– Что-то ты мрачноват в последнее время, – сказала Елена, натирая сыр в тарелку с макаронами.
Данилов от макарон отказался – не хотелось есть. Он достал из холодильника две бутылки с пивом, вопросительно взглянул на Елену и убрал одну из бутылок обратно, сел за стол, свинтил крышечку, поднес горлышко ко рту и сделал большой глоток.
Неприятности?..
Елена обильно полила блюдо кетчупом и позвала:
– Никита! Иди есть.
– А можно, я к себе заберу? – спросил сын, явившись на зов. – А то фильм только…
– Бери, чего уж там, – разрешила Елена и, чтобы не очень баловать чадо, строго предупредила: – Только не перемажь все кетчупом и не забудь тарелку под диваном!
– Никогда и ни за что! – бодро пообещал Никита, хватая вилку.
Салфеткой, которую мать положила рядом с тарелкой, он привычно пренебрег.
Выполнив материнский долг, Елена занялась своим собственным ужином – помыла грейпфрут, очистила его и разделила на дольки. Очередная диета состояла в основном из цитрусовых.
Данилов молча пил пиво. Ему хотелось сменить тему разговора, но он все никак не мог найти подходящей и предпочел наблюдать за Еленой, не говоря ни слова.
– Слышал я, что у Гучкова все в порядке – он продолжает руководить? – наконец спросил Данилов, рассчитывая, что Елена начнет активно делиться скоропомощными новостями и прекратит расспросы.
– Данилов, не морочь мне голову, – поморщилась Елена. – Что произошло? Какое тебе дело до Гучкова и до его порядка? Когда тебя интересовали такие вопросы?
– Так, интересно. – Данилов сделал очередной глоток. – А то все судачат, я а не в теме. Слушай, давно хотел спросить – а вот этот чайничек, в котором ты никогда не завариваешь чай, – это настоящая гжель? Не подделка?
– Настоящая, – подтвердила Елена, отправляя в рот первую дольку грейпфрута. – Подделок не держу. Так что у нас там с настроением?
– У тебя красивые губы. – Данилов пустил в ход самое действенное оружие. Сейчас он был готов даже к тому, чтобы внимательно выслушать лекцию о сравнительных достоинствах различных губных помад, лишь бы Елена не задавала вопросов.
– А почему только губы?! А классический нос, а огромные зеленые глаза, которые Маша Сойкина со зла назвала болотными? И зубы у меня такие, что не стыдно улыбнуться во весь рот! Дальше развивать тему, или ты все-таки расскажешь, что тебя тяготит?
– Да ничего не тяготит, – поморщился Данилов. – Просто ко всему привыкать надо, а у меня период адаптации затянулся. Хотя обстоятельства обнадеживают – место нормальное, работа нормальная, начальство вменяемое, и мудаков не больше, чем на той же «скорой». Все хорошо, и будет еще лучше. Чему ты улыбаешься?
– Да так, ничему. – Улыбка сразу же исчезла. – Чем больше я тебя узнаю, тем меньше я тебя знаю.
– Это закономерно, – успокоил Данилов. – Сей процесс называется звучным словом «агностицизм». Человек непознаваем, потому что он являет собой модель Вселенной в миниатюре или еще что-то в этом роде. В философии я не силен… Но понимать меня ты, надеюсь, не разучилась?
– Вроде нет.
– Сейчас проверим. Сможешь угадать, чего я сейчас хочу? – прищурился Данилов.
Не говоря ни слова, Елена встала, подошла к холодильнику, достала из него бутылку пива и поставила ее перед Даниловым.
– Угадала?
– Не совсем, – улыбнулся Данилов. – Я хочу феерических любовных безумств, хочу упоительной страсти и бурной взаимности. Я хочу праздника любви в водовороте серых будней.
– Твой пыл меня пугает! – Елена демонстративно отступила на два шага – больше не позволяли размеры кухни. – Экого ты в роддоме нахватался! Даже лексикон расширил – выучил слова «феерический», «упоительный» и «водоворот» и научился красиво их связывать. Скоро небось сонеты на дежурстве начнешь писать?
– Сонеты… – вздохнул Данилов, открывая вторую бутылку. – Сонетами там и не пахнет. Скорее – трагедиями. Сегодня, например, девчонка из окна выбросилась.
– Да ну? – всплеснула руками Елена. – Психоз? Насмерть?
– Непонятно, что с ней было, но насмерть. Ушла из отделения и на запасной лестнице выбросилась в окно. Не спонтанно, а обдуманно и намеренно – на батарею влезла, закрытое окно открыла и вылезла…
– Надо же… – Елена присела на край стола рядом с Даниловым и скрестила руки на груди. – А конфликтов в роддоме у нее не было?
– Нет. Поступила с улицы, молодая, более-менее ухоженная, но по сути – бомжиха. Ни дома, ни доку ментов, ни родственников-приятелей. Родила, немного оклемалась после родов, и вот…
Чтобы немного успокоиться, Данилов сделал несколько мелких глотков из бутылки, а затем продолжил:
– Что показательно – вот выбросилась из окна молодая женщина, ребенок сиротой остался… Я к этому ни с какой стороны не причастен, но грустно мне от подобных новостей становится, даже не грустно, а мрачно. Сразу мысли в голову начинают лезть – почему она так поступила? Что ее заставило? Неужели все было так плохо? Ну, ты понимаешь…
Елена молча кивнула.
– А все остальные… Как будто цветочный горшок из окна выпал. Непричастные радуются, что они тут ни при чем, а причастные думают, как бы им избежать последствий. И всем по большому счету на эту несчастную дуру наплевать. Вот это меня поражает. Хоть бы кто-то один сказал, жаль, мол, девку… или ребенку ее посочувствовал бы… Никто! Невольно начинаю подозревать, что я – сентиментальный идиот.
– Ты добрый, – улыбнулась Елена. – И совсем не идиот.
– Идиоты нередко бывают добрыми, – возразил Данилов. – Об этом еще Достоевский писал. Федор Михайлович. Только меня нельзя назвать добрым… Просто я умею отличать хорошее от плохого. Ты, конечно, можешь посмеяться над моими словами, но на «скорой» все было как-то иначе. Когда я в общаге по балде получил, так меня навещали, мне сочувствовали, кое-кто даже деньгами пытался помочь… Я чувствовал, что вокруг меня – люди! Конечно, люди бывают разными, взять того же Бондаря – ему все трын-трава…