– Александр, вы спите? – кто-то тихо и блаженно проворковал над Санькиным ухом. Парень обалдело вскочил, и снова повалился на скамейку. Дед Артюхин, изрядно напугал успевшего задремать арестанта. Со сна этот бес в кителе казался еще страшнее – волосы дыбом, в пасти растянутой кривоватой ухмылкой, драгоценный клык, горит кровавым огнем, будто только что после пира. – Александр, хотите знать что было дальше? – как ни в чем не бывало поинтересовался дед каким-то мармеладным голоском, устраиваясь поудобней в облюбованном углу.
Еще бы! Санек не ожидал, что «его превосходительство» так быстро вернутся. Можно сказать, застали врасплох и нарушили все планы побега от себя, от барышни Серёдкиной, от другого Питера. Зевая, он притулился к стенке, на всякий случай зажмурившись – хватит с него отчаянных ужасов.
– Очнулся я, глаза открыл, – неспешно продолжил Артюхин. – Жара невыносимая. Лежу на спине, надо мною прозрачное небо Неаполя. Птички поют. Словом, рай. Привстал, а передо мной проржавевший до дыр вагон-цистерна, позади кирпичная водокачка. А на мне бекеша. Не досталась, думаю, гадам. Все сразу вспомнилось и вагон, и комиссарша с наганом, и как бежал по полю снежному… А на дворе-то лето. Трава зеленая. Да-с. Смотрю, мужик какой-то идет. Я ему осторожно так – товарищ! А он остановился, на меня исподлобья глянул и обложил по матушке, мол, не товарищ, я тебе, пьянь подзаборная. Ну, думаю, не Италия – Россия! Кое-как поднялся, побрел не знаю куда. А сам соображаю, чья власть-то: белые или красные. Вышел на привокзальную площадь. Вроде здание то же, «Армавир» на фронтоне. Людей не видно. Слева стоят автомобили диковинные. Никогда не видел таких. Зашел в вокзал, там двое в креслах дремлют. Одеты так чудно. Будить неловко. Подошел к окошкам кассы – закрыто. На выходе смотрю, из урны газета торчит. Достал. «Армавирский собеседник», как сейчас помню. Развернул, смотрю дату, а там 20 июня 2018. Я глазам не поверил! Читать стал… а там такое… Сто лет, как миг. Я так в пыль и сел. Сижу – вмещаю и вместить не могу. Да-с.
Старик умолк.
– В Питере то вы как оказались? – спросил Саня, чувствуя, как им вновь овладевает жуткое любопытство.
– Реконструкторы привезли. Так, кажется, их называют. Омнибус их заехал на вокзал. Зачем уж не знаю. На площадь они высыпали, а там я сижу в бекеше… френч на мне полковничий еще мой старый, галифе синие с лампасами, сапоги… Один как увидел и давай просить продать ему обмундирование. Я ни в какую. Тогда он предложил с ним ехать. Под Стрельной бой какой-то ставили. Я как услышал, сразу согласился. Уж от Стрельны-то до Питера я и пешком дойду… Приехали. Переодели они меня вот в джинсы, да тапки на шнурках дали, футболку. А бекешу я им не отдал. Нет. Ни за какие деньги. Правда, денег они мне тоже дали. Не знаю сколько, но до Питера я не дошел – доехал. Вот теперь на кладбище живу. Бомжую.
– Ничесе! А на каком? – заерзал Санек, чувствуя, – мысли его бегут в нужном направлении, – может их всех кладбище объединяет.
– На Смоленском.
– Православном?
– За немецким мостом на Голодае, лютеранском. Там народ не бывает. Только эти, черти разукрашенные.
– Готы, что ли?
– Вроде, так их мои сожители называют.
– А сколько вам лет, Петр Михайлович? – осторожно поинтересовался Санек, опасаясь вызвать в старике новую порцию воспоминаний с исчезновениями. Но тот ответил спокойно, даже по-философски равнодушно:
– Если исчислять от рождения, то я уже ветхозаветный старец, а по жизни – шестьдесят два года.
Про ветхозаветных Санек не слышал, а вот по меркам шестидесятилетнего современного мужика дед выгладел действительно скверно. «Может, бухает», – попробовал хоть как-то оправдать неважный вид «его превосходительства» Санек. Однако, распираемый желанием поведать деду и свою историю, он задал наводящий вопрос: «Сто лет то вы где были?»
Артюхин только плечами пожал, не знаю, мол, и немного погодя, добавил:
– Для меня и не было этих ста лет. Вроде моргнул, а века, как не бывало. Не знаю, чем наполнил пузырек профессор, но это спасло от смерти. Теперь я думаю, может, лучше бы тогда пуля в спину и сразу в рай или в ад. А там, где был я, ничего нет: ни ощущений, ни воспоминаний, ни света, ни тьмы… Время сжалось, пространство схлопнулось. Да-с. – Погрустневший Артюхин, шумно вздохнул и, наконец, улегся на скамейку, подобрав к животу ноги и сунув ладошки под голову. Саня не посмел его тревожить, отчего-то жалея старого летуна. Сам-то он прекрасно ориентировался в своих перемещениях. И мог предугадать, когда его накроет в очередной раз, а вот старик, похоже, совершенно измучен своим странным свойством теряться в этом мире и находиться через сотню лет. Санькина же участь легка. Вернись он теперь в деревню и шныряй там из века в век – особо и не заметишь. Что в двадцатом, что в двадцать первом – лес, река, коровы, навоз, огород… Вот разве, что электричество, да мобильный интернет… хотя он и в двадцать первом у них в Гороховом ни фига не ловит, да и газ провести забыли.
– Я, Александр, тогда в первый раз с плотью и, как говориться, со всем нательным имуществом переместился. А теперь по мелочи летаю, точно джин какой. И без одежды. А в голове мысли, вот возвращусь ли снова в свое или куда голым забросит… вот как вас теперь…
Санька рухнул на колени и подполз к Артюхину не в силах сдержаться, речь его, путанная и страстная, заставила деда подняться и взглянуть на сокамерника с недоверчивым изумлением.
– И вы? – только и смог вымолвить он, нервно подергивая бородку, по-прежнему изящными пальцами аристократа. – И вы… Позвольте, позвольте… – Артюхин пытался перебить сокамерника, чтобы тот не спешил вываливать на него потоки своих злоключений. Но Санек уже разогнался и не желал тормозить – рассказал все, что мог, и внутри стало легко. Опустошенный он, не вставая, откинулся к стене и закатил глаза в каком-то изуверском блаженстве. Теперь их трое. Одержимых одним и тем же. «Не зря охранка копала под профессора, ох, не зря…» – крутилось в голове. Пусть теперь «его превосходительство» складывает этот чертов пазл. Ему одному ни за что его не собрать, а уж самоварной бабе и подавно.
– Тут нужно все осмыслить. Выдвинуть версии и проверить.
– Я только за. Самому надоело шарахаться. Ясен пень, что химик этот нахимичил чего-то. Вы же грамотный. Лично его знали. Не зря газетчики ему шили криминал. Что там за видения у людей были от его газов? Не помните?
– Не помню…
– Мы с Лушей каких-то тварей видели, вроде птица, а задница с хвостом, как у льва. И прозрачная такая тварина! Накрыла меня первый раз тогда. Может газы эти и были… Луша там прибиралась у профессора в подвале, где он химичил. Тоже могла глотнуть каких испарений. У меня в школе ни одной четверки не было… Откуда мне химию знать. Химичке сено валял в сарай… Эта… она мне трояк поставила… за труды. За сено. – Уши Санька вспыхнули, но камерные сумерки не выдали позорной связи. Да и было это всего-то раз. О чем и вспоминать стыдно.
– Химеры?
– А хрен их знает… Хотя… Я же в привычном Питере был, когда меня накрыло. Никаких там опытов давно никто не ставил. Двор закрыт. Башня тоже. Ее вообще снести хотели… здесь что-то другое… – И тут он вспомнил, как Луша обмолвилась про склянку с чем-то вроде мелкой соли. Ту, что в лаборатории нечаянно своротила, просыпала, пол с ней помыла, а после притащила в дом, чтобы доктор не заметил. А ведь и Санька тогда во время потопа какой-то пузырек задел.
Подозрения свои он тут же изложил Артюхину, чем заставил его надолго замолчать. Санек уже и не чаял получить ответ, но тут «ваше превосходительство» подал голос:
– Возможно, вещество это есть катализатор и ускоритель процессов… – глубокомысленно изрек дед и снова погрузился в размышления, не обременяя ими легкий мозг собеседника. Благодарный Санек не мешал образованному человеку строить догадки. Его собственный мозг, не тренируемый ни чем практически со школы, настолько одеревенел, что с трудом складывал слова в предложения.
– А что если вода… – беспокойно ворочаясь с боку на бок, беседовал сам с собой Артюхин, выдавая в окружающее пространство лишь обрывки сентенций.
«Только бы не смылся, только бы не…» – млея в генеральской бекеше, заклинал Санек неизвестную силу, пока не заснул.
Тычок пришелся аккуратно в почку.
– Ты погляди на него! Отжал тулуп у бомжика, нехристь, – хохотнул полицейский, надевая на еще не совсем проснувшегося парня наручники.
– Сам дал, – огрызнулся Санек. Остаток их общей с дедом ночи пролетел для него в богатырском сне. Да таком крепком, что исчезновение сокамерника он не почувствовал и теперь осоловело глядел в пустой угол, где ни «градоначальника», ни его вещей не наблюдалось. – Я верну…
– Ага. Если догонишь. Выпустили его, сиганул оленем… – Лицо полицейского светилось, каким-то неземным счастьем, так словно ему присвоили внеочередное звание и вместо старшего сержанта, дали сразу майора ФСБ. – Сейчас расскажешь, какого хрена голый возле участка околачивался и пойдешь кофе пить с круассанами.
От неаппетитных шуток сержанта Санька замутило. Он скрючился, поднес руку к желудку потом ко рту, крякнул, подавляя рвотные спазмы, и едва выпрямился, умоляюще глядя на сопровождавшего его полицейского.
– Давай, давай, – безжалостный охранник погнал его на второй этаж, не дав заглянуть в сортир. – Не дуркуй. Сперва допрос, потом понос, – рассмеялся он за спиной у Санька.
Возле кабинета, где его тормознули, уже устроились рядком две тетки с помятыми лицами. В руке у одной дрожала повестка. Появление босого парня в тулупе неожиданно их развеселило. Перешептываясь и хихикая, они разглядывали бледноногого разбойника, очевидно строя версии насчет его преступления.
Конвоир приказал сесть и Санек тяжело бухнулся на стул. Не сдерживаемая застежками бекеша разошлась на животе, обнажив, интимные подробности гардероба. Тетки изумленно ойкнули и больше не отрывали глаз от стенда «Внимание, розыск!»