Письма поклонников
Все 1970-е годы в отделении почты на углу Далагатан и Оденгатан работы только прибывало. Виной тому была пожилая дама, ничем, казалось бы, не отличавшаяся от прочих пожилых дам, каких встречаешь на улице, в парке, в бакалейной лавке или кафетерии стокгольмского района Васастан. Многие годы в отверстие для почты в двери этой пожилой дамы ежедневно падала пачка писем. А в юбилейные годы – 1977, 1987 и 1997-й – почтальонам приходилось звонить в дверь дома на Далагатан, 46, чтобы вручить адресату мешки с посылками и письмами, на которых красовались марки всех стран мира. После того как на письма отвечали, они попадали в коробки и на чердак, где хранились не одни лишь поздравления и яркие детские рисунки, но и окаймленные золотой рамкой послания от государственных мужей и королевских особ, и обычные письма от обычных людей, просивших автограф, денег или моральной поддержки в том или ином политическом деле.
Большинство просто выражали свой восторг и восхищение и часто, пользуясь случаем, задавали Астрид Линдгрен пару вопросов. Вопросы могли быть невинными – например, детишки из нулевого класса интересовались, действительно ли лошади едят мороженое, а девятилетняя Кристина из Ярфаллы просила объяснить, как отец Пеппи из телесериала может отправлять почту в бутылках, если сидит в тюрьме. Однако в этих кипах корреспонденции попадалось немало совсем не детских вопросов: некий Карлсон, слесарь из Кальмара, просил разрешения назвать свою фирму «Карлсон на крыше», лесовладелец из Ямтланда желал узнать, не заинтересует ли писательницу, известную своей любовью к природе, пара гектаров хвойного леса, а какой-то мужчина, отбывавший срок за убийство жены, спрашивал, не захочет ли Астрид Линдгрен стать его биографом.
75 тысяч писем – известная писательница получала их до самой смерти в январе 2002 года, а теперь они хранятся в архиве Астрид Линдгрен в Национальной библиотеке Швеции в Стокгольме. Многие послания были личными. Когда речь шла о матери Пеппи Длинныйчулок и Эмиля из Лённеберги, граница между частным и общим как-то стиралась. Пожилую Астрид Линдгрен считали «клока гумма» – мудрой старицей – и духовной наставницей всей Скандинавии, ей можно было открыть сердце, у нее можно было спросить совета в трудный час. Среди корреспондентов, например, была одна женщина, просившая «Астрид» выступить посредником в разрешении щекотливого спора с соседями; другая спрашивала, как ей поступать со своей надоедливой старой матерью. Третья четырнадцать лет осаждала обеспеченную детскую писательницу своими жалобами – семьдесят два письма, и в каждом детальная просьба о денежной помощи: на покупку очков, ремонт автомобиля, оплату работы слесаря, погашение игровых долгов и так далее. Некий зарубежный корреспондент, австриец, давно мечтавший о новом доме, спрашивал, не подарит ли ему «мама Пеппи» внушительную сумму денег в долларах для покупки «виллы „Курица“» его мечты. Отец семейства из Дании сорок лет писал Линдгрен на Рождество подробные отчеты о своей семейной жизни и присылал детское печево. А немолодой и влюбленный житель стокгольмского предместья Хессельбю вел настоящую почтовую осаду. Претендент на руку и сердце вдовы Линдгрен отказался от своих намерений, лишь когда в дело вмешалось ее издательство, пригрозив настойчивому ухажеру полицией.
Письма поклонников составляют бо́льшую часть архива Линдгрен. Они свидетельствуют об огромном и непреходящем значении ее творчества – и книг, и фильмов, и телесериалов. С выхода в 1940-х эпохальных книг о Пеппи поток писем лишь увеличивался, а после 1960 года стал даже несколько тяготить прилежного писателя и трудолюбивого редактора: свои книги Линдгрен писала по утрам и в отпуске, после обеда всегда находилась в издательстве, вечерами вычитывала работы других авторов. Однако в 1970-е, после ее выхода на пенсию, почтовая река на Далагатан, 46, превратилась в лавину, и в начале 1980-х, чтобы упорядочить обширную переписку с почитателями, Линдгрен пришлось нанять секретаря. Причиной тому послужили три события: выход книги «Братья Львиное Сердце» (1973), так называемое «дело Помперипоссы» (1976), когда Астрид Линдгрен восстала против шведской налоговой политики, и вручение Премии мира немецких книготорговцев (1978), где, выступая с благодарственной речью, в самый разгар эпохи разоружения пацифистка Линдгрен заявила, что борьба за мир во всем мире начинается в детской комнате. С воспитания будущих поколений.
Когда в середине 1980-х Астрид Линдгрен стала слепнуть и для чтения колоссального количества ежедневной корреспонденции ей понадобилась помощь, к ее услугам оказалась не только личный секретарь Черстин Квинт, но и дочь Карин Нюман (слева). (Фотография: Эрвин Нью / Saltkråkan AB)
Карин Нюман, дочь Астрид и Стуре Линдгрен, родившаяся в Стокгольме в мае 1934 года, полвека наблюдала, как растет культ личности и творчества ее матери. Нюман рассказывает, что мужчины и женщины всех возрастов не только писали, но и звонили Астрид Линдгрен и стучались в ее дверь на Далагатан. Часто просто ради того, чтобы пожать руку любимому писателю, поблагодарить за радость и утешение, обретенные в мире ее фантазии. Карин Нюман рассказывает, что среди обращавшихся к Астрид было много зарубежной молодежи, ребята писали ей и просили о помощи:
«Ей писали несчастливые немецкие дети и подростки, мечтавшие переехать в ту Швецию, о которой прочитали в ее книгах о Бюллербю или острове Сальткрока. Астрид это было тяжело, она стремилась заботиться о нуждающихся, а тут толком ничего не могла поделать».
Как часто бывает, за этими отчаянными письмами скрывался распад семьи, отсутствие заботы, слишком большая эмоциональная дистанция между родителями и детьми. Например, одна немецкая девушка-подросток в 1974 году написала Астрид письмо с просьбой о помощи. Вдохновленная книгами Линдгрен, она выучила шведский и рассказала о своем отце, тиранившем семью и даже поселившем дома любовницу.
Астрид не смогла это забыть, даже помянула в письме другому подростку, шведскому, полагая, что тому полезно будет услышать о проблемах и трудностях, с которыми сталкиваются его ровесники в другой стране. Шестидесятишестилетняя Астрид Линдгрен писала:
«…похоже, во всем немецком государстве ей не к кому обратиться. Ей не хочется жить, она не знает, чего хочет, она хватается то за одно, то за другое и очень быстро от всего устает <…> У девочки явные психические проблемы, но я не в состоянии как следует в них разобраться и в любом случае не могу ей помочь. <…> Господи, как же много в мире горя».
Всего в архиве хранится от 30 до 35 тысяч писем от детей и подростков из пятидесяти стран. В одних Астрид спрашивают, будет ли у той или иной ее книги продолжение, в других интересуются, как создавалась какая-нибудь книга, просят «тетю Астрид» помочь продвинуться в очереди на прослушивание в театре или кастинг в кино. Мечта сняться в новой экранизации книги Астрид Линдгрен стала темой одного необычного письма, упавшего в почтовую щель в двери дома на Далагатан весной 1971 года. Автор письма – двенадцатилетняя Сара Юнгкранц из городка в провинции Смоланд. Экспрессивное послание, написанное разными почерками и усеянное восклицательными знаками, начиналось со слов: «Хочешь сделать меня СЧАСТЛИВОЙ?»
С этого вопроса началась долгая переписка между пожилой знаменитой писательницей, вступающей в осень своей карьеры, и неприкаянной, вдумчивой шведской девочкой-подростком, не понимающей, как ей жить, и во многих отношениях чувствующей себя лишней. В начале переписки, опубликованной в книге «Я храню твои письма под матрасом», Астрид Линдгрен явно хочет помочь двенадцатилетней Саре Юнгкранц, но прежде шестидесятитрехлетней писательнице надо познакомиться с темпераментной девочкой поближе. А первое ее письмо не понравилось Астрид. В нем была отнюдь не смиренная просьба провести Сару на кастинг, грубая критика детей-актеров, игравших в последнем фильме о Пеппи, и резкое осуждение иллюстраций Бьёрна Берга к новой книге про Эмиля из Лённеберги. Заниженной самооценкой девочка, кажется, не страдала, хотя именно о ней в глубине души и хотела рассказать.
Два подростка с разницей в пятьдесят лет. В Саре Юнгкранц Астрид Линдгрен видит что-то от себя в юности – неловкой девочки из Виммербю начала 1920-х. (Фотография: Частный архив / Saltkråkan)
А потому ответное письмо Астрид Линдгрен было коротким и прохладным. В каком-то смысле даже назидательным. От него у девочки так горели уши, что она спустила письмо в туалет. Автор ее любимых книг напомнила ей, сколь опасна зависть, а затем спросила, догадывается ли Сара, почему у нее так мало друзей, почему она так часто остается одна, почему ей одиноко?
Именно тема «одиночества» – понятия в скандинавской культуре настолько табуированного и негативно окрашенного, что его даже трудно называть, хотя всем нам знакомо это чувство, все мы оставались одни, хотя и по-разному, – красной нитью проходила через переписку одинокого подростка и одинокой писательницы. В 1970-е Астрид Линдгрен могла оглянуться на свою жизнь, в которой она – ребенок, девушка, мать-одиночка, жена, вдова и художник – много думала о том, каково человеку, когда он предоставлен себе, оставлен в обществе себя самого. Временами она боялась одиночества, иногда несказанно по нему тосковала. И часто открыто отвечала на вопросы об одиночестве в частной жизни, что удивительно для человека, который, следуя девизу своего смоландского рода «Мы не выносим сор из избы», тщательно оберегал личные границы. Пример тому – ее интервью 1950-х шведской газете. На вопрос о том, как Астрид Линдгрен справляется с внезапной потерей мужа в 1952-м, она ответила:
«Прежде всего я хочу быть с моими детьми. Затем – с моими друзьями. А еще я хочу быть с собой. Целиком и полностью. Человек мало и ненадежно защищен от ударов судьбы, если не научился оставаться один. Это едва ли не самое главное в жизни».
Убежденность Астрид Линдгрен в том, что человек в любом возрасте должен уметь оставаться один, стала лейтмотивом ее писем Саре, ее осторожных советов – посланий девочке, которой так трудно было общаться с родственниками, товарищами, учителями и психологами, но которую не устраивало и собственное общество. Прочитав первые четыре-пять Сариных писем, стареющая писательница распознала в этом подростковом восприятии себя как «одинокой, забытой и всем на тебя насрать» что-то свойственное ей самой и приподняла завесу над историей своей непростой юности:
«О, как бы я хотела, чтобы ты стала счастливой, чтобы тебе не приходилось проливать столько слез. Но хорошо, что ты можешь чувствовать, и беспокоиться о других, и предаваться грустным размышлениям, потому я и считаю тебя родственной душой. Самое, думаю, трудное время в жизни человека – это ранняя юность и старость. Я помню, что моя юность была безумно меланхолична и трудна».
Сара хранила все письма Астрид под матрасом. Длинные письма, в которых писательница никогда не говорила с девочкой свысока, всегда с сочувствием относилась к проблемам и конфликтам, омрачавшим Сарину жизнь, и одновременно описывала неловкого подростка, каким была сама, когда ее еще звали Астрид Эриксон. Умного, глубоко меланхоличного, бунтующего, томящегося, переживающего кризис идентичности подростка из провинциального городка 1920-х. Она как бы заново и постепенно проживала собственную юность. Воспоминания с силой нахлынули весной 1972 года, когда Сара в чрезвычайно драматичном письме рассказала о своем коротком пребывании в детской психиатрической лечебнице, куда ее поместили из-за панических приступов и неоднократных стычек с семьей. Никогда еще Сара не чувствовала себя такой «страшной, глупой, придурковатой и ленивой». Астрид Линдгрен ответила сразу же. И начала свое сочувственное письмо с нежных слов: «Сара, моя Сара», которые, как название романа «Мио, мой Мио!», можно адресовать каждому человеческому детенышу, который в буквальном и переносном смысле одиноко сидит в пустом парке на лавочке:
«„Страшная, глупая, придурковатая, ленивая“, – пишешь ты о себе. О том, что ты не глупая и не придурковатая, я точно знаю из твоих писем, а насчет остального сказать ничего не могу. Но когда тебе тринадцать, ты всегда кажешься себе некрасивым, – я в твоем возрасте была уверена, что страшнее меня на свете нет и никто никогда в меня не влюбится. Однако со временем оказалось, что все не так плохо».
Письма Сары и конверты с надписями вроде «Содержание: одни помои» отражали низкую самооценку девочки. Астрид Линдгрен это инстинктивно понимала, и 12 июня 1975 г. написала своей юной подруге: «Все мы хотим любви, это верно, и, думаю, большинство девочек ужасно сомневаются, что могут быть любимыми». (Фотография: Национальная библиотека / Saltkråkan)
Переписка достигла кульминации с выходом в 1973–1974 годах «Братьев Львиное Сердце». Астрид была ужасно занята. Не только в связи с интервью и чтениями в Швеции и за рубежом, но и потому, что потеряла нескольких близких. Прежде всего – старшего брата, почти ровесника, Гуннара. В юности он был ее ближайшим доверенным другом-мужчиной; ему в письмах, зачастую полных черного юмора, она могла поверить тайны неукротимого девичьего сердца.
И именно в 1974 году, когда она скорбела по безвременно ушедшему Гуннару, все на свете, казалось, решили обсуждать с писательницей ее книгу «Братья Львиное Сердце».
Двадцатилетняя Кати – главная героиня и рассказчик в трех книгах Астрид Линдгрен: «Кати в Америке», «Кати в Италии» и «Кати в Париже», которые в 1950–1953 гг. вышли в Швеции, а несколькими годами спустя и в Дании. (Фотография: Йенс Андерсен)
И Сара. Ей был выслан экземпляр с посвящением, она накинулась на книгу, а затем прочитала «глупую», как она в утешение написала Астрид, рецензию в газете «Дагенс нюхетер». Как может кому-то не нравиться такая безумно интересная и одновременно теплая, утешительная книга? На это у Астрид Линдгрен ответа не было. Зато ей было что сказать о другом – о том, что зимой 1973/74 года теперь уже пятнадцатилетняя девочка влюбилась в своего учителя. Жизнь и любовь постепенно так перепутались в сознании Сары, что в декабре 1973 года она вложила в письмо Астрид листок бумаги, на котором попыталась себя проанализировать:
«Я долго думала, в чем причина того, что я не жила по-настоящему. В своих размышлениях я дошла до того, что в этом виноваты фальшь и утрата собственного „я“. А я ведь так хотела быть собой. Но кем я была? К тому же я, по-моему, не знаю никого, кто был бы самим собой».
Астрид Линдгрен так очаровало письмо Сары, что в новогодний вечер – время, когда она обычно избегала всякого общества и наслаждалась одиночеством, делая ежегодные записи об ушедшем годе, под музыку Бетховена и Моцарта, с хорошей книгой в руках, – писательница села отвечать. За пишущей машинкой в последние часы уходящего года она предавалась размышлениям, которые завели ее в прошлое, в юные годы в городке Виммербю: «Вот ты пишешь о себе, а я, кажется, узнаю в этом многое из того, что занимало меня в твои годы». И отдельно Астрид Линдгрен комментирует философское начало анализа Сары, где девочка пишет о нежелании человека проявить свое истинное «я»:
«Нет, как же ты все-таки права! Целиком и полностью никто не открывается, хотя бы изо всех сил и хотел это сделать. Но все мы заперты в своем одиночестве. Все люди одиноки, хотя многих окружают столь многие, что своего одиночества они не понимают или не замечают. До одного прекрасного дня… Но ты влюблена, и это чудесное состояние».
Описание влюбленности в учителя в саморазоблачающем рождественском послании Сары тронуло Астрид Линдгрен. Линдгрен тщательно избегала нравоучений и предостережений. Вместо этого она написала (и повторила в нескольких последующих письмах), что любовь – лучшее лекарство от страха и неуверенности: «Влюбленность, хотя бы и „несчастная“, обостряет вкус к жизни, тут и сомнений быть не может».
Сара Юнгкранц и Астрид Линдгрен никогда не встречались и ближе друг к другу, чем в письмах 1972–1974 годов, они не стали. Исключение – письмо, написанное в 1976 году. В нем теперь уже семнадцатилетняя Сара рассказывала о том, что нашла для себя, перечитывая трилогию Астрид 1950–1953 годов о юной Кати с улицы Каптенсгатан. Книги о девушке, побывавшей в США, Италии и Париже, вызвали в Саре «охоту к перемене мест» и вкус к жизни, но еще ей хотелось знать, не послужила ли сама восемнадцати-девятнадцатилетняя писательница прообразом главной героини: «Неужели в юности Вы чувствовали себя как Кати?»
Любопытный вопрос заставил шестидесятивосьмилетнюю Астрид Линдгрен вспомнить о том, что́, разбирая бумаги, она нашла среди пожелтевших листков и писем непростого 1926 года – года, когда ей пришлось покинуть отчий дом:
«Я нашла клочок бумаги, вложенный в письмо… мне было примерно столько же лет, сколько тебе, когда я это написала: Life is not so rotten as it seems[1]. Но, как и ты, я думала, что жизнь паршива. Так что, может, книги о Кати немного „вральные“ (как говорила Сара. – Ред.), если относиться к ним как к рассказу о том, что значит быть по-настоящему молодой. Но Кати же успела немного созреть, она не настолько юна. В свои 19–20 лет я постоянно хотела расстаться с жизнью и жила с одной девушкой, которая хотела этого еще больше. <…> Но позже мало-помалу начала приспосабливаться, и жизнь стала довольно приятной. А теперь, в моем нынешнем преклонном возрасте, я считаю, что радоваться довольно трудно, учитывая, что мир таков, каков он есть, и то, что я более не молода, служит мне утешением. Боже, как это бодрит. Внезапно обнаружила я. Прости! <…> Пока, Сара. Life is not so rotten as it seems».