С семи лет я брала уроки фортепиано и к двадцати годам достигла неплохих результатов: могла прочесть с листа и исполнить композицию любой сложности. Преподаватели пророчили мне карьеру пианистки, но она не слишком привлекала меня, да и родители были бы против, если бы я вдруг оставила клан и праведную жизнь и начала колесить по миру с концертной программой. Я ограничилась тем, что аккомпанировала церковному хору, давала уроки в местной музыкальной школе, исполняла сонаты на свадьбах: рояль, усыпанный белыми розами, всегда был эффектным дополнением к любому торжеству.
Но однажды подруги из пансиона тайком вытащили меня на музыкальный фестиваль в Марли-парке, и там на меня словно снизошло откровение. Девушка-пианистка аккомпанировала рок-группе на синтезаторе. Ее пальцы безупречно брали клавишные партии. Даже когда она закрывала глаза, то не ошибалась в нотах. На ее лице блуждала улыбка: музыка полностью завладела ею – и в тот момент завладела мной. Я могла бы делать то же самое! Могла бы сыграть все ее партии и не ошиблась бы, даже если бы вообще не открывала глаз.
После шоу в Марли я зачастила на фестивали и концерты в клубах. Больше всего меня влекли клавишные, но любовь к ним распространилась и на все другие инструменты: гитары, ударные, духовые – и даже ненавистный отцу саксофон стал мне нравиться. Господи, если бы он только знал, сколько чувств внутри меня пробуждал саксофон.
Любовь к концертам и фестивалям была рискованным делом: обычно их устраивали по ночам и попасть на них без ведома родителей было не так-то просто. Поэтому я начала обдумывать возможные способы «побега» от семьи и вообще с земель клана МакАлистеров.
Обдумав сотни возможных путей, я нашла один более-менее реальный. Заявила родителям, что хочу попробовать жить максимально просто, аскетично, без прислуги, охраны и делать все своими руками – ведь именно так нам завещало Писание?
Добиваться своего мне пришлось два года, начиная с восемнадцати. Сначала меня даже в университет отпускать не хотели. Зачем? Все, что нужно праведной женщине, – выйти замуж, родить детей, как завещал Господь, и сидеть дома. А вот Сету и Майклу позволялось многое. Сет снял квартиру в городе, изучал архитектуру в университете UCD и жил вполне полноценной жизнью. Майкл поступил в духовную семинарию, снимал комнату в семинарском кампусе и спокойно путешествовал по стране и за рубеж: например, объездил всю Италию с ее церквями и храмами, которые я видела только на картинках.
Но я так упорно настаивала на своем, на своем праве на образование и свободное передвижение, что в итоге у отца остался выбор: либо запереть меня в подвале, либо отпустить. За меня поручился Сет; сказал, что будет контролировать каждый мой шаг, и – аллилуйя! – в двадцать лет я таки съехала в маленькую съемную квартиру в центре Дублина с видом на реку Лиффи, разделившую город на север и юг.
Поначалу Сет часто навещал меня, но со временем его визиты становились все реже. В итоге мы начали просто созваниваться. Родители приезжали ко мне по выходным и, удостоверившись, что у меня чисто, тихо и распятие по-прежнему висит на стене, а Библия лежит на прикроватной тумбочке, уезжали. Все не угодные Богу вещи перед их визитами я просто прятала под кровать. Правда, этих небогоугодных вещей со временем у меня накопилось так много, что они перестали помещаться под кроватью.
Я купила проигрыватель и пластинки, украсила жилье лимоном в большом горшке и ковриками в стиле пэчворк. Купила велосипед, фортепиано и еще книги, которых у меня никогда не было: романы, биографии музыкантов, литературу о других религиях, сказки о ведьмах и нечисти и, наконец, глянцевые журналы, которые родители всегда считали сосредоточением греха: «Как завоевать парня за десять дней!», «Пять поз, которые изменят вашу интимную жизнь!», «Смена пола: необходимость или прихоть?»
Рейчел всегда шарахалась от подобной литературы, даже, бывало, перекрещивалась, если мы бывали в городе и проходили мимо газетных раскладок. А вот я нашла это чтиво достаточно интересным. Оно было познавательным, увлекательным, помогало пережить одиночество и предменструальную хандру, наталкивало на самые разные мысли. И еще там был гороскоп, который хоть и не нравился Господу, но зато развлекал меня. Особенно сексуальная совместимость разных знаков – вот где можно было пофантазировать. Я была Девой по гороскопу и прочитала, что секс для меня – это таинство, сказка, любовь и ощущение безопасности, которое Девам готовы гарантировать Козероги, Тельцы и особенно Рыбы. А вот более легкомысленные в своих связях Близнецы, Овны и Стрельцы скорее станут для меня полным разочарованием. Дэмиен был рожден под знаком Близнецов, какая жалость. Впервые наткнувшись на это чтиво, я сразу подумала именно о нем. Мне нравилось представлять себя с ним, особенно вечером в постели, когда тело просило разрядки.
Взрослые женщины моего клана часто говорили со мной о моем теле, в частности о том, что нельзя трогать себя между ног. Что Бог очень рассердится, если увидит это. Я просто помалкивала, когда слушала это, но у меня неизменно проскальзывала мысль, что подсматривать за кем-то ночью, тем более за девочками, – это отвратительно, и не думаю, что Бог делает это. Он стопроцентно не может это делать, так-то! О чем вы говорите?
Вообще я не особо интересовалась тем, что у меня между ног, но мне так часто напоминали, что трогать находящееся там – это плохо, что однажды я взяла да потрогала всем назло. А потом еще раз и еще, и вскоре открыла маленький секрет: если трогать себя там достаточно долго, тереть пальцами так и этак, усердно и старательно, то в итоге тебя ждет такой кайф – глаза на лоб полезут.
Сначала я испугалась, открыв это все, но потом прочитала в книгах, что это совершенно нормальное дело. Что это часть нашей жизни, нашей физиологии и сексуальности. А раз так, то Бог совершенно не должен быть против. Наоборот – не Он ли создал нас такими? Может быть, Он намеренно наградил нас этим приятным «секретом», чтобы мы могли порадовать себя тихонько ночью, если вдруг других радостей в жизни нет…
День за днем, нота за нотой, книга за книгой, статья за статьей – и свобода становилась мне все слаще и дороже, а прежняя жизнь в родительском доме – чем-то таким, к чему я бы никогда не хотела вернуться. Нет, я не теряла связь с Богом – я находила Его в новых местах и открывала заново в новых вещах. Он и правда жил в музыке. Бог говорил со мной, когда я слушала Адель, Льюиса Капалди и Florence + The Machine. Он был рядом, когда я ехала в ночном такси домой с концерта, уставшая и счастливая. Он смеялся тоже, когда я хохотала над пошлыми шутками в фильмах, которые мне раньше не разрешали смотреть. Он целовал меня в лоб, когда я засыпала с мыслями о Дэмиене, и благословлял меня. Он по-прежнему был везде.
Я много всего успела в то лето: сходила на свидание и поцеловалась c парнем, которого повстречала на концерте. Сделала маленькую татуировку под левой грудью: спящий ягненок, кудрявый и ужасно милый. Родные никогда ее там не увидят: даже если мы выберемся на пляж, то я просто надену слитный купальник.
И наконец – вишенка на торте, – я побывала в том самом доме, который выкупила Джована Стаффорд. Она превратила его в очень стильный ресторан, который назвала «Инферно» и – словно назло моему отцу – оформила в нарочито демоническом стиле. Стены, скатерти, посуда – все было черным. Стены украшали причудливые картины в стиле Босха и Гойи. А в меню преобладала пища красного и черного цветов: стейки с кровью, креветки и лобстеры, ризотто на красном вине, острые томатные соусы, черный рис, паста с чернилами осьминога, десерт «Красный бархат» и угольно-черное мороженое с черникой. Даже соль в этом ресторане была черной: какой-то редкий гималайский сорт. И сахар тоже – чернее ночи: сырой тростниковый, пахнущий дымом и черносливом. Только одно блюдо не было черным: пирожное под названием «Святоша». Его покрывала белоснежная сахарная глазурь, но внутри скрывался темный шоколадный бисквит с заспиртованными ягодами и кайенским перцем. Недвусмысленный намек на то, что набожность нередко скрывает внутри мрак, порок и злость.
Я прочла рецензию об этом ресторане в глянцевом журнале и не смогла удержаться от того, чтобы не заглянуть туда. Я надела парик и цветные контактные линзы, нанесла макияж, изменивший меня до неузнаваемости, и раздобыла туфли на внушительном каблуке. Из такси, остановившегося перед «Инферно», вышла высоченная черноглазая брюнетка, в которой никто не признал бы Кристи МакАлистер. Она заказала свекольный салат, черные спагетти с трюфелями и, конечно же, «Святошу» на десерт. Я была уверена, что Бог простит мне и это тоже. Он был славным парнем с огромным сердцем и прекрасным чувством юмора, который знал: моя совесть чиста и мои помыслы сверкают так, что можно ослепнуть. Он знал: я его не предам.
А потом мои родители узнали. Обо всем. О концертах, о моем свидании, о коллекции фильмов, где герои матерились, употребляли наркотики и любили людей своего же пола; о том, что я время от времени курю и – Матерь Божья! – захаживаю в «Инферно». Бросили мне в лицо, что я трачу их деньги на грешные утехи, забросила церковь и служение Богу и, вероятней всего, уже рассталась с девственностью. Последний пункт вывел меня из себя, привел едва ли не в бешенство. Почему кого-то должна волновать моя девственность, кроме меня самой? Мои руки, мои ноги, мой язык, моя девственность – что хочу с ними, то и делаю! Или они переживают о моих отношениях с Богом? Хм, предполагаю, что Того, кто создал Вселенную, галактики и сверхновые, вряд ли волнует целостность моей девственной плевы перед замужеством.
Я заявила отцу, что сама буду решать, что такое духовность и как мне распоряжаться своей жизнью и своим телом. Что у меня свое видение того, как нужно жить.
– Слушать эту дрянь под названием «современная музыка», читать порнографию, трахаться с кем попало и захаживать в рестораны тех, кто требует разрешить убивать младенцев в утробах? – бросил он мне. – Да как ты смеешь? Как ты смеешь тратить мои деньги на грех и разврат?
Я не смогла промолчать в ответ. Оказывается, все это время во мне жила бунтарка, мятежница, сердитая кобра – и она наконец открыла глаза и сказала:
– Если ты считаешь, что я не в состоянии правильно распоряжаться деньгами, которые ты мне даешь, то, пожалуй, я не нуждаюсь в них вовсе.
– Отлично, с завтрашнего дня твой банковский счет будет заблокирован. Не нуждаешься в моих деньгах – иди заработай свои. Не нравится подчиняться – иди попробуй вкус свободы. Только вот он, возможно, будет горек. – И отец вышел из комнаты.
Мой счет на следующий день действительно оказался заблокирован. Мне пришлось продать все билеты на будущие концерты, чтобы купить еду. А к концу недели я довольствовалась стеблем сельдерея и чашкой чая: я была слишком горда, чтобы ехать ужинать в родительский дом или просить деньги у братьев.
Странное меня настигло время, полное странных занятий. Я вывернула все карманы в поисках какой-нибудь налички. Я жалела о том, что не заполнила кухонные шкафы и холодильник полуфабрикатами на случай аномального снегопада или такой катастрофы, как та, что со мной сейчас случилась: ссора с отцом. Я раздумывала, чем буду платить за завтрашний обед, мобильную связь и интернет. И просматривала газету с объявлениями о работе.
Свобода стоит денег. И чем большей свободы ты хочешь, тем больше будь готова заплатить. Одного тоскливого вечера в компании сельдерея было достаточно, чтобы узнать о жизни больше, чем я когда-либо знала.
Рейчел узнала о нашей ссоре с отцом только через две недели. Орала на меня, почему я не сказала ей раньше. Сообщила, что ближе к вечеру ко мне подъедет ее человек и передаст мне кое-что.
– Надеюсь, это будет пицца, – горько пошутила я.
– Лучше. Наличка. Используй с умом. Скоро отправлю еще.
– Рейчел, не надо, – простонала я. – Правда, не переживай. Я нашла интересную вакансию в ресторане неподалеку, нужно будет играть на пианино и, может быть, иногда разносить напитки…
– Кристи, послушай, – сказала Рейчел таким голосом, словно я сообщила ей, что покончу с собой. – Твой отец быстро остынет и изменит мнение, но ты должна показать свою готовность подчиняться и быть послушной дочерью.
– Нет, этого не будет.
– Бог любит смирение – ты помнишь об этом? Не раздражай отца своей независимостью, не делай все эти дерзкие вещи. Это все блажь и порок. Послушай, приезжай в воскресенье на обед и еще раз попроси у отца прощения. Я приготовлю его любимые блюда, так что он будет в хорошем расположении духа. Я проверила прогноз погоды, будет солнечно – а значит, у него не будет мигрени…
Я внимательно слушала Рейчел, но когда речь зашла о еде и погоде, то во мне заклокотала злость. Значит, тарелка с лазаньей или стейк из тунца способны поменять мнение моего отца? Он будет сидеть за столом и решать мою судьбу. И если стейк окажется мягким и деликатно приготовленным, а сыр на лазанье запечется красивой корочкой, то, вероятно, меня простят? А если нет – то нет? То есть мое прощение скорее будет зависеть от искусства повара, а вовсе не от меня самой? Или от направления движения антициклона, но вовсе не от того, что я скажу или сделаю?
– А если ты привезешь бутылку хорошего коньяка – лучше не меньше двадцати дет выдержки – и коробку сигар, то, считай, дело в шляпе.
Я почувствовала себя униженной. Прикинула в уме, что такой подарок обойдется мне в сумму, которой хватило бы на целый месяц пропитания.
«Смотри, отец, я отдала все свои сбережения на бутылку коньяка для тебя, чтобы показать, что готова голодать, лишь бы доставить тебе удовольствие. И не важно, простишь ты меня или нет, – дым твоих сигар будет мне самым лучшим утешением!»
– Нет, – пробормотала я.
– Нет что? – насупилась Рейчел.
– Я не приду.
– Кристи, не глупи. Просто возьми деньги и купи отцу подарки.
– Все, твой человек здесь, звонит в домофон, мне пора, – объявила я и отключила телефон.
В домофон никто не звонил, я просто больше не могла продолжать этот разговор. В горле застрял комок, и я едва не плакала, когда курьер таки прибыл. Я открыла и сказала ему с порога:
– Верните деньги моей мачехе. Они мне не нужны.
– Ладно, – после секундного замешательства ответил он. Но уходить не спешил. Тусклый свет одинокой лампочки в парадном ни на что не годился. С ней в подъезде было практически так же темно, как и без нее.
– Что-то еще? – спросила я. Мне неловко было захлопывать дверь прямо у курьера перед носом.
И тут в полной тишине раздалось оглушительно громкое урчание моего живота. Прекрасно. Прямо финальный аккорд в симфонии моей никчемности. Не знаю, как я не разрыдалась перед этим незнакомым мужиком, что стоял напротив. Тень скрывала его лицо, хотя голос показался знакомым.
– Разногласия с семьей? – спросил он и, не дождавшись моего ответа, снова протянул мне конверт от Рейчел. – Я оставлю его до утра, ладно? У вас будет время подумать. Если все же решите вернуть его, то позвоните мне – на конверте мой номер, – я приеду и заберу его.
– Мне не нужно время на раздумья, – упрямо сказала я.
– Лучше подумать и сделать правильно, чем поддаться порыву и потом жалеть, – ответил он.
– Странно, что с дипломом психолога вы подались в курьеры, – съязвила я, но тут же пожалела. В дурном настроении слова сами начинали вылетать из моего рта, за что я себя порой ненавидела. – Простите. Я не должна была этого говорить…
– Не привыкать. Я знал заранее, что без парочки оскорблений, как обычно, не уйду. – Он улыбнулся и легко откинул голову. Свет упал на его лицо, и я тут же узнала его.
Рейчел послала ко мне Гэбриэла Харта.
– Вы? – все, что смогла вымолвить я.
Мое удивление тут же сменилось подозрениями. Родители не стали бы посылать ко мне Харта, если бы не хотели выяснить что-то. Интересно, что именно им нужно знать. Рыдаю ли я? Жалею ли я? Сколько еды осталось в моем холодильнике?
– Вы плохо справлялись с обязанностями детектива, и отец разжаловал вас до курьера? – мрачно сострила я.
– Нет, просто, кроме меня, больше никто не хотел иметь с вами дело, – не остался в долгу он.
Это была шутка, но на меня она почему-то подействовала угнетающе. Захотелось сесть на пол и расплакаться, раскачиваясь из стороны в сторону. Или захлопнуть дверь так сильно, чтобы Харт оглох от грохота. Он оглядел мое лицо и сказал, на этот раз серьезно:
– Кристи, послушайте, вы сейчас не в том состоянии, чтобы принимать важные решения. А вопрос отношений с семьей – он из категории важных. Выпейте чаю, успокойтесь и поспите. Завтра утром позвоните мне и скажите, что решили. Я приеду и отвезу вашей мачехе конверт, если вы сами не захотите ехать к ней.
Я была потрясена. Даже не столько тем, что он сказал, сколько той интонацией, которую он использовал. Его голос звучал мягко и спокойно. Отец, например, так не говорил. Без нажима, без авторитарности, без раздражения.
– У меня больше нет чая. И вообще ничего съедобного. Я уже третьи сутки на воде.
И в страшном сне не могла представить, что буду плакаться незнакомому человеку, но что-то в его взгляде подкупило меня и лишило желания корчить из себя железную леди.
– Давайте так, – ответил Харт. – Вы возьмете этот конверт и подумаете над предложением Рейчел. А я угощу вас ужином. Что скажете?
Человек, который не ел три дня, обычно бывает очень сговорчив.
Я набросила пальто, взяла ключи и на пять минут забежала в ванную комнату, чтобы привести себя в порядок. Не в моих правилах выходить из квартиры с зареванным лицом и прической русалки. Даже если это просто трапеза в непонятной забегаловке с непонятным человеком, который работает на отца. Но который, впрочем, – единственный, кто готов помочь мне и при этом не требовать подчинения.
– Хочу сразу прояснить один момент, – сказала я, выходя из ванной. – Я верну вам все деньги за ужин, как только найду работу. Поэтому этот ужин меня ни к чему не обязывает. Хочу, чтобы вы знали об этом. А также о том, что после него я сразу же отправлюсь домой. Вы принимаете мои условия?
Харт секунду таращился на меня во все глаза, потом поинтересовался:
– Скажите, я похож на идиота?
– В смысле?
– Да я скорее женюсь на шимпанзе, чем приударю за дочерью своего клиента.
– Прекрасно, – буркнула я, наматывая шарф вокруг шеи. – Теперь весь вечер буду представлять шимпанзе в подвенечном платье. И вас с ней рядом – во фраке и начищенных туфлях.
Харт рассмеялся и открыл передо мной дверь.
– Теперь вам обидно, что вы мне не интересны. Я правильно понял? – уточнил он.
– Что вы! Я всегда знала, что в сравнении с шимпанзе у меня нет никаких шансов.
– Неправда, есть, – возразил Харт. – Однако совсем маленькие.
Не знаю, как ему это удалось, но вечер вдруг перестал быть пыткой, а мое настроение из мрачной тучи превратилось в легкое розовое облако с торчавшей из него радугой. Харт подшучивал надо мной, а я над ним, а все остальное – размолвка с семьей, голод и перспектива остаться без жилья – вдруг вообще перестало существовать.
Мы вышли на улицу, и Харт повел меня к машине, припаркованной на противоположной стороне улицы. Новый, но уже поцарапанный BMW с вмятиной на боку мигнул фарами. Харт повернулся ко мне и сказал, что он должен прибрать в машине, прежде чем я смогу сесть в нее.
– Не предполагал, что сегодня сюда сядет девушка, – пояснил он и суетливо нырнул в салон.
– Прячете пустые бутылки, порножурналы и девчачьи трусики? – мрачно усмехнулась я, стоя позади.
– Намекаете на то, что я законченный алкоголик, который пьет за рулем и которому дают только престарелые жрицы любви, у которых так плохо с памятью, что они забывают в моей машине свои панталоны? – выпрямился он.
Давно я так не смеялась. Аж пришлось утереть выступившие слезы. Харт тем временем выгреб из салона кучу каких-то бумаг, пустых кофейных стаканчиков и парковочных квитанций. Потом он широко распахнул передо мной дверь и пригласил внутрь.
Мысли о том, что он вовсе не так прост, как кажется, занимали меня всю дорогу. Когда Харт наклонился и принялся наводить порядок в своей машине, ветер на мгновение взвил край его плаща и я увидела кобуру, из которой торчала рукоятка пистолета.
– Так что случилось в Датском королевстве? – спросил Харт, когда мы наконец устроились за столиком ресторана-буфета.
Передо мной стояла тарелка, в которую я нагребла в три раза больше еды, чем мой сотрапезник. Гораздо больше еды, чем могла съесть. Харт уже расправился со своей картошкой и говядиной в остром соусе и попросил чаю, а я все никак не могла остановиться. Никогда не бывала в этом ресторане, но теперь буду ходить сюда постоянно. Если только появятся деньги.
– Отец вышел из себя, как только узнал, какую жизнь я веду. Рок-концерты, поход в ресторан Стаффордов, встречи с парнями – хотя даже не встречи, а встреча! Одна-единственная! Потом все как-то затухло.
– Встречи с парнями – да это же просто отвратительно, – усмехнулся Харт.
– Парнем, – буркнула я, давясь картошкой. – Не пытайтесь изобразить меня хуже, чем я есть. Подайте соль.
Он расхохотался и пододвинул ко мне солонку.
– А знаете, что самое отвратительное? Что не я сама рассказала родителям об этом! За мной следили! За каждым моим шагом! Наверно, даже заглядывали с телескопом в окно, иначе откуда им знать, какие фильмы я смотрела! Надеюсь, это были не вы, потому что иногда, например, лежа ночью в комнате, я делала очень непристойные вещи. – Я помахала перед лицом Харта двумя пальцами, лишь бы смутить его.
Мне не нравилось, что он тоже детектив и работает на отца. Но он не смутился, фыркнул и закатил глаза, словно смотрел на выходки ребенка.
– Я не следил за вами. Присматривать за детьми – немного не мой профиль.
– Мне двадцать, мистер Харт. И я уже лет семь как могла бы родить. Ну, с биологической точки зрения. Сколько, кстати, вам?
– Двадцать восемь. Только, прошу, не пытайтесь посчитать, как давно я мог бы стать отцом. Я не люблю говорить на столь личные темы.
Я рассмеялась, откинувшись на спинку. Что может быть лучше действительно смешной шутки? Мы помолчали с пару минут, занятые едой, потом он спросил:
– Между прочим, за вами следили не только с целью поймать вас на горячем. За вами присматривали, чтобы уберечь от Стаффордов.
– Пф-ф, Стаффорды не тронут меня. Пять лет прошло с тех пор, как я поклялась Дэмиену, что не причиню вреда Стаффордам, а он позже в письме пообещал мне неприкосновенность. И с тех пор Стаффорды ниже травы… Даже был случай, когда киллер просто опустил оружие и ушел, хотя мог бы легко продырявить мне голову. Вы в курсе этой истории? Моего водителя потом уволили…
– Да, я знаю, о чем вы, – кивнул он. – Но вот насчет Стаффордов я бы не был так уверен.
– Почему? Они бы уже расправились со мной, если бы хотели. Потому что я без охраны, с тех пор как съехала.
– А может, они решили оставить вас на десерт, – сказал Харт, отхлебывая чай из чашки и сверля меня глазами.
– Но тот киллер…
– Тот киллер охотился за вашим отцом. Не за вами. Киллеры, между прочим, убивают именно тех, за кого им заплатили. Так что, могу предположить, ему просто было жаль тратить на вас пули.
– Признайтесь, родители послали вас переубедить меня вернуться на жердочку в родную клетку? – прищурилась я, откладывая вилку.
– Нет, – ответил Харт. – Они не будут никого посылать, и сами уговаривать тоже не будут. И знаете почему?
– Почему?
– Потому что, Кристи, границы вашей клетки простираются шире, чем вы думаете. Что бы вы ни решили, вас все равно будут охранять. Думаете, сейчас за вами не присматривают? – спросил он.
– Я не понимаю, – пробормотала я.
– Парень за столиком у стены – его зовут Кен – вовсе не стейком увлечен, а тем, чтобы прикрыть вас со спины, если вдруг что. А вон тот бритоголовый – его зовут Джек – ринется к вам и накроет своим телом, если вдруг понадобится.
– Вы шутите? – одеревенела я.
– Кристи, я уважаю ваши попытки отстоять свою свободу, но, учитывая, что у вашей семьи полно врагов, я бы не стал вступать с родителями в прямую конфронтацию. Вам по-прежнему нужна их защита, потому как слово Стаффорда – дерьмо собачье.
– Не смейте говорить так о нем.
– Почему нет?
– Это человек спас мне жизнь! – воскликнула я. – Он спас мне жизнь, Гэбриэл! А что, к примеру, сделали вы? Ну, кроме шпионажа и услуг курьера. Что? Ах да, купили мне ужин! Ну хотя бы это!
Пожалуй, это было слишком. Меня снова занесло и на этот раз слишком круто. Но если смотреть правде в глаза, то в чем я была не права?
– Здесь есть терраса, я подожду вас там, – сказал Харт так спокойно, словно мой гнев был обращен и не на него вовсе. – Как только закончите ужинать, позовите меня, и я отвезу вас домой. – И он встал и вышел, оставив меня наедине со стынущей едой и Кеном и Джеком, умело изображавшими свое отсутствие.
Я таки задела его. Харт не подал вида, но моя компания ему явно разонравилась. Я отодвинула тарелку, залпом выпила чай и пошла к террасе. Снаружи было ветрено и темно, высоко в черном небе мерцали редкие звезды, где-то слышался вой полицейский сирены. Все точно так же, как и у меня на душе, – сплошной мрак и тревога.
Харт стоял у перил и курил. Ветер играл с его темными волосами и полами плаща, срывал искры с кончика сигареты и уносил в пустоту.
– Гэбриэл, простите, я перегнула палку, – сказала я, становясь с ним рядом. – Я не должна была говорить все это. Не злитесь, прошу…
– Я не злюсь.
– Я же вижу, что злитесь.
– Нет, злится та маленькая девочка внутри вас, которая верит в доброту, любовь и справедливость и по уши влюблена в Дэмиена Стаффорда, – спокойно ответил Харт. – Но все дети рано или поздно взрослеют, так что меня это все не особо беспокоит.
– Я не влюблена в Стаффорда, – фыркнула я. – С чего вы взяли? Мне было пятнадцать, когда мы с ним встретились. Я была ребенком. И вообще видела его всего два раза в жизни. Не думаю, что любовь – подходящее в данном случае слово.
Харт бросил сигарету, развернулся ко мне и, глядя прямо в глаза, спросил:
– Вы бы хотели увидеть его снова?
Я приросла к полу, ноги одеревенели, кровь прилила к лицу. Мой собеседник только что залез мне в саму душу и вынул оттуда на свет мою самую заветную мечту. Сейчас она лежала на его руке и ее сияние ярко освещало мое лицо. И, клянусь, Харт видел это.
– В смысле в реале, наяву? – пробормотала я.
– Ну да. Встречаться с ним во сне вы явно можете и без моей помощи, – усмехнулся Харт. – Я смог бы выяснить, где он бывает и как попасть в эти места.
Я никогда не слышала ничего более завораживающего. Обещание рая не звучало бы столь соблазнительно, как это предложение. Мои ладони вспотели в карманах, а по телу пробежала дрожь. Стало так жарко, что даже ледяной ветер больше не доставлял дискомфорта.
– Правда? – хрипло спросила я.
Харт кивнул, его лицо ничего не выражало. Он был занят тем, что считал единорогов, скачущих в моих глазах.
– И что же я должна сделать? – поинтересовалась я. – Просто так ничего не бывает, так ведь?
– Как минимум три вещи я попрошу взамен, – ответил он.
– Хорошо. Какие? – спокойно спросила я, хотя сердце готово было остановиться от волнения.
– Первая: вы не будете говорить с ним, если я найду его. Сможете только понаблюдать издалека – молча и без лишних телодвижений. Второе: об этом никто не узнает. Ни одна живая душа не узнает о том, что я привел вас и подпустил к Дэмиену Стаффорду ближе, чем на выстрел. Третье: подарите отцу долбаный коньяк.
– Почему мне нельзя будет поговорить с Дэмиеном? – нахмурилась я.
Харт достал из кармана еще одну сигарету, прикурил ее, выпустил в небо облако сизого дыма и сказал:
– Ближе к делу. Вы принимаете мои условия?
– Что, с вами даже поспорить нельзя? – насупилась я.
– Спорить двое могут там, где несут равные риски. В данной ситуации рискую только я своими отношениями с вашим отцом. Вы же не рискуете ничем, так что ваше мнение – как свист ветра: можно слышать, но не слушать.
– Все-все, я поняла. Ветер принимает ваши условия, – поспешила уверить его я.
– Вот и славно. – И Харт направился к выходу, а мне ничего не оставалось, как последовать за ним.
– Подождите! А вам это зачем? – спросила я.
– Спортивный интерес. Мне нравится разыскивать людей. Если бы мы родились собаками, то я был бы ищейкой, – ответил Харт. – Ходил бы, уткнувшись носом в землю, распутывая цепочки чужих следов…
– А я была бы самой глупой и непослушной из всех собак. Из тех, что вечно тянут поводок, убегают из дому и ничего не способны делать по команде. И еще очень любят туфли. И которым к лицу самая дурацкая собачья одежда…
– Да бросьте, – рассмеялся Харт и открыл передо мной дверь машины.
– А что, вы воспринимаете меня как-то иначе? Кто я в ваших глазах? Наверно, померанский шпиц, который слишком много лает? Или, может, придурочный алабай, который только и думает, с какой бы стороны вас цапнуть?
– Ни то ни другое, – ответил Харт. – Но две вещи я знаю о вас наверняка: вы бесстрашны. И вы бессильны забыть того, кто был к вам милосерден.
По дороге домой мы почти не говорили. Я наслаждалась чувством сытости и приятной усталости. Желудок был полон, а голова – пуста. Тревоги и печаль словно растворились в желудочном соке. Если бы в тот момент у меня попросили рецепт лекарства на все случаи жизни, я бы впервые в жизни сказала, что не молитва, а ЕДА! Большая тарелка горячей еды!
– Знаю, что поздно, но, может, зайдете на чашку чая? – спросила я у Харта, когда он остановил машину у подъезда моего дома. – Не подумайте, будто я вас клею, я помню, что вы скорее женитесь на шимпанзе, чем приударите за мной. Мне просто хорошо. Не хочется, чтобы этот вечер заканчивался.
Он улыбнулся и словно пару минут раздумывал, потом сказал:
– У вас нет чая. Вы сами об этом сказали ранее.
– Детектива узнаешь издалека, – рассмеялась я. – Но я украла два пакетика из ресторана.
– Я ужасно хочу чая, – двусмысленно сказал Харт. – Но мне будет трудно объяснять вашему отцу, зачем я поднимался в вашу квартиру глубоко за полночь.
– А он узнает?
– Кен и Джек ему расскажут, – ответил Харт и указал на машину, которая остановилась в отдалении, на противоположной стороне улицы, и тут же погасила фары.
– А домой эти мужики собираются?! – возмутилась я.
– Нет. Но не переживайте, вы даже не заметите, что они рядом.
– Рядом – это где? – поперхнулась я.
– Они останутся в машине, но будут следить за тем, чтобы возле дверей и окон вашей квартиры все было тихо. Там везде стоят камеры.
– То есть нагишом к окну мне лучше не подходить.
– Я бы на вашем месте не стал, – улыбнулся Харт.
Мы распрощались и, уставшая и умиротворенная, я поднялась в свою квартиру. Харт пообещал мне, что свяжется, как только у него будут новости о Дэмиене, и это обещание было слаще десерта в ресторане.
Гэбриэл произвел на меня впечатление. Сильное и двоякое. С одной стороны – такой простой, незамороченный и свой в доску парень, который излучал надежность и которому хотелось довериться. С другой стороны – человек, взявшийся из ниоткуда, который был слишком уж обо всем осведомлен, носил при себе оружие и – хуже всего – работал на моего отца.
«Что ты знаешь о Гэбриэле Харте?» – написала я Сету в WhatsApp, лежа в кровати с телефоном.
«А что?»
«Рейчел попросила его передать мне кое-что, он приехал, и мы немного поговорили».
«Даже не думай о нем, нет шансов».
«Я просто так спросила. Но вообще-то, к твоему сведению, я считаю себя достаточно привлекательной девушкой, «с шансами». Он что, женат и с пятью детьми? Дал обет безбрачия? Предпочитает мужчин? Ну же, договаривай. АУ!»
«Он не верит в Бога, и отец никогда не благословит твои отношения с ним. Лол. Вот».
«Тогда как наш отец вообще нанял его?»
«К сожалению, глубоко верующих детективов-католиков такого же уровня в стране нет. Иначе отец обязательно обратился бы к ним».
«Ха-ха. Что еще скажешь? Он встречается с кем-то?»
«У него есть коллега, горячая такая штучка. Тоже работает на отца. Ты ее точно видела хотя бы раз. У нее еще роскошная грудь, длинные каштановые волосы и ее зовут Эмма. Думаю, они спят вместе».
Господи, кажется, я ощутила укол ревности. Или откуда это странное желание пожелать Эмме вшей и бородавок?
«Да, я помню Эмму. И с чего ты взял, что они спят?»
«Это же очевидно, Кристи. Вместе работают, проводят много времени вместе, колец на их пальцах нет, но у обоих наверняка есть потребности».
«Все, не продолжай».
«Но если ты решишь приударить за ним, то помни, что я только за. Не прочь потом утешить Эмму. Кстати, ты на воскресный обед к Рейчел собираешься?»
«Собираюсь».
«Вот и Харт там тоже будет, насколько мне известно. Удачи».