Процесс конкуренции играет важнейшую роль в рыночной экономике. На рынке, где существует конкуренция, коммерческие организации стремятся к оптимальному распределению ресурсов, осуществляют инновации, совершенствуют технологии и в целом эффективно реагируют на потребительский спрос. В условиях слабой конкуренции или полного ее отсутствия вовсе не обязательно взаимодействие свободных рыночных сил автоматически приведет к позитивному экономическому поведению субъектов рынка и соответствующим экономическим результатам. Действительно, часто утверждается, что если бы предпринимательские структуры смогли искусственно прекратить рыночные процессы посредством образования монополий или заключения тайных соглашений, то это могло бы привести к неэффективному использованию ресурсов и стало бы утилитаристским оправданием для широкого государственного регулирования.
Несмотря на то, что американская экономика до сих пор опирается преимущественно на институты частной собственности и добровольного обмена, ей никогда не было свойственно строгое соблюдение принципов laissez-faire[1]{12}. Упадок системы свободного рынка усилился с ростом крупного бизнеса в период после Гражданской войны. В то время представители бизнеса, профсоюзного движения, правительства и даже отдельные экономисты утверждали, что необходим некоторый регулирующий контроль над экономикой для защиты потребителя от трестов и свойственных им бесчестных методов ведения бизнеса{13}. Считается, что антитрестовский закон Шермана (1890) и другие антитрестовские акты[2] были приняты, чтобы остановить распространение монополизма в экономике страны и восстановить эффективную рыночную конкуренцию.
Традиционно считается, что антимонопольное законодательство разрабатывалось для ограничения «монопольной власти»{14}. Однако ревизионистский анализ закона Клейтона, закона о Федеральной торговой комиссии, закона Робинсона – Патмана серьезно поколебал устоявшиеся взгляды. Целый ряд исследователей доказали, что эти антитрестовские законодательные акты находили поддержку со стороны сложившихся деловых интересов и использовались представителями бизнеса в попытках ограничить процесс конкуренции. Будучи не в состоянии эффективно конкурировать с более успешными компаниями, определенные круги бизнес-сообщества стремились создать политические и юридические барьеры, с тем чтобы защитить и укрепить свои позиции на рынке. Таким образом, в соответствии с данной точкой зрения, было бы правильнее считать антимонопольное движение скорее консервативным, нежели прогрессивным, и рассматривать его как важную составляющую «триумфа консерватизма» в американской политической жизни{15}.
Любопытно – и в этом, возможно, есть доля иронии, – что Антитрестовскому закону Шермана почти полностью удалось избежать ревизионистских нападок. Он до сих пор считается законодательным актом, единственной целью которого была защита потребителей от власти монополий и предотвращение «искусственного завышения цен» на рынке{16}. И хотя некоторые экономисты признают, что закон Шермана не всегда использовался с этой целью, они, тем не менее, не сомневаются в том, что намерением законодателя являлось повышение общего благосостояния потребителей.
Однако всегда существовали основания сомневаться в традиционном толковании причин принятия закона Шермана. Публично сенатором Шерманом было объявлено о его намерении сделать противозаконными те коммерческие соглашения, которые приводили к «перекладыванию издержек на плечи потребителей». Именно эта фраза фигурировала в первоначальном варианте законопроекта{17}. Тем не менее эта формулировка отсутствовала в законе, принятом сенатом США: в нем не упоминалось предполагаемое «единственное» намерение законодателя сделать незаконным «повышение цен в результате сговора». К тому же как минимум до 1911 года судебная практика применения закона Шермана не имела никакого отношения к реальной деятельности обвиняемых корпораций, или, другими словами, к выяснению того, действительно ли имело место «завышение цен». Суды были абсолютно глухи к аргументам защиты, свидетельствовавшим о том, что обвиняемые тресты не повышали цен, не ограничивали выпуск продукции (на деле они понижали цены и увеличивали выпуск) и не нарушали закон путем создания препятствий для торговли. Также нет ни малейших доказательств того, что конгресс США, обратив внимание на неверное толкование судами своего «намерения», предпринял какие-либо попытки пересмотреть формулировку закона (или правоприменительную практику), с тем чтобы привести ее в соответствие с первоначальным замыслом сенатора Шермана. Иначе говоря, существуют обоснованные сомнения в чистоте намерений представителей правительства и бизнеса на момент зарождения антимонопольного движения.
Более того, как будет показано в настоящей работе, закон Шермана, подобно родственным ему законам, постоянно использовался для ограничения конкуренции и свободных рыночных процессов независимо от истинных намерений законодателя. Далее мы покажем, что антимонопольное законодательство по сути защищало существующую экономическую структуру. Неясно, насколько целенаправленным был этот протекционизм, но на практике законы действовали именно так.
Хотя истинные намерения законодателя в случае антимонопольных законов навсегда останутся для нас несколько туманными, легитимность законодательства, регулирующего торговлю между штатами, никогда не ставилась под сомнение. Прежде всего, в разделе 8 статьи 1 конституции США установлено, что конгресс имеет полномочия и законодательную власть «регулировать торговлю между разными штатами…». Более того, на практике суды неоднократно принимали совершенно четкие решения о том, что правительство должно законодательно регулировать использование частной собственности там, где пользование ею «затрагивает общественные интересы». Например, в известном деле Munn v. Illinois (Манн против штата Иллинойс), рассматривавшемся в 1877 году, Манн и его партнер Скотт доказывали, что законодательная власть штата Иллинойс не имеет касательства к их частному предприятию – зернохранилищу, что правительство не имеет права требовать от них обнародования расценок, получения от штата лицензии на деятельность или соблюдения ограничений на максимальный уровень цен. Верховный суд США большинством голосов выразил свое несогласие с аргументами ответчиков и, сославшись на обилие прецедентов английского общего права, заявил, что использование частной собственности, затрагивающее интересы общества, «должно контролироваться обществом во имя общего блага». Используя сугубо утилитаристскую риторику, председатель Верховного суда Уэйт утверждал, что общественные интересы оправдывают всестороннее регулирование со стороны общества.
Частная собственность облекается общественным интересом, если ее использование становится общественно значимым и оказывает воздействие на общество в целом. Следовательно, если кто-либо использует принадлежащую ему собственность таким образом, что подобное использование затрагивает общественный интерес, то он тем самым делает общество заинтересованной стороной в таком использовании и должен контролироваться обществом во имя общего блага… Прекращая такое использование, данное лицо лишает общество заинтересованности; но, покуда использование продолжается, продолжается и контроль{18}.
Так как в экономике, основанной на обмене, использование любой частной собственности затрагивает общество, то данное судебное решение и многие последовавшие за ним создали юридический прецедент, означающий, что законодательная власть правомочна осуществлять регулирование практически любой частной коммерческой деятельности. Как ясно выразился судья Робертс в своей речи по делу Nebbia v. New York (Неббия против штата Нью-Йорк) в 1934 году, «…штат имеет право принять такую экономическую политику, которая, по его обоснованному мнению, будет способствовать росту общественного благосостояния, а также проводить такую политику в жизнь посредством законодательства, соответствующего данной цели»{19}.
В действительности отказ от строгого подхода с позиций права частной собственности и его замена утилитаристским анализом с точки зрения общественного благосостояния произошли задолго до дела Munn v. Illinois. Мортон Дж. Горвиц убедительно доказал, что в начале XIX века на уровне штатов принимались десятки важных судебных решений, которые явным образом воплощали в себе триумф утилитаристски понимаемых общественных интересов над правом собственности{20}. Например, во имя технического прогресса при рас смотрении некоторых дел о загрязнении водоемов суды были более чем склонны жертвовать традиционным принципом общего права о строгой деликтной ответственности в пользу прагматичной заботы о росте общего экономического благосостояния. Во многих случаях собственникам участков на берегу реки, расположенных выше по течению, позволялось наносить ущерб собственникам участков, расположенных ниже по течению, в том случае, если общественная выгода, связанная с техническим прогрессом, превышала, по мнению судов, общественные издержки. Таким образом, дела Munn v. Illinois и Nebbia v. New York являются кульминацией изменений в философии права, ставших оправданием масштабному государственному регулированию пользования частной собственностью в так называемых общественных интересах.
Несмотря на то что государственное регулирование экономической деятельности в виде антимонопольного законодательства, по общему мнению, признано законным, возникает вопрос: является ли оно допустимым в свободном обществе? Если строго следовать теории естественных прав, подобное регулирование – и законодательство – недопустимо{21}. Согласно этой теории, индивид обладает неотъемлемыми правами: правом на жизнь, правом на свободу и правом на собственность. Эти права предполагают свободу любого лица или лиц вступать в любые непринудительные коммерческие отношения на любых взаимоприемлемых условиях, производить или обменивать любые принадлежащие им блага или средства производства, сохранять за собой любую собственность, полученную в результате такого обмена. Данная теория утверждает, что можно владеть и распоряжаться собственностью, можно использовать ее любым образом, если это не нарушает чьих-либо прав, можно полностью или частично обмениваться собственностью с кем-либо на любых взаимоприемлемых условиях, можно сохранять и использовать плоды перечисленных усилий. Вся эта деятельность является правомерной, так как логически вытекает из естественного права человека на жизнь и совершение действий по ее поддержанию. Отсюда же следует, что нельзя применять силу против чьей-либо частной собственности, нельзя насильственно вмешиваться в добровольные сделки с чьей-либо собственностью, нельзя вводить регулирование или налагать запрет на определенные виды деловых соглашений, организационных структур или делового сотрудничества. Такого рода деятельность является неправомерной, так как нарушает естественные права индивида распоряжаться собственностью по своему усмотрению.
В приведенной интерпретации функция государства в подобной социальной системе состоит в определении и защите прав на жизнь и собственность, а также в разрешении споров по возможным нарушениям прав. Правительство не должно регулировать производство и цену сельскохозяйственной продукции, вводить ограничения на производство бензина, запрещать предложение труда по цене ниже некоторого фиксированного уровня или ограничивать добровольное слияние частной собственности. Такие действия государства являются нарушением права собственности и противоречат принципу свободного и добровольного обмена. Поэтому антимонопольное законодательство в той степени, в которой оно ограничивает добровольные соглашения или обмен частной собственностью, не будет соответствовать социальной системе, основанной на естественных правах. Таким образом, аргументация против антимонопольной политики может быть частично сформулирована в строго нормативных терминах.
Изложенная выше философия прав собственности, несомненно, остается позицией меньшинства. Многие интеллектуалы (и уж точно большинство экономистов) полагают, что право частной собственности не является неотъемлемым или естественным. Они считают, что отношения собственности являются полезными социальными условностями, которые при определенных обстоятельствах способствуют росту общественного благосостояния и поэтому санкционированы государством. Например, при наличии достаточной конкуренции свободная торговля желательна, поскольку, как утверждается, она макси мизирует производство общественного продукта и минимизирует общественные издержки. Однако при наличии на рынке монополии или сговора экономическая деятельность может в интересах общества регулироваться посредством законодательства. Эта позиция ставит отношения добровольного обмена в зависимость от их предполагаемого воздействия на общественную эффективность и благосостояние, и поэтому ее можно определить как утилитарно-прагматическую{22}.
Исторически почти все экономисты рационализировали свою веру в капиталистическую рыночную систему и оправдывали единичные случаи регулирования этой системы государством, используя аргументацию утилитарно-прагматического характера. Например, в «Богатстве народов», первом систематическом труде по экономике, Адам Смит раскритиковал за неэффективность все прежние экономические системы, опиравшиеся на государственное регулирование, в особенности меркантилизм{23}. Смит выступал против государственных ограничений на производство и торговлю, поскольку они, по его мнению, сдерживают накопление капитала и замедляют процесс создания национального богатства. Отмена регулирования позволила бы частным предпринимателям в условиях конкуренции произвести наибольшее количество экономических благ для наибольшего числа людей.
Смит не распространял свои доводы в защиту свободной торговли на все сферы экономики. В «Богатстве народов» есть многочисленные примеры, подтверждающие неверие Адама Смита в то, что объединение частных воль и интересов всегда преобразуется в общественное благо. В тех случаях, когда такого преобразования не происходит, явно необходимо участие или даже регулирование со стороны государства. Ярким примером подобной ситуации служит национальная оборона, но еще более показательными являются другие исключения из общего правила невмешательства: образование, строительство мостов, каналов и дорог, почтовая служба{24}. Смит, по-видимому, часто смягчал принципы laissez-faire, если чувствовал, что частные материальные интересы не будут или не смогут действовать в интересах всего общества, как он их понимал{25}.
Иеремия Бентам и философские радикалы добавили ясности полуутилитаристской экономической философии Адама Смита{26}. Бентам верил в гармонию интересов, выраженных в частной экономической деятельности индивидов, и считал, что они создают устойчивую экономическую систему, т. е. что универсальный порядок «надежно и неосознанно устанавливается посредством самопроизвольного разделения задач и автоматического механизма обмена». Философские радикалы одобряли свободный рыночный капитализм, поскольку эта политико-экономическая система позволяла произвести «наибольшее количество благ для наибольшего числа людей». Вмешательство государства, a priori не осуждаемое, отвергалось прежде всего потому, что выгоды от него редко превышали издержки, как показал опыт и «гедонистическое исчисление». Таким образом, вопрос легитимности вмешательства государства в экономическую жизнь радикалы, как и Смит, рассматривали в утилитаристском ключе: они поддерживали такое экономическое устройство, которое соответствовало интересам всего общества, как они их понимали.
Этот подход лежал в основе методологии и идеологии большинства классических экономистов и, несомненно, был базовым почти во всех учениях представителей неоклассической школы. Смит, Рикардо, Милль, Маккаллох, Сениор, Маршалл и, конечно, Кейнс{27} не только никогда не признавали, что верят в laissez-faire в чистом виде, но и никогда не считали laissez-faire частью какой бы то ни было четкой и последовательной теории государственной политики{28}. Единственный принцип, которым они руководствовались в отношении вопроса легитимности государственного регулирования, был по сути утилитаристским: хотя свободный рынок является в целом допустимым, государство может и должно осуществлять свое вмешательство, если его представители, должным образом избранные и действующие из лучших побуждений, считают, что такое вмешательство служит интересам общества.
Однако, данный подход к государственной политике ведет к серьезным трудностям. Помимо проанализированных выше нормативных соображений проблематичным является также и то, что прагматическая точка зрения может оказаться не столь прагматичной и научной, как ее хотели бы представить. Утилитаристы и прагматики предполагают, что существует некий универсальный метод точного определения экономических издержек и выгод от общественных мероприятий, позволяющий целенаправленно действовать в соответствии с интересами общества{29}. Однако издержки и выгоды отдельного индивида субъективны по своей природе; невозможно обобщить субъективные оценки издержек и выгод для разных индивидов и привести их к общему знаменателю{30}. Иначе говоря, однозначного способа точного вычисления максимального «блага» для наибольшего числа людей или определения совокупного объема общественных издержек, связанных с достижением какой-либо коллективной цели, может и не быть. Соответственно, может не существовать строгого метода доказательства того, что антимонопольная политика способствует эффективности экономики (и общества в целом) в некотором собирательном утилитаристском смысле.
Большинство исследователей категорически не согласны с этим выводом. По их мнению, имеется убедительная экономическая теория и исторические данные в поддержку того, что антимонопольная политика в конечном итоге действительно способствует росту общественного благосостояния. И даже признавая, что эмпирические свидетельства не поддаются точному измерению, они утверждают, что эта теория и факты являются серьезным оправданием антимонопольной политики в конкурентной рыночной системе.
Содержание настоящей работы оспаривает данную точку зрения, широко распространенную среди экономистов и в обществе в целом. Далее мы будем доказывать, что, напротив, факты свидетельствуют об отсутствии злоупотреблений по отношению к потребителям со стороны компаний, обвинявшихся в нарушении антимонопольного законодательства, и о том, что это законодательство защищало их конкурентов и снижало эффективность рынка. Более того, в настоящей работе утверждается, что неверное направление экономической политики было не только выбрано не случайно, но логически вытекало из неприменимой на практике и глубоко ошибочной теории конкуренции. Наконец, антимонопольное законодательство предлагается рассматривать как часть целого спектра правовых механизмов (куда входят тарифы, лицензирование, ограничения на ценообразование), которые, по общему признанию, ограничивают конкуренцию и способствуют монополизму в экономике. Парадокс, связанный с антимонопольной политикой, заключается прежде всего в том, что она делает экономику менее конкурентной и менее производительной. Доказательству и разъяснению этой точки зрения и посвящена данная работа.