Это был сумрачный цилиндрический зал (диаметр метров сорок) с шумными водами за плотиной из золота. А всё прочее занимала пустыня с купами кактусов, излучавших багровость. В стенке напротив были проёмы: крайние тёмные, в среднем – свет вдали. Сквозняки из проёмов часто мотали тоже светившие (мутным изжелта-млечным) лохмы на сводах и гнали смерчи, что быстро чахли.
Хлопнув по «бóльверку», Макс поверил, что он не бредит. Вал был реальным, неколебимым, явно из золота. Двинув к кактусу, он потрогал лист, вмиг зардевшийся. Вскинув голову, Макс жалел, что светящие лохмы недосягаемы. Наблюдая проёмы, снял амуницию, – но не комбинезон, – прислушался, сел под кактусом. Отдохнувши под свист сквозняков, взял рацию.
– Жив? – услышал он девушку (с кой сошёлся в Австралии, куда скрылся лет пять назад от другой любви, русской, пылкой, несчастной, и от финансовых обстоятельств). – Макс, ты обрезал трос? Так нельзя. Ты не мальчик!
– Жуть было надо, Кейт, – он ответил. – Нам подфартило. Здесь есть пещера.
– Милый. Мне страшно…
– Кейт, дай-ка Блейка.
В рации щёлкнуло.
– Макс?.. На связи!
– Док, сообщаю. Чёртов сифон – паршивый, чуть не застрял там; он метров тридцать. Далее грот, сто метров, дно под водою, он очень узкий.
– Ну, и что в гроте?
– Своды в рисунках.
– Правда? Каких?
– Животные, как обычно… Дальше – второй сифон, попросторней, хоть и длиннее, метров в полсотню. В нём трос закончился, я отрезался.
– Макс, рискованно, – пожурил Блейк. – Но и блестяще. Я помню случаи, когда гибли в меньших сифонах. А у тебя их – чуть не сто метров… Ты образцовый спец. Замечательно. Вот бы Дугину описать твой рейд…
– Он нас слышит, док? К чёрту Дугина, – возразил Макс. – Он затрубит, как слон, всё испортит. Венесуэльцы нам помешают: здесь, кроме прочего, много золота. Это может сорвать план.
– Верно, Макс… – Блейк задумался. – Что ж, о’кей, я возьму под контроль писца. Пусть обходится съёмкой местных эндемиков и их фото… Макс, отправлять тебе трос длиннее?
– Повременим, док. Дугин мой друг. Скажите, чтоб, ради славы, пусть помолчал пока… или сам пусть ползёт в сифон… Я прощаюсь. Кейт мне, пожалуйста.
– Макс? Что делаешь?
– Поброжу по пещере, Кейт. Буду связываться… по мере.
Выключив рацию, он застыл. За «бóльверком» – валом-дамбой из золота – грохотала вода, он слышал. Взяв фонарь и поднявшись, двинул к проёмам; долго стоял там. Ну, и куда идти? В светлый, в тёмный? Вдруг узрев след в песке, Макс склонился.
След человека (может, и двух, как знать), вёл из правого – в средний ход. Поразительно: плоскогорье, что недоступно, дно «бездны Брéвера», куда трудно спуститься без снаряжения, плюс сифоны – и вдруг следы внутри?! Макс вошёл в тоннель, плоскостенный и мрачный. Пол был в песке; дул ветер, стылый и сильный. Макс запалил фонарь.
Через сто шагов он попал в схлёст тоннеля с другим, широким и сходно тёмным. Таявший постепенно песок закончился, явив пол, сплошь серый, плоский, искусственный, как и сами тоннели. Но, беда, с тем песком исчез след. Что делать? Макс тронул прямо. Грохот вод отдалялся, ветер слабел. Светлело, на потолке – помалу – множились лохмы, кои лучились. Он ухватил одну. Лохма вспыхнула. Отпустил – побледнела. Он потянул её – и все лохмы мигнули с тихими звонами, по стене пошли тени. Сразу запахло, точно разлили бак нашатырного спирта. Макс осмотрел кулак, что сжимал пару нитей, таявших в струи жёлтого цвета. Он, разжав пальцы, сбросил остатки газовых клочьев.
Вдруг возник шум. Попятившись, Макс укрылся в тоннеле, что потемнее, вынул оружие.
На пол схлёста тоннелей пала размытая полутень, волокшая обладателя: голова вроде птичьей, шея отсутствует, с плеч до пят белый плащ; рук нету. Монстр повернулся белым недвижным мертвенным ликом, полным страдания.
Макс шагнул вперёд… Кто-то сжал ему горло. Он задохнулся и повалился с ног. Что увидел последнее – как нелепое чудище, волоча тень, скрылось…
Макс ожил ночью, сел, огляделся. Рядом был кольт. Занятно. Кольт не забрали? Вот ненормальные. Кольт он сунул немедля в комбинезон в карман. Взрывпатроны на месте. Тоже не взяли? Здорово. Два костра вблизи озаряли лачуги дикого камня. Небо – без звёзд. И душно. Дымно и душно… Вдруг подскочили грубые люди, поволокли его. Близ домины белого камня пленника бросили, и один из ватаги порскнул ко входу, чтоб дёрнуть полог. Макс присмотрелся: всё было в зале, сходном с тем кактусовым у «бóльверка» (там, где водный поток), но в большем. Хижины – в центре.
Прибыл скоп безбородых мужчин, сплошь в шапочках, в серых робах без рукавов; вслед – женщины в схожих робах. Явно индейцы – смуглы, в сандалиях, коренастые. Подступили и дети, голые, тихие. Все толпились и ждали. Макс приподнялся, встал с земли; он был выше любого.
Первым из дома белого камня выбрел тип в ношеной красной робе, в красной же шапочке, с медным, вроде, мечом на поясе, зверовидный обличием. Тип второй, прыткий, тощий, с хитрой усмешкой, с ртом, гнутым тильдой, в длинной, до пят почти, жёлтой робе с вышитым солнцем и в жёлтой шапке с веером перьев, шёл за ним. Оглядев толпу, задержав взгляд на Максе, он вскинул руку. Все приутихли. Тип тонко крикнул:
– Интъип ат Чýрин! Сапп Инка Уáскар!2
Выбрел согбенный маленький старец в длинной, изящной и златотканой, вроде бы, тоге, искрившей от десятка костров кругом.
Люди пали ниц и застыли. Сделав шаг к Максу, тип в красной робе взял его зá ухо и повлёк к земле. Макс врубил ему в пах коленом. Тип обнажил свой меч. Но тип тощий, с вышитым солнцем, что-то велел кривясь, и толпа закружила около Макса, выставив копья, вздёрнув тетивы маленьких луков. Старец, трясущийся и согбенный, гневно воззрился. Нос, рыхло-сизый, и мутный взор его были в пику наряду: тоге, спускавшейся до лодыжек в жёлтых браслетах, и златотканой искристой шапочке с бахромой на лоб из малиновых кисточек, плюс двум солнцам из золота на ушах. Зло топнув, старец прошамкал:
– Камрр митмак имма сýйу?3
Нужно представиться? Макс кивнул наверх: я оттуда, мол, здрасьте.
Тип в жёлтой робе громко хехекнул и что-то крикнул. Все загудели; старец поморщился. Макс решил, что наткнулся на расу, жившую в гротах долгое время и, верно, замкнуто. С жестом к золоту в ухе старца, он ляпнул слово, кое одно знал из лексикона южных индейцев:
– Чýки4. Ведь чýки?
Смех оборвался. Все помрачнели. Дети нырнули зá спины взрослых. Ширился ропот, слышались крики; женщины выли; копья качались. Тощий хитрявый тип в жёлтой робе молча отслеживал вспышки гнева – и завопил вдруг.
Он мастерски вопил, как актёр из спектакля: взвизгивал яростно и шептал еле слышно, то ронял голову и сутулился, то подкидывал руки, словно в молитве. Маски неистовства на подвижном лице его заменялись покорными. Он стремглав сыпал фразами, и Макс слышал знакомое: «иис крис», «чýки», «пиццара»… Напоследок, ткнув в Макса пальцем, тип завершил речь:
– Нáинай сýва5.
Кинулись к Максу. Двух он снёс джебом, третий нарвался на хуки левой. Дрался он долго, но был повален. Группа индейцев стала плясать вокруг, подвывая. Тип в красной робе, сбегав в домину белого камня, вынес оттуда три железяки. Макса одели в них, и он понял: это кираса: спинник, нагрудник, ржавая каска. Вздели забрало и отпустили. Макс огляделся. Люди стояли, целя из луков; старец – на троне… И Макс прозрел вдруг: он сказал «чýки», племя озлобилось; в воплях тощего он расслышал знакомые звуки «пиццара», искажённо Писсáро, конкистадор был; плюс и доспехи конкистадоров. Всё стало ясно. Кéчуа? Инки?
Как и откуда? Ведь до андийских стран, там, где кéчуа, расстояния! Инки тоже повымерли лет пятьсот назад, он отметил, сбросивши каску и вспоминая курс по культурам Америки в универе, где отучился на бакалавра либо магистра… он позабыл кого.
– Астъ ра áйа!!6 – взвыл театральный тип, подбежав и махнув в проход между лучников. Макс побрёл к стене зала; лучники – следом. Сгорбленный старец в царственной тоге, плюс устроитель этого фарса тип в жёлтой робе, также качок с мечом в красной робе и группа женщин с малыми оставались вблизи костров, у домины из белого, запылённого камня.
Определив проём, – вход в тоннель, – Макс почувствовал, что его не убьют там: лидеры не лишат себя радости зреть сие; только, прежде чем кончить с варварской помпой, всласть погоняют… Каску он бросил прямо в охотников, проверяя догадку. Пара стрел свистнула. Макс нырнул в тоннель, сняв кирасу. Лучники выли вслед… Наступили потёмки. Макс стал искать фонарь, не нашёл. Взрывпатроны и кольт не взяли – а фонарь взяли? Вот дела! Он бежал, ориентируясь на далёкие отсветы… Схлёст тоннеля с другим освещался кострами. Стражники, два туземца, с хохотом указали направо. Макс рванул влево. Лучники – тоже.
Бегал он долго… А возвратясь к кострам, к тем двум стражникам, понял: бегал в кольце; недлинный прямой тоннель от кольца ведёт к залу. Макс зашагал туда, с пистолетом на взводе. Десять патронов. Скольких пристрелит, прежде чем сам падёт? Но вот в тощего он, конечно, пульнёт, в актёра!
В зале с посёлком он двинул к трону, в коем был старец, – был с фонарём в руках, не включённым, на счастье. Макс сыграл в игрище, пять веков назад в Касамарке давшее сотне с лишним испанцам шанс сломить инков и их армады. Около трона он задержался, чтобы воскликнуть:
– Я к вам от солнца!
Вслед за тем, выстрелив, прыгнул к старцу, взял фонарь и, включив, бросил яркий луч в лицо тощего в жёлтой робе актёра. Тот, вертясь, пятился, заслоняясь руками. Прочий люд замер.
– Я к вам от солнца, – кончил Макс, направляя луч в лучников, что, завыв, тут же рухнули. Макс вновь выстрелил. Лицедей в жёлтой робе юркнул за полог белого дома. Старец, которого била дрожь, сполз с трона; а зверовидный тип в красной робе, – видно, военный, – не шевелился. Сунув фонарь и кольт по карманам, Макс поднял старца и проводил его, чуть живого от страха, к белому дому.
Пол там был мраморный. В центре комнаты в золотой и обставленной звероптицами чаше жёлтые шарики лили свет. Близ был стол, чары, миски; в нише – лежанка в плюшевых пледах. Крышей был ситец или органза – ткань лёгкой выделки. Тощий тип в жёлтой робе с вышитым солнцем стыл, вжавшись в угол; после скользнул прочь.
Макс подвёл старца к нише с лежанкой; сам пробрёл к чаше и к звероптицам, литым из золота. А лучистые шарики были жёсткими. И холодными. На стене он заметил пару верёвок с многими нитями. Возвратившись к лежанке, сев ближе к старцу, начал показывать на различные вещи. Старец, почувствовав, чтó Макс хочет, стал называть их.
Вскоре Макс сдался; память упрямилась принимать слова, как и новые смыслы. Он объяснился: хочет пройтись.
По выходу, в свете зарева он заметил высокий, в копоти, плоский правильный потолок… Искусственный? обтесали пещеру? Макс двинул к площади в середине посёлка, где пробудился после истории, когда он встретил призрак в дальнем тоннеле и был придушен. Близ костра женщины колдовали над вертелом; дети бегали тихо, как в сновидении. Углядев его, все попрятались; площадь вмиг опустела. Макс стал у шкуры, тронул нож для скобления. Шкура толстая, под стать буйволу. У кишок, где кормились собаки, пачкали кровью ровный и серый пол исполинские лапы. Макс одну поднял. В путаной шерсти – веером когти, загнутые, огромные… Зашипев, вертел вспыхнул. Макс, бросив лапу, двинул к лачуге; перед оборванным ветхим пологом задержался, глянул поверх стены. Шкуры значили ложе да и являлись им; на стене, на подобье крюков – одежды; миски из глины были на плоском матовом камне; рядом – ребёнок плюс двое взрослых.
– Пламя! – звал Макс.
Молчание.
– Слушай! – вывел он громче.
Женщина вздрогнула, а мужчина пал ниц на шкуру. Макс, войдя, резко поднял хозяйку, что трепетала, ладя свалиться.
Он повторил:
– Огонь!
Индианка пришла в себя. Он толкнул её к выходу. Вид горелого мяса значил помимо слов, и она затрусила охая к пламени.
Макс присел у костра на камень – и примелькался. Взрослые, не валясь ниц, лишь обходили гостя по кругу; дети храбрились и приближались. Вызнав обзором, что, кроме ста лачуг, в зале есть дровяной склад и продуктовый да ещё нечто вроде уборной, Макс возвратился к белому дому, что был поодаль.
Знать насыщалась. Сидя за столиком у лежанки, старец ел мясо c золота чаши. Тощий тип в жёлтой робе с вышитым солнцем и зверовидный тип в красной робе ели поодаль с мисок из бронзы. Макс, оглядевшись, сел подле старца, кой, устремив взор в пол, перестал жевать; рыхлый нос набряк кровью, щёки зарделись. Макс тронул чашку, дав понять, что он голоден, и прислужница принесла шмат мяса. Вилок не ведали, обходились руками.
Трапеза кончилась омовением ртов и щёк, лиц и рук из кувшина. После прислужница унесла поднос с опустевшей посудой. Старец изрек, ткнув в сторону, где был тощий с вышитым солнцем:
– Виль умъу Чкау-о7.
Зверовидного типа старец представил: – Áпу. Наш áпу Йана-макана.
Ткнув в грудь себя, он кончил: – Интъип Чурън Уáскар8. Двадцать Второй мы! Главный владыка мы!
Чкау-о и рыгнувший тип в красной робе Йана-макана низко склонились.
Долго молчали. Макс взял из ниши жёлтую шкуру и с нею выбрел, чтоб расстелить её да и лечь пластом. Он зевал-зевал – и заснул вдруг мертвецки.
Три вождя собрались близ. Жрец, скрестив руки, что-то обдумывал. Нудно спорили. В результате из дома белого камня вынесли звероптиц из золота и приткнули у шкуры. Тройка отвесила три глубоких поклона спящему гостю.