Национальный театр Оперетты располагался в здании бывшего театра Итальянской комедии, на улице Фавар, не изменившей, в отличие от многих других улиц Парижа, своего названия с приходом революции. Шарль де Лузиньяк не любил водевилей и легкомысленных пьесок, хотя частенько проводил время с актрисами, выступавшими на парижских подмостках. То, что он никогда раньше не встречался с Луизой Ланж, было лишь досадной случайностью, которую он собирался исправить нынешним вечером.
Опоздав к началу представления, он устроился в тесной ложе в кричащих розово-алых тонах и навел лорнет на сцену, где три миловидных девушки, похожих друг на друга, словно сестры-близнецы, в украшенной искусственными цветами беседке исполняли веселую песенку о превратностях любви. Которая из них Луиза? Лузиньяк рассматривал девушек одну за другой, при ближайшем рассмотрении оказавшихся вовсе не сестрами, хотя грим, парики и идентичные платья затрудняли поиск различий. Понять, которая из трех пленила Сен-Жюста пять лет назад, было практически невозможно. Много ли надо неопытному юноше, вырвавшемуся из своей провинции в развращенный, агонизирующий город, каким была предреволюционная столица Франции весной 1789 года? Любая более или менее бойкая девица без труда завладела бы его сердцем.
Появившись в театре Оперетты с первыми аплодисментами поднимавшемуся занавесу, Лузиньяк велел отнести корзину с пятьюдесятью розами в ложу Луизы Ланж. К ручке корзины была привязана карточка с одной-единственной фразой: «С первого взгляда на вас я потерял свое сердце». Банально, пошло, но для двадцатилетней актрисульки средней руки вполне сгодится, рассудил знаток женских сердец.
Заключив, что лишь зря тратит время в попытках угадать, которая из девушек крутила роман с Сен-Жюстом пять лет назад, Лузиньяк потерял интерес к происходящему на сцене и перевел лорнет на публику. Но не успел он выбрать мишень, долженствующую попасть под прицел его бинокля, как возбуждение в зале вновь привлекло его внимание к сцене. Это была она. Теперь Лузиньяк не сомневался, что перед ним именно та, что затмила всех остальных претенденток на благосклонность тщеславного юноши, явившегося в Пале-Рояль за приключениями и развлечениями. При более внимательном рассмотрении, в ней не было ничего необычного, ничего такого, чем не обладала бы еще добрая дюжина цариц парижской сцены. Красива – да. Но где вы видели уродливую, пусть и очень талантливую актрису? Грациозна – безусловно. Но грация – одно из самых распространенных достоинств служительниц Талии. Дерзка – и что с того? Он разглядывал движущуюся по сцене женщину с пристрастием работорговца на невольничьем рынке – и не находил того, что заставило его вместе со всем залом издать вздох восхищения при ее появлении. Магия исчезла, но она, безусловно, была. Колдовство продолжалось не более трех секунд, но воспоминание о нем жило в памяти и сердце. Спустя несколько минут после своего триумфального явления Луиза Ланж превратилась в еще одну близняшку своих товарок по профессии, девушку с миловидной белокурой мордашкой и ясным, немного томным взглядом (результатом долгой тренировки), охотницу за богатыми кавалерами и дорогими подарками.
Оставшийся час с небольшим Лузиньяк не спускал глаз с Луизы, по достоинству оценив ее красоту, невинную и порочную одновременно, изящный изгиб шеи, ослепляющую и манящую улыбку и даже, к его немалому удивлению, актерскую игру. Луиза Ланж оказалась весьма недурной актрисой, способной, при благоприятном раскладе, со временем затмить саму мадам Ветри, звезду театрального Олимпа Французской республики.
Он прождал не меньше сорока минут, прежде чем заметил выходящую из театра хрупкую фигурку в серебристом атласном плаще, капюшон которого был наброшен на раскинувшиеся по плечам белокурые локоны.
– С первого взгляда на вас я потерял свое сердце, – с легким поклоном проговорил Лузиньяк, подходя к ней.
Невероятно: его поразило то же ощущение накатившего восторга перед этим существом, похожим вблизи, без грима и кричащего платья, на Венеру Боттичелли. Это чувство немедленно исчезло, обнажив ординарную миловидную девушку, но воспоминание о нем оставило в душе легкий трепет перед той, что вызвала его.
– Так это вы? – Луиза улыбнулась той же самой отрепетированной манящей улыбкой, которую Лузиньяк отметил во время спектакля. – Ваш букет стоил мне доброго десятка завистниц.
– Клянусь вам, мадемуазель, в мой расчет входило покорить лишь одно сердце, а не разбить многие.
Она окинула красивого и дорого одетого молодого человека оценивающе-жадным взглядом, немедленно уничтожившим ее сходство с Венерой, и ответила с поспешной легкостью:
– Оно ваше.
Все оказалось слишком просто, настолько просто, что Лузиньяк испытал разочарование: она не сочла нужным сопротивляться даже для виду. Похоже, измерив на глаз финансовое состояние и привлекательную внешность нового воздыхателя, Луиза побоялась отпугнуть его пусть даже показным сопротивлением. Такие любят получать желаемое немедленно, рассудила опытная охотница за кошельками и протянула руку, которую Лузиньяк бережно положил на свою, согнутую в локте, и повел ее к карете, одиноко стоявшей в отдалении.
В его залитом светом особняке она скинула атласный капюшон, с восторгом обводя взглядом фрески на потолке, отчего ее изящная шея красиво выгнулась, заставив Лузиньяка сглотнуть слюну вожделения. Он сам удивился нетерпению, с которым повлек ее в будуар, забыв о приготовленном охлажденном шампанском в гостиной, забыв о деле, ради которого затеял весь этот спектакль, потеряв голову, подобно неискушенному студенту при виде пышногрудой цветочницы. Луиза не сопротивлялась. Ее движения были точны, поцелуи безупречны, вздохи страстны, подрагивание век уместно. Лузиньяк не мог отделаться от мысли, что она любила его так, словно отрепетировала каждый жест, каждый стон, каждую ласку, и отыграла пьесу с тем же мастерством, что за пару часов до этого – спектакль на подмостках театра Оперетты. Но несмотря на ощущение искусственного совершенства, исходящего от Луизы Ланж, а возможно, именно благодаря ему, Шарль де Лузиньяк, знаток и любитель женщин, понял, что одной ночью с этой женщиной он не насытится. Связь, начатая им с целью обзавестись полезной информацией, грозила превратиться в наркотик, освободиться от которого будет непросто.
Утолив первый голод страсти, Лузиньяк набросил черный с золотой вышивкой шелковый халат и вышел в гостиную, откуда вернулся с двумя бокалами и серебряным ведерком, в котором, обложенная кубиками льда, стояла бутылка шампанского.
– Ммм, – Луиза сладко потянулась и устроилась с ногами на диване будуара, прикрывшись тонкой батистовой простыней. – Я как раз собиралась пожаловаться на жажду.
Приняв бокал с веселыми пузырьками из рук любовника, она с наслаждением закрыла глаза и приложила напиток к губам с почти религиозным трепетом, словно собиралась вкусить божественный нектар. Лузиньяк смотрел на нее со скучающим видом зрителя, пресыщенного пьесой с повторяющимися приемами.
– Сколько тебе лет? – вдруг спросил он. Вопрос прозвучал грубо и немедленно нарушил созданную Луизой искусственную атмосферу слащавой пасторали.
– Двадцать три, – улыбнувшись, ответила она, взглянув на него без удивления или обиды, словно считала вопрос оправданным и справедливым.
– Значит, в восемьдесят девятом тебе было восемнадцать? – зачем-то уточнил Лузиньяк.
– Угу, – кивнула она, не отрывая губ от бокала с шампанским. И опять не удивилась.
– И что же ты поделывала в то славное время?
– То же, что и сейчас: играла в театре. Правда, тогда он назывался Театром итальянской комедии.
– И пила шампанское в обществе богатых поклонников, – добавил Лузиньяк.
– Ну, поклонники у меня тогда были не особо богатые, – доверчиво призналась она и улыбнулась странной, как будто извиняющейся улыбкой.
– А сейчас?
– Всякое бывает.
– Ты сохранила отношения с кем-то из своих бывших воздыхателей?
Тут Луиза, наконец, подозрительно покосилась на любознательного богача, развалившегося в кресле напротив и не спускавшего с нее немигающего взгляда холодных голубых глаз.
– Не слишком ли ты любопытен? – настороженно спросила она.
– Если хочешь часто бывать в моем доме, мне надо знать о тебе как можно больше. Я не привык делить женщин с другими мужчинами, так что если у тебя есть крепкие привязанности, наше знакомство ограничится сегодняшним вечером.
Похоже, перспектива «часто бывать» в доме Лузиньяка заинтересовала девушку: подозрительность исчезла с ее лица, уступив место пленительной улыбке, наиболее удавшейся за вечер.
– У меня нет крепких связей. Ни одно из моих увлечений пятилетней давности не получило продолжения.
– А ты желала бы продолжить некоторые из них?
Лузиньяк чувствовал, что вплотную подошел к интересовавшему его сюжету: еще немного – и она расскажет историю своих отношений с Сен-Жюстом до мельчайших подробностей. И он не ошибся. Луиза задумалась на долгое мгновение, отставила в сторону недопитый бокал и проговорила без былой игры, возможно, впервые с момента их знакомства:
– Разве только одно, – она помолчала. – Но с ним покончено, – снова пауза. – Не по моей вине, – она сама не знала, зачем добавила эти слова, ненужные и даже лишние.
Лузиньяк молчал, ожидая продолжения, которое не замедлило последовать:
– Ты знаешь депутатов Конвента? – щеки Луизы пылали то ли от выпитого шампанского, то ли от нахлынувших воспоминаний.
– Я стараюсь держаться подальше от этой публики, – легкое презрение в его голосе не ускользнуло от ее цепкого внимания.
– А я вот приблизилась к нему очень близко, даже не отдавая себе в этом отчета, но… – она театрально взмахнула тонкой ручкой, словно посылала кому-то прощальный знак.
– И кого же ты околдовала?
– Сен-Жюста, – вздохнула Луиза. – Впрочем, пять лет назад, когда я впервые увидела его, он не был ни знаменит, ни влиятелен, ни богат. Но я чувствовала, что впереди у него блестящее будущее, хотя вовсе не это привлекло меня в нем. Мы познакомились в Пале-Рояле, и меня сразу покорил его серьезный азарт, его убежденность, что шарик вкатится именно в ту лунку, что ему необходима, что следом выпадет именно та карта, что нужна ему для выигрыша. В нем было что-то от школьника и учителя одновременно. Странное сочетание, которого я больше ни в ком не встречала.
– И долго продолжалась ваша?.. – Лузиньяк замялся, подбирая слово. – Дружба, – насмешливо завершил он.
– Три-четыре месяца, пока он не вернулся в свою провинцию. Как же назывался его городишко? – девушка наморщила лоб и затрясла головкой, будто собиралась извлечь оттуда забытое слово. – Впрочем, неважно! – сдалась она. – Мы так весело проводили время! Кутили в основном на то, что дарили мне ухажеры. Сен-Жюст пытался пристроить какой-то свой трактат, даже ходил к Камиллу Демулену. Он так восхищался им, называл величайшим журналистом нашего времени. Демулен обещал помочь с публикацией, но слова не сдержал. Сен-Жюст был страшно зол, хотел даже уничтожить рукопись, да я не позволила. А потом он уехал.
– И через пять лет отправил Камилла и его жену на эшафот, – пробормотал Лузиньяк.
Луиза ничего не ответила, возможно, не расслышав его слов, а возможно, мысленно с ними согласившись.
– Ты встречалась с ним после? – продолжил допрос Лузиньяк.
– Однажды, когда мы пошли смотреть, как рабочие разрушают Бастилию, Сен-Жюст поклялся мне, что вернется в Париж, покроет себя славой и женится на мне. Он говорил так убежденно, что я поверила ему. И верила до того самого дня, когда…
Она замолчала, отягощенная неприятными воспоминаниями, и тоскливо посмотрела на пустой бокал шампанского. Лузиньяк услужливо наполнил его снова. Луиза сделала пару глотков и задорно улыбнулась.
– К чему ворошить старые истории? – с наигранной веселостью проговорила она. – Все это осталось в прошлом. Я свободна. Ведь именно это ты хотел знать?
– Что же все-таки произошло между тобой и Сен-Жюстом? – Лузиньяк легко передернул плечами, демонстрируя безразличие, но голос его звучал настойчиво.
– Ничего не произошло, в том-то все и дело, – ответила она, отворачиваясь. – Я прознала о его приезде в Париж в сентябре девяносто второго, когда открылись заседания Национального конвента. Кто-то из знакомых по Пале-Роялю увидел его в Якобинском клубе и сказал мне. Я ждала, что он сам придет. Но он не приходил. Я ждала вплоть до начала процесса короля, когда речь Сен-Жюста, потребовавшего отрубить голову королю как предателю отечества, потрясла Париж. Тогда я постучалась в его квартиру – и он прогнал меня. Просто выставил за порог, холодно заявив, что мы не знакомы и он не понимает, чего я от него хочу. Он закрыл за мной дверь с такой поспешностью, что я не успела даже возразить, напомнить о данной им клятве!
– Не очень любезно с его стороны, – заметил Лузиньяк, которого, впрочем, не удивило поведение Сен-Жюста, хотя он и вынужден был признать, что надо обладать колоссальной силой воли, чтобы выставить вон девушку, при первом взгляде на которую тобой овладевает лишь одно желание – увлечь ее в постель.
«Не потому ли Сен-Жюст так поспешил избавиться от прекрасного видения? – мысленно усмехнулся он. – Испугался соблазна?»
– Я ненавижу его, – процедила порядком захмелевшая Луиза. – Если бы я могла отомстить ему, дать почувствовать боль, которую испытала я, когда за мной захлопнулась дверь…
«Подожди немного, – мысленно пообещал Лузиньяк. – Кто знает, может, я и предоставлю тебе такую возможность».
Он получил ответы на свои вопросы и мог вновь предаться ласкам, которые мадемуазель Ланж щедро дарила ему, пока оба не погрузились в сладкий сон утомленных любовников, пришедший с первыми проблесками нового дня.
Луиза покинула особняк на следующий день в экипаже Лузиньяка, велевшего кучеру доставить ее, куда она пожелает. В руках она крепко сжимала кожаный кошелек с десятком золотых монет, которые Лузиньяк вручил ей вместе с обещанием в скором времени вновь посетить ее представление. Впрочем, она разучилась верить мужским обещаниям.