О, внемли мне, сущий Бог сей Земли,
Подобный Юпитеру дланью карающей:
Прежде чем молнией поразить,
Упреди громом и вспышкой сверкающей;
Да не услышишь ты глас отмщения
В час, когда можешь воздать ты прощение.
Коль воспылает гнев в твоём сердце
Так, что рука твоя шлёт наземь грозы,
Так, что всё в мире от страха трясётся,
Закона поборникам ты да не будешь угрозой,
И в час недобрый забвенья
Не выставляй напоказ справедливость, дабы снискать утешенье.
О, муза, закон человеческой мудрости чтоб показать,
Позволь же мне греческого мудреца речь перенять.
Écoute – moi, Dieu de la terre:
Quand tu voudras punir, imite Jupiter:
Avant de lancer le tonnerre,
Fais – le gronder long – temps, fais précéder l'éclair;
Et n'écoute jamais la voix de la vengeance
Qu'aux momens où tu peux consulter la clémence.
Si la colère est dans ton cœur,
Que ton bras dépose la foudre:
Tremble qu'un instant de fureur
Ne condamne celui que la loi peut absoudre,
Ou dans le malheur de punir
N'expose la justice à trouver du plaisir.
Muse, pour illustrer un précepte si sage,
D'un sage de la Grèce empruntons le langage.
Умнейший из людей – так боги рассуждали, —
Сократ добрейший в ярость впал,
Главу теряя, – смертных то удел,
Занёс уж палку, чтоб раба прибить,
Но силой духа смог себя остановить:
– Хвали богов, – сказал, – за то, что в гневе я вскипел.
Le moins fou des humains, au jugement des Dieux,
Le bon Socrate furieux
Perdit la tête un jour, comme un homme ordinaire;
Pour frapper son esclave il leva le bâton!
Mais retenu par son démon:
– Rends grace aux Dieux, dit-il, que je sois en colère.
Колючкой был поранен царь зверей,
И рёв его округу сотрясал.
Пытался дрот тот вытащить, ей-ей,
Да бросил после тщетных тех затей.
Всяк зверь теперь леченье предлагал,
Но средства рану боле раздражали,
Чем исцеляли. Рёв услышав тот,
Из грота раненого, парк свой покидает
Мужчина. В пальцы он пинцет берёт,
Шип достаёт, монарха исцеляет.
– Я вижу, – молвит лев, – пора мне уходить,
Тебе власть над землею уступая:
Лишь, без сомнения, тот царём обязан быть,
Кто знает и желает всё исправить.
Le Roi des Animaux, d'une épine blessé,
Par ses rugissemens effrayoit la nature.
A retirer le dard dont il étoit percé,
Après de vains efforts, il avoit renoncé.
Les Animaux en vain tentèrent cette cure;
Tous envenimoient la blessure
Au lieu de la guérir. Attendri par ses cris,
De l'antre du gisant l'Homme éloigna la Parque;
En joignant à ses doigts le secours des outils,
Il arracha l'épine, & guérit le Monarque.
Je vois, dit le Lion, qu'il faut me résigner
A te céder enfin l'empire de la terre:
Celui – là seul, sans doute, est digne de régner,
Qui veut faire le bien et fait l'art de le faire.
К ужасу пчёл, подле улья
Устроился пчелоед;
Пчела погибает втуне,
А сласти медовой нет:
Остальные в тюрьме на судьбу свою в гневе,
Что послала им дурного соседа.
Между тем лис, что держал пост
(скорей от нужды, чем от верности Богу),
В подземной норе, каких много,
Птичий выводок ночью решил известь, прохвост.
Вот для подкопа зверь хитрый в землю уж морду свою погрузил,
Как пёс зубами за холку его ухватил.
– Ох, смерть злодею! Позор поделом и стыд!
– Сжальтесь же надо мной, небеса! – притворщик кричит. —
Ведь, кроме содеянного, ни о чём боле не ведомо…
– Я яростен, ибо творю я полезное дело,
Когда я хозяину должен служить!
– Служить? Так служи, что ж меня-то душить?
– Тебе смерть всё равно, – отвечал сторож смелый, —
Красивые речи твои – на деле притворство иль того хуже;
Хорош бы я был, убив пчелоеда тогда, когда улей разрушен!
Pour le désespoir des Abeilles,
A côté d'une ruche un Guêpier s'établit;
Plus d'une ouvrière périt,
Sans jouir du fruit de ses veilles:
Tout le reste en prison maudissoit les destins
De leur avoir donné de si mauvais voisins.
Cependant un Renard qui faisoit abstinence
(Moins par dévotion que par nécessité)
Dans sa souterraine cité,
Vint une belle nuit affiéger cette engeance.
Tandis que dans la terre il fouroit son museau,
Un Chien qui le guettoit mit la dent sur sa peau.
Ah! méchant tu mourras! O pudeur! ô justice!
S'écria l'hypocrite! ô ciel, fois – moi propice!
Hélas! à ce qu'on fait on ne connoît plus rien;
Moi méchant, quand je fais du bien,
Quand je rends service à son maître!
Service? Soit, cela peut être;
Mais meurs toujours, reprit le Chien.
Ce beau discours n'est qu'une embûche;
Tu détruis le Guêpier, tu détruirois la Ruche.
Волк окрест оглашает воем страдальческим:
– Со всех сторон я, пожалуй, несчастнейший!
Где ж то время, когда безмерны стада,
Гонимы мечом и гладом, непрестанно стремились сюда,
Жизнь нашу в роскошный пир превращаючи?
Но, к злосчастию всех нас сущих,
Люди, в мире пожив, стали в стаи сбиваться пуще!
То не доходяга!.. Их без толку загонять,
Живучи они от природы! Страшно с голоду помирать!
И куда мне деваться теперь? Несчастия приумножая,
Всякое стадо теперь под защитой
Псов-сторожей, породы особой стаи,
Коими многие из родни моей были убиты…
Только сие произнёс он, как страшный Мастиф,
Речь ту услышав, набросился, яростью воспламеняясь:
– Сдохни ж, – пролаял, – в пасти моей задыхаясь;
Пусть же умрёт, как и ты, всяк безжалостнейший бандит,
Все, как и ты, со зловонною скверной внутри
Что в благе всеобщем себе лишь несчастье нашли!
Un Loup remplissoit l'air de ses cris douloureux:
De tous côtés je suis bien malheureux!
Qu'est devenu ce tems où d'immenses armées,
Par le glaive et la faim sans cesse consumées,
Nous fournissoient des repas somptueux?
Pour le malheur de tous tant que nous sommes,
Une paix générale a réuni les hommes!..
Pas le moindre cadavre!.. Helas! je flaire en vain…
Tout vit dans la nature!.. Il faut mourir de faim!
Car où porter mes pas? Pour comble de disgrace,
Tous les troupeaux sont protégés
Par des Chiens vigilans, des Chiens de sorte race,
Par qui j'ai vu cent fois mes pareils égorgés…
Comme il disoit ces mots, un Dogue épouvantable
Qui l'entend, fond sur lui, de rage étincellant:
Meurs, lui dit – il, en l'étranglant;
Et meurent comme toi, brigand impitoyable,
Tous ceux qui, comme toi, meurtriers dans le cœur,
Dans le bonheur public ont trouvé leur malheur!
Как! Всегда тот несносный веник
Весь шедевр мой сведёт на нет!
Мне не насладиться свершеньем…
Ах! Силы духа моей пропал след!
Глупцы, вот о чём вам мечтать надо:
Соперница самой Паллады![12]
Варвары! Рвать несравненную нить!
И жалкого червяка
Грубую пряжу в тыщу раз боле ценить!
Умаслить чтоб работничка,
Вы на себя взяли о нём заботу;
Сколь щедро ему обеспечили кров, пищу и воду!..
Вот так паучиха свой гнев расточала,
Шелкопряд же, сосед, тоном нежным сказал:
– Леди Арахна, что же вы давитесь желчью?
Куда боле к лицу здесь умеренность, то всем известно…
Да, клянусь всеми богами, что вы как ткачиха искусны ничуть не меньше
И ваша работа тоньше моей… Но, увы, бесполезна.
Quoi! toujours un maudit balai
Emportera tout mon ouvrage!
Et jamais je n'acheverai…
Ah! cette fois je perds courage!
Imbécilles humains, mais vous n'y songez pas:
De la rivale de Pallas,
Barbares, vous brisez la trame inimitable;
Et d'un vermisseau misérable
Vous admirez le fil mille fois plus grossier!
Pour encourager l'ouvrier,
Vous vous chargez de sa dépense;
Vous le logez chez vous avec magnificence!..
C'étoit ainsi qu'Araigne exhaloit ſon courroux.
Vermisseau, son voisin, lui dit d'un ton plus doux:
Dame Arachné, pourquoi vous échauffer la bile?
Eh! de grace modérez – vous…
Oui, de par tous les Dieux, vous êtes fort habile;
Votre ouvrage eft fort beau… Mais il est inutile.
Вот павлин распустил хвост, рубином искрит,
Взгляд притягивает драгоценностей вид.
Сей манёвр ещё больше обожанья стяжал.
Но когда в четырёх шагах
Соловей распелся в кустах —
Двор павлиний тотчас же пустынею стал.
Le Paon de son plumage étalant les rubis,
Fixoit par leur éclat les regards éblouis.
On admiroit encor sa superbe attitude.
A quatre pas de là
Le Rossignol chanta;
La cour du Paon se change en solitude.
Некий путник чрез гору хотел перейти:
Вот вершина, покрытая снегом и льдом,
Но вдруг с гулом ужасным открылся разлом
Чтобы смоляной селью деревню смести;
Возгонялась селитра чрез дым и огонь,
Далеко ядовитый миазм разнеся.
Задрожал путешественник, бледный как соль,
С трога в ужасе ноги свои унося:
– Кто б поверил, – вскричал он, глаза отведя, —
Что под толщею льда дремлет столько огня?
Un Voyageur alloit franchir une montagne
Dont le sommet de neige et de glaçons couvert,
Avec un bruit affreux tout – à – coup entr'ouvert,
D'un torrent de bitume inonda la campagne;
Le salpêtre en fumée, en flammes s'exhalant,
Remplissoit l'air au loin d'une odeur empestée.
Le Voyageur pâle et tremblant,
Fuyant avec horreur cette plage infectée:
Qui l'eût cru, disoit – il, en détournant les yeux,
Que tant de glace eût couvert tant de feux!
Жилец вершин, паря над облаками,
Столпотвореньем странным привлечён,
Смятеньем полных птиц. Со всех сторон
Предположений сотни выдвигали.
«То цапля; песнь не слышите? Ей-ей!»
Другой твердит: «Орёл»…
То был воздушный змей,
На крыльях ветра в небо лихо взмыв,
Послушный дланям тех, кто его вёл,
Он полз по небу, будто бы был жив.
И блеск златой у птицы рукотворной,
Что без усилий курс берет проворно.
Но часто слеп, кто высоко ушёл:
Своим же весом свой остов поправ,
Рвёт нить; вот ветер стих – и вниз стремглав…
Un Habitant de l'air planant au haut des nues,
D'une foule nombreuse attiroit les regards:
On ne distinguoit rien. On fait de toutes parts
Cent conjectures superflues.
C'est un Cigne, dit l'un; entendez – vous son chant?
Un autre: c'est un Aigle…
C'étoit un Cerf-volant,
Qui porté jusqu'aux cieux sur les aîles du vent,
A l'aide d'une main qui lui servoit de règle,
Serpentoit dans les airs, comme un Être vivant.
Or on fait ce que c'est que cet oiseau – machine,
Qui sans activité si promptement chemine.
S'il est fort élevé, l'on s'y trompe souvent;
Mais sous son propre poids tôt ou tard il succombe;
La corde vient à rompre, ou le vent baisse… il tombe.
В теплице, полито и окультурено,
Расцвело апельсиновое древо.
С помпой выставив его, восхищались то и дело
Благоуханьем любимца натуры,
Совершенством грядущих плодов хвастали смело.
Меж тем древо, стяжая хвалу то и дело,
Украшенье теряет своё; и наградой грядёт
За заботы и хлопоты… лишь один горький плод.
Юный граф, лет пяти от рожденья,
Сам похож был на малое чудо:
Его отче писал с вниманьем сугубым,
Что сказал и что сделал маленький гений.
Но проходят года, и, малая прелесть, прощай;
Ране сказанное находят бессмысленным шумом:
И, друг другу в ухо шепча, вопрошают:
Как же так получилось, что чадо невинное,
Быстро вымахав, стало такою дубиною?
Dans une serre, à force de culture,
Un Oranger produisit quelques fleurs.
On l'expose au grand jour, on vante les odeurs
Du favori de la nature,
On vante de ses fruits l'excellence future.
Cependant chaque jour moissonnoit ses honneurs;
Il perdit sa parure; et le digne salaire
De tant de soins!.. fut une Orange amère.
Monsieur le Comte, à l'âge de cinq ans,
Passoit pour un petit prodige:
Monsieur son père avec grand soin rédige
Ses faits et dits, et les redit aux gens.
Mais l'âge avance, adieu la petite merveille;
Dans tout ce qu'il a dit l'on cherche en vain du sens:
Et l'on se demande à l'oreille
Comment un si joli marmot
Est devenu si vîte un si grand sot?
Пой, пой, моя прелестница,
Кружись, порхай, приятна лёгкость эта;
Пусть наслажденьем будет лето,
Спеши же жить и веселиться, дéвица,
– Зима уж близко… – так когда-то произнёс
Пан Муравей, скупой и домовитый,
Цикаде, ветреной, на взгляд его сердитый:
– Ужель безумна ты, мой свет, чтобы без слёз
Петь продолжать там, где нужней молитвы?
– Зима всё ближе? Что ж, от смерти не уйдёшь:
Хоть житница наполнена твоя, моя ж пустеет,
Но там, прокляв богов, ты вскорости помрёшь,
К чему барыш, когда им не владеют?
По мне отрадней петь, коль миг последний ждёшь.
Запомнила однажды я одну простую истину: