6. Хлеб

Старинный городок Звенигород погрузился в сладкую дрему на безопасном расстоянии от чада и гвалта ближайшего мегаполиса. Почерневшие избы, золотые теремки и часовенки, кривые узкие улочки, патриархальная строгость и тишь застыли во времени отпечатком былинно-сказочной жизни, которую теперь чаще встречаешь на лубочных пейзажах арбатских художников, нежели в жизни. Мы газуем сквозь городишко на пятой скорости, двигаясь в расположенный поблизости монаст ырь. Под зачин новой жизни нам с Онже требуется сходить в церковь. Мы всегда так делаем, пускаясь в новое предприятие. По правде говоря, ни разу не помогало.

– Теперь иначе все сложится, вот увидишь! – говорит Онже. – Боженька за нами смотрит, и куда лукаться не стоит – не пустит, понимаешь? Если у нас прежде обломы происходили, значит это Он от чего-то нас уберег. Рано или поздно мы бы все равно в Матрицу загрузились, либо она бы нас утилизировала мимоходом. Прикинь, если бы мы тот год продолжили под братвой работать, во что все могло вылиться?

Миновав святой источник, подле которого выстроилась целая очередь из разнокалиберных джипов, мы вскарабкиваемся на отлог невысокой горы. Одолев подъем, подъезжаем к обширному монастырскому комплексу. Высокие стены крепостной стены прерываются башенками, бойницами и огромными арками. Выглядывают из проема маковки храмов и лепнина царских палат, переделанных в совдеповские времена под музей. Под сводами арок и в альковах стен проглядывает чудом сохранившаяся старинная роспись.

– Представь, братуля: на карете вот так подъезжаешь, и холопы тебе ворота открывают, спины под ноги подставляют: «Пожалуйте, светлейший князь!» – паясничает Онже, раскрывая пассажирскую дверь нараспашку и склонившись предо мной в три погибели.

В головном храме журчат и лопаются пузырьки шепотков, шарканий, кашляний. Литургия прошла, и большая часть прихожан – такие же, как мы с Онже, случайные. В передней части храма расположена лавка с утварью, где мы отстаиваем очередь за свечами. Еще год назад свечи лежали общей кучей на железном столе при входе. Рядом помещалась жестянка для пожертвований: каждый по потребности брал и по возможности жертвовал. Теперь на каждом товаре висит бумажный ярлычок с цифрой. Очевидная суть происходящего лукаво скрывается за деликатной формулировкой на неровно обрезанном куске картона: «Ориентировочный размер пожертвований указан на предметах церковной утвари».

– Работники креста и кадила, – хмыкает Онже. – От Бога, что ли, шифруются?

Старушенция перед нами подсчитывает, сколько она сможет взять свечек, если закажет еще молебен о здравии. Развернув на ладони замызганную тряпицу, отделяет в ней никель и медь от нескольких смятых десятирублевок.

Хочешь поставить свечку? Не вопрос. Плати, бабка. Маленькая восковая – червонец, большая парафиновая – четвертак. Прибавочная стоимость составляет от одной до нескольких тысяч процентов. Это называется «торговая наценка». Хочешь записать имена умерших родственников в богослужение на Родительскую субботу? Не вопрос. Плати, бабка. Десять рублей ЗА ИМЯ – и Бог о них позаботится. А не хватит червонца на какого-нибудь ранее крякнувшего деда – не обессудь, бабка. Так дела не делаются, бизнес есть бизнес.

Изучивассортимент православных услуг я натыкаюсь на заманчивое предложение. Внеся определенную денежную сумму наличными, можно получить на руки «грамоту мецената» и удостоиться автоматического поминания о здравии бессрочно. Бессрочно – это вообще сколько? До моей смерти? До закрытия храма? До Скончания Времен?

– Пока цены не возрастут, – выказывает прагматизм Онже. – Бог – это любовь, а любовью сутеры обычно по таксе торгуют.

Тетка за церковным прилавком шипит в нашу сторону и мы затыкаемся. Набрав свечей, мы с Онже разбредаемся в противоположных направлениях. Пройдя меж колонн, поддерживающих храмовый свод, и делая редкие остановки перед образами святых, я притормаживаю у распятья. Прошу у Бога: не отвернись. Тебе лучше известно, что мне нужно и куда мне идти. Если я что-то делаю не так – не дай мне этого делать. Пусть все будет так, как угодно Тебе. Пусть так, и никак иначе.

ДЗИНЬ-дзинь-дзинь-дзинь-дзинь… – я резко оборачиваюсь на струистый звон денежного водопада. Откуда здесь игровые автоматы?

Нет, примерещилось. Это опустошают хранилище для пожертвований. С громким трезвоном пересыпаются монеты из жестянки в мешок. Словно кто-то резко дернул за рычаг однорукого бандита и выиграл джек-пот.

***

В каждом цирковном храме установлены игровые автоматы. Компьютерные игры типа «Замочи Дьявола» или «Освободи Гроб Господень», а также обыкновенные однорукие бандиты. Дернул за рычаг – выпала комбинация. Три крестика – приз, четыре – суперприз, пять – Джек-пот: можно целый год ходить в Цирковь бесплатно.

Да, разумеется: посещение Циркви пчелюдьми – платное. За удовлетворение духовных потребностей Улей ежемесячно снимает с их кредитного счета религиозную десятину.

Придя в Цирковь, пчеловек может пожужжать в молитвенном хоре с другими. За кредит сверх положенного он имеет право воспользоваться дополнительными услугами: игральными автоматами, компьютерными терминалами для автоматической исповеди и вендорами, в которых вместо кофе и презервативов продаются порционные дозы Святых Даров и просфоры в «более экономичной упаковке» (ПРИОБРЕТАЕШЬ ПЯТЬ – ДВЕ В ПОДАРОК!).

***

Длинные очереди за фасованной благодатью повергают нас с Онже в уныние. Храм покидаем в угнетенном состоянии духа, как если бы нас причастили гамбургерами и кока-колой. Уже не надеясь на лучшее, но выполняя обязательную культурную программу, Онже кивает на большую церковную лавку напротив: зайдем?

В монастырском магазине продаются иконы в драгоценных окладах с духоподъемными подписями: «Господь Вседержитель – 130000 р.», «Пресвятая Богородица – 70000 р.», «Преподобный Сергий, Радонежский чудотворец – 42000 р.» Еще можно купить уцененных Зосиму и Савватия, со значительной скидкой Серафима Саровского и, по смешной цене в 10000, малоизвестную Параскеву-Пятницу.

Здесь есть все, что касается христианской тематики, и еще больше того, что никак ее не касается. Сабли-кинжалы, ювелирные украшения, знаки зодиака, рунические и эзотерические символы, кристаллы и шары для специфического использования в оккультных практиках и ритуалах. Посетители расхватывают с полок стеклянные пирамидки и малахитовые шкатулки, пепельницы и подставки, подголовники и поджопники, поющий ветер из латуни и безмолвный пиздец из капельницы. Здесь представлены товары всех ведущих предприятий православной торговли, работающих на Вавилонский Патриархат. Чего стоит один концерн «Софьино», изготавливающий для храмов России и зарубежья иконы и книги, а заодно производящий на том же оборудовании полиграфию всех видов, включая журналы, рекламные буклеты и упаковки для женских колготок!

На выходе из магазина нам с Онже приходится отпрянуть. Со скоростью метеора мимо проносится похожий на глубоководную рептилию, сверкающий полировкой американский джип. С реактивным взвыванием покрышек авто лихо притормаживает у храма, и наружу вываливается жирный поп, переругивающийся с кем-то по мобильнику:

– Мы им средства переводили равными частями, у них вся сумма уже на счете должна лежать! Если сами не могут в отчетности навести порядок – значит, пускай аудиторы из епархии приезжают и разбираются!

– Братиша, ты догоняешь вообще, чем они там занимаются? – глядя вслед удаляющемуся попу, вполголоса бурчит Онже. – Это же голимая Матрица! Вся суть – бабла накачать, понимаешь?

Прежде чем выйти за ограду монастыря, мы останавливаемся у большого ларька-теремка. Здесь Онже вознамерился купить хлеба монастырского производства, но его постигло разочарование в виде таблички с надписью жирным синим фломастером: «ХЛЕБА НЕТ».

– Ну что ж, не хлебом единым, – смиренно отзывается Онже, выбираясь из негустой очереди, сметающей из окошка палатки монастырские пончики и сухари, а на запивку кагор и крепкие ягодные наливки московского коньячного завода.

За оградой у выхода сидят рядком побирушки. С четко выработанной интонацией, каждый заунывно выпрашивает: люди добрые, помогите Христа ради!

– Здесь тоже своя мафия, – информирует меня Онже. – Абы кто в этом месте не сядет. Делятся с попами и со сторожами, понимаешь? Кто сам по себе подаяние просит – получает пизды и валит побираться на улицы, до первого встречного мусора.

О бизнес-пирамиде нищенского дела я узнал незадолго до увольнения с ТВ, задумывая сюжет на тему попрошайничества. Разумеется, тему не пропустили: зрителю неприятно смотреть на нищих, бомжей и калек. Но пообщавшись загодя с побирухами, от некоторых удалось получить информацию, что называется, из первых рук. С их невнятных и опасливых объяснений выходило, что все они сидят на зарплате. Нищим с их унизительных трудов остается грошовый фиксированный «оклад», между тем как большая часть подаяния уходит наверх. Ее делят между собой надсмотрщики, менты, а главное – те, кто организовал и контролирует весь этот бизнес.

Нищенское дело поставлено на поток столь основательно, как если бы его организацией занимались профессиональные управленцы. К примеру, убогие в переходах метрополитена каждые несколько дней меняют места дислокации. Это называется «ротация кадров по территории». А чтобы мимо хозяйских карманов не пролетало ни одной лишней копейки, побирушек приставляют смотреть друг за другом. Если кто-то начнет утаивать подаяние, на него тут же донесут собратья по несчастью, что повлечет за собой жестокие, очень жестокие, либо запредельно жестокие кары.

***

Пчелюди имеют право труждаться и имеют право трутничать. Пчелюди-трутни трутничают по праву рождения. Пчелюди-труженики трутничают сообразно своим тружданиям.

Помогать ленивым пчелюдям – предосудительно. Помогать жалким пчелюдям – нечем: финансовый и товарный оборот в Улье осуществляется по безналичным расчетам.

В Циркви, однако, действует система труженической взаимопомощи. Дабы оказать пчеловеческую помощь тем, кого Улей назначил нуждающимся, необходимо перевести средства со своего кредитного счета на счета официально утвержденных пчелюдей-неимущих. Либо на специальный цирковный счет, откуда средства будут распределяться профессиональными пчелантропами.

***

Спустившись к подножью монастырского холмика, мы заезжаем на небольшой оживленный рынок. Здесь продаются фрукты-овощи, мед, пиво, квас, вино и предметы культа.

– Квас освящен! – заверяет нас продавщица.

– А вы патриарху сколько с барышей отстегиваете? – интересуется через губу Онже, отсчитывая девяносто рублей. Обернувшись ко мне, поясняет: официальный настоятель монастыря – первосвященник РПЦ.

Свое производство существует во всех развитых монастырских обителях. Словно планетарные системы, каждая из них обрастает целой плеядой посреднических фирм-сателлитов, занимающихся извлечением коммерческой прибыли во славу Божию. С немалой наценкой и в отсутствие налогового бремени они продают через сеть храмагазинов и монастырсамов широчайший ассортимент услуг и товаров – от святой картошки до благословения пистолетов.

– Да это мы еще так заведеньице посетили: для страждущей массы, понимаешь? А в некоторых рублевских поселках уже частные храмы завелись типа «НАШЕГО УНИВЕРСАМА», – просвещает Онже. – Там чисто свои попы служат, и вход за забор только для своих прихожан. Прикидываешь, какой там навар?

«Мне, пожалуйста, десять свечек по пятьсот, здравицу за сотку грин, и, позвольте поинтересоваться, а сколько у вас будет стоить отпевание лабрадорчика?» – «А он у вас, я надеюсь, крещеный?» – «Как же, как же! Отец Феофан лично в купель окунал, нарек Богуславом, но мы его по-домашнему, Бобиком».

– Зато прикинь, братиша, какие миллиарды там наверх подымаются? – не без зависти справляется Онже. – Там баблос не хуже, чем от нефтяных концернов по карманам раскладывается. И власть тоже немереная, понимаешь?

Раскладывается – доля, делюсь я предположением. А большая часть прибыли инвестируется в новые предприятия. По принципу Матрицы. А потом влиятельные государственные структуры замалчивают безобразные скандалы, когда церковные благотворительные фонды уличают в безакцизной торговле спиртным и табачными изделиями.

– Ну а что тут такого? – едко похохатывает Онже. – Если мы на торговле оружием бабки сделаем, а потом новый храм построим, нас ведь с тобой тоже в меценаты запишут. Это та же Матрица, только у них там не силовики наверху, а Московский Патриархат! Чем выгодно, тем и занимаются. Выгодно табаком и наркотиками – значит, сигареты и герыч, выгодно будет трансплантологией – значит, эмбрионы и почки.

Но ведь сказано в Писаниях: «Нельзя служить двум господам: Богу и маммоне»! Ведь сказано: «Легче верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие»! Ведь сказано: «Где сокровище ваше, там и сердце ваше»!

– Это для массы сказано, – кривится Онже. – Чтобы беднота этим враньем утешалась и чужим деньгам не завидовала, понимаешь? Мол, вот будет однажды Небесный Рамс, соберется братва со смотрящим, и с каждого начнут по божественным понятиям спрашивать. Если обосновку своим зехерам не дашь, получат как с понимающего и опустят ниже плинтуса – туда, где скрежет зубовный. А если ты имущество свое раздавал, каждому позволял себя шпынять и оборотку никому не давал, тогда в блатной угол подтянут и шнырем назначат, чтобы ты пахану вечно прислуживал: чифир ему подносил, фимиамы прикуривал и блатные песни под арфу лабал, понимаешь?

Отсмеявшись собственному сарказму, Онже продолжает:

– То, что к богатству стремиться нельзя – это все сказки для быдла. Ты сам посуди: если бы эти слова что-то реально значили, разве попы их не исполняли? Или Бог сам бы этого не пресек? Он же как вертухай в шнифт за тобой все время пасет и проверяет: как ты работаешь, как ты жрешь, как ты гадишь. Будешь режим содержания нарушать, он тебя на кичу закроет. А если из братвы кто нарушит, так с них взятки гладки, потому как братва администрации нужна, чтобы мужиков в подчинении держать, понимаешь? «Вся власть от Бога» – так же попы говорят?

На Онжины шутливые софизмы я не нахожусь что возразить. Если опираться на Писание, тогда словосочетание «богатый христианин» – такой же нонсенс как «целомудренная проститутка». Но я своими ушами слышал от выпускника духовной семинарии, что девять из десяти его однокашников вовсе не верят в Бога, а в семинарию пошли ради карьеры и стабильно высокого заработка.

– Я тоже много об этом думал, братан, – вздыхает Онже. – Получается, Бог как бы отдельно, а Церковь отдельно. Но ради чего вообще вера в Бога у людей поддерживается? Чтобы ими управлять, понимаешь? Чтобы сидели на жопе ровно, подчинялись правительству, зарабатывали бабки и несли их в кассу! Часть туда, часть сюда, часть в храм, часть нам.

«Заповедь на заповедь, правило на правило, тут немного и там немного», – всплывают из глубин памяти строчки из какого-то полузабытого текста. Усилия вспомнить источник ни к чему не приводят, и я продолжаю внимать филиппикам Онже.

– Все эти тексты для того и писаны, чтобы людей под ярмом держать, понимаешь? Ведь почему языческих божков в древние времена скинули? Потому что они за царей и богачей выступали, а не за всякое быдло. А в христианстве ты можешь гордиться тем, что ты нищий, убогий, и даже тем, что ты чмо! И чем больше тебя по жизни чморят, тем больше ты радоваться должен, потому как тебя за это на Небесах награда дожидается. Ну сам согласись: бред полный!

Современные жрецы культа ничем не уступают древнейшим своим предшественникам. Как и в начале христианской эры, дом божий служит прибежищем ростовщикам и менялам. Разве что торговцы за последние две тысячи лет преуспели: теперь они торгуют оптом и в розницу тем самым, кто некогда выгнал торгующих из Соломонова храма.

– Пусть бы сегодня пришел, попробовал разогнать этих торговцев, – усмехается Онже. – Как только в храм Себя-Спасителя явится, его по зеленой в ближайшее отделение упакуют: за хулиганку и разжигание ненависти на религиозной почве, понимаешь? А там его мусора так отпиздошат, как никаким римлянам и не снилось! И поедет чувак по этапу, уголовников на путь истинный наставлять.

В конце концов, кто такой этот Иисус, чтобы пресекать чужую успешную коммерцию? Разве это он раскручивал брэнд своего имени? Он, что ли, ночей не спал, разрабатывая маркетинговую стратегию завоевания мирового религиозного рынка? Он вкладывал бабки и отстраивал на месте бассейна впечатляющую мраморно-бетонную дылду с лифтами за алтарем, офисными помещениями и подземными гаражами?

Бог ко всему этому равнодушен, и никого за лицемерие не карает – то ли из собственного бессилия, то ли из лени. А быть может, Его все устраивает? Или Он, и в самом деле, давно умер, как это весьма убедительно доказывал старик Ницше? Что, если я ходил впотьмах все прошедшие годы, веря в Химеру, порожденную страхами коллективного бессознательного? Вместо того, чтобы сосредоточиться на хлебе насущном, внимал сказкам о манне небесной?

– Если серьезно поразмыслить, то мне кажется, Бог тут вообще не при делах, и ему по барабану – в церковь мы ходим или дома молимся, бедные мы или богатые, добрые или злые, – делится Онже. – Я лично верю, что Он есть, но помогает Он только тем, кто по жизни шевелиться умеет, понимаешь? Иначе все эти верующие бабки в таком говне бы не жили. Просто одни люди по жизни пашут, а другие находят возможность как ими помыкать, чтобы самим пахать не пришлось. Так что Богу богово, кесарю кесарево, а слесарю слесарево, – так же в Писаниях говорится? А небесной манки не жди: ХЛЕБА НЕТ!

Загрузка...