Глава 4
Очередь движется медленно. Парень впереди меня спорит со школьным консультантом. Я оглядываюсь и вижу, что Мередит с Рашми уже получили свои расписания и успели обменяться ими для сравнения.
– Но мне не нужны театральные занятия, я просил информатику.
Консультант очень терпеливо выслушивает студента.
– Я знаю, но она не вписывалась в твое расписание, а запасной вариант как раз подошел. Может, ты выберешь информатику в следующем…
– Запасным вариантом я выбирал программирование.
Подождите. Я тщательнее прислушиваюсь к их разговору. Они могут так делать? Добавить курсы, о которых мы не просили? Я умру – УМРУ – если мне снова придется посещать спортивные занятия.
– На самом деле, Дэвид, – советник просматривает документы, – ты не заполнил форму с запасным вариантом, поэтому нам пришлось выбрать за тебя. Но я думаю, тебе…
Разгневанный парень выдергивает расписание из ее рук и убегает. Ого. Но ведь это не ее вина. Я делаю шаг вперед и называю свое имя как можно ласковее, чтобы загладить вину только что ушедшего идиота. В ответ получаю улыбку с милой ямочкой на щеке.
– Я помню тебя, милая. Хорошего первого дня, – с этими словами она протягивает небольшой листок желтой бумаги.
Я задерживаю дыхание, пока просматриваю список. Уф. Без сюрпризов. Углубленный курс английского, математический анализ, французский для начинающих, физика, европейская история и что-то с сомнительным названием La Vie.
После регистрации консультант описала мне «Жизнь» как специальный курс лекций для старшеклассников с различными спикерами и темами: нам будут рассказывать о ведении чековых книжек, аренде квартир и выпечке пирогов. Или о чем-нибудь еще. Я вздохнула с облегчением, радуясь, что мама разрешила мне посещать этот курс. Одно из главных преимуществ Школы Америки заключается в том, что математический анализ, естественные науки и история не входят в обязательный перечень занятий для старшеклассников. Но, к сожалению, мама – сторонница пуризма, и она категорически против того, чтобы я выпускалась без этих предметов. «Ты никогда не поступишь в приличный колледж, если выберешь керамику», – предупредила она, хмуро рассматривая список рекомендованных занятий.
Спасибо, мам. Отправить меня за образованием в город, известный своим искусством, и заставить страдать на очередном курсе математического анализа. Я тащусь к Мередит и Рашми, чувствуя себя третьей лишней, но все же надеясь на то, что у нас будут совместные занятия. Удача мне улыбнулась.
– Три со мной и четыре с Раш! – Мередит лучезарно улыбается, возвращая мое расписание. Ее пластмассовые кольца всех цветов радуги стучат друг о друга.
Раш. Какое неудачное прозвище[8]. Подруги сплетничают о незнакомых мне людях, пока я мысленно нахожусь на другой стороне двора, где Сент-Клэр с Джошем ждут своей очереди. Интересно, будут ли у нас с ним совместные занятия.
То есть, с ними. Занятия с ними.
Дождь прекратился, и Джош пинает лужу, отправляя брызги в сторону Сент-Клэра. Тот смеется и произносит что-то, от чего оба заливаются смехом. Внезапно, я подмечаю, что Сент-Клэр ниже Джоша. Гораздо ниже. Странно, что не заметила раньше, но он не ведет себя как коротышка. Большинство из них или стесняются, или всегда готовы обороняться, или бестолково комбинируют обе модели поведения, но Сент-Клэр уверен в себе, дружелюбен и…
– Боже, опять пялишься?
– Что? – я резко оборачиваюсь, но Рашми обращается не ко мне. Она качает головой, смотря на Мередит, которая выглядит так же глупо, как я.
– Ты прожжешь дыру в голове Сент-Клэра. Тогда он перестанет быть привлекательным.
– Замолчи, – говорит Мередит, затем улыбается мне, пожимая плечами.
Что ж. Вот и все. Будто мне нужна иная причина не засматриваться на него. Чудо-парень официально под запретом.
– Не говори ему ничего, – просит Мередит. – Пожалуйста.
– Конечно, – отвечаю я.
– Поскольку очевидно, что мы просто друзья.
– Разумеется.
Мы слоняемся без дела, пока не прибывает директор, чтобы произнести приветственную речь. Директор элегантна и держится как балерина. У нее длинная шея, а белокурые волосы собраны в тугой пучок, благодаря чему она выглядит скорее утонченной, нежели пожилой. И производит впечатление настоящей парижанки, хотя из вступительного письма мне известно, что она родом из Чикаго. Взгляд директора скользит по нам, ее избранной сотне студентов.
– Поздравляю вас с началом очередного захватывающего года в Школе Америки в Париже. Мне приятно видеть столько знакомых лиц, но еще больше я рада новым ученикам.
Очевидно, школьные напутствия – то, что не может исправить даже Франция.
– Я предлагаю студентам, проходящим у нас обучение в прошлом году, тепло поприветствовать ваших первокурсников, а также новых выпускников.
Воздух заполняет звук вежливых аплодисментов. Я оглядываюсь и с удивлением замечаю, что Сент-Клэр смотрит прямо на меня. Краска заливает мои щеки, и я отвожу взгляд.
Директор продолжает свою речь. Сосредоточься, Анна. Сосредоточься. Но я чувствую, как его взгляд, словно луч солнца, прожигает меня. Моя кожа становится липкой от пота. Я проскальзываю под одно из безупречно подстриженных деревьев. Почему он так смотрит на меня? Он все еще не отвел взгляд? Кажется, нет. Почему, почему, почему? Это хороший взгляд, плохой или равнодушный? Я не отваживаюсь проверить.
Но когда, наконец, делаю это, оказывается, что Сент-Клэр уже не смотрит в мою сторону. Он грызет ноготь на мизинце.
Директор завершает приветствие, и Рашми мчится к ребятам. Мередит ведет меня в здание школы на первое занятие английского. Профессор еще не прибыл, так что мы занимаем места на последнем ряду. Классная комната меньше тех, к которым я привыкла, внутри все отделано темным деревом и вдоль стены тянутся высокие окна, больше напоминающие двери. Но столы, доска и настенная точилка для карандашей такие же, как и в моей старой школе. Я концентрирую внимание на этих знакомых предметах, чтобы успокоить нервы.
– Тебе понравится профессор Коул, – заверяет Мередит. – Она веселая и всегда выбирает для нас лучшие книги.
– Мой отец – писатель, – говорю я, не подумав, и тут же жалею об этом.
– Правда? Кто он?
– Джеймс Эшли.
Это его псевдоним. Вероятно, фамилия Олифант оказалась недостаточно романтичной.
– Кто?
Фактор унижения продолжает расти.
– «Решение»? «Вступление»? По этим книгам сняли фильмы. Забудь, у них у всех такие дурацкие названия…
Мередит взволнованно наклоняется ко мне.
– Нет, моя мама любит «Вступление»!
Я морщу нос.
– Они не так уж плохи. Однажды я смотрела с ней «Вступление» и даже плакала, когда та девушка умерла от лейкемии.
– Кто умер от лейкемии? – Рашми ставит рюкзак рядом со мной, а шедший за ней Сент-Клэр занимает место перед Мередит.
– Отец Анны написал «Вступление», – заявляет Мередит.
Я кашляю.
– Но это не то, чем я горжусь.
– Прости, что за «Вступление»? – спрашивает Рашми.
– Это фильм на основе книги, где мальчик сначала помогает девочке появиться на свет в застрявшем лифте, а потом он вырастает и влюбляется в нее, – рассказывает Мередит, пока Сент-Клэр, откинувшись на спинку стула, изучает ее расписание. – Но на следующий день после их помолвки у нее диагностируют лейкемию.
– Отец катит ее к алтарю в инвалидном кресле, – продолжаю я. – А потом она умирает во время медового месяца.
– Фу, – одновременно произносят Рашми и Сент-Клэр.
Довольно на сегодня унижений.
– А где Джош? – интересуюсь я.
– Он младше нас на год, – говорит Рашми, будто я должна была это знать. – Он сейчас на первой ступени курса математического анализа.
– Вот как, – наш разговор заходит в тупик. Прекрасно.
– Три совместных курса, Мер. Дай посмотреть свое. – Сент-Клэр снова откидывается на стуле и крадет мой листок с расписанием. – О-о-о, французский для начинающих.
– Я же говорила.
– Это не так уж и плохо, – он возвращает расписание и улыбается. – Не успеешь оглянуться, как уже начнешь читать меню завтрака без моей помощи.
Хм-м, может, я не так уж хочу учить французский.
Арр! Парни превращают девушек в полных идиоток.
– Bonjour, classe. – В кабинет входит женщина в ярком бирюзовом платье и ставит чашку кофе на стол. Она молода, и у нее самые светлые волосы, которые я когда-либо видела среди учителей. – Для тех… – ее взгляд сканирует комнату, пока не останавливается на мне.
Что? Что я сделала?
– Для единственной студентки, кто со мной не знаком, je m’appelle Professeur Cole, – она делает глубокий реверанс, весь класс смеется и оборачивается ко мне.
– Здравствуйте, – тихо произношу я.
Мои подозрения подтвердились. Из двадцати пяти присутствующих – всего выпускного класса – я единственная новенькая. А значит, у моих одноклассников есть еще одно преимущество – они уже знакомы с каждым преподавателем. Школа настолько мала, что во всех четырех классах каждый предмет преподает один и тот же профессор.
Интересно, что за студент был раньше на моем месте? Наверное, он был круче меня. Кто-нибудь с дредами, татуировками с изображениями девушек в стиле пин-ап и связями в музыкальной индустрии.
– Вижу, уборщики в очередной раз проигнорировали мои пожелания, – говорит профессор Коул. – Вставайте. Вы знаете, что делать.
Я не знаю, но по примеру остальных начинаю двигать свой стол. Мы расставляем их по большому кругу. Так странно теперь видеть одновременно всех одноклассников. Я пользуюсь возможностью рассмотреть их получше. Не думаю, что сильно выделяюсь, но их джинсы, обувь и рюкзаки дороже моих. Они выглядят чище и ярче.
Ничего удивительного. Моя мама работает учителем биологии в старшей школе, и у нас почти не бывает лишних денег. Отец выплачивает ипотеку и помогает со счетами, но этого недостаточно, а мама слишком горда, чтобы просить больше. Она говорит, что он все равно ей откажет и вместо помощи просто купит себе еще один эллиптический тренажер.
Возможно, в этом есть доля правды.
Остаток утра проходит будто в тумане. Мне нравится профессор Коул, и преподаватель математического анализа, профессор Бабино, достаточно мил. Он парижанин, покачивающий бровями и плюющийся во время разговора. Честно говоря, не думаю, что плевки можно отнести к французской особенности. Я подозреваю, что он просто шепелявит. Но с акцентом трудно сказать наверняка.
После я отправляюсь на первое занятие по французскому. Профессор Жилле тоже оказывается парижанином. Разумеется. Школы всегда предпочитают нанимать носителей языка для преподавания иностранных предметов. Мои учителя испанского всегда, когда я поднимала руку, закатывали глаза и восклицали: «Aye, dios mio![9]». Они разочаровывались, когда я не могла понять то, что им казалось очевидным.
И я перестала поднимать руку.
Как и ожидалось, класс полностью состоит из первокурсников. И меня. О, и еще одного студента на год младше меня, того сердитого парня, разочарованного своим расписанием. Он с энтузиазмом представился как Дэйв, очевидно, как и я, испытывая облегчение от того, что он тут не единственный старшеклассник.
Возможно, Дэйв все-таки довольно крут.
В полдень я следую за толпой в столовую. Игнорируя основную очередь, направляюсь сразу к столику с фруктами и хлебом, хоть паста и пахнет потрясающе. Я такая трусиха. Лучше умру с голода, чем попытаюсь заказать на французском. “Oui, oui!” – сказала бы я, указывая на случайные слова на доске. И тогда шеф Длинноус принес бы мне что-нибудь отвратительное, и мне бы пришлось купить это от стыда. Конечно же, я хотела заказать жареного голубя! М-м-м! Прямо как у Нанны.
Мередит с друзьями сидят за тем же столиком, что и утром. Сделав глубокий вдох, присоединяюсь к ним. К моему облегчению, никто не выглядит удивленным. Мередит интересуется у Сент-Клэра, виделся ли он уже со своей девушкой. Он расслабленно откидывается на спинку стула.
– Нет, но договорились встретиться сегодня вечером.
– А летом ты ее видел? У нее уже начались занятия? Какие курсы она выбрала на первый семестр? – Мер продолжает задавать вопросы про Элли и получает односложные ответы. Джош и Рашми целуются – я даже вижу их языки – так что я возвращаю внимание к хлебу и винограду. Как это по-библейски с моей стороны.
Виноградины меньше, чем я привыкла, и на кожице легкая текстура. Или это грязь? Я макаю кончик салфетки в воду и тру крошечные фиолетовые шарики. Это помогает, но они все еще шероховатые. Хм-м. Сент-Клэр и Мередит замолкают. Я поднимаю взгляд и обнаруживаю, что они смотрят на меня с одинаковым недоумением на лицах.
– Что?
– Ничего, – говорит он. – Продолжай свои виноградные банные процедуры.
– На них была грязь.
– Ты попробовала хоть одну? – спрашивает он.
– Нет, на них все еще эти крошечные пятнышки грязи, – я протягиваю одну виноградину, чтобы показать. Сент-Клэр выхватывает ее из моих пальцев и отправляет себе в рот. Я завороженно наблюдаю за его губами, горлом и тем, как он глотает.
Я колеблюсь. Что предпочтительнее: чистая еда или его хорошее мнение обо мне?
Сент-Клэр берет следующую ягоду и улыбается.
– Открой рот.
И я послушно открываю.
Виноградинка скользит по моей нижней губе, когда он проталкивает ее внутрь. Она взрывается у меня во рту, и я так поражена обилием сока, что чуть не выплевываю его. Вкус насыщенный, больше напоминает виноградные леденцы, чем настоящие ягоды. Сказать, что я ничего подобного раньше не пробовала – ничего не сказать. Мередит и Сент-Клэр смеются.
– Подожди, пока не попробуешь, какое из этого винограда делают вино, – произносит Мер.
Сент-Клэр крутит вилкой в тарелке с пастой.
– Итак. Как прошел первый урок французского?
Резкая смена темы вызывает волну мурашек.
– Профессор Жилле немного пугает. Она вечно хмурится, – я отламываю кусок багета. Корочка хрустит, а внутри воздушная мякоть. О, боже. Я запихиваю в рот еще один кусочек.
Мередит выглядит задумчивой.
– Сначала она может показаться грозной, но она действительно милая. Ты поймешь это, как только познакомишься с ней поближе.
– Мер – ее любимица, – усмехается Сент-Клэр.
Рашми отрывается от Джоша, который выглядит ошеломленным от прилива свежего воздуха.
– Она занимается продвинутым французским и испанским, – добавляет Рашми.
– Может, ты могла бы стать моим репетитором, – говорю я Мередит. – Ненавижу иностранные языки. Единственная причина, по которой тут не стали обращать внимания на мои оценки по испанскому состояла в том, что директор читает дурацкие романы моего отца.
– Откуда ты знаешь? – хмурится Мер.
Я закатываю глаза.
– Она не единожды упомянула об этом во время моего телефонного интервью. Она продолжала спрашивать про кастинг для «Маяка». Будто папа имеет право голоса в этом вопросе. Или будто меня это заботит. Она так и не поняла, что мои кинематографические вкусы более утонченные.
– Я бы хотела выучить итальянский, – вздыхает Мередит. – Но здесь его не преподают. Хочу поступить в следующем году в колледж в Риме. Или, может быть, в Лондоне. Могла бы учить итальянский и там.
– Но разве Рим не лучшее место для его изучения? – спрашиваю я.
– Да, но… – она украдкой бросает взгляд на Сент-Клэра. – Мне всегда нравился Лондон.
Бедняжка Мер. Втрескалась по уши.
– А ты чем планируешь заниматься? – спрашиваю я Сент-Клэра. – Куда будешь поступать?
Он пожимает плечами. Медленно, выразительно и на удивление по-французски. Точно так же прошлой ночью пожал плечами официант в ресторане, когда я спросила, есть ли у них пицца.
– Пока не решил. Буду смотреть по обстоятельствам, хотя я бы предпочел изучать историю, – он наклоняется вперед, будто хочет поделиться грязным секретом. – Всегда мечтал оказаться на месте одного из тех парней, у которых берут интервью в специальных выпусках на BBC и PBS. Ну, знаешь, тех, что с безумными бровями и замшевыми заплатками на локтях.
Прямо как я! В какой-то степени.
– А я хочу попасть на канал классического кино и обсуждать Хичкока и Капру с Робертом Осборном. Он ведет большинство их программ. Я знаю, что он уже старик, но он реально крут. Осборн знает о кино абсолютно все.
– Правда? – Сент-Клэр кажется искренне заинтересованным.
– Сент-Клэр частенько с головой погружается в исторические книги размером со словарь, – перебивает Мередит. – И его тяжело вытащить из комнаты.
– Это потому что Элли всегда там, – сухо говорит Рашми.
– Кто бы говорил, – Сент-Клэр указывает на Джоша. – Не говоря уже о… Анри.
– Анри! – повторяет за ним Мередит, и они оба разражаются смехом.
– Один проклятый день, а вы все никак не даете мне забыть об этом, – Рашми смотрит на Джоша, который ковыряется в пасте.
– Кто такой Анри? – я спотыкаюсь на произношении, и получается «Эн-ри».
– Он был нашим гидом во время экскурсии по Версалю на втором курсе, – поясняет Сент-Клэр. – Тощий низенький паршивец, но Рашми оставила нас в Зеркальном зале и набросилась на него…
– Я этого не делала!
Мередит качает головой.
– Они тискались буквально весь день. Прямо на людях.
– Вся школа прождала в автобусе два часа, потому что Рашми забыла, во сколько мы собирались встретиться, – дополняет Сент-Клэр.
– НЕ БЫЛО никаких двух часов.
Мередит продолжает:
– Когда профессор Хэнсон, наконец-то, нашел ее среди кустов в саду, у нее были следы зубов по всей шее.
– Следы зубов! – Сент-Клэр фыркает.
Рашми начинает закипать.
– Заткнись, Британский Язычок.
– А?
– Британский Язычок, – повторяет она. – Так мы все называли тебя после вашего с Элли захватывающего представления на уличной ярмарке прошлой весной.
Сент-Клэр пытается возразить, но не может справиться со смехом. Мередит и Рашми продолжают подкалывать друг друга, но… Я снова теряюсь в своих мыслях. Интересно, стал ли Мэтт целоваться лучше теперь, когда у него есть кто-то более опытный, с кем можно практиковаться. Наверное, он плохо целовался из-за меня.
О, нет.
Я ужасно целуюсь. Должно быть, так и есть.
Когда-нибудь мне вручат статуэтку в форме губ, на которой будет выгравировано: «ЗА ХУДШИЕ ПОЦЕЛУИ В МИРЕ». И Мэтт произнесет речь о том, что он встречался со мной от отчаяния, но я не смогла дать ему желаемого, так что это было пустой тратой времени, потому что все это время он нравился Шерри Милликен, и она уж точно смогла стать ему полноценной девушкой. Всем это известно.
Боже. Неужели Тоф тоже думает, что я плохо целуюсь?
Это случилось лишь однажды. Во время моей последней смены в кинотеатре накануне отъезда во Францию. Казалось, время тогда замедлило свой ход, и большую часть вечера мы провели в холле наедине. Может, потому, что это была моя последняя смена, или потому, что мы осознавали, что не встретимся в ближайшие четыре месяца, или потому, что это напоминало последний шанс – какой бы ни была причина, мы вели себя безрассудно. Храбро. Всю ночь флирт становился все отчетливее, и к тому времени, когда смена закончилась, мы не могли разойтись. Мы просто продолжали… растягивать беседу.
И затем, наконец, он сказал, что будет скучать по мне.
И затем, наконец, он поцеловал меня под гудящим шатром.
И затем я ушла.
– Анна? Ты в порядке? – спрашивает кто-то.
Все сидящие за столом смотрят на меня.
Не плакать. Не плакать. Не плакать.
– Эм-м. А где тут уборная?
Уборная – мой любимый предлог в любой ситуации. Стоит только об этом упомянуть, как все тут же перестают задавать вопросы.
– Туалеты в конце холла, – Сент-Клэр выглядит обеспокоенным, но не решается спросить. Вероятно, он боится, что я начну рассказывать про впитывающие способности тампона или упомяну страшное слово на букву «М».
Остаток обеда я провожу в туалетной кабинке. Я так сильно скучаю по дому, что это доставляет физическую боль. Голова раскалывается, крутит живот, и все это так несправедливо. Я никогда не просила об учебе за границей. Дома у меня были друзья, шуточки, понятные только нам, и украденные поцелуи. Мне бы хотелось, чтобы мои родители сначала спросили: «Ты хочешь провести выпускной год в Атланте или в Париже?».
Кто знает, возможно, я бы предпочла Париж.
Мои родители никогда не задумывались, что я просто хотела иметь выбор.