В Бомбей я приехал ночью, а уже на следующий день после обеда должен был двигать дальше. Времени перед отъездом оставалось разве что съездить на остров Элефантина.
Кораблики уходили прямо от городской набережной. Над Индийским океаном лежал туман. Я закурил сигарету. Вкус у нее был противный. Плыть до Элефантины предстояло больше часа. Из белых, кроме меня, на корабле была только пожилая немецкая тетка. С ней ехал аккуратно одетый молоденький индус. Чтобы никто не усомнился насчет того, что за отношения их связывают, немка всю дорогу тискала паренька, трепала за волосы, пощипывала за ягодицы и заставляла целовать себя в старые губы.
Остров появился неожиданно. Море, туман, матрос за штурвалом пытается высмотреть фарватер. И вдруг из тумана выплывает здоровенный потухший вулкан. Картинка напоминала кадр из кино про Кинг-Конга, но не последнего, а старого, еще с Джессикой Ланж в главной роли. Пассажиров высадили на пирсе. Туземец в набедренной повязке прикрутил катер к причалу.
Элефантина знаменита своими пещерными храмами. Когда-то на этом острове поклонялись слоноголовому божку Ганеше. Правда, тысячу лет назад храмы бросили, и они заросли лианами. Я побродил по пещерам. Внутри было прохладно. Прямо из стен торчали изваяния вымерших богов. Я пробовал снимать их на камеру в своем мобильном телефоне. Фотографии получались темные, нечеткие и не могли передать атмосферу места.
Указатели сообщали, что в глубине острова есть еще несколько пещер, но туда я не пошел. По тропинкам разгуливали стаи обезьян – диких непредсказуемых тварей, ведущих себя хуже, чем бездомные собаки. Стоило мне сделать шаг в их сторону, и обезьяны начинали скалить зубы, рычать и показывать на меня пальцами. Глядя на них, я думал о том, что наш мир населен множеством различных созданий – странных и удивительных. Но самое странное и удивительное из всех – это ты, мой читатель.
Человек – это просто существо, живущее на нашей планете. Мы рождаемся, едим, спим, размножаемся, умираем, а вокруг рождаются, едят, спят, размножаются, умирают другие существа: глубокомысленно-молчаливые рыбы… непонятно, чем там у себя в поднебесье занимающиеся птицы… нарядившиеся в шубки из редких мехов звери.
Но с другой стороны, человек – существо особое. Жуткое, если разобраться, бремя человечности навсегда отделило нас от остального мира. Тоскливо ощущая свое одиночество, шестимиллиардное человечество шарит телескопами по небесам: может, все же не одни, а? И никакое сходство с животными тут не поможет. Мы другие. Ни на что в мире не похожие. Между нами и всем остальным лежит Бездна.
Всегда, впрочем, находились желающие задуматься: а как мы здесь оказались? Как перебрались через Бездну? И перебрался ли кто-нибудь еще? Многие пытались представить этот прыжок… рывок, едва не выкинувший человека из его кожаной одежды, но все-таки перенесший его «сюда», в то время как все остальные остались «там».
Переворот случился век-полтора назад. В ту эпоху главные редактора иллюстрированных журналов договорились между собой: отныне человек не является венцом творения. Человек является такой же частью животного мира, как и прочие биологические организмы. А на другую сторону Бездны он перебрался постепенно. В несколько шагов.
Купите себе в квартиру кабельный ТВ-канал «Discovery», и вам подробно расскажут о начале человеческой истории. О том, как сперва обезьяна научилась ходить на двух ногах… потом надела на эти ноги штаны… ну а от штанов уже рукой подать и до пиджака. Зверь замер, достигнув определенного уровня. Человек пошел чуть дальше. Но разница между ними не принципиальна. Человек был и всегда будет животным… лысой обезьяной… Бездна же… какая Бездна?.. кто ее видел?
Эти разговоры идут уже столько времени, что все вроде бы согласились: ну, да… верно… нашим предком было животное, а в начале своей истории человек был пещерным людоедом. И знаете что? Я вовсе не предлагаю вам отказаться от этой позиции. И уж тем более не предлагаю взамен другую. Скажу сразу: мне не известно, как все было на самом деле. Просто, сидя на индийском островке Элефантина, я смотрел на свору грязных и агрессивных животных, которые считаются моими личными родственниками, и не мог найти в них ну ничегошеньки родственного.
Все разговоры об эволюции основаны на довольно примитивном фокусе. Трюк заключается в том, что публике предлагают провести два простых сравнения.
Сравнение первое: сравниваются рыба и, например, макака. Вывод: рыба есть существо безмозглое и примитивное. Макака по сравнению с ней – существо более совершенное, обладающее большим количеством навыков и мозговых извилин.
«Правильно?» – интересуются фокусники. «Вроде да…» – отвечает публика, и, пока она не успела опомниться, из рукава извлекается туз: проводим сравнение номер два, сравниваем макаку и человека. Вывод: человек совершеннее макаки ровно настолько же, насколько макака совершеннее рыбы.
Ну, не красота ли?
Ловкость рук здесь заключается в том, что человек отличен от зверя не как десяток от сотни, а как единица от нуля. Отличие здесь качественное. Это разница между «есть» и «нет». Человек может быть высоколобым и вообще читателем Джойса. А может быть тупым и пьяным. Но даже самый тупой человек находится по нашу сторону Бездны, и даже самая смышленая обезьяна – по другую.
Те, кто слепо верит в собственное животное происхождение, максимально упрощают картину: человек поумнел, а зверь нет – вот и вся разница. Интересно, что ум эти люди понимают как способность к игре в шахматы. Однако вслушайтесь в выражение «Ну будь человеком!». Как я понимаю, оно означает не приглашение к совместному философствованию, а что-то другое… что-то вообще из другой области. Граница между человеком и зверем проходит вовсе не там, где ее принято проводить.
Может быть, главная сложность, встающая перед людьми, которые пытаются во всем этом разобраться, состоит в том, что за последние десятилетия шимпанзе и макаки успели покрыться толстым налетом человекообразности. Сломайте этот стереотип. Попробуйте представить, как человек происходил… ну, например, от собаки… существа, практически равного обезьяне по уровню психической организации. Если у вас дома есть собака (домашние обезьяны в наших краях редкость), загляните в ее умные, преданные… но такие не человеческие глаза.
Можете ли вы представить, чтобы, пребывая не в духе, она взяла, да и замурлыкала под нос грустную песенку – а ведь что может быть естественнее? Можете ли вы вообразить боевого пса, который оттяпал бы поверженному сопернику ухо (на трофей!) – а ведь считается, что наши полуживотные предки поступали так постоянно. Слышали ли вы, чтобы некая кокетливая болонка решила красоты ради воткнуть себе за ошейник перышко… или хотя бы почистить зубы?.. Вернее, поставлю вопрос не так: слышали ли вы хоть об одной самке вида хомо сапиенс, которая бы НЕ пыталась себя украсить… пусть даже столь непривычным образом, как женщины африканских или полинезийских народов?
Взявшись за эксперимент, проведите его честно. Не забудьте, кого вы себе представляете: Гуффи и Плуто, одетых в смешные брючки и умеющих разгав-гав-гаваривать, или реальных, пахнущих псиной псов.
Истина, которую я имею в виду, проста. Если мы решим, будто человек отличается от зверя умом, то их родственная связь хоть и трудно представима, но возможна. Самым человечным человеком в этом случае становится Шерлок Холмс. Однако логическое мышление – это не единственное… это даже не главное их отличие. Человек и зверь – это не два брата, один посмышленее, а другой дурак. Человек и зверь – это два совершенно разных мира, а если вы не согласны, то скажите, пожалуйста, что в процессе эволюции возникло раньше – чувство юмора или чувство меры и были ли эти чувства ведомы обитателям пещер, если единственное, чем они отличались от макак, это умением ловко крошить булыжники?
Конечно, вашу любовь к Родине можно вывести из стремления животного пометить территорию обитания. Ваш восторг при взгляде на Джоконду – из инстинкта продолжения рода. Но из какой такой биологической необходимости могли возникнуть стыд и гордость?.. Чувство брезгливости или ощущение прекрасного?.. А ведь наличие каждого этого свойства гораздо сильнее отличает вас от животных, чем тяга к абстрактному умничанью.
Доказательство того, что разговоры об эволюции лишены смысла, могло бы быть и более простым. Мы ведем речь о происхождении человека от животного? Покажите мне обезьян (дельфинов, лошадей, муравьев, осьминогов, …), ведущих речь о… не важно о чем… просто ведущих речь… и я поверю, что Бездна мне лишь привиделась.
Мы с вами (люди) ведем эти разговоры. Больше во всей необъятной Вселенной их не ведет никто. Вот и все.
Еще день спустя я проснулся на горе Абу – самой священной горе Индостана. В окно светило солнце. Я открыл глаза и долго рассматривал деревянный пол. За время, пока я неподвижно лежал в постели, солнце за окном успело немного отползти влево.
Когда я выходил из отеля, парень с reсeption предупредил: окна в номере нужно обязательно закрыть. Обезьяны влезают в комнаты и могут разбросать вещи. Ох уж эти обезьяны. Рядом с гостиницей я разглядел надпись CAFE и зашел внутрь. Помыл руки, сел за стол. Мой европейский вид вызвал среди хозяев небольшой переполох. Работники засуетились, побежали искать меню, вспомнили, что у них отродясь не было никакого меню, и заслали к моему столику самого смелого.
Для начала я решил с ним поздороваться и сказал:
– Good Morning!
– Что?
– Good Morning!
Мужчина помолчал, отошел к остальным посоветоваться, а потом вернулся и грустно развел руками:
– Нет.
– Что «нет»?
– У нас не готовят блюда под названием «гудмонин».
Я не стал объяснять, что имел в виду. Сказал, что коли так, то пусть он просто принесет кофе, ладно? После завтрака я пошел осматривать храмы.
В Абу сумасшедшее количество храмов. Перед каждым в пластиковых креслицах сидели жрецы. Некоторые пили чай, другие читали газеты. Вдоль стен, прямо на земле, лежали голые «саду» – святые мудрецы. В каждом священном городе Индии этой публики навалом: голые, с разрисованной кожей, со спутанными волосами, вечно укуренные гашишем и попрошайничающие. Не знаю, как насчет святости, но мудрыми саду точно не выглядят.
Сами храмы производили впечатление очень древних. Из рушащихся стен местами росла трава. Перед входом в самое здоровенное святилище была воткнута статуя быка. Местные уверяли, будто на ее изготовление ушло несколько центнеров золота. Хотя лично я думаю, что бык был медный. Был бы золотой, сами брахманы давно бы его распилили. Внутри храма стояли статуи. Они давно лишились лиц и рук – уцелели лишь ноги и половые органы. Храмовый служитель драил божественные пенисы французским чистящим порошком. Гнусавым голосом что-то напевал себе под нос.
Я побродил по храму. За статуей быка в полу обнаружилось небольшое отверстие. Служитель объяснил, что эта дыра ведет прямо в ад.
– В ад?
– Да. Если вы свалитесь вниз, то окажетесь прямо в загробном мире.
На отверстие в полу я посмотрел более внимательно. Дыра как дыра. Вряд ли очень глубокая. Служитель продолжал драить свои статуэтки. Я спросил, что будет, если кинуть вниз камешек или монетку? Улыбаясь и не прекращая работы, мужчина ответил, что лучше этого не делать. Лет восемьсот тому назад в это отверстие было решено сбросить приговоренного к смерти преступника. То, что он натворил, было столь омерзительно, что судьи постановили не просто казнить подонка, а сразу отправить его в преисподнюю. Мужчину связали, уложили на край отверстия и пинком ноги столкнули вниз. После этого еще две недели из отверстия были слышны крики и стоны. Некоторые смельчаки подходили поближе и спрашивали, что конкретно видит казненный. Он отвечал, что не в силах об этом рассказать, но если бы даже и рассказал, то кто б ему поверил? А потом крики просто стихли.
Из Абу мой автобус уходил в четыре утра. На автобусную станцию я прибыл затемно. Прямо на земле там спали люди. Между ними бродили собаки. Иногда они наклоняли морды и лизали спящим лица. Найти свой автобус я не мог долго: названия городов были написаны такими, знаете, смешными индийскими буковками. Помочь мне вызвался дряхлый тонконогий индийский дед.
– На Джойпур? Ты собираешься ехать в Джойпур? Пойдем покажу. Это во-он тот автобус! Да-да! Я точно знаю!
Дед двумя пальцами запихивал себе далеко за щеку какую-то жевательную гадость. Желтые слюни стекали у него по бороде. Ногами он еле шевелил. Поддерживая его за локоть, я помог деду дошагать до автобуса, и только там выяснилось, что старичок – наш водитель. Руки у него дрожали. В кабину он смог залезть лишь с третьей попытки.
Несколько мужчин пытались втащить на крышу автобуса неимоверно огромный тюк. Тот вырывался из рук и валился на землю. Ночью в Индии довольно прохладно. У индусов мерзли уши, и вокруг голов они наматывали тряпочные шарфики. Дед-водитель наконец прогрел двигатель, и мы тронулись. Первые десять минут я смотрел в окно, а потом закинул ноги на сиденье, пристроил под голову рюкзак и заснул.
Места, через которые ехал автобус, называются Раджастхан – Страна Королей. Шестьдесят отдельных княжеств, в каждом из которых правит собственная династия. Мужчинам здесь полагается погибать на поле боя, а их женам – живьем сжигать себя на погребальном костре мужа. До 1975 года центральная власть платила раджам пенсии, чтобы те вели себя смирно, а потом отменила выплаты. Раджи этого даже не заметили. Кое-где они перестроили собственные дворцы под дорогущие отели, но от этого не перестали быть раджами. На центральную власть здесь плевать хотели.
До полудня я спал. Потом проснулся и стал смотреть в окно. Ехать было жарко. Постепенно автобус заполнялся раджастханскими крестьянами. Сперва я снял ноги с сиденья, а потом и вовсе уступил место крестьянским детям. Последние километров двести мне пришлось ехать стоя. За окном то и дело попадались повозки: ослик или лошадь, запряженные в деревянную арбу. Картинка никого не удивляла, хотя, на мой взгляд, здесь было о чем призадуматься.
Вот человек: он волен запрягать лошадь в телегу. Также он может носить кроличью шубку, доить корову или дрессировать слона. Ему позволено обладать и владычествовать над животными. А животные над человеком – нет, не могут владычествовать. Странной выглядела бы картина, на которой человек вез бы лежащую в арбе лошадь.
С другой стороны, животное может вести себя «со звериной жестокостью» или «жрать, как свинья». Никому и в голову не придет его за это упрекать. А если так же станет вести себя человек, мы сразу поймем: он болен. Что позволено быку, не позволено Юпитеру.
Считается, что когда-то человек был таким же животным, как и все остальные. Просто потом перестал быть. Он изменился. Эволюционировал. Стал лучше. Правда, в чем именно состояло это изменение, понять тоже сложно.
Обезьяны жили в лесу и в ус не дули. Стволы деревьев для них были прекраснее колонн Парфенона. Дождевая вода – вкуснее пепси-колы. Как же могло получиться, что из этих милых животных возникло то, что возникло? Что за катастрофа, черт возьми, должна была с ними произойти?
Мне говорят, будто леса исчезли, а климат похолодал. И вот тут-то обезьяны встали на ноги, распрямили спины, взялись за каменные топоры, и все в таком роде. Мир изменился, и животные (чтобы выжить) изменились вслед за ним. На мой взгляд, объяснение выглядит жалко, но другого у сторонников эволюции просто нет.
Какое же изменение вызвало в обезьяне похолодание и исчезновение тропических лесов? Обезьянам стало холодно. Резонно предположить, будто они покрылись шерстью, как мамонты и шерстистые носороги. Но человек лыс, словно с рождения предназначен для ношения шуб и кофт. Вкусных и питательных фруктов стало не хватать, и обезьяны стали охотницами. Было бы логично, если бы у них отросли огромные, как у тигра или косатки, клыки. Но человек беззуб, будто с появления на свет питался лишь коврижками и овощными пюре. Леса исчезли, и вокруг растерявшейся обезьяны залегли степи. Сами понимаете: обезьяне следовало бы научиться скакать резвее антилоп. Но человек непроворен, будто уже на заре его существования имелись эскалаторы и мощеные мостовые, по которым можно лениво шлепать подошвами.