться, но в следующую секунду пришла идея, и он пошел в Мак.

– Извини, там всегда очередь, – сказал он, усаживаясь за столик. – Я не стал заказывать сэндвичи, не знаю, насколько ты голодна.

– Кофе из Макдональдса, оригинально, – едва заметно улыбнулась Оля. – А за мороженое спасибо, это то, что нужно. Но время в очереди вычти из сорока минут.

– Давай так: мы посидим вместе полчаса, но сделаем совместное сэлфи.

– Ещё чего.

– Все по-честному. Без обнимашек, только фотография. Нужно же отчет написать.

– Твоему пикап-гуру?

– Нет, – усмехнулся он, – моей группе поддержки, – он описал рукой полукруг, указывая на людей в зале. – И ещё одно условие: если ты взглянешь на часы, я провожу тебя до остановки.

– А ты наглый человек, я посмотрю.

– В таком случае до твоей остановки.

– Ну, это уж слишком, – Оля опустила глаза.

– Всё в твоих руках.

Она промолчала.

– Послушай, – начал он мягко. – Я не могу быть милым из-за всех тех хлопот, что уже доставил. Но я стараюсь быть хотя бы забавным, не воспринимай всё слишком серьёзно. Мне хочется, чтобы ты улыбнулась, а не думала, как бы поскорее от меня отделаться. Я же не навязываюсь.

– Ладно, попробуем.

На какое-то время над столиком воцарилась тишина. Она задумчиво кушала мороженое, он таскал из коробки картошку фри и глядел на неё, пытаясь как можно лучше запомнить её перед неизбежным расставанием. Он был уверен, что в самом лучшем случае красноречия ему хватит минут на десять-пятнадцать, и всё будет кончено. Она навсегда уйдет.

– Кстати, – прервал он молчание, – меня зовут Данил.

– Скажи мне, Данил, – она хмуро посмотрела на него, – чего ради ты взялся меня искать?

– Мне было интересно. Ты, наверное, не помнишь, мы столкнулись в кинотеатре неделю назад, – он махнул рукой в сторону первого зала.

– Помню, да. Я тебя узнала.

– Ты часто ходишь одна в кино?

– В основном. А ты?

– Ну, я был с братом. Ему одиннадцать. Его одноклассники ходили на этот мультик, а он болел. Говорит, его достали, пересказывая шутки. Вот, пришлось вести.

– Почему он не пошёл сам?

– Одного мать не пускает. Он поздний ребенок, родители с него пылинки сдувают.

– Тебя это расстраивает?

– Нет, нисколько. Я давно уже отдельно живу, не вижу, как они с ним возятся.

– С тобой не возились?

– Я в его возрасте занимался плаванием. И в бассейн ездил сам. С пересадкой. После школы.

– Всё равно не убедил.

– Ну а над тобой родители сильно трясутся?

– Нет, – она изобразила скучающую мину, – я давным-давно не слышала от них никаких новостей.

– Вы не общаетесь?

– Нет.

– А почему?

– Это личное.

– Понял, – кивнул он, – лезть не буду. Потом как-нибудь расскажешь.

– Ага, держи карман шире.

– Ну, а на свидания ты часто ходишь?

– Нет.

– Значит, у меня есть шанс?

– Свой шанс ты упустил, когда надо мной начали из-за всей этой ерунды подшучивать на работе.

– Ну, я никого не призывал шутить. Наоборот, надеялся, что мне просто скинут ссылку на твою страницу.

– У меня все соцсети закрыты.

Их разговор прервал телефонный звонок. Оля вышла из-за стола и через две минуты вернулась:

– Мне нужно идти.

– Можно я провожу тебя?

– Нет, не стоит.

Она взяла его телефон, встала рядом и сфотографировала их обоих, правда, на фотографии никто не улыбнулся. У Данила был такой растерянный вид, что ей даже стало его жалко. Она быстро ушла, будто куда-то торопилась.

Даниил загрустил. К нему подсели ребята, чтобы ободрить его и сказать, что они с Олей хорошая пара, и ему не стоить сдаваться. Он пытался объяснить им, что даже имени её не знает. А они твердили, раз уж он сумел её найти, что-нибудь обязательно придумает. Уже дома он увидел сообщение от неё в контакте: «И кстати меня зовут Оля».

Данил не рассчитывал, что Оля уделит ему время в интернете. Всё это он проходил много раз. Если между людьми не пробежала искра при встрече, никакой перепиской в сети это не исправить. Он смотрел на фото, которое она сделала в кафе (других её фотографий в интернете не было), и понимал, что не хочет принимать поражения. Но докучать ей было нельзя, и он пытался быть максимально ненавязчивым, насколько это вообще возможно для влюблённого человека.

Оля отвечала нерегулярно. Редкое сообщение она оставляла без внимания, но по её ответам он никак не мог понять, чем она занимается и когда бывает дома. Чаще всего её сообщения приходили около полуночи, изредка она появлялась в сети в середине дня, но в промежутке между тремя и десятью часами вечера соблюдала «режим радиомолчания». Чего только не напридумывал Даниил, пока не решился спросить прямо.

– У тебя есть парень?

– Почему ты так решил?

– Потому что ты никогда не выходишь в сеть вечером. Наверное, ты в это время не дома. Делаем простой вывод.

– Не вижу связи.

– А какие ещё могут быть варианты?

– Ну, например, я могу работать.

– А потом после работы добираться домой четыре часа?

– У меня может быть удлиненный рабочий день.

На мгновение Данил решил, что она говорит правду, но тут он понял, что длинные смены обычно разбавляются выходными.

– Нет, не подходит, – быстро начал строчить он, – тогда у тебя были бы выходные среди недели. А их нет, следовательно…

– Может, они есть, откуда ты знаешь?

– По твоим появлениям онлайн можно сверять часы.

– Меня несколько пугает такая наблюдательность. Ты случайно не маньяк?

– Нет. Не увиливай.

– Сдается мне, ты торопишься с допросом.

– Прости. Это банальный интерес.

– Больше похоже на приступ ревности.

– Извини-извини, не буду.

– На самом деле, все просто…

– Не нужно рассказывать, Оль. Ты права, я действительно лезу не в своё дело.

– Я учусь на вечернем. А в будние дни работаю.

– Почему у тебя не отмечен ВУЗ?

– Потому что ты не единственный, кто пытается найти меня в сети.

– Хорошо, и где ты учишься?

– В техноложке. На третьем курсе. Поступала со своим потоком, но подавала сразу на вечернее.

– Неожиданно.

– Поверил?

– Так это неправда?

– Самая чистая правда (подмигивающий смайлик).

– Ну тебя.

В чате он не мог разобраться, серьёзно она говорит или дурачится. И в целом, после у него постоянно оставалось чувство абсурда, казалось, будто его водят за нос. Правда, был один неоспоримый аргумент в его пользу: она засиживалась в разговорах с ним. Конечно, он знал, что нередко она общалась параллельно со многими людьми. Но она никогда не игнорировала его вопросов, и уж если не отвечала на них прямо, то непременно отшучивалась.

Они никогда не говорили ни о чем личном. Её прошлое было полностью табуировано, поэтому и его прошлым она не интересовалась. Они говорили об увлечениях, интересах, обсуждали замечательных людей и события, спорили о кино, музыке и книгах. Ей не нравилась его категоричность, он не принимал ее неопределенности и всеядности. Однажды они так крепко поспорили о драматургии, что под угрозой оказалось само их общение: нужно было или прощаться, или идти вместе в театр.

Ни он, ни она не были заядлыми театралами. В школьные годы он благополучно проспал весь «Вишневый сад» и в принципе находил классический театр невообразимо скучным. А театральная экзальтация актеров в советском кино, например, в Братьях Карамазовых, вызвала у него приступы неконтролируемой ярости. Ему нравились киноадаптации «Квартета И» и, к собственному величайшему удивлению, спектакли Евгения Гришковца. Последние он пересматривал регулярно и даже лечился ими от похмелья. Оля, напротив, бывала в театре время от времени и в целом уделяла внимание искусству. Не из-за большого интереса, а скорее для образования. В одно время она даже искала литературу об истории искусств, обсуждала театральные постановки на форумах и смотрела «В ожидании Годо», но не поняла, почему этот спектакль так высоко ценится.

Они не разговаривали почти полчаса. За это время Данил успел просмотреть все городские афиши, но не нашел ни гастролей столичных театров, ни ярких названий, только ничего не говорящие «Электра и Орест», «Калека с острова Инишмаан» и «Гедда Габлер». Он обратился за советом к администратору городской театральной группы. Тот посоветовал с девушкой сходить в Камерный театр на «Альбом».

– Я готов пересмотреть свою точку зрения, если ты согласишься сходить в театр. Только спектакль выберу я, хорошо?

Несколько раз она начинала набирать сообщение и удаляла его.

– Хорошо. Только на выходных. Не хочу пропускать занятия.

Билеты Даниил взял на конец месяца. Они немного повздорили из-за денег, Оля категорически не соглашалась, чтобы за неё платили. Потом они никак не могли договориться, где и во сколько встретятся. Он предложил съесть пиццы перед спектаклем, её это предложение возмутило. Решили, что она подойдет к первому звонку и встречать её не нужно.

Спектакль понравился обоим. Они вышли на улицу в хорошем расположении духа, громко разговаривали, смеялись. Но Даниил замечал, что его спутница ведет себя отчужденно. Они идут вместе, но почему-то между ними может смело уместиться ещё один человек. Она не выдерживает его взгляда, постоянно смотрит в сторону, даже смеётся так, будто ей что-то мешает, будто она внезапно раскрыла какую-то неприятную подробность из его биографии и никак не может выкинуть её из головы.

Когда они проходили мимо Дома Офицеров, он будто случайно прикоснулся к её ладони, но она отшатнулась от него и остановилась.

– Что-то случилось? – спросил он, скрывая досаду.

– Да, извини, вспомнила, что кое-что забыла дома. Нужно бежать.

– Позволь хотя бы тебя проводить?

– В другой раз, – обернувшись, ответила она, – и пустилась по тёмной улице бегом.

Домой Данил пришёл не сразу. Сперва он отправился в уличное кафе, заказал себе пива и стал с раздражением наблюдать за посетителями. Его бесило, как разговаривали люди за соседним столиком, бесила блестящая лысина одного из посетителей, бесил приглушенный смех немолодой медноволосой женщины, болезненно худощавой и, видимо, любящей выпить. Она постоянно перебивала своего мужчину, и оттого выглядела ещё противнее. А её кавалер постукивал по ручке бокала золотой печаткой и выдувал табачный дым сквозь сомкнутые желтые зубы.

После Данил бесцельно слонялся по ночным улицам. Уделал белую рубашку соусом от чизбургера, долго слушал болтовню престарелого сторожа, охранявшего дорожную технику, посидел на лавочке около красного корпуса.

Домой он пришёл глубоко за полночь. На телефоне было два сообщения от Оли. В первом она спрашивала, почему его нет в сети, во втором просила, чтобы он написал ей, как будет дома. Он включил компьютер, вышел в сеть, и обнаружил в чате от нее целый ворох сообщений. Со временем их тональность заметно менялась: он не отвечал, и ей становилось страшно.

– Дома, – написал он.

– Спасибо, что написал, – тут же отозвалась она. – Чего так долго? Я уж начала волноваться.

– Да что со мной случится? Ты почему не спишь?

– Сплю. Уснула с телефоном в руках. Ждала, когда ты напишешь.

– Спи давай, – ответил Данил. – Доброй ночи.

– Доброй…

«Волнуется она, как же», – думал он, выключая компьютер. Он злился, но в то же время её беспокойство согревало. Весь вечер он размышлял, как бы ему отделаться от этого наваждения. Видно же, что ничего он от неё не добьется. Глупо звать её на прогулки, осаждать расспросами, ревновать. Если бы он был ей дорог, отношения наладились бы сами собой, как часто бывает. Пусть им легко разговаривать в интернете, но на самом-то деле она бегает от него, как чёрт от ладана, а этого никакие мессенджеры не перешибут. И тем приятнее было её волнение, чем понятнее ему становилось: влюбился он капитально.

И всё же он хорошо понимал, что любить в одиночку глупо. Если она не питает к нему никаких чувств, все его попытки будут тщетны. В конце концов, они перестанут общаться, вопрос лишь в том, сколько нервов он к тому моменту успеет потратить. Поразмыслив об этом похмельным воскресным утром, Данил решил, что им больше не следует переписываться. По его расчетам на этом драма должна была закончиться: как только выключается прибор ИВЛ, пациент умирает. Но не тут-то было.

Вечером она написала ему первая. И на следующий день, и через день тоже. Он отвечал вяло, не сразу, но всякий раз она продолжала разговор. Это внесло дополнительную сумятицу в его жизнь: снова появились сомнения, надежды. Но они по-прежнему не говорили ни о чем личном. И не было никакого подходящего повода, чтобы снова увидеться.

– Послушай, – несмело начал он, после долгого молчания, – можешь прислать мне свою фотографию?

Она тут же прочла сообщение, но ничего не ответила. И два дня не выходила на связь вообще. Данил не мог понять, чем её обидела его просьба. Наконец, она появилась в сети.

– Привет, Оль.

– Да?

– Ты обижаешься на меня?

– Нет.

– А что тогда происходит?

– Ничего.

– Мы можем по-человечески поговорить?

– Нужно ли?

– Определенно. Объясни, что не так.

– Ничего. Все, как и должно быть. Просто я не думала, что ты из этих.

– Из каких? Что случилось-то?

– Из тех, кому нужны фотографии.

– Эта какая-то глупость, – тут в его голову начали закрадываться мысли, что дело гораздо сложнее, чем равнодушие. – Я попросил фотографию, а не выпрыгнуть в окно. У тебя ни одной фотографии в интернете нет, а мне очень хочется тебя увидеть. Я скучаю.

– Правда?

– Правда.

– Честно-честно?

– Честно-пречестно.

– Ладно. Предположим, что я тебе поверила. Что дальше?

– Ничего дальше. Не пропадай и всё.

Так постепенно они снова начали общаться. Правда, недоверие сквозило во всех её словах. Она больше молчала, больше размышляла над ответами, предложения стали короче.

– Ты боишься меня? – спросил Данил, когда уже собирался спать в половине первого.

– Да.

– Но почему? Неужели я как-то могу тебе навредить.

– Конечно, можешь.

– Но я этого совершенно не хочу.

– Это ещё не значит, что не станешь.

Через минуту от нее пришла фотография: она сидела за письменным столом, за ней красовалась настольная лампа. Со всего снимка можно было понять только то, что она постригла челку, все подробности терялись в глубоких тенях и сплошной зернистости.

– Не пойдёт, – написал Даниил. – Против света ничего разобрать нельзя.

– Ох и ох, привереда. Минуту.

Она скинула еще одну фотографию с той же композицией, но с лучшим освещением.

– Лампу поставь перед собой или развернись к свету, – печатал Данил. – Нет, не так, неудачная фотография. Опусти её пониже, чтобы не было длинных теней. Снова не то, включи общий свет.

– Не хочу. У меня совсем грустная комнатушка.

– Я бы ни за что не стал рассматривать обои в твоей комнате.

– И тем не менее.

После целой серии снимков, он получил, наконец, несколько хороших кадров. На одном она улыбалась, на другом – хмурилась, но больше всего Данилу понравился тот, где Оля была в очках. Он разглядел ямочку на подбородке и малюсенькую родинку на правой щеке, чего раньше не замечал.

Несколько последующих дней он был так счастливо, что даже не замечал перемен её настроения. Она нервничала, постоянно о чём-то спрашивала, не дожидаясь ответов, задавала новые вопросы. То, наоборот, была рассеянна и постоянно теряла нить разговора. А он сделал из её фотографий коллаж, выставил его в качестве обоев в браузере и любовался, слушая музыку.

– Ты мне так ничего и не скажешь?

– О чём?

– Я провела для тебя целую фотосессию, нет?

– О, мне очень понравилось.

– И всё? Совсем-совсем не понравилось?

– Э, я же сказал прямо противоположное!

– Так говорят, когда хотят кого-то послать. Если нравится, говорят, что конкретно понравилось.

– Боюсь, если я буду рассказывать, что мне понравилось, ты добавишь меня в игнор.

– Почему это?

– Потому что мне по-любому понравилось то, что тебя в себе раздражает. Это обычное дело.

– Например?

– Мне очень понравилась родинка на щеке, и ямочка на подбородке, и непослушная прядь, которая выбилась из хвоста, и вообще тебе очень идут собранные волосы.

– А я как раз чёлку отрезала.

– С чёлкой без хвоста вообще нельзя.

– Ты был прав, не продолжай.

Даниил не расстроился. Ничто не могло нарушить его хорошего настроения. Он не стал ничего отвечать Оле, вместо этого решил написать своему школьному другу Станиславу. Они редко общались: за годы университетской жизни у них почти не осталось общих тем. Но им по-прежнему было легко разговаривать и доверять друг другу свои сложности.

Сложностей, правда, у Станислава было гораздо больше, чем у Данила. О себе он говорил: «Я вечно пьяный одмин и бородатый анимешник». Обычно он общался с такими же странными людьми, как и сам, отчего с годами ему было всё сложнее выходить в общество. Он совсем не понимал сверстников, считал придурью увлечения молодежи, не соблюдал никаких кодов и правил приличия. При всём этом он был слишком застенчив, чтобы быть бунтарем, но достаточно большим и полным, чтобы оставаться незаметным. Среди общих знакомых слыл человеком надоедливым и кое-где даже хамоватым, но до наивности простым и добрым. Данил был единственным другом, который за долгое время их знакомства не закатывал устало глаза, слушая его россказни. И вообще в их дружбе Станислава было гораздо больше. Но не в этот вечер.

Даниил захотел поделиться радостью и отправил другу фотографию Оли.

– Новая протеже? – спросил Стас.

– Почти. Тут всё по-настоящему.

– У тебя каждый раз так, а потом «не трамвай, другой придёт», или как ты там любишь говорить.

– Теперь другое дело.

– Посмотрим-посмотрим.

– Что скажешь?

– Ничего не скажу. Не в моём она вкусе.

– Это я и так знаю. Сам-то ты до сих бессменный лидер клуба холостяков?

– А как же.

– Прискорбно.

– Да ну. Нет женщин – нет проблем, таков мой лозунг. Вы-то давно встречаетесь?

– Пока ещё не встречаемся.

– Понятно. Она тебе нравится, но твои чувства безответны, так? Ох и ах.

– Нечего тут зубоскалить, Стас. Мы познакомились пару недель назад и даже гулять ни разу не ходили.

– Почему?

– Так получается. Она постоянно занята, работает, учится. Да и не знаю я, куда её пригласить.

– Ну, пораскинь мозгой.

– Обязательно.

Поспелов не ждал от друга никакого совета: в этом вопросе у Станислава не было положительного опыта. Он всегда был влюбчивым, но персонажей своих мультфильмов любил больше, чем окружавших женщин. Женщины им тоже не интересовались. Но абсолютное равнодушие, с каким его друг воспринял известия о его влюбленности, неприятно укололо Данила.

– И часто у тебя такие обычные дела случаются? – спросила Оля. Всплыло уведомление, но Поспелов не стал переключаться из чата Станислава. Тот одну за другой скидывал обнажённые фотографии Томилиной.

– А девушка-то у тебя огонь просто, – написал Стас. – Держу пари, ты ни о чем таком не догадывался, да?

– Впервые вижу.

– Там ещё много интересного. Даже видео есть. Кинуть ссылку?

– Нет, не нужно. Как ты всё это нашел?

– По фотографии.

– Ну, понятно теперь, почему она так секретничала.

– ?

– Она обиделась, когда я попросил прислать фотку.

– Ну и влип ты, очкарик, скажу я тебе. Хотя если вы и не гуляли даже, переживать не о чем. Бань идиотку, и го за пивом. Я как раз воду под пельмени ставлю.

Даниил засомневался. Что-то во всей этой истории не клеилось. «Хоть убей, – думал он, – не похожа она на потаскуху. Что-то тут явно нечисто». Но пролить свет на всё это могла только Оля. Он ещё раз открыл фотографии, которые прислал Стас; сомнений быть не могло, на фото была она.

В углу экрана выскочило новое уведомление, замигала вкладка браузера на панели задач, но Поспелов уже не соображал. Он открыл чат и, ничего не читая, написал, что на какое-то время отойдет. Взял деньги и вышел.

На следующее утро у Данила было жесточайшее похмелье. Он продолжал пить даже после того, как его друг-здоровяк отключился. На заре он пошёл в киоск за добавкой, но к Станиславу решил не возвращаться: что толку, если он спит? Дома было тяжело, и Поспелов вынес на балкон табурет, закурил и подпер хмельную голову руками. Здесь ничья пустая болтовня не прерывала его отчаяния.

У него, конечно, не было времени как следует рассмотреть её фотографии. Но и то, что он украдкой увидел, будило в душе самые тёмные чувства. В один миг прекрасная незнакомка утратила всякое обаяние и низверглась с небес в самую глубокую яму. Он легко мог понять, что до него у неё могли быть отношения, даже весьма серьёзные, но фотографироваться обнаженной в самой что ни на есть непристойной позе и обстановке. Нет, этого понять было нельзя.

Поспелов задумался и не заметил, как выронил сигарету из рук. Она застряла в складке одежды на животе и прожгла рубаху. Он почувствовал жар и резко выпрямился. Окурок упал на пол. Данил подобрал его, покрутил в руках и неожиданно для самого себя затушил о предплечье левой руки. Жара он не ощутил совсем, боль была сильной, резкой, но неопределённой. На мгновение это его отрезвило, и он решил, что ничего хорошего сегодня с ним уже не случится.

Даниил зашёл в комнату и растянулся на диване, но был настолько пьян, что не мог спокойно лежать. Стоило закрыть глаза, как тошнота становилась нестерпимой. Он поднялся, кое-как добрался до ванной, залез под душ и начал пить теплую воду из-под крана, а потом засунул два пальца в рот. Тошнота на какое-то время отступила, и, согревшись, Поспелов заснул. Проснувшись, он почти час сидел под контрастным душем, в основном, правда, теплым, пока не решил идти умирать в зал.

Он ткнул ногой в системный блок и облокотился на стол, ожидая, пока загрузится компьютер. Расчет был самый простой: включить какой-нибудь долгий-долгий фильм и попытаться дотянуть до вечера. Сериалы в похмелье шли плохо: нервировала повторяющаяся канва и побочные сюжеты. Играть было невозможно: сидя сильнее тошнило. Оставалось только пересматривать режиссёрскую версию Властелина колец. А бесконечный совет у Элронда Поспелов и вовсе планировал проспать.

По ощущениям вместе с компьютером тормозил весь мир. Всё происходило с заметной задержкой, должно быть, и скорость света сократилась как минимум на треть. Стоять было очень тяжело, но ляг он сейчас, подняться будет невозможно. Наконец, когда загрузились все сети и драйверы, переключатели клавиатур и мессенджеры, Данил кое-как добавил все три части в список воспроизведения и лёг на диван. Краем глаза он видел, что в строке состояния было много уведомлений о новых сообщениях. Нехотя он открыл их на телефоне.

Станислав оправдывался, дескать, не выдержал из-за усталости: много работал накануне. Но в следующий раз, когда они сядут пить, он обязательно перепьёт Поспелова. По манере его сообщений легко читалось, что он не воспринял переживания друга всерьёз.

А вот Оля написала много. Она беспокоилась и заполняла его отсутствие пространными рассуждениями, вопросами, рассказала даже глупую историю, как они с подругой прогуливали уроки. О причинах такой активности Поспелов сейчас не мог думать: все мысли вращались вокруг тазика у края кровати.

– Как ты? – написала Оля, заметив, что он прочёл её сообщения.

– Умираю, – ответил он через две минуты.

Вся их беседа была медленной, тягучей, словно Томилину мучило такое же точно похмелье.

– Перебрал вчера.

– Что праздновали?

Данил зажмурился, соображая, что лучше ответить. Сначала написал, что пили за день рождения Питера Джексона, потом что-то о воздушно-морских стрелках, но стёр и отправил «День жестянщика», что бы это ни означало.

– Чем лечишься?

Нехотя он поднёс телефон к лицу и сощурился, чтобы сфокусировать взгляд.

– Я даже думать об алкоголе сейчас не могу, – написал он ей. – Не напоминай, пожалуйста.

– Пить я не предлагаю, – тут же пришёл ответ. – Ты воду пьешь? Промывание сделал?

– Ох, не начинай. Меня тошнит от одних только слов.

– Сильно тошнит?

– Сильно.

– Позывы к рвоте есть?

– Нет. Утром рвало.

– Хорошо. Ты один?

– Да.

– Скажи мне свой адрес?

– Зачем?

– Принесу тебе чего-нибудь.

– Чего?

– Посмотрим, что в магазине будет.

– У тебя большой опыт, да?

– Есть немножко.

– Любишь выпить? – он криво улыбнулся и тут же зажмурился от приступа головной боли.

– Отчим любил.

– Извини, – ответил Данил. Ему было очень стыдно за свои слова. Он написал ей адрес и добавил, – дверь будет открыта, заходи без стука. У соседей мелкая шавка живёт, она полтора часа будет надрываться, если ты постучишься.

Оля ответила ему смайликом и тут же вышла из сети. Жили они не так уж далеко друг от друга, и по расчетам Поспелова, она должна была прийти в течение получаса. На этой мысли всякое кино для него закончилось: всем его вниманием завладела секундная стрелка настенных часов. Он даже и не слышал, что там происходило на экране, лишь изредка сквозь его думы пробивались какие-то окрики, лязг стали и пафосная музыка.

Он, конечно, хотел, чтобы она пришла. Но это желание рождало в нём столько противоречий, что голова от них затрещала бы и без лишнего хмеля. Данил был очень рад, что снова увидит её. Но и выкинуть из головы то новое, что день вчерашний ему открыл, не получалось. Никакая водка не могла перешибить той горечи, которую он пропустил накануне через свою душу. И казалось, что нужно встретить её так, чтобы она поняла, какие жуткие мучения ему приносит. Он хотел, чтобы ей стало совестно, чтобы она всё поняла без слов.

Пересилив себя, Поспелов поднялся с дивана и пошёл в ванну. От смены положения тошнить стало сильнее, голова норовила взорваться, но это был лучший способ выказать всё своё нечеловеческое презрение к её тайне. Какая-то часть его воспаленной души искренне верила, что Оля поймет всё, если он не встретит её на пороге.

Вот он залез в ванну, кое-как устаканил тошноту, на несколько кругов полил темя горячей и холодной водой, а её всё не было. Тяжело вздохнув, он заткнул слив пробкой и лег под струи горячей воды. Оля зашла, когда ванна набралась почти полностью. Сквозь шум воды он услышал, как она зашуршала пакетами на кухне. На минуту напор из крана уменьшился: «Чайник ставит», – подумал он.

– Живой? – спросила она, чуть слышно стукнув в дверь.

Он опять задумался над ответом. Не хотелось отвечать что-то банальное, но голова работала так плохо, что ничего остроумного на ум не приходило.

– Тебе нужно больше пить. Нужен витамин «ц». Я наведу чай с лимоном, выпьешь, – она замолчала и с сомнением посмотрела на замызганную дверь. – Ты меня слышишь?

– Лучше кофе с молоком, – с мучением в голосе выдавил он.

– Какой тебе кофе, глупый, – усмехнулась Оля. – Тебя тут же наизнанку вывернет. Потом будешь кофе свой пить, когда тошнить перестанет.

Он ничего не ответил. Она подождала у двери несколько секунд и снова спросила:

– Жить будешь?

– Буду, наверное, – ответил он и тихонько добавил, – только не знаю зачем.

– Что?

– Буду, буду, – повторил он, хмурясь.

– Хорошо. Выходи, чай на столе стынет, – сказала Оля и ушла на кухню.

Но ответа не было. Из ванной доносились редкие переливы, когда Данил шевелил руками или ногами. Изредка он тяжело вздыхал и глухо стонал.

– Плохо тебе? – спросила через дверь Оля.

– Да.

– Есть куда стакан поставить?

– Что?

– Есть куда стакан с чаем поставить в ванной? – спросила громче Томилина.

– Да, – неуверенно отозвался Данил, – а что?

– Ничего.

Оля приоткрыла дверь и быстро оглядела помещение. Впритык к ванне стояла стиральная машина. Из-за ее угла хмуро выглядывал Поспелов. Она поставила на машинку красную чашку с белой надписью Nescafe и закрыла дверь.

– Пей, – донесся голос из коридора. – Если затошнит, не теряйся. Лучше пусть вырвет, потом будет легче. – Она сделала несколько шагов к кухне, но вернулась. – Уголь пил?

– Нет.

– Он у тебя есть?

– Не-а.

– Хорошо. Я выйду, принесу тебе полисорб. Ты там как, справишься, пока меня не будет?

– Справлюсь.

Ближайшая аптека была в соседнем доме, ярко-зеленая неоновая вывеска бросалась в глаза на выходе из арки. Данил знал, что она скоро вернётся, с замиранием сердца он ждал её появления, но в то же время хотел, чтобы она подольше постояла в очереди. Деловой тон, с которым она предлагала ему засунуть два пальца в рот, совершенно его смутили. Едва ли Поспелов понимал, что после всего ему от неё нужно, и всё же он всей душой хотел дать понять Ольге, что сердце его разбито, и вся дальнейшая жизнь отравлена.

От этих мыслей становилось тошно. Даниил не любил актёрствовать, заламывать руки, он вообще не любил слишком эмоциональных людей. Но даже раненное, перерожденное, загубленное чувство к Томилиной не покидало его души. Требовались сверхмеры, чтобы они могли быть вместе. Правда, он не знал, как можно изолировать прошлое, вырвать из себя часть личной истории, как стать другим человеком, тем, кто не повторит прошлых ошибок, как бывшее сделать небывшим. И ладно бы, если б речь шла о Даниле, в себе он не сомневался. Сможет ли Оля? Захочет ли?

Вскоре его размышления прервал звонкий щелчок дверного замка. Дверь тихонько скрипнула, Оля сняла обувь, прошла в кухню, вымыла руки, загремела чайной ложечкой, размешивая суспензию, и постучалась в ванную.

– Можно?

– Входи, – как можно твёрже ответил Поспелов. Её решительные действия навели его на мысль, что разыгрывать умирающего не стоит.

– Пей, – подала она стакан и присела на пол, упершись спиной в закрытую дверь. – Сразу, пока осадок не выпал.

С трудом Данил выпил.

– По вкусу похоже на туалетную бумагу, – зажмурился он и глубже опустился в воду.

– Прохладная, – кончиками пальцев Томилина коснулась воды и тут же потянулась к горячему крану. – Не нужно мёрзнуть. Простудишься ещё.

– Ну и хрен с ним, – отозвался Поспелов, – не жалко.

– Не глупи, – Оля поджала губы, – лучше выспись как следует. Завтра будешь решать, когда не так стыдно будет.

– А мне и не стыдно вовсе, – оживился Данил. – Мне плохо и всё. Первый раз в жизни, наверное, я напился по делу.

– И то хорошо. Я там тебе йогурту принесла клубничного.

– С клубничкой, ага, – нахмурился он.

– Не любишь клубнику?

– Аллергия, – криво усмехнулся Данил.

– Жаль, – чуть подождав, ответила Оля.

– Да я шучу.

– Вижу, не дура. Я сейчас уйду, – она поднялась на ноги и открыла дверь, – что-нибудь ещё нужно?

Данил смотрел на неё с удивлением, не понимая, что ему следует сказать.

– Выйди из ванны, чтобы закрыть дверь.

– Подожди.

– Чего ждать-то? – в её глазах заблестели слёзы, она глубоко вздохнула и смогла их удержать. – Хочешь сказать, нам есть о чём разговаривать?

Данил молчал.

– Думаешь, я впервые ловлю на себе этот осуждающий взгляд? Кому ты слил мои фотографии?

– Никому, – опустил глаза Поспелов. – Школьному другу показал. Без задней мысли, честно.

– Доволен? Нашёл, что хотел?

– Ничего я не хотел найти! – повысил голос Данил. – Я радостью своей поделиться хотел. И не нужно мне ничего выписывать, я же не читаю тебе мораль.

– Но тебя же напрягает моё присутствие.

– Нет, – он попытался встать, чтобы выбраться из ванны, но голова заболела так сильно, что он тут же бросил эту затею и с плеском опустился в воду. – Меня беспокоит то, что я не хочу тебя отпускать!

Так началась их странная и весьма непродолжительная дружба. Оля не выбежала в слезах из его дома, как предполагала несколько секунд назад, а дождалась, когда он, пересилив тяжелейшую головную боль, оденется и выйдет в кухню. Разговор не клеился, никто из них не решался заглянуть другому в глаза, обоих мучило чувство вины, правда, совершенно разного толка. Он беспокоился, что незаслуженно причинил ей боль, она переживала, что не сможет быть честной с ним. Оба понимали, что между ними не может быть никаких романтических отношений: никогда они не смогут преодолеть этой ужасной неловкости, гнетущего ощущения лжи, удушливой атмосферы недоверия и невысказанного упрёка. Но обоим было важно понять, смогут ли они общаться.

Даниил утонул в продавленном кухонном диване. Ему было тяжело сидеть, и временами он заваливался на правый бок, подкладывая под больную голову руку. С новой силой перед глазами всё начинало кружиться, он зажмуривался и снова поднимался. Оля хлопотала: навела ему чай с лимоном, взялась даже варить кофе, но убеждала не пить его с молоком. Она нашла в морозилке куриную грудку, бросила её размораживаться в микроволновку, а на конфорку тем временем поставила большую кастрюлю. Поспелов тщетно пытался её отговорить.

– Не нужно, спасибо. Всё равно я сегодня не буду есть.

– Вечером станет легче, проголодаешься, похлебаешь юшечки. Нужно поесть. Отчиму это всегда помогало. Не суп, конечно, а еда вообще, любая хорошая пища. – Оля волновалась и из-за этого говорила быстрее обычного. – После ужина он всегда становился добрее.

Даниил слабо улыбнулся, глядя, как она перебирает под столом длинными пальцами. Руки у неё были бледные и худые, будто она совсем не бывала на солнце. Ногти она не отращивала и красила их бесцветным лаком, оставляя тонкую графитовую кайму у самого основания. Зато на безымянном пальце левой руки на блестящей поверхности лака была выведена черная лилия.

– Не нужно, не нужно, – смягчившись, говорил он, – если что, я дойду до магазина. Я в такие дни совсем ничего не ем, только шоколад или мороженое.

– Блин! – Она звонко шлёпнула себя по лбу. – Мороженое! Как же я не догадалась.

Она встала, но Данил тут же поднял голову:

– Не уходи, прошу, не нужно.

Она тихо опустилась на табурет, а он прилёг. На этом диване он редко сидел, обычно тут гнездились гости, а сам он сидел напротив, у входной двери. Там на стене от его спины по обоям расползлось уродливое жёлтое пятно. Взгляд его скользнул по кухне, всё в ней было неудобно: не было фартука, газовая плита стояла далеко от стены, чтобы не пачкать обои, не было навесных шкафчиков, вместо них был допотопный буфет, неудобный, как любая другая советская мебель. Диван кое-как сюда влез, подперев нижние дверцы шкафа, на столе не хватало скатерти, зато сколотили его на совесть, можно смело вдесятером танцевать. Никак эту обстановку не получалось увязать с женщиной: с первого взгляда было ясно, здесь живёт холостяк. И хотя в его доме появлялись девушки, подруги университетских товарищей, они не могли навести в нём порядка. Да и не хотели.

Данил набрался храбрости и взглянул на Ольгу. Она молча изучала пол, и в этой её стыдливости он находил больше красноречия, чем в любых попытках хоть как-то перед ним оправдаться. То и дело она смахивала с лица непослушную прядь волос, закрывающую её правый глаз. Когда она в очередной раз попыталась приладить её за ухо, Данил разглядел на щеке, чуть выше уголка рта, маленькую родинку, крошечное тёмное пятнышко. Всё вдруг показалось Поспелову абсурдным, будто во всём белом свете не было никакой связи и порядка. Никак не клеилась её простота, красота и юность с тем, что он о ней узнал. С другой стороны, всё это прекрасно сочеталось с грязной кухней, на которой она теперь стыдливо смотрела в пол, но в то же время она была так естественно, так ненавязчиво прекрасна, что проще было поверить, что те порочащие снимки и видео, которые так легко нашёл его друг, – монтаж и провокация, ложь, глупая, грубая ложь. Он не мог понять, как её робость и беззащитность сочетали вместе с тем развращенность и такой жизненный опыт, которого и у Данила-то в помине не было. В один и тот же миг он любовался её красотой, ощущал прилив нежности и счастья, радовался, что вот она, сидит рядом с ним, зачем-то пришла вытаскивать его из похмелья, и проваливался в беспросветную тьму одиночества, содрогаясь от мысли, будто всё, чем он так очарован в ней, только маска, умелое притворство прожжённого человека, цинизм на грани психопатии.

Суп варился долго. Кроме мерного шипения газа ничто не нарушало тишину. Оля зачерпнула ложкой бульон, подула на него и осторожно попробовала. Данил так задумался, что не заметил, как она распустила волосы, он невольно залюбовался ей. Оля добавила щепотку соли, щедро насыпала перца, и взглянула вопросительно на Поспелова:

– Ты ешь острую пищу?

– Да.

– Хорошо. Остро не будет, – она задвинула коробочку со специями на полку. – Это скорее для аромата.

– Спасибо, – глухо отозвался Данил.

– Наверное, пришла пора прощаться? – Она искоса посмотрела на него, вернувшись за стол.

– Почему ты так говоришь?

– Потому что никакой дружбы у нас не получится. Мы можем долго делать вид, что ничего не случилось, но рано или поздно даже самый занудный Селигман решит, что у него есть право требовать от меня… благосклонности.

– Я не такой.

– Поверь, я знаю, о чём говорю. У меня ведь нет друзей. Я и общаюсь-то только с наставником из группы поддержки. – Она выдержала долгую паузу. – Представляю, что ты успел обо мне подумать. А на самом деле всё не так, как выглядит. Я больной человек, я борюсь за свою чистоту, и ты, к сожалению, будешь мне в этом мешать.

– Тебе незачем объясняться, – еле-еле заворочал языком Данил. – Я никогда не встречал святых, да и сам я тот ещё друг.

– Это разные вещи. Да я и не оправдываюсь. Если б я ушла молча, ты бы ещё какой-нибудь кинотеатр на уши поставил. Мне это ни к чему.

– Подумай, может, ты теряешь в моём лице надежного друга?

Она посмотрела ему прямо в глаза:

– То есть ты не воспользуешься моей слабостью, если подвернётся случай?

Данил не торопился с ответом.

– Вот и всё. – Она вышла из-за стола. – Мне было приятно с тобой познакомиться. Жаль, что всё так глупо получилось. Но, наверное, так даже лучше. Не о чем будет плакать. Прости.

Оля торопливо прикрыла дверь и поспешила на улицу. Данил прилип к стеклу, пытаясь на прощание ещё раз её увидеть. Она вышла из арки и растерянно посмотрела по сторонам, не понимая, куда лучше идти, а потом обернулась к дому. Он отчаянно замахал ей руками, но Томилина его не заметила и пошла в сторону проспекта, понурив голову.

С трудом Данил добрался до зала, включил Властелин колец и забылся в тяжёлом сне. Проснулся он через несколько часов. Голова по-прежнему болела, но боль перестала быть резкой. Поспелов отправился в кухню освежиться: и чай, и кофе стояли на столе нетронутыми. Кастрюля с супом была еле теплой, макароны разбухли, бульона стало заметно меньше. Рядом с печкой на краю мойки белело блюдце: на нем Оля оставила ложку, которой снимала пробу. Он поднял её и прикоснулся к краю губами, словно на ней мог остаться след её поцелуя.

Данил зажег газ под кастрюлей и пригубил чаю. Тут же из самой глубины брюшины отозвалась тошнота. С ней он привык бороться мороженым, холод хорошо успокаивал желудок. Когда хватало сил добраться до магазина, он покупал оливки и до последней капли выпивал кислый сироп, в котором они мариновались: он тоже хорошо поднимал на ноги. Но сейчас ничего не было под рукой, кроме супа. Он налил погуще, даже разглядел в половнике дольку картошки – её было совсем мало, – и побрел в зал. Сначала ему стало значительно хуже, тошнота усилилась, пришлось встать и несколько минут ходить, согнувшись, по комнате, пока страсти в животе не улягутся. Вскоре он почувствовал себя лучше, даже голова будто бы стала легче, зато с удвоенной силой навалилась тоска.

Из динамиков доносились голоса, сменяющиеся криками, звоном стали, изредка до ушей долетал шум полномасштабного сражения, обрамленный тяжелыми риффами группы Раммштайн. Поспелов, раскинув руки, развалился на диване, разглядывал микротрещины на потолке и размышлял, как ему снова увидеться с Олей. Очевидно, назначить свидание не получится, она просто добавит его в черный список. Пока этого не произошло, он хоть украдкой сможет посещать её страницу в соцсетях. Случайно встретиться тоже нельзя, хоть и живёт она где-то неподалеку: она просто пройдет мимо. Оставался один способ: найти группу поддержки, о которой она говорила. Но на это она могла отреагировать неадекватно, а ей ведь, наверное, нужна помощь.

Спустя час размышлений Поспелов пришёл к выводу, что группа поддержки – единственный способ видеться. Он знал, что это чрезвычайно сложный вариант, придётся призвать всю смекалку и фантазию, чтобы его появление там выглядело натурально. Данил был уверен, что Оля встретит его жёстко: нужно убедить всех, что у него проблемы. Он вышел в интернет и стал искать информацию о группах анонимных сексоголиков, о том, с какими проблемами люди приходят в такие общества, читал репортажи, истории пациентов, отзывы.

Примеряя на себя прочитанное, Данил остановился на порнозависимости. Он начал глубже копать в этом вопросе, нашёл официальные опросники, позволяющие делать выводы о состоянии пациентов, прочел их на несколько раз и остался доволен результатом. Оказывалось, если убрать самые жуткие пункты, вроде самоистязания, он вполне легко впишется в диагноз.

Две недели он придумывал и репетировал, что и как говорить на собрании. Предугадывал возможные вопросы. Пытался прокрутить в уме самые гнусные фильмы, которые когда-либо видел; припомнить ужасные ролики, которые в старшей школе ученики передавали друг другу через инфракрасные порты мобильников; воскресить в памяти карты с голыми женщинами, которыми зимой постоянно играли хулиганы в подъезде. Вдруг оказалось, что с самых юных лет в его душе отпечаталось столько мерзких и грязных воспоминаний, что хватило бы на целую кунсткамеру.

Адрес группы он нашёл в интернете, уточнил время и выдвинулся заранее. Встречи проходили по субботам в небольшом флигеле дома молодежи. Заходили с черного хода, на улице смотрели под ноги, здоровались вполголоса. Невольно Данил и сам так делал: ему было стыдно, к тому же казалось, что его тут же разоблачат, если он будет как-то выделяться. Он пришел раньше и вошёл следом за двумя мужчинами; Ольги ещё не было.

«Анонимные сексоголики» проводили собрания в небольшом актовом зале, окна которого выходили на стену соседнего дома. Естественного света было мало, отчего даже с зажженными лампами помещение выглядело мрачно. Стулья были расставлены тесным кружком в середине зала. По рядам продавленных следов на выцветшем линолеуме можно было судить, что постоянно здесь проходили собрания нескольких клубов.

Организовывал работу общества худощавый мужчина в твидовом пиджаке болотного цвета. Его Данил заметил не сразу, он стоял в углу у небольшого стола и без интереса разглядывал брошюры, которые лежали повсюду, даже на кафедре и подоконниках. Мужчина слабо покачал головой, небрежно опустил листок на место, обернулся и медленно оглядел присутствующих. На вид ему было немного за сорок, широкий лоб украшали глубокие морщины, выдававшие в нём привычку к задумчивости. Глаза были светлые, серо-голубые, но полузакрытые веки скрадывали их излишнюю проницательность. Сильный подбородок венчала широкая борода и густые усы. Было в его образе что-то очень русское, что никак не вязалось с обстановкой актового зала. Он встретился глазами с мужчиной из пришедших, кивнул ему и медленно вышел.

– Кто это? – спросил Поспелов тихо.

– Это наш патрон, отец Павел.

– Отец? В смысле, священник?

– Да. А почему это вас удивляет?

Данилу стало неловко из-за своего удивления. Он сдвинул брови и тупо уставился в пол, соображая, получится ли у него перехитрить священника.

– Он ещё и врач, – к Данилу подошёл человек, – но нам он помогает больше с организацией, от дома молодежи. На собраниях он не появляется, чтобы никого не смущать.

– Ясно. А вы, – он обернулся к мужчине, с которым разговаривал, – руководитель?

– Да, – подошёл тот и протянул ему твердую худую руку, – меня зовут Фёдор.

– Данил, – задумчиво назвался Поспелов, – я первый раз пришёл. Что мне нужно делать?

– Ничего. Слушайте остальных. Захотите высказаться, выслушаем. Не захотите, не страшно, всему своё время. Пока ещё никого нет, почитайте брошюрки, там много полезного. Если хотите, возьмите домой.

– Спасибо, – отозвался Данил и пошёл к столу с бумагами.

Он делал вид, что читает, но в уме лихорадочно прокручивал историю, которую собирался рассказать. Он забыл почти все заготовленные примеры, от волнения мысли окончательно перепутались, и он стоял в углу и нервно переминался с ноги на ногу, будто ему нужно было в туалет.

В назначенный час стали подтягиваться люди, в зал они входили по одному и в основном смотрели в пол, кивали друг другу вместо приветствия. Среди тех, кто только пришёл, Данил разглядел двух мужчин, которые не в пример остальным смотрели друг другу в глаза и улыбались. О чём они говорили, было непонятно, но то, что они не нуждались в терапии, было очевидным. «Итого, три здоровых человека на всю аудиторию, – думал Данил». Ольги нигде не было видно.

Её он заметил, когда все стали рассаживаться в круг, ей досталось место почти напротив. На ней была серая спортивная кофта с капюшоном, голубые джинсы, волосы перетянуты в хвост тугой резинкой, брови нахмурены. Такой её он и представить себе не мог. Она упорно смотрела под ноги, не замечая его. «Тем лучше, – размышлял он про себя, – сохраним интригу».

Выступающих Данил старался внимательно слушать, но постоянно отвлекался. Его беспокоила мысль, будто они что-то не договаривают, что дело тут не в болезненной одержимости сексом, а в том, что её невозможно совместить с привычным образом жизни. Он не мог отделаться от мысли, что сидит среди патологических лгунов, пусть они врут непроизвольно, но всем подряд и себе тоже. Можно ли распутать эту ложь? Способны ли они выйти на чистую воду?

Сценарии были очень похожи. Один осаждал сайты знакомств. В обычной жизни он руководил отделом продаж в крупной федеральной компании, но его домочадцы знали другую историю. В ней он работал гораздо больше, а зарплату получал скромнее, и должность была меньше. Второй ходил по проституткам вместо спортзала. Третий окучивал студенток из мединститутской общаги. У всех были семьи, дети. И все они боялись, что их раскроют. И, наверное, у них была причина бояться. Несмотря на свой затравленный вид, они производили впечатление успешных людей: были хорошо одеты, пострижены, гладко выбриты. «Наверное, бедняки не страдают от сексоголизма, – подумал Данил, – им и водки достаточно. Не просто же так здесь столько говорят о трезвости».

Вскоре очередь дошла и до Поспелова. Он начал заикаться, с трудом назвал своё имя, запнулся, пытаясь сообразить, сколько времени он уже чист.

– У меня другая проблема, – Данил покраснел, заметив, как хмуро Ольга на него смотрит, – я постоянно смотрю порно. – Он замолчал, подбирая слова, и вдруг почувствовал неожиданный прилив сил. – Нет, не просто смотрю: в моей жизни нет ничего кроме порнографии. В последнее время я пытаюсь бороться, но в одиночку не получается. Максимум, который я продержался – восемь дней, а потом всё началось сначала. Кажется, гляну одним глазом, и всё, не случится ничего страшного. Но происходит с точностью да наоборот, и я ухожу в порнографию, как в запой, с долгим и мучительным похмельем.

И началось всё внезапно. Я как-то заметил красивую девушку в автобусе, и отчего-то мне лицо её показалось очень знакомо. Несколько дней я ломал голову, где мог её видеть, и по дороге в университет вдруг осознал: в фильме для взрослых. Все занятия я пытался вспомнить, а дома сел за компьютер. Долго искал. Перерыл весь интернет, но не нашёл. Почему-то мне было очень важно её найти. А потом, позже, начали всплывать другие лица. И вроде, кажется, я ведь просто девушку ищу, причем тут порно? И в чём мне польза её искать? Не знаю, но найти нужно. И почему меня преследуют именно эти лица? Непонятно. Потом выяснилось, что у меня чертовски хорошая память. Я узнаю даже тех актрис, которых видел в порно в детстве, когда нашёл у родителей кассету для видика. А я ведь тогда и не понимал толком, что на экране происходит.

Поспелов закрыл глаза. Его мысленному взору предстала белокурая женщина неопределенного возраста с чрезмерным макияжем и в розовых туфлях на высоченном каблуке. Он отчетливо вспомнил, что в фильме она плакала, и тогда он решил, что женщинам, наверное, больно во время соития. Но на самом деле ей набивали татуировку на копчике, и плакала она из-за иголки. Что такое «соитие» он и не знал тогда, хоть и видел в том же ролике минутой раньше.

– Не знаю, – продолжил Данил после паузы, – было ли так с вами, но в моей жизни как-то само собой оказалось слишком много эротики. И как-то так получилось, что она запала в память, и никак её оттуда не выскаблить. Я помню всё: все гадости и мерзости, которыми мои одноклассники делились друг с другом на переменах. Помню карты с голыми женщинами, рекламу на пиратских видеокассетах, демотиваторы, жёсткие диски с фильмами «для души» – ничего из памяти не выветрилось. Я помню нелепые эротические рассказы, которые мне принёс школьный товарищ на диске в восьмом классе. А ещё я помню, как с замиранием сердца ждал, что в три часа ночи по телевизору будут показывать «Дневники красной туфельки», как старался не уснуть в темноте и не разбудить родителей. Помню, как видел совсем уж непонятное видео, на котором какие-то женщины испражнялись, а потом вставляли в свои экскременты спички. Зачем вот я это помню? Это ведь никаких хороших чувств во мне не вызывает. И всю эту мерзость я помню, всех этих собак и лошадей, которые школьники хранили на телефонах.

Данил замолчал. Секунду назад в голове была замечательная мысль, которой можно было бы собрать историю воедино, но он слишком залюбовался своей ложью и забыл, о чём хотел сказать. Казалось, его замешательство изобличало его, он нахмурился, пытаясь зацепиться за любую соломинку, но вдруг к нему обратился один из руководителей группы. Его вопрос был настолько неожиданным, что Поспелов покраснел, когда понял, о чём его спрашивают.

– Сколько раз в день вы мастурбируете?

– Причём тут это? Да, и нисколько, – заговорил отрывисто Данил, но тут же осёкся: в статьях, откуда он почерпнул сведения для своего диагноза, часто шла речь о болезном пристрастии к онанизму. Были пациенты, которые самоудовлетворялись по дюжине раз в день. Но Поспелов почему-то был убеждён, что если он «накрутит» лишнего, его раскроют. – Конечно, не нисколько, но не так много, – он поглядел на свои руки, лихорадочно соображая, может ли психолог по рукам определить онаниста.

Собрание длилось недолго, оставшееся время Данил просидел, оглушённый вопросом, и разглядывал заклёпки на затёртом линолеуме. Он не поднимал глаз на Ольгу, будучи в полной уверенности, что всё окончательно и бесповоротно испортил; его ложь раскрыта, и на рассвете его расстреляют.

Поспелов не заметил, как люди начали расходиться. К нему подошёл психолог, который ныне вывел его на чистую воду. Данил узнал его по блестящим ботинкам: только очень злой человек будет с таким маниакальным усердием начищать обувь. Он был острижен под машинку, носил очки с массивной черной оправой, козлиную бородку и клетчатую рубашку поверх белой футболки. Всё в нём было выглажено, начищено, блестело, и это почему-то нервировало Поспелова.

– Я хотел бы с вами поговорить.

– Конечно, – тихо отозвался Данил.

– Судя по вашему рассказу у вас нет сексоголизма. Это, конечно, довольно размытое понятие, но обычно те, кого мы называем сексоголиками, не могут себя контролировать, свершают под влиянием своей болезненной страсти поступки, ставящие всю их жизнь на грань. А вы, насколько я понял, в общественных местах волю своей страсти не даёте. Это не значит, что у вас всё в порядке, но паниковать не стоит. Ваш рассказ выдает в вас человека мнительного, склонного к ипохондрии. Вы глушите порнографией стресс. Скорее всего, вы прочитали в интернете статью о сексоголизме и нашли его симптомы у себя. Я бы сказал, вам нужно как следует влюбиться, и всё пройдёт. А пока вы не влюбились, не сидите дома, встречайтесь с друзьями, посещайте какие-нибудь мероприятия, запишитесь на секцию карате. Спорт хорошо прочищает мозги.

– Мне не стоит посещать группу? – облегчённо вздохнул Данил.

– Я бы сказал, не стоит. Если я всё правильно понял, собрания могут нанести вам вред.

– Спасибо, что говорите со мной откровенно, – вдруг неожиданно для себя выдал Поспелов.

Его собеседник улыбнулся:

– Если потребуется консультация или помощь, приходите.

Данил поднялся со стула и огляделся: Ольги нигде не было. Он выскочил на улицу и в последний момент заметил, как она переходит дорогу к парку. Узнать её было трудно, Поспелов не был уверен до конца, за ней ли он спешит.

– Постой, пожалуйста, – сказал он, нагнав её.

– И не подумаю.

Данил попытался взять её за руку, но она резко вырвалась:

– Не смей меня трогать! – обернулась она к нему. – Что тебе нужно?

– Ты нужна.

– Ты теперь постоянно будешь меня преследовать, да? Господи! Это было последнее место, куда я могла прийти! Зачем ты туда заявился?

– За тобой.

– За мной, – растерянно повторила она. – А я тебе зачем?

– Да вот, – улыбнулся он, – жениться на тебе хочу.

– Вот ещё!

– А почему бы и нет? В самом деле, выходи за меня замуж!

Ольга не нашла, что ответить.

– А что ты теряешь? У всех товарищей на вашем собрании есть семьи. Насколько я понял, страх потерять семью – последнее, что удерживает их на плаву.

– Ты не понимаешь, о чём говоришь.

– Я понимаю, что у тебя нет друзей. И ты никому не доверяешь. Нужны гарантии – вот они. Я пришёл всерьёз и надолго. Не скрою, мне нужна вся ты, и мне больно думать о твоём прошлом, но будущее интересует меня куда больше. У тебя ведь есть будущее?

Она отрицательно покачала головой.

– Хочешь, поделюсь? У меня много. Как раз на двоих хватит.

– Ты смешной. Жаль, у меня нет твоего оптимизма.

– И отлично! Два оптимиста под одной крышей – что может быть хуже? Вот познакомишься с моими родителями, поймешь, о чём я. Они просто несносные. И очень громкие. С ними не получается грустить. А если ты любишь погрустить, наверное, тебя порадует, что родители приезжают ко мне редко.

– Я на самом деле рада, что у тебя хорошие родители. Мне так не повезло, и знаешь, одним только желанием ты не сможешь изменить жизнь к лучшему.

– Может быть, но я никогда не перестану стараться. Пока я могу что-то сделать, остаётся шанс. И я не успокоюсь, пока ты не перестанешь сопротивляться.

– Да я не сопротивляюсь, я стремлюсь к тебе изо всех сил. Ноша моя слишком тяжела, чтобы сдвинуться с места.

– Если ты не можешь её бросить, я понесу её за тебя. Или тебя вместе с ней.

– Мой милый Сэм, ты не знаешь, о чём говоришь.

– Так объясни. Что с тобой случилось такого, чего бы я не смог вынести? – Данил чувствовал себя в этот момент атлантом, способным удержать на своих плечах небосвод, но тревога тяжелой волной то и дело накатывала на его воспалённую душу. Он знал, что её прошлое таит в себе нечто по-настоящему страшное, от чего в иной ситуации он бы просто с ужасом отшатнулся. Но сейчас нужно было внушить ей, что у него достаточно сил, чтобы выдержать правду.

И она рассказала ему правду, избегая, конечно, ненужных анатомических подробностей. Рассказала, не потому что доверяла или хотела разделить с ним бремя пережитого, а потому что доставшаяся ей мера горя физически не позволяла лгать. Не было сил юлить, выдумывать что-то, соблюдать какие-то последовательности. В её душе не было никакого устойчивого равновесия, и стоило чуть-чуть поколебать её, как всё полилось через край.

Из сбивчивого рассказа Данил понял, что Оля потеряла отца в раннем детстве. Мать повторно вышла замуж, когда девочке было шесть лет. Отчим был человеком одновременно грубым и глупым, как жестяной банный ушат. Он пил и валялся в комнате, и нужно было его обходить. А мать страдала от нервов, заламывала пальцы, суетилась. Она почему-то очень боялась, что новый муж от неё уйдёт, и делала всё, лишь бы ему угодить. Когда он задерживался на очередной пьянке, она не находила себе места, кричала на дочь, металась по квартире с тряпкой для пыли или начищала стоптанную обувь. Девочка постоянно чувствовала, что матери она не нужна. И она выпрашивала материнского внимания, как кошка выпрашивает у хозяина еды.

Потом стало хуже. Когда Оля начала взрослеть, отчим стал проявлять к ней повышенное внимание. Постоянно пытался её приобнять, заходил к ней в комнату по вечерам, отпускал при ней скабрезные шутки про мальчиков. Мать постоянно из-за этого раздражалась, ей казалось, что дочь крутит перед её мужем хвостом. Она постоянно одёргивала Олю, следила за длиной её юбок, пыталась придумывать ей какие-нибудь дела по дому и рано отправляла спать.

В один день отчим с похмелья не пошёл на работу. Мать ушла, Оля вернулась после уроков к обеду. Она задержалась на пороге, развязывая спутавшийся шнурок, как из её комнаты появился отчим. Одежды на нём совсем не было, он что-то пытался сказать и пошёл к ней, но она быстро выскочила за дверь и убежала.

Мать ей не поверила. Она решила, что дочь всё это нафантазировала, чтобы насолить ей. А когда Оля попыталась возразить, та ударила её по лицу. Оля закрыла лицо руками, ожидая, что мать тут же бросится извиняться, как бывало раньше, когда на неё находили приступы гнева, но извинений не последовало. Мать стояла над ней бледная, с нервной гримасой презрения на лице. Потом она заговорила сквозь зубы, что Оля ничего не придумала, а хотела отчима соблазнить, потому что она, неблагодарная дрянь, пытается разрушить жизнь родной матери. С этими словами она вцепилась дочери в волосы, стащила с табуретки и велела убираться вон.

Но это было только начало мытарств. Какое-то время она жила у школьной подруги, пыталась как-то устроиться. Потом жила у студента – Данил не понял, где она его нашла, – который издевался над ней, постоянно грозился выгнать её на мороз, выбрасывал из окна её вещи. А потом она отомстила ему с его лучшим другом. И потом, и дальше, и в том же духе – в её жизни было много людей, которые хотели воспользоваться её сиротством.

И всё так запуталось, что в какой-то момент её стала преследовать мысль: прими она тогда «ухаживания» отчима, жизнь была бы куда проще. И эта мысль провела в душе уродливые параллели между скотской похотью стареющего алкоголика и домом, развратом и любовью матери, которой ей так не хватило, отвратительным липким ощущением нечистоты и ясной легкостью утраченного навсегда детства.

– Поэтому – нет. Ты ничего не сможешь исправить, – закончила она, пытаясь отыскать его взгляд, но он смотрел под ноги.

– Пойдём домой, – ответил он после долгой паузы.

– Мне туда, – указала она на улицу, уходящую вниз к водохранилищу.

– Нет, – попытался улыбнуться Данил, – у тебя теперь другой дом.

– Ну, почему ты такой настырный?

– Потому что люблю тебя.

Оля пошла за ним не говоря ни слова. Данил ломал голову, почему она вдруг сменила гнев на милость. Как только с его губ слетели последние слова, он подумал, что для неё они значат совсем другое. Наверное, ей это говорили часто и постоянно обманывали. А он и не говорил никому ничего подобного, хотя был на грани в восьмом классе. Но девочка, в которую он был влюблён, добивалась внимания кое-кого постарше.

И было совсем непонятно, как он решился разговаривать с ней в таком жестком и несгибаемом тоне? Наверняка, и раньше никто не прислушивался к её мнению, ей помыкали. А ему кровь из носу нужно было преодолеть это отношение, чтобы его она смогла почувствовать себя человеком, а не вещью. Да, он предлагал ей свою жизнь, но что толку, если это предложение шло поперёк её воли? «Она бы выбрала одиночество», – подумал он и успокоился.

Потом пришло осознание ответственности. Он понял: выжить она смогла только потому, что искренне ненавидела людей, с которыми её сводила жизнь. И если у него получится пробиться к ней, оживить её доверие к жизни, было бы слишком жестоко обмануть это доверие. Подобного исхода он не планировал, всё получилось само собой. Он был не готов, чтобы она переехала к нему сегодня же, но решил всеми силами облегчить это решение.

Когда они пришли домой, Данил оставил свой ключ в замке, а на полочку под небольшим зеркалом положил второй комплект:

– Вот, положи себе. Чёрный ключ для нижнего замка, верхний я никогда не закрываю.

– Послушай, – тихо начала Ольга, – тебе не кажется, что всё это глупо? Мы ведь совсем не знаем друг друга.

– Конечно, глупо, – посмотрел он на неё, – но глупо не значит неправильно. Проходи, устраивайся. Я поставлю чайник. Ты голодна?

– Вечно ты торопишься.

– Видишь? Самое важное обо мне ты уже знаешь, – улыбнулся Данил.

Когда он вернулся из ванной, Оля по-прежнему стояла на пороге:

– Не переживай ни о чем, проходи. Полотенце в ванной свежее висит, – Он заглянул в комнату, там был бардак. – В иной раз я бы постеснялся, но сейчас так даже лучше: приберёмся вместе, освободим место для твоих вещей.

Оля молчала.

– Ты не пройдёшь?

– Может, стоит обсудить это с наставником?

– Хорошо. Набери его из кухни, там связь лучше.

Оля разулась и замерла в нерешительности.

– Проходи, проходи, не бойся, – улыбнулся Данил и ушёл в комнату как ни в чём не бывало.

Поспелов включил компьютер и сделал вид, что читает новости, а сам навострил уши. Было слышно, как скрипнул старый диван, но Оля вскоре с него встала. Она покрутила в руках телефон и не стала никому звонить. Почему-то ей было стыдно пересказывать эту историю наставнику, а с другой стороны она боялась, что ей велят уйти. Уходить она не хотела, но всё выглядело настолько глупо, что оставаться было нельзя.

– Наверное, мне лучше уйти, – почти шёпотом произнесла Томилина, на цыпочках заглядывая в комнату.

– Ты не хочешь остаться? – спросил Данил самым мягким тоном. – Почему?

– Я не понимаю, что меня тут ждёт.

Поспелов вздохнул, подумал несколько секунд и коротко ответил:

– Дом.

Это простое слово обезоружило Ольгу. Она вдруг дрогнула и будто сама собой опустилась на стул в прихожей.

– Дом, – выдохнула она. – Можно я посижу какое-то время у порога?

В глазах её заблестели слёзы. Данил нерешительно поднялся со стула, но она отрицательно покачала головой, чтобы он не подходил, а сама сложила руки на животе и согнулась, словно её поразила тяжелая боль. Несколько минут она просидела, молча глядя в пол. Поспелов не отрывал от неё глаз, Оля грустно улыбнулась ему и встала.

– Давай помогу с уборкой.

– Да, – опешил Данил, – сейчас. Он открыл шкаф и спешно освободил две большие полки в середине, а свои вещи запихал вниз.

– Нет уж, давай мне нижние, – остановила его Оля. – Не хочу, чтобы ты на мои вещи пялился всякий раз, когда открываешь шкаф.

– Как скажешь, – улыбнулся Данил. – Я всё равно пересмотрю их, когда ты будешь в ванной.

Он небрежно освободил две нижних полки:

– Нужно сходить за твоими вещами, – посмотрел серьёзно на Ольгу.

– Можно мы не будем спешить.

– Конечно.

– Дай мне какую-нибудь рубашку или футболку, чтобы переодеться вечером. Только, пожалуйста, выбери такую, которую кроме тебя никто не носил.

– Друзья у меня вроде все при одежде.

– А подруги?

– Подруги? Откуда? – прыснул Данил. – Я приличный мальчик, барышень домой не вожу.

– Я заметила, да.

– В самом деле. Ко мне не то что барышни, ко мне и одногруппники не заходят. Они по кафешкам сидят, а у меня хата простая, не развернёшься. Дискотек я тут не устраиваю. Сама видишь.

– Тем лучше.

– Такая пойдёт, – он достал из стопки черную футболку.

Оля кивнула и посмотрела Поспелову в глаза:

– Давай ещё кое-что сразу оговорим. Если по какой-то причине я останусь здесь на ночь, спать мы будем в разных комнатах. Я лягу в кухне, чтобы не стеснять твоего комфорта, – Оля подняла руку, чтобы он её не перебивал. – Это категорическое требование, – и добавила, после короткой паузы, – прости, что не дала возразить. Говори.

– Во-первых, конечно же останешься, это даже не обсуждается. А во-вторых, если ты настаиваешь на разных комнатах, на кухню пойду я. Там холодно и неудобно. Но у меня есть встречное предложение, – он указал на кресло в углу комнаты. – Это кресло раскладывается, и спать на нём гораздо удобнее. Иногда я его разбираю, когда хочется какой-то перестановки. И от дивана оно скрыто тумбочкой.

– Ладно, посмотрим. Но будь готов к тому, что я буду ворочаться и бродить по квартире.

– Лунатишь? – улыбнулся Данил.

– Почти, – Оля опустила глаза, – я долго привыкаю к новому месту.

– Ничего страшного. Я не буду тебя торопить.

– Да ты уже меня поторопил!

– Может, оно и так, – Поспелов зажмурил левый глаз, – но иначе бы ничего не получилось.

Оля присела в кресло и едва заметно вздохнула:

– А что будем делать, если к тебе вдруг нагрянут гости?

– Я же говорил, ко мне заходит только школьный приятель, но он админ, его и за пивом из дома не вытянешь. Так что не переживай, мы дважды успеем пожениться, пока вы с ним наконец познакомитесь.

Томилина ничего не ответила, и Данил решил, что о свадьбе говорить не стоит. Мысль о ней начинала пугать и его самого. Прошла первая слепая уверенность, нужно было переходить от слов к делам, а с чего следует начать, он не знал. Тем более, он не знал, приняла ли Оля его слова всерьёз. Ничем она не обозначила обратного, и всё же было непонятно.

Остаток дня они провели в неловком молчании, изредка нарушая тишину по самым пустяковым бытовым вопросам. Сначала Оля пыталась помочь Данилу с уборкой, но быстро поняла, что мешает, и ушла исследовать кухню. Впрок Поспелов закупал только макароны и крупы. А остальное: овощи, молоко, сыр или мясо брал, чтобы тут же приготовить – так в холодильнике ничего не залёживается.

Кое-как Оле удалось приготовить оригинальный соус к макаронам, и в целом она осталась довольна, но после её начала душить хандра. Она никак не могла удобно устроиться в кресле, вздыхала, подолгу глядела в окно, когда ей не удавалось утопить тревогу в соцсетях. Данил делал вид, что работает за компьютером, но постоянно отвлекался и наблюдал за ней. Наконец, в начале десятого он вдруг предложил ей ложиться спать.

Сна не было ни в одном глазу. Данил знал, Оля тоже не хочет спать, но надеялся, что они смогут поговорить в темноте.

– Ты всегда ложишься рано?

– Нет, только сегодня, – он подал ей постельное бельё. – Хочется, чтобы этот день поскорее закончился.

– Жалеешь, что позвал меня? Если да, я уйду, не беспокойся.

– Нет, что ты! – он попытался взять её за руку, но она отстранилась. – Прости, слишком много нервов. Я многое, конечно, спланировал, но всё равно пришлось импровизировать, и у меня просто закончились идеи. И я вижу, что ты сомневаешься.

Он разобрал кресло-кровать. Оля расправила застиранную простыню, та была слишком широкая, и края её стелились по полу.

– Ещё бы не сомневаться! Мы едва знакомы, ты преследуешь меня, врываешься в группу, устраиваешь сцену. Как тут не сомневаться? Вдруг ты какой-нибудь маньяк.

– Почему же ты пошла за мной?

– Не знаю, – она долго посмотрела ему в глаза. – Может, потому что не могу выносить одиночество по ночам. Я снимаю комнату, но мне всё равно кажется, что в квартире никого нет. Будто хозяйка исчезает ночью. А она ещё, знаешь, так тихо ходит. Слышно только, как пол скрипит в коридоре. Жутко.

– Сложно представить.

– И не нужно. Ещё заснуть не сможешь. У меня слишком много тараканов в голове, всех в один день не сосчитаешь. Я и плачу иногда по ночам, так что не обращай внимания, если вдруг что.

– Как же можно не обращать внимания?

– Как, как. Раньше ведь никто не обращал.

Поспелов смотрел в коридор, пока Оля переодевалась. Он медленно повернулся к ней всем телом, когда она забралась под одеяло.

– Теперь как раньше не будет, – сказал он, глядя на неё. – Мне так хочется поцеловать тебя на ночь. Вот сюда, над бровью, – он показал на себе.

– Нельзя, – шёпотом ответила Томилина. – Помнишь? Это очень важно. Ты не должен ко мне прикасаться. Не сейчас.

– Знаю, – ответил он, едва улыбаясь, – ничего не бойся. Ты моя невеста, я тебя не обижу.

Данил погасил свет и улёгся на диван. Ему очень хотелось, чтобы она легла тут вместо него, но Оля наотрез отказалась. Сказала, что её пугают большие кровати, а на сложенном диване спать было совсем неудобно.

– Знаешь, мне всё время казалось, что это меня нужно лечить, но ты тот ещё псих. Меня пугает твой энтузиазм.

– Со мной такое впервые.

– Очень на это надеюсь.

Сон не шёл. Оба переваливались с боку на бок, вздыхали, слушали дыхание друг друга, ждали, кто заснёт первым. В какой-то момент Данил задумался о чем-то постороннем и незаметно для себя провалился в тревожный сон. Несколько раз ему казалось, будто он открывает глаза и видит, как фонарь заглядывает в окно, как ветер качает ветки деревьев. Он хотел перевернуться на другой бок, чтобы поглядеть на Олю, но тело не слушалось, и он снова забывался.

Проснулся он на рассвете, когда город начал уже оживать. Гомонили птицы, за окном гудели машины, ПАЗик противно прогремел трансмиссией. Из-за занавесок в комнату просачивался ровный серый свет.

Оли не было. Кресло было разобрано, простынь и одеяло лежали на подушке аккуратно собранные. Вещей Томилиной нигде не было. Данил выскочил из-под одеяла и в три шага добежал до кухни. Оля сидела за столом с телефоном в руках.

– Фух, – выдохнул он и вытер лоб тыльной стороной ладони. – Я уж испугался, что ты ушла.

– Рано ещё, – отозвалась она.

– Ну, мало ли, – он пошёл в комнату одеться, – кто тебя знает. Ты перехватила чего-нибудь?

– Нет, не хотела тебя будить.

– Глупости какие.

– Не глупости. Ты ворочался постоянно, говорил во сне.

– Ты совсем не спала? – он вошёл в кухню.

Оля кивнула, не открываясь от телефона:

– На новом месте всегда так.

Данил поставил чайник на огонь и пошёл умываться. В ванной он взглянул на часы, была половина шестого. Как проводить воскресенье?

У Поспелова не было никакого опыта отношений, тем более он никогда не жил с девушкой. Семейный опыт был совершенно не показателен: у его родителей была редкая способность отдыхать вместе. Они могли находиться в одной комнате, читать каждый своё, и при этом оставалось ощущение диалога. И как-то так получалось, что они легко подхватывали друг друга, вместе куда-то ездили, что-то постоянно планировали.

Как было в других семьях, Данил доподлинно не знал, но со слов школьных товарищей догадывался, что большинство людей живёт по-другому. У Томки, его школьной подруги, родители почти не разговаривали. Она говорила, будто так уже лет десять, последний раз они что-то обсуждали на море, когда ей было пять лет. А потом как воды в рот набрали. У Толика, с которым Данил сидел на математике, родители даже праздники не отмечали вместе. Всё время отец проводил в гараже, мать ездила к родителям при первой возможности. Толя не любил ездить к бабушке, и с двенадцати лет постоянно встречал новый год без родителей. У Саши отец пил, родители Ромы развелись и при встрече делали вид, что не узнают друг друга.

Тем сильнее точила Поспелова обида, что всего неделю назад он был ниндзя романтики. Чего он только не выдумывал, чтобы добиться встречи с Олей, но теперь фантазия изменила ему. Он с трудом мог подумать о кино или прогулке – что им делать вместе? О чем говорить? Не толочь же на десятый раз в ступе детские комплексы!

И никак нельзя было решить, можно ли говорить с ней об этом? Данил накрутил самый длинный триммер и включил бритву, чтобы был повод ещё задержаться. Она ведь не дурочка, – думал он, – догадается, что что-то не так.

Оля встретила его долгим взглядом:

– Что-то не так?

– Нет, почему ты решила?

– Ты как будто сердишься.

– Нет, нисколько, – ответил он и нахмурился ещё сильнее. – Не сержусь, – продолжил Данил, понимая, что отпираться нет смысла. – Просто я удивляюсь, насколько у меня мало фантазии. Я выстроил детальные планы, как можно с тобой познакомиться, о чем говорить, что делать. Куда я хочу тебя отвести, что показать. А вчера как-то так получилось, что все эти планы теперь будто и не нужны. И ладно бы они казались мне пустыми или глупыми, почему бы и не быть глупым, не всё же время с серьёзной физиономией ходить, но я просто не могу их вспомнить. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Кажется, понимаю. Ты не планировал, что я соглашусь.

– И да, и нет. Я вообще не планировал делать тебе предложение. Точнее, я думал об этом, но это должно было произойти через какое-то время. А пока я планировал познакомиться, чтобы ко вчерашнему вечеру мы пришли, хорошо представляя, что творится друг у друга в душе. Чтобы я понимал, например, любишь ли ты омлет на завтрак, или пьешь кофе с французской булочкой и плавленым сыром. Так-то всё хорошо, но я совсем не знаю, чем тебя можно порадовать.

– Я чувствую что-то похожее. Мы вдруг оказались вместе, но совсем другу друга не знаем.

– Я не знаю, о чём говорить. Мне и любоваться тобой достаточно, а тебе как? Прости за такие сложности. Потребуется время, чтобы всему научиться.

– Покажи мне, что хотел, и не переживай, найдёмся, – она смущённо улыбнулась. – Только не смотри на меня так.

– Как?

– Не знаю, влюблённо.

– Извини, ничего не могу с собой поделать.

Они позавтракали и в семь утра вышли из дома. День выдался пасмурный, прохладный и совсем не прогулочный. Оказалось, что Оля очень плохо знает город. Родилась она в Старом Осколе, в Воронеж перебралась, когда решила, что нужно непременно поступить в университет. А так как ей приходилось работать, город она так и не осмотрела.

– О, ты многое потеряла, – с улыбкой произнёс Данил. – Но знаешь, тебе повезло. Я знаю об этом городе всё.

– Так уж всё?

– Всё-всё! А ещё я знаю, что это самый лучший город на земле. И здесь столько всего интересного. Того, что может заметить только по-настоящему влюблённый человек.

– Ты меня заинтриговал.

Данил так порадовался этому, что даже не знал, с чего начать. Он забросал Олю вопросами: что она знает, что видела, о чём слышала. Из всех известных достопримечательностей Томилина видела только Каменный Мост, Адмиралтейскую церковь, что-то слышала про гору металлистов и волосатую стену. Он разрывался: сколько всего нужно было ей показать, и был так возбуждён, что постоянно перескакивал с одного на другое. То тянул её к музею Есенина – там разрушенная церковь, и надгробные плиты ещё первой половины девятнадцатого века, а рядом Каток и кондитерская фабрика, а ещё такие тихие улочки. И оттуда и к Заставе можно идти, а можно и по Карла Маркса.

– Ох! В Воронеже лучшая улица Маркса на свете! Ради одной такой улицы можно Карла Генриховича любить.

Но он тут же передумал и потянул её в другую сторону, на улицу Мира мимо Благовещенского Собора, дальше, на Сакко и Ванцетти, и на улицу Достоевского к Алексеево-Акатову монастырю. А оттуда мимо старой фабрики за Петровским сквером можно было спуститься вниз и пройтись до Дома Пионеров мимо старой лестницы по самому тишайшему центру, а выйти в город у драмтеатра или, напротив, свернуть дальше к набережной. А можно было пойти на остров.

А можно было пойти на проспект, и там свернуть в проулок у новой высотки и заглянуть в небольшой дворик, там спрятался от времени трёхэтажный дом, и двор сохранил в себе провинциальный шарм забытого богом места в самом центре жизни. Там, в этом дворике, сохранились ещё дровяные сарайчики, маленькие, с красными, облупившимися дверями, окованными проржавевшими стальными пластинами. А дальше по самой тихой улице – Алексеевского – по мосту мимо старой пожарной части и университета на улицу Платонова, где в заброшенном доме с выбитыми окнами, низенькой аркой и пропыленными дверьми когда-то останавливался сам граф Лев Николаевич Толстой.

Он говорил очень быстро, спешил, запинался, что и сам не мог решить. Но вдруг он остановился, посмотрел Оле прямо в глаза и спросил:

– Ты бывала в Орлёнке?

– Ты имеешь в виду парк здесь за углом?

– Да.

– Конечно.

– Пойдём, я покажу тебе настоящий Воронеж.

– Ты про фонтан со львами?

– Нет, увидишь, – он хотел взять её за руку, но передумал. – Следуй за мной. – Они перешли дорогу по переходу. – Тут задержи дыхание, не дыши, пока не выйдем на свет божий, – и с этими словами он уверенно шагнул в арку Медакадемии.

– Почему здесь? Можно же было там обойти, нет?

– Да, можно было, но оглядись. Здесь такой двор, целая улица в один двор сливается. И университет, а там дальше общежитие, а туда анатомический театр, и жилой комплекс академический, а во дворе его старый-старый домик стоит, из красного кирпича. Из такого в Воронеже самые старые здания выстроены. Он ещё набрал цвета от возраста, темнее стал, хотя, казалось, обычно кирпич выцветает. А через дорогу винзавод, и другая жизнь, будто в другую страну попал. Разруха, железная дорога, промка.

Они подошли к перекрестку:

– Вот эта, – он указал вперёд, – Студенческая улица, Воронеж в миниатюре. Здесь и общага, и колледж, и парк, и стадион, и какой-то госпиталь, и упирается она в огромный жилой комплекс, но в то же время она тихая, старая улочка, и заканчивается она не каким-то новостроем, а замечательным домом-гармошкой. И если её пройти, упрешься в Карла Маркса, и налево можно будет идти, и направо.

– Пойдём тогда?

– Нет, нам нужно в парк.

Они перешли улицу, зашли через главные ворота, Данил остановился посреди дороги. Вот, это самое главное, что есть в Воронеже. Самое красивое.

– Что?

– Вот, – он поднял руки, – клёны. Сейчас они, конечно, не в лучшем виде, крона поредела, листья озолотились, стали прозрачнее. Но знаешь, как они шепчутся летом на ветру. Как здесь прозрачно поздней осенью. Как здесь заметает зимой, а весной вода стоит, и клёны стоят в воде. Нет, это лучшее, что есть в Воронеже. Это обязательно нужно увидеть в Воронеже.

Он замолчал.

– Наверное, сейчас не лучший час.

– Да, и пасмурно к тому же. – Он вздохнул. – Ничего, у тебя будет ещё время, увидишь. Пойдём, – он указал в сторону Мандельштама, – там домик хороший есть, заодно и в макдональдс зайдём.

– Трудно поверить, что ты такой тонкий человек.

– Ничего тут тонкого нет. Просто я люблю Воронеж. Люблю его сентябрьскую дымку и запах отцветающего лета. Люблю скупое октябрьское солнце, и ноябрьские темные ночи и туманы люблю. И люблю, когда снега выпадает много, и тишину зимнюю люблю. И новогоднюю суету, когда на улицах тихо, а везде-везде людно. И люблю, что тепло приходит всегда к пятому апреля. И долгую весну люблю, разную, с холодным ветром, с надеждой на новое лето. И тихие летние вечера люблю, когда разъезжаются студенты, и город становится спокойным и умиротворённым, когда можно ездить в маршрутках, и не переживать, что тебе не хватит места. И липы люблю, и платаны, и каштаны. Нет здесь никакой тонкости, Оль. Тут дом. Как же его не любить?

– Вот бы и мне так научиться.

– Конечно, дай только время. Всего-то нужно научиться чувствовать себя в безопасности, а дальше всё само собой устроится.

– Это не мало.

– Я знаю, но не сомневаюсь, что всё получится.

Из коридора донёсся звук хлопнувшей двери. Таня вытянула шею и хмуро поглядела на часы.

– Это последние гости пришли, – вступил Сергей Игнатьевич. – Теперь помещение будет закрыто до глубокой ночи. И ни звука вы оттуда не услышите. Все хорошо законспирировано. Говорю вам, там не бывает случайных людей.

– Но как-то же о них пишут.

– Об этих не пишут. Вас плохо информировали.

– Ладно, – недовольно отозвалась девушка и встала. – Тогда мы пойдём.

– Подожди, Тань, – остановил её Антон, – чем дело-то кончилось?

– Известно чем, – ответила Таня, – они поженились, обвенчались и родили шестерых детей.

– Не совсем так, – Сергей Игнатьевич почесал бровь большим пальцем, на его лице отразилось раздражение. – По-вашему это всё игра, можно в любой момент скрестить руки над головой, и всё, я в домике. Но дело гораздо сложнее. В конечном счёте за всеми этими улыбками, кружевными масками, красными комнатами скрывается гораздо больше отчаяния, чем вы можете себе вообразить. Это у новичков всё горит и чешется, а опытные люди живут от похмелья до похмелья. Эротомания это не про порнушку, это тяжелая зависимость, которая найдёт себе ход, даже если человек будет изолирован от интернета. В конце концов, к шестнадцати годам любой получает достаточно эротических впечатлений, чтобы стать одержимым.

Молодые люди сосредоточенно молчали, только Таня никак не могла успокоиться и постоянно переминалась с ноги на ногу.

– Знаете, о чём говорит безудержное стремление к удовольствию? – продолжил Сергей Игнатьевич. – О том, что у человека не осталось никакого смысла, и он отчаянно пытается сохранить рассудок. Но удовольствие не может восполнить такой утраты, удовольствие – это в лучшем случает только обезболивающее. А на обезболивающих долго сидеть нельзя. По сути, человечество – мегасообщество наркоманов. Зависимость разная, а механизмы зависимого поведения одинаковы. Вы скажете, это все глупости, но в развитых странах больше четверти населения страдают от избыточного веса. И дело не в том, что они мало двигаются – для этого есть все условия. Проблема в том, что они не могут контролировать своё пищевое поведение. А есть ещё добрая сотня зависимостей, не считая собственно наркомании и алкоголизма.

– Да ладно, ладно, всё, только прекратите нас воспитывать.

– Никто вас не воспитывает. Вы прикрылись каким-то репортажем и лезете поперёк батьки в пекло с таким видом, будто всю остальную домашку уже сделали, можно теперь и развлечься. Я вас не отговариваю – какой в этом толк, если вас всё равно не пустят. Мне важно, чтобы вы поняли.

– Что поняли?

– Что играете не на своём поле, не в свою песочницу залезли. Даже если вы и напишете свой репортаж, какой он будет? Как взрослые дяди и тёти интересно время проводят? Вы им рекламу сделаете, только и всего. Потому что там, кроме кружевных масок, хищных улыбок, похотливых взглядов вы ничего не найдёте. Это только вершина айсберга. По ней нельзя оценить масштабов зла.

– А нужно с пролетарской честностью обличать пороки, да? – ехидно улыбнулась Таня. – Похоть, как вы сказали.

– Нет, обличать не надо. Это только отвращает людей. Они сломленные, раненые, им помощь нужна, а не свежее мясо в мясорубку.

– Так что в итоге, – вмешался Антон, – спас он её?

– Почему вы решили, что его самого не нужно было спасать? – повернулся к нему Сергей Игнатьевич. – Это систематическая ошибка. Мы называем алкоголиками опустившихся людей, тех, кто из запоя выйти не может. Для других у нас есть замечательный термин «бытовое пьянство», но опытный нарколог вам скажет, что зависимость формируется задолго до того, как алкоголь встраивается в обмен веществ.

– Это всё хорошо звучит, но все-таки, чем кончилось дело?

Сергей Игнатьевич вздохнул:

– Люди, тем более влюбленные друг в друга, не могут без последствий жить вместе. А Данил не мог даже представить себе, насколько его любовь и желание помочь Оле, было продиктовано влечением, банальным сексуальным желанием. Но понять это без какого-то серьёзного анализа невозможно. А ей? Ей нужна была терапия. Ему казалось, что он любит её, но что такое любовь? Любовь не снимает стресс, а добавляет. Любовь – это долго, сложно, страшно. А секс – вот он, пять минут и готово. Вообще, жизнь так устроена, что самое важное в ней вчистую проигрывает глупому сиюминутному желанию. Более того, глупое и сиюминутное может рядиться в самые высокодуховные одежды.

Вместе они прожили несколько месяцев, даже познакомились с его родителями, ездили к ним на новогодние каникулы, назначили дату свадьбы. Но у Поспелова постепенно начали сдавать нервы: он постоянно украдкой пытался к ней прикоснуться, легонько задевал плечом, когда чистил зубы вечером, или когда забирал у неё пакеты из рук. Она отстранялась, но ей двусмысленность тоже была в тягость, хотя она понимала, что риск слишком велик, и торопиться нельзя.

И в одну ночь он не выдержал и пришёл к ней. И всё.

– Что всё? – недоверчиво спросила Таня.

– Всё, в смысле, всё. Наутро дома он её не застал. Сначала решил, что она на кухне, так часто бывало. Лежал, придумывал извинения. Потом, когда понял, что он дома один, начал паниковать. Выбежал искать её. Днём поднял всех на уши, кого только можно было поднять. Даже заявление написал в полицию. Всех психологов её перебаламутил. На третий день вспомнил, что она рассказывала, будто у неё подруга в Питере живет. Купил билет, и за час до посадки ему позвонили.

Её нашли случайно. За день до этого ночью на ВОГРЭСе была авария, какой-то мелкий чиновник влетел в зад таксисту и тут же скрутил номера, и всякие такие глупости. И вот молодой человек проезжал мимо и на регистратор аварию заснял. Прочитал вечером на форуме, что ищут запись, начал отсматривать, и увидел тень на середине моста. Ехал не заметил, а камера сняла. Ну, он в полицию. Поиски организовали и нашли. Вот так.

Воцарилось молчание. Мальчишки смотрели под ноги, Таня нервно обкусывала обветренные губы:

– Ладно, – сказала, наконец, она. – Мы дослушали, теперь пойдём.

– Подожди, ну как же, – тихо запричитал Михаил.

– Идите, идите, – не глядя на них сказал Сергей Игнатьевич. – Проводите её только до квартиры, чтобы она никаких глупостей не наделала. Пусть подумает.

Молодые люди молча собрались и вышли. Хозяин остался сидеть на своём стуле и даже не взглянул им вслед.

Лифт распахнулся на первом этаже, трое вышли под мелкий снег. Михаил вставил в рот сигарету:

– Что думаешь? – спросил он Антона.

– Жуть какая-то. А ты?

– Я думаю, – вставила Таня, – как бы нам всё-таки на вечеринку попасть. Ты не видишь, какие тут окна наши?

– Оставь, Тань. Всё, забудь.

– А как мне материал сдавать?

– Вот у тебя материал, только что послушали. Напиши об этом.

– Со слов одного человека? Кто ж мне поверит? Где доказательства? Может, он придумал всё это.

– Не похоже, – выдохнул облако дыма Миша. – Непонятно только, какова его роль в этой истории. Как думаешь?

– Думаешь, он – Данил? – спросил Антон.

– А кто же ещё? Откуда ему столько подробностей известно.

– Ну, он может быть тем психологом, который его домой отправил.

– Не похоже.

– А по мне так очень даже. Ты что думаешь, Тань?

– Что? – недовольно отозвалась Танюша. – Я прослушала, о чём вы говорили?

Михаил затянулся и серьёзно посмотрел на Антона:

– Да так. Холодно. Пойдёмте.

11.01.2018 – 2.07.2019