Глава I Материальная и духовная культура балтийских славян
Материальная культура большинства балтийско-славянских племён была во многом схожа, основные различия заметны не между племенами, а между жителями различных природных зон. Для всех балтийских славян были характерны округлые крепости, расположенные в основном на берегах водоёмов, речных и озёрных островах или полуостровах. По большей части крепости эти были небольшими и использовались либо как княжеская резиденция, либо для защиты местного населения в военное время. Исключение составляют лишь ранние велетские крепости на территории позднейшего союза четырёх лютичских племён. Эти крепости были намного большего размера, строились на высотах и отличались плотной жилой застройкой. Форма ранних велетских крепостей зависела от природных данных и могла отходить от привычной округлой. Отличной была и технология устройства крепостного вала. В ободритских землях своими размерами заметно выделялись столицы племён ободритов и варов Мекленбург и Старигард.
В Средние века балтийско-славянские племена представляли собой значительную военную и политическую силу, с которой вынуждены были считаться их германские соседи – Римская империя германской нации и наследовавшие ей немецкие королевства и герцогства, а также скандинавские государственные образования и королевства. История ободритов на протяжении столетий была неразрывно связана с историей соседних с ними саксов, данов и славян-велетов, в отношениях со всеми этими соседями были как войны, так и союзы, и династические связи.
Начиная с первой половины IX века отношения ободритов с соседними немецкими государствами характеризуются постоянными кровопролитными войнами, закончившимися окончательным поражением славян в конце XII века. Однако это четырёхвековое противостояние во многом было более противостоянием языческой и христианской культур, чем противостоянием собственно славян и германцев. Попытки насильственной христианизации принимались с немецкой стороны, начиная с IX века, и на деле совмещались с взиманием больших податей с основной массы славянского населения, так что образ христианина неизбежно смешивался с образом поработителя. Недовольство властью немецких и своих, принимавших христианство и способствовавших распространению церковных десятин правителей то и дело выливалось в значительные общеславянские языческие восстания. Едва ли найдётся другой европейский народ, столько раз возвращавшийся от христианства к язычеству и бывший настолько приверженным своей традиционной культуре. Суть этого противостояния, заключавшегося в стремлении к порабощению с одной стороны и борьбе за свободу и веру – с другой, хорошо понимали и сами немецкие завоеватели. Хронист Видукинд Корвейский в X веке замечал в своих «Деяниях саксов» об ободритах:
«Король поэтому часто сам водил против них войско, которое во многих [сражениях] нанесло им ущерб, поражение и довело их до крайнего несчастья. Тем не менее, они предпочитали войну, а не мир, и пренебрегали любым бедствием ради дорогой свободы. Ибо это такой род людей: грубых, способных переносить лишения, привыкших к самой скудной пище, и то, что для наших обычно представляется тяжелым бременем, славяне считают неким удовольствием. В самом деле, прошло много дней, а они сражались с переменным успехом, те ради славы, за великую и обширную державу, эти за свободу, против угрозы величайшего рабствa» (Видукинд, II, 20).
С конца X века, видя политические преимущества от союза с саксами, верхушка ободритской знати постепенно начинает принимать христианство. Христианские правители ободритов как правило признавали верховную власть немецких императоров и поддерживали тесные союзнические отношения с датским королевским домом, однако, их отход от традиций вызвал противоречия и вражду в самом ободритском обществе. В итоге принимавшие христианство законные ободритские князья воспринимались своими подчинёнными как тираны и предатели и могли утверждаться и поддерживать свою власть только с помощью союзных саксонских и датских войск. Нередко такие князья бывали свергаемы в ходе языческих восстаний, а их место занимали языческие правители. Начавшееся в конце XI века многолетнее противостояние христианской и языческой династий ободритских правителей в конечном итоге стало одной из главных причин общего ослабления их государства и одной из причин успешного завоеванию его саксонцами в XII веке. В условиях постоянной многовековой борьбы за свои земли с христианами, языческие традиции стали для славянского населения неким видом «национальной идеи» и запрет на них в XII веке вместе с окончательным переходом собственных правителей на сторону саксов-христиан привёл к тяжелейшему духовному кризису, быстрой утрате идентичности и ассимиляции славян немцами.
Вместе с тем, сама их языческая культура вовсе не была примитивной, не только не уступая противостоящей ей христианской культуре, но и во многом её превосходя. Привыкшие к постоянным опустошениям своих земель славяне лучшее из имевшегося у них или приобретённого в ходе войн в других землях посвящали своим богам, возводя им величественные храмы с роскошным убранством. Говоря об ободритах, Гельмольд замечал, что они не заботятся о постройке долговечных домов, все равно постоянно разрушавшихся в ходе вражеских набегов (Гельмольд, II, 13), однако при этом совершенно не переносят какого-либо осквернения их святынь. Этот же хронист, оставил и некоторые описания богов и святынь ободритов:
«Во всей славянской земле господствовало усердное поклонение идолам и заблуждения разных суеверий. Ибо помимо рощ и божков, которыми изобиловали поля и селения, первыми и главными были Прове, бог альденбургской земли, Жива, богиня полабов, и Редегаст, бог земли ободритов. Им предназначены были жрецы и приносились жертвы, и для них совершались многочисленные религиозные обряды. Когда жрец, по указанию гаданий, объявляет празднества в честь богов, собираются мужи и женщины с детьми и приносят богам своим жертвы волами и овцами, а многие и людьми – христианами, кровь которых, как уверяют они, доставляет особенное наслаждение их богам. После умерщвления жертвенного животного жрец отведывает его крови, чтобы стать более ревностным в получении божественных прорицаний. Ибо боги, как многие полагают, легче вызываются посредством крови. Совершив, согласно обычаю, жертвоприношения, народ предается пиршествам и веселью.
Есть у славян удивительное заблуждение. А именно: во время пиров и возлияний они пускают вкруговую жертвенную чашу, произнося при этом, не скажу благословения, а скорее заклинания от имени богов, а именно, доброго бога и злого, считая, что все преуспеяния добрым, а все несчастья злым богом направляются. Поэтому злого бога они на своем языке называют дьяволом, или Чернобогом, то есть черным богом.
Среди множества славянских божеств главным является Свентовит, бог земли райской, так как он – самый убедительный в ответах. Рядом с ним всех остальных они как бы полубогами почитают. Поэтому в знак особого уважения они имеют обыкновение ежегодно приносить ему в жертву человека – христианина, какого укажет жребий. Из всех славянских земель присылаются установленные пожертвования на жертвоприношения Свентовиту.
С удивительным почтением относятся славяне к своему божеству, ибо они не легко приносят клятвы и не терпят, чтобы достоинство его храма нарушалось даже во время неприятельских нашествий» (Гельмольд, I, 52).
Языческие храмы и священные места как правило либо находились вблизи главных политических центров славян, либо сами становились таковыми. Священная роща бога Прове или Проне находилась неподалёку от столицы племени варов, Старигарда.
Так же и в самом этом городе находилось языческое святилище с «медным изваянием Сатурна», разрушенное в X веке. В другом крупном политическом центре этого племени, крепости Плуне, находился храм бога Подаги. О местонахождении центра культа Живы в землях полабов неизвестно. Несмотря на то, что Гельмольд называет Редегаста богом земли ободритов, главный храм, посвящённый этому божеству находился в землях соседних с ними лютичей, городе-храме Ретре. Не исключено, что само переданное хронистом имя этого божества стало результатом путаницы. Так, наиболее ранний источник, оставивший подробные описания этого города-храма лютичей, Титмар Мерзебургский сообщает о том, что Редегост было названием самого города лютичей, а именем почитавшегося в нём божества было Сварожич (Титмар, VI, 23–25). Главный храм верховного бога балтийских славян, Свентовита, находился на мысе Аркона на острове Рюген. Оба этих храма одновременно были и политическими центрами. Наиболее важные решения, к примеру, о начале войны, у балтийских славян принимались с помощью гаданий и жребия. В присутствии высшей знати верховный жрец проводил специально содержавшегося при храме и посвящённого почитавшемуся в нём божеству священного коня через ряды скрещенных копий и по его поведению судил о воле богов. Если священный конь при прохождении через ряды не задевал копий, или задевал их правой ногой, это считалось знаком благосклонности богов к задуманному мероприятию. Такие гадания описываются в храмах Сварожича в Редегосте/Ретре (Титмар, VI, 24), храме Свентовита на Арконе (Saxo Grammaticus, 14.39.9) и храме Триглава в Щецине (Прюфенингский монах, II, 11). Главные храмы и святилища были так же и местами судов.
Так, в 1066 году захваченный в ходе языческого восстания в крепости Мекленбург епископ Иоанн был отослан для ритуальной казни или жертвоприношения в Ретру. Возле храма бога Проне в Вагрии каждый второй день недели проводились общественные суды в присутствии князя и верховного жреца.
Идолы балтийских славян часто изображались многоголовыми и многоликими, что, кроме славянской, находит параллели и в других языческих индоевропейских традициях – индийской, кельтской, греческой. Монахи Герборд и Эббо описывают трёхголовое изображение бога Триглава в поморском городе Щецине, Саксон Грамматик – четырёхголовое изображение бога Свентовита, пятиголовые изображения Поревита и Поренута, и семиголовое – Ругивита на острове Рюген. Подтверждают сообщения немецких монахов и данные археологии. Так, найденный в 1969 году на острове Фишеринзель в Толензском озере в земле редариев идол был двухголовым (Schmidt 1984, S. 132, Taf. 8), другие идолы более мелких размеров, найденные в поморском Волине и датском Свендоборге имели по четыре лица на одной голове (Jansen 1998). Такой канон изображения – несколько лиц под одной черепной коробкой или шапкой – можно назвать характерным для балтийских славян. Важными атрибутами в изображениях божеств было оружие: мечи, копья, щиты. В отдельных случаях в храме могла находиться и одна лишь почитаемая реликвия, без изображения божества. Гельмольд упоминает, что принесение клятв совершалось славянами у деревьев, камней и источников (Гельмольд, I, 83).
Миниатюрные культовые фигурки из различных регионов расселения балтийских славян: 1) бронзовая фигурка из Шведта (укряне/лютичи; 2) деревянная фигурка из Волина (поморяне); 3) оковка чехла для ножа из Старигарда (вагры) (по: Herrmann 1985; Müller-Wille 1991)
Культовое значение имели также и особенные священные знамёна, выносившиеся из храма лишь в случае войны и которые должны были способствовать победе. Сами стены храмов старательно украшались вырезанными изображениями богов и покрывались особыми несмываемыми красками, так удивлявшими немецких монахов. Отдельные помещения существовали для культовых пиров и праздников, на которые собиралось всё окрестное население. Известны примеры каменных языческих изображений славянского времени, нередко позже встроенных в ранние христианские церкви. По всей видимости, славяне почитали большие, выделяющиеся на местности валуны и камни с особыми природными или произведёнными руками человека углублениями, так называемые камни-чашечники и камни-следовики. В некоторых случаях на почитание таких камней указывают и сами их названия, как например большие валуны на Рюгене, носящие имена «Бускам» («божий», «бозий камень») и Свантекас («священный камень»). То обстоятельство, что названия сохранились на славянском языке, говорит о восхождении их с большой долей вероятности ещё к языческим временам.
Из форм имён языческих Богов, приводимых в хрониках, может сложиться впечатление, что у балтийских славян был некий свой собственный, отличный от прочих славян, пантеон. Но, при ближайшем рассмотрении оказывается, что Боги их – те же, что и у всех прочих славян, необычные же их имена были скорее эпитетами, причём, возможно даже не самих богов, а их изображений. По всей видимости, таким эпитетом было имя верховного бога Свентовита. Первая часть имени происходит от славянского «святой», «священный» вторая же, «вит», возможно представляла тот же корень, что и в слове «витязь» и обозначала таким образом мужское начало, воина или правителя. Судя по описаниям, Свентовит должен был представляться в виде священного небесного всадника на белом коне, поражающего противников оружием и ответственным так же и за урожай и плодородие. Такой образ наиболее близок к восточнославянскому Перуну и не исключено, что и само имя Свентовита было одним из его эпитетов. Имя собственно Перуна также было известно балтийским славянам и сохранилось, как в топонимах, так и в записанном в XVIII веке у дравенополабов на Эльбе названии четверга – Перундан. Скорее всего именно имя Перуна скрывается и под записанным Гельмольдом именем бога Проне или Прове, которому была посвящена дубовая роща возле Старигарда в Вагрии. В имени бога Яровита, ответственного за всходы растений и войну, храмы которого находился в лютичских городах Вологоще и Гавельберге, нетрудно увидеть близость с восточнославянским Ярилой, также связанным с плодородием и «яростью». Прямые параллели с восточнославянским Сварогом-«Гефестом» и Сварожичем-огнем находятся и в имени бога Сварожича, почитавшегося в городе Редегосте.
По всей видимости, балтийские славяне представляли себе устройство вселенной, как состоящей из трёх миров: нижнего, подземного мира мёртвых, управляемого Чернобогом; среднего, земного мира людей, животных и растений, и верхнего, небесного мира, населённого светлыми божествами, главным из которых был «добрый бог», Свентовит или Перун. О таком трехчастном делении мира упоминает в частности Герборд, говоря, что бог Триглав был владыкой над тремя мирами (Ebbo, III, 1). Ещё нагляднее эта картина славянского мироустройства становится видна по находке оклада ножен из Старигарда.
Последние значительные храмы и святыни балтийских славян были уничтожены в конце XII века и лишь в очень редких случаях удалось обнаружить их следы в ходе археологических исследований. Настоящей сенсацией как в археологии балтийских, так и всех прочих славян, стал найденный при раскопках славянского поселения возле деревни Гросс Раден языческий храм, предоставивший ценную информацию о дохристианской славянской архитектуре. Расположенное на некотором расстоянии от прочих, стоявших вплотную друг к другу жилых домов, здание храма выделялось на их фоне также и своей величиной. Различия с жилыми домами видны и в технике постройки и в сделанных внутри находках. Дополнительно храм был обнесен оградой, а стены его украшены антропоморфными деревянными изображениями. Найденные тут три конских черепа и два железных наконечника копий, могут указывать на жертвоприношения и хорошо известный по описаниям хроник процесс гадания по поведению священного коня, проводившегося через воткнутые в землю скрещённые копья. Перед северным входом также был найден бычий череп и довольно необычно выполненная, возможно, ритуальная чаша (Schuld 1985, S.35–49).
Тесно связанной с языческой традицией, обрядовыми, культовыми и магическими практиками должна была быть и медицина балтийских славян, отличавшаяся необычайно высоким, для своего времени, уровнем. При раскопках славянского могильника в Занцкове, в землях чрезпенян, был найден череп с совершенно уникальными протезом зубов. В десну страдавшей сильной формой пародонтоза 43-летней женщине была вживлена металлическая пластина, к которой с помощью цементоподобного раствора были прикреплены нижние передние зубы. По мнению археологов, операция носила сугубо косметический характер (Herrmann, 1985, S. 63–64). Погребение женщины с протезом не содержало никаких вещей, по которым можно было бы сделать вывод о высоком её социальном статусе, из чего можно предположить, что подобные операции могли быть вполне обычным делом и быть доступны обычным людям.
Загадкой и по сей день остаётся и применение балтийскими славянами сильных болеутоляющих и антисептических средств. Многочисленные примеры подтверждают, что какие-то их виды должны были известны им уже в Средневековье и могли применяться как для лечения ран, так, возможно, и в культовых целях. Удивителен найденный в Вагрии славянский череп с большим, возникшем в результате удара мечом отверстием. Каким-то чудом эту рану удалось залечить, и мужчина прожил после удара ещё долгое время.
Схожим образом должны были залечиваться раны и после сложнейших операций, проводившихся на черепе уже специально – трепанаций. В общей сложности пока найдено не менее четырёх трепанированных черепов в славянских землях восточной Германии, из которых три находки приходятся на земли балтийских славян, а одна – на смешанную зону балтийских славян и лужицких сербов (Herrmann 1985, S. 62, 63). Трое из четырёх пациентов удачно перенесли операцию и прожили ещё долгое время. Ещё одна, пятая, так называемая «символическая трепанация», известная с того же чрезпенянского кладбища, что и зубные протезы, отличалась от других. В этом случае в черепе не было проделано сквозного отверстия, а лишь нанесена глубокая бороздка, симулирующая настоящую трепанацию. О предназначении таких операций, к сожалению, ничего неизвестно. Предполагается, они могли применяться для лечения полученных во время битв травм черепа или других болезней, либо быть связаны языческим культом: быть инициациями жрецов или служить «открытию третьего глаза». На культовое назначение, возможно, указывает обстоятельство находки захоронения с успешной трепанацией, сделанное в земле редариев, на юге Толлензского озера. Мужчина с трепанированным черепом был захоронен в одной просторной домовине с воином, имевшим при себе меч и шпоры, что может указывать на захоронение жреца и его телохранителя.
Развитость медицины у балтийских славян стоит рассматривать в связи с развитым жречеством, которое, по всей видимости, сохраняло и передавало из поколения в поколение знания и технологии. После уничтожения жречества, преследования всех видов врачевания и процессов над «ведьмами», тот уровень медицины, что бытовал у язычников ещё в средневековье, в частности – зубные протезы и успешные трепанации – будет снова достигнут в Европе лишь через столетия.
В источниках сохранились указания и на известность языческой культуре некой формы письменности. Так, Титмар Мерзебургский сообщает, что в храме Ретры на идолах были подписаны их имена. Однако о каком виде письменности могла идти речь точно сказать невозможно. Не исключено, что отголоском такой древней письменности или знаковой системы является сохранённая онемеченными потомками балтийских славян система знаков собственности. Такие знаки по виду походили на руны, буквы или некоторые элементы орнамента, и использовались в XIX для обозначения собственности. Немцы называли их марками, в русской терминологии они бы скорее соответствовали тамгам. Такие знаки были в ходу как у знати и попадали в последствии на гербы, так и у простых крестьян и рыбаков, которые помечали ими свои сельскохозяйственные инструменты, рыболовные сети, скот и прочее имущество (Lisch 1855; Ebbinghaus 1961). На Рюгене и близлежащих островах ещё в начале прошлого века каждый рыбацкий дом имел свой собственный знак. Он передавался по наследству, но сын изменял знак отца, прибавляя к нему новую черточку и делая, таким образом, своим собственным. Знаки эти могли переходить не только от отца к сыну; при продаже собственности они переходили вместе с домом к новому владельцу. Схожая знаковая система известна по всей Балтике, в том числе в скандинавских, балтских и финно-угорских землях, так что истоки её могут уходить в очень глубокую древность, когда культуры и обычаи этих народов были ещё очень близки.
Знаки собственности с острова Хиддензее, Рюген: а) знаки рыбаков в общественной коморке; б) знак на надгробье; в) знаки, применявшиеся для обозначения домов в деревне Ноендорф-Плёгсхаген (по: Lisch 1855; Ebbinghaus 1961)
О представлениях о загробном мире можно судить по захоронениям. Основные виды погребений можно разделить на два главных типа – кремации и трупоположения, каждый из которых имел множество разновидностей в обряде и мог представлять как грунтовые захоронения, так и курганы или другие надземные сооружения.
Захоронения в курганах. В землях ободритов до сих пор сохранилось и изучено лишь совсем немного курганов, большинство из которых было найдено вне связи с большими могильниками и не содержало инвентаря. Потому, в качестве близкой параллели можно привести реконструкцию из хорошо изученного большого курганного могильника в Ральсвике на острове Рюген. Здесь известны как трупоположения, так и кремации в курганах, а сам похоронный обряд происходил примерно следующим образом. Кремация как правило осуществлялась на расположенных поодаль устринах. Прах из устрины собирался в урну, либо некую ёмкость из органического материала, археологически установить которую оказывалось невозможно. Ёмкость с прахом помещалась в основание будущего кургана, которое в некоторых случаях предварительно очищалась огнём или посыпалась песком. Возведению курганной насыпи предшествовала прощальная трапеза, кости от которой или же пища, предназначенная мертвецу на том свете, могли быть оставлены рядом с погребальной урной. В некоторых случаях рядом вкладывался и инвентарь из бытовых вещей или украшений (Herrmann/Wamke 2008, S. 27–34) – очевидно, такие мелкие детали обряда определялись уже конкретно родственниками умершего и их возможностями. В других случаях урну не зарывали в основание кургана, а устанавливали на поверхности холма. В большинстве случаев основания курганов были овальными или округлыми, однако известны также квадратные и прямоугольные формы. Основания курганов могли обкладываться камнями.
Ингумации. Захоронения такого типа бывали разных видов. Кроме уже упомянутых трупоположений под курганной насыпью, были широко распространены и обычные захоронения в земле, в гробах или без. Ориентировка захоронений также бывала разной, как восток-запад, так и север-юг; известны и захоронения в сидячем виде. Не раз высказывались предположения о связи такого обычая с христианским или скандинавским влиянием, однако таким образом объяснить далеко не все из известных случаев. Трупоположения известны у балтийских славян с самых ранних времён и, в том числе, и в таких и местах, где все письменные источники указывали в это время на ярую враждебность славян христианству и приверженность языческим традициям. По захоронениям такого типа удалось узнать и некоторые детали религии балтийских славян. Так, о вере в вампиризм или возможное возвращение покойника из загробного мира могут говорить так называемые «вампирские захоронения». На голову или тело покойника укладывались большие тяжёлые валуны, чтобы предотвратить его возвращение из могилы. Причём, такой обряд мог проводиться как при изначальных похоронах, так и после них, по всей видимости, если были основания ожидать «возвращения» покойника, так и уже после них. К примеру, раскопки в Ральсвике на Рюгене показали, что изначально один из покойников был захоронен по обычному обряду, но позже могилу его раскопали и, придавив тело тяжёлыми камнями, закопали вновь (Herrmann/ Wamke 2008, Taf. 61, Grab 140).
Камерные захоронения и дома мёртвых. Сравнительно редким обрядом, полагавшимся лишь высокопоставленным членам общества – князьям или знати – были камерные захоронения. Тело умершего помещалось в выкопанную в земле большую, глубокую и обитую досками на манер «комнаты» или «камеры» яму, откуда и происходит название. Рядом с покойником укладывалось его оружие, украшения, бытовые вещи, еда и питьё. Богатый инвентарь таких погребений подтверждает знатное происхождение захороненных. Камерные захоронения известны из самых разных регионов балтийско-славянских земель: княжеской крепости Старигард в Вагрии (Gabriel/Kempke 1991, S.179; Gabriel/Kempke 2011, S. 83, 84, 156–159), Гросс Штрёмкендорфа недалеко от Висмара (Gerds 2011, S. 127), местечка Узадель в землях редариев (Schmidt 1992, S. 24), Вустерхаузене (Biermann 2009, S. 135), в районе расселения племён дошан и гаволян, острове Узедом (Fries 2001, S. 295–302; Biermann 2009, S. 135–143), находящегося на реке Одре польского города Цедыни (Warnke 1982, S. 201; Biermann 2009, S. 135–136), Ральсвика на Рюгене (Herrmann/Warnke 2008, S. 14), а также из находящихся в польском Поморье местечке Ципле (Biermann 2009, S. 139), южнее Гданьска, и Калдуса (Там же). В более южных областях Польши камерные захоронения извесны из Любово, Любони, Островожи, Скоковко (Biermann 2009, S. 142, Anm. 690).
Такой обычай был распространён и у других языческих народов северной Европы, однако у балтийских славян, в силу того, что они приняли христианство позже других, он сохранялся вплоть до XI–XII вв. Сооружение особых камер для мертвецов и вложение туда личных вещей и даже пищи, должно было быть связано с соответствующими представлениями балтийских славян о продолжении жизни человека после его смерти в этом подземном жилище. Этот обычай сохранялся у балтийских славян ещё и в ранний христианский период и нашли отражение в странных полухристианских-полуязыческих захоронениях знати в виде необычайно больших гробов (Gabriel I, Kempke 2011, S. 139; S. 149) или захоронениях без камер, но с вложением богатого инвентаря, в том числе и посуды (Fillipowiak/Gundlach 1992, S. 60). Арабский источник X века ибн-Русте описывал подобный обряд у русов следующими словами:
«Когда у них умирает кто-либо из знатных, ему выкапывают могилу в виде большого дома, кладут его туда, и вместе с ним кладут в ту же могилу его одежду и золотые браслеты, которые он носил. Затем опускают туда множество съестных припасов, сосуды с напитками и чеканную монету. Наконец, в могилу кладут живую любимую жену покойника. После этого отверстие могилы закладывают, и жена умирает в заключении».
Сравнив камеру мертвеца с домом, ибн-Русте очень точно передал саму суть этих славянских представлений о загробном мире. Так, кроме обычая подземных домов для мертвецов, у балтийских славян хорошо известен и обычай сооружения и их надземных аналогов. Такие надземные дома мёртвых нередко соседствовали на славянских кладбищах с камерными захоронениями и, со всей очевидностью являясь следом тех же представлений о продолжении жизни покойника в новом «доме», указывают в тоже время и на сложность языческих похоронных обрядов. По всей видимости, разные типы домов мёртвых предназначались для разных сословий, или могли быть связаны с разными смертями захороненных. В некоторых случаях, как в упомянутом выше могильнике Узадель в землях редариев, имеются указания, что и надземные дома мёртвых могли быть связаны с высшими сословиями. В просторной домовине здесь было найдено два мужских погребения-ингумации и кремационный прах ребёнка. На высокий статус одного из покойников указывает вложенный в могилу меч, у другого же из инвентаря был найден лишь нож, однако на черепе его была зажившая трепанация, в чём можно увидеть указание на жреческое сословие. Найденные в некоторых домах мёртвых осколки керамики указывают на то, что кроме ингумаций и оставления кремационного праха в ямах, в таких сооружениях могли помещаться и урновые захоронения, либо же – на тот же обычай вложения продуктов в могилу, что известен и из камерных погребений. Не исключено также, что осколки керамики могли быть следами ритуальных трапез, проводимых родственниками умерших на их могилах. Такой обычай, корни которого уходят в языческую древность, известен и из других регионов северной и восточной Европы, где сумел сохраниться до Нового времени и быть зафиксирован этнографией. К примеру, в северо-западных областях России или в Белорусии деревянные дома мёртвых – домовины сохраняются на некоторых старых кладбищах и до сих пор.
Лодочные захоронения. Другим похоронным обрядом, более характерным для знати, были лодочные захоронения. Несмотря на то, что количество захоронений в лодках на каждом отдельно взятом кладбище составляло лишь крайне маленький процент от общего числа захоронений, такой обряд, тем не менее был известен в большинстве портовых городов балтийских славян – Гросс Штрёмкендорфе (Gerds 2010), Ральсвике на Рюгене (Herrmann/Wamke 2008, S. 39), Менцлине (Bleile/ Jöns 2006, S. 84, 85), на острове Узедом (Biermann 2009, S. 121), в Волине (Biermann 2009, S. 127, 128), Цедыне (Biermann 2009, S. 128). Во многих случаях похоронный обряд существенно различался. Могли использоваться как большие корабли (Ральсвик, Гросс Штрёмкендорф), так и совсем маленькие лодки, возможно, даже специально изготовленные для похорон. Можно предположить, что различия в величине лодок были связаны с социальным статусом умершего. Кроме того, что личные большие корабли могли иметь лишь представители знати или богатые купцы, указания на это находятся и в источниках. Обряд погребения в ладье у славян детально описал арабский путешественник Ибн-Фадлан, встретивший в X веке на Волге русских купцов-язычников:
«Мне не раз говорили, что они делают со своими главарями при [их] смерти дела, из которых самое меньшее – сожжение, так что мне всё время очень хотелось познакомиться с этим, пока не дошла до меня [весть] о смерти одного выдающегося мужа из их числа… А именно: если [это] бедный человек из их числа, то делают маленький корабль, кладут его в него и сжигают его [корабль]… Когда же наступил день, в который должны были сжечь его и девушку, я прибыл к реке, на которой [находился] его корабль, – и вот он уже вытащен [на берег] и для него поставлены четыре устоя из дерева хаданга и из другого дерева [халанджа], и вокруг них поставлено также нечто вроде больших помостов из дерева. Потом [корабль] был протащен, пока не был помещён на это деревянное сооружение… Потом явился ближайший родственник умершего, взял палку и зажёг её у огня. Потом он пошёл, пятясь задом, – затылком к кораблю, а лицом к людям, [держа] зажжённую палку, в одной руке, а другую свою руку на заднем проходе, будучи голым, – чтобы зажечь сложенное дерево, [бывшее] под кораблем. Потом явились люди с деревом [для растопки] и дровами. У каждого из них была палка, конец которой он зажёг. Затем [он] бросает её в это [сложенное под кораблем] дерево. И берётся огонь за дрова, потом за корабль, потом за шалаш, и мужа, и девушку, и [за] всё, что в нём [находится]. Потом подул ветер, большой, ужасающий, и усилилось пламя огня и разгоралось это пылание… И в самом деле, не прошло и часа, как корабль, и дрова, и девушка, и господин превратились в золу, потом в [мельчайший] пепел… Потом они соорудили на месте этого корабля, который они [когда-то] вытащили из реки, нечто вроде круглого холма и водрузили в середине его большое бревно маданга, написали на нём имя [этого] мужа и имя царя русов и удалились…» (Крачковский 1956, 102–115).
Кроме величины кораблей, лодочные захоронения различались и по типам обрядов. К примеру, если с острова Рюген известна идентичная описанным ибн-Фадланом кремация в большой корабле с последующим возведением над местом кремации кургана, то в могильнике Гросс Штрёмкендорфа большие корабли не были преданы огню, хотя и не содержали ингумаций. Оставленный в них для покойников инвентарь – керамика и оружие, впрочем, позволяет предположить, что здесь же мог быть захоронен и несохранившийся за века прах умершего. В таком случае, это было бы наглядным примером смешения обоих традиций знатных могил – лодочных и камерных захоронений, так что закопанный с прахом и инвентарём корабль, мог представляться и чем-то вроде «нового дома» умершего. Находки лодочных захоронений у балтийских славян известны в приморских городах, что вполне объяснимо. По всей видимости, обычай захоронения в лодке предполагался для тех людей, кто и при жизни много времени проводил в корабле – в первую очередь купцов, но возможно также и воинов или пиратов – и был всё тем же отголоском представления о загробном мире, согласно которому, человек продолжал жить в другом мире такой же жизнью, что и на земле, и потому там ему требовались наиболее важные при жизни вещи – дом, корабль, оружие, еда, личные вещи, в более редких случаях даже кони, животные или приближённые (жёны, слуги, наложницы). В поморских захоронениях, оставленных в совсем небольших лодках, можно предположить захоронения рядовых купцов. Такие захоронения бывали или безинвентарны, либо содержали самый простой небогатый инвентарь – ножи, пряслица. Вкладываемые в такие ладьи монеты могут указывать на наличие известного по древнегреческой мифологии представления об необходимости уплаты за вход в подземный мир. Кроме лодочных, находки монет известны и из других типов захоронений – курганов и грунтовых ингумаций. В обряду лодочных захоронений принято относить и каменные кладки в форме «ладей» (вытянутого эллипса), внутрь которых помещались, как правило, кремационные захоронения. Такие каменные кладки известны у северозападных славян в основном в Поморье: в Менцлине (Schoknecht 1977, S. 9-36), Русиново (Filipowiak 1989, S. 711–715), Слоновице (Müller-Wille 1968/69, S. 187, 86) и Радчиево (Müller-Wille 1968/69, S. 187, 87). Некоторые археологи связывают с обрядом лодочных захоронений и найденные в славянских погребениях в Росток-Альт Бартельсдорфе, Росток-Диркове и Волине (Biermann 2009, S. 121) корабельные заклёпки, предназначение которых остаётся неясным.
Захоронения в курганах бронзового века и мегалитах. Хотя такие типы захоронений и не отличались по обряду от вышеописанных и были либо кремациями, оставляемыми в урнах, либо трупоположениями, их всё же стоит выделить в отдельную группу. Такие захоронения нередки (Schuldt 1971, S. 82; Warnke 1982), происхождение же их загадочно. С одной стороны, едва ли славяне могли не знать, что хоронят своих покойников на более древних могилах, с другой стороны, некоторые дома мёртвых, в которых было найдено по нескольку захоронений, как и вторичные захоронения на курганах или, как это было в случае Старигардского камерного захоронения – вторичные захоронения поверх камеры, указывают на наличие у балтийских славян чего-то вроде традиции семейных усыпальниц. Любопытным в данном случае кажется и то, что дольмены и строились изначально (в каменном веке) как гробницы, в которых хоронили зачастую на протяжении поколений. Вопросом остаётся лишь, почему славяне хоронили мертвецов на месте чужих могил – считали ли они тех древних погребённых в дольменах и курганах бронзового века своими предками? Этот вопрос пока остаётся открытым. Возможно такой обычай стоит рассматривать в связи с использованием славянами дольменов в культовых целях. На многих из каменных дольменов северо-восточной Германии найдены такие же знаки и углубления, как и на почитавшихся славянами больших валунах. Так же многое говорит и за то, что одна из главных святынь Вагрии – посвящённая богу Прове дубовая роща возле Старигарда – находилась на месте самого большого мегалитического сооружения северной Германии (Gabriel 1991a, S. 73). Курган, скрывающий огромный дольмен, представляет из себя целую гору, а на вершине был найден прямоугольный славянский курган, или возможно – остатки домовины. Несмотря на накопление достаточно большого материала по вторичным славянским захоронениям на местах более древних захоронений каменных или бронзовых веков, как и на кладбищах римского периода, вопрос это связях и происхождении такого обряда или даже представлений, до сих пор практически не изучен, а материалы разных научных дисциплин не систематизированы и не сопоставлены.
Средневековые торговые центры, морские торговые пути и область распространения «скандинавского» погребального обряда (белые кружки) в славянских землях современной Германии (по: Herrmann 2009)
Из других видов погребального обряда можно отметить грунтовые безкурганные могильники, захоронения в которых оставлялись либо в погребальных урнах, либо просто в ямах. В отдельный вид, названный по первому месту находки типом Альт-Кабелих, часть исследователей выводит обычай оставления праха кремированных в больших прямоугольных или овальных ямах. По размерам и сохранившихся от них следам такие захоронения очень схожи с археологическими следами жилых домов, потому, другая часть исследователей считает их также остатками домов мёртвых. Достаточно характерным для найденных на юго-западном берегу кладбищ было разнообразие похоронных обрядов на одном кладбище, что, впрочем, не может быть объяснено только захоронением разных этнических групп. Настолько смешанный характер общества, с большими долями скандинавов и христиан во всех славянских поселениях, противоречил бы указаниям многочисленных письменных источников, однозначно называющими эти земли и города славянскими и ещё не принявшими христианства, а земли – враждебными для чужаков и христиан. Скорее объяснение такому явлению стоит искать в различии погребальных обрядов у разных сословий, рода занятий и, возможно, даже и характера смерти, в самом славянском обществе. Можно предположить, что знатных или просто состоятельных хоронили в «домах мёртвых» – как подземных камерах, так и в надземных сооружениях; состоятельных и связанных с мореплаванием купцов или воинов – в больших кораблях, менее состоятельных купцов – в маленьких однодревках. Для более бедной части населения, по всей видимости, возводились курганы, либо же прах умерших оставлялся в урнах или ямах. Ингумации могут указывать как на чужеземцев вообще (христиан, либо просто представителей других народов), так и на людей, возможно, умерших какой-то необычной смертью, либо же уже при жизни отделённых от общества (к примеру, считавшихся опасными «колдунами», как на это указывают «вампирские» захоронения) и которым по какой-то причине не полагался такой же переход в другой мир, как прочим. В целом, разнообразие и развитость погребального обряда, как и описания пышных обрядов и храмов, указывают на развитость ритуалов языческой религии балтийских славян. Из-за большого сходства или практически даже идентичности их погребальных обрядов с языческими погребальными обрядами северных германцев, часть исследователей подозревает возможное влияние скандинавов в сложении на юге Балтики несколько отличных от остальных славян представлений и ритуалов и выделяет всю зону расселения балтийских славян как «область погребального обряда, сложившегося под влиянием скандинавов».