Герман очнулся от холода. Возращение в сознание отдалось тупой болью в ногах и спине. Голова гудела. Чуть шевельнув одеревеневшим телом, он открыл тяжелые веки и увидел раскинувшееся над ним ночное небо. Звезды висели так низко, что казалось, можно было дотянуться до них рукой. Луна потеряла левую верхнюю четверть и от этого напоминала сдувшийся футбольный мяч, которым в детстве они с друзьями играли во дворе в футбол.
Справа от луны тянулся длинный и сияющий Млечный Путь, похожий на неаккуратную дорожку просыпавшегося сахара. Слева от него сияла громадных размеров Большая Медведица. Красота такого близкого и такого необъятного космоса завораживала. Южное небо… Канары… В ту же секунду Герман вспомнил всё остальное. «Где я!?»
Судя по холоду, тишине и близкому шуму моря, он уже не в самолёте. Под ним твёрдый песок. Одежда сырая и его знобит. Пахнет морем и какими-то южными цветочными ароматами. Его будто выбросило из моря на берег.
Он попробовал пошевелить конечностями. Руки, ноги и голова нехотя, но двигались, значит, переломов не было. Собравшись с силами, он осторожно приподнял голову и увидел пустынный пляж, заканчивавшийся желто-белой от лунного света пеной прибоя. За прибоем в темнеющую даль уходило ровное, спокойное море, почти сливавшееся с густой чёрнотой неба. Морские просторы были абсолютно пустынны.
Подтянув под себя негнущиеся локти, Герман сел. С волос на шею посыпался песок. Спина отозвалась далёким спазмом то ли растяжения, то ли ушиба, но функционировала вполне удовлетворительно. Он огляделся.
Пляж окружали пальмы, темневшие на фоне густого тёмно-синего неба и бесформенные в ночи камни. Белеющая полоска пляжа терялась за поворотом, а с другой стороны над пляжем возвышалась темная и гладкая, залитая матовым лунным светом скала. Вокруг не было ни души.
Герман осмотрел себя. Вся одежда – мокасины, джинсы, рубашка, ремень – была на нём. Не хватало только часов, чей массивный браслет всегда ощущался на руке. Подарок жены на его тридцатилетие. В ярком лунном свете на левом запястье виднелась лишь полоска незагорелой кожи, всегда скрытая от солнца браслетом.
«Как жалко. И жена расстроится…»
От мысли о доме стало одиноко и ещё грустней. Тут до него дошло, что жену скорее будет интересовать более важный вопрос: куда подевался он сам? То, что самолёт потерпел крушение, сомнений не вызывало: Герман отчетливо помнил треск рвущейся обшивки и поток воды, молниеносно подмявший под себя впередистоящие ряды кресел. Пассажиров должно было смыть в океан. Вместе с ними в океан, должно быть, вынесло и Германа.
Сейчас вода выбросила его на какой-то берег. На берегу, тем не менее, он был один. Это могло означать либо то, что всех остальных уже разыскали и спасли, либо что кроме него не удалось спасти никому. Впрочем, вторая мысль тут же представилось ему маловероятной, потому что из трёхсот пассажиров, обычно помещающихся в таком самолёте, не могли погибнуть ВСЕ. Во-вторых, командир Пелещин говорил о спасателях, которые знали о месте приводнения. То есть где-то здесь сейчас должны были плавать спасательные корабли, светить прожекторы, летать вертолёты и прочее, и спасать оставшихся в живых людей. Однако, ни рокота вертолётных двигателей, ни прочего шума Герман, сколько ни старался, услышать не мог. Радости это не добавляло.
Плюс для него, на данный момент, вырисовывался только один: он лежал на твёрдой земле, то есть находился на каком-то из Канарских островов. А раз так, то где-то рядом должны были быть люди. Эта спасительная мысль вселяла надежду.
Герман поднялся на ноги, оглядев под собой песок в поисках пропавших часов и, конечно же, ничего не найдя, пошел вдоль прибоя. Селения, вероятнее всего, должны были встретиться именно на побережье.
«Людям свойственно селиться у моря, – размышлял он на ходу, – хотя… Это остров в океане, а на островах люди могут стремиться жить и вдали от стихии. Стихия непредсказуема.»
Только что в самолёте Герман читал путеводитель по Канарам и вспомнил главу о тенерифском городе Ла Лагуна. Этот город считался культурной столицей архипелага – именно там находился местный университет – и был столицей Тенерифе вплоть до 1723 года. При этом Ла Лагуна была далеко не портовым городом. Как объясняла книжка, испанские конкистадоры избегали строительства столиц на побережье, поэтому Ла Лагуна находилась вдали от опасного моря. Делалось это из-за боязни пиратов и прочих врагов, вроде тех же англичан с их адмиралами Блейками и лордами Нельсонами. Теперешняя столица острова, город Санта Круз, был объявлен таковой уже в более спокойные времена, когда на первое место вышли интересы торговли, и близость к морю стала необходима всевозможным негоциантам.
Идти было тяжело, хотя песок под ногами был твёрдым и ровным. Тело ломило, а затылок гудел то ли от сотрясения, то ли от нервного истощения, то ли просто от голода: желудок у Германа был пустой. Мокрую одежду Герман снимать не стал: штанины разбухшими швами постоянно терлись друг о друга, но хотя бы чуть-чуть его согревали. Промокшую рубашку Герман выжал и снова надел на себя: на теле она должна была высохнуть быстрее.
Ничего подобного с Германом никогда в жизни не происходило. Все сознательные тридцать пять лет, что он прожил до этого момента, он старался не рисковать жизнью, потому что жизнь свою берёг и ценил. Жизнь – субстанция эфемерная, она уникальна и скоротечна, а потому не нужно подвергать её испытаниям на прочность. Человеческая жизнь, как, собственно, любая жизнь вообще, была для него чем-то священным.
Герман до сих пор помнил, как однажды во Франции, где они часто бывали, недалеко от Сан Тропе они с женой сидели за бутылкой белого вина и ели устрицы, ракушки и прочие французские морские деликатесы. В одной из ракушек Герман обнаружил четырёх крошечных крабов. Видимо, недавно родившихся, потому что были они совсем маленькими и абсолютно белыми. Герман не смог выбросить их, и когда жена удалилась укладывать детей, помчался к берегу моря, зажимая в горячей ладони крабовых детёнышей, и в итоге выпустил их в прибрежную сантропешную гальку. Тогда он тоже был на берегу. Тоже абсолютно один. Была ночь и на небе светила точно такая же слегка «сдутая» луна.
«Как я остался цел? – крутилось у него в голове. – Или, действительно, родился в рубашке? Я не разбился при посадке, не захлебнулся в океанской волне и не утонул потом, плавая без сознания в открытом океане! И сейчас цел и невредим на берегу. Вытащить меня никто не мог, иначе бы сразу отвезли в больницу или к себе домой, привели бы в чувства наконец, но не оставили здесь одного среди ночи. И сколько времени я провёл в воде? Час, два, всю ночь, сутки?»
За поворотом, до которого Герман вскоре добрёл, не оказалось ничего нового: такой же безлюдный, залитый лунным светом пляж, который извивался влево и должен был увести за очередной поворот. Интерес здесь представлял только холм. Прямо перед ним, среди целого леса приземистых пальм, этот холм возвышался высоко над берегом. Он был достаточно высоким для обзора и совсем не крутым – подняться на его вершину Герман мог быстро. Что он и решил сделать.
Войдя в прибрежную рощу, он увидел под ногами такой же ровный твёрдый желтый песок: трава на таком расстоянии от моря не росла, поэтому деревья росли прямо из песка. Яркая луна, просачиваясь сквозь узенькие и негустые пальмовые листья, продолжала освещать ему путь. Пальмы были необычные – стройные, узкие, сужавшиеся кверху подобно горлышку изящной бутылки.
«Интересно складывается человеческая жизнь, – рассуждал Герман, разглядывая деревья. – Насколько кардинальны и непредсказуемы её повороты. Живет человек в своём привычном, сбалансированном мире, среди одних и тех же лиц, среди знакомых улиц и домов, в приятном плену рутины и привычек. Потом решает, что называется, сменить обстановку, поехать отдохнуть на курорт, а попадает в непостижимую ситуацию. Горящий самолёт, приводнение, пустой пляж. Пара часов пешком по берегу до первой рыбацкой деревушки, телефонный звонок и в итоге, естественно, "хеппи энд": жена и дети со слезами счастья, друзья с восхищением в глазах, и даже, наверное, какие-нибудь репортёры. Но вот интересно, а останется ли этот человек после этого таким же, как был? Либо станет жить, как будто с ним ничего не произошло, как ни в чем, ни бывало? Навряд ли. Скорее всего, изменится. Хотя окружающие, возможно, этого и не заметят… – Герман улыбнулся. – Крепче жену буду любить – это точно. Летать вообще перестану бояться: снаряд два раза в одну воронку не попадает. То, что замучаюсь всем рассказывать об этой одиссее – это сто процентов. А те ощущения в самолете, наверное, буду помнить всегда, всю жизнь. Интересно, а на Канары я ещё раз поеду? Думаю, да. Андрей в самолёте говорил, что Лансароте – остров стоящий, да и на отшельника на Лос Лобосе тоже хотелось бы взглянуть… Интересно, а что сейчас с Андреем?»
Склон холма становился всё круче и круче, и скоро развесистая темная зелень пальм осталась внизу. Он добрался до вершины. Вид отсюда открыл его взору красивейшую картину.
Перед ним лежал огромный остров, с уходящей вдаль вереницей холмов. Внизу простиралась большая долина, с раскидистыми деревьями и широким ручьём, прорезавшим её посередине. Бегущая в ручье вода искрилась в свете луны, и казалось, что этот ручей спускается на землю прямо с ночного неба. Слева долина выходила к большому песчаному пляжу, на который он должен был прийти, если бы продолжал идти вдоль берега. На пляже виднелся десяток круглых, темнеющих на фоне лунной дорожки валунов. Справа от Германа высилась небольших размеров гора, соединяющаяся невысоким перешейком с обрывистыми базальтовыми скалами. Скалы отрезали долину от остальной части острова, которая холмами поднималась вдали.
Порывы теплого ветра донесли до него букет каких-то незнакомых запахов, душистых и терпких, какие бывают только в южных широтах и происходят обычно от экзотических цветов или фруктовых деревьев. Герман тут же вспомнил, что голоден, хочет пить, и что ничего не ел со времени скудного обеда в самолете. Вот только когда был этот обед: вчера или позавчера? Судя по недовольствам голодного желудка, пролежать на берегу, теоретически, он мог и сутки.
«Жаль, что часы пропали: там был календарь…»
Удручало одно: внизу в долине не было видно ни одного селенья. Долина казалась безлюдной и необитаемой. Странно было не найти людей в таком живописном и удобном для жизни месте. Герман ещё раз окинул взглядом долину. До переливающегося лунными блестками ручья было не больше километра, поэтому он решил двигаться к нему и направился вниз.
Ещё одна мысль, которая не давала Герману покоя: на каком из островов он всё-таки мог оказаться? Тенерифе отпадал сразу, потому что самолёт улетел очень далеко от тенерифского берега. К западу от Тенерифе, если он правильно помнил, находилось три острова: Ла Гомера, Ла Пальма и Эль Йерро. Получалось, что Герман должен был сейчас быть на одном из них.
Перед нынешней поездкой Герман – хотя, наверное, больше его жена, которой всегда доверялась информационная подготовка к путешествию – облазили весь интернет в поисках информации о Тенерифе и Канарах вообще. За последние несколько лет это стало у них хорошей традицией.
Из всего собранного материала о соседних с Тенерифе островах Герман мог вспомнить немного. Например, говорилось там, что самым зеленым, самым насыщенным водой и самым красивым островом архипелага считается Ла Пальма. Ла Пальма слыла местной канарской Андалузией: остров сплошь покрыт зеленью, с огромным количеством озёр и водопадов. Канарцы называют его «ла исла бонита», то есть «красивый остров». Судя по обилию зелени и полноводному ручью, к которому Герман сейчас продвигался, он вполне мог оказаться именно на Ла Пальме. И, тем не менее, этот достаточно логичный вывод его чем-то смущал. Вот только чем именно, понять он пока не мог…
Соседний остров Эль Йерро по описаниям должен был быть куском базальтовой скалы, торчащим из океана, с редкой и скудной растительностью и неприветливыми пейзажами. В пользу того, что Герман мог находиться на Эль Йерро, говорило то, что Эль Йерро был самым западным островом архипелага, а падающий самолёт летел от Тенерифе как раз в этом направлении.
Оставалась ещё Ла Гомера. Возможность того, что он именно на ней, Герман как раз и обдумывал. Насколько он помнил из путеводителя, вулканов на Ла Гомере не было: все они затухли десятки тысяч лет назад. Поэтому остров был зеленым и лесистым. На вершине острова, среди тумана и низких облаков росли вересковые леса и знаменитая лаура сильва – лавровые деревья третичного периода, которые каким-то чудом на этом острове сохранились. Ла Гомера числилась в списке заповедных территорий, охраняемых ЮНЕСКО, и считалась наследием человечества. У кого-то в интернете он ещё прочитал, что «если вы хотите увидеть, как выглядела Европа при динозаврах, отправляйтесь на Ла Гомеру».
«Вот я сюда и приехал», – безрадостно усмехнулся он. Экскурсию на этот остров Герман представлял себе несколько по-другому.
Помимо того, Ла Гомеру за уединенность и красоту любили канарские молодожены, проводя здесь свой медовый месяц. Эти описания очень подходили под незаселённый зелёный пейзаж, видимый Германом сейчас.
«Но стоп! – Герман даже остановился. – В версии с Ла Гомерой не сходится математика. После того, как он видел Ла Гомеру в иллюминаторе, самолёт до момента падения летел ещё минут пять – десять. Лётчик говорил, что скорость у самолёта была девятьсот пятьдесят километров в час. Допустим, что с неработающими на левом крыле двигателями скорость была вдвое, а то и втрое меньше, пусть двести – триста километров. Но триста километров в час – это пять километров в минуту, то есть за десять минут мы должны были пролететь пятьдесят километров. Смог бы я без сознания дрейфовать обратно к Ла Гомере пятьдесят километров? Маловероятно. Значит, я ближе к месту крушения и, скорее всего, на Ла Пальме».
«Нет, – ответил он тут же на свои мысли. – С Ла Пальмой тоже не сходится!»
Он хорошо помнил фотографию Ла Пальмы: на острове должен быть два достаточно высоких вулкана. Говорили, что когда смотришь на него с Тенерифе, он похож на двугорбого верблюда, лежащего в океане. По высоте вулканы Ла Пальмы уступают знаменитому тенерифскому Тейде около полутора тысячи метров, но даже вулкан высотой 2.400 метров на Ла Пальме должен быть виден отовсюду!
Герман даже остановился, чтобы ещё раз оглядеться. Он был в низине, невдалеке от ручья, но ни отсюда, ни с холма, оставшегося далеко позади, никаких высоких вулканических образований, которые могли бы быть ла-пальмскими вулканами, он заметить не смог.
Опять же, Ла Пальма должна быть достаточно плотно заселёна: это один из самых населённых островов на западе архипелага, а здесь Герман не видел никого. Здесь не просто не было ни души, здесь не было даже признаков человеческого присутствия: ни огонька в горах, ни дорог, ни шума. Только близкий шелест волн по песчаному пляжу и насыщенный южный армат наполняли эту тихую ночь.
«То есть не Ла Пальма… И всё-таки где же я, чёрт возьми, нахожусь?»
И тут до него дошла самая ужасная правда, которой всё это время удавалось от него ускользать. Самое явное несоответствие всех его умозаключений и предположений.
В его теориях не сходилось главное: песок на пляже, куда его выбросило волной, был белым. Но! Ни на одном из западных канарских островов… белых пляжей не существовало! Все пляжи Ла Гомеры, Ла Пальмы и Эль Йерро были с чёрным вулканическим песком!
Вдоль его позвоночника пробежал озноб. Тихая южная ночь вдруг стала неуютной и враждебной. Герман инстинктивно обернулся и сделал это очень вовремя: из темноты на него со страшной скоростью нёсся человек.