(Сцена затемненная. Звучит вальс № 12 Шопена в фа-миноре. Актеры выходят на сцену со всех направлений: первой ЭЛИЗАБЕТ, потом ЙЕЙТС, которая направляется к столу и пишет, АНЖЕЛИКА, которая принимается протирать один из столов в таверне, РЕКС, идет к столу, который она протирает, ЭВЕРЕТТ садится на один стол с РЕКСОМ, ДОУСОН садится за другой стол, УАЙЛЬД – за стол ДОУСОНА, СЮЗАННА подходит, чтобы взять их заказ, ЖЮЛИ флиртует с РЕКСОМ, ПАУНД идет к скамье на лужайке больницы святой Элизабет. Мы слышим, как БЛАВАТСКАЯ что-то напевает, выходя на сцену, крупная и грозного вида старая женщина, направляется к своему столу. Поет она не так, чтобы хорошо, но с душой[2]).
БЛАВАТСКАЯ. Ох, где же ты был, лорд Рэндол, сынок,
Ох, где же ты был, красавчик ты мой?
По лесу гулял и жуть как устал,
Стели поскорее мне, мама, постель.
Охота вконец утомила меня,
И ноги не держат, я должен прилечь.
(Пока она поет и берется за карты таро, ДЭВИД АРМИТЕЙДЖ, ему нет и двадцати, входит в ее лондонскую квартиру. По ходу спектакля Армитейдж состарится, помолодеет, снова состарится, на это будет указывать лишь его манера поведения, но сейчас он в самой юной своей ипостаси. БЛАВАТСКАЯ увлечена песней и картами, и не замечает его).
БЛАВАТСКАЯ. Любовь настоящая встретилась мне,
Стели поскорее мне, мама, постель.
Охота вконец утомила меня,
И ноги не держат, я должен прилечь[3].
(АРМИТЕЙДЖ собирается заговорить, но тут из часов за его спиной появляется ПТИЦА и дважды каркает, пугая его, после чего скрывается в часах. Он смотрит на часы, когда ПТИЦА выскакивает снова и каркает ему в лицо. Он отпрыгивает. БЛАВАТСКАЯ говорит спокойно, не отрывая взгляда от карт).
БЛАВАТСКАЯ. Чего пристаешь к птичке, сынок?
АРМИТЕЙДЖ. Я только смотрю.
БЛАВАТСКАЯ. Не тяни к ней рук. Она кусается. Как тебе не стыдно.
АРМИТЕЙДЖ. Вы – мадам Блаватская?
БЛАВАТСКАЯ. Иногда. И кто интересуется?
АРМИТЕЙДЖ. Меня зовут Дэвид Армитейдж. Я – американец.
БЛАВАТСКАЯ. Это удручающе очевидно. Я постараюсь не винить тебя в этом, но у меня не получится. Так что?
АРМИТЕЙДЖ. Я пришел, чтобы повидаться с вами.
БЛАВАТСКАЯ. Я знаю, что ты пришел, чтобы повидаться со мной. Теперь ты увидел меня. Смотри внимательно, может, вновь уже не увидишь. Ты – тот самый, кто старался убедить меня в плоскости земли?
АРМИТЕЙДЖ. Нет, такого точно не было.
БЛАВАТСКАЯ. Что ж, тогда, думаю, я должна быть с тобой мила и обходительна. Все хорошо, мой кролик, не бойся. В этот момент я совершенно безобидна. Говори.
АРМИТЕЙДЖ. Объяснить это не так, чтобы просто. Я приехал в Лондон, потому что… Думаю, это как-то связано с Богом. Я услышал, что вы – очень мудрая женщина, и заявляете, что у вас контакт с другими мирами… Прошлым, будущим, потусторонним миром… Я чувствую, в созданной Богом вселенной есть не только то, что я могу увидеть или ощутить, закономерности, которые нельзя уловить пятью органами чувств, но они есть, до них нужно только дотянуться, это нечто большее, чем есть или спать, какая-то основополагающая тайна, я не знаю, что…
БЛАВАТСКАЯ. Этот человек – идиот.
АРМИТЕЙДЖ. Я не идиот. Я молод. Надеюсь, в Лондоне это не преступление. Я не утверждаю, будто что-то знаю. Поэтому я и пришел к вам. Чтобы учиться. Вероятно, ошибся.
БЛАВАТСКАЯ. Да, большая ошибка, малыш. Вообще-то, я люблю есть и спать. Тело помогает коротать время, дает, что понюхать, с чем поиграть. Но не уходи, думаю, мы можем поговорить. Определенно, в тебе есть сила духа, это мне нравится, и не единой идеи в голове. Это хорошая отправная точка. А теперь, сколько у тебя денег?
АРМИТЕЙДЖ. Простите?
БЛАВАТСКАЯ. Денег. Хотя бы приблизительно.
АРМИТЕЙДЖ. Денег?
БЛАВАТСКАЯ. Ну да, или в омнибусе ты расплачиваешься возвышенными мыслями?
АРМИТЕЙДЖ. Все деньги я потратил на то, чтобы добраться сюда из Огайо[4].
БЛАВАТСКАЯ. Это твой первый духовный урок, сын мой. Деньги должны быть у тебя всегда. Пусть будет десять шиллингов. Ха-ха, это шутка. Двенадцать шиллингов. Как насчет шести? Поцелуй меня, и будем считать, что мы в расчете. Нет, нет, не волнуйся, на первом свидании я обхожусь без пыток. И помимо умения нести чушь, что еще тебе под силу? Что-то полезное?
АРМИТЕЙДЖ. Я – поэт.
БЛАВАТСКАЯ. Очень плохо. Ты знаком с Йейтсом?
АРМИТЕЙДЖ. Поэтом Йейтсом? (ЙЕЙТС берет книгу и что-то показывает ЭЛИЗАБЕТ). Нет. Я восхищаюсь его творчеством, но мы не встречались.
БЛАВАТСКАЯ. Очень достойный человек, хотя где-то и глуповат. У него тоже нет денег. Он тебе что-нибудь даст, а потом ты принесешь эти деньги мне. Это мы называем перераспределением богатства. Йейтс сказал Элизабет, что я – доктор Джонсон в юбке.
АРМИТЕЙДЖ. Это комплимент.
БЛАВАТСКАЯ. Нет, он хотел сказать, что я толстая, уродливая, напыщенная старая лицемерка, которой, однако, иногда свойственны глубокие мысли и стервозное чувство юмора. Ты думаешь также. Меня ты видишь или крестьянкой, или цыганкой.
АРМИТЕЙДЖ. Я вижу в вас уверенную в себе женщину.
БЛАВАТСКАЯ. Ну-ну. Йейтс думает, что я – шарлатанка, но все равно мне верит. Не остается ничего другого, как любить этого глупца. Ты думаешь, я – шарлатанка?
АРМИТЕЙДЖ. Нет, конечно.
БЛАВАТСКАЯ. Лжешь ты неплохо, и, хотя не красавчик, ты определенно не испорчен жизнью. Американцы вызывают у меня грусть. Новая страна с нехваткой призраков. Для появления призраков нужны многие сотни лет резни и самой обычной жизни. Конечно, они стараются изо всех сил, отдаю им должное, но Европу им никогда не догнать. В Европе лучшие призраки. Американцы приезжают в Европу, чтобы утолить свою жажду по части призраков. И одеваться они не умеют. Я их жалею. (Внезапно кричит). ЭЛИЗАБЕТ! (АРМИТЕЙДЖ подпрыгивает). Не волнуйся. Я зову Элизабет. Ты видел в гостиной маленькую черную собаку, когда шел сюда?
АРМИТЕЙДЖ. Да, думаю, да. Ваша?
БЛАВАТСКАЯ. Это дьявол. Он шпионит за мой. Жаждет знаний, как и ты. Вчера ко мне зашла женщина, в такой нелепой шляпе, чтобы сказать, что по ночам к ней в постель приходит ее умерший муж. Я ответила, что она может считать себя счастливой, потому что в мою постель по ночам никто не приходит. Она согласилась, но пожаловалась, что пахнет он, как труп. И вонь эта ужасная. Я указала, все мужчины так пахнут. От него воняет еще хуже, вздохнула она. В загробную жизнь он не верил и разлагается, как труп, но приходит к ней. Мы – те, во что верим. Запиши это, еще станешь Босуэллом. (Вновь кричит). ЭЛИЗАБЕТ!
ЭЛИЗАБЕТ (отходит от ЙЕЙТСА к БЛАВАТСКОЙ, очень красивая, выдержанная молодая женщина). Да, мадам?
БЛАВАТСКАЯ. Принеси нам этого отвратительно чая, который ты завариваешь, хорошо, милая?
ЭЛИЗАБЕТ. Разумеется. (С интересом смотрит на АРМИТЕДЖА).
БЛАВАТСКАЯ. Ой, это Дэвид как-то там. Эрмитаж?
АРМИТЕЙДЖ. Армитейдж.
БЛАВАТСКАЯ. Еще один искатель Бога или чего-то, может, истины, а на самом-то деле он ищет ТЕБЯ! Элизабет – танцовщица, из города, знаменитого своим пердежом.
ЭЛИЗАБЕТ. Бостона.
БЛАВАТСКАЯ. Нет, речь не о нем. Она, конечно, дурочка, но должна признать, я питаю к ней нежные чувства. Мой вам совет, дети, не переходите к сексу слишком быстро, это дурной знак. (ЖЮЛИ активно флиртует с ДОУСОНОМ). Слишком долго с этим тянуть – тоже дурной знак. И секс – дурной знак. Но отсутствие секса – это самое худшее, так что без него никак не обойтись. Принеси чай, моя курочка. К твоему возвращению он будет здесь. (ЭЛИЗАБЕТ, слегка сконфуженная этими комментариями, улыбается АРМИТЕЙДЖУ и уходит. Он смотрит ей вслед, завороженный ее красотой). Ответ – да.
АРМИТЕЙДЖ. Да – на что?
БЛАВАТСКАЯ. Да, ты ей понравился. И да, прикоснись к ней, и тебе не поздоровится. И да, ты к ней прикоснешься, будешь дураком, если не прикоснешься, жизнь коротка. А теперь переключись и сними карты для мадам Блаватской.
АРМИТЕЙДЖ. Это карты таро?
БЛАВАТСКАЯ. Ты думаешь о ней голой, так? Не отрицай этого, я читаю мысли. Для этого никакого таланта не требуется. Мужчины, сын мой, прирожденное зло. Женщины, однако, должны с этим работать. К счастью, у большинства получается. Элизабет только пытается добиться успеха. Она вегетарианка и танцует, как принцесса эльфов. К сожалению. Не как танцовщица. Это не раздражает, она мастеровитая. Лишь немного печалит. Молодой человек на этом этапе ее жизни, возможно, пойдет ей на пользу, а может, еще больше собьет с толку. Все зависит, полагаю, от молодого человека. До тебя доходит смысл моих слов?
АРМИТЕЙДЖ. Насколько нравственен наш разговор?
БЛАВАТСКАЯ. Нравственен? Ты смеешь усомниться в нравственности мадам Блаватской? Да я обедала с царицей и вычесывала вшей из бороды Распутина! Ты абсолютно прав. Она покажет тебе Лондон, познакомит с Йейтсом. Отнесись к ней по-доброму, это все о чем я тебя прошу. Она слишком много времени проводит с этими психически больными чудиками, которые приходят на сеансы. Для нее это не так и здорово. Ты более нормальный, из Айовы.
АРМИТЕЙДЖ. Огайо. Город называется Армитейдж. В честь одного из моих предков. Тогда-то давно он назывался Троя. Итальянская часть до сих пор так называют, но название…
БЛАВАТСКАЯ. Ага. Молодой человек из Трои. Парис приходит в Лондон.
АРМИТЕЙДЖ. Парис?
БЛАВАТСКАЯ. Ерунда. Малые архитипические отголоски. Нет, Елена – толстая, старая женщина. Перебор для мифологии. А вот и она. Полагаю, мозги у тебя не куриные. Я на тебя надеюсь.
ЭЛИЗАБЕТ (возвращается с чаем). А вот и мы. Не обожгитесь.
БЛАВАТСКАЯ. Американцы не умеют подавать чай.
ЭЛМЗАБЕТ. Вы тоже.
БЛАВАТСКАЯ. Это правда. Только глупые англичане знают, как это делается. Это их эквивалент элевсинских мистерий. Мне гораздо проще с Йейтсом, который ирландец и крайне неуклюж. И я люблю цыган. Знаешь, Элизабет, когда у меня болела нога, та цыганка вспороло живот живой собаке, чтобы обернуть ею мою ногу.
ЭЛИЗАБЕТ (не поведя бровью). Помогло?
БЛАВАТСКАЯ. Отвлекло от боли. Она была очень мудрой женщиной. Но потом я добилась ее ареста. Я люблю собак. Собаки одушевленные. Прошу меня извинить, мне надо подготовиться к чтению карт.
АРМИТЕЙДЖ. А как вы к этому готовитесь? Какая-то форма медитации?
БЛАВАТСКАЯ. Что я делаю, так это иду в другую комнату и писаю. Этот чай творит черт знает что с моей мочевой системой. Но, если тебе нужны чаинки, приходится идти на жертвы. Элизабет, развлекай этого молодого человека. (Уходит, подмигнув АРМИТЕЙДЖУ).
ЭЛИЗАБЕТ. И что вы думаете о нашей мадам Блаватской?
АРМИТЕЙДЖ. Я думаю, она обожает потешаться над молодыми людьми.
ЭЛИЗАБЕТ. Это в какой-то степени проверка. Если вы доказываете, что у вас есть чувство юмора и сила духа, то ее выдерживаете. Вы учились в семинарии?
АРМИТЕЙДЖ. Почему? Я надел воротник задом наперед?
ЭЛИЗАБЕТ. К нам много таких приходит. Я их знаю.
АРМИТЕЙДЖ. И какие они?
ЭЛИЗАБЕТ. Или опьяненные Богом, или сбитые Богом с толка. Я оскорбляю ваши чувства?
АРМИТЕЙДЖ. Разве это имеет значение?
ЭЛИЗАБЕТ. Только, пожалуйста, не обижайтесь. Она таких притягивает, вот и все. Большинство уже не в себе, с чувством юмора у них совсем плохо, и она окончательно сводит их с ума. Это грустно, но и так забавно. Она не враждебна к невинности, ей невинность нравится, но она ненавидит умственную упертость. Как и умственную мягкость. Она предпочитает гибкий и понимающий юмор разум. Она любит мистера Йейтса, потому что он веселый, энергичный, скептический и невинный одновременно. Еще она любит меня. По крайней мере, я думаю, что любит. Иногда сказать трудно.
АРМИТЕЙДЖ. Вы думаете, она сведет меня с ума?
ЭЛИЗАБЕТ. Надеюсь, что нет. У вас такие прекрасные грустные глаза. Может, самую чуточку безумные. Толика безумия божественна, хороша для искусства. На самом деле, я не знаю, прошла ли я проверку, потому что, боюсь, я безнадежно здравомыслящая. Меня это очень тревожит. И я, похоже, ничего не могу с этим поделать. Я мечтаю, чтобы кто-нибудь научил меня быть безумной, хотя бы временно. Может, вы? Нет, я так не думаю. Почему вы ушли из семинарии? Из-за малодушия? Похотливости? Нет, не из-за похотливости. Только не обижайтесь.
АРМИТЕЙДЖ. Я решил, что в таком месте мне его точно не найти. Вот и отправился на поиски.
ЭЛИЗАБЕТ. Взяли инициативу в свои руки. Глупо, конечно, но решительно. Только не обижайтесь.
АРМИТЕЙДЖ. А вы думаете, самые темные загадки вселенной более не стоят того, чтобы задавать вопросы, которые, возможно, помогут их разгадать?
ЭЛИЗАБЕТ. Нет, нет, я обеими руками за вопросы, но дело в том, что я слышала все ответы, и, если честно, мнения о них невысокого. Вы даже не верите в то, что ищете. С тем же успехом можно ехать в Ирландию и охотиться на лепреконов. Кстати, я уверена, что мистер Йейтс это уже проделывал. Вам следует поехать с ним. Это похоже на ирландскую «охоту на бекаса». Новичку говорят, если в ловушку положить зеленый сыр, все бекасы будут твои, а потом, давясь смехом, смотрят, как бедолага расставляет по всему лесу ловушки.
АРМИТЕЙДЖ. Что ж, если поверхностные люди, только не обижайтесь, будут и дальше потешаться надо мной, я, возможно, и научусь получать от этого наслаждение.
ЭЛИЗАБЕТ. Я ни в коей мере не поверхностная. На самом деле я глубоко загадочная. Во всяком случае, так говорят мне друзья.
АРМИТЕЙДЖ. У вас есть друзья?
ЭЛИЗАБЕТ. Раньше были. Я не знаю, какую надо использовать приманку, чтобы выманить вашего Бога. Возможно, человеческую жертву. Да. Невинность. Ему это нравится. Девственницы.
АРМИТЕЙДЖ. Может, я забуду Бога и начну гоняться за вами.
ЭЛИЗАБЕТ. Я очень сомневаюсь, что вы сможете проникнуть в мои глубины. Однако, думаю, вам следует знать, что, несмотря ни на что, я решила, пусть и предварительно, что вы мне нравитесь. Одному только Богу известно, почему.
АРМИТЕЙДЖ. Для меня это честь.
ЭЛИЗАБЕТ. Так и должно быть. Да только вы обречены, знаете ли. Абсолютно обречены.
АРМИТЕЙДЖ. Правда?
ЭЛИЗАБЕТ. Да. Я вижу это в ваших глазах. Достаточно в них взглянуть.
(Они смотрят друг на дружку, похоже вот-вот поцелуются. И тут возвращается БЛАВАТСКАЯ, разрушая чары).
БЛАВАТСКАЯ. Мой вам совет, детки, не старейте. В старости любая новая встреча с ночным горшком – приключение. Что? Я прервала прелюдию? Пожалуйста, только не на мебели.
ЭЛИЗАБЕТ. Мадам, вы прочитаете судьбу мистера Армитейджа по картам таро?
БЛАВАТСКАЯ. Тебя это повеселит, сын мой?
ЭЛИЗАБЕТ. Это повеселит меня.
БЛАВАИСКАЯ. Что ж, почему нет? Дождливый день, колода карт, все интереснее, чем говорить со старухами, пусть и менее приятно, чем самоистязание. Итак, семьдесят восемь карт, пятьдесят шесть обычных и двадцать две козырных. Теперь от козырных я раскладываю обычные карты в определенной последовательности. Ты смотришь на них одну за другой, позволяешь образам бродить по твоему разуму, а я буду получать картинки из твоей грядущей жизни. Может, все и не так, но кто знает? Выложив все карты и коротко сказав о каждой, я взгляну на общую картину и скажу тебе, что вижу. Это произведет на тебя такое сильное впечатление, что ты пообещаешь отдать мне все свои деньги, которых на данный момент у тебя нет вовсе, так?
АРМИТЕЙДЖ. Совершенно верно.
БЛАВАТСКАЯ. Хороший щенок. Ты сядь между нами, Элизабет, и возьми его за руку. Давай, садись, садись. (Они садятся). Какие милашки. Прикоснись второй рукой ко мне, ты нас свяжешь, как две сосиски. Элизабет у нас тоже экстрасенс, помогает втягивать сосиски… В смысле, образы. Господи, я голодна. Ты голоден? Образы плывут из божьей космической выгребной ямы, кусочки универсальной истины, которая не дается в наши потные ладошки, фрагменты великой аниты мунди, души мертвого мира. Это впечатляет, да? Не смущайся, дорогая, крепко держи его за руку, но никакой возни под столом. А теперь, очистите ваши маленькие умишки от всех мыслей, и мы начнем.
(Маленький колокольчик, как над дверью магазина, звонит один раз).
БЛАВАТСКАЯ (переворачивая первую карту). Шут. Зеленый человек, Дионис, балаганщик и бог клоунов, татуированные руки, кошачья улыбка и ест свою ногу. (ЖЮЛИ смеется в таверне с ДОУСОНОМ, и АРМИТЕЙДЖ идет к ним). На картине Босха он бродит по пустынному ландшафту, свиньи кого-то жрут, похотливая парочка обжимается в дверной арке… (ДОУСОН обнимает ЖЮЛИ, ЙЕЙТС идет на возвышение, разбирая свои листки). Мужчина отливает у стены… (РЕКС возвращается из туалета, застегивая ширинку). Сова наблюдает с дерева. (ЙЕЙТС надевает очки, откашливается). Тот, кто ищет, создатель артефактов и глупых альтернатив… (АНЖЕЛИКА приносит АРМИТЕЙДЖУ полный стакан). Не жалейте идиота-принца. Он бежит за душой мира, как отметил, к примеру, дурашливый Йейтс.
ЙЕЙТС (прерывает БЛАВАТСКУЮ. Он немного рассеянный, обладает чувством юмора, взгляд проницательный, голос запоминающийся). Это проявления коллективного бессознательного, великой анима мунди или мировой души, вместилища фантазий и ужасов, которая связывает нас воедино, живых и мертвых, как виноградины в желатине или монады на вишневом дереве, умирающая вселенная под кожей, из-под которой мы говорим.
СЮЗАННА (протирает столы в таверне и тихонько поет). Сказала женщина в лесу, из одуванчиков вино мое ты пригуби».
(За одним столом РЕКС и ЭВЕРЕТТ, американские солдаты, в 1918 г. За другим – ДОУСОН и УАЙЛЬД, несколькими годами раньше. АРМИТЕЙДЖ легко переходит от стола к столу и из одного времени в другое, так же, как СЮЗАННА и ЖЮЛИ. Он стареет и вновь становится чуть моложе в зависимости от времени, в котором находится, девушки – нет).
ЙЕЙТС. Разумеется, нет эквивалента танцующей юной девушки, и в нашем обожании чего мы ни сделаем для красоток?
СЮЗАННА. Какой симпатичный солдатик, мне бы такого.
РЕКС. Я люблю таких проституток, как эти французские девушки, действительно симпатичные девушки, и в Терре-Хоте они точно такие. Тебя что-то не радует, Эверетт? Я думаю, Эверетта что-то не радует. А ты лучше радуйся жизни, Дейви, возможно, это твой последний шанс. Завтра Черный Джек посылает нас обратно на фронт. Чертовы немцы просто не знают, как это – сдаться. В свое время я играл в бейсбол с этим парнем Свиньей Хайнцем, который не мог отбить крученый мяч, и всякий раз, когда я вышибал его, он пытался врезать мне своей битой. Всякий раз. Наконец наш кэтчер, старина Барт, не выдержал, отдал свою маску судье, и прыгнул на него. Более тупого сукиного сына я не встречал. Но после игры мы напились, Свинья обнял меня и спросил, не хочу ли я трахнуть его сестру. Левша, играл на второй базе. Исчезающая порода.
АРМИТЕЙДЖ. Однажды я был здесь, в этой таверне, семнадцать или восемнадцать лет тому назад, с поэтом Доусоном[5] и Оскаром Уайльдом.
РЕКС. Оскаром Уайльдом? Тем самым?
АРМИТЕЙДЖ. Это было после его выхода из тюрьмы. Я только что приехал в Лондон, с которым меня знакомила очаровательная девушка, танцовщица, которую я встретил у мадам Блаватской. Меня очень тянуло к этой девушке, Доусон увидел, что я несчастен, и пригласил меня на неделю во Францию, вроде бы на встречу с Уайльдом, но, думаю, на самом деле для того, чтобы подложить под меня одну из французских девушек, с которыми Доусон был в близких отношениях. Странное дело, но эти девушки выглядят точь-в-точь, как те, что работали здесь тогда.
ЭВЕРЕТТ (смотрит на АНЖЕЛИКУ). Я думаю, все девушки такие.
АРМИТЕЙДЖ. Какие?
ЭВЕРЕТТ. Они все – одна девушка.
РЕКС. Что-то тебя здесь не радует, Эверетт.
ДОУСОН. Знаешь, что, Оскар? Я думаю, в твоем преклонном возрасте ты должен обрести более здравомыслящий вкус, сексуально говоря, я хочу сказать, для твоего собственного духовного развития. Женщины могут много чего предложить, доложу я тебе. Спроси Дейви, страдающего от безнадежной любви барда.
УАЙЛЬД. Нельзя сказать, что я ничего не знаю по части женщин. Моя мать была женщиной, так, во всяком случае, мне говорили. Я даже женился на одной. Думаю, что женился, хотя и старался это забыть. Но на данный момент, кого это волнует, Эрнест? Думаю, даже Бога не волнует. Я наверняка уже наскучил ему.
ДОУСОН. Оскар, Оскар, тебя ждет целая вселенная мясистых местечек теплой французской женщины. Французские губы и груди, французские бедра и животики…
УАЙЛЬД. Так ли необходима эта порнографическое перечисление? Ты возбуждаешь этих молодых дам. И посмотри на Дейви, он красный, как рак. Дейви у нас невинный, так, Дейви?
АРМИТЕЙДЖ. Нет, ничего подобного.
УАЙЛЬД. Ага, невинный отрицает свою невинность, а виновный отрицает свою вену. Какой загадочный мир исторг Бог из своих бездонных и таинственных чресл.
ДОУСОН. Послушай, Оскар, я за все заплачу, если ты сейчас поднимешься на второй этаж с одной из этих очаровательных девиц. Что скажешь? Попробуй, Оскар. Что тебе терять?
УАЙЛЬД. Мой дорогой Эрнест, они – не сестры милосердия. Раздача милостыни – это не про них, а если говорить о тебе, так денег у тебя нет. Господи, ты же поэт.
ДОУСОН. Ладно, тогда заплати сам.
УАЙЛЬД. С твоей стороны это очень щедрое предложение, старина, но боюсь, я неделю обедал прокипяченными носовыми платками.
ДОУСОН (выкладывает на стол содержимое карманов). Сколько у тебя денег?
УАЙЛЬД. Это так вульгарно.
ДОУСОН. Давай, что у тебя в карманах, Оскар?
УАЙЛЬД. Почему нет? Смеха ради – что угодно.
ДОУСРН. Молодец. Дейви, что там у тебя? И скажи Оскару, что он упускает нечто восхитительное.
АРМИТЕЙДЖ (выкладывая на стол содержимое карманов). Оскар, вы упускаете нечто восхитительное.
УАЙЛЬД. Твоему голосу недостает убедительности.
ДОУСОН. Итак. Что тут у нас?
УАЙЛЬД. Боюсь, в настоящий момент я не смогу сложить два и два.
ДОУСОН (сдвигая вместе три горстки монет). Полагаю, этого достаточно. Сюзанна, этого достаточно?
СЮЗАННА. Для мсье Уайльда? О нет. Я думаю, этот раз за счет заведения.
УАЙЛЬД. Я слышу вызов?
СЮЗАННА. Это всегда было моей девичьей мечтой: совокупиться с мужчиной по имени Оскар.
УАЙЛЬД (пытаясь встать). Надеюсь, не станет это ужасным разочарованием для тебя, дорогая. Ох, а почему пол уходит из-под ног?
ДОУСОН. Давайте, девочки. Поможет ему подняться на второй этаж.
(ДОУСОН и ДЕВУШКИ помогают УАЙЛЬДУ подняться по лестнице, толкая сзади).
УАЙЛЬД. ВПЕРЕ-Е-Е-ЕД!
РЕКС. Знаешь, Дейви, когда началась эта война, французы практиковали кавалерийские атаки на пулеметы. Все эти парни в красно-синей форме с саблями наголо, верхом на лошадях, накатывали на пулеметные гнезда. Можем мы доверять таким людям?
АРМИТЕЙДЖ. Бедные лошади.
РЕКС. Бедные мы. Потому что мы – следующие. Знаешь, кто такие американцы? Американцы – европейское пушечное мясо.
ЭВЕРЕТТ. Самое худшее – не война. Самое худшее – лягушки и полевые мыши. Они падают в траншеи и не могут выбраться. Как мы. Только мы еще на них наступаем. Мне это не нравится.
РЕКС. Послушайте, давайте хорошо проведем время, парни. Воспользуемся моментом, что скажете?
ЭВЕРЕТТ. Однажды ночью я выполз их окопа, ничего не видел, да и не хотелось, не знал, где нахожусь и что собираюсь делать, тьма, хоть глаз выколи, двигался на ощупь, протянул руку, и она легла на что-то склизкое.
РЕКС. Господи, Эверетт, такими рассказами красивых девушек не привлечь.
ЭВЕРЕТТ. Крысы вылезали из канала, чтобы пожирать их. Я видел, как две крысы подрались из-за оторванной головы.
(Девушки пятятся от их стола).
РАКС. Эверетт, можешь ты замолчать, чтобы мы смогли хорошо провести время?
ЭВЕРЕТТ. Тянули за уши, нос уже сгрызли. Скелеты лыбились в воронках. Счастливые.
РЕКС. Заткнись, сукин ты сын, а не то я тебя убью.
АРМИТЕЙДЖ. Расслабься, Рекс.
ЭВЕРЕТТ. Крысы объедали их для Бога, чтобы подготовить к танцам. Они танцуют, скелеты танцуют.
РЕКС. С меня хватит. Сейчас я его убью. Это нормально, если я его убью?
АРМИТЕЙДЖ (оттаскивая его). Нет. Оставь его в покое.
ЭВЕРЕТТ. Хорошие крысы. Добрые крысы. Крысы – мои друзья. Как Дейви и Рекс. Дейви и Рекс – мои лучшие на свете друзья, как моя сестра Мэри Маргарет и крысы.
РЕКС (смотрит на него, злость уходит, с грустью). Да. Прям счастливый Новый Год. (АРМИТЕЙДЖ отпускает его). Господи, как мне нужна женщина.
ДОУСОН. Все еще сохнешь по этой танцовщице, Дейви?
АРМИТЕЙДЖ. Я в порядке.
ДОУСОН. Почему бы тебе не пойти наверх с Анжеликой? Она такая милая. Хочешь пойти наверх с Дейви?
АНЖЕЛИКА. Да, очень хочу.
ДОУСОН. Видишь? Ты ей нравишься. Духовная любовь – это хорошо, но в меру. Мои отношения с Жюли во многом духовные, так, милая?
ЖЮЛИ. Да, очень даже.
ДОУСОН. Она тоже пишет стихи. Иногда на стенах сортиров. Мы с ней как Браунинг и миссис Браунинг.
АРМИТЕЙДЖ (наблюдая, как ЭЛИЗАБЕТ разминается в Лондоне). Она играет со мной. Она – потерянная, я ей небезразличен, но она не подпускает меня к себе. Она не жестокая, очень нежная и веселая. Словно в ней есть тайна, которую я должен разгадать, и она надеется, что я разгадаю, но при этом думает, что у меня не получится, и не помогает мне.
ДОУСОН. Ох, не будь чертовым идиотом. Пойди наверх с одной из этих девушек, и все станет для тебя гораздо проще. Не лучше, возможно, но… более неизбежным. А неизбежность плоти и крови, после того, как ты переживаешь начальный шок и ощущение нереальности, успокаивает. Более-менее. Время от времени. Так что, за плоть и кровь.
УАЙЛЬД (появляется на верхней лестничной площадке, объявляет, как викторианский актер). Дело… СДЕЛАНО!
(Рядом появляется СЮЗАННА, поднимает руки, оттопыривает большие пальцы. ДОУСОН и девушки радостно кричат и аплодируют, тогда как УАЙЛЬД, пошатываясь, спускается по лестнице, приветственно покачивая рукой).
УАЙЛЬД. Спасибо, спасибо.
ДОУСОН. Как оно было, Оскар? Ты же этого не забыл, так?
УАЙЛЬД. О, нет. Все равно, что скачешь на лошади… Только без обид, милая. Если честно, что-то мне понравилось, хотя не думаю, что порекомендую это друзьям. Но, пожалуйста, по возвращению в Англию, Дейви, расскажи об этом всем. Я уверен, тем самым моя репутация будет восстановлена полностью. (Он пьет).
ЙЕЙТС. Мы хватаемся за то, что поддерживает нас в поражении, и именно это, рассчитывая на лучшее, мы начинаем воспринимать истиной.
СЮЗАННА (поет и убирает со стола, тогда как АНЖЕЛИКА целует ДЭВИДА). Солдатик постой и выпей со мной, приляг на лесную постель.
ЙЕЙТС. Что касается Бога, что ж, это более сложный вопрос.
СЮЗАННА (когда АНЖЕЛИКА уводит ДЭВИДА на второй этаж). К утру не останется ничего, кроме костей, сказала она.
(Звенит маленький колокольчик).
БЛАВАТСКАЯ (переворачивает карту). Отшельник. Одинокий старик. Дряхлый пилигрим. (Поэт Паунд, очень старый, сидит на скамье на лужайке больницы святой Элизабет в Америке, 1950 гг. АРМИТЕЙДЖ спускается по лестнице, оставив АНЖЕЛИКУ на верхней площадке, глубоким стариком, и идет к ПАУНДУ, тогда как БЛАВАТСКАЯ продолжает говорить). На картине Босха «Искушение святого Антония» бесы и свиное рыло, яйцо священника, священник с его кошкой, священник умирает. Скрюченный и наполовину безумный старый грешник, безумие короля Голла[6] среди листвы берез. Он дрейфует в неизбежную полутень.
ПАУНД (говорит сам с собой). Я кормлю дворовых котов. Пробегающие собаки отливают на меня.
(Другие персонажи проходят мимо).
ЙЕЙТС. Реальность – тайное знание и разновидность смерти. Поэт ваяет свою маску из разочарования, как герой войны – из поражения.
ПАУНД. Если бы я перестал верить, огонь бы потух. Но я не могу ни прекратить верить, ни продолжать верить, поэтому я пожран собственными злыми духами, выблевывая пережеванную траву, как Навуходоносор. Мне следовало назвать кота Навуходоносор.
АРМИТЕЙДЖ. Мистер Паунд?
ПАУНД. Его здесь нет. Он умер.
АРМИТЕЙДЖ. Вы помните меня, Эзра?
ПАУНД. Я получу печенье, если вспомню?
АРМИТЕЙДЖ. Я – Дэвид Армитейдж. Был другом мистера Йейтса в Лондоне много лет тому назад. Мы ходили на сеанс к мадам Блаватской. Помните? Я был второстепенным поэтом…
ПАУНД. Как и мы все.
АРМИТЕЙДЖ. Я вот подумал, могу я для вас что-нибудь сделать?
ПАУНД. Я постоянно придирался к Вилли, утверждал, что стихи у него плохие. Он приносил их мне в своих маленьких руках, как подарки, с сияющим, полным надежды лицом, а я говорил ему, что они протухшие. Нравилось мне тогда это слово, протухшие. Он воспринимал мои слова всерьез, уходил, переписывал. Мы все любили дядю Вилли. Благодаря стихотворению, вопрошал он своим особым англо-ирландским носовым говором, благодаря стихотворению может что-то случиться? (Смеется неприятным старческим, напоминающим карканье смехом). Ты все еще пишешь абстрактное дерьмо?
АРМИТЕЙДЖ. Нет. Перестал, давно уже. Не написал ни слова.
ПАУНД. Такая красотка, эта танцовщица, ведь так? Танцовщица? Что с ней сталось? Ты женился на ней? Как ее звали? Так же, как называется дурдом, в который меня посадили, больница святой…
АРМИТЕЙДЖ. Элизабет.
ПАУНД. Женился на ней, и она съела все твои стихи, готов спорить. Весит теперь четыреста фунтов, с лицом, как слоновий зад, вот что случается с красотками. Они едят написанное тобой и раздуваются, как киты. Рад узнать, что я – не единственный, кому так крепко не повезло. Меня посадили в клетку. Бросили и забыли.
АРМИТЕЙДЖ. Если вам что-нибудь нужно… Книги? Вам нужны книги?
ПАУНД. На бунте, случившемся на моем концерте, я свисал с балкона головой вниз. Прям вампир. Призраки пугают, Вилли подпрыгивает. Толпа идиотов.
АРМИТЕЙДЖ. Вам нужны ручки? Бумага? Вы сейчас пишите?
ПАУНД. Пишу? Я сейчас пишу? Пишу ли я?
АРМИТЕЙДЖ. Вы должны. Вы – великий поэт, Эзра, несмотря ни на что. Вы должны писать. Пишите?
ПАУНД (смеется неприятным, старческим смехом). Испытывать презрение к любой национальности, человеку, животному, любой из живых тварей, все равно, что создавать в душе бездонный колодец неописуемого и, уж извини за средневековую терминологию, неискупаемого зла. Человек становится недостойным поэзии, но, возможно, не Бога. (Пауза). Разумеется, я пишу, кретин. Йейтс, конечно, был лучше, и как человек, и как поэт, но, к счастью для него, он мертв.
ЭЛИЗАБЕТ (молодая, в Лондоне, с ЙЕЙТСОМ). Мистер Йейтс, я хочу представить вам Дэвида Армитейджа. Он только что приехал в Лондон из Огайо, чтобы писать стихи и найти Бога.
ЙЕЙТС (протягивает руку АРМИТЕЙДЖУ. ЙЕЙТС видит молодого ДЭВИДА, а мы видим его старого). Добрый день. Я люблю американцев, они – как Элизабет, очень крепкие, но при этом и невероятно хрупкие, словно Бог только что создал их, как младенцев-богов. Я надеюсь, в Лондоне у вас все хорошо. Если я могу что-нибудь сделать для вас, только попросите. Или попросите Паунда. Вы познакомились с Паундом? Он помогает всем, однажды отправил Джойсу старые сапоги огромного размера. Вы познакомились с Джойсом? Поэты должны помогать друг другу. Бог свидетель, остальным наплевать. Я здесь незваный гость, мы все изгнанники. Вам повезло, что вы и Элизабет нашли друг дружку. А как мадам Блаватская? Прошел слух, что она умерла. Невидимая собачка по-прежнему при ней? И что вы думаете о лепреконах?
(АРМИТЕЙДЖ наблюдает, как ЙЕЙТС и ЭЛИЗБЕТ уходят, продолжая разговор с его невидимой молодой ипостасью).
ПАУНД. Говоришь, перестал писать?
АРМИТЕЙДЖ. Да. Перестал.
ПАУНД. Ты писал не так и плохо, я помню. Как называлась поэма, над которой ты работал? «Анима мунди»? Ты подавал надежды, какие-то. Старина Вилли писал до самого конца, до последнего дня, а что самое ужасное, этот сукин сын писал все лучше и лучше, этот чертов старый восхитительный ублюдок. А ты больше писать не мог? Наелся досыта, так?
АРМИТЕЙДЖ. Нет. Решил, что больше писать не буду. По личным причинам. Мой выбор.
ПАУНД. Твой выбор. Я помню и это, смутно. Выбор. Ха! Изгнание, молчание, хитрость. Джимми безумец Финнеган Джойс это сказал. Каким же он был восхитительным психом. Мы вместе ехали по пустошам в «Модели Т», радостно крали друг у друга. Я крал у Элиота, Элиот крал у меня, мы все крали у Йейтса. Это искусство. (Ужасный смех, в конце становится грустным). Все мертвы. Все, кроме нас с тобой, только мы и остались, что рассказать, как все было. И ты сделал выбор. Остановиться. А теперь ты приходишь сюда, чтобы покаяться, навестить старого Эза в дурдоме, и спрашиваешь, нужны ли мне ручки. РУЧКИ? МНЕ НУЖНЫ РУЧКИ? Я БУДУ СОВАТЬ ПАЛЬЦЫ В ВЕНЫ И ПИСАТЬ КРОВЬЮ НА ЧЕРТОВЫХ СТЕНАХ, ПОКА НЕ УМРУ! МНЕ НУЖНЫ РУЧКИ? И ТЫ СДЕЛАЛ ВЫБОР? (Пауза). Как я их любил. Всех этих безумных поэтов. Все эту красоту, потерянную навсегда. (ПАУНД смотрит вдаль. АРМИТЕЙДЖ смотрит на ЭЛИЗАБЕТ через сцену. Звякает маленький колокольчик).
БЛАВАТСКАЯ (переворачивает карту). Умеренность, непонятая бабенка, лишь изредка разбавляющая воду вином, последнее прибежище неудачливого сластолюбца, святость. Она убивает. Пожалеем их.
(ЭЛИЗАБЕТ танцует, все равно что. в трико, под вальс Шопена № 3 в тональности ля-минор. АРМИТЕЙДЖ, молодой, не может оторвать от нее глаз).
ЙЕЙТС (сидит за столом). Дорогая Мод! Недавно твоя подруга Элизабет познакомила меня с молодым американским поэтом, зовут его, если не ошибаюсь, Дэвид Армитейдж, который интересуется местонахождением Бога. Я пожелал ему удачи в его поисках, хотя, должен признаться, шансы его оцениваю весьма скептически. Элизабет остается очаровательной и категоричной, как и всегда, и я думаю, что-то у них может сложиться. Бедные дети.
ЭЛИЗАБЕТ (танцует, очень эротично, но как бы не для того, чтобы завести АРМИТЕЙДЖА, даже не смотрит на него). Бедный мистер Йейтс. Он такой душка. Ты слышал историю его трагической любви к Мод Гонн.
АРМИТЕЙДЖ (захваченный танцем ЭЛИЗАБЕТ). Извини, я не слушал.
ЭЛИЗАБЕТ. Она очень грустная. Хотя на самом деле нет. Она не подпустила его к себе. Я решила, что сама идея трагедии – это не мое, я ее переросла. И, разумеется, она была совершенно права. Он – добрый человек и прекрасный поэт, но Мод хочет свободы, чтобы взрывать англичан, и, думаю, она никому не позволит ее остановить, если ей так сильно этого хочется. Я не понимаю, почему женщина не может быть, кем угодно. Я хочу увидеть женщину Папой Римским.
АРМИТЕЙДЖ. Мне англичане нравятся.
ЭЛИЗАБЕТ. Да, мне тоже, но речь не об этом. Дэвид, ты думаешь, я говорю чушь, так? Ты думаешь, из женщины выйдет ужасный Папа Римский, признай это.
АРМИТЕЙДЖ. Элизабет, мне совершенно без разницы все, связанное с Папой Римским. Я принадлежу к епископальной церкви. Так что волнуюсь о менее важном. Если возникнет такая необходимость, полагаю, не будут меня мучить угрызения совести, выдвигая мисс Гонн или любую женщину по твоему выбору в Папы Римские, хотя в данном случае речь должна идти о Маме Римской, но при условии, что она не будет взрывать англичан. Любую женщину, за исключением тебя, потому что, если честно, я не хочу, чтобы ты давала обеты безбрачия.