Эпиграф, предпосланный этой книге, уже дает понять, сколько вопросов и противоречий я обнаружила во время работы над ней. Я сидела в пыльном складском помещении, в котором были представлены более или менее полные собрания всех армянских печатных изданий, вышедших в Турции после 1927 г. Но тех, кто ими занимался, можно было пересчитать по пальцам. Мне довелось поработать во многих армянских библиотеках в самых разных городах и странах, и в каждой из них я спрашивала, как часто к ним приходят исследователи. Ответ был всегда один и тот же. Парижская библиотека Нубарян (Bibliotheque Nubarian) совершенно необыкновенная: там собраны 40 000 книг, фотографии, журналы, частные архивы… Есть огромные коллекции в Бостоне, в Нью-Йорке и в других местах – библиотеки, газетные архивы, собрания интервью, которые брали в 1980-х гг. у переживших геноцид. По этим материалам можно было бы написать сотни книг! Почему мы их не видим? Почему это разнообразие источников никому не нужно? Эти вопросы связаны с тем, что есть прямая связь между использованием всех этих источников и отрицанием. Источники мало – или вообще ничего – не скажут, если само их наличие отрицается.
Моя книга – это попытка собрать следы того, как жили армяне в Турции после геноцида, составить географию катастрофы одного народа и ее отрицания. Если преступление замалчивается – значит, оно снова и снова повторяется; а жертвы и свидетели обречены на жизнь бок о бок с преступниками. Жертвы и свидетели вынуждены молчать, а всё, что они могут сказать, отрицается. Преступление выполнено мастерски – доказательства, воспоминания и показания свидетелей всё сильнее извращаются. Так что моя книга – это в первую очередь история отрицания. Ее задача – представить источники, которые показывают, как заставляют армян молчать. Под давлением институционализированного молчания стоит спросить: «Что сообщают источники?» – или, что еще более важно, «Как они это сообщают?» и «Кому они это сообщают?». Источники, привлеченные для этого исследования, неоднородны по форме и содержанию. Иногда, несмотря на окружающую их атмосферу молчания, ясно слышно, что они хотят сказать, а иногда они не говорят прямо. Понятно, что авторы текстов на армянском языке выработали различные стратегии намеков и подсказок. В процессе исследования я постоянно задавала такой вопрос: в чем смысл говорить, когда тебя никто не слушает? Источники на армянском языке говорят – прямо или намеками – о проблемах армян, они предлагают решения и пытаются создать такие условия, в которых армяне могли бы выжить. Но тем не менее их почти никто не слышит.
Я понимаю, где лежат границы исторического описания и где находятся пределы моих собственных возможностей писать о том, что всегда было трудно – или невозможно – выразить[1]. Так что в этой книге я пытаюсь понять, что значит родиться и жить в мире после геноцида, в мире, где речь и язык, фразы и слова, которые хранят индивидуальную и коллективную память, постоянно находятся под ударом в связи с отрицанием геноцида. Язык, слова, воспоминания, которые я использовала при подготовке этой книги, по большей части западноармянские. Этот язык близок к исчезновению[2]. Сейчас он превратился в язык молчания и замалчивания. Очевидно, невозможность найти слова для описания катастрофы словами связана с продолжающимся уничтожением языка. Моя книга – это, как пишет Хайдрун Фризе со ссылкой на Жана-Люка Нанси, попытка «перенести молчание [и голоса] в настоящее»[3].
Писать – не значит записывать историю молчания. Но в то же время письмо – это не попытка дать заговорить голосам, которые замалчиваются либо по отдельности, либо все вместе как класс, или ухватить нити языка, который удобно устроился в шумной тишине забвения. Писать – как в самом общем смысле, так и в плане конкретных действий – значит двигаться внутри боли и катастрофы, идти по зонам отличия, пока формы молчания и голоса не окажутся присутствующими «сейчас»[4].
Моя книга – это попытка написать социополитическую историю армянского сообщества в Турции, основываясь в первую очередь на армяноязычных источниках. Сообщества – или, точнее, сообществ, или общины армян, принадлежащих к Апостольской, Католической и Протестантской церквям. Между ними не так-то легко провести границы. Так, некоторые источники, например, альманахи Армянской национальной больницы «Сурп Пргич», могут рассматриваться в некотором смысле как армяно-апостольские, но они доступны и понятны всем армянам вообще. А, например, Грант Гюзелян (Hrant Güzelyan) был армянином-протестантом, но он активно участвовал в жизни нескольких армянских общин, и его наследие несводимо только к протестантской части армян[5].
Помимо уже упомянутых тем, эта книга задает еще и такой вопрос: как армяне – вначале религиозное меньшинство (миллет, millet) в Османской империи, а позже турецкие граждане, встроенные в структуру государства, инициировавшего и затем отрицающего геноцид, – сохранили свою социально-политическую идентичность? Если описывать Турцию XX века как государство замалчиваемого геноцида, то ее политическая и общественная жизнь раскрываются в совершенно новом свете, когда мы обращаемся к газетам, ежегодникам, мемуарам, журналам и устным источникам на армянском языке. Эти источники показывают социальное устройство Турции после геноцида, с точки зрения армян, которые остались жить в Стамбуле, Малой Азии и восточных провинциях. Основным контекстом этой книги становится ситуация отрицания геноцида в период, когда он только-только закончился. Эта ситуация наложилась на османское наследие девятнадцатого и начала двадцатого века, что сделало молодую Турецкую Республику (образовалась в 1923 г.) совершенно особенной в социальном и политическом плане. Особенно стоит обратить внимание на структурные и административные характеристики, которые сохранились в республике со времен империи. Эти характеристики и их роль в поддержании отрицания описаны в первой главе. Эпоху однопартийности (1923–1946 гг.) я рассматриваю именно в этом контексте. Центром внимания я делаю институционализацию отрицания, и показываю при помощи обращения к армянским и другим источникам, как механизмы отрицания переплетаются друг с другом. В конечном счете эта книга представляет собой не только историю армян, оставшихся в Турции, но также и историю Турции на материале армянских источников.
Важными источниками для написания этой книги стали ежедневные и еженедельные газеты, которые выходили в Стамбуле на армянском языке. Чтобы создать представление о политическом и общественном контексте, я анализировала их передовицы, комментарии и колонки новостей, которые показывали разными средствами внутреннюю динамику армянского сообщества. Часто я также привлекала другие источники, созданные до или после геноцида – например мемуары патриархов. Таким образом складывалась довольно полная картина социальной жизни выживших армян в Турции и особенно того, что происходило внутри их общины, например напряжение между армянами, переехавшими в Стамбул из провинций, и теми, кто уже жил там несколько поколений. Чтобы лучше понять исследуемый период, я использовала газеты 1930-х гг., такие как Nor Luys («Новый свет»), Ngar («Картина»), Panper («Курьер») и Nor Lur («Новые новости»), а также – для понимания периода сразу после Второй мировой войны – Nor Or («Новый день», 1945–1946), Nor Lur (1945–1949), Marmara (1944–1950), Aysor («Сегодня», 1947–1948), Tebi Luys («К свету», 1950) и Paros («Маяк», 1950). В газете Jamanak («Время») также освещались вопросы, важные для моего исследования, но здесь я брала только выпуски 1941–1944 гг. Из-за большого объема материала я не смогла ознакомиться со всеми армянскими журналами и газетами тех периодов, о которых пойдет речь в книге.
Общий список армянских изданий, выходивших в Стамбуле между 1923 и 1950 гг., я нашла в справочнике Hay Barperagan Mamuli Madenakidut‘yun (1794–1967) («Библиография армянской периодической прессы»), который был издан в 1970 г. в Ереване. На период с 1923 по 1950 г. там указано 71 издание[6]. В другом разделе в этом же справочнике, где публикации отсортированы по месту выпуска, я насчитала 94 периодических издания, которые появились в Турции в период с 1924 по 1950 г.[7] Разницу в цифрах можно объяснить тем, что в обоих разделах есть ошибки – об этом свидетельствует в первую очередь то, что у всех публикаций указано одно и то же место выхода: Стамбул. В любом случае в первые годы существования Турецкой Республики выходило немало периодических изданий на армянском. Среди них были еженедельные и ежемесячные журналы, ежегодники, детские журналы и ежедневные газеты.
При знакомстве с ежедневными и еженедельными газетами становится понятно, что издания на армянском языке преследовали самые разные цели. В первую очередь газеты были для интеллектуалов единственным средством выразить идеи, пусть даже в очень урезанном виде. Армяне практически не имели политической силы, и им не хватало демократических площадок для выражения своего мнения. Поэтому газеты были для них очень важны. Среди авторов газетных статей были не только интеллектуалы, но и представители других слоев общества. Как правило, основным предметом их политических споров был Армянский патриархат [в Стамбуле], особенно между 1944 и 1950 гг. Обсуждение этой проблемы не прекращалось даже в периоды усиления антиармянских настроений, неважно, начинались ли они «снизу» или государство организовывало специальные кампании. Во-вторых, армянские газеты использовались для передачи знаний об армянской истории, обучение которой было запрещено в Турции. Многие армянские газеты рано или поздно начинали публиковать серии статей об истории армянских институтов, религии, культуры или о социальной и экономической истории. Из этих газет я почерпнула много ценной информации о жизни людей и работе институтов. Как правило, эти данные приводились в начале статей, а дальше рассказывалось о том, как армяне повлияли на развитие всех сфер Турецкого государства со времен основания Османской империи и до XX века. В-четвертых, в газетах публиковались статьи об армянах, которые выходили в турецкой прессе, в переводе на армянский или по-турецки, но переписанные армянскими буквами. Таким образом, из армянских газет можно узнать о состоянии турецкой прессы – постольку, поскольку она писала о темах, которые затрагивали армян. В-пятых, армянские газеты рассказывали об армянах, которые жили вне Турции. У многих турецких армян родственники проживали в других странах, так что эти статьи были для них важны. В-шестых, для армян в Стамбуле и других местах за пределами СССР выпущенные в Турции армянские газеты были важным источником информации о Советской Армении. Это создавало чувство единения всех армянских общин. В-седьмых, в газетах публиковались сообщения о поиске родственников, пропавших в 1915 г. Эти объявления (Сё Pndru ⁄ «Разыскивается») можно увидеть и сегодня. Они нужны для того, чтобы поддерживать связь между людьми, оказавшимися в разных странах, – например, сообщается, кому пришли письма из-за границы, и получатели могут забрать свои письма в редакции. С их помощью можно также найти потерянных родственников. Кроме того, газеты способствовали развитию литературы: они предоставляли площадку для того, чтобы писать и публиковать тексты по-армянски, и многие романы изначально печатались в последовательных выпусках газеты, а потом уже выходили в виде книг[8]. Даже творения важных армянских писателей, которые в других странах сразу издавались как книги, в Турции сначала появлялись в газетах.
Стоит дать краткий экскурс в историю газет, которые использовались при написании этой книги. Газета Nor Lur выходила с 1924 по 1954 г., сначала ежедневно, а со второй половины сороковых годов – раз в две недели[9]. В сборнике, посвященном сороковой годовщине выхода первого выпуска газеты Jamanak, Nor Lur описывается как главный конкурент Jamanak[10]. Архивные исследования показывают, что по неизвестным причинам Nor Lur перестала выходить в мае 1944 г., а следующий выпуск появился уже в феврале 1945 г. После перерыва формат газеты стал меньше. Изменилось также и содержание: в отличие от выпусков 1930-х гг., «новая» Nor Lur уделяла меньше места новостям и больше – передовице и комментариям. Возможно, это было связано с тем, что газета стала выходить реже. В Nor Lur выходили объемные статьи их главного редактора Вахана Тошикяна (Vahan Toşikyan, 1880–1954, Стамбул) и его жены Хайгануш Марк (Hayganuş Mark), знаменитой армянской писательницы, которая издавала подзапретный феминистический журнал Hay Gin («Армянская женщина»)[11]. По подсчетам Степаняна, Вахан Тошикян проработал в журналистской сфере более 50 лет. Вначале он сотрудничал с газетой Manzume-i Efkar, затем перешел в Jamanak, а после – в Verchin Lur («Последние новости»)[12]. После этого он был главным редактором измирских газет Arshaluys («Заря») и Artsakank‘ («Эхо», 1907–1909)[13]. В 1922 г. Тошикян вернулся в Стамбул и снова стал работать в газетах Jamanak и Verchin Lur. При нем название газеты Verchin Lur изменилось на Nor Lur. Под новым названием она выходила следующие тридцать лет[14]. Во время кризиса 1944–1950 гг., связанного с выборами патриарха, газета поддержала патриархат.
Насчет того, когда вышел первый выпуск газеты Marmara, есть разные мнения. Сохранилась квитанция 1925 г. об оплате абонемента за 1923–1924 гг., на которой напечатаны названия газет Azadamard («Борьба за свободу») и Jagadamard («Битва»), но они зачеркнуты, и поверх них от руки написано Marmara[15]. Очевидно, для новых изданий брали квитанции от старых газет. Мы также можем заключить, что эти три газеты были как-то связаны между собой. Azadamard (позднее Jagadamard, так она стала называться, когда ее перевыпустили после перемирия 1918 г.) издавалась Армянской революционной федерацией (1909–1915, 1918–1924). В справочнике Hay Barperagan MamuliMadenakidutyun («Библиография армянской периодической печати») указано, что Marmara была основана Суреном Шамлыяном (Suren şamliyan, 1899/1900, Кинджидар – 1951, Женева), а позднее выходила под руководством Бедроса Зобяна, и что это просто новое название Jagadamard[16]. В 1940 г. Marmara перевыпускается как ежедневная газета под руководством Сурена Шамлыяна. В этом виде она существует до сих пор[17]. Я не смогла найти ни одного выпуска газеты Marmara до 1940 г. Благодаря помощи Кеворка Киркоряна я знаю биографию Сурена Шамлыяна. По результатам неофициального исследования, которое провел Киркорян, Шамлыян родился в 1899 или 1900 г., в г. Кинджилар (Гейве) недалеко от Адапазари. Согласно справочнику Gensakragan Pafaran («Биографический словарь») под редакцией Карнига Степаняна (Karnig Stepanyan), Шамлыян учился в армянской школе в Стамбуле, а после ее окончания работал с 1918 по 1920 г. в газетах Arevelyan Mamul («Пресса Востока») и Jogho-vurti Tsayn («Голос народа»). Его статьи также появляются в турецких газетах (Akşam, Vakit, Cumhuriyet)[18]. В Marmara он занимает должность главного редактора. Поскольку Степанян упоминает этот факт именно в этом месте своего хронологически организованного рассказа, можно заключить, что речь идет о газете под названием Marmara, которая существовала до 1940 г. В 1928 г. он начал издавать газеты Shepor («Труба») и Sharjum («Движения»), но они просуществовали недолго. Затем он писал для Daily Express и Daily Mail. Затем Шамлыян с семьей уехал из Турции и поселился в Брюсселе, где он издавал газету Belgo-Türk. Вернувшись в Стамбул, он начал в 1940 г. выпускать газету Marmara, переводил романы и другие тексты на армянский[19] и сам написал роман под названием Dardaneli Baderazme («Дарданелльская война»)[20]. В период кризиса 1944–1950 гг. его газета находилась в оппозиции к местоблюстителю патриаршего престола архиепископу Арсланяну.
Газета Jamanak была основана Мисаком Кочуняном (Misak Koçunyan, 1863–1913). С 1908 г. ее выпускала семья Кочунянов[21]. Это была одна из самых старых стамбульских газет, и тираж у нее был один из самых больших[22]. Многие армянские колумнисты и журналисты сотрудничали с Jamanak в тот или иной период своей карьеры. Эта газета считалась кузницей кадров.
Подробный разговор о газете Nor Or будет идти в третьей главе этой книги. Она выходила с июля 1945 г., сначала раз в неделю, а уже через год – ежедневно. В справочнике Hay Barperagan Mamuli Madenakidut‘yun («Библиография армянской периодической прессы») перечисляется несколько газет с таким названием, которые выходили в Стамбуле и других местах[23]. В этом же источнике упоминается, что Аведис Аликсанян (Avedis Aliksanyan, 1910, Стамбул – 1984, Париж)[24] был главным редактором газеты Nor Or с 1945 по 1946 г.[25] Как я поняла из анализа биографий издателей и передовиц Nor Or, главными редакторами этой газеты были Аведис Аликсанян, Саркис Кечян (Sarkis Kenyan, псевдоним S. К. Zanku, 1917, Стамбул – 2004, Париж)[26] и Арам Пехливанян (Aram Pehlivanyan, псевдоним A. Şavarş; среди членов
Турецкой коммунистической партии он был известен как Ahmet Saydan; 1917, Стамбул – 1979, Лейпциг)[27]. До начала работы в Nor Or Аликсанян выпускал вместе с Ара Кочуняном (Ara Koçunyan) газету Badger[28]. Nor Or была, возможно, самой свободомыслящей из армянских газет до 1923 г. В декабре 1946 г., в период, когда действовали особые меры, она попала под запрет. Группа, сложившаяся вокруг Nor Or, первое поколение армянских интеллектуалов после геноцида, вынуждены были покинуть Турцию из-за преследований в конце 1940-х гг. Таким образом армянское сообщество, оставшееся в Турции после 1915 г., потеряло свою интеллектуальную элиту уже во второй раз за тридцать пять лет. В отношении к армянским интеллектуалам правительство Турецкой Республики официально продолжало политику Османской империи. Преследования продолжались даже после геноцида, многие армянские интеллектуалы попали в тюрьмы.
После запрета Nor Or Аведис Аликсанян перевыпустил в 1947 г. газету Aysor, которая выходила еженедельно до 1948 г. Пакарат Тевьян (Pakarat Tevyan) пишет в Erchanig D arekirk‘ 1948, что издатели Aysor следили за литературной жизнью в Европе и США и публиковали поэтические и прозаические новинки[29].
Газета Tebi Buys выходила под руководством Рупена Машояна (Rupen Maşoyan, 1928–1999, Стамбул) и Ерванта Гобеляна (Yervant Gobelyan, 1923–2010, Стамбул). Оба они играли важные роли в истории армянских изданий в Стамбуле. Машоян писал статьи для различных газет и журналов, например для Hantes Mışaguyti («Журнал культуры»), который издавали выпускники Гимназии Гетронаган (Getronagan), для Jamanak, для Agos и для газеты Nor Таг («Новая эпоха»); кроме того, он преподавал в этой гимназии[30]. Гобелян был плодовитым автором. Известны такие его книги, как Yerani Те[31] («Хорошо бы», 1948), Khtcangarner[32] («Мозаики», 1968) и Memleketini Özleyen Yengeg[33] («Рак, который скучал по родине», 1998); в 1948 г. он основал издательство «Теби Луйс» (Tebi Luys). Под его руководством выходила еженедельная газета Luys («Свет»), а затем – газета Tebi Luys, которая закрылась из-за нехватки средств. В 1953–1954 гг. он работал в ежедневной газете Аук («Заря») в Бейруте[34]; после возвращения в Стамбул он до 1957 г. работал в газете Marmara. Потом он опять уехал в Бейрут, где жил до 1965 г. и работал в еженедельном журнале Sp‘iwfk‘ («Диаспора»). В последние пятнадцать лет жизни Гобелян работал в армяно-турецком еженедельнике Agos. В еженедельнике Tebi Luys он публиковал в первую очередь литературные тексты, стихотворения и заметки о культурной жизни в Стамбуле, Советской Армении и общинах диаспоры. В справочнике Нау Barperagan Mamuli Madenakidutyun указано, что Tebi Luys появляется только в 1948 г.[35], но эта дата может быть неверной: девятый выпуск газеты датирован 29 апреля 1950 г., то есть первый номер должен был выйти в марте 1950 г.[36] Возможно, разницу в датах можно объяснить тем, что в 1948 г. было основано издательство с таким названием, а газета появилась позднее. В июне 1951 г. она ненадолго закрылась из-за нехватки средств, а в следующем году продолжила выходить[37].
Еще один еженедельник, Paros, был создан Таквором Аджуном (Takvor Acun) в 1949 г., то есть в разгар кризиса, связанного с выборами патриарха, и вызванного им раскола внутри армянской общины. Название Paros часто использовалось для армянских газет и журналов в разных странах. Справочник Hay Barperagan Mamuli Madenakidutyun перечисляет много публикаций с таким названием, но только не стамбульский журнал. Пакарат Тевьян (Pakarat Tevyan) пишет, что Paros некоторое время выходил ежедневно. Выпуск этого журнала прекратился через пять лет, в 1954 г.[38]
Вторую важную группу источников, после газет и журналов, составляют ежегодники, которые выпускались организациями или частными лицами. Одним из самых известных составителей ежедневников был Теотиг (Teotig[39]) – он выпускал альманах Azkayin Daretsoytse («Альманах для всех»). Важными для моего исследования были альманахи Entartsag Darēkirk‘ Surp P‘rgich‘ Azkayin Hiwantanotsf («Альманах Армянской национальной больницы “Сурп Пргич”») за 1932,1937–1939,1942 и 1944–1949 гг. и Erchanig Darekirk‘ («Веселый альманах») за 1944–1954, 1957, 1958 гг. Их издавал Пакарат Тевьян[40], и оба альманаха отличались разнообразием содержания – в них можно было найти отрывки из армянских романов и другой художественной литературы, новые законы, статьи, появившиеся за год в армянских газетах, биографические справки, заметки об истории и искусстве, статистические данные, имеющие отношение к турецкой и армянской жизни. Стоит отметить, однако, что Сервер Р. Искит (Server R. Iskit), автор многих работ об издательском деле в Турции, занимавший важную позицию в Главном управлении печати (Matbuat Umum Müdürlügu), не упоминает ни одного из этих альманахов в разделе «Особые ежегодники» (Hususi Salnameler) своей книги Türkiyede Neşriyat Hareketleri Tarihine Baki? («Обзор истории печати в Турции»)[41]. В разговоре о ежегодниках стоит также упомянуть особое издание к пятнадцатой годовщине (1938) основания Турецкой Республики, выпущенное Торосом Азадяном (Toros Azadyan, Т. Azad)[42] и Мардиросом Кочем (Mardiros Koç, М. Koç)[43]. В этом издании собрана важная статистическая информация об армянском населении в турецких провинциях. Третья важная группа источников – это мемуары выдающихся интеллектуалов того времени, таких как Торос Азадян, Грант Гюзелян (известный также под псевдонимом Кючюкгюзелян (Kücjükgüzelyan)), Хагоп Арсланян, Уильям Сароян (William Saroyan), Хайк Ачикгёз (Hayk Açıkgöz) и др.
Кроме того, к первичным источникам, которые я использовала в своем исследовании, относятся частные документы и архивы Арама Пехливаняна, которые сейчас находятся в Берлине, в ведении его дочери Мелине Пехливанян (Meline Pehlivanian), а также интервью, которые я проводила в разных странах. Информацию о событиях Новейшей истории мне помогли собрать интервью с Варужаном Кёсеяном (1920, Эдинджик – 2011, Стамбул), Дживаном (Civan) и Хайгуи (Hayguhi) Чакар (Qakar, оба родились в Орду (Ordn) и переехали в Монреаль, где Дживан умер в 2016 г., вскоре после нашего разговора), Эвдокси Суджян Парсехьян (Evdoksi Suciyan Parsehyan, родилась в Стамбуле и умерла в Монреале в 2013 г.), Бахдиком (Baghdik) и Шушан (Shushan) Хагопян (Hagopyan, оба родились в Стамбуле, проживают в Монреале), А. К. (место рождения – Вакыф (Vakif), провинция Хатай (Hatay), проживает в Берлине), К. Б. (место рождения – Лидже (Lice), провинция Диярбакыр (Diyarbakir), проживает в Берлине), Ара Тошикяном (родился в Стамбуле, проживает в Берлине), Ара Гармиряном (Ara Garmiryan, родился в Стамбуле, умер в 2016 г. в Монреале), Н. Д. (место рождения – Малатья (Malatya), проживает в Стамбуле), А. Б. (место рождения – Кютахья (Kütahya), проживает в Мюнхене) и К. А. (место рождения – Сивас (Sivas), проживает в Мюнхене). Эти интервью строились с использованием открытых вопросов. Как правило, я начинала с разговора о семейной истории собеседника, а затем переходила к их личному опыту.
В диаспоре армяне создавали землячества, которые часто выпускали объемные книги, где рассматривались история, этнография, география, население и экономика мест их исхода в последние несколько десятилетий. Вот примеры таких книг: Bad-mut‘iwn Antebi Hayots (1953)[44], Tiwtsaznagan Urfan Ew Ir Hayortinere («Героическая Урфа и ее армянские отпрыски», 1955)[45], Badmut'iwn Daröni Ashkharhi («История Таронской провинции», 1956)[46], Kharpert Ew Anor Osgeghen Tashde («Харперт и его Золотая долина», 1959)[47], BadmuCiwn Baghnadan («История Багнадана», 1966)[48], Badmutfwn Hayots Arapgiri («История армян Арапгира», 1969)[49], Badmakirk‘ Chmshgadzak‘i («Летопись Чемишгезека», 1971)[50], Badmutfwn Zeytuni 1409–1921 («История Зейтуна», 1996)[51], Bad-makirk‘ Hushamadean Sepasdio Ew Kavari Hayut‘ean («Летопись армян из Себастии [Сиваса] и ее округи», в двух томах, 1974 и 1983)[52] и Bolis Ew Ir Terě («Болис [Стамбул] и его роль», 1965–1968)[53]. Как правило, во всех этих книгах можно найти небольшую главу, посвященную событиям середины XX века. Не все из них я использовала для своего исследования.
Протоколы заседаний Армянского национального собрания 1950 г. и отчеты его комиссий по вопросу кризиса 1944–1950 гг., связанного с выборами патриарха, дали официальное подтверждение другим моим источникам и позволили мне полнее воссоздать правовой контекст конца сороковых и начала пятидесятых годов. Мемуары Тороса Азадяна, который представлял патриархат на судебном разбирательстве в Бейруте, помогли мне лучше понять позицию патриарха[54]. Переписка Католикоса всех армян Кеворка VI во время кризиса со Стамбульским патриархатом, с католикосатом Киликии в Бейруте и другими религиозными лидерами дает возможность разобраться в механизмах религиозной власти, которые непосредственно вызвали кризис, как международных, так и ограниченных одной общиной[55].
Документы, которые я получила из Турецкого государственного архива республиканского периода, подтвердили мои наблюдения насчет действий Турецкого государства по отношению к армянской прессе и армянам вообще. Иначе говоря: материалы из архива премьер-министра, о которых я подробно расскажу далее, стали официальным подтверждением того, что отрицание геноцида встроено в структуру Турецкого государства.
Исторические труды, которые создаются сейчас в Турции, очень избирательно работают с источниками и обходят вниманием целые их категории. Если бы историки Турции и Османской империи принимали во внимание устные и письменные свидетельства курдов, армян, греческого населения Турции («Рум»), ассирийцев и других групп, историческое повествование выглядело бы совершенно иначе[56]. Современная турецкая историография основывается в первую очередь на государственных документах, написанных на османском или современном турецком, на воспоминаниях чиновников и отдельных консульских отчетах, тогда как многочисленные проблемные зоны предаются забвению. Как пишет Ганс-Люкас Кизер (Hans-Lukas Kieser) во введении к своей книге Der verpasste Friede («Упущенная возможность мира»), официальная турецкая историография просто не замечает армян, курдов и все христианское наследие Анатолии; хотя история Турции без этих важных компонентов будет похожа на историю Германии без упоминания евреев или историю Калифорнии без коренных жителей Америки[57]. Искажается и переписывается история не только восточных провинций, но и западной части Малой Азии. Совсем недавно турецкие историки начали понемногу обращать внимание на другие источники помимо правительственных[58]. Решение не использовать неофициальные источники можно признать формой отрицания геноцида (через умалчивание). Есть и другая форма – встраивать эти источники в парадигму отрицания. Геноцид – это поворотный момент в любой истории. Он определяет не только будущее страны или региона, где это случилось. Последствия геноцида ощущаются теми, кто его пережил, и поколениями их потомков, где бы они ни жили. Нельзя использовать созданные ими исторические источники, не принимая во внимание этот поворотный момент и те многочисленные следы, которые он оставил в истории. Иначе источники окажутся вырванными из контекста.
В последние десятилетия в Турции – но чаще в других странах – благодаря небольшой группе ученых возник новый способ писать историю. Его можно встретить в работах Танера Акчама (Taner Akçam), Сейхана Байрактара (Seyhan Bayraktar), Исмаила Бешикчи (Ismail Beşikçi), Хамида Бозарслана (Hamid Bozarslan), Дэвида Гонта (David Gaunt), Ди лека Гювена (Dilek Güven), Хильмара Кайзера (Hilmar Kaiser), Ганс-Люкаса Кизера (Hans-Lukas Kieser), Дженет Клейн (Janet Klein), Эрика-Яна Цюрхера (Erik-Jan Zürcher), а с недавних пор также Угура Унгёра (Ugur Üngör) и Мехмета Полателя (Mehmet Polatel). Они возвращают из забвения историю греков, армян, ассирийцев и курдов в Османской империи. Работы армянских историков и других исследователей, таких как Стефан Астурян (Stephan Astourian), Вахакн Дадрян (Vahakn Dadrian), Грант Дер-Андреасян (Hrant Der Andreasyan), Кеворк Бардакджян (Kevork Bardakjian), Ричард Хованнисян (Richard Hovannisian), Раймонд Г. Кеворкян (Raymond Н. Kevorkian), Марк Нишанян (Marc Nichanian), Кеворк Памукчиян (Kevork Pamukciyan), Ара Сарафян (Ara Sarafian), Вахе Ташджян (Vahe Tachjian), Анахиде Тер-Минасян (Anahide Ter Minassian) и Арус Юмул (Arus Yumul), позволяют увидеть исторический континуум и обеспечивают историкам, работающим на западных языках или на турецком, доступ к важным армянским и армяно-турецким источникам, таким как мемуары, романы, газеты, письма, статистические данные и заметки Армянского патриархата. Конечно, эти процессы происходит вне Турции, но они не могут не оказывать влияния на производство знания в Турции. С середины 1990-х гг. в турецкой исторической науке стало развиваться течение, критически рассматривающее историю первой половины XX века. За последние двадцать лет турецкая наука стала намного лучше распознавать политические инструменты, которыми государство пользуется для преследования оставшихся в Турции немусульманских сообществ, например, погромы 6–7 сентября 1955 г., налоги на имущество 1942 г., изгнание греческого населения в 1964 г., убийство и депортации в Дерсиме в 1938 г.[59], а также выселение евреев из Фракии в 1934 г.
Эти острые моменты, когда действия государства становились особенно жестокими, невозможно понять, если не обращать внимание на едва заметные социально-политические взаимосвязи и на повседневную действительность, которая служит фоном для этих происшествий. Моменты обострения возникают только в определенном общественном и политическом контексте. В этой книге я рассматриваю в первую очередь привычную, банальную повседневность, которая сложилась в обществе после геноцида, и то, как при этом выглядела жизнь армян в Стамбуле и провинциях. Отрицание геноцида стало частью рутины. Его нужно поместить в более широкий контекст и сделать предметом исторической дискуссии. Каждый раз, когда я преподаю историю Османской империи и Турции XIX и XX веков, я задаюсь вопросом: как можно говорить об этих годах, без того чтобы упомянуть массовую жестокость в конце этого периода, которая в итоге вылилась в геноцид? Признаюсь, мне легче преподавать в Германии, чем было бы в других странах, потому что ни один историк, который здесь вырос или родился, если это серьезный ученый, не может представить себе историю Германии XX века без упоминания Холокоста. И тем не менее османская и турецкая история сейчас для многих выглядит иначе. Дискуссии, которые ведутся среди немецких и – шире – европейских историков и социологов с 1970-х и 1980-х гг., никак не отозвались в османской и турецкой историографии, ни в Турции, ни в других странах. Я не умаляю важности существующего сейчас критического подхода к изучению турецкой истории; но отрицание геноцида, его практические и теоретические механизмы все еще ждут исследователей, которые ими займутся.
Признаюсь, меня поразило количество и разнообразие источников на армянском языке, как времен Османской империи, так и республиканского периода. Однако мейнстримные турецкие историки их не замечают. У них нет физического доступа к этим источникам, и более того, они не знают языка. Эта кажущаяся невидимость способствует закреплению официальной исторической парадигмы, так что разговор о проблемных местах истории никак не может начаться.
В этой книге я описываю социально-политическую жизнь Турции, сопоставляя армяноязычные источники с информацией из государственных архивов. Помимо этого, я исследую внутреннюю жизнь армянских общин в Стамбуле и в провинциях. Какие условия, предпосылки и социальные структуры определяли существование турецкого общества после геноцида? Как изменилась жизнь армян после 1923 г. и как армянские лидеры реагировали на требования новой реальности?
Выбор этого конкретного периода для моего исследования был обусловлен спецификой источников. Прежде всего он привлекает внимание в связи с кризисом патриархата, который начался внезапной смертью патриарха Месроба Нарояна (Mesrob Naroyan, 1875, Хартерт-1944, Стамбул) летом 1944 г.[60] Главной причиной кризиса стал спор по поводу завещания патриарха, затем он продолжился в связи с выборами преемника и завершился только в конце 1950 г. Этот кризис вызвал раскол практически во всех институтах армянской общины, а также в армянских газетах, которые выступали за или против патриаршего местоблюстителя, архиепископа Кеворка Арсланяна (Kevork Arslanyan, 1867 Агн/Эгин – 1951, Стамбул)[61]. Святой престол в Эчмиадзине (в Советской Армении), католикосат Киликии в Ливане, армянские общины за пределами Турции, турецкое правительство и армянская община в Стамбуле – все активно участвовали в спорах по поводу того, кто займет патриарший престол. Так вопрос выбора или не-выбора патриарха превратился в полноценный международный конфликт. Он соединился с другим конфликтом – по вопросу территориальных претензий, которые правительство СССР и армянские политические организации предъявили Турции на конференции в Сан-Франциско в 1945 г. Тот факт, что СССР призывал всех армян собраться на своих землях, вызвал резкую реакцию турецких общественных лидеров и превратил Армянский вопрос в одну из главных проблем на международной арене сразу после Второй мировой войны. Армянское сообщество в Турции не имело официальных лидеров или административных органов, поэтому отвечать на антиармянские выпады и бороться с ними пришлось армянским общественным деятелям. Помимо этого, в 1940 г. складывается одна из главных проблем, которая затронула армян в Стамбуле и других частях Турции и не потеряла актуальность даже после конца войны: обвинение армян в том, что они якобы стали пятой колонной. В этой ситуации армянские газеты вышли на политическую сцену, или, по крайней мере, от них ожидались политические заявления, что ставило под вопрос само их существование, а также жизнь и свободу их журналистов. Это еще одна причина моего решения сосредоточиться именно на этом периоде – мне были интересны выборы и судьба интеллектуалов первого поколения после геноцида – в первую очередь круга Nor Or. В 1944 г. Турцию волновали две главных темы, которые были связаны друг с другом. С одной стороны, это были процессы против Турецкой коммунистической партии и ее членов, а также организованные нападения на издательства и редакции печатных органов, которые причислялись к левым. С другой стороны, интенсивно велась антисоветская пропаганда, которая не прекратилась и после окончания войны. Кроме того, Турция продавала гитлеровскому правительству стратегически важный металл – руду хромита – хотя и сознавала опасность такой помощи. Как пишет Левон Томасян (Levon Thomassian) в своей книге Summer of ’42: A Study of German-Armenian Relations During the Second World War, основой для которой стали документы из архивов Министерства внешних дел США, турецкие поставки стратегического сырья фашистской Германии существенно затянули войну[62]. В апреле 1944 г. – за месяц до окончания договора поставок – Германия начала с Анкарой переговоры о возобновлении договора[63]. Американский и британский послы направили ноты протеста турецкому министру внешних дел, угрожая блокадой Турции в случае заключения договоренностей на поставку военных ресурсов[64]. В течение шести дней Анкара прекратила поставки руды хромита Германии и другим странам «Оси»[65]. Однако турецкие чиновники все еще возносили хвалу фашистским лидерам, а Республиканская народная партия продолжала распространять расистские идеи среди интеллектуалов и ученых. Словом, к концу войны Турция идеологически стояла не на той стороне. Поэтому до конца войны режим был занят попытками символически отделить свой националистический режим от элементов фашизма и расизма, которые он в большом числе унаследовал от младотурков. Одним из лучших примеров такой стратегии дистанцирования стала выпущенная Министерством образования (Maarif Vekaleti) книга под названием Irkgihk Turancihk («Расизм, туранизм»)[66]. В этой книге собраны речи «национального вождя» (Milli şef), как называли Исмета Инёню (Ismet Inönü), и других важных общественных фигур, таких как Фалих Рифки Атай (Falih Rifki Atay), Хюсейн Джахит Ялчын (Hüseyin Cahit Yahjin), Бурхан Белге (Burhan Beige), Рефик Халид Карай (Refik Halid Кагау), Неджмеддин Салак (Necmeddin Sadak), Пеями Сафа (Peyami Safa), Асым Ус (Asim Us), Ахмет Эмин Ялман (Ahmet Emin Yalman), Надир Нади (Nadir Nadi) и Зекерия Сертель (Zekeriya Sertel). Все они подчеркивают, что кемализм несовместим с расизмом, тюркизмом и пантюркизмом. Совместными усилиями Министерства образования – то есть государственной структуры – и общественных деятелей передается та идея, что тюркизм, расизм и пантюркизм в турецком обществе уже преодолены, а расистские антропологические исследования прекращены. Почти все подобные заявления появляются в мае 1944 г., во время знаменитого процесса над расистами-туранистами, когда их идеи хотя бы на короткое время были исключены из официального политического дискурса. Этот процесс стал одним из самых резонансных судебных дел в истории Турецкой Республики. Он шел вплоть до 29 марта 1945 г. и закончился обвинительным приговором 23 обвиняемым. Впрочем, через два года всех их выпустили на свободу. Даты процесса соотносятся с датой выпуска книги и создания включенных в нее речей и статей. Вместе они создают полное впечатление свежеодержанной победы над туранизмом и расизмом.
2 февраля 1945 г. Турция объявила войну силам «Оси». Это было обязательным условием (которое нужно было выполнить до 1 марта) для участия в конференции в Сан-Франциско[67]. Однако во время конференции Турция столкнулась с другим, неожиданным требованием: территориальными претензиями, которые исходили от политических организаций армян в диаспоре.
Как известно, в июле 1946 г. в Турции прошли выборы. В них участвовали правящая Республиканская народная партия, Демократическая партия, а также другие, более мелкие партии. Так закончился период однопартийности.
Как изменения в мире и внутри Турции повлияли на жизнь армян? Какие новые социальные и политические задачи встали перед ними? Чтобы ответить на эти вопросы и представить подробную картину общества, о котором здесь говорится, я попыталась собрать как можно больше данных о демографии, социальной, политической и культурной жизни армян, которые остались в Турции после 1915 г., в первые десятилетия после образования Турецкой Республики. Моя цель в этой книге – показать, что память о правовом, политическом, культурном, экономическом и физическом насилии, которое применяла Османская империя в последние десятилетия своего существования и которое достигло своего пика в 1915 г., оказалась прочно встроена в структуру государства и общества в Турецкой Республике. Этот пиковый момент повлиял на принятие законов, на образование и воспитание, историографию, организацию общества, государственную политику, культурную жизнь, демографию и стратегии и процедуры решения конфликтов. Как я показываю, все политические ограничения, которые действовали по отношению к армянам в 1915–1923 гг., продолжили существовать также в первые десятилетия после образования республики. После 1915 г. в Турции осталось жить не так много армян, но те из них, кто не ушел в изгнание, вынуждены были молча выносить отрицание геноцида. Эту ситуацию я называю постгеноцидальным габитусом отрицания.
Как показывают источники, исход в диаспору не прекратился в 1923 г., а продолжался и в последующие десятилетия. Люди перемещались из турецких провинций в Стамбул или за границу. Этому способствовала и утрата институциональных и правовых оснований армянской общины. Миграции неразрывно связаны с габитусом отрицания, который проявляется в виде антиармянских кампаний, повседневного расизма и постоянных нападений на армян, в Турции и других странах. В период кризиса 1944–1950 гг. проявились такие проблемы, как потеря правовых структур, политического представительства, власти общины и возможности ею распоряжаться, силы печатных органов, институтов и важных концептов.
Первая глава, которая называется «Социальные условия армян, оставшихся в Стамбуле и в провинциях», описывает историческую ситуацию в Стамбуле и провинциях и показывает, какие роли армяне играли в общественной и политической жизни в первые десятилетия существования республики. Я рассматриваю воздействие государственной политики на социальную сферу на материале повседневного опыта и таким образом создаю социальную историю. Для этого я привлекаю новостные статьи, мемуары и интервью. Кроме того, в этой главе разрабатывается концепт постгеноцидального габитуса, который выводится из взаимодействия официальных и социальных практик. В первые десятилетия существования республики, и даже после этого, не было разработано наказаний за приставания к армянам, дискриминацию или даже нападения на них в школах, других учреждениях и на улице. Даже после геноцида, в котором погибла заметная часть населения страны и который, впрочем, отрицался на официальном уровне, власти продолжали принимать меры, направленные против армян. Собственность погибших была конфискована, выжившие оказались в социальной изоляции и были вынуждены молчать. Более того, все формы насилия против армян стали легитимными. В первой главе также показывается, насколько банальным стало отрицание геноцида, как на социальном, так и на официальном уровнях. В конце главы дается описание институтов, при помощи которых формировалась структура отрицания. Кроме того, эта глава показывает, что и Турецкая Республика, и Османская империя пользовались международными механизмами, которые позволяли закрепить и институционализировать отрицание.
Во второй главе, которая называется «Правовой контекст», представлены правовые нормы, которые влияли на жизнь армянского сообщества в Турции после 1923 г., а также правовая ситуация периода однопартийности. Особое внимание уделяется периоду, который стоит в центре моего исследования, – это время действия системы единого поручителя. Я рассматриваю то, как эта система повлияла на общество в целом, включая юридические проблемы, вопрос репрезентации, административную систему общины и разложение институтов репрезентации. На материале источников хорошо видно, как постепенно исчезала правовая база армянского общества и как правовые вопросы решались на практическом уровне, без привлечения юридических процедур.
В третьей главе, которая называется «Государственный контроль и антиармянские кампании», показано, как армянские издания не только в Стамбуле, но и по всему миру становились объектом пристального внимания государства, испытывали давление с его стороны и, если это были заграничные публикации, запрещались к импорту в Турцию. Кампании против армян были тесно связаны с постоянным наблюдением государства за ними. В период однопартийности, особенно с середины 1930-х гг., различие между правительством и государством, с одной стороны, правительством и голосом прессы, с другой, становилось все меньше. Главные редакторы газет были в то же время депутатами парламента и продвигали линию государства, то есть партии. Это было заметно по их колонкам, по передовицам газет или по тону статей. Конечно, это сказывалось на социально-политической жизни армян. Я показываю связи между армянской и турецкой прессой, реакции главных редакторов армянских газет и интеллектуалов на антиармянские кампании, а также последствия этих событий для армянской прессы и общества в целом. Важной темой антиармянских кампаний после 1945 г. были территориальные претензии, которые прозвучали со стороны армянских политических организаций на конференции в Сан-Франциско. Их поддержал Сталин, который призвал также собрать всех армян в Советской Армении. Эти претензии стали главным поводом для усиления антиармянских настроений в Турции. То, как армянские источники описывают период однопартийности и время после Второй мировой войны, сильно отличается от официального нарратива либерализации после 1946 г.
Четвертая глава называется «1944–1950 гг. Кризис выбора патриарха». Кризис в ней описывается в контексте новых расстановок сил на международной арене после войны. В ней также прослеживается, как несостоявшийся в связи с кризисом выбор Стамбульского патриарха повлиял на отношения между святым престолом в Эчмиадзине, святым престолом в Киликии, Иерусалимским патриархатом и другими армянскими церковными структурами. Конфликт, вызванный выборами патриарха, превратился в международный кризис, который затронул разные армянские общины в диаспоре и стал важным фактором в том, как выстраивались новые отношения между недавно реструктурованным святым престолом в Эчмиадзине и другими патриархатами и церквями по всему миру. Для армян, живших в Турции, эти события имели еще большее значение, поскольку турецкое правительство вмешивалось в разные аспекты кризиса. Этот кризис – первый, с которым армяне столкнулись в республиканской Турции, – вырос из сложных отношений между разными участниками: армянской общиной в Стамбуле и другими общинами, различными патриархатами, католикосатами и даже государствами.
Для описания турецкой истории и для раскрытия своей аргументации я ввожу в этой книге два концепта: габитус[68] и диаспора. Словом «габитус» я называю сферы и структуры, в которых совершаются и нормализуются социальные практики и отношения между государством и обществом. Эти процессы, как показывают мои исследования, описывает в первую очередь автобиографическое знание. Понятия биографического и автобиографического знания обычно применяются в психологии[69], в исследованиях памяти и амнезии. Я их использую, чтобы определить знание, которое исходит из опыта и передается от одного поколения к другому. Эта тема раскрывается в семейных исследованиях[70]. Научная работа, связанная с семьями, развилась как часть изучения Холокоста, и в Турции пока нет ничего подобного. Ядро этого знания составляет семейная история – рассказы, которые родители переняли от своих родителей, история мест жительства, ежедневные практики и личный опыт человека. Передача знания от поколения к поколению способствует тому, что оно становится частью семейной жизни, и никто не задумывается о том, какую функцию оно выполняет. Работа с воспоминаниями и интервью дала мне понять, что знание об отрицании имманентно и до сих пор передается внутри семьи.
Люди, у которых я брала интервью, родились и выросли в Турции. Одни из них эмигрировали, другие – нет. Но все их рассказы указывают на присутствие автобиографического знания. Оно мне было уже знакомо по опыту моей собственной социации. Лоик Вакан (Loic Wacquant) определяет социацию как «категории суждения и действия, исходящие от общества… которые разделяют все, на кого воздействовали схожие социальные условия и обусловливание»[71], что помогает человеку научиться жить в конкретном обществе. Практики и социации, упоминавшиеся в интервью, составляли тот самый мир, в котором я родилась и выросла и который я по-новому узнала в процессе исследований. А другие типы источников познакомили меня с миром рукописных и печатных документов, свидетельствующих о том, что существует целый ряд сконструированных ценностей, ежедневных практик и механизмов, которые отрицают опыт выживших. Другими словами: отрицание становится главным механизмом социации и индивидуации, несмотря на то что существуют еще те, кто пережил катастрофу, несмотря на всё их бытие, их опыт, знание, все рассказанные и не рассказанные воспоминания. В интервью создавалось новое пространство, которое чем-то соответствовало их опыту, а чем-то – тому, что они делали с этим опытом. Знакомство с опытом моих собеседников, которым иногда было сложно о нем говорить, и то обстоятельство, что этот опыт они воспринимали как нормальный, как часть их привычной жизни, навело меня на мысль о концепте габитуса, который разработал Пьер Бурдьё (Pierre Bourdieu). Сходство было в первую очередь в том, что теория габитуса была создана как способ осознать практики: «Моей задачей было помыслить непосредственную логику практики… для этого я разработал теорию практики, как плод практического смысла»[72]. Идея габитуса позволяет шире и глубже понять практики, которые стали нормализованы. Рутина и норма мыслятся как структура, которую создает габитус: «Габитус как структурирующая и структурированная структура воздействует на практики и мысли»[73]. Эти практики и мысли составляют мир банальностей, который на самом деле представляет собой структуру, сложившуюся в результате определенной социации.
Вакан развивает мысль Бурдьё. Для него габитус – это «древнее философское понятие, источники которого мы находим в мысли Аристотеля и средневековых схоластиков. В 1960-е гг. его переоткрыл и переработал социолог Пьер Бурдьё, который создал диспозициональную теорию габитуса»[74]. Норберт Элиас использует этот термин уже в 1937 г. в своей книге «О процессе цивилизации» (Über den Prozess der Zivilisation), а Бурдьё начинает свою работу над этой теорией в 1970-х гг. Вакан находит в работе Бурдьё, который был глубоко погружен в философскую дискуссию по этой теме, основательное социологическое переосмысление этого концепта. Понятие габитуса снимает оппозицию между объективизмом и субъективизмом. Посредством габитуса уничтожается общепризнанный разрыв между индивидом и обществом, он воплощает «овнутрение внешнего и овнешнение внутреннего», то есть следы общественного воздействия, которые сохраняются в индивиде в виде устойчивых диспозиций, выученных способностей и структурированных склонностей, направляющих мысли, чувства действия. <…> Габитус – это механизм одновременно социации и индивидуации; социации – потому что наши категории суждения и действия происходят от общества и разделяются всеми, на кого воздействовали схожие социальные условия и обусловленности (так, можно говорить о маскулинном габитусе, национальном, буржуазном и т. д.); а индивидуации – потому что каждый человек идет своим путем, занимает в мире свою особую позицию, и схемы, которые в нем интернализованы, ранее никогда не встречались в такой комбинации. Габитус одновременно структурирован (более ранними социальными комбинациями) и структурирует (через репрезентации и действия, которые происходят сейчас). Его можно описать как «невыбранный принцип, который стоит за всеми возможными выборами». Габитус направляет и ограничивает действия так, что они складываются в систему и приобретают характер стратегий, даже несмотря на то что они никогда не были частью осознанного стратегического плана, а объективно «согласованы и гармонично разыграны, как бы оркестром, хотя никакой дирижер их не организовал»[75].
Представление о том, что «овнутрение внешнего» и «овнешнение внутреннего» одновременно являются частью и процесса социации, и процесса индивидуации, помогает лучше понять, как формируется автобиографическое знание и совершаются повседневные действия. Габитус создает структуру этого знания и дает способность выбирать действие. Как замечает Бурдьё, стратегии выбора имеют систематический характер, даже если за ними не стоит осознанного стратегического намерения или если индивид не в полной мере сознает последствия своих выборов. Это не отменяет значимости индивида как действующего лица: Бурдьё подчеркивает, что человеческие действия нельзя свести к непосредственным реакциям на прямые стимулы; их нужно понимать в контексте уже имеющихся отношений[76]. Это определение предполагает наличие целого ряда норм и закономерностей, которые действуют в той или иной ситуации и создают логику, по которой строится структура социальной жизни в данном историческом контексте. Если соединить этот социальный подход с индивидуальным правом выбора, мы получим два параллельных, но асимметричных процесса, которые можно наблюдать в республиканской Турции. С одной стороны, формируются, в том числе при поддержке из-за границы, новые сферы власти – правоохранительные органы, социально-экономические и культурно-политические поля, – которые поддерживают механизмы и репрезентации одной группы в ущерб другой. Другими словами, отдельные структуры и виды индивидуального выбора становятся приоритетными в турецком обществе и с легкостью мобилизуются против других видов, и это разделение на ранги укоренилось в практиках повседневной жизни. С другой стороны, те институциональные и личные нормы, которые считались приоритетными, подавляли другие нормы – структуры жизни немусульманского и нетурецкого населения.
В рамках этого исследования мы обратим особое внимание на то, как этот процесс затронул армянскую общину. Если использовать термины Бурдьё, то это будет реакция на отношение, которое уже встроено в контекст истории.
Рассматривая внешние условия (общество и социальные структуры, внутри которых я живу) и внутренние структуры (сообщество и семья, частью которых я являюсь), я пришла к выводу, что переход к новому строю основывался на практиках отрицания. На разных уровнях отрицанию подверглись язык, история, уничтожение и факт выживания. При этом не существовало подходящей теории, которая представила бы полностью все социальные измерения отрицания. Был мир, который создавали одно поколение за другим при помощи практик и частью которого я сама являлась, но не было полноценного теоретического описания этих практик, которое позволило бы встроить их в систему производства знания. Опыт катастрофы и практики поколений так и не перешли в сферу абстрактного. Попытку это сделать представляет собой моя книга. Говоря об опыте и практиках катастрофы, я имею в виду жизнь в семье, где бабушки и дедушки были убиты или пропали без вести, истории похищения людей рассказываются как что-то нормальное, известно, что некоторые родственники сменили веру или что их имущество было конфисковано. Мы привыкли в разных ситуациях называть людей по-разному: одни имена для дома, другие для улицы. Мы использовали странные фамилии, которые армяне (и другие немусульманские нетурецкие сообщества) получили вследствие закона о фамилиях, оторванные от семейной истории, никак или почти никак не связанные с нашей групповой идентичностью. Нас вынуждали выбирать только определенные профессии или сферы работы, выдавливая – иногда на основании закона, иногда по ходу дела – из других сфер; нам можно было жить только в определенных частях города или в отдельных зданиях, предназначенных исключительно для немусульман. Мы привыкли, что в некоторых местах нельзя разговаривать на нашем родном языке. Мы разработали множество стратегий, которые позволяли скрывать наше существование. Слово «существование» я использую, потому что считаю, что эти стратегии позволяли не только не привлекать внимания к своей идентичности, но и в принципе оставаться невидимкой, делать так, чтобы тебя замечали, то есть чтобы ты существовал только в своем сообществе. Оба этих социальных измерения определялись габитусом отрицания. Жить в них означало быть частью отрицания.
Но даже в этих условиях отрицание, которое практиковали потомки выживших, отличалось от того, которое насаждали потомки преступников. Обе эти группы воспроизводили отрицание, но потомки преступников продолжали этим совершать свое преступление, а потомки жертв продолжали быть жертвами, даже если их образ жизни был таков, что они сами участвовали в процессе виктимизации. В качестве теоретического описания материалов, которые я проанализировала в ходе этого исследования, я предлагаю понятие, которое определяет структуры, структурирующие структуры: постгеноцидалъный габитус отрицания. Приставка «пост» не означает здесь, что геноцид закончился. Напротив – катастрофа, в которой погибает целый народ, никогда не закончится, после нее невозможно вернуться к нормальному состоянию вещей. Однако физическое насилие и связанная с ним политика приобретают особые характеристики в фазе «кристаллизации» этой политики. Приставка «пост» как раз и отсылает к этому периоду кристаллизации, во время которого вводились исключительно геноцидальные политические стратегии, а отрицание катастрофы превратилось в абстрактную структуру и проникло во все сферы жизни в форме габитуса, который просуществовал не один десяток лет – вплоть до сегодняшнего дня.
Габитус можно распознать только в контексте определенных ситуаций; он порождает определенные дискурсы и практики только по отношению к конкретным структурам[77]. Однако эти практики могут иметь самые разные результаты. В моей интерпретации этот аспект габитуса воплощает, например, борьба за равенство, которую вели армянские интеллектуалы из круга Nor Or — я называю их поколением Nor Or — в период и в условиях отрицания. Однако борьба против этого габитуса привела к иному результату – они сами оказались подвергнуты отрицанию и преследованию. Представители поколения Nor Or оказались либо в тюрьме, либо в изгнании, они потеряли связь с сообществом, в котором родились, и их работы на десятки лет пропали из поля общественного зрения.
В этом исследовании я исхожу из того, что интернализуются и воспроизводятся индивидом не только общее институциональное влияние, но и различия, сконструированные институтами, что усиливает габитус. Более того, термин «различие» появляется в одном из определений габитуса: «Габитус лежит в основе стратегий воспроизведения, которые поддерживают существование разделений, зазоров и отношений приказов и приказания и в сочетании с практикой (пусть даже не всегда осознанно или намеренно) воспроизводят общую систему различий, составляющую социальный порядок»[78]. Этническая принадлежность, культура, воспитание, язык и социально-экономические условия могут легко быть использованы для того, чтобы создать систему различий. Интернализованная система различий и исключений может, например, определять, кто принимает участие в социальных и институциональных структурах. Однако в контексте геноцида все эти системы заостряются и принимают особое значение. Поэтому можно сказать, что, если после 1923 г. Турецкое государство провозглашало равенство всех граждан, это был только дискурсивный инструмент для того, чтобы представить борьбу армян (и других немусульманских и нетурецких сообществ) как ненужную. На практике это был способ воспроизводить различия под маской равенства.