Жимолость пришлось крутить на ручной мясорубке, добавляя сахарную пудру, потом немного уваривать массу до густоты, добавлять в нее пряности и травы – строго по рецепту! А потом намазывать на бумагу для выпечки и сушить на специальной полке над печью. Бабуля к вечеру специально ее слегка подтопила – в доме стало лишь чуть суше, а леваш быстро стал тягучим, а потом помутнел и подсох.
Провозились с ягодами до ночи, поэтому утром бабуля Тину не будила – дала выспаться до самого яркого солнышка. А после завтрака отправила собирать клубнику, да заодно и «усы» дергать. Телефон был заряжен, так что девочка включила любимую музыку, воткнула в уши наушники и погрузилась в работу, одновременно поджаривая на утреннем солнышке худые лопатки. В городе она сидела на диете, не желая набирать лишний вес. Мама сопротивлялась, уверяла, что Валентина себе навредит, но что они знают, эти взрослые? Впрочем, вот бабушка знает. Она Тину есть не уговаривает – сама готовит еду простую, вкусную и полезную, а если угощает сладостями, то это тоже полезные сладости – например, творог с ягодами и медом. Или сметана с курагой. Или пирог из тонкого-тонкого теста с начинкой из ревеня и яблок.
Тина сглотнула. Солнце уже высоко – можно занести ягоды в дом и пообедать.
Пританцовывая, девочка прошла по дорожке к дому и тихонько вошла на кухню. Вошла и застыла. За столом сидел мужчина! Худой-худой! Седой! С прозрачными серыми глазами. Ровно такими же, как у самой Тины!
Бабушка стояла, прислонясь к печи, и на ее лице было такое выражение… Как у мамы, когда Тина получила двойку за контрольную по математике!
– Ба, – делая вид, что ничего не понимает, Тина грохнула ведерко с ягодами на стол, – я собрала все, что было на грядке. Обедать будем?
Ида словно ожила – задвигалась, закивала, задышала:
– Сейчас, Тина, все готово уже. Ты пока ягоды поставь в холодок, поедим и займемся. Если хочешь в творог добавить или так поесть – отсыпь в чашку. Клубника не первая уже, можно варенье варить.
Девочка деловито подошла к шкафчику с посудой, поглядывая на мужчину. Взяла чашку, отсыпала ягоды и, склоняясь над ведерком, заметила ветвистый шрам на внешней стороне кисти мужчины. Мама иногда рассказывала ей про родню, в том числе про деда. Вот такой извилистый шрам был у него на руке. «След молнии» говорила Катерина.
– Дед, а ты с нами обедать будешь? – прямо спросила Тина, и седой мужчина неожиданно закашлялся. А за ним и баба Ида.
– Поем, – кивнул он, разглядывая девочку уже не таясь, – с утра только чай пил.
Ида молча поставила на стол три тарелки.
Еда была привычной – салат из огурцов и огородной зелени, вареная картошка, яйца, отварная курица – все свежеприготовленное или сорванное в саду. К вечеру, когда сваренное с утра остывало, бабушка нарезала все в кастрюльку, добавляла побольше укропа, вынимала из холодильника квас – и они ели окрошку.
Дед ел степенно, с уважением к пище, хотя выглядел слишком молодо для маминого отца. Впрочем, и баба Ида не смотрелась старушкой – морщин почти не было, только «гусиные лапки» от улыбки и резкая линия рта выдавали ее возраст.
После еды Тина не спешила выходить из-за стола – уставилась с любопытством на деда и спросила:
– Ты к маме поедешь? Она очень по тебе скучала!
Дед вздрогнул, а Ида посмотрела на него с укоризной.
– Съезжу, пожалуй, но попозже, – решил седой, пристально глядя на бабу Иду.
Вот теперь Тина снова взялась за наушники и ушла в сад со словами:
– Ба, я еще мяты нарежу, та уже высохла!
Едва за внучкой закрылась дверь, как Зинаида взметнулась со стула и крепко схватила мужа за голову:
– Хрен ты старый! Где ты был столько времени? – спросила она и заплакала.
Тина не зря взялась мяту собирать, грядка тянулась как раз под окнами кухни – отгонять дурные запахи и любопытных насекомых. А окно по случаю жары было приоткрыто, так что негромкую беседу деда и бабушки внучка слушала и ужасалась. Дед, оказывается, не просто так пропал – действительно скрывался от бандитов, желающих заполучить хорошего хирурга для проведения незаконных операций. Причем интересовали их не только ножевые ранения да огнестрелы. Хотели те люди, чтобы Константин Смертин менял им внешность. Кроил новые лица, стирал шрамы, давал самым мерзким и жестоким злодеям дорогу в новую жизнь. Вот и сбежал дед. Поначалу не знал, куда пристроиться – хотел денег заработать жене и дочке и пошел в ветеринарную клинику. Там быстро оценили его золотые руки, но и там бандиты нашли – другие, но все же. Нашли потому, что попытался он прикрыть собачьи бои – жестокие до изумления, после которых ему чаще привозили трупы на утилизацию, чем раненых на лечение. Пришлось «песьему доктору» снова бежать.
– Я тогда вам понемногу деньги начал высылать, – смущенно хекая, рассказывал дед, – но время тяжелое было, Катенька росла… В общем, я в госпиталь завербовался, в Чечне.
Баба Ида тихонько вскрикнула и схватилась за лицо руками.
– А там так получилось…
В общем, дед опять отличился. Спасал раненых солдатиков сначала в госпитале на границе «линии отчуждения», потом начал ходить с группой штурмовиков или разведки в глубокий тыл.
– Там, Идочка, тоже люди жили. Кого осколком зацепило, кто рожать собрался, а кому аппендицит мешать стал. Ходил, пока контузией не накрыло. Память я потерял. Ребята меня вытащили, но… там у всех тайны были. А во мне их целый короб сидел, да и не только моих. Спрятали меня в больнице одной в глухой деревеньке на севере. Работал, жил потихоньку. Лечил. Потом память стала возвращаться, да не вся, кусками. Поначалу и знать не знал, кто я и откуда, потом что-то припоминать стал. А как вспомнил… Стыдно стало. Да и нашел вас не сразу.
Баба Ида давно разлила по кружкам мятный чай с медом и тихонько пила его, успокаивая расшалившиеся нервы.
– И все эти годы один жил? – недоверчиво спросила она.
– Не поверишь, но… один. Почти. Мальчонку одного подобрал и вырастил. Он уже в мединституте учится. А с женщинами не сложилось. Тебя не помнил, а вот голос твой из памяти не уходил.
Зинаида покачала головой и выпила еще пару глотков успокоительного чая. Много лет ее держала на плаву надежда, что ее Костенька все же жив. Но время текло, сглаживало углы и шрамы, и постепенно она привыкла к своей одинокой жизни.