НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ утром мужчины как ни в чем не бывало, оседлали своих мустангов, собираясь начать работу. Сейчас у них не было бригадира, и они бездельничали, ожидая босса. Балл праздно сидел на ограде лошадиного загона. Парни почти не обращали на него внимания, но посторонний наблюдатель не мог бы определить по их поведению, – уважают ли они чувства экс-бригадира, или им просто наплевать на его проблемы.
Конечно, относились к нему хорошо, но он был молчуном, а молчуны быстро друзей не заводят. Сам сдержанный, он не терпел несдержанности и в других. Его прямые черные волосы, высокая, грубо сколоченная фигура, в купе с дубленой шкурой, делали его похожим на индейца, а естественная сдержанность лишь увеличивала это сходство. Длинный же красный шрам, пересекавший подбородок, подчеркивал грубость и жесткость его невозмутимого лица.
Техасский Пит, седлавший своего мустанга в загоне, начал свой день с новой песни.
Я был в баре «Большой Орел»
Пил и сигару курил.
– C работой покончено, Балл? – спросил он, взглянув на экс-бригадира.
– Полагаю, да, – ответил тот.
Когда незнакомец туда вошел
И внезапно заговорил.
Техасский Пит легко вскочил в седло.
– Похоже, и я собираю манатки, – объявил он, – Нуждаюсь в отпуске. Куда отправимся?
Глаза Балла остановились на фасаде ранчо. Как раз в этот момент из офиса вышел «старикан». За ним вышли его дочь Диана и Хол Колби. Эти двое смеялись и весело болтали. Причем Балл не мог не заметить, насколько близко негодяй склонялся к лицу девушки. Подумать только, как легко этот мерзавец находил путь к сердцу людей, а в особенности женщин, с какой опасной легкостью он завоевывал их доверие!
– Итак, – продолжал Техасский Пит, – Если ты собираешься, то почему не седлаешь мустанга?
– Похоже, я передумал.
Техасский Пит посмотрел в сторону ранчо, в том направлении, куда смотрел Балл, и пожал плечами.
– А, понятно, – прокомментировал он. – Да, местечко-то здесь неплохое. Пожалуй, и я тоже останусь здесь ненадолго.
Элиас Хендерс и Хол Колби неторопливо шли в сторону лошадиного загона. Девушка же повернула обратно к дому. Когда двое мужчин вошли в загон, Балл соскочил с изгороди и приблизился к Хендерсу.
– Ведь вы нуждаетесь в рабочих? – спросил он старика.
– Я могу взять тебя, Балл, – ответил Хендерс с тусклой усмешкой. – Тридцать пять в месяц плюс снабжение.
Бывший бригадир кивнул в знак согласия и затем, направившись к лошадям, столпившимся с другой стороны загона, свистнул. Внезапно голова Звездочки поднялась над головами других животных. Верный конь мгновенно почуял хозяина и, проталкиваясь сквозь толпу своих сородичей, устремился прямо к нему.
Элиас Хендерс в это время остановился в самом центре загона и объявил:
– Теперь бригадиром будет Колби.
Вот и все. Мгновение замешательства – и мужчины уже продолжали готовиться к ежедневной работе, а те, кто уже был в седлах, глубокомысленно свертывали сигаретки. Колби уже ходил среди людей, распределяя хорошо известную каждому рутинную работу.
– А ты, Балл, – сказал он, когда очередь дошла до экс-бригадира, – отправишься на Тополиный Каньон и последишь (если у тебя получится) за стадом коров бешеного. Я лично так и не смог проследить за ними, хотя у меня ушло на это больше недели.
Это было самое тяжелое, требующее наибольшего времени задание, но если Балл и был расстроен, то он не подал виду. Если на то пошло, он даже был доволен: ведь он был заядлым наездником и к тому же любил уезжать в одиночестве. Именно эта черта служила поводом для различных комментариев и догадок. Многие спрашивали, почему он так часто удаляется от людей, подозревая, что он что-то скрывает. Они не могли понять простую вещь: мужчина может находить удовольствие в своем собственном обществе, не считая доброго коня да чиста поля.
Вход в Тополиный каньон находился на расстоянии добрых двадцати миль от ранчо, а путь к его вершине представлял собой пять миль тяжелого подъема по каменистому неровному склону. Было десять, когда Балл внезапно натянул поводья возле того самого одинокого тополя, который обозначал вход в каньон и давал ему имя. Он сидел неподвижно, напряженно вслушиваясь. Далеко впереди, в глубине каньона, раздавалось едва слышное стаккато ружейных выстрелов. Насколько далеко, определить было трудно, так как извилистые стены каньона быстро поглощали звук. Но Баллу хватило того, что он определил направление, откуда шли звуки. Он тут же погнал своего мустанга галопом вперед по каньону, весь обратившись в слух.
КОГДА ПОСЛЕДНИЙ ИЗ рабочих покинул ранчо, Элиас Хендерс вернулся в свой офис, в то время как Хол Колби поймал двух мустангов, оседлал их и взнуздал, напевая между делом какой-то веселенький мотивчик. Оседлав одну из них, он вел другую на поводу, направляясь к ранчо. Как раз в этот момент Диана Хендерс появилась изнутри во всей своей красе. Сделалось очевидным, что для нее-то и была предназначена вторая лошадь.
Приняв поводья из рук Колби, девушка вскочила в седло, как мужчина. Совершенно по-мужски же она и в седле сидела. Надо сказать, хотя Диана и ездила на лошади наравне с лучшими всадниками, а стреляла наравне с лучшими снайперами, тем не менее, о ней никто никогда не слышал ни одного грубого или вульгарного слова. Некоторые старые рабочие знали ее с раннего детства, но даже этот факт, вкупе с известной свободой нравов в Аризоне восьмидесятых, не позволял им проявлять подобную свободу в отношении Дианы Хендерс. А ведь она более чем какая-либо другая девушка в этом диком краю, могла восприниматься мужчинами как объект преследования.
В присутствии Дианы мужчины не сквернословили. Никто из них не осмеливался опустить лапу на ее стройные плечи или в хорошем расположении духа панибратски шлёпнуть ее сзади. Все они боготворили ее, а многие были жестоко в нее влюблены. Что-то в ней – какие-то врождённые утончённость и благородство – заставляло их держаться на расстоянии. Или, скорее, заставляло знать своё место. Ведь лишь весьма застенчивый человек мог оставаться на расстоянии от Дианы при наличии малейшего шанса быть рядом с ней. Бывало, мужики говорили о ней как о чистокровном, породистом скакуне, чувствуя флюиды благородства, исходящие от всего ее существа.
Элиас Хендерс был из тех Хендерсов, что из Кентукки. Как и все мужчины в его роду, он получил степень в Оксфорде, поступив туда после окончания своей любимой alma mater в родном штате. К поступлению в знаменитый университет имелся и отличный повод. Сам старый сэр Джон Хендерс, основавший американскую ветвь семейства, был выпускником Оксфорда и желал видеть сына и внука пошедшими по его собственным стопам.
Двадцать пять лет тому назад Элиас Хендерс подался на запад со своим кентуккийским одноклассником и соседом Джоном Мэнилом. Двое молодых людей занялись скотоводством. Их объединенный капитал помог им продержаться на плаву года три, защитив от всех рогаток, расставляемых тут и там чиновниками и конкурентами. Однако что было делать с внезапными набегами апачей? Они, вкупе с транспортными трудностями, отдалённостью рынков сбыта и неопытностью, сделали свое черное дело, приведя двух друзей на грань банкротства. Однако в этот самый момент Хендерс открыл на своей земле золото. Не прошло и двух лет, как дела приятелей пошли в гору. Они стали богачами.
Хендерс вернулся в Кентукки и быстренько женился на сестре Мэнила, а затем отправился в Нью-Йорк. Друзья решили, что их бизнес требует своего представителя на востоке. Мэнил же остался в Аризоне.
Потому-то Диана Хендерс и родилась в Нью-Йорке. Когда ей было около пяти лет, ее мать подхватила туберкулез легких. Врачи советовали сухой климат. Так что Хендерс и Мэнил поменялись местами. Хендерс увез свою семью в Аризону, а Мэнил с женой и маленькой дочуркой переместился в Нью-Йорк. Последний был женат на простолюдинке. К несчастью, результат этого брака был безрадостен. Будучи человеком хорошего рода и скорее экономным, чем мотом, он в итоге не смог ничего оставить своей сестре и жене своего лучшего друга.
Мать Дианы умерла, когда той было пятнадцать. Девочка, не пожелавшая покинуть отца, отвергла идею об окончании образования в одном из восточных колледжей. Элиас Хендерс, сам боявшийся расстаться с ней, охотно уступил ее решению. Достаточно образованный, чтобы руководить ею, отец взял все хлопоты по дальнейшему просвещению дочери на свои плечи. Так что в свои девятнадцать лет девушка с дикого запада, хотя и не обладала многими важными навыками и умениями, была, тем не менее, прекрасно воспитана, даже до изысканности. Что касается музыки, утехи отца, ей Диана была всецело обязана покойной матери. Впрочем, также великолепному фортепиано, прибывшему в семидесятые на упряжке волов.
Отец, книги, музыка и лошади – всё это составляло своеобразное содержание жизни молодой девушки. Ее обществом были молодые вакеро, наездники, работавшие на ее отца. Без сопровождения хотя бы одного из них ей запрещено было выезжать за пределы ранчо. Ведь апачи были еще страшной угрозой в Аризоне тех лет.
Сегодняшним утром ее сопровождал новый бригадир. Некоторое время они ехали молча, стремя в стремя. Мужчина ехал чуть позади, так что имел возможность без всякого стеснения рассматривать ее профиль. Глаза с пушистыми ресницами, короткий прямой носик, патрицианский рот, безупречный подбородок – все достоинства, открывшиеся обожающему взгляду молодого бригадира, повергли его в немой восторг. Однако именно он был тем, кто в конце концов, нарушил затянувшееся молчание.
– Ты не поздравила меня, Ди, – сказал Колби. – Или ты еще не знаешь?
– Да, я знаю, – ответила она. – Поздравляю тебя. Но не могу забыть, что твоя удача означает для другого человека несчастье.
– Это его собственный промах, уверяю тебя. Человеку нетрезвому нельзя доверять подобную работу.
– Да, но он был хорошим бригадиром.
– Может быть. Я и не говорю о нем ничего плохого. Однако я вижу, как высоко ты его ценишь. А что ты, собственно, знаешь об этом человеке? Ты должна быть осторожнее, Ди. В этих краях скрыто много мрачных тайн. Когда парень так неразговорчив, как он, то, скорей всего, у него на душе есть что-то, о чём он не хочет болтать.
– Я думала, он твой друг, – заметила девушка.
Колби покраснел.
– Конечно, он мой друг. И, поверь мне, я очень ценю старину Балла. Но в данном случае я думаю только о тебе, а вовсе не о нашей с ним дружбе. Я очень бы хотел, чтобы с тобой никогда не случилось ничего такого, о чём бы ты впоследствии жалела.
– Не понимаю, о чём ты, Хол.
Он в замешательстве хлестнул себя по ноге арапником.
– Пф, Ди, естественно, я ничего не хотел сказать о моем друге. Я лишь призываю тебя к бдительности, вот и все. Ты же знаешь, нет ничего такого, что я не сделал бы для тебя, даже если это будет стоить мне всех друзей на свете.
Наглец переложил поводья в правую руку, а левую, слегка наклонившись, положил на руку Дианы, которую она сразу же отдернула.
– Пожалуйста, не надо, – попросила она.
– Я люблю тебя, Диана, – выпалил он внезапно.
Девушка весело рассмеялась, хотя и без издевки.
– Все мужчины думают так. Все потому, что я единственная девушка здесь, и на сто миль вокруг нет ни одной конкурентки.
– Для меня ты единственная девушка в мире.
Она повернулась и лукаво взглянула на него. Действительно, он был весьма привлекателен. Именно это, да еще его забавные мальчишеские манеры, привлекло ее в нем поначалу. Для нее было привлекательно то, что он, казалось, держится с ней искренне и открыто. Среди всех известных ей мужчин, исключая, пожалуй, лишь отца, он один умел быть ровным и самоуверенным в общении с женщинами. Остальные были либо робки и неуклюжи, либо грубы и несдержанны, либо были немыми бревнами, как Балл, казавшийся, впрочем, единственным мужчиной на ранчо, кто не был отчаянно влюблен в нее.
– Поговорим о чем-нибудь другом, – заявила она.
– Есть ли для меня хоть какая-то надежда? – спросил Хол.
– Во всяком случае, – шутливо подбодрила она его, – люби меня и дальше. Мне нравится, когда меня любят.
– Но я не хочу быть в толпе других, – настаивал он, – не хочу быть «всяким и каждым мужчиной».
– Не унывай. Даже повар писал поэмы обо мне. О скольких влюбленных глупцах рассказывал мне отец! И каждый всерьез рассчитывал заполучить пальму первенства.
– Мне дела нет до старого рыжего дурака-повара, – огрызнулся Хол. – Я хочу, чтобы ты любила меня.
– О! Это другой вопрос. А теперь мы сменим тему.
– Пожалуйста, Ди, я ведь серьезно, – умолял он, – Дай же мне хотя бы маленькую надежду.
– Ты не должен так говорить с девушками, Хол, – сказала Диана. Ее голос при этом был тихим и слабым, а глаза наполнились нежностью. На большее Колби в это утро не смел и рассчитывать.
ЧЕМ ДАЛЬШЕ БАЛЛ гнал свою лошадку по каменистой тропе Тополиного Каньона, тем ближе звучали выстрелы. Их незатихающий треск неизменно указывал нужное направление. Поскольку стреляли уже совсем рядом, экс-бригадир натянул поводья и вынул ружье из футляра. Он спешился и бросил поводья.
– Стой! – приказал он Звездочке шепотом, а сам осторожно пополз вперед. Стреляли теперь непосредственно перед ним, как раз за покрытым невысоким кустарником каменистым выступом горы. Однако хлопки выстрелов стали менее частыми. Балл предположил, что оба – охотник и жертва – находятся теперь в укрытиях и потому обмениваются лишь редкими упреждающими выстрелами.
Ползти прямо на эти выстрелы, продвигаясь по тропке, идущей по дну каньона, означало подвергнуть себя опасности попасть под огонь одной из сторон. А может быть, и обеих. Ведь в этом диком краю могло случиться все, что угодно. Бывало, что обе стороны, принимавшие участие в конфликте, представляли интересы, враждебные интересам их же нанимателя. С такими невеселыми мыслями экс-бригадир ранчо «Застава Y» осторожно карабкался по крутому склону горы, скрывавшей от него ту часть каньона, где и происходила баталия.
Из качества детонации наш герой заключил, что в перестрелке участвуют, по меньшей мере, пять или шесть ружей. Как они поделены – он не мог и гадать. Балл решил оценить силы противников, спрятавшись за гребнем горы, и, в том случае, если дело его не касалось, дать противникам перестрелять друг друга. Во всяком случае, вмешиваться у него не было никакого желания, ибо в трезвом виде Балл никогда не искал проблем на свою голову.
Соблюдая полнейшую бесшумность и держа ружье на изготовку, он, наконец, заполз на гребень. Нужно было прокладывать путь сквозь кустарник на другую сторону, для чего требовалось обогнуть гигантское напластование руды, которое препятствовало его продвижению. Вскоре кусты стали реже. Он смог увидеть противоположную стену каньона. Пронзительный звук выстрела раздался непосредственно под ним, за выступом. Прямо перед ним возносился футов на двадцать над кустарником громадный пласт горной породы, подставляя свою поверхность всем непогодам. Итак, Балл приполз сюда и залег за этой громадиной, а затем внимательно осмотрел представшую его взору картину. Он открыл, что его убежище располагается на самом краю обрыва, который образовывал собой перпендикуляр к дну Тополиного каньона. Почти прямо под ним пять апачей прятались среди скал и валунов, теснившихся внизу. Им противостоял всего один человек, скорчившийся в неуклюжей позе за камнем на противоположной стороне.
Его лица Балл увидеть не мог, так как оно было скрыто под огромным сомбреро, но фасон его одежды выдавал типичного вакеро – он мог быть как из Америки, так и из Мексики. Но сейчас это было не важно, так как он был один против пятерых, а эти пятеро были индейцами. Минуту Балл наблюдал за развитием ситуации. Он отметил, что весь огонь велся со стороны индейцев. Не был ли мертв парень с той стороны каньона? Во всяком случае, он был недвижим.
Вдруг один из индейцев осторожно выполз из своего укрытия, в то время как другие четверо открыли бешеную пальбу по позиции своей жертвы. Затем вслед за первым последовал второй индеец, а трое оставшихся продолжали палить, прикрывая маневр своих собратьев.
Балл усмехнулся – угрюмая, жестокая усмешка. Этих нескольких краснокожих явно подстерегал величайший сюрприз.
Двое переползали каньон, используя для прикрытия любые неровности. Они были уже рядом с лежащим ничком мужчиной. В ближайший момент трое стрелков по эту сторону каньона должны были остановить стрельбу, а те двое одним броском покончить с зазевавшейся добычей.
Балл поднял ружье. Последовали два выстрела, почти одновременных. Так что невозможно было поверить в то, что стрелял один и тот же человек. Двое индейцев, уже привставшие для финальной атаки, рухнули среди раскаленных на солнце валунов.
Мгновенно осознав настигшую их опасность, остальные трое апачей вскочили на ноги и бросились вверх по каньону в поисках нового укрытия. Но их положение было совершенно безнадежным, поскольку Балл со своим ружьем занимал господствующую позицию. Это ружье вновь заговорило, и бегущий впереди индеец вскинул руки над головой, закрутился на месте и упал на лицо. Двое других бросились за ближайшие валуны.
Балл взглянул туда, где лежал его протеже. Тот как раз поднял голову и пытался выглянуть из своего укрытия, по-видимому, поняв, что новый голос вступил со своей партией в зловещий хор ружейных стволов.
– Ранен? – крикнул Балл.
Мужчина, взглянувший в сторону раздавшегося голоса, ответил отрицательно.
– Что ж ты, мать твою, не стреляешь? Там же еще двое осталось – они залегли выше, на этой стороне.
– Я без оружия, – ответил несчастный.
– Так это была ловушка, – размышлял Балл, выискивая укрытие оставшихся двух апачей.
– Еще тут они есть, кроме этих? – окликнул он собеседника.
– Нет.
После этого наступило продолжительное молчание, такое всеобъемлющее мирное молчание, какое царило в этом древнем каньоне со дней его творения – и которое так бы и продолжалось, если бы человек, эта злосчастная болезнь земной коры, не разбил его вдребезги.
– Не могу же я лежать здесь весь день, – думал Балл. Он продвинулся немного вперед и заглянул за край обрыва. Это была вертикальная стена высотой футов сорок. Он покачал головой. Внезапный выстрел, и пуля оторвала кусок породы у него под ногами. Мгновенно прозвучал другой выстрел с той стороны каньона.
Балл взглянул на укрытие индейцев. Никакого признака их присутствия. Один из них застал его врасплох – это да – а потом нырнул обратно с глаз долой. Ну, хорошо. Но каким образом тот парень напротив стрелял без оружия?
– Я подстрелил одного, – раздался знакомый голос как будто в ответ на его мысли. – Но ты лучше не высовывайся – второй почти рядом с тобой.
– Я думал, ты не вооружен, – крикнул Балл.
– Я выполз и взял ружье у подстреленного индейца.
Балл отполз обратно в свое укрытие, а затем в кустарник за ним, и начал огибать гребень, пытаясь зайти в тыл оставшемуся индейцу. Минутой или двумя позже он снова выполз на край. Внизу он увидел последнего оставшегося краснокожего, припавшего к земле за большим валуном. Балл выстрелил и промахнулся. Индеец вскочил и бросился к своему мустангу, привязанному невдалеке. Белый же человек пожал плечами, встал на ноги и начал поиски удобного спуска.
Второй белый наблюдал за его действиями, ознаменовавшими конец сражения. Когда Балл достиг дна пропасти, он уже шел навстречу своему спасителю. Особенный свет сверкнул в глазах обоих, когда они сошлись лицом к лицу.
– Ах, – воскликнул спасенный, – да это же сеньор Балл! – Теперь он говорил по-испански.
– Грегорио! – воскликнул в свою очередь Балл, – Как им удалось заманить тебя в эту ловушку?
– Я расположился лагерем чуть выше этого места прошлой ночью, – стал рассказывать Грегорио, – Этим утром я шел с ружьем, поджидая шанс застрелить антилопу на завтрак. Индейцы нагрянули сверху. Они обстреливали меня с самого утра. Вы подоспели как раз вовремя. Вы спасли мне жизнь, сеньор Балл, и Грегорио никогда этого не забудет, – новообретенный приятель говорил по-английски с небольшим акцентом.
– Тебе не случалось видеть стадо коров бешеного где-нибудь здесь поблизости? – спросил Балл, игнорируя бурные излияния чувств и заверения в благодарности.
– Нет, сеньор, я не видел, – ответил Грегорио.
– Хорошо, я схожу за лошадью и еще разок осмотрю местность с вершины. – Балл повернулся и пошел за Звездочкой.
Пятнадцатью минутами позже, возвращаясь, Балл встретил обрадованного Грегорио, нашедшего свою лошадь и свои вещи целыми и невредимыми.
– С богом, сеньор, – окликнул его Грегорио.
– До свиданья, – отозвался американец.
В устье каньона, там, где он сужался до размеров тесного ущелья, Балл тщательно исследовал почву и наверняка определил, что ни одна корова или иная скотина не проходила здесь уже очень давно. После этого он повернул обратно.
В это самое время с другой стороны в каньон въехал Джим Веллер, ищущий потерянных лошадей. Увидев Грегорио и узнав его, он ослабил застёжку кобуры и провожал мексиканца взглядом, пока тот не скрылся за выступом горы, располагавшейся с восточной стороны от входа в каньон. В этой части страны Грегорио имел отвратительную репутацию. Говоря точнее, он был объявлен вне закона, и за его голову был назначен приз.
– Однако, – думал Веллер, – я не потерял ни одного преступника-рецидивиста. – Я ищу лошадей.
И он со вздохом облегчения отправился дальше, радуясь, что между ним и метким ружьем Грегорио теперь находится целая гора. Десятью минутами позже он встретил Балла, спускавшегося Тополиным каньоном. Мужчины натянули поводья, кивнув друг другу в знак приветствия.
Веллер спросил о лошадях, узнав от Балла, что в Тополином скот отсутствовал напрочь. Он ничего не сказал о своей встрече с Грегорио. Ведь было очевидно, что двое мужчин не могли не встретиться в Тополином каньоне. Если Балл не хочет ничего сказать об этом, очевидно, он имеет причину молчать. Не в обычаях Аризоны тех лет было совать свой нос в чужие дела. Балл тоже ничего не сказал о Грегорио. Не сказал он и о стычке с апачами. Но это потому, что он был человек неразговорчивый.
– Придется искать этих лошадей в «Сточной трубе» – заметил Веллер. Так назывался следующий к западу каньон.
– Посмотри заодно, нет ли там коров бешеного? – сказал Балл, – А я поеду в каньон Бельтера и если увижу твоих лошадей, отгоню их домой.
Двое разошлись у входа в Тополиный. Веллер двинулся на запад, в то время как Балл направил свои стопы в восточном направлении, к каньону Бельтера, который располагался по дороге к «Заставе Y».
ТРЕМЯ ЧАСАМИ ПОЗЖЕ еженедельный почтовый дилижанс, мчащийся на север, притормозил и остановился на железнодорожной станции, подняв тучу пыли, по сигналу одного из двух мужчин, сидящих в открытой коляске. Когда дилижанс остановился, мужчина спрыгнул на землю и затем, вскарабкавшись наверх, занял место рядом с кучером, встретившим его грубо и неприветливо.
С собой новый пассажир имел тяжеленный куль, который он расположил между ног. Имел он также и короткоствольный револьвер, притороченный к ноге.
– Святые заступники! – запричитала с сильным провинциальным акцентом толстая леди, расположившаяся внутри экипажа. – Да это же налёт!
Пожилой джентльмен с седыми усами, по которым тонкой струйкой стекала коричневая от жевательного табака слюна, успокоил толстуху:
– Нет, мэм, – сказал он, – это курьер с прииска везет золото. Здесь, в этом месте, благословение богу, уже три недели все спокойно. Нет, мэм, времена уже не те, что бывали. Все эти новые идеи и реформы делают свое дело.
Толстая леди лишь косо взглянула на него с неимоверным презрением, оправила свою безразмерную юбку и покрепче прижала к себе свой багаж. Экипаж заколесил дальше, лошади перешли на галоп. Когда дилижанс в очередной раз качнуло и встряхнуло, леди как раз швырнуло на колени пожилого джентльмена. Ее капор нахлобучился на один глаз, толи ухарски, толи бесстыдно.
– Не смейте прикасаться ко мне, – воскликнула она, свирепо глядя на крохотного джентльмена, как будто именно он был повинен в происшедшем. Впрочем, едва лишь она восстановила статус-кво, водрузив свои телеса на положенное им место, как другой, еще сильнейший, толчок швырнул джентльмена на ее колени.
– Негодяй, – закричала она и, заграбастав его своими жирными лапами, она отбросила его от себя, как котенка. – Какая низость! Бедная вдова не может спокойно проехать, чтобы к ней не полезла всякая сволочь! Никто не присмотрит, не позаботится! Сирая я, убогая, беззащитная! Некому заступиться, некому помочь! Нет мужчин, нет!
Крошечный пожилой джентльмен, хотя у него и были пристегнуты по бокам два огромных револьвера, совершенно съежился и имел вид весьма напуганный. Он был настолько напуган, что не осмелился сказать ни одного слова, опровергающего ее столь несправедливые обвинения. Он лишь косил на нее исподтишка свои близорукие, водянистые глаза. Он вытер испарину ярким платком, плотнее вжался в свой угол и уже не издавал ни звука.
К сожалению, получасом позже дилижанс закачало еще больше. А затем он и вовсе въехал в ущелье. Перед путешественниками простиралась холмистая возвышенность. Дорога раскручивала свою ленту по этой возвышенности и, минуя ранчо «Застава Y» и городок Хендерсвиль, впадала в равнину. Дорога в ущелье была узкой и извилистой, а передвижение по ней – мучительным. Эта отвратительная дорога требовала гораздо более медленной, аккуратной езды, чем та, которую демонстрировал возница. Создавалось впечатление, что он представляет себя кучером главы правительства или, по крайней мере, свадебного кортежа. Итак, лошади шли, дилижанс, пошатываясь, перекочевывал из одной рытвины в другую, а тучи едкой пыли в химерическом свете ущелья покрывали животных, экипаж и пассажиров. Через ее плотные занавеси кучер увидел внезапно материализовавшиеся фигуры двух мужчин.
– Стой! Руки вверх! – проревел один из них, тот, что повыше.
Курьер, сидящий рядом с кучером, сделал попытку достать свой револьвер. Но тут пролаял шестизарядный револьвер разбойника, и курьер повалился ничком прямо на круп ближайшей лошади. Лошадь вздрогнула, в ужасе скакнула, дернув хомут. Кучер попытался успокоить ее, но в этот момент двое бандитов поднялись на дилижанс. Один из них взял на мушку кучера и пассажира на передке, а другой вошел внутрь. Толстая леди скрестила руки на груди и свирепо глядела на вошедшего бандита, в то время как руки крошечного джентльмена уже послушно коснулись потолка экипажа.
– Руки вверх!
Она не двинулась.
– Будь уверен, я не подниму их и на дюйм, – крикнула она. – И твое счастье, грязный ублюдок, что Мэри Донован не захватила парочки револьверов, и что здесь нет ни одного мужчины, чтоб защитить бедную вдову, – и она бросила испепеляющий взгляд на крошечного старого джентльмена. Даже несмотря на его многолетний загар, видно было, как бедняга покраснел.
– Не двигайтесь и смотрите назад, – предостерег их разбойник. – Минут через пять можете ехать.
Затем двое бандитов попятились вверх по дороге, держа дилижанс под прицелом. Курьер стонал в дорожной пыли. Толстая леди открыла дверь и вышла наружу.
– Эй ты. Назад! – окликнул ее один из бандитов.
– Пошел к дьяволу, – возразила Мэри Донован, остановившись возле стонущего курьера. Человек этот приоткрыл глаза и попытался встать. Наконец, с помощью Мэри Донован, он поднялся на ноги.
– Простая царапина, по-моему, – материнским тоном успокаивала она, помогая ему взобраться на дилижанс. – Утром будешь в полном порядке. А ты, старая баба с артиллерией, – пронзительно завопила она, обращаясь к пожилому джентльмену, – давай двигайся и помоги мне.
Вместе они помогли раненому сесть. Бандиты были еще в пределах поля зрения, но они оставили ее в покое. Без сомнения потому, что она была безоружной женщиной. Дама, однако, не ограничилась размещением курьера.
Повернувшись к старому джентльмену, она вырвала один из его револьверов из кобуры.
– Гони как дьявол, – закричала она кучеру, высовывая голову из окна дилижанса, и, когда тот начал нахлестывать свою упряжку, открыла огонь по двум удаляющимся бандитам. Те пальнули в ответ. Стрельба продолжалась до тех пор, пока дилижанс не исчез в клубах пыли, выехав из ущелья и свернув к городу. К чести пожилого джентльмена следует сказать, что он, как и пассажир на передке, принял участие в перестрелке.