Аукцион - читать онлайн

Варлам

– Переделывать! Теперь все придется переделывать!

Тишина и порядок. Такие слова значились на красной табличке. Белые глянцевые буквы требовательно призывали к дисциплине. Таблички висели на входной двери (с внутренней стороны, с наружной тоже) в общем кабинете, у каждого сотрудника над столом, у рабочего стенда, две на заколоченных окнах, в увеличенном формате – у кулера. Варлам запрещал ассистентам шумно клацать по клавиатуре, слишком воодушевленно переговариваться или, что хуже всего, громко хлюпать чаем. Чай на второй этаж четыре раза в день привозила сама заведующая душевной столовой – Ида Плюшка. У Иды не было детей, зато были работники Аукционного Дома, поэтому она по-матерински настойчиво катала тележку с фарфоровым чайником и целой ордой чашечек, приговаривая деловитое «тудым-сюдым». Чай был заваристый, липовый и кипяточный, вот ассистенты и хлюпали, а Варлам ненавидел и их, и липовый чай, и Иду Плюшку. В нечайное время все старались вести себя тихо, чтобы слышалось лишь теплое и приглушенное жужжание компьютеров. Варлам придумал собственный алгоритм неожиданностей – так и выскакивал, неожиданно, из личного кабинета в общий, – и ассистенты волей-неволей за тишиной и порядком присматривали постоянно.

Варлам жил с мыслью, что каждый из его подчиненных мечтает взять и нарушить дисциплину, – отсюда кричащие таблички. На самом деле тишину и порядок нарушал только сам Варлам, ведь из себя он выходил часто и с разбегу. По правилам, инвентаризация в Банке Душ проводилась раз в два месяца. Но Варлам стабильно разбивал о компьютеры и сотрудников клавиатуры, переворачивал столы, а раскрошенных пробирок и капсул хватало на целую инсталляцию в углу лаборатории – в виде сверкающей и царапающейся кучи стекла, – поэтому фактическую инвентаризацию проводили раз в три недели.

Ассистенты в Банке Душ не знали, как работает алгоритм неожиданностей Варлама, но они выучили распорядок перепадов его настроения. Когда близилась доставка новых доноров, Варлам бросал пить лекарства. Говорил, они притупляют сознание, а он решительно (Варлам практически каждое свое действие сопровождал хлестким «решительно») не мог работать в подобном состоянии. Несколько дней медикаментозной трезвости делали его нервным, дерганым. Затем Варлам начинал обследования доноров, подготовку к изъятию душ, проверку холодильника и прочих технических приспособлений. С Умницей-616, которую в безмятежные дни Варлам любил и уважал больше, чем какое-либо живое существо, он ругался и выяснял отношения. Железная машина, как ей и полагалось, молчала – с немым укором.

– Нет, я решительно не понимаю, как ты можешь быть такой неисправной дурой! – Варлама молчание Умницы-616 бесило еще сильнее.

Сотрудникам он не прощал ни обеденные перерывы, ни проволочки, ни «явно подозрительное выражение физиономии». В эти дни, в эти болезненно текущие месяцы перед началом Аукциона угодить Варламу было невозможно. Далее операции, складирование образцов, подготовка душ, торги и сами операции, после чего на Варлама опускался железный занавес затяжной депрессии. В его будни возвращались медикаменты, подгрызало ощущение опустошенности, все повторялось из раза в раз. Вот человек к чему-то стремился, наконец ухватил, а оно оказалось не таким уж триумфальным. После торгов и операций Варлама отправляли в принудительный отпуск, откуда он выплывал покладисто аморфным, и жизнь в Банке Душ возвращалась в более или менее размеренное русло ровно до объявления новой даты Аукциона.

Вот опять Варлам вдруг влетел в общий кабинет в скроенном не по тощей фигуре свободном лиловом костюме, поверх которого был натянут слишком тесный белый халат, потряс увесистой папкой и бросил ее на стол перед Номером 2. Варлам всем ассистентам присвоил номера, удивительно деликатно прикрылся историей о конфиденциальности личных данных и успокоился. Папка выроняла листы, а Варлам вцепился в Номера 2 и принялся тыкать его в опечатки, как котенка в обоссанные тапки. Стало ясно: день Аукциона уже назначен.

Варлам страшно вращал глазами, которые из-за очков с толстенными линзами казались в два раза больше и в три – безумней, катался от места Номера 2 к рабочему стенду, заваленному бумагами, и истерил. Тик-тук-тук.

Раз. Пощелкал мышкой: клац-клац на экране. Два. Колесики стула вжухнули по полу. Три. Варлам подтянулся к стенду – разглядывать столбцы цифр в папках, целом ворохе папок, невкусно пожевывая губы. Он повторял одну и ту же фразу:

– Переделывать! Теперь все придется переделывать!

Ассистенты сидели строго в числовой последовательности, ждали, когда Варлам объяснит, что пошло не так на этот раз, но он беззастенчиво нарушал предписания красных табличек, цокал языком и похихикивал. Тик-тук-тук. В общем кабинете не было окон. Их замуровали много лет назад, когда здание научного Прогрессивного Центра только-только перешло Аукционному Дому, и с тех пор оно стояло, подпоясанное заколоченными ставнями. На втором этаже искусственный свет отливал голубизной, поэтому и без того бледное лицо Варлама выглядело не живее переработанных оболочек.

– Я решительно не понимаю, что с этим делать! Номер два, скажи, откуда ты взял, что в графе «Аллергические реакции» следует писать, цитирую: «Предположительно арахис, пыль и кошачья шерсть»?! Я просто дал тебе кучу собранных лично мной данных… – Варлам растянуто повторил: – Ли-и-и-ично мно-о-ой. Значит, данные полностью верны. Все, что оставалось сделать тебе, – это внести параметры в таблицу. Остальное – дело компьютера. У него мозгов побольше! Лучшие умы Города! Лучшие умы! Смешно, решительно оборжаться.

Тик-тук-тук. Варлам все катался на стуле с колесиками по кабинету, то вращаясь вокруг своей оси, то разгоняясь прямо на скукожившегося Номера 2. Варлам раскидывал длиннющие ноги, как потягивающаяся гуара, отталкивался и бросался вперед. Он шугал ассистентов без разбору, потому что они, лучшие выпускники Городского университета, в глазах Варлама оставались сплошь тупой посредственностью. Все служащие Банка Душ об операциях по пересадке знали необходимый минимум для адекватной работы с материалами. В свое время Н.Ч., душевный первооткрыватель и хозяин Аукционного Дома, выбрал Варлама, чтобы тот возглавил Банк Душ, и посвятил его, единственного, в душевные тонкости и принципы работы Умницы-616, которая до появления Варлама звалась согласно техническому паспорту – Машина-616. Варлам по природе был параноидально подозрителен, из-за чего скромный штат его подчиненных, Номера 1, 2, 3 и 4, знали даже меньше, чем дозволял Устав. В перечень несложных, особенно для уровня квалификации подобранных кадров, обязанностей в основном входила систематизация той информации, которую предоставлял им глава Банка, а также изучение подноготной участников предстоящих торгов. С этими задачами действительно мог справиться кто угодно; возможно, по этой причине Варлам и впадал не просто в несдержанную, но в праведную ярость. Несмотря на уровень его интеллекта, стремящийся к запредельно выдающемуся, простые вещи ускользали от Варлама. Он не догадывался, что заключенные в бессолнечную стерильную голубизну общего кабинета сотрудники оставались людьми. Иногда они подшучивали над деспотичным начальником, гаденько мстили за унижения, старались разнообразить скучные будни, не дотягивающие до их дарований. Поигрывали в карты. Номеру 2 не везло всю предыдущую неделю. За пределами Банка Душ его звали Ирман: каждый День Города он участвовал в подготовке платформ для парада, варил лучший в офисе кофе, не читал новостей и собирался сделать предложение своей девушке. Но здесь он терялся, бледнел, превращался в Номер 2 и сидел, вжавшись в кресло, тупо глядел в угол, чуть повыше кулера.

– Я не слышу осуждения! Что за тупость и бардак в аллергических графах?! – Варлам ткнул пальцем в оставшиеся три Номера. Ему показалось, что лица ассистентов чуть перекосились, будто от судороги или нервного тика. Он прищурился: – Удумали издеваться надо мной? Прямо-таки саботаж, обреченный на провал бунт! – Варлам расхохотался, довольный остроумным замечанием, которое больше никого не рассмешило. Тишина в кабинете переплюнула порядок, осязаемая, она вдруг запахла страхом. Страх, в свою очередь, пах по́том сотрудников. Варлам перестал хохотать, потянулся и добавил пренебрежительно: – Номер два, ко мне в кабинет.

Ботинки Варлам носил обязательно на молнии, никаких шнурков, никаких тонких подошв, никаких нечерных цветов. И на полтора размера больше нужного: когда обувь сидела плотно, Варламу казалось, что стопы сжимают металлические тиски, хотелось вырваться. Великоватые ботинки шлепали по полу, Варлам шел пружинисто, сильно приподнимаясь на мысках. Номер 2 шел следом, по-прежнему сжавшись.

– Улыбайся, Номер два! И садись. Сегодня твой счастливый день. – Варлам неопределенно ткнул пальцем то ли в стол, то ли в кресло, скрестил руки на груди – обнял сам себя – и начал неторопливо мерить шагами периметр кабинета. Тик-тук-тук.

Личный кабинет Варлама сильно отличался от общего. Он был меньше раза в три, с зелеными стенами и желтыми лампами, с мебелью из темного дерева. Сочетание зеленых и коричневых оттенков вкупе с теплым приглушенным светом напоминало о лесе, потому что Варлам где-то вычитал, что прогулки по лесу успокаивают нервы. На настоящие прогулки времени не было, зато по кабинету Варлам нарезал круги постоянно. Здесь и пахло так же, нет, буквально несло хвоей – Варлам распихал ароматизированные палочки по углам. Окон, как и в общем кабинете, не было. У Номера 2 сразу заслезились глаза и потек нос, но он изо всех сил старался не шмыгать.

– Тебе известно, зачем мы проводим оценку души?

Кивок.

– Правильно, нам требуется установить ее основные характеристики, чтобы в дальнейшем было проще провести пробы на соответствие с потенциальным реципиентом. Так?

Еще один кивок. Номер 2 задышал тяжело, сдавленно, жидкие сопли забили нос, стекали вниз, и он чувствовал, как они липко ползут к верхней губе.

– А аллергическая реакция – это несовместимость пересаживаемой души и организма реципиента. Как думаешь, при чем здесь орехи?

Номер 2 мотнул головой. Он чувствовал, что сопля вот-вот коснется рта; если он высунет язык, точно достанет ее – склизкую, солоноватую.

– Вот именно. Ни при чем. Орехи ни при чем. – Варлам разочарованно вздохнул. – Я скажу тебе кое-что… Кое-что по секрету, ладно?

Номер 2 мелко задрожал. Сопля миновала первый рубеж, медленно затекала в прорезь рта. Ему не нужен был секрет, только не секреты! Но Варлам продолжал говорить:

– Мы понятия не имеем, почему наступает аллергическая реакция.

Номер 2 тоже ничего не знал об особенностях аллергических реакций при пересадке душ, зато с ужасом осознавал происходящее.

– Представляешь? Оценка, прогнозы – это все наибольшая вероятность, но не гарантия. Отсюда тебе и стремительное поглощение. Уникальное. Непредсказуемое. – Варлам присел на краешек стола, откинулся назад. Одна штанина задралась, и высунулись красные носки с котятами. Он выдвинул верхний ящик и закопошился. – Где же, где же… Ах вот! Невероятно, правда? Настолько мы беспомощны перед аллергией.

Номер 2 смотрел на Варлама ошалелыми глазами. Он чувствовал вкус собственных соплей, обреченно пережевывал их губами. Жаль лишь, что осознание происходящего – самое бесполезное знание, которое может быть даровано человеку в безвыходной ситуации.

И Варлам выстрелил.

Тем вечером Мила вернулась с работы поздно. Из Города, где она безуспешно работала в отделе по защите художественных книг, Мила добралась до спальных районов, и здесь суету немного приглушали высаженные ровными рядками мохнатые ели, пахло хвоей. Дорога на электробусе занимала не больше часа. Мила открыла дверь с дежурным «я дома», увернулась от лобового столкновения с лающим Чарликом и, бросив туфли прямо у входной двери, прошла на кухню. В квартире было тихо, Ирман еще не вернулся. Перед Аукционом их задерживали почти каждый день, и Мила привыкла ужинать одна, разве что в компании мертвого писателя, за чьи книги она столько лет боролась, несмотря на запрет Власти. Никаких переизданий, допечаток, свежепечаток не дозволялось, поэтому пытались сохранить хотя бы остатки тиражей.

Первым делом Мила включила домашний монитор, и искусственный голос стал перечислять все важные события их жизни за прошедший день. Мила собрала волосы в пучок, сунула в рот ложку в засохшем сахаре и полезла в холодильник. Счета за квартиру требуется оплатить до конца этой недели, подтверждена запись к стоматологу на завтра. Она достала кроличью колбасу, бутылку вина, помидоры, огурцы, немного сыра. Если овощи с сыром порубить, залить кремовым бальзамическим соусом, вприкуску с кроличьей колбасой будет отлично. Субъект Чарлик испражнился на ковер, но робот-уборщик уже устранил проблему, пришла рассылка со списком мероприятий в следующем квартале. Еще кетчуп достать, Мила не ест кроличью колбасу без кетчупа. Ирман, конечно, говорит, это вредно. Но какая разница? Крышка присохла и не поддавалась. Ирман переведен в новый рабочий статус – уволен по пункту 3.3 Устава. Банка с кетчупом упала на пол и разбилась. Чарлик залаял, Мила посмотрела на монитор. Ее красное от диатеза лицо вдруг побледнело. Сегодня состоялась премьера новой серии сериала «Город: жизнь до». Желаете воспроизвести? Мила перевела взгляд на лужицу кетчупа, потянулась к ней мыском и заплакала, размазывая перемешанный со стеклом соус по полу. Ирман всегда говорил, это вредно.

В Кварталах воздух отдавал копотью и кровью. Мясистые крысы размером с кошку копошились в баках, от которых кисло несло помойкой. Они рыскали по изгаженным переулкам, где маслянистый запах жареных шкварок смешивался со стойкой вонью ссанья. Они осторожно бежали в тени, когда улицы надрывались от смеха и криков. Прятались в дырах домов от собак, обходили ловушки, пахнущие химией и смертью, плодили крохотных лысых крысят где-то в канализационных тоннелях. Старались уравновесить крысиную жизнь со смертью. Они косились на витрины кафе «Крыса-сносно». Там на вертелах кружились их менее удачливые собратья, и они сочувствовали им. Смерть все же чаще выигрывает. Но крысы знали, что безнадежно вязнущие в собственной грязи Кварталы принадлежат лишь грызунам.

Город отгородился от Кварталов высокой Стеной. Если сильно запрокинуть голову, взглядом за край Стены все равно было не ухватиться. Гладкая поверхность Стены светилась пейзажами: джунглями, головокружительными горами и гладкими полями, всем, чего практически никто из горожан никогда не видел. Зато у них получалось делать вид, что кроме Города ничего нет, и только периодически раскрывающиеся пасти пограничных постов напоминали: за Стеной тоже есть жизнь. Невозможно избавиться от собственной тени, но полдень в Кварталах не наступал. Плотные рыжеватые облака давили на крыши домов своей тяжестью. Казалось, что солнце от них отвернулось. На Кварталы никто не смотрел. Даже с неба. И если Бог был, то он давно закрыл глаза.

Варлам разочарованно вздохнул и покачал головой. Да, сколько ни пялься наверх, ни неба, ни солнца не видно. Шея больно гудела, Варлама передернуло, и гигантские очки, соразмерные большой голове, но несоразмерные возрасту, съехали на кончик носа. Варлам впечатал их обратно в лицо, упершись ладошкой в правую линзу. Теперь школьный двор с одной стороны размыло, но Варлама это не беспокоило, он как настоящий очкарик видел его слишком ясно.

– Оно решительно есть. Время одиннадцать, а значит, солнце вон там, над башней. Больше ему деваться некуда. – Варлам вжал голову в плечи, огляделся по сторонам испуганным зверенышем, чтобы проверить, не слышал ли кто его бурчание.

Не мямли, говори громко и четко! Уверенно. Так его учил папа. Звучало логично. Но если говорить громко и четко, когда сидишь один, называют чудилой. А если говорить так с кем-то, обычно бьют. Такие причинно-следственные связи Варламу не нравились. Вот он и шептал что-то едва слышно, и собственное дыхание било струей горячего воздуха под вечно простуженный нос. Только украдкой. Адриан, например, больше всех не любил, когда Варлам «чудил», а ему недавно отец кастет подарил. Тяжелый, золотой. Такие у тех, кто из Свиты. У Варлама до сих пор на ребрах пара сливово-бурых печатей.

– Шуруйте хавать, бандиты! – Голос учительницы Татьяны всегда гремел и ухал, сливался в сплошной китовий вой.

из китов самый громкий – синий кит. интенсивность издаваемых им звуков равняется 188 децибелам.

Учительница Татьяна была не синей, скорее бордовой, но рев был похожий. Варлам по интонации понял, что настало время обеда.

Он встал, и набитый книгами рюкзачок попытался перетянуть его обратно на землю. Варлам побежал туда же, куда и все, – к большому деревянному столу, который стоял у входа в здание школы. Столовую выселили из кирпичной трехэтажки во двор после того, как крысы сожрали там проводку. Варлам залез на свое место на краю длинной скамьи, перетянул рюкзачок на колени, достал коробку для завтраков. Другие дети тоже вываливали на стол, демонстративно и с вызовом, съестное добро. Особенно те, кто мог им похвастаться. Бесплатной едой (клейстерной кашей и заледенелыми кошачьими котлетками) кормили совсем неимущих, а неимущими быть не круто. Их били чаще других. Несмотря на повсеместную разруху и разложение, бедность в Кварталах не любили. Варлама лупили примерно столько же, сколько и неимущих, пускай он точно знал, что неимущим не был, поэтому разницы, в общем-то, никакой.

Адриан с дружками сидел напротив. Он был высоченный и тощий, с острыми локтями и коленями, а еще – с узкими хищными зубами, и ел Адриан много и жадно. Еду он носил в большой бамбуковой коробке – штукенция явно попахивала Городом. Варлам вылупился на Адриана с его коробкой. Он даже не знал, как так получилось.

– Бамбук за сутки может вырасти больше чем на двадцать сантиметров.

– Чё мяукнул?

Варлам замер и воткнул глаза в рюкзак, ладошки, контейнер для завтраков. Адриан подтянул под себя ноги, явно намереваясь перелезть через стол. Кастет гулко ударил по столу, и Варлам вздрогнул в ответ. Сидящий рядом с Адрианом Влад поднял белую голову и нахмурился, глядя на Варлама. Влад выглядел скорее раздосадованным – он уже прикинул, во что выльется их единственный за весь день обед.

– Ша, Адрюша! – Учительница Татьяна, сидящая во главе стола, не стала подниматься: ее надутая фигура с разрумяненными варикозом лодыжками и увесистыми грудями лишь колыхнулась в сторону Адриана, и тот в ту же секунду спрятал коленки обратно под стол. – Нех драться, пока не жравшие. Оставь мальца в покое.

Влад одобрительно хмыкнул, за что получил тычок острым локтем в бок. Вообще-то Варлам учительницу Татьяну недолюбливал. От нее пахло столовой и местными сигаретами «Раковка», у нее были потные ладони и толстые пальцы, от которых на тетрадях оставались влажные вонючие пятна. Под домашней работой Варлама она всегда писала «Отлично», хотя он был уверен, что половину его писанины учительница Татьяна не разбирает. Но сейчас Варлам смотрел на нее с теплой благодарностью, какая может появиться во взгляде всякого спасенного от очередной раздачи люлей.

Варлам снова обратился к своей коробке, и в желудке сжалось от трепетного предвкушения. Весь день не ели, и вот!

Сверху помятый клочок бумаги. Надломленные, косящие буквы.

ты мой умница. люблю, мама.

На этот раз – степлер и шнурки от кроссовок. Варлам вытащил степлер, покрутил его в руках – тяжелый и несъедобный.

– Опять твоя мамаша двинулась?

Варлам знал, что глянул на Адриана слишком поспешно, слишком возмущенно. Эти «слишком» он себе не мог позволить. Адриан прищурился и тут же стал похож на поганую бешеную собаку, которая раздумывает, кинуться на тебя или нет. Кинется, потому что природа такая. Сучья.

Все дружно покосились на учительницу Татьяну. Ее грозное присутствие изо всех сил удерживало ситуацию под контролем. Варлам молчал.

– Грызи, чё сидишь. Или ты и пожрать без мамаши не можешь?

– …

– Эй, харэ.

– Отъебись, Влад. Варлам-Хер-Вам. Ну, ты хоть маякни.

– Меня не так зовут.

– Чё сказал?

– Не так! Не так! Не так меня зовут!

Варлам подскочил на месте, словно собственный визг приподнял его над лавкой. Голоса вокруг тут же стихли. Даже крысы, бегающие туда-сюда по своим крысиным делам, остановились и принюхались. Варлам все верещал:

– Не так! Не так! Не так меня зовут!

Противный крик рвал ему легкие, но он кричал без слез. Визжал от злости, обиды, чужой тупости. Адриан застыл; правда, изумление парализовало его лишь на секунду.

– Иди сюда, психичка! – Адриан ринулся вперед так стремительно, что даже тучная учительницына рука не смогла вовремя его перехватить.

Адриан врезался в Варлама, и они оба кубарем покатились вниз с лавки. Варлам старался быстрее свернуться калачиком. Все равно ударят, все равно больно. Можно попытаться прикрыть очки и голову. Дети вокруг скакали и истошно вопили, поддерживая драку. Они больше всего на свете хотели, чтобы Адриан проломил Варламу череп. Один Влад остался сидеть на лавке: пускай очередная драчка была ему не по душе, но, если Адриан все-таки срывался, он никогда его не останавливал. Учительница Татьяна одной рукой приподняла Адриана за шкварник, такая она была могучая, и понесла в школу, как барахтающуюся рыбину. Влад недовольно закатил глаза, спрыгнул на землю и зашагал следом, запихивая за щеку бутерброд. Золотой кастет остался валяться на земле. Ветер обметет его пылью, но кастет никто не тронет, потому что золотой, потому что это для тех, кто из Свиты.

Варлам шел домой быстро. Нужно перейти через пустырь к жилым многоэтажкам, пока учительница Татьяна не спустила Адриана с привязи. Она проводила с зачинщиками драк воспитательные беседы каждый раз, когда ситуация выходила из-под контроля. Якобы для порядка, но по факту – чтобы дать фору тем, кто слабее. Это был шанс убежать, ведь за пределами школьного двора учительница Татьяна уже ничего не могла сделать. Вот Варлам и бежал хромающей рысцой, а вместе с ним бежал и страх. Страх вцепился ему в плечи и повис. Страх был тяжелее рюкзачка, тяжелее всего. Варлам спотыкался о камни, хрустел разбитыми бутылками, но продолжал бежать. На пустыре все казалось высохшим, ломким, приправленным заброшенностью. Варлам на каждом вздохе давился пылью. Пыль липла и к стеклам очков, но Варламу не нужно было видеть пустырь, чтобы добраться до дома. Он двигался по давно выученной дорожке: прямо, взять чуть правее, чтобы затеряться среди мусорных куч и гаражных развалин, прямо, срезать угол наискосок, дальше до первой серой многоэтажки.

Там Варлам остановился. Оглянулся. Адриан наверняка успел позабыть об обеденном инциденте, шел домой во Дворец и не думал ни о Варламе, ни о других задохликах, которых он поколачивал от скуки и природной неугомонности. Но его жертвы жили с оглядкой через плечо, с навязчивой мыслью, что их найдут по горячим следам. Адриан ни разу не гнался за Варламом через пустырь, но тот на всякий случай придерживался выбранного маршрута, потому что так он чувствовал себя в безопасности. В нескончаемом топоте ног – здесь располагалось большинство магазинов района, в свете витрин всюду шумели люди и бродячие животные. Варлам знал, что его не замечают, и ему становилось обидно и спокойно одновременно.

Пахло хлебом и специями. Пекарню держала семья, которая по совместительству готовила самое острое в Кварталах мясо «Жгучий котик» по тайному семейному рецепту. Небольшая комнатушка с пятью столами, где подавали «Жгучий котик», давно превратилась в полноценную столовую и по праву соревновалась с «Крыса-сносно», ведь местная публика неизменно делилась на фанатов кошатины и фанатов крысятины. Старая как мир игра в кошки-мышки. У столовой при пекарне всегда болталось две очереди: за хлебом и за мясом, причем вторая была побольше, столов не хватало, и некоторые держали мисочки с густым красным варевом в руках и ели стоя.

– Варламчик, домой торопишься?

Варлам остановился у входной двери одного из магазинов справа от пекарни. Облокотившись о косяк, там стоял мужчина и курил «Раковку». Мужчина был большой и длинный, и борода у него тоже была большая и длинная, грязно-серая, но удивительно ухоженная. Мужчина болтал в руке массивные часы, и те послушно брякали, перекатываясь в грубых пальцах, и в такт этому движению поскрипывала под мышкой кожаная куртка. Мужчину звали Арсений. Арсений днем чинил байки, единственный вид транспорта, доступный в Кварталах. На машинах, городских разумеется, передвигались только Король и верхушка Свиты. К байкам же относилось практически все: и городские мотоциклы, на которых гоняла Свита, и хромоногие скутеры, и таратайки торговцев с прицепами, и даже детские велосипеды с гудком или без. Арсений никому не отказывал, часто чинил байки в долг, с одиноких матерей вообще ничего не брал, слишком уж сентиментальным делала его тайна деторождения. Раз в несколько месяцев Арсений устраивал в Кварталах байковые гонки. Хороший мужик был Арсений, все так считали. Варлам – тоже, и без разницы, что по ночам Арсений работал на Свиту, помогал зачищать улицы. Убивал он так же легко, как и чинил байки. Широкой души человек был. Разносторонний.

– Именно так. – Варлам крутанулся на пятках, задрал голову и уставился в то место, где, по его предположениям, была Арсениева борода. Заляпанные линзы очков превращали собеседника в брякающее и скрипящее пятно, и Варлам ему улыбался.

– Как там? Дома-то? – Голос Арсения звучал задумчиво и внимательно, но без жалости, которую Варлам терпеть не мог.

– Папа работает. Я дочитал книгу про белого кита. Энциклопедию про китов тоже. Мне кажется, на этом китовый вопрос можно считать закрытым. Кашалот – крупнейший из зубатых китов, и у них ярко выражен половой диморфизм, а это редкость для китообразных. – Короткая запнувшаяся пауза. – На обед были степлер и шнурки.

Арсений кивнул, не сдержав задумчивого вздоха, открыл дверь мастерской и скрылся внутри. Пахнуло машинным маслом, раздался шум – он что-то искал. Скоро Арсений вышел и протянул Варламу пакет с рыбой. Пакет вонял, и не чем-нибудь, а дохлой рыбиной. Душный и скользкий запашок, который и сравнить ни с чем нельзя, разве что с болотом и мертвечиной. Варлам ни разу в жизни не нюхал ни то ни другое, но представлялось именно так.

– Не надо мне, спасибо.

– Рыба полезна для мозгов. Мне-то зачем, а тебе нужнее.

– Я когда-то слышал, что жирные виды рыб действительно положительно влияют на функционирование мозга, – пробубнил Варлам, сквозь муть в очках недоверчиво разглядывая пакет. Он ел рыбу. Даже несколько раз. Гадость. Но теперь он о рыбе еще больше прочитал, поэтому слова Арсения показались логичными. Варлам любил все логичное.

– Во-о-от, а я о чем! Помажешь майонезиком, хряпнешь сырку, и будет заебок!

– Сыр? Твердая или полутвердая масса, которая получается в результате особого способа заквашивания молока, которое, в свою очередь, является питательной жидкостью, вырабатываемой молочными железами самок млекопитающих, чаще всего коров или коз. А корова и коза, в свою очередь…

– Да-да! То самое!

– Нет, сыра у нас нет.

Арсений впихнул пакет мальчику в руки, затем залез во внутренний карман куртки и достал крохотную книжечку. Варлама тут же притянуло обратно – он даже протер очки рукавом, чтобы лучше было видно такой малюсенький, наверняка бархатный на ощупь переплет.

– Это даю тебе на неделю. Я сам не дочитал, но мне некогда.

– Вы опять кого-то убивать ходили?

– Варламчик, брось ты это, не перебивай. Взрослые дела тебя не касаются. Есть и стихи. И некоторые ваще смак. Про любовь. Выучи парочку, потом как-нибудь расскажешь.

– Убивать ходили или байки разбирали?

– Топай домой, засранец. Пусть отец рыбу пожарит. Или сам пожарь. Пристанешь тоже, хрен отцепишь. Про стихи не забудь.

Варлам одной рукой прижал книжечку к груди, и она отозвалась теплом, а другую, с рыбьим пакетом, вытянул подальше от лица. Арсений приложил на прощание два пальца к виску, достал из пачки «Раковки» новую сигарету.

– Хорошего дня! – Варлам всегда прощался, хотя в Кварталах это было не принято. Здесь хорошие дни выдавались редко, а если и случались, то вслух о них старались не говорить, чтобы не спугнуть. Варлам не верил в приметы, как не верил во все, что было нелогично. В Кварталах люди цеплялись за суеверия, как за то единственное, чем можно было объяснить уклад квартальной жизни. Но иногда Варламу казалось, всего на несколько мгновений мерещилось, будто он, раз за разом повторяя «хорошего дня», делал все, чтобы от этого дня избавиться.

В хорошие дни дома пахло жареной картошкой и мамиными духами. Зажаристый запах раскаленного масла и древесный уд. В хорошие дни посуда гремела по-доброму и мирно, становилось теплее из-за без конца свистящего чайника и желтее из-за старых занавесок, которые ни Варлам, ни папа не опускали. В хорошие дни Варламу хотелось отложить книги, чтобы немного посидеть, подышать картошкой и паром от чая – такими моментами. Но все это – только в хорошие дни.

Ключ во входной двери нехотя повернулся, раздался щелчок. Варлам потянул дверь и выпустил на лестничную клетку сквозняк. Внутри тишина, стук и редкие, но громкие возгласы мешались друг с другом. Слышалась переполненная трехдневная мусорка. Варлам торопливо прилип к стене, когда мимо него, топая, на кухню прошла мама.

– Спасибо за обед. – От звука его голоса, пускай совсем тихого, мама резко обернулась.

Она не сразу заметила Варлама. Сначала ее взгляд, отчаянный, взбудораженный, споткнулся об одну стену, другую, дверной косяк, пока наконец не остановился на Варламе. Мамино лицо перекосило в улыбке, она подпрыгнула на месте:

– Понравилось? Тебе понравилось? Я положила сыр.

– Очень вкусно, мама, спасибо.

Она уже не слушала, но откуда-то знала про сыр. Может, мама его пробовала, может, даже отличала коровий от козьего. Мама многое вспоминала невпопад, и Варлам путался. Мамина темная голова покачивалась в такт музыке, которая в квартире не играла. Мама разложила на столе кастрюли, тарелки. Она стояла и перекладывала их с места на место: вывалила из шкафа вилки, накрыла их крышкой, почесала шелушащийся локоть, замерла, подумала, не переставая покачиваться (волосы красиво вились у лица), убрала крышку, отложила ее в сторону, накрыла вилки сковородкой, достала ножи. Ножи сложила ровным рядком на краю стола.

В плохие дни у мамы появлялись ритуалы. Ритуал мог быть каким угодно, но чаще всего она что-то складывала или перебирала. Раньше мама работала фасовщицей крыс в «Крыса-сносно», целые тушки – на гриль, лапки и хвостики – отдельно для панировки. Ей нравилась системность, иногда она даже разделяла крыс по цветам до того, как их обривали. Мама работала очень хорошо и на праздники приносила королевскую мышу – огромную и жирную, ее запекали с картошкой и редькой. Варлам так и не попробовал королевскую мышу, потому что мама начала болеть до беременности, лет в двадцать шесть.

– Мы успели прожить пять счастливых лет и три нормальных. Дальше сам знаешь, – рассказывал папа Варламу.

Папа, в отличие от мамы, говорил всегда по делу. Такая у него была профдеформация. Варламу это нравилось, потому что папа рассуждал логично. Но маму Варлам любил чуточку больше: она была беззащитной и крепко обнималась.

Когда мама болела, она не могла работать, и папе приходилось закрывать ее в квартире, пока он был на ринге, уже тогда солидный стаж рефери крепко привязал его к боям. У мамы случались ремиссии, и папа какое-то время не запирал дверь, в дом возвращались ножи и другие потенциально опасные предметы, которые отец обычно носил с собой в коробке. Оставить в подъезде нельзя было – воровали, а вот с рук не сдерут. Весь ринг, особенно рефери, в Кварталах ходил в почете. Причастных к боям крышевал Даниил, отщепенец, добровольно покинувший Город. Когда-то профи среди бойцов, вот уже без малого сорок один год он в кругах Свиты. Даниил пережил восемь Королей не только из-за того, что те дохли друг за другом, но и потому, что был единственным в Кварталах с пересаженными душами. Души продлевали молодость и заодно на потом откладывали смерть Даниила. Местные звали его Данте.

– Давай я помогу. – Варлам попытался подлезть маме под руку, дотянуться до тупых ржавых ножей, но она больно ударила его по запястью.

– Не лезь! – Маме тут же стало стыдно, она скуксилась, отчего ее гладкое сероватое лицо вдруг состарилось. Смотреть на нее было неприятно. – Варламчик, умница мой, отойди.

Варлам не отошел. Он двигался машинально, безразлично, по старой привычке, все пытался дотянуться до ножей. Не обращать внимания на мамины возмущенные возгласы было тяжело, но нужно, поэтому Варлам упрямей хмурился, пытаясь справиться с ее отрывистыми попытками ему помешать. Почему папа не забрал ножи? День, что ли, хороший?

– Да свали!

Он шлепнулся на пол и тут же заерзал, пытаясь отползти еще дальше. Мамин силуэт шагнул к нему. Варлам почувствовал, как в кишках что-то скручивается в узел. Хотя чисто физически это было невозможно и нелогично, Варлам все равно ощущал его – плотный, упругий комок из гладких кишок. Он заерзал активнее, перевалился на колени и пополз к своей комнате. Ему удалось захлопнуть дверь, прежде чем грохот, доносившийся с кухни, успел догнать его. Мама тоже не успела.

После рождения Варлама дни развалились на хорошие и плохие. Нормально не бывало. Варлам ждал хорошие дни больше, чем официальные праздники: День независимости Кварталов, Новый год, летний бойцовский чемпионат и свой день рождения, зарегистрированный, разумеется, в тетради у единственной акушерской семьи Докторов и разве что в переписи населения Кварталов, которую ведут или не ведут чистильщики, присланные из Города. За рождаемостью и смертностью в Кварталах тяжело уследить, одна то и дело обгоняла другую, не одни крысы плодятся и дохнут круглый год. Каждый раз, открывая дверь, Варлам надеялся, что на этот раз день точно хороший. Это звучало нелогично, но верить, что удивительно, получалось. С мамами вообще все удивительно, так уж они устроены.

Мама билась о стену, о дверь и давилась проклятиями.

– Пусти! Пусти, говорю! – На секунду она замолкла и завыла тоскливо: – Мой умни-и-и-ца-а-а-а.

Комната ее не пускала. Зря Варлам пожелал Арсению хорошего дня, все-таки спугнул. Он забился в дальний угол и свернулся улиткой. Покосился на заляпанное окно, на рыжеватое небо без солнца. Нет, на Кварталы никто не смотрел, только мама кричала.

Рада, как просила, сделал памятку для совсем неодаренных. Вот черновик, дальше как-нибудь сама. Нет, клянусь, если в Банк поступит еще хоть одна жалоба от этих дебилов, я брошу это все! Брошу! И не думай, что не брошу! Я решительно недоволен!

Рабочая смена закончилась несколько часов назад, а в голове до сих пор звенел выстрел. Звуки выстрелов к Варламу быстро прилипали. Урчали очистительные системы воздуха, шелестели щеточками роботы-пылесосы. Все пропитывалось едкой стерильностью моющих средств. Помещение будто превратилось в жирную кошку, день которой всегда заканчивается умыванием. Варлам все еще был здесь. Он закинул белый халат в стирку, оповестил технический отдел о том, что его кабинету требуется генеральная уборка, и отправился к лифтам. По ночам в Банке Душ любой человек выглядел неестественно, техника самостоятельно справлялась с гигиеническими процедурами. Но к Варламу это не относилось. Он казался частью интерьера – моторчиком, разгоняющим кровь по артериям всего Банка. Варлам знал каждый миллиметр этих комнат, в которых был практически полноправным властителем. Все знакомо, правильно и предсказуемо. Варлам считал, что именно таким должно быть совершенство. Банк Душ был совершенен. Конечно, приходилось терпеть ассистентов, Иду Плюшку, липовый чай, тупые ошибки, но с наступлением вечера они с Умницей-616 снова оставались вдвоем. Варламу не хотелось выходить в Город: он создан для лаборатории, не для людей.

Банк Душ занимал три этажа Аукционного Дома. На нижнем, в подвалах, располагались морг, крематорий и технические помещения. Первый этаж (с парадным холлом, приемными и переговорными) отхватила Рада Рымская. На этом же этаже хозяйничала Ида Плюшка со своей столовой, но на фоне Рады, распорядительницы Аукциона, ближайшей помощницы Н.Ч., сложно было не провалиться в тень. Рада, неизменно затянутая в черное, подчер-р-ркнуто очар-р-ровательно требовала к себе слишком много внимания.

Уже на втором этаже Банк Душ получал свое. Тот самый безоконный, невидимый этаж с общим кабинетом, личным кабинетом Варлама, санузлами и раздевалками для персонала. Еще выше – этаж Н. Ч. Под крышей, под застекленными потолками, прозрачными с внутренней стороны, находились операционная, основная лаборатория и хранилище. Варламу нравилось, когда на операциях потолок оставался открытым и доноры перед смертью видели голубое небо, солнце или, может, звезды. Ему казалось, что в этом и заключалась главная романтика процесса пересадки. Доступ к верхним этажам, кроме Н.Ч., был еще у Варлама и Рады. Чаще всего Варлам работал в одиночестве, поэтому считал, что роднее его у Банка Душ никого нет, разве что вся эта техника, что вылизывала стены и окна-потолки. А уж у Умницы-616 – нет точно. Пускай Н. Ч. был ее создателем, их отношения Варламу виделись довольно болезненными. Такое часто случается в семьях, проблемы отцов и детей. Связь Варлама и Умницы-616 была исключительна.

Она стояла там же, где и всегда. Большие металлические машины обычно не разбегаются. Варлам смотрел, как отливает серебром ее массивный корпус. В выключенном режиме Умница-616 напоминала спящего зверя – неподвижного, но опасного даже в таком безмятежном состоянии. Ее клешня-рукоять была спрятана в механической утробе, но датчики движения среагировали двумя короткими желтыми вспышками на приближение Варлама. У Умницы-616 ушло меньше секунды, чтобы опознать его, и датчики загорелись мягким белым светом, а затем погасли. Зверь погрузился в сон. Варлам погладил блестящую поверхность корпуса, идеально чистую, без единой пылинки. Сердце сжалось, нежный трепет добрался до кончиков пальцев. Варлам нахмурился: без лекарств тремор усиливался, что мешало в работе. Он сел на пол, облокотившись о серый Умницын бок, и вздохнул. Человеку свойственно наделять вещи сакральным значением, личной важностью, а иногда – душой, хотя вряд ли у Умницы-616 внутри, среди шестеренок, клубилось дымчатое вещество, похожее на человеческую душу. Кто-то привязывается к вещам от одиночества, кто-то – по воле болезненного сознания. Причины могут быть разными, и привязанности тоже разные. Некоторым так проще. Предметы в большинстве своем не меняют структуры, формы, политических взглядов и симпатий, в отличие от людей, они не предают, не лгут и не уходят. Если предметы не ломать, они никогда не умрут. Умница-616 оставалась неподвижна, но ее прохладная поверхность приятно остужала Варламу затылок.

– Голова действительно побаливает, – согласился он, снял очки и протер глаза.

Пульсация в висках ощущалась навязчиво. Умница-616 не ответила, и чужие шаги зазвучали в гулком пространстве помещения особенно отчетливо. Тик-тук-тук. Стук в голове перемешался с этим размеренным цокотом. Варлам пытался вглядеться в расплывшийся мир, но маячившее в полумраке пятно так и оставалось мутным. Пришлось напялить очки обратно.

– Ва’лам! Непо’ядочная ты скотина!

Варлам сморщился якобы непроизвольно. Рот превратился в плотную вредную линию и чуть перекосился на одну сторону. Голос был глубокий и хриплый, будто проводишь ладонью по наждачке, из-за него у Варлама сразу противно чесались руки. Еще больше ему не нравилось, когда горожане смешно обходили запрет на обсценную лексику, хотя разве распорядительнице Аукциона переживать о штрафах?

– Рада, что бы там ни было – отстань.

Она остановилась прямо над ним. В рабочие дни Рада носила черные брючные костюмы: зут, если в сезоне модны широкий крой и узкие лодыжки; итонский, если вернулись полоска и укороченные жилеты. Сегодня зут. У нее была смуглая кожа, темные глаза, волосы, а самое главное – беспросветно, безнадежно, по мнению Варлама, чернющая натура, несмотря на то неприличное количество душ, которые Рада без конца себе подсаживала. Варлам доказал, что при пересадке души реципиент перенимает некоторые ее свойства, но, очевидно, в некоторых случаях даже такая система давала сбой. Или Рада не была человеком. Нельзя же быть такой стопроцентной сукой.

– Ничего не хочешь мне объяснить? – Рада не спрашивала, она требовала, безапелляционно т’ебовала и не привыкла к отказам.

– Ответ всегда отчасти кроется в вопросе. А в этом случае – даже на все сто процентов.

– Тебе самому не надоела эта вечная п’етенциозная псевдоинтеллектуальная п’иду’ь?

– Нет.

– А мне вот – по’ядком.

– Значит, я все делаю правильно.

Они переругивались по привычке, почти беззлобно, иначе общаться они не умели.

– Ты же понимаешь, почему я здесь?

– И ты говоришь о претенциозности? Вечно припрется, вопросы странные задает. Рада, мой интеллект равен твоему, если твой возвести в пятую степень. Конечно, я знаю, зачем ты здесь. Или я похож на дебила? – Даже сквозь толстые стекла очков Варлам не мог разглядеть выражение ее лица, но чувствовал, что Рада ухмыляется этой своей гаденькой ухмылочкой.

– Выдающийся, выдающийся… – устало протянула Рада. – Все ’авно похож на дебила.

Варлам вздохнул, распластавшись по полу уже в позе звездочки. Такие люди, как Рада, его нервировали. Рада была распорядительницей Аукциона, через нее проходило большинство сделок. Она устраивала мероприятия, контролировала организацию Аукциона, словом, занималась всем, для чего требовались впечатляющая внешность и подвешенный, в меру наглый язык. Она знала все о горожанах, их текущих любовях и нелюбовях. В Аукционный Дом Рада попала гораздо раньше Варлама, а еще она раньше многих получила первую душу. Рада обожала напоминать Варламу, что с Н.Ч. у них дела давние. Сам Н. Ч., человек скрытный и немногословный, позволял Раде травить историю их знакомства как старую байку. «Я ей должен. Прогресс его знает сколько», – объяснял он.

Байка была следующая. Н.Ч. с Радой вместе учились на медицинском, общались тесно: Рада воровала конспекты Н.Ч. и не давала ему прохода, уж больно глаза голубые. После окончания университета Н.Ч. то исчезал, то появлялся, уследить за ним у Рады не получалось, но однажды он обратился к ней с просьбой разобраться с делами Аукциона в обмен на безлимитные пересадки душ: «Это вопрос смерти и бессмертия».

Рада наслаждалась каждым мгновением своих недосказанностей, и умолкала. Ясно, что с той поры, семьдесят с чем-то лет, Рада от хозяина Аукционного Дома ни на шаг. Рада застала время, когда Прогрессивный Центр выселили с главной площади и отправили в приземистый особняк на другом берегу реки, участвовала в первых торгах и видела всё-всё. У Варлама этого не было, но он верил, что впереди еще больше и он стал частью этого «больше», куда более важной, чем Рада.

Раду несложно было вывести из себя: как и у всех, кто сидит на душах, ее эмоциональный фон оставлял желать лучшего. Варлам и сам был таким же, только он – от природы, а она – наркоманка.

Однажды подселив душу, реципиент обязан раз в два года (срок приблизителен и уточняется индивидуально) повторять процедуру, иначе дело кончится неприятностями: выпадение волос, ногтей, неконтролируемые дефекация и мочеиспускание, наконец смерть. Последняя всегда наступала. В своих ранних исследованиях Н.Ч. писал, что после одной пересадки для реципиента жизненно необходимо обновлять содержимое собирающего кристалла. Простыми словами (с людьми нужно говорить проще и проще), с внедрением новой души в организме происходили необратимые изменения. Вмешательство в естественные процессы активировало внутреннюю бомбу замедленного действия. Как следствие, адекватное функционирование организма без новых пересадок было невозможно. Жизнь превращалась в борьбу с хронической потребностью в душах.

Некоторым сносило башню. Душевные наркоманы в Городе не то чтобы редкость, но торчать на душах дорого. Впрочем, души изначально рассчитаны на тех, кто мог себе их позволить. Люди, ведущие «разгульный образ жизни» (критерий разгульности определялся одним из важнейших законов Города, Законом о непристойностях), очень быстро истрачивали ресурсы пересаженной души. Им становилось мало. Ощущения притуплялись, побочные эффекты, которые обычно возникали сразу после операции, возвращались при душевной ломке. Варлам видел, как это бывало с Радой. Она не стеснялась вламываться в его кабинет посреди рабочего дня, во время обеда или после смены. Рада стояла в дверях и дрожала так, что лацканы пиджака ходили ходуном, и, когда она говорила, было видно, как болтало челюсти, будто винтики раскрутили.

– Ты можешь… Можешь… Достать мне? Нужно. Сейчас нужно.

Ломка делала Раду вежливой, она беспомощно скребла голые ключицы, запястья. Несколько раз ее рвало прямо у Варлама в кабинете. В такие моменты Варламу становилось чуточку ее жаль, и он соглашался, выдергивал донора из списков. На операции Варлам держал Раду за руку, и она сжимала его ладонь колотящейся хваткой, пока не наступало облегчение, блаженная эйфория свежей души.

– Спасибо, – шептала Рада и добавляла через несколько секунд: – Тепе’ь отвали.

И все по-старому. Рада делала пересадки по восемь раз в год. Сколько Варлам ни подбирал доноров, сильных, качественных, ведущая избалованная душа Рады быстро высасывала все. То была не прихоть – досадная необходимость. Варлам засекал время между ее ломками: промежутки сокращались, тело, пребывая в постоянном стрессе, изнашивалось, и каждый раз Варлам думал, что Рада не то что до ста пятидесяти лет – до следующей операции не доживет. И когда она смотрела на него с такой насмешкой, Варлам очень на это рассчитывал.

– Ну и что?

– Мне звонили из технического отдела. Сообщили, что отмыли к’овь и утилизи’овали т’уп, но в мо’ге жалуются. Ты знаешь, они те’петь не могут зайцев.

Зайцами в морге называли оболочки или трупы, которые поступали к ним незапланированно. Незапланированные оболочки – возмутительная редкость, трупы – производственные излишки. И если к зайцам со стандартной смертной казнью относились терпимо – с эвтаназией разбираться несложно, то нестандартная – это всегда сюрприз, содержание которого напрямую зависело от настроения Н.Ч.

Варлам знал, что не имел права, но не сдержался:

– Эта тетка из морга вечно задерживает все на свете! Ей и зайцы не помогут ускориться.

– Ага. Ва’лам, ты какого че’та ассистента заст’елил? Опять.

– Он нарушил пункт третий, подпункт третий Устава. Я не мог иначе. Решительно не мог.

– Н.Ч. тебе не пове’ит. – Недовольство Рады нарастало, и Варлам громко цокнул языком, чтобы еще позлить ее.

– Ему нет дела до какого-то ассистента. Пальнул немножко. Стандартная смертная казнь иногда слишком стандартная… Эвтаназия – скука.

Рада закатила глаза:

– Нет, Ва’лам, Н.Ч. волнует твое состояние. С тех по’ как ты узнал о п’едстоящем Аукционе, это уже т’етий ассистент. Т’етий, неугомонный ты паскудник, мне что, отоб’ать у тебя пушку?

– Когда ты сделала это в прошлый раз, пришлось одолжить у технического отдела топор.

Повисла короткая пауза. Неловкость раздулась, превратилась в шар, а затем лопнула. Такие люди, как Рада и Варлам, не сильно от нее страдали.

– Н.Ч. поп’осил пе’едать. Еще одна подобная выходка, и он отст’анит тебя от Аукциона.

Варлам тут же собрался, подскочил и подошел к Раде почти вплотную. Теперь он гораздо лучше видел ее точеное лицо с морщинками в уголках глаз, слышал затхловатый запах парфюма, от которого подташнивало, но едва ли Варлам заметил все это за бешеными толчками, которые выдавало его тахикардическое сердце. Пять лет назад Н.Ч. забрал Варлама из Кварталов, уже четыре года он возглавлял Банк Душ, и только один раз его в самом деле отстранили от Аукциона. Тогда Варлам совсем выключился, все твердил, что у самцов бобра секрет желтого цвета, а у самок – серого, и не узнавал Умницу-616.

– Я знаю, где я. Кто я, – процедил Варлам, едва сдерживаясь.

– Так будет лучше. Для тебя п’ежде всего.

Н.Ч. тогда тоже так сказал и приставил к квартире Варлама вооруженных ударников, чтобы наверняка. Варлам несколько дней провел запертым в четырех стенах и собственной голове. Возможно, он впервые почувствовал, каково было маме, когда они ее оставляли вот так – запертую. Это кажется безопасным, человечным, но клетка остается клеткой. С тех пор Варлам не пренебрегал лекарствами, разве что перед Аукционом, хотя осечки все равно случались. Один маленький выстрел, подумаешь.

– Он не сделает…

– Ага, сделает. – Рада перебила его быстро и решительно.

Н.Ч. не бросался угрозами, которые не мог воплотить в жизнь. Варлам замолчал, потом дернулся. Тик-тук-тук. Оглянулся на Умницу-616, хотел попросить о помощи. Тик-тук-тук. Ненадолго он снова оказался там. Дверь, которая не откроется. За большими окнами – движущийся мир, собственные мысли едва за ним поспевали, а внутри его тюрьмы – неподвижность за желтыми занавесками. Или это что-то из другого измерения? Нет, занавесок давно не было.

– Де’жи себя в ‘уках. И вот еще. – Рада протянула Варламу записку. – Н.Ч. п’инял ’ешение. Твоя сцена на пе’егово’ах никого не убедила.

Варлам нехотя взял бумажку. Н.Ч. передавал личные сообщения из рук в руки, в этом отношении он по-прежнему не доверял виртуальным системам. У Варлама затряслись коленки. Тик-тук-тук. Листочек со строгим прямым почерком.

Попасть в Город можно через четыре главных поста – западный, восточный, северный и южный. Пост – это огромные распашные ворота в Стене, пункты досмотра и усиленная охрана из штурмового отряда ударников. Ударники работают с про-псами. Черные про-псы обнюхивают грузовые машины, обходят очереди желающих попасть на другую сторону жизни, бросаются на всякого, кто осмелится нарушить протокол проверки. У про-псов узкие морды и чешуйчатые головы, длинная клочковатая шерсть растет только на загривке. У про-псов профиль, как у рептилий, и массивные когтистые лапы.

Южный и восточный посты служат для транспортировки различных грузов между Окраинами и Городом. Именно эти посты имеют ключевое значение для всех логистических операций, они обеспечивают выживание Города. Все производства еще на этапе формирования Города были вынесены в Окраины, обширные районы за линией Кварталов, чтобы снизить экологический ущерб для Города, а также локализировать технологические мощности в пределах одной территории. Все жители Окраин работают на заводах, фабриках, комбинатах, фермах, в теплицах. Материальное вознаграждение редко превышает когда-то установленный прожиточный минимум, еще работники получают процент производимой продукции. Внутри Окраин налажена система: кусок мяса можно обменять на несколько буханок хлеба, литр молока и немного овощей. Точные расценки известны лишь местным жителям, всем остальным сформировавшаяся система выживания неинтересна. Единственная возможность сорвать куш – стать донором, пожертвовать свою душу, тогда семье донора будет выплачена крупная компенсация, и на эти деньги семья сможет существовать довольно долго. Доноров в Окраинах считают героями, но это скорее безысходность, попытка украсить ореолом благородства банальное жертвоприношение.

Раньше на южном и восточном постах постоянно происходили столкновения между ударниками и местными из Кварталов. Сообщение то и дело прерывалось, перебои в поставке продовольствия и других товаров нервировали Власть Города, состоящую из Совета (его члены придумывали законы) и Управленцев (следили за исполнением законов). Тогда и был заключен первый Договор между Советом и Королем Кварталов. Поскольку власть в Кварталах менялась часто, Договор постоянно пересматривался, но его существование все же сократило до минимума количество набегов на южные и восточные ворота.

Западный пост – основной для индивидуальных и групповых гражданских перемещений. Любой житель Города может попасть в Кварталы. Для этого требуется заполнить небольшую анкету с контактными данными. Если по истечении срока визита заявитель не продлевает свое пребывание и не выходит на контакт на следующие сутки, его объявляют в розыск. Обычно долго искать не приходится. Трупы горожан местные скидывают поближе к посту, что облегчает жизнь и ударникам, и чистильщикам (штурмовые отряды ударников в Кварталах). На территории Кварталов гостей никто не спасет, даже чистильщики, которые, в общем-то, за порядком следят номинально, поэтому горожане подписывают специальную бумагу, где указано, что они полностью осознают риски, сопутствующие пребыванию в Кварталах. Жители Кварталов также могут попасть в Город, но для них процедура оформления куда сложнее. Необходимо подать заявку, дождаться одобрения, после получить пропуск. Любой житель Кварталов не может находиться на территории Города больше двух полных дней. В случае утери пропуска ударники имеют полное право принять в отношении нарушителя соответствующие меры, строгость которых оставлена на их усмотрение.

Северный пост предназначен для высших лиц с обеих сторон. Через него попадают в Кварталы члены Власти, просто очень богатые люди, Король Кварталов и члены Свиты высшей категории.

Город раззявал железные пасти ворот: решал, кто останется за бортом.

Раньше Варлам никогда не бывал в Городе. Как только закрылись ворота северного поста и автомобиль, который прислали за ним, заскрежетал шинами по асфальту, Варлам почувствовал себя чужеродным элементом в этой с виду идеальной экосистеме. Ему показалось, что и сам Город считал точно так же. Варлам открыл окно. Широкий проспект, ровный и длинный, убегающий вперед насколько хватало глаз. В желтоватых, сероватых, розоватых домах смешивались старинная изысканность и необычные, незнакомые Варламу архитектурные решения. Деревья тянулись вдоль дорог редкими столбиками (через зеленые районы они проезжали чуть раньше). Больше всего Варлама поразили стеклянные свечки, торчащие тут и там, прямо как на торте (на день рождения Варлама мама с папой покупали в пекарне шоколадный с орехами, но торт все равно попахивал специями для «Жгучего котика». Орехи и шоколад папе, как рефери, выдавали во Дворце по семейным праздникам, и папа относил их в пекарню). Высотки выглядели надменно и равнодушно. Их отрешенность завораживала Варлама, ему она виделась торжеством Прогресса. Варламу хотелось срастись с этими дорогами, стенами, пешеходами, потрогать, почувствовать их как следует. Камень на ощупь наверняка шершавый и прохладный, а высотки? Варлам не гладил такое стекло, многослойное, использующееся для постройки зданий, но читал о нем. Он прижимался подбородком к дверце машины и думал, удастся ли ему когда-нибудь стряхнуть с себя квартальную пыль. Варлам мог сколько угодно ненавидеть место, где родился, но оно еще долгие годы будет следовать за ним по пятам.

Варлам и в Кварталах на местного походил с натяжкой, он заметил это очень рано, когда понял, что никто вокруг не хочет учиться. Варлам хотел, а другие нет. А у Варлама все чесалось; от зуда избавляло думанье. Книги, беседы после школы (Арсений так и называл их встречи – «беседами». Арсений про мир знал гораздо больше, чем казалось на первый взгляд), задачки, загадки – все помогало думать, и в голове меньше зудело. Варлам обожал это чувство облегчения, которое, впрочем, быстро сменялось голодом.

«Больно шустро твои мозги все переваривают», – сказал как-то Арсений, и Варлам обиженно насупился. В мозгах нет желудочно-кишечного тракта, мозг не умеет переваривать. Это нелогично. Тогда Варлам решил, что уже передумал Арсения. Ему было лет одиннадцать.

Для местных существовали вещи поважнее думанья, пускай и без этого не обходилось. В школе дети скорее тусовались на передержке, но учительница Татьяна об интересном рассказывала тоже: о традициях и правилах, о летописи старого Луки, о Королях и знаменитых бойцах, которые в Кварталах были главными звездами, и многие мечтали на них походить. Варлам мечтал, чтобы в библиотеке было больше книг.

Арсений водил Варлама в библиотеку по выходным, если папа отпускал (он всегда отпускал, только для виду задумчиво хмурил брови). Библиотека была в Кварталах одна: маленькое деревянное здание, брось спичку – полыхнет вместе с остатками литературного достояния. Арсений рассказывал, что книг, в общем-то, много, разве что художественных не хватает: сначала Власти Города аккуратно подрезали тиражи, вводили ограничения (по чайной ложке, чтобы не так заметно), потом художественных книг почти не осталось. В Кварталах с любыми книгами была напряженка, больше за ненадобностью, ведь при желании в Кварталах достать можно всё. Книги стоили дорого, и библиотеку легко грабануть, но и за ней присматривал Данте. Кроме библиотеки и ринга, Данте еще держал под крылом швейную лавку, которую, в свою очередь, держала швея Паучиха, законодательница местной моды. Такой вот странный наборчик, но у отщепенцев из Города свои причуды. Словом, библиотека стояла и не горела, за этим Арсений приглядывал сам, по поручению Данте, и Варлам, таскаясь с Арсением, успел влюбиться в книги. Папа в делах забывал про многое, но все-таки книги, со скромной надеж-дой, притаскивал отовсюду. Одну Данте передал лично, ту, про белого кита. В твердой обложке, с лоснящимися цветными рисунками, усталыми зачитанными страницами, но все равно безупречную, с пометкой на подвертке

в противостоянии. навсегда с тобой. твоя.

Точно из Города. Личная. Ее Варлам носил с собой; даже сейчас, по пути в Город, он запихнул книгу в холщовую сумку, которая болталась у него на плече. Вчера к ним домой приходил человек. У человека была записка для Варлама с пометкой «Лично в руки». Маму человек радостно встревожил, она села перед ним на корточки и стала перекладывать три пары тапочек, но человек не обращал на маму внимания, и она даже бросила в него одной, пушистой. Варлам бегло погладил маму по волосам. Н.Ч., хозяин Аукционного Дома, приглашал Варлама для личной беседы.

вам ведь нравятся беседы?

Приписка в конце была шутливой и жуткой. Варлам давно не видел такого стройного почерка, его собственный походил на хаотичное подрагивание мозга. Тик-тук-тук. Всю дорогу Варлам перебирал в уме варианты, но ему не хватало исходных данных. Недавно в университет Кварталов приезжала комиссия из Города. Н.Ч. там был, но его никто не видел. Зачем понадобилась комиссия – непонятно, этот загибающийся изо всех сил институт знаний давно пора было закрыть. Варлам окончил программу (единственную, общую) за год, на три быстрее своих немногочисленных сокурсников, еще и шагнул дальше, в одиночку выпускал научный университетский журнал на стареньком компьютере, мониторил статистики просмотров. Из постоянных – папа, Арсений, учительница Татьяна, еще человек десять текучки. Научные интересы Варлама в Кварталах не помещались, и он писал письма, виртуальные горы писем, в научный Прогрессивный Центр, в Аукционный Дом. Варлам не ждал ответов, лишь изредка внутренняя несправедливость придушивала до мерзкой пульсации в висках. И вот комиссия, человек с запиской, автомобиль, везущий Варлама по Городу. Варлам светился довольством: ему было что сказать. Решительно было.

попугаи жако самые разговорчивые, лучше других ус- ваивают человеческую речь. напопугайничал – получается, нажаковничал.

Автомобиль остановился у здания Аукционного Дома. Старая высотка с острой центральной башней и двумя пристройками-крыльями по бокам. От реки Аукционный Дом отгораживала небольшая площадь с клумбами и памятником в виде собирающего кристалла (хотя это Варлам выяснил позднее). Через реку на Аукционный Дом пялилось, считай глаза в глаза, здание, напоминавшее огромную коробчонку – ровную, гладкую, с муравейником окон и буквами ВЛАСТЬ на фасаде. Варлам поерзал в пиджаке (серый отцовский костюм велик в плечах, но короток в рукавах и штанинах) и вывалился на улицу, где смог наконец выпрямиться во всю долговязость своего роста. Вокруг Аукционного Дома дежурили люди в форме, с оружием, их лиц не было видно из-за закрытых шлемов. Сначала они долго проверяли документы Варлама, потом его обыскали и пропустили внутрь в сопровождении одного без лица. Никто не сказал ни слова, и Варлам тоже молчал, хотя у него всегда случались приступы болтливости, когда он нервничал. Тик-тук-тук.

Центральный холл с высоченными потолками и хрустальными люстрами, скульптуры и картины на стенах – из древних. Варлам узнал их по каталогу городского музея, который держала у себя на столе библиотекарь, она разрешала брать его по вторникам. Варлам пригляделся к поверхности пола: витиеватые узоры, матовая ровная поверхность без единого глянцевого отблеска.

– Мрамор. Решительно невозможно.

Варлама проводили в кабинет на первом этаже. Перед ним стояли широкий стол, кресло, в котором никто не сидел. Наверху в нише – большое зеркало. Варлам покачал головой и усмехнулся:

– Зеркало Гезелла. Толщина варьируется от четырех до десяти миллиметров. Изготавливается на основе титана. Кто бы сомневался.

– Всего пять в данном случае.

Варлам обернулся. Смуглая девушка в черном костюме прошла к пустующему креслу. В руках у нее были набитые до отказа папки.

– Мы не па’аноики.

– Я думал, в Городе давно отказались от бумажных носителей. Даже в Кварталах их почти не используют.

Девушка кивнула:

– Да, но любую систему можно взломать. А эти папки – вынести или сжечь, что сложнее. – Она откинулась в кресле и скучно посмотрела на Варлама.

– Логично. – Варлам разозлился: не обратить внимания на такую глупую очевидность.

– Меня зовут ’ада, я являюсь основным ’аспо’ядителем Аукциона и официальным п’едставителем Н. Ч. Пе’вый этап собеседований всегда п’овожу я, так что…

Варлам хихикнул. Тик-тук-тук.

– Я сказала что-то смешное?

– Вы букву «эр» потеряли. Это смешно.

Рада прикрыла ладонью лицо, и Варлам уже было удивился ее ранимости, но, когда она убрала руку, Варлам понял, что там по-прежнему только скука.

– О П’ог’есс, за что мне это! – Рада махнула рукой.

В комнату вошла женщина, она толкала перед собой заставленную чашками тележку. Женщина расставила на столе чашки, двумя руками с прихватками подняла увесистый чайник, но Рада одернула ее так поспешно, что женщина едва не выплеснула кипяток на себя.

– Ида, кофе. Я п’осила кофе. Те’петь не могу твой чай.

Ида забубнила под нос, но отставила чайник, сморщившись, вытащила с нижних ярусов тележки кофейник, конфетницу и потолкала тележку к выходу. Варлам сразу уловил терпкость кофе. Он нюхал его у Арсения, тот часто таскал санкционочку из Города, и Прогрессу известно, сколько кишок он выпускал за эти крохотные мешочки. Чашки дымились, а в хрустальной конфетнице (свет от лампы падал прямо на нее, и, если наклонить голову, можно было увидеть, как красиво преломляются электрические лучи) лежали кубики разных цветов, на вид мягкие, ягодные.

– Решительно невозможно. И хрусталь.

– А? Ага. – Рада нахмурилась, отпивая из дымящейся чашки. – Наш владелец долгое в’емя ищет человека для ’аботы в Банке Душ. Важной ’аботы. И посмот’ите на себя. – Рада открыла папку, бумажки скатились вниз, и она повозила их туда-сюда по столу. – Окончили униве’ситет Ква’талов не п’осто с отличием, а с каким-то невозможным от’ывом. Подобного там еще не случалось.

– Подобного и в Городе не случалось, – вставил Варлам.

– Почти. Мы наблюдали за вами какое-то в’емя. Н.Ч. считает, вы нам подходите.

– Подхожу для чего?

Рада улыбнулась впервые за все это время, а Варлам разозлился еще больше – еще одна очевидность.

это у медуз нет мозга, а у тебя есть.

– У нас уникальный п’оект, нужны уникальные люди. – Рада захлопнула папку и отодвинула ее от себя. – Сначала испытательный с’ок. Аукционный Дом оплатит пе’еезд, ваше соде’жание, семьи тоже. Семья-то есть?

– Вам лучше знать.

– Логично. – Рада прятала лицо в чашке, но Варлам кожей ощутил щекотку ее издевки. – Пе’евезти семью мы не можем. Но мате’иальная подде’жка га’анти’ована.

– Какие обязанности?

– Это обсу́дите с Н.Ч. лично. ’азве важно, что за обязанности, если у вас будет шанс уехать из этой ды’ы?

Варлам промолчал.

– Так вы согласны?

– А если я облажаюсь? – Варлам не сомневался в себе, он опасался, что, пойди что не так, даже возможности вернуться в Кварталы уже не будет.

Рада кивнула, словно подтверждая невысказанные опасения, но вслух сказала:

– Я уве’ена, сп’авитесь.

Новая очевидность от Варлама не ускользнула. В Аукционном Доме не давали вторых шансов.

Ворота северного поста закрылись, и Город выплюнул Варлама обратно. Всё. Склеилось. Столько лет Варлам копошился в Кварталах без возможности вырваться. Туда, где простор, где дышится свободней, где давящее уныние нереализованных амбиций перестанет сосать ему кровь, накручивать нервы на палец. Варлам чувствовал: кончилось бессмысленное существование, началась жизнь – настоящая.

У Дворца было почти пусто. На дворцовой площади ошиваться не принято, но в спальный район, где они жили, от северного поста можно было пройти только через нее. Рядом с резиденцией Короля, как и у Аукционного Дома, стояли люди с пушками. Разношерстные, разномастные головорезы из Свиты, увешанные цепями и кожаными куртками. В Кварталах не носили ни шлемы, ни бронежилеты, никакой защиты. Это показатель трусости. Люди не боялись умереть, но, безусловно, боялись прослыть ссыклом.

Членов Свиты называли «овчарками», и они носили собачьи клички, что для местных звучало почетно. Охрана Дворца к овчаркам не относилась, но тем не менее выглядела пугающе. Варлам заметил двух молодых людей, парня и девушку, а рядом с ними стояла женщина в халате.

Ее голос хрипел неестественно и надрывно:

– Пустите, пустите меня к Королю!

Юные охранники гоготали, а женщина пыжилась, злилась, размахивала руками. Тик-тук-тук. Варлам проглотил ком в горле, едва не подавившись слюной.

– Пустите! У меня есть заявление!

Чем больше над женщиной смеялись, тем громче она кричала.

Варлам похолодел. Мамин голос он узнал сразу, но стоял не двигаясь, боялся поверить, что это происходит взаправду и с ними. Он вспомнил, что с утра не запер дверь. Надел ботинки, положил в сумку книгу про кита, документы, переступил порог, закрыл дверь и не запер ее. Варлам делал это изо дня в день – вставлял ключ в замочную скважину, жирный и ржавый ключ, с усилием проворачивал его два раза по часовой стрелке. Сегодня поторопился, забыл. Затянутое небо Кварталов вдруг свалилось Варламу на голову. Тик-тук-тук.

– Мам, отойди, мам! – Варлам схватил мать за локоть, попытался ее оттащить.

Она выдернула руку, взглянула на него мельком, но ее рассеянный взгляд не зацепился за сына. Она его не узнала.

Такое случалось в плохие дни. Варлама это сильно расстраивало, и папа объяснил, что со временем маме становится все хуже, плохие дни постепенно растягиваются. Папу она всегда узнавала, но с ним она жила дольше, дольше была собой. Варлама мама знала урывками. Она была не виновата, но Варлама мутило от этого взгляда – сквозь.

– Варлам-Хер-Вам, ша! Уйми свою бешеную! Уйми мамашу.

Варлам обернулся. В суматохе он не сразу узнал его. Адриан был все такой же островатый и бледный, на теле прибавилось татуировок, они темными узорами ползли по рукам, терялись под одеждой и снова выглядывали на ключицах. Адриан зализывал волосы назад и еще больше щурил зеленые глаза, отчего походил на совсем бесноватого.

Варлам отвернулся, старательно делая вид, что все это не с ним и Адриана здесь нет. Только не Адриан!

– Мам, говорю же, пойдем!

– Заявление! Заявление для Короля!

Тик-тук-тук. Мама рванулась вперед, вцепилась заломленными от судороги руками в куртку Адриана. Тот грубо ее отшвырнул.

– Свали, сука! – Адриан все тянул рот в недоброй улыбке. Зубы у него, кстати, походили на звериные. К Адриану цеплялось все хищное – и внешний вид, и повадки.

Мама металась, чужой смех, который, как назло, не смолкал ни на минуту, лишь сильнее ее нервировал.

– Мы просто уйдем. Ма, твое заявление передадут. Я передам. – Все уговоры разбивались о мамино затуманенное сознание, она не слышала. Но он продолжал говорить четко и внятно, по привычке: тяжело, но нужно.

– Пацан, забери ее резче и уебывай, – сказала девушка.

– Саша, чё ты… – Адриан весело передернул плечами, он явно наслаждался нарастающей паникой.

Саша поморщилась, но вмешиваться не стала. Сколько Варлам знал Адриана, люди, его окружавшие, почему-то никогда его не одергивали.

От беспомощности хотелось кричать громче мамы. Тик-тук-тук. Вдруг дверь Дворца открылась и на крыльце показался мужчина в пальто. Варлам не узнал, скорее почувствовал – по прямой спине, деликатному наклону головы – Данте. Тот не обратил внимания на суету, но все охранники тут же напряглись и вытянулись как по команде. Данте закурил, пригладил бороду, потом посмотрел в их сторону. Они отвлеклись, они все так глупо отвлеклись. Мама, воспользовавшись затишьем, ломанулась вперед, оттолкнув Адриана плечом. Она побежала к ступеням, где стоял Данте.

– Заявление! Заявление для Короля!

Адриан среагировал первый. Он выхватил пистолет и выстрелил, мама упала и теперь не шевелилась. Выстрел – как короткая вспышка, но все равно еще долго стоял в ушах. Пыль же над телом улеглась быстро, ее было немного: мама почти не ела и стала совсем невесомой.

– Адриан, твою мать! – Саша треснула Адриана по спине и схватилась за голову. – Блядь, блядь, блядь… – бормотала она.

Несколько мгновений Варлам мешкал, переводя взгляд с тела на земле на Данте и обратно. Наконец сорвался и бросился к маме.

нет-нет-нет.

Он перевернул ее на спину. Мамино лицо казалось мирным. После смерти мышцы человека расслабляются, Варлам давно ее такой не видел. Очки свалились на землю, мир вокруг расплылся – то ли от дальнозоркости, то ли от едких слез. Рано или поздно она должна была умереть. Болезнь медленно сжирала маму изнутри, а на нужные лекарства у них не хватало денег, чего там – таких лекарств в Кварталах вообще не водилось, да и от одних таблеток толку мало. Те, что папа изредка приносил, не помогали. Варлам рано начал готовиться к маминой смерти, но это должно было случиться не так. По-другому.

– Мне жаль. – Это был Данте. Варлам ничего не ответил, покачал головой. Он крепко сжимал мамину руку. Зашаркали ботинки по земле, голос Данте зазвучал чуть отдаленно: – Адриан, какого хрена?

– У нас есть распоряжение…

– Какое, блядь, распоряжение?

– В случае угрозы… – Адриан отвечал не мешкая, но Данте заткнул его, предупреждающе подняв руку.

– Какая угроза? Ты ебнулся? – Данте поднял с земли сумку, вывалившуюся книгу. Провел ладонью по обложке, кит на ней побелел. – Сын главного рефери?

Тогда Варлам поднял голову и кивнул, неловко напяливая запыленные очки. Данте открыл книгу и долго смотрел на подвертку. Это был взгляд, который уносится сквозь объект, обращается куда-то в прошлое. Данте вздохнул и положил книгу обратно в сумку.

– Разберитесь тут. Как положено.

Данте вручил сумку Варлама старшему охраннику, подошел к Адриану и ткнул пальцем ему в грудь:

– А с тобой поговорим, когда я вернусь. Ты еще за это получишь.

Варлам ждал, что Адриан на него бросится. Адриан хмурился, поджимал губы, но не двигался. Он даже не смотрел в сторону тела. Варлам тоже не смотрел, хотя чувствовал кровь у себя на пальцах.

Это должно было произойти по-другому.

Варлам уехал из Кварталов вскоре после смерти мамы и больше не возвращался. Как и распорядился Данте, с похоронами всё уладили. Пришло много людей: в основном с ринга, Арсений и учительница Татьяна тоже заглянули, еще несколько человек от Свиты, даже хмурая Саша – смотрела на гроб (настоящий, дубовый) чуть виновато. Небольшая площадка перед крематорием была завалена цветами – живыми. Папа не плакал, только повторял без конца:

– Отмучилась, моя милая. Вот и отмучилась.

Когда гроб понесли в печь, стали расходиться. Данте довез Варлама с папой домой, зашел ненадолго, попил чая под желтыми занавесками – тем утром папа впервые расправил их сам.

– Я не знаю, как и благодарить… – мялся папа, пододвигая по чуть-чуть тарелку с парой печенек, к которым Данте так и не притронулся.

– Брось, не первый год знакомы, – отмахивался Данте. Он был сильно старше папы, но его лицо, подкормленное душами, оставалось приятно молодым. Данте все время оглаживал бороду и курил. – На самых важных похоронах в своей жизни я мало пригодился. Хоть так…

Потом Данте ушел, оставив под тарелкой с печеньем увесистый конверт.

Варлам с папой практически не разговаривали, без мамы дома все непривычно стихло. Через пару дней за Варламом опять прислали машину, и на этот раз пропуск ему дали бессрочный. Варлам собрал вещи (одежду, почти все книги – обязательно про белого кита, – вторую пару очков) и уехал. В спешке он снова забыл запереть входную дверь, но больше это не имело значения. Папа писал ему отчаянно много. Варлам отправлял деньги, на день рождения – настоящий торт из трех видов шоколада с открыткой, свиную вырезку или целую индейку по другим праздникам, но никогда не звал папу в Город и не приезжал сам, хотя читал его письма, до сих пор полные нежности, на которую папа, как Варламу казалось, всю жизнь был не способен. Он рассказывал, что уже не работает на ринге, слишком устал, но ему хватает, что следит за Аукционным Домом и очень гордится сыном, все болтал о чепухе, но никогда не упоминал маму. Варлам тоже старался о ней не думать. Иногда он целился в ассистента и ждал – тишины, глухого безмолвия. Но раздавался выстрел, хлопал у Варлама в голове, и он проваливался, постоянно, безнадежно, на дворцовую площадь, и мама теперь не шевелилась. Этих хлопков в черепной коробке хватало, чтобы они, щелкая, напоминали:

это моя вина.

Варлам не говорил с папой, потому что пытался перечеркнуть себя старого. И если Город не забудет ему квартального происхождения, сам Варлам мог это сделать.

Несколько лет прошло, а в Кварталах ему все так же душно и мерзко. Из-за вони канализации и мусорной гнили Варлам прижимал к лицу платок. Он не смотрел в окно, чтобы не видеть, как время потопталось по улицам. Здание его школы наполовину обвалилось, но там все еще бегала куча детей, дома́ еще немного скукожились. Один Дворец стоял все такой же – вылизанный, ощетинившийся гаргульями. Варлам закрыл глаза, когда они проезжали дворцовую площадь. Он не мог поверить, что Адриан больше не бегает среди охраны, что он стал Королем. Адриан отныне распоряжался Кварталами – каждым торговцем мясом и наркотой, каждой проституткой и единственной акушерской семьей Докторов, каждой еще не сдохшей крысой. Оставалось только гадать, как засранец завалил предыдущего Короля: Буч держался молодцом еще с их школьных лет. Правда, Варлама заботило не это. Адриана в роли Короля, живя в Городе, можно пережить, Адриана с пересаженной душой – ни в коем случае. Варлама поколачивало от одной мысли.

Извлечение души из тела донора – тонкая работа. Уникальная операция, которая помогала реципиенту буквально переродиться. Люди не просто жили дольше, их внешность менялась очень медленно, и каждая новая операция «освежала» весь организм. Новая душа позволяла реципиенту пережить заново эмоции, с которыми не довелось столкнуться донору. Пересадка душ открывала море возможностей для реципиентов. По мнению Варлама, души́ заслуживал далеко не каждый, и в последнюю очередь – Адриан. Варлам решительно не собирался в этом участвовать.

Напрямую ослушаться распоряжения Н.Ч. он не мог. Н.Ч. покровительствовал Варламу, но его благосклонность основывалась исключительно на выгодном сотрудничестве. Н.Ч. делал ставки на преданность, на благодарность – за то, что вызволил из паршивой жизни, подарил возможность быть нормальным. Тик-тук-тук. Варлам сжал кулаки, и кожаные перчатки сдавленно заскрипели. У него в любую погоду мерзли руки. Носки Варлам тоже носил исключительно с начесом. Сегодня – ярко-голубые. У контракта с Н.Ч. не было срока действия, да и Варлам не представлял себя за пределами лаборатории, вдали от Умницы-616. Его планшет периодически пищал и загорался: ассистенты каждые пять минут докладывали о состоянии машины. Наблюдали за Умницей-616 удаленно, разумеется. Тик-тук-тук. Все в порядке. Варлам старался дышать ровно, но его то и дело передергивало. Он ерзал по сиденью, потягиваясь, но все тело сводило судорогой.

я физически не могу здесь находиться.

Н.Ч. было плевать на то, какие у Варлама и Адриана личные счеты, хотя он прекрасно знал, что случилось в день собеседования на дворцовой площади. Но раньше Королям Кварталов ду́ши не давали. Считалось, квартальным не положено. Тик-тук-тук. У Варлама сохло во рту. Он причмокивал губами, пытаясь собрать слюну. До Адриана много Королей было – и гораздо больше тех, кто действительно заслуживал. Вернее, хоть как-то заслуживал душу. А Адриан…

из всех дворняг – самая сутулая псина. решительно невозможно.

– Останови на секунду. К обочине, тут… – Варлам торопливо выскочил из машины.

Ухающее в груди сердце перебило все прочие звуки. Он жадно задышал: нехватка кислорода оказалась сильнее брезгливости. Досчитал до десяти. Тик-тук-тук. Стихло. Мама тоже считала вслух, иногда выкрикивала. Они всё сильнее походили друг на друга, и Варлам не знал, когда жизнь снова развалится на хорошие и плохие дни, теперь – для него самого.

Он выглядел странно в своем атласном канареечном костюме. Если в Городе его считали просто экстравагантным, то в Кварталах Варлам автоматически превращался в бельмо на глазу. У местных вкусы были своеобразные. Паучиха, на попечении у Данте неприлично разбогатевшая, давно тронулась умом, но все ее модные изыски – корсеты из крысиных косточек, шляпы-вуали, бесконечные берцы всех цветов и размеров – страшно радовали местных. А Варлам был с ног до головы городским, его выдавали вылизанная гладкость и дорогие ткани.

У пекарни со «Жгучим котиком» очереди: одна дула на дымящиеся миски, вторая распихивала по сумкам булки и батоны, – но Варламу нужна была другая дверь, та, что справа. Брякнул звоночек, запах машинного масла вернул Варлама в прошлое. В те редкие моменты, когда ему казалось, что хорошие люди есть, что жизнь в Кварталах тоже есть.

На столе беспорядок: запчасти от байков, пустые пачки «Раковки», отрубленные пальцы, ошметки бананов, банки консервов, крысиная отрава. Варлам демонстративно подтолкнул поля такой же, как костюм, канареечной шляпы вверх и прокашлялся. Арсений сидел за стойкой и мусолил купюры. Его борода стала длиннее и белее. Арсений постарел, но годы его не сгрызли. Лицо оставалось жестким – на вид и на ощупь. Он считал деньги, бубнил-бубнил, и Варлам по этому бубнежу понял: только голос и остался прежним, трогательным. Арсений мельком глянул на Варлама, и его перекосило: так в Кварталах встречали городских.

– Чё надо, гоблин?

– Я принес кое-что. – Варлам достал из портфеля несколько книг и положил их на стол между отрубленными пальцами и консервами.

Блестящие яркие обложки, ровные корешки, чистая бумага. Если открыть – повеет свежей типографской краской. Книги были красивыми. Городскими. Арсений переводил взгляд с Варлама на книги, и его лицо постепенно разглаживалось, оно не стало мягче, но трогательнее – чуть-чуть.

– Варламчик… – Арсений хрюкнул, пережевывая его имя. – Варла-а-а-амчик.

– Варлам, ох Прогресс, просто Варлам. – Варлам кончиками пальцев касался разбросанных на столе предметов, сдвигая их в симметричные кучки, перекладывая одно к другому. – Так меня зовут.

– Смекнул… – Арсений свалил в кучу брови, хмурясь. – Сколько лет, сколько лет…

– Не так много, как хотелось бы, – вставил Варлам нетерпеливо, он отвык от растянутой неторопливости местной речи.

– Как тебя занесло сюды?

– Появились срочные дела. – Варлам наконец справился с кучками, не хватало одного пальца, чтобы вышло поровну, и одна консервная банка лишняя. Варлам провел рукой по столешнице, помесил в пальцах пыль и скривился.

– Деловой.

– Безусловно. Решительно так и есть. – Его снисходительный тон нагнетал напряжение: оно отскочило от хлама на столе и заискрилось.

Варлам пытался разглядеть связывающие их с Арсением нити, но они истончились, их не было видно, и привычные когда-то «беседы» больше не клеились. Арсений потер обложки книг, ощупал похрустывающие корешки и отодвинул их на край стола.

– Уезжай-ка, Варламчик. Тебе здесь делать нечего. – Арсений ткнул рукой уже в Варлама, не указывая на что-то конкретное, а обводя его целиком. – Еще и в таком прикиде.

Точно. Он стал абсолютно лишним, но слышать это от Арсения все равно больновато.

– Так и сделаю, так и сделаю. А подарок примите. Я вам должен.

– Ничего ты не должен, но спасибо. Отнесу в библиотеку, кто-нибудь да порадуется.

– Славно-славно, решительно славно, а мне пора, души не ждут! – Варлам рассмеялся, Арсений даже не улыбнулся. Этот укол отозвался еще хуже: над шутками Варлама и смеялся только Арсений, причем не показательно, а вполне себе искренне – подрагивая бородой и жмурясь до морщинок вокруг глаз. Нити не просто истончились – скорее, исчезли.

– Гадко это. – Голос Арсения поймал Варлама на выходе из мастерской, но тут же оборвался, Варлам и от этих пауз успел отвыкнуть, у него на них совсем не было времени. Местные не торопились жить, несмотря на то что в Кварталах «на жизнь» времени как раз маловато, вот они, видимо, и смаковали каждую минуту. – То, чем вы там занимаетесь.

– Ах, это. – Варлам покачал головой. – Арсений, у вас там пальцы чьи-то валяются. Вы в курсе? Не валяются, впрочем. Аккуратная кучка справа. Во-о-он там.

Для Арсения, как для жителя Кварталов, смерть была разной, и та, что водилась в Аукционном Доме, его пугала и возмущала.

– Вы убиваете людей, – отчеканил Арсений чуть ли не по слогам. – Вы их убиваете.

– О, что вы. Конечно, нет. Решительно невозможно. – Варлам будто махал перед собой руками, щупая воздух. Пусто, нитей не было. Он отсалютовал Арсению шляпой: – Хорошего дня.

Скрипнула входная дверь. Арсений ничего не ответил.

Тик-тук-тук. Варлам злился, нестерпимо хотелось унять скребущуюся в груди несправедливость, и он решил пройтись пешком, преодолевая отвращение, потому что так он мог доказать:

я горожанин.

За Варламом автоматически выдвинулись два ударника, которых он вытребовал у Рады для охраны. В Кварталах горожан терпели постольку-поскольку, но Аукционный Дом местных пугал. Н.Ч. и его детище обрастали сплетнями, жуткими до потных ладоней. У ударников Варлама на груди были вышиты буквы А.Д., этого было достаточно, чтобы на Варлама косились издали. Люди в Кварталах не боялись самых отвратительных вещей, для них удивительные низости – часть привычного уклада, но Аукционный Дом, властный, непонятный, – его квартальным не переварить. Варлам их презирал просто так (как и многих в Городе), а еще потому, что неспособность осознать величие душ казалась ему смехотворной. Сам Варлам весь прикипел к Умнице-616, Душелокатору, безмик- робному уюту лабораторий, стойкому запаху хвои.

Варлам торопливо семенил, все так же прижимая к лицу платок, надвинув еще для верности на глаза шляпу. Тик-тук-тук. Он успел забыть, как пахнут жареные крысы, еще забыл, что они снуют под ногами, сбоку, даже над головой по проводке – всюду, куда их откормленные тельца способны пролезть. Крысы в Кварталах были одновременно и бедой, и ценностью. Они – единственное, что оставалось постоянным.

крысы приносят потомство круглый год. одна такая животина за двенадцать месяцев способна родить пять – восемь раз.

Закончились торговые улицы, позади остался и душок «Жареного котика», который все равно будет мерещиться Варламу ближайшие несколько дней. Варлам вышел на пустырь. Налево – дорога к дому, та самая, по которой он бегал столько лет. Варлам до сих пор мог мысленно прочертить линию, безопасную траекторию, которая много раз спасала его от воображаемой погони. С мамой за запеченными крысами они тоже ходили через пустырь. Они шли медленно, потому что часто останавливались, подбирая камешки, чтобы потом разложить их у подъезда по кучкам. Камешки приятно оттягивали карманы по дороге к «Крыса-сносно» и обратно, Варламу нравилось раскладывать кучки – мама сильно увлекалась. За пустырем остался папа: недавно он прислал новое письмо, поздравил с очередным сезоном торгов, вскользь обмолвился, что здоровье подсдало, но это ничего, сил еще хватает. Варлам выслал лекарства и к свиной вырезке добавил деньрожденьческий шоколадный торт (впервые не по плану), но на письмо отвечать не стал. Все это лишнее, давно лишнее. Внутри, ближе к кишкам, заныла тоска, едва различимая, настолько слабенькая, что Варлам легко пошел дальше – все дальше и дальше от дома.

для этого я и приехал. все верно. все так.

Ринг – это не просто место для запрещенных в Городе развлечений. Бои были отдельной культурой, верой, идеологией, всем, на чем способна зациклиться человеческая увлеченность. Бои возвышались над остальными, даже над Королем, – при этом оставались в стороне от квартальной суеты. Причастных к боям не интересовали политика, перевороты, соперничество с Городом и местные вечеринки. В школе бывают такие ребята: слишком крутые, чтобы ввязываться в разборки остальных, слишком сконцентрированные на собственной тусовке. На ринге обитали как раз такие. Им не было дела до остальных, они посвятили себя «искусству калечения» – так они это называли. У участников боев была своя философия. Папа описывал ее как философию отстранения, но не пояснял, от чего они отстранялись. Варлам воспринимал его слова буквально и считал, что отстраняться нужно от всего, поэтому на бои с папой не просился.

На боях работал тотализатор, но барыг сюда не пускали. Сам ринг – это огромный павильон. Когда-то там были продовольственные склады, со временем все порастащили. Сейчас на песке под крышей располагались сами ринги, бар (вагончик с едой и алкоголем, пластмассовые столы, стулья), переговорные, курилки, раздевалки. В павильоне умещался отдельный мир.

Ринг – третья из квартальных любовей Данте, но, пожалуй, первая по значимости. Он почти тридцать лет оттрубил на этом песке и собрал все существующие почетности: почетный боец, почетный судья, почетный гость. Раньше Данте выступал, свой путь в Кварталах он начинал с «искусства калечения», так и держался, непобежденный, до *143 года, потом ударился в политику, но на ринге Данте навсегда свой.

Варлам ходил от ринга к рингу, шлепал песком в ботинках и бормотал под нос что-то возмущенное. Тик-тук-тук. Пахло потом и, кажется, рвотой. Изумительное сочетание бойцовского духа. В основном в павильоне говорили негромко. Кричали тренеры – матерно рвали глотки. Кричали удары – звенели, отскакивали от границ ринга победой или поражением. Зрители и просто непричастные к таинству могли себе позволить сдавленное бормотание – вполголоса, чтобы не помешать: в тренировочное время организаторы пускали или не пускали зевак по настроению. Иногда раздавался пьяный гогот со стороны кафе, но вблизи рингов его почти не было слышно, там гас любой звук, не имеющий отношения к бою.

На ринге во главе угла стояли не организаторы, судьи, рефери или тренеры, а сами бойцы. Бойцы были недосягаемы, неприкосновенны. Они были выше дворовых потасовок и барной поножовщины; вне ринга бойцы сторонились жестокости, подчиняясь строгой внутренней иерархии. Уважение к ним основывалось на вере, не требующей доказательств или опровержений, и родилось как результат давних традиций, которые существовали вопреки разношерстности и изменчивости квартальных мнений.

В вакууме центрального ринга бой подходил к концу. Высокий белесый юноша удерживал на удушающем своего противника. Варлам улыбнулся. Таким он его и запомнил. Юноша весь был белый: болезненно-белая кожа, белые волосы, брови, даже ресницы. Одна скула сбита темным кровоподтеком, капельки пота вперемешку с кровью стекали на лицо. Он пыжился, пыхтел, стараясь дожать рыбиной бившегося под ним бедолагу, который через несколько секунд отключился и наконец стих. Все трепетно молчали, но магию момента нарушили размеренные аплодисменты Варлама.

– Что за удивительное шоу! – Варлам всплеснул руками и захохотал. Тик-тук-тук.

Юноша подошел к краю ринга, облокотился о канатные ограждения. С каждым хлопком у публики сдавало терпение, и только благодаря двум молчаливым фигурам за спиной Варлама никто еще не двинулся с места.

– Что тут Аукционному Дому понадобилось? – спросил один из тренеров.

Местным появление Варлама не сулило ничего хорошего. Городские частенько бывали на боях, просаживали денежки на веселье, которое в Городе было под запретом. В рамках идеологии Прогресса власти Города запретили все развлечения, якобы растлевающие душу. Нелегальщина и так свила гнездо в Кварталах, за этим горожане сюда и ездили. Никто не делал это тайком, в Кварталы наведывались абсолютно открыто, будто происходящего за Стеной не существует. Подобное лицемерие позволяло горожанам сохранять репутацию и «непорочность души», ведь они заботили их достаточно, чтобы тащиться за грязью в Кварталы. Но Варлам был не просто гостем из Города. Представители Аукционного Дома в Кварталах не завсегдатаи, и все знали, что там, куда дотянулись руки Н.Ч. и его подчиненных, исчезали люди.

– Исключительно деловое предложение, господа. – Варлам бодро подпрыгивал у самых ограждений.

– Варлам, приятель, проваливай, пока цел.

Вблизи было видно, что юноша избит сильнее, чем казалось на первый взгляд. Его тело отдавало синевой не из-за анемии. Всё в ссадинах.

– Знаешь, Влад, давай по-честному, не приятель ты мне совсем. – Варлам снова захохотал – демонстративно, запрокинув назад голову.

Люди запереглядывались, кто-то сказал:

– Что за психа принесло? Уебывай!

– Я не псих! – взвыл Варлам. Он заорал так, что ударники выхватили оружие, а у ринга все так и стояли – непуганые. Варлам прочистил горло и добавил тише: – Не псих. Нормальный. – Он сдерживался изо всех сил. Кровь застучала в ушах, в голове зачесалось, а руки в перчатках взопрели. Варлам повернулся к Владу: – Уже забыл, как лупил меня в школе вместе с остальными?

У Влада дрогнули уголки губ. Помнил, разумеется, он помнил.

– Ну да ладно, я решительно не в обиде.

Влад смотрел на Варлама невозмутимо, его не заботила даже струйка крови, ползущая по виску.

– Не в обиде? Чёт незаметно.

– У Аукционного Дома здесь есть кое-какие дела. Как у вас это… перетереть бы.

– Перетирай с Данте, и все тут. – Тренер пытался вклиниться между рингом и Варламом, оттеснить его.

– Нет, я думаю, Владу будет интересно обсудить все с глазу на глаз.

Влад наклонился, стянув с плеча тренера полотенце, размазал кровь с потом по белой коже и негромко рассмеялся:

– Пиздуй отсюда, Варлам. Я серьезно.

– И я серьезно. Вот так не поговоришь с кем надо, а потом тревожат… дела туалетные.

Влада передернуло, и Варлам различил в его лице эту бесинку, которая редко вспыхивала на будто припорошенной пылью радужке. В детстве Влад не бил первый, обычно начинал Адриан. Но и сам Влад тоже, бывало, в дурном настроении проходился по Варламу, и в его взгляде появлялась эта недобрая искра. Варлам успел уловить ее: Влад хотел броситься, но не стал – он взволнованно посмотрел по сторонам и не стал. Варлам тоже все помнил.

– Идем. – Влад поскреб ногтями татуировку на ребрах в виде скрещенных костей, болезненно повел плечами и спрыгнул с ринга.

Толпа, которая успела подзагустеть, плавно расступалась перед Владом, Варлам со своей охраной вышагивал следом – от него тоже шарахались, но не из уважения, а как от чумного. Неважно, что Влад передумал, неважно, как сильно это возмутило собравшихся: решения бойцов не мусолили даже мысленно, так значителен был трепет.

Влад впустил Варлама в комнату, ударники остались за дверью. Помещение напоминало кабинет, раздевалку и спальню одновременно. В углу – расправленная кровать, повсюду бинты и сопрелые шорты, горы наград на столе в центре и всего один хиленький монитор.

– Негусто для чемпиона… – протянул Варлам, хихикнув, пристраиваясь по своей привычке на краешек стола.

– Говори уже.

– Адриан стал Королем, – начал Варлам, и Влад рассеянно кивнул такой очевидности, но у него не получилось спрятать румянец гордости, выступивший так явно.

– Он мечтал об этом.

У Влада тон голоса менялся на задумчиво-нежный, когда он говорил о лучшем друге, и Варлам никак не мог взять в толк, почему он всю жизнь с Адрианом нянчится. Влад был рассудительный и справедливый, а Адриан скорее походил на неконтролируемый сгусток бешенства. Как-то раз Адриан допинывал Варлама до кровавых харчков, когда Влад все же оттащил его, но не со злостью, нет. Он твердо схватил друга за шею, чуть пригибая к земле, и притянул к себе, яростно нашептывая на ухо: «Хер с ним, брось. Он рыба». «Рыбой» называли предобморочное состояние, когда реальность рассеивалась настолько, что человек мог только слабо трепыхаться, скатываясь в размытое ничто. Адриан делал из Варлама рыбу регулярно, из-за чего по сей день легкие то и дело присвистывали, а еще бывало тяжело сделать вдох.

– Недавно он вместе с Даниилом Краевским, Данте, как вы его тут называете, – абсолютно собачье имя, кстати… – Влад хмыкнул. Он Данте недолюбливал то ли из-за спортивного соперничества (хотя Влада еще на свете не было, когда Данте оставил бои), то ли из-за того, что тот втянул Адриана во все эти игры с короной. – …приезжал для пересмотра Договора. Мероприятие нередкое, учитывая, что Короли ваши дохнут друг за дружкой. Несмотря на мои решительные, повторяю, решительные протесты, Аукционный Дом распорядился в качестве, назовем это так, жеста доброй воли подарить новому Королю душу.

– Душу?

– Адриан истребовал, а Н.Ч. решил: почему нет? В последние годы правления Буча налеты на поставщиков участились, Власти это не нравится. Аукционный Дом вполне может стать этаким буфером…

– Ты задвигаешь, что поможешь Адриану?

Лицо Варлама сразу вытянулось, побледнело.

– Это мой долг, не мой выбор.

Влад заходил по комнате. Не считая Данте, души в Кварталах ни у кого не было. Адриан мог стать первым человеком из Кварталов с пересаженной душой; от этой мысли Варлама тошнило.

– И хер с ним! – рявкнул Влад слишком поспешно, выдавая свое неравнодушие. – Чё от меня-то надо? Чё ты ко мне прицепился?

– Я начал проводить исследования. – Варлам стянул с носа очки и протер их краешком пиджака; так он делал, когда начинал врать. – У Адриана такая специфика души, ему очень тяжело подобрать донора. А еще оказалось, что ведущая душа у него порядком повреждена. Гнев, знаешь ли, не зря в древности называли одним из грехов…

– Чё ты мелешь?

– Ладно, забудь, – спохватился Варлам. – Выяснилось, что Адриану не просто повезло получить новую душу – пересадка ему жизненно необходима.

– В смысле?

– В смысле, без операции он умрет очень скоро. – Варлам с трудом не передразнивал этот тон, отдающий отчаянным непониманием, нежеланием понимать. – Вы с детства друзья, а в таких случаях, знаешь ли, велика вероятность совпадения…

Варлам не успел договорить – Влад подлетел к нему, вцепившись в горло и удерживая практически на весу, содрав Варлама с края стола. Варлам не мог вздохнуть, удушье обручем давило на шею.

– Врешь, – повторял Влад, – врешь, ты все пиздишь.

– П-п-пус-с-ст-ти-и-и… – хрипел Варлам, хватаясь за прозрачное запястье. Влад выжал из него еще парочку судорожных вздохов и отпустил. Варлам закашлялся, растирая горечь с металлическим привкусом по горлу, – наверняка останутся синяки. – Стал бы я переться в Кварталы шутки ради… Соображай.

Влад замялся. Смятение заливало бордовым уже не только щеки, но и шею, ключицы, и Варлам мысленно торжествовал: Влад растерялся.

Учительница Татьяна водила классы на речку по очереди. В день их очереди солнце припекало даже сквозь квартальный смог, и голые мальчишечьи спины приятно жгло. Один Влад несся закутанный, он запросто обгорал, но никто не дразнил его даже из-за дурацкой панамки. Варлам шел за учительницей Татьяной и чуть правее, выдерживая дистанцию, чтобы не нюхать, как она потеет. Когда они дошли до берега, где было почище, учительница Татьяна воткнула в песок зонт, распласталась под ним и захрапела. Варлам мочил ноги у берега, пропускал жидкий, вязкий песок сквозь пальцы и, воткнув подбородок в колени, наблюдал, как плещется Адриан со своей сворой. Мальчишки перелаивались, переругивались, цеплялись один за другого, ворохом локтей и пяток то взлетая над водой, то с брызгами шлепаясь в мутную рябь.

– Тащи, тащи ее сюда, я вмажу! – командовал Адриан, тыкая в сторону коряги, которую снесло к противоположному берегу (берега в этом месте были обрывистые, но сама река узковатая).

Влад, загребая воду широкими ладонями, поплыл к коряге. Все произошло быстро. Влад коротко вскрикнул и ушел под воду, Варлам оторвал подбородок от колен. Потом всплыла панамка. Мальчишки заверещали, перебивая друг друга, кто-то ринулся к берегу, кто-то нарезал по мелководью ошалелые круги. Один Адриан, ни секунды не раздумывая, ринулся вперед и тоже быстро ушел под воду.

Варлам считал про себя. Одна секунда. Две. Девять. Тринадцать. Так можно долго считать.

– В среднем задерживать дыхание под водой можно чуть меньше минуты… – И прыснул сам над собой: – Чудила!

Варлам досчитал до тридцати трех, когда Адриан вынырнул, таща на себе Влада. Влад отхаркивался и отбрыкивался на ходу, и они оба то и дело опять уходили вниз, как поплавки, пока наконец не нащупали пятками дно. Учительницу Татьяну так и не добудились, а Адриан с Владом весь оставшийся день просидели на берегу, прижавшись друг к другу, как воробьи. Адриан все растирал Владу плечи, лопатки и пытался унять дрожь, рыкая по-звериному на всех, кто подходил слишком близко.

Непоколебимость Влада треснула и рухнула, будто они с Адрианом снова ушли под воду с головой. Варлам отряхнул канареечный костюм, нависнув над Владом (теперь было не страшно):

– Я думал, вы друзья.

Варлам бросил на стол визитку и вышел, оставив Влада где-то под корягой. Влад уперся руками в стол и дышал, широко раззявая рот, как рыба.

Тик-тук-тук.

Язык хамелеона вдвое длиннее тела. При аллергической реакции пересаженная душа всасывает ведущую. Примерно так же гематофаги, кормясь, всасывают кровь своих жертв. Впрочем, учитывая смертность среди кровососущих, понятие жертвы здесь не вполне уместно. Она ведь была сумасшедшей. Совсем сумасшедшей. Это должно было случиться. Умница-616 любит, когда ее протирают тряпками из микрофибры, они не оставляют катышков. Крипторхизм – неопущение яичка в мошонку. Чтобы кастрировать жеребца-крипторха, нужно проводить полостную операцию. Я не люблю яичницу.

Тик-тук-тук.

Варлам стучал по столу шариковой ручкой. Он пялился в разбросанные бумаги, и буквы перед глазами пульсировали, извивались, принимали чудовищные формы. Буквально – двухголовые змеи, разевающие пасти вараны с вывалившимися, висящими на соплях глазами, павлины с огненными хвостами и без голов. Варлам приближал лицо к столу, и чудовища вжимались в бумагу, но как только он отстранялся, они снова шебуршали, размахивали хвостами-крыльями-лапами. Варлам потер лицо. Ничего не вышло. Рабочая поверхность все еще кишела нарисованными тварями. Он ощущал пустоту внутри: она разрасталась, обволакивая внутренности. Пусто-пусто-пусто. Варлам скомкал один листок и запихал в рот. Бумага тяжело жевалась, но он продолжал упрямо двигать челюстями. Отлично. Будет не так пусто. Варлам запил бумагу водой, и тоненькие струйки, смешиваясь со слюнями, потекли по подбородку.

Вот и случилось стремительное поглощение. Первое за время работы Варлама в Аукционном Доме. Н.Ч. говорил (Варлам и сам читал, знал решительно точно): стремительное поглощение случается редко, настолько редко, что за всю историю существования пересадок душ с этим сталкивались всего несколько раз. Меньше десяти, если точнее. Семь, если совсем точно. Варлам любил точность, поэтому – семь; учитывая события последних дней – восемь. Теперь – восемь. Логично. У Варлама зачесалось в голове, и он потер виски, тер-тер-тер до жженого горя-а-а-чо-о-о-о.

Аукцион проходил как обычно. Рада выбрала дату, Варлам смыл в унитаз таблетки. Н.Ч. настаивал. Ида Плюшка вкатывала в кабинет Варлама тележку с чаем, между кружкой и ореховыми шоколадками, разложенными по порядку в соответствии с горечью по убыванию – от темного к приторно-молочному, прятались пузырьки с лекарствами. Ида Плюшка выставляла их на стол Варламу каждый день, Варлам молча их изничтожал под шум сливного бачка. Иногда, правда, не выдерживал:

– Решительно надоела! Надоела ты!

Ида Плюшка обиженно поджимала сдобные губы, но продолжала катать тележку, Н.Ч. ведь настаивал. Каждый день, вместе с ореховыми шоколадками. Варлам, тоже как обычно, отобрал души сам. Вероятность аллергической реакции оставалась, но была мизерной, и он не мог угодить в этот ничтожный процент. Н.Ч. сказал, первое стремительное поглощение разбило ему сердце. Варлам не понял: сердце не может разбиться, это мышечный орган. Он потрогал грудь, безголовый павлин на столе затряс шеей-обрубком и распушил хвост. Варлам чувствовал: билось внутри, целое, он страдал не из-за этого. Варлам не мог ошибиться, не мог допустить.

Тик-тук-тук.

Раньше считали, что душа бессмертна. Дикие были времена. Оргазм у свиньи длится примерно тридцать минут. У борзых собак ножницеобразный прикус. На постах про-псов кормят человеческим мясом, об этом не говорят, но я знаю – чтобы больше любили человечину. Если варить макароны десять минут, они будут готовы. А если пятнадцать – переварятся. Я вчера не смог сделать макароны с креветками, потому что пони никогда не вырастают. Умница-умница-умница. Как-то она порезала себе руки и написала это на зеркале кровью. Она же меня любила. Папа ее любил. Меня тоже любил, но по-другому. Мне так казалось. Ее любил, поэтому и меня тоже надо было. Потому что она меня любила. Папа любил то, что любила она. Так всегда было. Логично. Очень логично. Люди, у которых начинается аллергическая реакция на пересаженную душу, воняют трупом. Дура из морга не разрешила сделать там холодильник с мороженым. Даже за шоколадку. Сука.

Тик-тук-тук.

Пережеванные клочки бумаги выглядели мерзко. Варлам попытался проглотить разваливающуюся массу, но она комком встала в горле. Варлам подавился, кубарем свалился со стула и, истошно хрипя, принялся выковыривать бумагу из горла. Его разрывал кашель, Варлам засунул пальцы в рот, и его вырвало томатным соусом и ошметками бумаги, которые он все-таки успел проглотить. М-м-м-м-м… Варлам мычал, вытирая рукой заблеванный подбородок, причмокивая, перекатывая на языке горький привкус желудочной желчи.

Девчонка Тобольских приходила на осмотр несколько раз. Варлам провел анализы как обычно, Тобольские оплатили повторную проверку: они любили переплачивать и перестраховываться.

Их старшая, Лилит, была здорова, как откормленная племенная кобыла, и ровно такая же истеричка. Скверная, гадкая выскочка. Рада сказала: и Тобольские, и дочь-кобыла – в списке почетных гостей на торгах, требуется подход. Подход требовался еще и потому, что обе Тобольские – талантливые пианистки, ученицы того самого Якова Автентического, величайшего дирижера из живущих, хотя выглядел он так, будто уже давно помер.

– Конечно, – ворчал Варлам, – остальные-то мрут потихоньку. Совет только таким, как Автентический, души и проплачивает.

Рада, не слушая, добавила, что Тобольские еще и красивы до умопомрачения, особенно старшая. Варлам считал, что у нее скверная форма коленей и неправильный прикус, но с точки зрения готовности к операции Лилит и правда была безупречна.

– Вы точно всё проверили? – настаивала Паулина Тобольская, мать семейства, грозно навалившись на переговорный стол и цокая по нему острым ногтем.

Сестры сидели тут же, прижавшись друг к другу, одна поменьше, но в целом похожие, и не обращали ни на кого внимания. Они беззвучно двигали губами и складывали из пальцев фигуры, изредка посмеиваясь.

– Решительно всё, – пожал плечами Варлам, изрядно вымотавшийся под таким натиском. – Дело верное.

Как же так получилось?

Тик-тук-тук.

Скоро это кончится. Я знаю, скоро это кончится. Ты такой наивный, Варлам, с чего ты взял, что должно закончиться. У варанов вывалились глазки, как же они смотрят по сторонам. Варлам, ты придурок. Бестолочь. Глупая-глупая бестолочь. Водяные черви миксины – единственные на планете животные с двумя рядами зубов на языке. Надо ходить к одному портному, чтобы не было аллергии на нитки, тогда костюма не выйдет. А хочется новый. Красненький.

Тик-тук-тук.

Варлам попытался сесть, облокотившись о стол. В кабинете отопление работало на полную мощность, но он мерз. Дрожали руки и ноги, и Варлам покрепче обхватил колени, пытаясь согреться. Лес в его кабинете превратился в чащу, навалился и съел. Вараны ползали по стенам, а павлины без башки клевали зернышки. Не получалось. Как же может получиться, если нет башки?

Но с Тобольскими – вопиющий случай. Операция прошла успешно – и здесь, как обычно, Лилит почти сутки проходила с новой душой, а потом раз – и сожрало ее изнутри. Н.Ч. пояснил: чаще всего стремительное поглощение наступает сразу, но, бывает, задерживается, бывает, ведущая душа борется с отторжением донорской. Варламу казалось, что все это неубедительно. Семь случаев, теперь восемь. Какая может быть статистика? А Лилит почти сутки отходила, почти отыграла сольник, хотя нет, стремительное поглощение началось еще на первом произведении.

Варлам видел, как она умерла, – идеально подобранная душа, великолепная, дорогущая, просто пропала в теле скверной девчонки. Какое расточительство! Варламу стало больно, будто что-то внутри надломилось, хотя он все списал на спазмы желудка. Как же он так просчитался? У Варлама на практике случались аллергические реакции, но стремительное – никогда, и он был уверен, что с его талантом подобного не произойдет. Еще как!

Тобольские скандалили недолго, по бумагам Банк Душ оставался чист, они же сами всё подписали и о рисках знали тоже. Люди не боятся несчастий, пока они не случаются с ними. Им кажется, пока не коснулось, несчастий не существует: где угодно, но не рядом. А там раз-два – и конец.

Тик-тук-тук.

Папа защищал меня ото всех, кроме нее. Чем хуже ей становилось, тем реже она куда-то выходила. Мне было грустно, что ей плохо. Когда она превращалась в сумасшедшую, она много кричала, плакала и иногда не успевала добежать до туалета. Она была дома, и это было хорошо и страшно. Она могла лупануть, случайно, потому что ей было плохо. Все равно страшно. Здорово, что я уехал, когда она умерла. Папа без нее жить не хотел, и то, что он написывает мне, как малое дитя, тоже по-дурацки. Ему стоит застрелиться. Надо ему посоветовать. У бурундуков периодически отпадает хвост. Соседская девчонка держала бурундуков вместо крыс у себя в комнате. Поднимала этих ублюдков вверх за хвостик, а хвостик-то и отваливался. У нее один бурундук так голову разбил. А она любила забирать меня из школы, когда еще ориентировалась в пространстве. Покупала в пекарне засахаренные комочки «Зубоплюй» из теста, но «Жареного котика» себе не брала, она была по крысам. Она палкой отгоняла Адриана с его шайкой, даже когда он не гнался, он вообще-то никогда не гнался за школой. Но она брала палку и крутила вокруг себя, била воздух. Всех отгоняла. Она не разрешала меня обижать. Она сама могла, случайно. Не со зла. Когда била, потом всегда плакала. И я вместе с ней, потому что жалко ее было.

Тик-тук-тук.

Варлам еще несколько раз перепроверил. Крохотные кусочки бумаги прилипли к зубам и к нёбу, отдавали горечью. Ошибок быть не могло, но случилось же. В остальном Аукцион прошел блестяще. Кому есть дело до одного отторжения, когда здесь целый парад успешных пересадок. Только Варламу. Как-то же он облажался.

– Опять налажал, Варлам-Хер-Вам.

Адриан любил повторять это по поводу и без: когда у Варлама сваливались очки, когда ему рвали тетради, плевали в еду, когда, зацепившись за слово, торопливо рассказывал, что из всех морских млекопитающих кашалоты способны погружаться дальше всех – на глубину до двух километров. Неважно, лажа цеплялась к Варламу или он к ней, Адриан скалился и верещал на разные голоса:

– Варлам-Хер-Вам! Варлам-Хер-Вам!

Даже в тот день, когда Варлам случайно зашел в школьный туалет: три неровных дырки в полу на выступах, слоистая, как кочан капусты, стена, косые умывальники, курительная форточка. Надписи на главной, самой широкой стене туалета учительница Татьяна закрашивала темно-зеленой краской, но очень скоро стена вновь зарастала рисунками и матюками. Учительница Татьяна не злилась, закрашивала спокойно – дети же. Варлам заходил в туалет с опаской, постукивая, выжидая, но в тот день – дернуло, не подумал, залетел в туалет на всех скоростях, с ним играли в вышибалы, и Варлам торопился слинять от мяча, вот и залетел, и увидел.

– Варлам-Хер-Вам! – Адриан взвыл, спрыгнул с подоконника, но Влад грубо дернул его за шкиряк, впечатывая обратно в окно, и Адриан приложился затылком о стекло и выронил сигарету.

Варлам не рассказал из-за мерзотностей и потому, что Влад попросил. Законы в Кварталах были разные и по большей части зверские, но категория мерзотностей – жутко жестоко, Влад не заслуживал, Адриан заслуживал, правда, даже для него было слишком. Если посчитать, молчание перевешивало, и Варлам не рассказал, он чудила, но не стукач.

– Я тебя, мразь, как крысу выпотрошу!

Владу тогда пришлось крепко держать Адриана, хорошо, он был сильнее.

Варлам взял новый лист бумаги, и вараны с павлинами снова набежали, но он отодвинул их локтем.

варлам… вамрла… варал… ваал…

Тик-тук-тук.

Если вымарать имя, жизнь тоже вымарается, станет чистой, новой. Так работают души – по принципу замещения. Я вымарал маму, потому что она уже неживая. Я вымарал Адриана и Влада, чтобы они не могли коверкать мое имя, меня. Я вымарал всё и вставил варанам обратно глазки. Павлин так и будет – без башки, как голый.

Тик-тук-тук.

Все было почти готово. У Варлама дрожали руки. Ассистенты видели нервические подрагивания его кисти, когда он подписывал акт о завершении процедур по подготовке душ к пересадке. Му-ха-ха. Нетерпение сжимало внутренности, Варламу казалось, он не дотерпит до торгов – сойдет с ума окончательно. Большую часть времени он проводил в операционной, натирая и наглаживая Умницу-616, которая равнодушно принимала ухаживания. Варлам постоянно разговаривал с машиной, и ее молчание было для него участливым.

Рада требовала отчета по донорской душе для Короля Кварталов, но Влада все еще не было, хотя Варлам не сомневался: он придет. Люди боятся смерти, потому что она им непонятна. Варлам раньше тоже боялся: просыпался среди ночи от выстрелов, которых не было, думал о том, как много он тащит за собой маминого. Лекарства Варламу помогали. Он лишал себя энергии, безграничного энтузиазма и вдохновения, но под таблетками отступали галлюцинации, бред, нервные тики. Перед Аукционом Варлам подписывал Договор с болезнью и с мамой – на удачу. Пускай симптомы возвращались не полностью, он все равно горел изнутри: Варлам видел по своим глазам, по тому, как отзываются в нем слова и действия окружающих. Во ввалившихся щеках, набухших мешках под глазами он угадывал мамины черты. Позавчера Варлам перепутал вилку со скальпелем и непонятно, как не отрезал себе язык. Тик-тук-тук. А вот смерть его давно не пугала, страшнее было лишиться реальности, увязнуть в собственной голове. Чувства тоже порой по симптоматике напоминают сумасшествие, и люди могут забыть даже об инстинкте самосохранения. Н.Ч. считал это качество одной из ценнейших характеристик душ – чем искренней самопожертвование, тем на порядок качественней душа. Варлам не сомневался, что рано или поздно Влад появится.

Он еще в школе был добрее остальных. Но, как и все добряки, которых угораздило родиться в Кварталах, Влад изо всех сил это скрывал. Быть добрым в Кварталах неудобно, приходилось подстраиваться. Влад не лез в драки, но, если напрашивались, – бил от души. Они с Адрианом всегда ходили вместе: один – ужасно громкий и раскаленный, другой – спокойный и скучный. Если бы не Влад, Адриан наверняка успел бы забить Варлама до смерти.

Раз в неделю в школу привозили настоящее молоко, эту традицию соблюдали почти все Короли, потому что в школу и дети Свиты ходили. Варлам хватал свой пакетик и мчался в здание, забивался под лестницу на второй этаж. Как-то он несся так быстро, что на входе влетел во Влада, впечатался прямо ему в грудь. Пакетик лопнул, и молоко, такое же белое, как и кожа Влада, залило всю одежду. Влад тогда поморщился, зыркнул злобно, молча воткнул свой пакетик с молоком Варламу в руки и ушел. Варлам запомнил тот случай, и хотя с тех пор Влад еще не раз проехался по физиономии Варлама, все равно он остался добряком.

Варлам снова закончил работать последним. Он хотел провести в лаборатории ночь, но пришла Рада со своими записочками от Н.Ч.

иди домой.

Пришлось убраться. Ночь стояла прохладная, и Варлам передернул плечами, поглубже зарываясь в пиджак. Он надевал салатовый перед Аукционом. За Варламом давно никто не гонялся, но он всегда сначала мысленно прощупывал свой путь. Идти недалеко: вдоль набережной, свернуть налево через сквер, до стеклянной свечки. Водителя на днях Варлам послал к черту, и тот действительно убрался, пришлось ходить пешком. Варлам не помнил, когда в последний раз заправлял кровать или мыл посуду. В бутерброде, который он бросил на кухне, наверняка зародилась новая жизнь. На время подготовки к Аукциону Н. Ч. не присылал к Варламу домработницу, чтобы по его окончании оценить масштаб катастрофы. Возможно, они с Радой делали ставки.

Варлам досчитал до десяти, потом в обратном порядке и уже спустился вниз на две ступени, когда увидел Влада. Влад шел, воровато озираясь по сторонам, сильно натянув капюшон и по привычке огибая пятна света от фонарных столбов. Влад старался держаться в тени, но даже так он казался неприлично светлым. Варлам засмеялся.

Когда-то он каждый день крался по школьному двору, чтобы не нарваться на Адриана раньше времени. Каждый день. Сейчас Варлам впервые был по-настоящему на своей территории.

– Все-таки добряк, – пробубнил он себе под нос.

Варлам неторопливо спускался по лестнице (он вдруг распрямился и будто стал выше на несколько сантиметров, как всегда, когда чувствовал, что план удался), Влад ждал внизу.

– Долго разбирался с пропуском, – сказал Влад, не поднимая головы.

– Донорам ведь оформляют срочный?

Это правда. Стоило подать заявление на добровольную передачу души, как пропуск выписывался моментально. На особых условиях, ясное дело, но тем не менее.

– Ты думал, мне дадут сделать донорский пропуск? На ринге сразу бы Данте заложили.

– Держать он тебя будет, что ли? – Варлам осекся почти сразу. Кто знает этих квартальных: привязали бы, заперли, что хуже всего – донесли Королю, а тогда ничего не сработает. Нет, по-другому и правда никак. Варлам махнул рукой. – Поздно. Переночуешь у меня.

Прохожих почти не было. Только дежурный отряд ударников прошел мимо.

– Ждем трансляции! Ух, скоро начнется! – выкрикнул один из них, обернувшись.

Ударники (в темно-синих костюмах, с пластинами, которые подобно чешуе броненосца плотно прилегали к груди, спине, ляжкам, взбирались по хребту на затылок и закрывали маской часть лица и шею) обожали торги, и все знали Варлама в лицо. Влад ощутимо скукожился, и Варлам придержал его за локоть, чтобы не ломанулся куда не надо. Под ногами не чавкали окурки и харчки, машины шумели едва слышно, тарахтение байков не рвало уши, а самое главное – никакого топота маленьких крысиных лапок в стенах домов, никаких попискиваний по углам. На ночь большая часть горожан уезжала из центра, и Город ненадолго стихал.

– Не бывал в Городе?

– Это было давно. – Влад хмыкнул. – Зато ты вписался.

Повисла пауза, которую нарушали лишь их негромкие шаги. Варлам завернул к одной из высоток. Он не любил приходить домой, потому что в этом же здании жили Тобольские. Каждый раз, проходя мимо личного лифта Тобольских с голограммой их (еще полного) семейства, Варлам вспоминал, как тот промах чуть не свел его с ума. Столько работы – и впустую, образцовая донорская душа – на помойку.

– Почти-почти, – пробормотал Варлам себе под нос.

Они стояли в просторной парадной, и Влад водил мыском по мраморному полу, вырисовывая тонкие линии трещин на камне. Лампочки на висящих под потолком люстрах приглушили, и парадная увязла в мягком свете. Роботы-уборщики елозили щеточками, душно несло лилиями. Парадная смердела ими круглогодично с тех самых пор, как не стало старшей дочери Тобольских. Варлам не отводил взгляда от лифта, стоял как вкопанный. Голограмма откровенно его разглядывала, осуждала и порицала вслух – жужжание пробралось через ухо в голову.

замолчи. замолчи. замолчи.

Раздался короткий сигнал, и двери лифта разъехались. Варлам рванул внутрь, подальше от семейства Тобольских. Влад долго не решался зайти (он вряд ли когда-нибудь видел лифт), и Варламу пришлось нажать на кнопку удержания дверей. Привычный ритм подъема домой нарушился, и у Варлама запотело под мышками.

– Давай! Что ты встал!

Влад сначала с опаской просунулся внутрь наполовину. Обычный лифт. Самый обычный, с зеркальными стенками и экраном управления.

Варлам еще раз нажал на кнопку:

– Черт-черт! Шевелись, ебаный ты ишак!

Двери почти закрылись, но Варлам успел нажать на кнопку последний, третий раз, схватил Влада за рукав и втащил в лифт. Панель мигнула красным, и искусственный голос выдал:

– Варлам Кисловский, вам выписан штраф за нарушение запрета на обсценную лексику.

– Вот же блядство.

– Варлам Кисловский, вам выписан штраф за нарушение запрета на обсценную лексику.

Варлам стянул перчатки и прикоснулся вспотевшими ладонями к щекам.

– Ох, Прогресс, за что?

– Штраф за чё? – Влад мотал головой, пытаясь разобрать, кому принадлежит голос.

– За ругательства, Влад. В Городе запрещено ругаться.

На нужном этаже лифт, распознав лицо Варлама, выпустил их.

Квартира Варлама пыталась жить самостоятельно, но Варлам перед Аукционом не только бросал пить таблетки – еще он вырубал всех роботов-уборщиков и домашний монитор управления, задергивал плотные желтые шторы. Воздух скомкался, пованивало человеческой затхлостью, будто кто-то успел умереть и подгнить, и скисшим холодильником. Варлам перешагивал через разбросанные костюмы и шляпы, Влад пробирался следом.

– Да ты свинья…

– Этот хаос… – Варлам обвел руками всю комнату, а затем воткнул два указательных пальца в виски, – помогает поддерживать порядок здесь. А ты… – Варлам высвободил диван из-под завалов книг и бумаг, – располагайся вот тут. Решительно ни в чем себе не отказывай. Торги совсем скоро, мне надо отдохнуть. Решительно надо!

Варлам чертыхнулся и уже собрался закрыться в спальне, чтобы не видеть, не разглядывать белое лицо Влада, которое со временем все яснее обрастало цветами и образами прошлой жизни. У Варлама болело тело, он не мог разглядывать цветы на Владовом лице, у него же аллергия на пыльцу.

– Почему он умрет без души?

– Адриан тебе не сказал? – Варлам легко ему врал, а Влад легко ему верил: страх за близких делает людей глупее.

– Мы не общаемся.

– Вот как!

– Все бывает. Так что?

– Видишь ли, – уклончиво начал Варлам. Ему было немного жаль Влада, в районе солнечного сплетения даже что-то зашевелилось – стыд. Потом цветы на лице Влада, выстрелы-выстрелы-выстрелы, и все ушло. – Особый случай. Мы подобное не практикуем, но основатель Аукциона посчитал, что пересадка души Адриану пойдет на пользу отношениям с Кварталами. Мы сможем выйти на новый уровень.

– Намотать поводок покороче?

Варлам закатил глаза:

– После обследования выяснилось, что душа Адриана поражена. Такое происходит редко, но случается. Душа Адриану просто необходима, он прихлопнул предыдущего Короля как раз вовремя.

– Выглядит он паршиво. Я нашел его перед тем, как уехать. Хотел убедиться.

Это, конечно, было странно.

– Совместимость – дело сложное, я вспомнил про тебя. Вы ведь дружили.

– Заткнись, а?

– Скорее всего, ты идеально подходишь. Вот и все.

Белое лицо Влада размылось окончательно, оно казалось пустым.

– И я умру. – В этих словах не было надежды, они прозвучали глухо, тут же растворившись в затхлости комнаты.

– Да, Влад. Ты умрешь.

– Я понял.

– Ты не обязан это делать. – Варламу мучительно хотелось услышать правду, единственную правду, из-за которой один человек готов умереть ради другого.

– Я все решил.

Варлам раскачивал дверь в спальню. Тудум-тудум. Тик-тук-тук. Дверь поскрипывала, стыд опять бултыхнулся и затих. Влад был добряк. Пускай не в Кварталах, но доброта его сгубила. Варлам знал, что план сработает, и дело здесь не в одной доброте. У Варлама в носу сгустилась вонь школьного туалета, а в мыслях зазвенело странное многолетнее молчание, и он не удержался, спросил:

– Почему ты это делаешь для него?

Влад рассмеялся. Варлам озадаченно молчал. Он мог разобрать причины и следствия таких поступков, но вот почему Влад смеется так, будто ничего естественней в природе человека не существует, Варлам так и не понял. Он заскрипел зубами. Нет, в этом не было логики.

– А для чего еще нужны друзья?

– Друзья – не для этого.

Смех стих. То была не настоящая тишина – признание.

Ночью Варламу снились сны: сны приходили вне приема лекарств. Мамины волосы росли и путались, пытаясь придушить Варлама, и крысы жрали ее лицо. Они вгрызались в кожу, оставляя крохотные дырочки, из которых не сочилась кровь. Не переставая гремели выстрелы и распускались цветы, хотя цветы – это странно, раньше цветов не было. Тик-тук-тук.

Наутро Варламу впервые за долгое время захотелось съесть горсть таблеток. Он нервничал перед Аукционом, сегодня вообще прибило усталостью к земле. Влад, кажется, совсем не спал, Варлам нашел его у окна, диван стоял неразобранный, Влад смотрел на медленно пробуждающийся Город. По утрам Город еще пах свежестью, поливальные машины сбивали жару с тротуаров и цветочных клумб. Уплотнялся автомобильный поток на проспектах, но воздух все равно оставался влажным и чистым еще на несколько часов. Правда, на такой высоте, за плотным стеклом все это было внизу, а перед глазами Влада – простор и голубое небо, никакого гула. Варлам достал единственную сохранившуюся мамину фотографию и засунул во внутренний карман парадного пиджака – розового. Он посчитал, сколько лет прошло с того дня, как она умерла, записал на бумажке и обвел кружком. Слегка полегчало.

У Влада залегли синяки под глазами. Он выглядел измученным, но спокойным – как и всегда, хотя Варламу казалось, что он слышит, как колотится сердце Влада. Может, это его собственное.

– Твоя операция пройдет после официальных торгов.

Влад кивнул, но вряд ли он прислушивался к Варламу.

Они сидели в кабинете Варлама в Аукционном Доме. Зашла Рада и позвала Варлама вниз, он спустился на торжественное открытие, хотя от торжества, устроенного Радой в этом году, его передернуло. Варлам рад был бы пропустить фарс, к которому обычно питал слабость, но ему требовалось переговорить с гостями со специальным допуском, убедиться, что все в порядке, что и девчонка Тобольских тоже на месте.

Теперь он вернулся в кабинет, Аукцион должен был вот-вот начаться.

– Порядок? – уточнил Влад.

Варлам кивнул, и больше они не разговаривали.

Один раз Варлам предложил кофе, потом добавил, что вообще-то перед операцией не рекомендуется, и Влад не ответил. Варлам хлопал ладонью по фотографии в нагрудном кармане. Тик-тук-тук. Заполнили все бумаги.

Для Варлама в Кварталах не осталось ничего, кроме грязи. Там все обросло мерзостью, которую местные жители возвели в собственное понятие нормы. Кварталы корчились, как кривое зеркало Города, но эта пародия казалась Варламу пустой. Он не считал этих людей способными жить по-настоящему. Глупый и добрый – так Варлам думал о Владе. Умереть ради Адриана – решительная ерунда. Но озадачивало другое: неужели в душе человека действительно есть что-то, выходящее за рамки научной базы? Вообще-то душа – материал, просто субстанция, она не толкает на самопожертвование. Варлам погладил собственный собирающий кристалл. Он даже не помнил, чьи души полупрозрачной дымкой извивались в этом маленьком сосуде и стали частью его естества. Тик-тук-тук.

По Аукционному Дому прополз протяжный театральный звонок. Новый Аукцион объявляется открытым.