Англичанка - читать онлайн

1 Пьяна, Корсика

Девушку похитили в конце августа, на острове Корсика, примерно между закатом и полуднем следующего дня. Точное время никто из ее друзей назвать бы не смог. На закате видели, как она уезжает с виллы на красном мопеде, в полупрозрачной юбке, прикрывающей загорелые бедра. А на следующий день обнаружили, что у себя она не ночевала: на пустой кровати лежал недочитанный дешевый роман в мягкой обложке, от которого исходили аромат кокосового масла и слабый ромовый душок. В жандармерию обратились только через сутки – очень уж к тому располагало корсиканское лето, да и характер самой Мадлен.

Они – компания из четырех милых барышень и двух целеустремленных юношей, верных слуг британского правительства, а точнее Партии, что стояла в те дни у руля, – прибыли на Корсику двумя неделями ранее. Арендовали машину – хэтчбэк «рено» (достаточно просторную, чтобы в ней без особого комфорта уместились пятеро) и мопед – его Мадлен ангажировала для себя лично и гоняла с безрассудством, доходящим до самоубийственного. Заняли охряную виллу на западной границе деревни, у обрыва с видом на море. Жилище досталось уютное и опрятное (такой тип домов риелторы еще называют «очаровательным»), с бассейном и обнесенным стенами садиком, где росли розмариновые кусты и перечные деревья. Не прошло и нескольких часов с прибытия, как молодые люди отдали себя во власть блаженства, к которому тяготеют британские туристы (неважно, куда их заносит), – устроившись полуголыми загорать.

И хотя Мадлен была самой младшей в группе, бремя негласного лидера она приняла на себя безропотно. Именно Мадлен занималась арендой виллы, она же устраивала затяжные обеды и поздние ужины, а днем – поездки в глубь острова. Она неизменно ехала на мопеде впереди машины, по предательски запутанным дорогам. Ни разу девушка не утруждала себя тем, чтобы свериться с картой: энциклопедические познания местной географии, истории, культуры и кухни она приобрела во время напряженных занятий, за недели подготовки к поездке. Казалось, она ничего не оставила на волю случая. Как, впрочем, и всегда.

Двумя годами ранее она закончила Эдинбургский университет, получив степени в области экономики и социальной политики, и пришла в штаб Партии. Несмотря на свое второстепенное образование – большинство ее коллег представляли собой продукты элитных школ и Оксбриджа, – Мадлен быстро продвигалась по карьерной лестнице, пока наконец не стала руководителем отдела по связям с населением. Ее работа, как любила говорить сама Мадлен, заключалась в том, чтобы привлекать на выборы англичан, которым дела нет до Партии, ее позиции и кандидатов. Никто, однако, не сомневался, что это назначение – лишь промежуточная остановка на пути к бо́льшим свершениям. Мадлен ждало яркое будущее – «ослепительно яркое», как говорила Полин, следившая за ростом младшей товарки с превеликой завистью. Ходили слухи, будто Мадлен пригрел под крылом некто очень значительный в Партии, некто близкий к самому премьер-министру. (Если не сам премьер.) Ее, фотогеничную и очень умную, буквально фонтанирующую энергией, бережно готовили на обеспеченное место в парламенте и руководящую должность в каком-нибудь министерстве. По крайней мере, такие ходили слухи.

Тем более странно было видеть двадцатисемилетнюю Мадлен Хэрт одинокой, без пары. На вопросы: отчего она до сих пор без кавалера, Мадлен отвечала, дескать, слишком занята для романтических отношений. Фионе – ветреной красотке брюнетке из секретариата кабмина – такое объяснение казалось сомнительным. Более того, она полагала, что Мадлен что-то скрывает, – собственно, скрытность была одной из полезных черт самой Фионы, потому она и интересовалась политикой Партии. Дабы подкрепить свою догадку, она указывала на то, что Мадлен – обычно такая словоохотливая, о чем бы ни шла речь, – внезапно замыкалась, стоило заговорить о ее личной жизни. Да, бывало, она обмолвится о чем-то малозначительном, например, о скучном детстве в муниципальном доме в Эссексе, об отце, лица́ которого почти не помнит, о пьянице брате, ни дня в жизни не работавшем, – зато все остальное она хранила в тайне, можно сказать, за рвом и крепостными стенами.

– Может статься, наша Мадлен, – поговаривала Фиона, – потрошитель или элитная проститутка, а мы ничего и не знаем.

Однако Элисон, мелкий чиновник из МВД, успевшая обжечься, нашла иное объяснение:

– Бедная овечка влюблена, – заявила она однажды, наблюдая, как Мадлен, подобно греческой богине, выходит на берег в бухточке у подножья утеса. – Правда, влюблена безответно.

– Как так? – сонно спросила Фиона из-под широченного солнечного козырька.

– Положим, объект ее воздыханий не может ответить взаимностью.

– Женатик?

– Вот именно.

– Сволочь.

– А у тебя интрижки не случались?

– С женатыми?

– Да.

– Было дело, дважды. И, кстати, подумываю завести еще одну.

– Гореть тебе в аду, Фи.

– Туда мне и дорога.

Именно тогда, на исходе седьмого дня отпуска, руководствуясь смутными доказательствами, три девушки и двое юношей, деливших кров с Мадлен Хэрт, вознамерились подыскать ей кавалера. Да не просто кавалера, предупредила Полин, а любовника подходящего возраста, достойных наружности и происхождения, стабильного дохода и ума, без скелетов в шкафу и запасных аэродромов. Фиона, умудренная опытом в делах сердечных, сразу же заявила: миссия невыполнима.

– Такого мужчины попросту не существует, – сказала она усталым тоном женщины, которая немало времени провела в поисках именно такой партии. – А если и существует, то он либо женат, либо настолько самовлюбленный, что не найдет времени для бедняжки Мадлен.

Впрочем, забыв неуверенность, она с головой окунулась в поиски – лишь бы приправить отпуск щепоткой интриги. К счастью, недостатка в потенциальных кандидатах не было: казалось, половина населения Юго-Восточной Англии выбралось с промозглого острова на корсиканское солнце. В окрестностях залива Порто обосновалась настоящая колония финансистов из Сити. У хребта Кастаньичча, в деревушке на холмах, будто цыгане – группа художников. На побережье Кампоморо – актерская труппа, а виллу на вершине Бонифацио заняли представители оппозиционной политической группы, планирующей возвращение к власти. Представившись работником секретариата кабинета министров, Фиона быстро назначила несколько импровизированных неофициальных встреч, и всякий раз – будь то ужин, прогулка по горам или коктейль на пляже – она вылавливала из толпы гостей самых представительных мужчин и подталкивала их к Мадлен. Ни одному, впрочем, не удалось взять крепость штурмом – даже юному актеру, солисту завершившегося недавно очень успешного в Вест-Энде мюзикла.

– Видно, дела совсем плохи, – заключила Фиона, когда они возвращались вечером на виллу. Мадлен, как обычно, ехала впереди на мопеде.

– Как думаешь, кто он? – спросила Элисон.

– Понятия не имею, – завистливо протянула Фиона. – Должно быть, кто-то особенный.

Оставалось чуть больше недели до запланированного возвращения в Лондон, когда Мадлен вдруг стала проводить много времени одна: вставала по утрам раньше остальных и уезжала, возвращаясь потом поздно вечером. На вопросы о том, где она пропадает, отвечала невнятно и расплывчато, а на ужин являлась хмурая и поглощенная мыслями. Элисон испугалась самого худшего: любовник Мадлен – кем бы он ни был – дал понять, что более не нуждается в ее услугах. Однако на следующий день, вернувшись после забега по магазинам, Фиона и Полин радостно объявили, что Элисон ошибается: похоже, любовник Мадлен прибыл на Корсику, и в доказательство тому Фиона раздобыла фотографии.

Засекли его в десять минут третьего, в Кальви – в кафе «Ле Пальмье», на набережной Адольфа Ландри. Мадлен сидела за столиком у кромки бухты; взгляд ее был обращен к морю, словно она не видела мужчину напротив. Глаза ее скрывали большие темные очки, а безупречное лицо – широкополая соломенная шляпа с изящным черным бантом. Полин хотела подойти к столику, однако Фиона, словно ощутив напряжение между Мадлен и неизвестным, предложила срочно ретироваться. Она же украдкой сфотографировала пару на камеру мобильника. Мадлен ничего не заметила, зато ее спутник – стоило Фионе нажать кнопку – резко обернулся. Будто некий звериный инстинкт подсказал незнакомцу, что его снимают на цифровую камеру.

Укрывшись в ресторанчике неподалеку, девушки внимательно изучили мужчину на снимке: пепельный блондин; его взъерошенные ветром, по-мальчишески густые волосы падали на лоб, обрамляя угловатое лицо, на котором заметно выделялся злой узкий рот. Одежда напоминала морскую форму: белые брюки, «оксфордская» рубашка в синюю полосочку, крупные водолазные часы, парусиновые лоферы, не оставляющие следов на палубе корабля. Обувь, решили девушки, подобрана с умом – для человека, который сам не оставляет следов.

Предположили, что он – британец, или немец, или же скандинав, а то и вовсе (высказалась Полин) наследник польской знати. Увидев запотевшую бутылку дорогого шампанского в серебряном ведерке со льдом, девушки поняли: деньги для него не проблема. Состояние он скорее всего заработал, не унаследовал – и далеко не всегда честным путем. Он был игрок, со счетами в швейцарских банках, посетил множество опасных мест и всюду вел себя скрытно – не оставляя следов, как и его лоферы.

Впрочем, куда сильнее заинтриговал образ Мадлен: это была уже не та девушка, с которой они познакомились в Лондоне и с которой делили кров на Корсике последние две недели. Ее поведение совершеннейшим образом изменилось, она сейчас, будто актриса, играла новую роль. Стала незнакомой женщиной. И вот, склонившись над телефоном, Фиона и Полин – как парочка школьниц – придумывали диалог, оживляя персонажей. По их версии, интрижка началась вполне себе невинно – со случайного знакомства в магазине на Бонд-стрит. Вслед за продолжительным флиртом началась тщательно продуманная связь. Правда, финал истории им пока не давался, ведь жизни еще только предстояло ее дописать. Подруги согласились в одном: закончиться история должна трагично.

– Все похожие истории заканчиваются одинаково, – сказала умудренная опытом Фиона. – Девушка встречает парня. Влюбляется. Обжигается и стремится ему отомстить.

Позже Фиона умудрилась сделать еще два снимка Мадлен: на первом они с визави шли вдоль набережной, в лучах яркого солнца, почти впритирку, но даже не взявшись за руки; на втором – расставались, без поцелуя. Мужчина сел в моторную лодку «зодиак» и умчался в сторону бухты; Мадлен – оседлала мопед и поехала обратно на виллу. Вернулась уже без украшенной изящным черным бантом шляпы. Вечером, за ужином, она, перечисляя события дня, ни словом не обмолвилась о встрече с неизвестным богачом. Фиона нашла притворство весьма впечатляющим.

– Какая все-таки наша Мадлен умелая лгунья, – заметила она Полин. – Похоже, слухи не преувеличены: ее и правда ждет блестящее будущее. Кто знает… может, однажды она займет пост премьера?

Той же ночью четыре барышни и двое целеустремленных юношей запланировали поужинать в близлежащем городке Порто. Мадлен, используя школьные познания во французском, заказала столик – самый лучший, на веранде, с видом на скалистый берег залива. В ресторан отправиться думали обычным караваном, однако незадолго до семи Мадлен объявила, что ей срочно надо наведаться в Кальви – выпить со старым знакомым из Эдинбурга.

– Встретимся в ресторане, – крикнула она через плечо, выбегая из дома на подъездную дорожку. – Да, и прошу вас, хотя бы сегодня, разнообразия ради, постарайтесь не опоздать.

Это был последний раз, когда ее видели. Никто, впрочем, не удивился, когда Мадлен не явилась на ужин. Никто не удивился, когда утром не застали ее в постели. Уж больно к тому располагало корсиканское лето, да и характер самой Мадлен.

2 Корсика – Лондон

Национальная жандармерия Франции официально объявила Мадлен Хэрт пропавшей в два пополудни, в последнюю пятницу августа. Спустя три дня поисков не нашлось ни единого следа, разве что красный мопед – он лежал с разбитой фарой в овраге, недалеко от Монте-Чинто. К концу недели жандармы уже и не надеялись найти Мадлен живой. Официально искали пропавшую английскую туристку, на деле же полиция переключилась на поиск убийцы.

Имелся лишь один подозреваемый – тот, с кем Мадлен обедала в день исчезновения, в «Ле Пальмье», однако он – как и сама Мадлен – бесследно пропал. Был ли это тайный любовник Мадлен, или же они познакомились здесь, на Корсике? Был ли это англичанин? Француз? или – как в отчаянии предположил один из сыщиков – инопланетянин, которого расщепили на атомы и по лучу засосали обратно на материнский корабль? Официантка из «Ле Пальмье» тоже не больно-то помогла: сказала, что с девушкой в шляпе он разговаривал по-английски, однако заказ сделал на превосходном французском. Счет оплатил наличными – положив новенькие, хрустящие купюры на стол, будто в казино, – и на чай дал немало, что сегодня для европейца, в кризис, большая редкость. Больше всего в глаза бросались его руки: почти безволосые, ни веснушки, ни шрама, чистые ногти. О ногтях он заботился бережно (это ей в мужчинах очень нравилось).

Когда его фото показывали в кабаках и ресторациях по всему острову, люди в ответ лишь равнодушно пожимали плечами. Его либо не видели, либо же не запомнили, ведь он ничем не отличался от обыкновенного фигляра, что каждое лето приезжает на Корсику: ровный загар, дорогие очки и увесистая золотая цацка швейцарского производства на запястье. Очередной Никто с кредитной картой, в компании красавицы. Таких сразу же забывают.

Но только не жандармы. Они прогнали портрет незнакомца по всем имеющимся базам данных, потом еще по нескольким и, не получив ничего, кроме смутного намека на совпадение, задумались: не пора ли поместить фото в прессе? Кое-кто – особенно среди высших чинов – воспротивился, мол, бедолагу, самое большее, обвинить можно в супружеской неверности, что во Франции едва ли считается преступлением. Зато когда в следующие семьдесят два часа в деле не наметилось ни капли прогресса, они все же решили: без помощи народа не обойтись. В прессу отправилось два аккуратно обрезанных снимка: на одном незнакомец сидел за столиком, на втором шел вдоль набережной. Уже к вечеру телефоны плавились от звонков. Детективы быстро отмели ложные следы, сосредоточившись на тех, что хотя бы производили впечатление надежных. Впрочем, ни один ни к чему не привел. Спустя неделю после исчезновения Мадлен Хэрт единственный подозреваемый по-прежнему оставался человеком без имени и происхождения.

Однако недостатка в версиях жандармы не испытывали. Одна группа детективов предполагала, будто мужчина из кафе – маньяк, заманивший Мадлен в ловушку. Другая – будто он просто пришелся не к месту и не ко времени. Согласно третьей версии, он был женат и потому не мог ничем помочь следствию. Мадлен же записали в жертвы неудачного ограбления: девушка, на мопеде, одна на дороге – цель соблазнительная. А тело – тело в конце концов обнаружат: либо море выкинет его на берег, либо турист наткнется на него во время пешей прогулки по холмам, либо какой-нибудь фермер откопает, возделывая поле. Местным подобное не в новинку, Корсика постоянно возвращает мертвых живым.

Британцы воспользовались случаем раскритиковать французов. Газеты – даже те издания, что сочувствовали оппозиции, – преподносили исчезновение Мадлен как национальную трагедию. В прессе детально описали ее карьерный взлет, и многие светила Партии горевали: такая судьба, карьера, и так безвременно прервалась! Безутешная мать и брат-тунеядец успели дать интервью по телевидению и после исчезли из виду. То же случилось с друзьями Мадлен: по возвращении в Лондон их встретили в аэропорту Хитроу – пресса и бдительные пресс-атташе Партии. Больше они никому интервью не давали, даже тем, кто сулил щедрое вознаграждение. Не появилось в печати или по телевидению и намека на скандал: ни слова о попойках, оргиях, дебошах – лишь обычные россказни об опасностях, подстерегающих за границей молодых женщин. В штабе Партии сотрудники пресс-службы втихую поздравляли друг друга с успехом, тогда как правительственные корреспонденты отметили резкий взлет популярности премьера; в кулуарах его окрестили «эффектом Мадлен».

Постепенно статьи о судьбе Мадлен ушли с передовиц на внутренние полосы, а к концу сентября и вовсе исчезли из газет. С приходом осени закончились и парламентские каникулы, настала пора трудов праведных. Британии предстояли нелегкие времена: экономический спад, еврозона в коматозном состоянии, длиннющий список общественных язв, разъедающих ткань жизни в Соединенном Королевстве, наладить которую означало обеспечить себе переизбрание. Премьер неоднократно намекал, что намерен провести досрочные выборы в конце года. Он прекрасно понимал, как опасно не оправдывать ожиданий электората; Джонатан Ланкастер возглавил британское правительство лишь потому, что его предшественник точно так же заигрывал с народом несколько месяцев, а после так и не провел выборы. Ланкастер – тогда еще лидер оппозиции – назвал его «правительственным Гамлетом», нанеся смертельную рану.

Собственно, потому-то Саймон Хьюитт, директор по связям с общественностью премьера, в последнее время и страдал от бессонницы. Страдал он ею всегда одинаково: выжатый как лимон, проваливался в забытье (уронив на грудь рабочие бумаги), лишь за тем, чтобы спустя часа два или три пробудиться. Мозг его тут же принимался лихорадочно соображать. Часа четыре на работе, и он уже ни на чем не мог сосредоточиться, разве что на негативных моментах – как и множество сотрудников его отдела. В мире Саймона Хьюитта попросту не было места триумфам, в нем существовали исключительно катастрофы различной степени тяжести, вроде землетрясений: от еле заметных колебаний до серьезных толчков, способных обрушить здания и перевернуть жизни людей. От Хьюитта требовалось предсказывать беды и, по возможности, смягчать ущерб. За последнее время он убедился: работа попросту невозможная, и в самые темные периоды жизни он находил в этой мысли слабое утешение.

Некогда он был человеком, с которым все по праву считались – ведущий политический обозреватель «Таймс», Хьюитт мог разнести в пух и прах любую правительственную политику, а заодно оборвать карьеру ее автора, какого-нибудь незадачливого министра. Хватало одной острой статьи в фирменном стиле Хьюитта. Его влияние достигло таких высот, что без консультации с ним ни одно правительство не решалось вводить новых инициатив. Не заручившись его поддержкой, ни один политик – если мечтал стать главой партии – не осмеливался сделать и первого шага. Одним из таких политиков стал Джонатан Ланкастер, бывший юрист из Сити, парламентарий из пригорода Лондона. Поначалу он произвел не особенно хорошее впечатление на Хьюитта: слишком лощеный, чересчур смазливый и уж больно состоятельный – таких всерьез не воспринимают. Однако со временем Хьюитт разглядел в Ланкастере одаренного человека с яркими идеями, как возродить умирающую партию и заодно всю страну. И что страшнее всего, Ланкастер Хьюитту нравился. По мере того, как развивались их отношения, они все меньше судачили о политических махинациях Уайтхолла и все чаще обсуждали планы исцеления общества. В ночь, когда Ланкастер победил на выборах с небывалым отрывом, – Хьюитт был одним из первых, кому он позвонил.

– Саймон, – сказал он своим завораживающим голосом, – приезжай. Я без тебя не управлюсь.

Позже Хьюитт с восторгом писал о перспективах Ланкастера, прекрасно зная, что буквально через несколько дней присоединится к нему в офисе на Даунинг-стрит.

И вот Хьюитт открыл глаза, подозрительно взглянул на прикроватный столик: на циферблате будильника издевательски светились цифры 3:42. Рядом лежало три сотовых – заряженных и готовых к очередному дню боев с прессой. Вот бы и Хьюитту столь же легко зарядить свои батарейки… Увы, никакой сон и тропическое солнце не возместят причиненного уже немолодому телу ущерба. Хьюитт взглянул на Эмму: жена, как обычно, спала без задних ног. Прежде он еще подумал бы: может, разбудить ее да пораспутничать? Однако брачное ложе давно превратилось в погасший очаг. Некоторое время Эмма была очарована высоким положением мужа, хотя позже ей стала претить чуть ли не рабская преданность Хьюитта Ланкастеру. В премьере она видела едва ли не соперника себе; постепенно ревность и ненависть разгорелись особенно горячо.

– Из вас двоих, Саймон, ты настоящий мужчина, – сказала Эмма накануне вечером, холодно целуя мужа в обвисшую щеку. – И все же считаешь нужным играть роль его служанки. Может, однажды ты скажешь, зачем тебе это?

Хьюитт знал: сна сегодня больше не видать, и потому стал прислушиваться к звукам, возвещающим о наступлении нового дня. Вот на ступени с тихим стуком упала свежая пресса; зажурчала кофемашина с таймером; замурлыкал двигатель служебного автомобиля под окном. Тихо – чтобы не разбудить Эмму – Хьюитт встал, накинул халат и спустился в кухню.

Кофемашина отчаянно шипела, и Хьюитт налил себе черного кофе, без сахара и сливок (уж больно он раздался в талии). С чашечкой дымящегося напитка прошел в прихожую. В лицо ударил порыв влажного ветра, когда он открыл дверь, – на коврике с надписью «Добро пожаловать», рядом с мертвой геранью в глиняном горшке, лежала стопка газет в полиэтиленовой упаковке. Нагнувшись подобрать ее, Хьюитт заметил еще кое-что – запечатанный желтый конверт восемь на десять. Прислали точно не из офиса: никто не посмел бы оставить на крыльце даже самый маловажный документ. Значит, бумаги внутри – посторонние; неудивительно: бывшие коллеги из прессы знают адрес Хьюитта в Хэмпстеде, нет-нет да пришлют что-нибудь. Мелкие подарки – за своевременно слитую инфу; гневные тирады – за упорное молчание; сплетни – настолько грязные, что не отправишь по электронке. У Хьюитта имелся пунктик – быть в курсе последних слухов Уайтхолла; бывший политический обозреватель, он знал: важнее то, что говорят о человеке за глаза, нежели то, что о нем пишут на первых полосах газет.

Ткнув в конверт носком ноги и убедившись, что внутри – ни проводов, ни батареек, Хьюитт положил его поверх стопки газет и вернулся в кухню. Включил телевизор и, убавив громкость до уровня шепота, распаковал прессу. Быстренько проглядел передовицы: писали в основном про обещания Ланкастера снизить налоговые ставки для промышленников, дабы сделать производство более конкурентоспособным. Хорошо, что Хьюитту удалось смягчить негативный окрас статей в «Гардиан» и «Индепендент» (эти, как всегда, паниковали). Материал в прочих изданиях не тревожил: ни землетрясений, ни даже слабых толчков.

Закончив с акулами прессы, Хьюитт перешел к таблоидам – эти позволяли сориентироваться в общественном мнении куда лучше любого опроса. Потом налил себе еще кофе и вскрыл конверт. Внутри лежало три предмета: DVD-диск, лист бумаги А4 и фотография.

– Черт, – выдохнул Хьюитт. – Черт, черт, черт.

То, что выяснилось дальше, впоследствии станет предметом множества слухов и домыслов, а для Саймона Хьюитта – бывшего политического обозревателя, человека далеко не глупого и просвещенного – основанием для встречного обвинения. Вместо того чтобы отправиться с содержимым желтого конверта в полицию – как следовало поступить человеку просвещенному и неглупому, – он все отнес к себе в офис на Даунинг-стрит, в двух подъездах от официальной резиденции премьера. Проведя обычную планерку в начале дня, на которой ни словом не обмолвился о содержимом конверта, он все показал Джереми Фэллону, шефу секретариата и политическому советнику Ланкастера. Фэллон стал самым влиятельным начальником секретариата за всю историю страны, в его обязанности входили стратегическое планирование и координация работы различных правительственных департаментов, что давало право совать нос в любые дела. Пресса окрестила Фэллона «мозгом Ланкастера»; первому это льстило, последнего раздражало.

Отреагировал Фэллон примерно так же, как и сам Хьюитт. Разве что междометие выбрал иное. Он думал сразу же отнести конверт и его содержимое Ланкастеру, однако была среда, и пришлось ждать, пока премьер выдержит регулярный бой насмерть под названием «Вопросы премьер-министру». После же, посовещавшись, все трое – Ланкастер, Хьюитт и Джереми Фэллон – сошлись во мнении, что в надлежащие органы власти обращаться не стоит. Требуется помощь человека скрытного и опытного в таких делах. Того, кто, помимо всего прочего, сумеет защитить интересы премьера. Ланкастер предложил всего лишь одну кандидатуру – человека, связанного с ним кровными узами и неоплаченным долгом. Личная преданность, заметил премьер, в смутные времена ценится высоко, однако практичнее иметь рычаг давления.

В офис на Даунинг-стрит тайно вызвали Грэма Сеймура, давно занимающего пост заместителя директора МИ-5, Британской службы контрразведки. Много позже Сеймур опишет эту встречу, проходившую в кабинете, под строгим взглядом портрета баронессы Тэтчер, как самую непростую за всю карьеру. Он без промедлений согласился помочь премьер-министру, как поступил бы в подобных обстоятельствах человек вроде Грэма Сеймура. Правда, с одной оговоркой: если его участие в деле раскроется, он уничтожит виновных.

То есть формально дело поручалось лишь одному человеку. Сеймур – как и Ланкастер до него – мог предложить единственного кандидата. Имени премьеру он не назвал. Только воспользовался одним из тайных счетов МИ-5, чтобы заказать билет на утренний рейс «Бритиш Эйрвейз» до Тель-Авива. Когда самолет выехал на взлетно-посадочную полосу, Сеймур принялся размышлять, как лучше подойти с этим делом к нужному человеку. Личная преданность в смутные времена ценится высоко, однако практичнее иметь рычаг давления.

3 Иерусалим

В самом сердце Иерусалима, недалеко от улицы Бен-Йехуда, проходила узкая тенистая улица Наркис. Жилой дом номер 16 в высоту имел всего три этажа и частично скрывался за прочной известняковой стеной и исполинским эвкалиптом в палисаде. Самая верхняя квартира отличалась от нижних только тем, что некогда служила явкой тайным агентам Государства Израиль: просторная гостиная, опрятная, снабженная самыми современными удобствами кухня, скромная столовая и две спальни. Меньшую из спален – детскую – старательно переделали в студию профессионального художника, хотя Габриель по-прежнему предпочитал работать в гостиной. Прохладный ветерок, влетавший сквозь распахнутые застекленные двери, уносил с собой вонь растворителя.

В нужных и тщательно выверенных пропорциях – как учил в Венеции художник-реставратор маэстро Умберто Конти – он смешал ацетон, спирт и дистиллированную воду. Это сильное средство запросто снимало слои грязи, старый лак, не причиняя, однако, вреда оригинальной работе художника. Габриель смочил в растворителе ватный тампон и промокнул им выпяченные груди Сусанны. Отвернувшись в сторону, девушка не видела, как из-за садовой ограды двое похотливых деревенских старейшин следят за ее купанием. Как бы ни хотел Габриель, не терпевший издевательств над женщинами, вмешаться и спасти несчастную от грядущей беды: ложных обвинений, суда и смертного приговора, – ему оставалось счищать слои грязи; у него на глазах пожелтевшая кожа Сусанны становилась ослепительно белой.

Когда тампон стал совсем грязный, Габриель спрятал его в герметичный флакон – чтобы не вонял. Смяв еще кусок ваты, он глазами пробежался по полотну. И хотя авторство приписывали всего лишь последователю Тициана, нынешний владелец картины – известный лондонский галерист Джулиан Ишервуд – был убежден, что картина принадлежит кисти самого Якопо Бассано. К тому же мнению пришел и Габриель: в технике мазков прослеживалась рука мастера. Особенно в том, как он прописал фигуру Сусанны. Стиль Бассано Габриель успел хорошо изучить, пока был подмастерьем и когда реставрировал очень ценное полотно для одного коллекционера в Цюрихе. А перед тем как уехать оттуда, убил человека по имени Али Абдель Хамиди, недалеко от реки, в сыром переулке. Хамиди, крупный палестинский террорист, чьи руки были по локоть в крови израильтян, прикидывался драматургом. Вот и смерть Габриель устроил ему достойную литературных притязаний.

Габриель промокнул тампон в растворителе и хотел уже продолжить работу, однако тут с улицы долетел знакомый рев мощного автомобильного мотора. Габриель вышел на террасу и слегка приоткрыл парадную дверь. Спустя мгновение рядом с ним на деревянном стуле уже сидел Ари Шамрон: брюки цвета хаки, «оксфордская» рубашка и порванная на плече кожаная куртка. В уродливых очках отражался свет галогенных ламп из мастерской Габриеля. На испещренном глубокими морщинами лице застыло брезгливое выражение.

– Уже с улицы чуется вонь твоей химии, – пожаловался Шамрон. – Боюсь представить, что она сотворила с тобой за все эти годы.

– Работа на тебя губит сильнее, – ответил Габриель. – Удивительно, как я еще кисть в руке держу.

Габриель вернулся к работе, нежно очищая Сусанну. Шамрон хмуро взглянул на часы в корпусе из нержавеющей стали – так, будто те сбились.

– Что-то не так? – спросил Габриель.

– Да вот жду, пока предложишь мне чашечку кофе.

– Ты прекрасно знаешь, где у меня что лежит. Считай, поселился здесь.

Шамрон пробормотал на польском что-то о неблагодарных детях, поднялся на ноги и, тяжело опираясь на трость, отправился в кухню. Воды из-под крана в чайник он еще налил, зато перед многочисленными кнопками и реле на плите растерялся. Ари Шамрона дважды назначали на пост директора израильской разведки, а до того он успел поработать оперативником и заслужить множество наград. Зато теперь, в преклонном возрасте, он едва мог обслужить себя сам. Кофеварки, тостеры, блендеры – новомодные бытовые приборы оставались для него тайной. Джила, его больная супруга, частенько подшучивала: мол, оставь великого Ари Шамрона наедине с бытовыми приборами, и он, даже заваленный продуктами, помрет с голоду.

Наконец Габриель зажег конфорку и вернулся к полотну. Шамрон, покуривая, встал в дверях гостиной, и вскоре запах турецкого табака перебил острую вонь растворителя.

– Потерпеть не мог? – спросил Габриель.

– Нет, не мог.

– Что ты делаешь в Иерусалиме?

– Премьер-министр хотел поболтать со мной.

– Правда?

Шамрон сердито взглянул на Габриеля сквозь сизое облако табачного дыма.

– Тебя удивляет, что премьер-министр хочет поговорить со мной? Почему?

– Потому что…

– …я стар и не пригоден для дела? – перебил его Шамрон.

– Ты неблагоразумный, нетерпеливый и порой нерациональный, но для дела пригоден будешь всегда.

Шамрон согласно кивнул. С возрастом он научился видеть в себе недостатки, пусть и тратил на это время, за которое мог бы их исправить.

– И как он? – спросил Габриель.

– По-старому.

– О чем говорили?

– Беседа вышла откровенной и разносторонней.

– То есть вы рассорились?

– Я в жизни кричал только на одного премьера.

– На которого? – с искренним любопытством поинтересовался Габриель.

– На Голду[1], – сказал Шамрон. – На следующий день после теракта в Мюнхене. Я говорил, что пора менять тактику, надо терроризировать террористов. Дал ей список целей – людей, которых надлежало уничтожить. Голда и слышать меня не хотела.

– И ты наорал на нее?

– Не лучший момент в моей жизни.

– А она что?

– Конечно же, орала в ответ. Правда, потом прониклась моим ходом мысли, и я представил ей второй список – имена юношей, которых мы собирались послать на выполнение миссии. Все они согласились без колебаний. – Помолчав, Шамрон добавил: – Все, кроме одного.

Габриель молча убрал грязный кусочек ваты в герметичную банку. И если от запаха растворителя можно было избавиться, то воспоминаний о первой встрече с человеком по прозвищу Memuneh – «Ответственный за все» – было не спрятать, не запереть. Все произошло в нескольких сотнях ярдов отсюда, в кампусе Академии искусств и дизайна Безалель. Габриель вышел из аудитории, где читали лекцию о творчестве Виктора Франкеля, знаменитого немецкого экспрессиониста (а заодно и его деда по материнской линии). Шамрон ждал его на краю пропеченного солнцем внутреннего двора: человек-гвоздь, в страшных очках; его зубы напоминали капкан. И как всегда, он хорошо подготовился. Шамрон знал, что Габриель вырос в унылой деревушке в Изреэльской долине и терпеть не мог копаться в земле. Знал, что мать Габриеля – талантливая художница – выжила в концлагере Биркенау, но проиграла в борьбе с раком, сожравшим ее изнутри. Что первый язык Габриеля – немецкий, и что на нем он разговаривает во сне. Все это Шамрон почерпнул из досье, папку с которым держал в желтых от никотина пальцах.

– Операцию назовем «Гнев Божий», – сказал он тогда. – Дело не в правосудии, мы просто мстим. За жизни одиннадцати человек, невинно убиенных в Мюнхене.

Габриель посоветовал Шамрону найти кого-нибудь другого.

– Не нужен мне другой, – ответил тот. – Мне нужен ты.

Следующие три года Габриель и остальные участники операции «Гнев Божий» выслеживали свои цели и методично уничтожали их по всей Европе и Ближнему Востоку. Габриель, вооруженный «береттой» двадцать второго калибра – тихим, идеально подходящим для стрельбы с близкого расстояния пистолетом, лично убил шестерых членов «Черного сентября». Если удавалось, он стрелял в них ровно одиннадцать раз, по одной пуле за каждого погибшего в Мюнхене израильтянина. Домой он вернулся, буквально постарев лет на двадцать: виски его поседели. Не в силах больше творить собственные картины, он отправился в Венецию обучаться искусству реставрации. Отдохнув же, вновь поступил на службу к Шамрону и за последующие годы выполнил несколько самых громких дел в истории израильской разведки. Наконец, после многих лет скитаний, он вернулся в Иерусалим. Никто так не обрадовался его возвращению, как Шамрон, который любил Габриеля как родного сына и в квартире на улице Наркис вел себя как дома. Когда-то, может, Габриель и прогнулся бы под давлением постоянного присутствия Шамрона, но не теперь. Ари Шамрон вечен, зато сосуд его души – нет.

Ничто так не губило его здоровье, как бесконечное курение. К табаку молодой Шамрон пристрастился еще в Восточной Польше, а на войне за независимость Израиля привычка усугубилась. И вот, рассказывая о встрече с премьер-министром, Ари Шамрон чиркнул колесиком старенькой «зиппо» и прикурил очередную вонючую сигарету.

– Премьер-министр, как всегда, на грани, даже чуть ближе к срыву, чем обычно. Не без причины. Великое арабское восстание ввергло в хаос весь регион. Иранцы как никогда близки к исполнению мечты о реализации ядерной программы. Еще немного – и они получат иммунитет, нашим войскам уже не удастся вмешаться без помощи американцев. – Шамрон захлопнул крышку зажигалки и взглянул на Габриеля, который все это время работал над картиной. – Ты меня слушаешь?

– Ловлю каждое твое слово.

– Докажи.

Габриель повторил его речь слово в слово, и Шамрон улыбнулся. Безупречную память Габриеля он всегда считал одним из главных достоинств своего протеже. Шамрон повертел в пальцах зажигалку: два оборота вправо, два – влево.

– Беда в том, что президент Америки не намерен вводить каких-либо строгих ограничений. Он лишь говорит, что не позволит иранцам создать ядерное оружие. Это заявление бессмысленно, если у иранцев будет возможность создать оружие в кратчайшие сроки.

– Прямо как японцы.

– Японцами не правит безумное шиитское духовенство. Если президент США проявит беспечность, то за свою карьеру добьется двух больших свершений: ядерный арсенал Ирана и восстановление исламского халифата.

– Добро пожаловать в постамериканский мир, Ари.

– Вот потому-то я и считаю, что глупо вверять нашу безопасность заботам Америки. Впрочем, это не единственная головная боль премьер-министра, – добавил Шамрон. – У генералов нет эффективного плана атаки, чтобы одним ударом уничтожить все ядерные объекты Ирана. А с бульвара Царя Саула, где заправляет твой друг Узи Навот, уверяют премьер-министра, дескать, одностороннее нападение на персов станет катастрофой библейского масштаба.

На бульваре Царя Саула находился штаб израильской разведки: подставная организация с таким длинным и незапоминающимся названием, что никто бы не догадался о ее истинном назначении. Даже агенты в отставке вроде Габриеля и Шамрона называли ее просто «Контора», и никак иначе.

– Узи ежедневно имеет дело с потоками сырых разведданных, – напомнил Габриель.

– Да и ты тоже. Видишь, конечно, не все, – поспешил добавить Шамрон, – но достаточно, чтобы сказать, как ошибается Узи в расчетах.

– Да уж, математика – далеко не конек Узи. Зато, работая в поле, он ни разу не ошибался.

– Ему просто не выпадало шанса рискнуть и ошибиться. – Шамрон молча посмотрел, как ветер колышет ветви эвкалипта в палисаде. – Я всегда говорил: карьера без споров с коллегами – не карьера. Я свое отспорил, да и ты тоже.

– Мои шрамы – тому подтверждение.

– Как и награды, – напомнил Шамрон. – Премьер-министр боится, что Контора чересчур осторожничает, когда дело касается Ирана. Да, мы внедрили в их компьютеры вирусы, уничтожили нескольких ученых-ядерщиков… Ничего из ряда вон, а премьер ждет от Узи очередного «Шедевра».

«Шедевром» назвали совместную операцию израильских, американских и британских спецслужб, в результате которой было уничтожено четыре иранских объекта по обогащению урана. Ее провернули в смену Узи Навота, однако в кулуарах «Шедевр» считался одним из подвигов Габриеля.

– «Шедевры» как горшки не лепятся, Ари.

– И то верно, – согласился Шамрон. – Правда, я всегда считал, что нужных обстоятельств нельзя дожидаться. Их надо самому создавать. Премьер-министр придерживается того же мнения.

– Он что, разуверился в Узи?

– Пока еще не совсем.

– А что ты ему ответил?

– Выбор был невелик: я сам рекомендовал Узи на пост директора.

– То есть благословил его?

– Условно.

– Это как?

– Напомнил премьер-министру, что человек, которого я бы точно рекомендовал, не заинтересован в назначении. – Шамрон медленно покачал головой. – Ты единственный агент за всю историю нашей разведки, отвергший предложение возглавить Контору.

– Всегда бывает первый раз, Ари.

– То есть ты еще можешь передумать?

– Ты за этим приехал?

– Нет, решил, что ты обрадуешься моей компании, – сострил Шамрон. – А еще мы с премьером подумали: не согласишься ли ты протянуть руку помощи одному из наших ближайших соратников?

– Которому?

– К нам нагрянул Грэм Сеймур. Хочет перемолвиться с тобой словечком.

Габриель обернулся к Шамрону и, немного помолчав, спросил:

– О чем?

– Мне он сказал только, что дело срочное. – Шамрон подошел к мольберту и сощурился на древний холст. – Совсем как новая.

– Для того и работаю.

– Не мог бы ты и со мной то же проделать?

– Прости, Ари. – Габриель погладил Шамрона по изборожденной морщинами щеке. – Ты давно не подлежишь ремонту.

4 Гостиница «ЦАРЬ ДАВИД», Иерусалим

Днем 22 июля 1946 года подпольная организация «Иргун» взорвала заложенную в гостинице «Царь Давид» бомбу. Гостиница тогда служила штабом британских сил в Палестине. Теракт стал местью за арест нескольких сотен борцов за независимость Израиля; погиб девяносто один человек, в том числе двадцать восемь британских подданных, проигнорировавших призыв к эвакуации. Осуждаемый во всем мире, взрыв тем не менее оказался одним из самых эффективных актов политического насилия: не прошло и двух лет, как британцы покинули Палестину, позволив осуществиться некогда несбыточной мечте сионистов – о современном Государстве Израиль.

Среди тех, кому посчастливилось выжить, был молодой офицер британской разведки Артур Сеймур, ветеран одной секретной военной программы, недавно переведенный в Палестину следить за израильским подпольем. В момент взрыва ему полагалось быть у себя в кабинете, в гостинице, но он опаздывал на несколько минут, возвращаясь со встречи с информатором в Старом городе. Минуя Ворота Яффы, Сеймур услышал грохот взрыва и с ужасом увидел, как обвалилась часть здания. Этот образ преследовал Сеймура всю жизнь, повлиял на будущую карьеру. Питающий жгучую ненависть к израильтянам и бегло говорящий на арабском, он завязал опасно близкие связи со многими врагами Израиля. Часто бывал при дворе египетского президента Гамаля Абдель Насера, а некогда еще и восхищался молодым палестинским революционером Ясиром Арафатом.

Несмотря на проарабское настроение Артура Сеймура, в Конторе его считали одним из самых способных агентов МИ-6 на Ближнем Востоке и немало удивились, когда его единственный сын Грэм предпочел блестящей карьере в Секретной разведывательной службе работу в МИ-5, Службе безопасности. В начале карьеры Сеймур-младший служил контрразведчиком, выявляя агентов КГБ в Лондоне. Позже – после падения Берлинской стены и подъема исламских фанатиков – его назначили шефом контртеррористического отдела. Теперь, став замдиректора МИ-5, он был вынужден полагаться на богатый опыт работы в обеих отраслях: российских шпионов в Лондоне развелось больше, чем в самый разгар холодной войны, а благодаря ошибкам, что совершало одно правительство за другим, Соединенное Королевство стало приютом для нескольких тысяч исламистов и боевиков из стран арабского мира и Азии. Сеймур называл Лондон Кандагаром-на-Темзе и всерьез беспокоился, что родина скатывается к краю цивилизационной бездны.

И хотя Сеймур-младший разделял страсть отца к чистому шпионажу, он не унаследовал ни капли отвращения к Государству Израиль. Напротив, под его руководством МИ-5 установило тесные связи с Конторой и конкретно с Габриелем Аллоном. Вдвоем они считали себя членами тайного братства, что берется за грязные дела, от которых отказываются другие, и пеклись о последствиях. Они сражались друг за друга, лили кровь, а порой и убивали. Габриель и Грэм сблизились, как только могут сблизиться шпионы двух враждующих стран – то есть не доверяли друг другу лишь самую малость.

– Хоть кто-нибудь в этой гостинице не знает тебя? – спросил Сеймур, пожимая Габриелю руку как совершенно незнакомому человеку.

– Девушка на ресепшене подумала, что я приехал на бар-мицву[2] к Гринбергам.

Сеймур сдержанно улыбнулся. Оловянный цвет волос и крепкая челюсть придавали ему вид хрестоматийного британского колониста, человека, что решает важные вопросы и никогда не предлагает чаю.

– Здесь поговорим или выйдем? – спросил Габриель.

– Выйдем.

Они присели за столиком на террасе: Габриель – лицом к гостинице, Сеймур – к стенам Старого города. Стрелки часов едва перевалили за одиннадцать, обозначив передышку между завтраком и обедом. Габриель выпил чашечку кофе, тогда как Сеймур решил основательно подкрепиться. Его жена готовила много и отвратительно, поэтому Сеймур трапезе на борту самолета только порадовался, а уж поздним завтраком в гостинице – пусть и приготовленным на кухне «Царя Давида» – решил насладиться от души. Как и видом Старого города.

– Ты, наверное, не поверишь, – начал он, принимаясь за омлет, – но я первый раз на твоей земле.

– Отчего же, верю, – ответил Габриель. – Все есть в твоем досье.

– Занимательное чтиво?

– Так себе, если учесть, сколько твои на меня нарыли.

– Разве могло быть иначе? Я лишь скромный работник Службы безопасности Ее Величества. Зато ты – легенда. В конце концов, – перешел на шепот Сеймур, – не так много шпионов могут похвастаться тем, что спасли мир от апокалипсиса.

Габриель глянул через плечо и пристально посмотрел на золотой «Купол скалы», третью по значимости мусульманскую святыню, – та сияла в ослепительных лучах иерусалимского солнца. С полгода назад он обнаружил заложенную на глубине ста шестидесяти семи футов под Храмовой горой бомбу. Сдетонируй она, и обрушилось бы все плато. Попутно Габриель наткнулся на двадцать два столпа Первого Иерусалимского Храма, доказав таким образом, что описанное в «Книгах царей Израилевых» и «Летописях царя Давида» место – древнее иудейское святилище – существовало на самом деле. Самого Габриеля в прессе в связи с важным открытием ни разу не упомянули, зато в кругу западных разведслужб он прославился. Не забыли и того, как друг Габриеля – известный археолог-библеолог и оперативник Конторы Эли Лавон – чуть не погиб, спасая столпы от разрушения.

– Тебе чертовски повезло, что бомба не взорвалась, – заметил Сеймур. – В противном случае через пару часов у ваших границ собралось бы несколько миллионов мусульман. И уж тогда…

– …погасли бы огни отчаянного проекта под названием Государство Израиль, – закончил за него Габриель. – Чего, собственно, и добивался Иран вкупе со своими шавками – «Хезболлой».

– Я не в силах даже вообразить, каково было тебе обнаружить столпы.

– Если честно, Грэм, я не успел насладиться видом. Спасал Эли.

– Как он, кстати?

– Два месяца провалялся в госпитале, теперь как новенький. Вернулся в строй.

– Он по-прежнему в Конторе?

Габриель покачал головой.

– Роется в тоннеле под Западной стеной. Хочешь, могу устроить частную экскурсию. Да что там, тайный проход под Храмовую гору покажу!

– Вряд ли мое правительство одобрит. – Сеймур умолк, дожидаясь, пока официант подольет им свежего кофе. Затем произнес: – Выходит, слухи не врут?

– Какие такие слухи?

– О возвращении блудного сына. Занятно, – печально улыбнулся он, – ведь я всегда думал, что ты до конца жизни будешь бродить по скалам Корнуолла.

– Да, там красиво, но Англия – твой дом, Грэм, не мой.

– Порой и мне там не живется. Мы с Хелен купили виллу в Португалии. Вскоре я, как и ты, отправлюсь в изгнание.

– Как именно скоро?

– Пока еще ничего не решено, однако все хорошее когда-нибудь да заканчивается.

– Карьеру ты сделал просто великолепную, Грэм.

– Правда? В моем деле трудно наслаждаться победами. Нас ведь оценивают по тому, чего не случилось: по секретам, которых не выкрали, по домам, которые не взорвали… Мне на хлеб зарабатывать скучно.

– Что же ты забыл в Португалии?

– Хелен будет травить меня экзотической кухней, а я стану писать бездарные пейзажики акварелью.

– Не знал, что ты увлекаешься живописью.

– Были причины скрывать свои хобби. – Сеймур хмуро посмотрел на Старый город, словно такой вид ему ни за что не отобразить на бумаге. – Если бы отец узнал, что я встречаюсь с тобой, он бы в гробу перевернулся.

– Так зачем ты приехал?

– Надеялся, что ты поможешь отыскать кое-что для одного моего друга.

– Имя у твоего друга есть?

Вместо ответа Сеймур открыл атташе-кейс и достал из него фотографию восемь на десять, снимок привлекательной молодой женщины: она смотрела прямо в камеру, сжимая в руке выпуск «Интернэшнл геральд трибьюн» трехдневной давности. Фото он протянул Габриелю.

– Мадлен Хэрт? – спросил тот.

Кивнув, Сеймур вручил ему лист формата А4, на котором шрифтом «сансериф» было напечатано одно-единственное предложение:

– Черт, – прошептал Габриель.

– Похоже, мы влипли.

Волей случая Грэма Сеймура поселили в том же крыле гостиницы, которое рухнуло во время взрыва в 1946 году. Даже номер дали на одном этаже с кабинетом, где работал Артур Сеймур в дни упадка Британского мандата, – только чуть дальше по коридору. На ручке так и висела табличка «НЕ БЕСПОКОИТЬ», повешенная Грэмом, а еще пакет со свежей прессой: «Иерусалим Пост» и «Хааретц». Сеймур провел Габриеля в номер и, убедившись, что в его отсутствие никто не входил, включил ноутбук и вставил в DVD-привод диск. Нажал кнопку воспроизведения, и через несколько секунд на экране появилась Мадлен Хэрт, пропавшая британская подданная и сотрудник правящей партии.

– Первый раз я переспала с премьер-министром Джонатаном Ланкастером в октябре 2012 года, на партийной конференции в Манчестере…

5 Гостиница «ЦАРЬ ДАВИД», Иерусалим

Запись продолжалась семь минут и двенадцать секунд, и все это время взгляд Мадлен Хэрт оставался прикован к точке чуть слева от камеры – словно она отвечала на вопросы ведущего передачи. Напуганная и изможденная, она неохотно рассказывала, как первый раз встретилась с премьер-министром во время его визита в штаб Партии. Ланкастер лестно отозвался о работе Мадлен и два раза приглашал ее на Даунинг-стрит, где она лично отчитывалась о делах Партии. Именно под конец второй встречи премьер и признался Мадлен, что она интересна ему не только как молодой специалист. Первый раз они перепихнулись в номере манчестерского отеля; потом, стоило Диане Ланкастер покинуть Лондон, и старый друг премьер-министра тайно привозил Мадлен к нему домой, на Даунинг-стрит.

– И вот, – мрачно подытожил Сеймур, глядя на погасший экран ноутбука, – неизвестный шантажист решил покарать премьер-министра Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии за грехи. Грубо и примитивно.

– Напротив, Грэм. Кто бы ни стоял за шантажом, он знает о внебрачных связях премьера. Любовница исчезла с Корсики бесследно. Похититель весьма и весьма умел.

Сеймур молча извлек диск из привода.

– Кто еще в курсе? – спросил Габриель.

Сеймур рассказал, как вчера утром на пороге дома Саймона Хьюитта оставили конверт, как Хьюитт отправился с ним к Джереми Фэллону, а вместе они встретились с Ланкастером в кабинете последнего. Габриель, еще недавно живший в Англии, прекрасно знал, о ком речь: Хьюитт, Фэллон и Ланкастер – святая троица британской политики. Хьюитт – мастер манипуляций общественным мнением, Фэллон – хитроумный стратег и тактик, и наконец, Ланкастер – политический талант в чистом виде.

– Почему Ланкастер обратился к тебе? – спросил Габриель.

– Наши отцы вместе служили в разведке.

– Уверен, не только поэтому.

– Ты прав, – признал Сеймур. – Вторую причину зовут Сиддик Хусейн.

– Боюсь, мне это имя ни о чем не говорит.

– Неудивительно. Несколько лет назад моими стараниями Сиддик исчез, будто в черной дыре. Больше о нем никто ничего не слышал.

– Так кем он был?

– Сиддик Хусейн, родом из Пакистана, жил в районе Тауэр-Хамлетс. Попал в поле нашего зрения в 2007 году, после взрывов в метро, когда мы наконец пришли в себя и начали разгонять толпы исламских радикалов. Ты помнишь те дни, – горько произнес Сеймур. – Тогда левые и пресса требовали от нас разобраться с террористами на нашей собственной земле.

– Продолжай, Грэм.

– Сиддик снюхался с известными экстремистами, часто появлялся в Ист-Эндской мечети. Его мобильный номер всплывал буквально везде. Я передал копию его досье в Скот-ланд-Ярд, но в контртеррористическом отделе мне сказали: материалов для возбуждения дела мало. А потом Сиддик совершил нечто, что дало мне повод действовать самостоятельно.

– И что же?

– Заказал билет на рейс до Пакистана.

– Большая ошибка.

– Смертельная, если быть совсем точным, – мрачно поправил Габриеля Сеймур.

– Что случилось?

– Мы проследили за Сиддиком до Хитроу и убедились, что он сел на свой рейс до Карачи. Затем я втихую позвонил своему другу в Лэнгли. Думаю, ты его помнишь.

– Эдриану Картеру?

Сеймур кивнул. Эдриан Картер был директором Национальной секретной службы ЦРУ и курировал всемирную антитеррористическую деятельность своей конторы, вел некогда секретные программы по задержанию и допросу особо опасных преступников.

– Группа Картера три дня пасла Сиддика в Карачи, – продолжил Сеймур. – Потом накинула ему на голову мешок и первым же контрабандным рейсом вывезла из страны.

– Куда?

– В Кабул.

– На базу «Солт-Пит»?

Сеймур медленно кивнул.

– Долго он продержался? – спросил Габриель.

– Смотря кого спрашивать. Если верить отчету ЦРУ, Сиддика нашли мертвым в камере спустя десять дней после прибытия в Кабул. Его семья в исковом заявлении утверждает, будто он погиб, не выдержав пыток.

– Как с этим связан премьер-министр?

– Когда родственники Сиддика потребовали от МИ-5 предоставить все материалы по делу, Ланкастер отказал им – якобы это вопрос национальной безопасности. Так он спас мою карьеру.

– И вот ты стремишься вернуть долг, спасая его шкуру? – Сеймур не ответил, и Габриель заметил: – Добром это не кончится, Грэм. Тебя затаскают по инстанциям.

– Я сразу дал понять: если дойдет до этого, я утяну за собой всех, даже Ланкастера.

– Я всегда знал: ты далеко не наивный мальчик, Грэм.

– Какой угодно, только не наивный.

– Тогда поезжай назад, в Лондон, и скажи премьер-министру: пусть берет жену в охапку и выступит перед телекамерами, с официальным обращением к похитителям и просьбой освободить несчастную девушку.

– Поздновато. И потом, я, наверное, покажусь тебе старомодным, однако мне не по нутру, когда лидера моей страны шантажируют.

– А лидер твоей страны в курсе, что ты в Иерусалиме?

– Он даже знает, что я отправился к тебе.

– Почему я?

– Если на поиски отправятся агенты МИ-5 или МИ-6, информация об этом просочится наружу, точно так же, как просочилась информация о Сиддике Хусейне. К тому же ты чертовски хорош, когда надо кого-то или что-то найти, – тихо добавил Сеймур. – Древние столпы, украденные картины Рембрандта, секретные объекты по обогащению урана.

– Прости, Грэм, но…

– А еще ты в долгу перед Ланкастером, – оборвал Габриеля Сеймур.

– Я?

– Кто, по-твоему, позволил тебе скрываться в Корнуолле под чужим именем, когда тебе отказали все остальные страны? Кто позволил нанять британского журналиста, когда тебе потребовалось внедриться в иранскую цепочку поставки урана?

– Не думал, что вы все записываете на мой счет, Грэм.

– Не записываем. Иначе ты вогнал бы себя в такие долги…

Повисла неловкая пауза, словно обоих шпионов смутил тон последних фраз, которыми они обменялись. Сеймур уставился в потолок, Габриель – в записку: «У вас семь дней – после девчонка умрет».

– Как-то расплывчато, не находишь?

– Зато эффективно, – ответил Сеймур. – Внимание Ланкастера привлечь удалось.

– Никаких требований?

Сеймур покачал головой.

– Очевидно, цену назовут в самый последний момент, доведя Ланкастера до такого отчаяния, что он, желая спасти карьеру, согласится без раздумий.

– И во сколько сегодня оценивается ваш премьер?

– Последний раз, когда я проверял его счета, – проказливо ответил Сеймур, – сумма на них приближалась к ста миллионам.

– Фунтов?

Сеймур кивнул.

– Джонатан Ланкастер сделал миллионы, работая в Сити, миллионы получил в наследство и женился на миллионах в лице Дианы Болдуин. Он просто идеальная цель для шантажа: человек, у которого денег больше, чем нужно, и которому есть что терять. Диана и дети живут в плотном кольце охраны на Даунинг-стрит, к ним не подобраться, зато любовница премьера… – помолчав немного, Сеймур закончил: —…любовница премьера – совсем другое дело.

– Полагаю, жену Ланкастер в известность не ставил?

Сеймур сделал неопределенный жест рукой, давая понять: в брачные дела премьера он не суется.

– Ты когда-нибудь расследовал похищения, Грэм?

– После Северной Ирландии – нет. Да и то, тогда я имел дело с ИРА.

– Политическое похищение отличается от обычного. Если мотивы политические, то мы имеем дело с человеком рациональным, который желает, чтобы освободили его пленных товарищей или изменили политический курс государства. Террорист похищает важного политика или автобус, полный детей, и держит их плену, пока требования не выполнят. А вот обычный преступник жаждет наживы. Если ему заплатить, он потребует еще, и еще, и еще – до тех пор, пока не выдоит жертву досуха.

– Значит, нам остается одно.

– Что?

– Найти девушку.

Габриель отошел к окну и посмотрел на Храмовую гору. Он словно вновь перенесся в недра плато, на глубину ста шестидесяти семи футов – когда держал истекающего посреди святыни кровью Эли Лавона. Несколько долгих ночей провел Габриель у койки товарища, поклялся никогда больше не ступать на поле незримой битвы. Однако приехал старый друг и просит об услуге. Габриель не мог придумать, как отправить того домой с пустыми руками. Единственный сын переживших холокост евреев, он не привык разочаровывать людей. Просто так сказать «нет» Габриель не мог.

– Даже если получится разыскать девушку, – сказал он наконец, – у похитителей останется видео с признанием.

– Стоит британской розе возвратиться на родную землю, и эту запись будут рассматривать совершенно иначе.

– Только если роза Англии не решит во всем сознаться.

– Не посмеет, она верна Партии.

– Ты понятия не имеешь, через что она прошла, – возразил Габриель. – Вдруг ей промыли мозги?

– Может быть, – признал Сеймур. – Но мы опережаем события. Эта беседа окажется бессмысленной, если ты и твоя служба не возьметесь отыскать для меня Мадлен Хэрт.

– Не в моей власти предоставлять израильскую разведку в твое распоряжение, Грэм. Она в ведомстве Узи.

– Узи уже давно согласился, – невыразительно произнес Сеймур. – Как и Шамрон.

Габриель недоверчиво взглянул на него.

– Если бы Ари Шамрон не знал, ради чего я приехал, он бы меня к тебе и на милю не подпустил. Разве не так? – спросил Сеймур. – Он же трясется над тобой.

– Забавно же он надо мной трясется. Правда, когда дело касается меня, есть в Израиле еще один человек, воля которого перевешивает мнение Шамрона.

– Твоя супруга?

Габриель кивнул.

– У нас всего семь дней. Потом девушку убьют.

– Шесть дней, – поправил Сеймура Габриель. – Девушка может быть где угодно, в любой точке мира, а у нас – ни зацепки.

– Вот тут ты слегка ошибаешься.

Сеймур достал из портфеля две предоставленные Интерполом фотографии: мужчина, с которым Мадлен обедала в день своего исчезновения. Тот, чьи туфли не оставляли следов. О котором все позабыли.

– Кто это? – спросил Габриель.

– Хороший вопрос. Найдешь этого человека – найдешь, я думаю, и Мадлен Хэрт.

6 Музей Израиля, Иерусалим

Забрав у Грэма Сеймура одну-единственную вещь – фотографию похищенной Мадлен Хэрт, Габриель отправился в западную часть Иерусалима, в Музей Израиля. Там, пользуясь недавно полученной привилегией, оставил машину на служебной парковке и направился к остекленному входу, миновал прозрачный вестибюль и прошел в павильон европейского искусства. В одном из углов висело девять работ импрессионистов из коллекции швейцарского банкира Августуса Рольфе; на афише был расписан долгий путь, который картины проделали из Парижа сюда: как в 1940 году их похитили нацисты и как потом их передали во владение Рольфе в обмен на услуги германской разведке. Не рассказывалось только, как Габриель вместе с дочерью банкира – известной скрипачкой Анной Рольфе – обнаружили картины в Цюрихе, в банковском хранилище и как консорциум швейцарских банкиров нанял корсиканского киллера убить их обоих.

В соседней галерее висели полотна израильских художников, в том числе три работы матери Габриеля, включая написанный по памяти «марш смерти» Аушвиц – Биркенау в январе 1945-го. Перед последним Габриель постоял некоторое время, восхищаясь мастерством матери, а после направился наружу, в сад скульптур, в дальнем конце которого располагался похожий на улей Храм Книги, хранилище Свитков Мертвого моря. Рядом стояла новейшая постройка, современное здание из стекла и стали длиной в шестьдесят локтей, шириной – в двадцать и высотой – в тридцать. Сейчас ее скрывало непрозрачное брезентовое полотно с изображением экспозиции: двадцать два столпа Первого Храма.

По обеим сторонам и у входа, что смотрел на восток, как и в Соломоновом храме, стояли вооруженные до зубов охранники. Из-за этого выставка превращалась, возможно, в самый противоречивый кураторский проект, который когда-либо видел свет. Харедим[3] обвинили организаторов в святотатстве, могущем привести к гибели всего иудейского государства, тогда как хранители «Купола скалы» объявили находку искусной подделкой. Великий муфтий Иерусалима написал в редакционном комментарии для «Нью-Йорк таймс»:

Впрочем, несмотря на яростные религиозные и политические прения подготовка к выставке шла небывало бодрыми темпами. Всего через несколько недель после находки архитектурные планы были одобрены, средства найдены, а фундамент заложен. Большая часть заслуг принадлежала директору и главному дизайнеру проекта, итальянке, которую посторонние знали под девичьей фамилией Золли. Зато посвященные были в курсе, что на самом деле ее зовут Кьяра Аллон.

Столпы расположили точно в том порядке, в каком их обнаружил Габриель: в две ровные колонны, на расстоянии примерно двадцати футов друг от друга. Один из столпов, высочайший, был опален огнем – в ту ночь, когда вавилоняне разрушили Первый Храм, почитаемый древними иудеями как земное обиталище Бога. За него хватался умирающий Эли Лавон, и у него же Габриель сегодня отыскал Кьяру: в одной руке она держала планшет, другой указывала на стеклянный потолок. На ней были линялые джинсы, сандалии на плоской подошве и белая вязаная безрукавка, плотно облегающая изгибы тела. Голые руки темнели иерусалимским загаром, а в длинных непослушных волосах играли золотистые лучи солнца. Габриель находил жену поразительно красивой и… слишком молодой для супруги усталой развалины вроде него.

Кьяра руководила техниками по свету: обращалась к ним на иврите с отчетливым итальянским акцентом. Дочь главного раввина Венеции, она провела детство в изолированном мире древнего гетто, который покинула лишь затем, чтобы получить степень по римской истории в Университете Падуи. Потом вернулась в Венецию и устроилась работать в небольшой еврейский музей в Кампо-дель-Гетто-Нуово. И оставаться бы ей там, если бы во время визита в Израиль ее не приметил вербовщик Конторы. Он подсел к ней за столик в тель-авивской кофейне и спросил: не хочет ли Кьяра выбраться из музейчика в умирающем гетто и послужить еврейскому народу по-настоящему?

Спустя год подготовки Кьяра возвратилась в Венецию, на сей раз в качестве тайного агента израильской разведки. Ее первым заданием стало прикрывать своенравного ликвидатора Конторы по имени Габриель Аллон. Тот приехал в Венецию восстанавливать картину Беллини – запрестольный образ в церкви Сан-Заккариа. Кьяра раскрылась ему чуть позже, в Риме, – после инцидента со стрельбой и карабинерами. Запертый вместе с Кьярой на явке, Габриель отчаянно хотел прикоснуться к ней. Они дождались окончания дела, вернулись в Венецию и там, в доме с видом на канал в районе Каннареджо, на застеленной свежими льняными простынями постели впервые занялись любовью. Для Габриеля это было все равно что переспать с девушкой, написанной Веронезе.

И вот эта девушка обернулась и, заметив Габриеля, улыбнулась. Ее глаза – большие, восточного разреза, цвета карамели с золотистыми крапинками – Габриель так ни разу и не сумел воспроизвести на холсте. Кьяра уже давно ему не позировала – выставка отнимала все время. В их браке все словно стало с ног на голову: если прежде Габриель пропадал либо в мастерской, либо на задании, то теперь дома не бывало Кьяры. Прирожденный организатор и невероятно скрупулезный человек, она буквально расцвела под гнетом рабочих хлопот, однако в глубине души Габриель все не мог дождаться, когда же они вновь будут вместе.

Кьяра перешла к следующему столпу и посмотрела, как на него падает свет.

– Я недавно звонила домой, – сказала она. – Никто не ответил.

– Я завтракал с Грэмом Сеймуром в «Царе Давиде».

– Как мило, – съязвила Кьяра и, не отрывая взгляда от столпа, поинтересовалась: – Что в конверте?

– Рабочее предложение.

– Кто художник?

– Неизвестный автор.

– Тема?

– Девушка, Мадлен Хэрт.

Габриель вернулся в сад скульптур и присел на скамью с видом на охряные холмы Западного Иерусалима. Кьяра присоединилась к нему через несколько минут – теплый осенний ветерок трепал ее волосы; поправив выбившуюся прядку, Кьяра закинула ногу на ногу. Габриелю внезапно расхотелось покидать Иерусалим ради поисков совершенно незнакомой девушки.

– Давай еще раз, – сказала наконец супруга. – Что в конверте?

– Фотография.

– Что за фотография?

– Доказательство жизни.

Кьяра протянула руку, однако Габриель не спешил передавать ей конверт.

– Уверена? – спросил он.

Кьяра кивнула, и Габриель наконец сдался. Кьяра вскрыла конверт, и, когда она взглянула на фото, на ее лицо упала тень. Тень торговца оружием Ивана Харкова. Габриель забрал у него все: бизнес, деньги, жену и детей, за что Иван отомстил: похитил Кьяру. Операция по ее спасению стала самой кровавой за долгую карьеру Габриеля: он ликвидировал одиннадцать приспешников Ивана, а после, на безлюдной улочке в Сен-Тропе, – и самого оружейного барона. Впрочем, даже после смерти Иван продолжал преследовать Аллонов: кетамин, который кололи Кьяре, спровоцировал выкидыш. Из-за того, что Кьяре вовремя не оказали медицинскую помощь, она осталась и вовсе бесплодной. Хотя не теряла надежды вновь зачать.

Кьяра вернула фотографию в конверт, конверт – Габриелю, а после выслушала, как дело досталось Грэму Сеймуру и от него – Габриелю.

– То есть британский премьер вынудил Грэма Сеймура сделать грязную работу, – подытожила она, когда Габриель договорил, – и вот Грэм вынуждает тебя.

– Он хороший друг.

Габриель ничего не сумел прочесть по лицу Кьяры, как и в глазах, – обычно такие открытые, сейчас эти зеркала ее души скрывались за темными очками.

– Как думаешь, чего они хотят? – спросила наконец Кьяра.

– Денег. Похитители всегда хотят денег.

– Почти всегда, – поправила его Кьяра. – Бывает, они требуют невозможного.

Сняв очки, она повесила их на вырез безрукавки.

– Сколько у тебя времени? – Услышав ответ, Кьяра медленно покачала головой. – Не успеешь. Срок слишком короткий.

– Обернись на здание у тебя за спиной. Ну? Твое мнение изменилось?

Кьяра неотрывно смотрела в лицо мужу.

– Жандармы искали Мадлен Хэрт больше месяца. С чего ты взял, что тебе удастся ее отыскать?

– Может, они не там искали? Или не тех спрашивали?

– С чего бы ты начал?

– Расследование лучше всего начинать с места преступления.

Кьяра взяла очки и принялась с отсутствующим видом протирать их о джинсы. Габриель почуял неладное: раздраженная, Кьяра всегда принималась начищать что-нибудь.

– Этак ты их поцарапаешь, – сказал он.

– Стекла запылились, – пустым голосом ответила Кьяра.

– Может, тебе класть их в футляр, а не бросать в сумочку?

Кьяра не ответила.

– Ты меня удивляешь, – признался Габриель.

– Чем же?

– Тебе ли не знать, в каком аду оказалась Мадлен Хэрт. Она сгниет там, пока ее не спасут.

– Пусть отправят другого.

– Других людей нет.

– Нет равных тебе. – Присмотревшись к стеклам очков, Кьяра нахмурилась.

– В чем дело?

– Поцарапались.

– Говорил же, испортишь.

– Ты всегда прав, дорогой.

Надев очки, она посмотрела в сторону города.

– Шамрон и Узи, я так полагаю, тебя благословили?

– Грэм первым делом заглянул к ним.

– Вот ведь хитрец. – Кьяра встала со скамьи. – Мне пора возвращаться. Времени до открытия осталось не так уж и много.

– Ты проделала титаническую работу, Кьяра.

– Лестью ты ничего не добьешься.

– Попытка не пытка.

– Когда я снова тебя увижу?

– У меня всего семь дней в запасе.

– Шесть, – поправила мужа Кьяра. – Через шесть дней бедняжка умрет.

Она наклонилась и нежно поцеловала Габриеля. Потом развернулась и пошла прочь через выгоревший под солнцем сад, плавно покачивая бедрами – словно в такт одной ей слышной музыке. Габриель проследил за женой, пока она не скрылась за пологом брезента. Габриель снова почувствовал, что никуда не хочет уезжать.

Вернувшись в гостиницу «Царь Давид», Габриель забрал у Грэма Сеймура оставшиеся материалы: записку с требованием выкупа, в которой на самом деле не было ни слова о выкупе, диск с признанием Мадлен и две фотографии ее визави из «Ле Пальмье». Плюс к этому он запросил личное дело Мадлен из архива Партии, чтобы его доставили по адресу в Ниццу.

– Как прошло с Кьярой? – спросил Сеймур.

– Похоже, мой брак в еще более плачевном состоянии, чем у Ланкастера.

– Могу я как-то помочь?

– Как можно скорее покинь Иерусалим. Никому на Даунинг-стрит – даже премьеру – обо мне ни слова.

– Как мне с тобой связаться?

– Я зажгу сигнальный огонь. До тех пор меня просто не существует.

Сказав это, Габриель удалился. Дома, в квартире на улице Наркис, он нашел денежный пояс с двумястами тысячами долларов – тот лежал на кофейном столике, на самом виду, а рядом – билет на рейс до Парижа (самолет вылетал в 14:00) на имя Йоханнеса Клемпа (один из любимых псевдонимов Габриеля). В спальне он забрал дорожный набор: модные вещи герра Клемпа, из которых выбрал черный костюм и черный пуловер, для перелета. Потом, встав перед зеркалом, внес кое-какие коррективы в собственную внешность: добавил седины волосам, надел немецкие очки в проволочной оправе и карие контактные линзы – скрыть ярко-зеленые радужки. Через несколько минут он сам себя не узнал, потому как перестал быть Габриелем Аллоном, ангелом возмездия израильской разведки, превратившись в Йоханнеса Клемпа, маленького и вспыльчивого, как сухой порох, мюнхенца.

Переодевшись и спрыснувшись отвратительным одеколоном герра Клемпа, Габриель присел за ночной столик Кьяры и открыл шкатулку с драгоценностями. Одна вещица в ней заметно выделялась среди прочих: кожаный ремешок с нанизанным на него куском красного коралла в форме руки. Сначала Габриель убрал его в карман, потом, повинуясь внезапному импульсу, достал и надел на шею, спрятал под пуловером.

Снаружи, работая на холостых оборотах, дожидался служебный седан. Габриель закинул в салон на заднее сиденье сумку с вещами и забрался следом. Взглянул на часы – но не на время, а на дату: 27 сентября. Когда-то это был его любимый день в году.

– Как тебя зовут? – спросил он водителя.

– Лиор.

– Откуда ты, Лиор?

– Из Беэр-Шевы.

– Хорошо там было в детстве?

– Есть места и похуже.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать пять.

Двадцать пять… Почему именно двадцать пять? Габриель вновь посмотрел на часы – не на время, на дату.

– Какие у тебя инструкции? – спросил так некстати пришедшегося двадцатипятилетнего водителя Габриель.

– Мне велено доставить вас в аэропорт Бен-Гурион.

– И все?

– Предупредили, что вы можете попросить сделать остановку по пути.

– Кто? Узи?

– Нет, – мотнул головой водитель. – Старик.

Выходит, помнит… Габриель взглянул на часы. Тот самый день…

– Ну так что? – спросил водитель.

– В аэропорт.

– Без остановок?

– Одну сделаем.

Водитель медленно, будто вписываясь в похоронный кортеж, отъехал от тротуара. Даже не спросил, где Габриель хочет остановиться. Сегодня был тот самый день, и Шамрон о нем не забыл.

Доехав до Гефсиманского сада, они стали подниматься по узкой извилистой дороге к Масличной горе. Габриель вошел на погост и двинулся через море надгробий, пока не отыскал могилу Даниеля Аллона, родившегося 27 сентября 1988 года и погибшего 13 января 1991-го. Погибшего снежной ночью в Первом районе Вены, в синем «мерседесе», который взрывом бомбы разнесло на куски. Взрывчатку заложил палестинский террорист Тарик аль-Хурани, по прямому приказу Ясира Арафата. Убить хотели не Габриеля – это стало бы для него слишком щедрым подарком. Тарик и Арафат хотели покарать его, заставив смотреть на гибель жены и ребенка, чтобы остаток жизни он провел в горе, как палестинцы. Правда, по одному из пунктов план провалился: Лиа пережила покушение и содержалась теперь в психиатрической лечебнице на горе Герцля, заключенная в темницу памяти и обожженного тела. Поврежденный посттравматическим стрессом и психотической депрессией, ее разум вновь и вновь переживал взрыв. Порой случались короткие периоды ясности, и во время одного из таких перерывов Лиа разрешила Габриелю жениться на Кьяре. «Взгляни, Габриель, – сказала она. – От меня ничего не осталось. Одна лишь память».

Габриель посмотрел на часы, на сей раз сверяясь со временем. Он еще успевал попрощаться, последний раз пролить слезы. Последний раз попросить прощения за то, что не проверил машину, прежде чем Лиа завела мотор. Затем он на негнущихся ногах покинул каменный сад, в день, который некогда был его любимым днем в году, и сел в машину, за рулем которой сидел паренек двадцати пяти лет.

Пареньку хватило такта молчать по дороге в аэропорт. Габриель вошел в терминал как обычный турист и сразу же направился в комнату, предназначенную для агентов Конторы, где подождал посадки на рейс. Устроившись на месте в салоне первого класса, Габриель вдруг испытал совершенно непрофессиональное желание позвонить Кьяре. Впрочем, он тут же использовал техники, которым еще в юности обучил его Шамрон, – и мысленно отгородился от супруги. Для него и она, и Даниель, и Лиа на время перестали существовать, уступив место Мадлен Хэрт, пропавшей любовнице британского премьер-министра Джонатана Ланкастера. Самолет взлетел в темнеющее небо, и Габриель мысленным взором увидел Мадлен, написанную маслом на холсте – вместо купающейся Сусанны. Из-за ограды за ней подглядывал мужчина с угловатым лицом и узкими злыми губами. Человек без имени и родины. Забытый человек.

7 Корсика

Корсиканцы утверждают, что если подойти к их острову с моря, на лодке, то можно учуять запах особого местного кустарника еще до того, как вдали покажется восстающая из моря изрезанная береговая линия. Прилетевший первым утренним рейсом из Орли, Габриель не смог проверить, так ли это на самом деле. Лишь когда он отправился на юг за рулем арендованного «пежо», то уловил в воздухе ароматы дрока, вереска, ладанника и розмарина, приносимые ветром с холмов. Корсиканцы называли кустарник маккия. Маккией приправляли еду, топили очаги, и в ней же спасались во времена войны или вендетты. Если верить корсиканской легенде, то человек, пожелавший скрыться, мог вечно прятаться в зарослях маккии. И такого человека Габриель знал. Потому и надел ожерелье с коралловой рукой.

Спустя полчаса он свернул с прибрежной дороги и направился в глубь острова. Запах маккии сделался гуще, как и ее заросли вокруг городков. Как и древняя земля израильская, Корсика не раз подвергалась вторжениям: после падения Римской империи, например, вандалы устроили такой набег на остров, что местные жители вынуждены были покинуть прибрежную зону и укрыться в горах. Страх перед чужаками со временем не исчез; когда Габриель проезжал мимо затерянной в холмах деревушки, какая-то старуха ткнула в его сторону защитным знаком: оттопырила указательный палец и мизинец, дабы защититься от occhju – сглаза.

За пределами деревни дорога переходила в узкую грунтовую полосу, огороженную с обеих сторон плотными стенами маккии. Через милю Габриель подъехал к границам частных владений: ворота были открыты, однако в проеме стоял внедорожник, укомплектованный парой охранников. Габриель заглушил мотор и положил руки на руль, ожидая, пока охранники соизволят подойти. Наконец один вылез из внедорожника и вальяжно – взяв в одну руку пистолет, а другую заткнув за пояс – направился к машине Габриеля. Молча – просто выгнув толстые брови, – поинтересовался целью визита.

– Я к дону, – сказал Габриель по-французски.

– Дон – человек занятой, – с корсиканским акцентом ответил охранник.

Габриель снял с шеи амулет и протянул его корсиканцу. Тот улыбнулся.

– Я посмотрю, что можно сделать.

На Корсике ничего не стоило начать кровавую войну: достаточно было кого-нибудь оскорбить, обсчитать на рынке, расторгнуть помолвку, обрюхатить незамужнюю женщину… Из крохотной искры разгоралось нешуточное пламя возмездия: то быка забьют, то срубят плодоносное оливковое дерево, то подпалят дом. После принимались и людей убивать. Так могло длиться очень долго, на протяжении целого поколения, пока стороны не заключали мир или не забывали вражду, просто устав от нее.

Обычно корсиканцы убивали врагов лично, но были и те, кто нуждался в помощи посторонних: например, известные люди, которые брезговали обагрять руки кровью или опасались ареста, изгнания; женщины, которые не могли убить сами и за которых никто не убил бы. Такие люди полагались на профессионалов, известных как taddunaghiu. И обращались почти всегда к клану Орсати.

На земле Орсати росли прекрасные оливы, их масло на Корсике считалось сладчайшим, но сами Орсати жили не просто отжимом масла. Никто не смог бы наверняка сказать, скольких отправили на тот свет убийцы из этого клана за века его истории. Не знали точного числа даже сами Орсати, однако местные поговаривали, дескать, жертв было тысячи. Их могло быть и больше, не повинуйся клан строгому кодексу: Орсати не брались за дело, не убедившись предварительно, что нанесенное заказчику оскорбление и впрямь достойно кровопролития.

При Антоне Орсати, впрочем, все изменилось. К тому времени, как бразды правления кланом перешли в его руки, французским властям удалось уничтожить обычай кровной мести – не добрались они только до самых уединенных уголков острова. Клиентов у нынешнего дона Орсати на острове почти не осталось; пришлось искать работу на стороне, точнее, в континентальной Европе. Дон принимал любые заказы – даже самые бесчестные предложения, а его киллеры считались самыми надежными профессионалами на континенте. Габриель стал одним из двух человек в мире, кому посчастливилось уйти от них живым.

Семья Орсати имела благородные корни, однако внешне дон ничем не отличался от простолюдина – одного из тех, что стерегли границы его имения. Габриель застал хозяина в большом кабинете, одетого в белую рубашку, свободные штаны из беленого хлопка и пыльные сандалии, которые, казалось, были куплены где-нибудь на рынке. Антон Орсати хмуро смотрел в старинный гроссбух. Оставалось только гадать, что могло вызвать неудовольствие дона. Давным-давно Орсати слил оба своих бизнеса в единое предприятие: теперь его киллеры в свободное время работали на фабрике, а все убийства заносились в реестр, как сделки по продаже масла.

Встав из-за стола, дон протянул Габриелю тяжелую ручищу. На его жестком лице не отразилось ни тени угрозы.

– Большая честь снова видеть вас, мсье Аллон, – сказал он по-французски. – Если честно, я уже давно ждал вашего визита. У вас репутация человека, который с врагами не церемонится.

– Мои враги – банкиры, что наняли вас убить меня, – ответил Габриель. – К тому же ваш киллер, вместо того чтобы пустить мне пулю в лоб, вручил вот это.

Габриель кивнул в сторону амулета, что лежал подле гроссбуха. Дон взял ожерелье за ремешок и покачал коралловой рукой, словно маятником.

– Необдуманный поступок, – произнес он наконец.

– Который? Оставить меня в живых или подарить талисман?

Орсати уклончиво улыбнулся.

– У корсиканцев есть одна старинная поговорка: «I solda un vиnini micca cantendu». Пением денег не заработаешь, пахать надо. А для меня пахать – значит доводить до конца работу, даже если контракт на знаменитую скрипачку и агента израильской разведки.

– Вы вернули деньги заказчику?

– Вас заказали швейцарские банкиры, а этим деньги нужны в последнюю очередь. – Закрыв гроссбух, Орсати положил на него талисман. – Как вы, наверное, догадались, все это время я за вами внимательно наблюдал. С того раза, как наши пути пересеклись, вы немало работали, и кое-какие из дел – самых интересных – заводили вас на мою землю.

– Я первый раз на Корсике, – возразил Габриель.

– Я говорю про юг Франции. В Старом порту Канн вы убили саудовского террориста Зизи аль-Бакари, а в Сен-Тропе пару лет назад случился неприятный эпизод с Иваном Харковым.

– Я-то думал, Ивана убили его соотечественники, – уклончиво произнес Габриель.

– Его убили вы, Аллон. За то, что он похитил вашу супругу.

Габриель промолчал, зато корсиканский дон улыбнулся – уверенно, как человек, знающий о своей правоте.

– У маккии нет глаз, – сказал он, – но она все видит.

– Вот поэтому я и приехал.

– Понял, понял. В конце концов человеку вроде вас услуги киллера ни к чему. Вы и сами неплохо справляетесь.

Габриель достал из кармана пиджака деньги и положил их на тетрадь смерти, рядом с талисманом. Орсати на деньги даже не взглянул.

– Чем могу помочь, Аллон?

– Нужна информация.

– О ком?

Не говоря ни слова, Габриель положил рядом с деньгами фотографию Мадлен Хэрт.

– Англичаночка?

– Вы не удивлены, дон Орсати?

Корсиканец не ответил.

– Знаете, где ее держат?

– Нет, – ответил Орсати, – зато, кажется, знаю, кто ее похитил.

Габриель показал дону фото неизвестного из «Ле Пальмье», и корсиканец кивнул.

– Кто он? – спросил Габриель.

– Не знаю. Мы с ним только раз встречались.

– Где?

– В этом самом кабинете, за неделю до исчезновения англичаночки. Он сидел в том самом кресле, в котором сидите вы, – добавил Орсати. – Вот только денег принес больше. Куда больше, чем вы, Аллон.

8 Корсика

Было время обеда, любимое время дня дона Орсати. Они с Габриелем перебрались на террасу, за стол, обильно заставленный яствами: местными хлебом, сыром, овощами и колбасой. Солнце светило ярко, и сквозь бреши в зарослях сосен Габриель видел аквамариновые проблески далекого моря. Привкус и запах маккии чувствовался во всем: в воздухе и в еде; казалось, даже дон Орсати испускает ее аромат. Налив Габриелю кроваво-красного вина в большой бокал, он отрезал несколько ломтей плотной колбасы. Из чего она, Габриель интересоваться не стал. Шамрон любил повторять: кое о чем лучше не спрашивать.

– Я рад, что мы вас не убили, – признался Орсати, поднимая бокал.

– Можете не сомневаться, дон Орсати, я вашу радость разделяю.

– Еще колбасы?

– Будьте так любезны.

Отрезав и положив на тарелку Габриелю несколько толстых ломтей, дон Орсати надел очки-половинки и взглянул на снимки неизвестного мужчины.

– Здесь он слегка не похож на себя, – произнес корсиканец. – Впрочем, я его узнаю.

– В чем различия?

– Прическа другая: ко мне он пришел тщательно прилизанный. Деталь несущественная и в то же время эффективная.

– Кем он представился?

– Назвался Полем.

– Фамилия?

– Если я верно понял, это и была его фамилия.

– На каком языке разговаривал наш друг Поль?

– На французском.

– Местный?

– Нет, говорил он с акцентом.

– С каким?

– Я не разобрал. – Дон нахмурил густые брови. – Чувство было такое, будто язык он учил по кассетам: говорил слишком правильно и вместе с тем делал ошибки.

– Вас, я так думаю, он не в телефонном справочнике нашел?

– Нет, Аллон, меня ему рекомендовали.

– Кто-то конкретный?

– Да, он назвал имя.

– Ваш прежний клиент?

– Обычное дело.

– Какую работу вы для него выполняли?

– Такую, когда в комнату входят двое, а выходит один. Не просите называть имя клиента, – быстро добавил Орсати. – Речь все же о моем бизнесе.

Габриель слегка кивнул, давая понять, что дальше в этом направлении копать не намерен – по крайней мере пока. Затем поинтересовался, с какой целью приходил незнакомец.

– За советом, – ответил дон.

– Насчет чего?

– Сказал, что ему надо переправить некий товар и что нужен человек на быстрой лодке – такой, который знает местные воды, ориентируется в них ночью и умеет держать рот на замке.

– Товар, говорите?

– Вы, наверное, удивитесь, но в подробности он не вдавался.

– А вы приняли его за контрабандиста? – в утвердительном тоне спросил Габриель.

– Корсика – основной перевалочный пункт наркотрафика с Ближнего Востока в Европу. Для протокола, – поспешил добавить Орсати, – наш клан героином не промышляет, хотя нам доводилось устранять наркобаронов.

– Разумеется, за плату.

– Чем крупней игрок, тем выше плата.

– И как, вы помогли нашему другу?

– Конечно же, – ответил дон и, понизив голос, добавил: – Случается, и нам надо перевозить кое-что под покровом ночи, Аллон.

– Кое-что – это трупы?

Дон пожал плечами.

– Как ни прискорбно, трупы – побочный продукт нашей деятельности, – философски изрек он. – Обычно мы оставляем их лежать на месте смерти, однако некоторые клиенты платят дополнительно за то, чтобы их враги пропали с концами. Наш излюбленный метод – отправлять тела в бетонных гробах на дно моря. Один бог ведает, сколько их там уже.

– Много ли заплатил этот Поль?

– Сотню тысяч.

– Как вы распределили гонорар?

– Половину мне, половину – лодочнику.

– Лишь половину?

– Пускай спасибо скажет.

– Узнав о пропаже англичанки, вы?..

– …само собой, заподозрил неладное. А уж увидев фото Поля в газетах… – Дон умолк ненадолго. – Скажем так, мне стало неприятно. Меньше всего хочется проблем с законом. Это, знаете ли, вредно для бизнеса.

– Вы принципиально не похищаете молодых людей?

– Как и вы, я полагаю.

Габриель не ответил.

– Не хотел вас оскорбить, – искренне извинился корсиканец.

– Я и не обиделся, дон Орсати.

Дон положил себе на тарелку жареных перцев и баклажанов, полив их маслом собственного производства. Габриель отпил вина и, похвалив его, как бы между прочим спросил имя лодочника.

– Ситуация очень деликатная, – предупредил Орсати. – Я с этими людьми веду дела, и если кто-то из них проведает, что я сдал их человеку вроде вас, Аллон, дела мои могут разладиться.

– Даю слово, дон Орсати, они не узнают, где я раздобыл информацию.

Орсати это заверение ничуть не убедило.

– Чем так важна эта девчонка, если за ней посылают великого Габриеля Аллона?

– Скажу только, что у нее могущественные друзья.

– Друзья? – Орсати недоверчиво покачал головой. – Если в деле участвуете вы, то все не так просто.

– Вы очень мудры, дон Орсати.

– У маккии нет глаз, – загадочно произнес корсиканец.

– Мне нужно имя лодочника, – тихо произнес Габриель. – О нашем разговоре он не узнает.

Орсати поднял бокал кроваво-красного вина и посмотрел через него на солнце.

– На вашем месте, – сказал он, немного погодя, – я бы обратился к человеку по имени Марсель Лакруа. Вдруг он знает, куда отправилась девчонка, покинув Корсику.

– Где мне его искать?

– В Марселе. Лодку он держит на приколе в Старом порту.

– С какой стороны?

– С южной, напротив художественной галереи.

– Как называется лодка?

– «Лунный танец».

– Как мило.

– Можете не сомневаться: ни Марселя Лакруа, ни его нанимателей милыми не назовешь. Будьте осторожны в Марселе.

– Вы, наверное, удивитесь, дон Орсати, но мне это не впервой.

– Верно, однако вам давно полагается быть мертвым. – Орсати вернул Габриелю талисман. – Наденьте его, он защитит не только от сглаза.

– Признаться, я думал, нет ли у вас чего посерьезнее?

– Например?

– Например, пистолета.

– Есть кое-что получше, – улыбнулся дон.

Дорога перешла в грунтовую тропу, и Габриель, проехав по ней немного, увидел старого козла – точно там, где и сказал искать его дон Орсати, у резкого поворота влево, в тени трех древних олив. Увидев приближение Габриеля, животное поднялось на ноги и дерзко вскинуло украшенный рыжей бородой подбородок; козел был пегий, отмеченный шрамами от многочисленных схваток, как и сам Габриель.

Габриель проехал еще немного вперед, надеясь, что козел отойдет в сторону и даст проехать без боя. Однако животное не сдвинулось ни на йоту. Тогда Габриель взглянул на выданную доном Орсати «беретту» девятого калибра. Пистолет, заряженный, лежал на переднем пассажирском сиденье; один выстрел промеж выщербленных рогов – и зверюга умрет. Однако Габриель не спешил браться за оружие, ибо козел – как и старинные деревья – принадлежал дону Касабьянке. Если с поганой шкуры козла упадет хоть волосок, прольется кровь, начнется вражда.

Габриель дважды посигналил, однако козел не сдвинулся с места. Тогда, тяжело вздохнув, Габриель выбрался из салона и попытался воззвать к разуму животного: обратился к нему сначала на французском, затем на итальянском, а потом и вовсе на иврите. В ответ козел опустил голову, нацелившись Габриелю в живот. Габриель, убежденный, что лучшая защита – это нападение, принялся размахивать руками и орать как блажной. Пораженный, козел быстро ретировался – шмыгнул в заросли маккии.

Габриель бросился к раскрытой дверце машины, но, заслышав звук, похожий на пение пересмешника, остановился и обернулся в сторону охряной виллы на склоне холма. На террасе стоял блондин в белом и – насколько мог судить с такого расстояния Габриель – безудержно хохотал.

9 Корсика

Человек, ожидавший Габриеля на вилле, не был корсиканцем – по крайней мере, родился не здесь. Его звали Кристофер Келлер и вырос он в семье из верхушки среднего класса, в Кенсингтоне. Впрочем, на Корсике об этих подробностях знали только дон Орсати и горстка его приближенных. Для остальных островитян Келлер оставался просто Англичанином.

Более интригующей истории, чем история прибытия Кристофера Келлера на Корсику, Габриель, можно сказать, не слышал, а это уже о чем-то говорило. Единственный сын четы врачей с Харли-стрит, Келлер еще в раннем возрасте дал понять родителям, что не намерен идти по их стопам. Увлеченный историей – особенно военной, – он мечтал стать солдатом. Родители воспротивились, и пришлось на время уступить их требованиям. Юный Келлер отправился в Кембридж, где стал изучать историю и восточные языки. Студент из него получился блестящий и вместе с тем неспокойный – на второй год как-то ночью Келлер пропал без следа. Через несколько дней он, стриженный «под ноль», в форме цвета хаки объявился в отцовском доме – уже как солдат британской армии.

После курса молодого бойца Келлера определили в пехотную часть, однако его высокий интеллект, прекрасные физические данные и характер волка-одиночки быстро привлекли внимание спецназа ВДС. Прибыв в херефордский штаб полка, уже через несколько дней Келлер понял: он нашел свое призвание. Еще никто не зарабатывал столько очков на «бойне» – печально известном полигоне для отработки прямого контакта с врагом и спасения заложников, тогда как инструкторы по рукопашному бою отмечали в рапортах: никто еще не проявлял таких потрясающих инстинктивных способностей к отнятию жизни. Кульминацией обучения стал марш-бросок на сорок миль с полной выкладкой по продуваемым всеми ветрами вересковой пустоши Брекон-Биконс – проверка на выносливость, которую некоторые не переживали. Нагруженный рюкзаком весом пятьдесят пять фунтов и штурмовой винтовкой в десять фунтов, Келлер побил рекорд на тридцать минут. Его достижение так и осталось непревзойденным.

Первоначально его прикомандировали к роте «Сэйбр», специализирующейся на ведении мобильных боевых действий в пустыне, однако вскоре карьера Келлера сделала еще один крутой поворот – когда пришел человек из военной разведки. Ему нужен был особенный солдат, способный вести тщательное наблюдение и выполнять другие опасные задания в Северной Ирландии. Его впечатлили лингвистические способности Келлера, талант импровизировать и соображать на ходу. Келлера спросили: интересно ли ему новое предложение? В ту же ночь он собрал нехитрые пожитки и отбыл из Херефорда в Шотландское высокогорье.

Во время учебы Келлер вновь поразил учителей. Годами силы британской безопасности и разведки бились над проблемой множества диалектов Северной Ирландии: в Ольстере враждующие кланы могли распознать врага по произношению, и то, как человек произнесет пару фраз, решало – будет он жить или погибнет ужасной смертью. Келлер развил способность идеально копировать интонации, менять их в мгновение ока: в одну минуту он разговаривал, как католик из Армы, в следующую – как протестант с Шэнкил-роуд в Белфасте, в третью – как католик из поселка в Бэллимерфи. Он больше года провел в Белфасте, выслеживая известных членов ИРА, подслушивая и собирая полезные сведения. Сама природа такой службы вынуждала Келлера неделями обходиться без связи с кураторами.

Миссия в Северной Ирландии прервалась внезапно – когда глухой ночью, в Западном Белфасте Келлера похитили и увезли на отдаленную ферму где-то в графстве Арма. Там его обвинили в шпионаже. Келлер понял: ситуация безвыходная, и решил отбиваться. Покидая ферму, он оставил там четыре трупа матерых террористов ИРА. Причем двоих буквально порвал на куски.

Келлер вернулся в Херефорд, надеясь на длительный отдых, то есть работу в качестве инструктора. Однако мечтам не суждено было сбыться: вскоре, в августе 1990 года, Саддам Хусейн вторгся в Кувейт. Келлер поспешил вновь присоединиться к роте «Сэйбр», и в январе 1991-го их забросили на запад иракской пустыни – искать ракетные комплексы «Скад», что терроризировали Тель-Авив. Один такой Келлер со своей командой отыскал ночью 28 января в сотне миль к северо-западу от Багдада; передал координаты командирам в Саудовской Аравии. Спустя полтора часа в небе, низко над пустыней, промчалось звено коалиционных истребителей-бомбардировщиков. Однако, по ошибке, они атаковали не ракетный комплекс, а роту спецназа ВДС. Официально в новостях сообщили о гибели всей команды, в том числе и Келлера. В его некрологе ни слова не было сказано о задании в Северной Ирландии и четырех зарезанных им террористах в графстве Арма.

Впрочем, официальные власти понятия не имели, что Келлер выжил, не получив ни царапины. Он чуть было не радировал в штаб – хотел запросить эвакуацию, но передумал. Взбешенный некомпетентностью командования, он покинул место трагедии пешком. Скрываясь под туникой и головным платком жителя пустыни, обученный скрытому перемещению, Келлер миновал позиции сил Коалиции и улизнул в Сирию. Оттуда автостопом отправился на запад: через Турцию, Грецию и Италию – на Корсику, где его с распростертыми объятиями встретил дон Орсати. Дон выделил ему виллу и женщину, чтобы скорее исцелиться от боевых ран, а затем – дал работу. С европейской наружностью и опытом службы в спецназе ВДС Келлер запросто выполнял задания, оказавшиеся не по зубам обычным головорезам Орсати. Один из таких контрактов включал имена Анны Рольфе и Габриеля Аллона; совесть не дала завершить дело, а профессиональная гордость вынудила оставить талисман – тот самый, что Габриель сжимал сейчас в руке.

Как ни странно, Габриель встречался с Келлером за много лет до столкновения – когда Келлер и несколько командиров СВДС приезжали в Израиль, перенимать опыт по борьбе с терроризмом. В последний день Габриель неохотно согласился тайно прочесть лекцию об одной из своих самых смелых операций: как в 1988-м он ликвидировал Абу Джихада, второго человека в ООП, прямо у того на вилле в Тунисе. Келлер сидел в переднем ряду и ловил каждое слово Габриеля; потом, во время группового фотографирования, встал рядом с ним. Габриель – дабы скрыть свою внешность – надел очки и шляпу, зато Келлер смотрел прямо в объектив. Это была его последняя фотография.

И вот мнимый покойник встречал Габриеля на пороге своего корсиканского убежища. Келлер был на голову выше Габриеля, шире в груди и плечах. За двадцать лет местное солнце придало его лицу цвет седельной кожи, а море обесцветило волосы. Правда, глаза остались прежние – синие, они принадлежали тому самому человеку, что так пристально смотрел на Габриеля во время лекции, а потом – казалось, совсем в другой жизни – пощадил его дождливой венецианской ночью.

– Я бы предложил пообедать, – с английским акцентом произнес Келлер, – но вы, кажется, подкрепились в доме Орсати.

Келлер протянул руку. Под белой шерстью пуловера бугрились тугие канаты мышц. Помедлив мгновение, Габриель ответил пожатием. Казалось, все в Келлере – от похожих на тесаки рук до мощных, как взведенные пружины, ног – создано для профессии наемного убийцы.

– Что еще рассказал дон? – спросил Габриель.

– Достаточно, чтобы я понял: без прикрытия вам к человеку вроде Марселя Лакруа не подобраться.

– Полагаю, вы его знаете?

– Он как-то подвозил меня.

– До или после?

– И до, и после. Лакруа мотал срок во французской армии, потом чалился в одной из самых страшных тюрем страны.

– Впечатлить меня пытаетесь?

– «Поэтому и говорится: если знаешь его и знаешь себя, сражайся хоть сто раз, опасности не будет»[4].

– Сунь-цзы, – узнал цитату Габриель.

– Вы сами цитировали эти строки во время лекции в Тель-Авиве.

– Так вы все-таки слушали меня.

Габриель прошел в просторную гостиную, заставленную грубой мебелью в белой – в масть хозяину – обшивке. На каждой плоской поверхности лежали стопки книг. На стенах висели дорогие картины, включая малоизвестные работы Сезанна, Матисса и Моне.

– Нет охранной системы? – спросил, оглядываясь, Габриель.

– А зачем она?

Габриель подошел к картине Сезанна – пейзажу, написанному в холмах близ Экс-ан-Прованса, – и нежно провел по холсту пальцем.

– Вы неплохо устроились, Келлер.

– Не жалуюсь.

Габриель промолчал.

– Не нравится, как я зарабатываю себе на жизнь?

– Убиваете людей за деньги.

– Как и вы.

– Я убиваю во имя родины, – возразил Габриель. – И то в крайнем случае.

– А мозги Ивана Харкова по мостовой Сен-Тропе вы тоже во имя родины размазали?

Габриель обернулся и посмотрел Келлеру прямо в глаза. Любой другой сжался бы под пристальным взглядом Габриеля, но только не Англичанин – он спокойно сложил руки на груди и слегка улыбнулся уголком рта.

– Похоже, зря я пришел, – сказал Габриель.

– Я знаю игроков, знаю местность. Надо быть дураком, чтобы отказаться от моей помощи.

Габриель не ответил. Келлер дело говорит: он станет отличным проводником во французском криминальном подполье. Что до его физических и тактических навыков – они, без сомнения, пригодятся.

– Я не смогу вам заплатить, – предупредил Габриель.

– Не в деньгах дело, – успокоил его Келлер. Оглядев свою прекрасную виллу, он добавил: – Зато перед отбытием вы должны ответить на кое-какие вопросы.

– У нас пять дней. Потом заложница умрет.

– Для нас с вами пять дней – целая вечность.

– Я вас внимательно слушаю.

– На кого работаете?

– На британского премьера.

– Вот уж не думал, что вы с ним знакомы.

– Ко мне обратился агент британской разведки.

– От имени премьер-министра?

Габриель кивнул.

– Как премьер связан с пропавшей девушкой?

– Включите воображение.

– Господи боже…

– Он тут совсем ни при чем.

– И кто этот друг премьер-министра в кругу разведки?

Помедлив немного, Габриель все же честно ответил. Келлер не сдержал улыбки.

– Знаете его? – спросил Габриель.

– Мы с Грэмом служили в Северной Ирландии. Он профи с большой буквы, но, – поспешил добавить Келлер, – как и все в Англии, считает меня погибшим. То есть не узнает, что мы с вами работали в связке.

– Не узнает, даю слово.

– Мне нужно еще кое-что.

Келлер протянул руку, и Габриель вернул ему талисман.

– Странно, что вы его сохранили.

– Я сентиментален.

Надев амулет, Келлер улыбнулся и сказал:

– Идемте. Я знаю, где раздобыть вам новый.

Синьядора жила в покосившемся доме посреди деревни, недалеко от церкви. Келлер приехал без предупреждения, однако женщина его визиту нисколько не удивилась. Ее сухие ломкие волосы скрывал черный шарф под цвет платья. Тревожно улыбнувшись, она бережно погладила Келлера по щеке, а после, коснувшись тяжелого креста на шее, взглянула на Габриеля. В ее обязанности входило спасать людей от порчи и сглаза, а тут – было видно по ее испуганному лицу – Келлер привел в ее дом само воплощение зла.

– Кто этот человек? – спросила она.

– Друг, – ответил Келлер.

– В Бога верит?

– В другого.

– Как его имя, Кристофер? Настоящее имя?

– Габриель.

– Габриель – как Гавриил, архангел?

– Да, – подтвердил Келлер.

Старуха пристально всмотрелась в лицо Габриеля.

– Израильтянин, верно?

Когда Келлер утвердительно кивнул, она неодобрительно нахмурилась. Вера учила ее, что иудеи – еретики, однако сама синьядора ничего против них не имела. Она раскрыла ворот рубашки на Келлере и коснулась амулета.

– Тот самый, что ты утратил несколько лет назад?

– Да.

– Где же ты нашел его?

– В ящике комода, среди прочего хлама. На самом дне.

Синьядора укоризненно покачала головой.

– Ты лжешь, Кристофер. Пора бы тебе уже усвоить: я вижу тебя насквозь.

Келлер улыбнулся, но ничего не сказал. Синьядора снова погладила его по щеке.

– Ты покидаешь остров, Кристофер?

– Сегодня же ночью.

Старуха не стала спрашивать зачем – она знала, чем Келлер зарабатывает на жизнь. Да и сама она когда-то наняла молодого киллера Антона Орсати, чтобы отомстить за убийство мужа.

Жестом руки она пригласила двоих мужчин присесть за маленький столик в гостиной. Выставила перед ними миску с водой и сосуд с оливковым маслом. Келлер обмакнул указательный палец в масло и поднес его к миске, позволив упасть в воду трем каплям. По законам физики, они должны были соединиться, однако вместо этого распались на тысячи еще меньших капелек и вскоре совсем растворились.

– Зло вернулось, Кристофер.

– Боюсь, нам грозит оккупация.

– Шутки в сторону, дорогой мой. Опасность очень даже реальна.

– Что ты видишь?

Старуха внимательно, будто в трансе, посмотрела на поверхность жидкости. Потом тихо спросила:

– Ищете англичанку?

Келлер кивнул.

– Она жива?

– Да, – ответила старуха. – Жива.

– Где ее держат?

– Узнать это не в моих силах.

– Мы ее найдем?

– С ее смертью вам откроется правда.

– Что ты видишь?

Старуха смежила веки.

– Вода… горы… старый враг…

– Мой враг?

– Нет. – Открыв глаза, вещунья посмотрела на Габриеля. – Его.

Не говоря больше ни слова, она взяла Англичанина за руку и принялась молиться. Вскоре она заплакала – это был знак, что порча перешла от Келлера к ней. Потом старуха закрыла глаза и как будто заснула. Проснувшись, попросила Келлера повторить обряд с маслом. На сей раз все три капли слились воедино.

– Твоя душа очистилась от зла, Кристофер. – Синьядора обернулась к Габриелю. – Теперь твой черед.

– Я в это не верю, – отмахнулся Габриель.

– Прошу, – не отступала старуха. – Если не ради себя, то ради Кристофера.

Габриель неохотно обмакнул палец в масло и позволил трем каплям упасть в миску с водой. Когда они распались на тысячи капелек, женщина закрыла глаза, и ее затрясло.

– Что ты видишь? – спросил Келлер.

– Огонь, – тихо ответила старуха. – Я вижу огонь.

С Корсики решили отплыть пятичасовым паромом из Аяччо. Габриель загнал машину на палубу в половине пятого, а через десять минут подъехал и Келлер – на побитом хэтчбэке «рено». На той же палубе располагалась их кают-компания, прямо через коридор: Габриелю досталась каюта размером с тюремную камеру и столь же малопривлекательная. Бросив сумку на узкую койку, Габриель поднялся наверх, в бар. Келлер уже сидел за столиком у окна и потягивал пиво; рядом в пепельнице дымилась сигарета. Габриель медленно покачал головой. Еще двое суток назад он стоял у холста в Иерусалиме и вот теперь ищет незнакомую девушку, в компании человека, который однажды пытался его убить.

В баре он заказал кофе и вышел на кормовую палубу. Порт остался уже вне пределов досягаемости, вечерний воздух вдруг сделался очень холодным. Габриель поднял воротник куртки и обеими руками взялся за горячий стаканчик с кофе. Восточные созвездия ярко светили в безоблачном небе, а море – совсем недавно такое бирюзовое – стало чернильно-черным. Габриелю показалось, что он уловил в воздухе аромат маккии, и секундой позже как наяву услышал голос синьядоры: «С ее смертью вам откроется правда».

10 Марсель

В Марсель прибыли следующим утром. «Лунный танец», это сорокадвухфутовое средство морской контрабанды, стояло на приколе в Старом порту, тогда как ее владельца нигде не было видно. Келлер устроил себе наблюдательный пункт в северной части порта, Габриель – в восточной, в уличной части пиццерии, которая, по непонятной причине, носила имя модного манхэттенского района. Каждый час они меняли позиции, однако даже к вечеру Лакруа так и не объявился. В конце концов, расстроенный из-за потери дня, Габриель пошел вдоль периметра порта, мимо торговцев рыбой за металлическими столами, и сел в «рено» к Келлеру. Погода, мягко говоря, не радовала: шел проливной дождь, с холмов дул мистраль. Келлер то и дело включал «дворники»; стеклообогреватель, кашляя, дул на запотевшее лобовое стекло.

– Уверены, что у него нет жилища в городе? – спросил Габриель.

– Он живет на лодке.

– А как насчет женщины?

– У него несколько любовниц, но ни одна не оставит его у себя надолго. – Келлер тыльной стороной ладони протер стекло. – Может, нам снять номер в отеле?

– Не рановато ли? Мы ведь едва знакомы.

– Вы в ходе операций всегда откалываете дурацкие шутки?

– Это все культурные издержки.

– Глупые шутки или операции?

– И то, и то.

Келлер понял, что, протирая стекло рукой, сделал только хуже, и достал из бардачка бумажную салфетку. Попытался исправить непорядок.

– Моя бабушка была еврейкой, – сообщил он небрежным тоном, как будто признавая любовь бабушки к игре в бридж.

– Мои поздравления.

– Снова шутите?

– А что я должен был сказать?

– Вам не любопытно, что у меня еврейские корни?

– Опыт подсказывает, что почти у всех европейцев где-то да запрятан еврейский родственник.

– Я своих не прятал.

– Где родилась ваша бабушка?

– В Германии.

– Перебралась в Британию во время войны?

– Перед ее началом. Бабушку приютил один из дядьев, дальний родственник, который давно открестился от предков. Он дал ей нормальное христианское имя и отправил в церковь. Моя мать лет до тридцати даже не догадывалась о своем происхождении.

– Терпеть не могу сообщать дурные вести, – признался Габриель, – но для меня вы все равно еврей.

– Если честно, я всегда ощущал себя немного евреем.

– Не любите ракообразных и немецкую оперу?

– Я про духовный аспект.

– Келлер, вы же профессиональный убийца!

– Это не значит, что я в Бога не верю. Я, может, даже лучше вас знаю историю вашего племени и Писание.

– Тогда чего якшаетесь с этой тронутой ведьмой?

– Она не тронутая.

– Только не говорите, что верите ее вздору.

– Тогда как она узнала, что мы ищем заложницу?

– Должно быть, дон предупредил ее.

– Нет, – покачал головой Келлер. – Она это видела. Она все видит.

– Например, воду и горы?

– Да.

– Мы на юге Франции, Келлер. Я тоже вижу воду и горы. Я их тут всюду вижу.

– Услышав про старого врага, вы задергались.

– Я никогда не дергаюсь. Что до старых врагов, я натыкаюсь на них, стоит мне выйти за порог.

– Ну так перенесите порог в другое место.

– Это что, корсиканская мудрость?

– Просто дружеский совет.

– Мы с вами пока еще не друзья.

Келлер пожал мощными плечами, изображая не то безразличие, не то обиду или же нечто среднее.

– Куда вы дели свой талисман? – спросил он, прерывая угрюмое молчание.

Габриель похлопал себя по груди, давая понять: талисман, близнец того, что носит Келлер, у него на шее.

– Если не верите, – спросил Келлер, – зачем тогда надели?

– Он хорошо вписывается в мою экипировку.

– Ни в коем случае не снимайте его. Этот талисман отпугивает зло.

– Мне много кого хотелось бы отпугнуть.

– Например, Ари Шамрона?

Габриелю стоило некоторых усилий скрыть удивление.

– Откуда вы о нем знаете? – спросил он у Келлера.

– Мы с ним пересекались, когда я приезжал на стажировку в Израиль. – Сказав это, Келлер поспешил добавить: – И потом, какой шпион не слыхал про Ари Шамрона? К тому же все знают, кого он хотел поставить начальником Конторы вместо Узи Навота.

– Не стоит верить всему, что пишут в газетах, Келлер.

– У меня свои хорошие источники. Они сообщают, что вы отвергли предложение Шамрона.

– Вы, наверное, не поверите, – произнес Габриель, устало глядя в заливаемое дождем лобовое стекло, – но я не в настроении пускаться в долгие воспоминания заодно с вами.

– Я просто помогаю скоротать время.

– Возможно, нам стоит насладиться уютной тишиной?

– Снова острите?

– Были бы евреем, поняли бы.

– Ну, я, в принципе, еврей.

– Вам кто больше нравится, Пуччини или Вагнер?

– Конечно, Вагнер.

– Тогда какой из вас еврей?

Келлер прикурил от спички. Вместе с порывом ветра лобовое стекло захлестнула новая волна дождевой воды, мешая разглядеть бухту. Желая проветрить салон, Габриель приспустил стекло со своей стороны.

– Похоже, вы правы, – сказал он. – Нам стоит снять номер в отеле.

– Думаю, обойдемся.

– Почему же?

Келлер включил «дворники» и указал вперед.

– Марсель Лакруа идет прямо к нам.

Лакруа был одет в спортивный костюм и ядовито-зеленые кроссовки; на плече у него висела сумка «Пума». Похоже, Лакруа большую часть дня проторчал в спортзале. Не то чтобы контрабандист в этом нуждался: ростом он был шести с лишним футов и весил фунтов под двести. Черные волосы зализал, убрав в короткий хвост; в обоих ушах у него поблескивали сережки-гвозди, на шее виднелась татуировка в виде китайских иероглифов – знак того, что он занимается восточными единоборствами. Лакруа постоянно стрелял по сторонам глазами, однако не заметил двоих в побитом «рено» с запотевшими окнами. Габриель тяжело вздохнул: Лакруа окажется достойным противником, особенно в тесных коридорах «Лунного танца». Кто бы что ни говорил, а размер имеет значение.

– Что, не пошутите? – спросил Келлер.

– Как раз придумывал остроту.

– Может, позволите мне разобраться?

– Да нет, не надо.

– Отчего же?

– Лакруа знает, что вы работаете на дона. Если вы к нему явитесь и станете расспрашивать о Мадлен Хэрт, он поймет, что дон его слил. А это не в интересах дона.

– Интересы дона – это уже моя забота.

– Вы за этим здесь, Келлер?

– Я здесь за тем, чтобы вы не оказались на дне Средиземного моря в бетонном гробу.

– Есть могилы и похуже.

– По иудейским канонам, в море хоронить нельзя.

Келлер молча проследил, как Лакруа идет по пирсу к лодке. Габриель же присмотрелся, не оттопыривается ли куртка на пояснице француза и как висит у него на плече сумка.

– Что скажете? – спросил Келлер.

– Думаю, что пистолет у него в сумке.

– Тоже заметили?

– Я все замечаю.

– Как будете действовать?

– Как можно тише.

– А мне что делать?

– Ждите здесь, – сказал Габриель, открывая дверцу салона. – Пока меня нет, постарайтесь никого не убить.

Для агентов Конторы действовала одна простая доктрина применения скрытого огнестрельного оружия. Сам Господь даровал ее Ари Шамрону – по крайней мере, так гласила легенда, – а Шамрон, в свою очередь, передавал ее тем, кто отправлялся в ночь исполнять его приказания. Доктрины не существовало в письменной форме, однако любой оперативник мог процитировать ее как благословение перед зажиганием свечей к Шаббату: «Агент Конторы достает пистолет в одном и только в одном случае. Не размахивает им, как гангстер, и не запугивает никого впустую. Он достает пистолет лишь затем, чтобы из него выстрелить, и стреляет до тех пор, пока цель не покинет мир живых. Аминь».

Наставление Шамрона все еще звучало в голове у Габриеля, когда он подошел к лодке. Ступать на борт он не спешил – даже такой худощавый человек, как он, раскачает лодку, шагая по палубе. Значит, действовать предстоит невероятно быстро и уверенно.

Обернувшись через плечо, Габриель увидел Келлера – тот осторожно следил за ним через боковое окно с водительской стороны. Тогда Габриель наконец поднялся на борт и быстро направился через корму ко входу в кают-компанию. К тому времени Лакруа уже показался в дверном проеме. В тесном проходе он выглядел еще крупнее.

– Какого хрена ты делаешь у меня на лодке? – быстро спросил он.

– Простите, – произнес Габриель, примирительно поднимая руки. – Мне сказали, что вы меня ждете.

– Кто это тебе сказал?

– Поль, кто же еще. Он разве не предупредил, что я приду?

– Поль?

– Да, он самый, – уверенно произнес Габриель. – Человек, для которого вы доставили груз с Корсики на материк. Поль сказал, что лучше вас никого нет и что если мне надо перевезти куда-то ценный товар, то вы пригодитесь.

На лице француза отразилось сразу несколько противоречивых эмоций: смятение, подозрение и, конечно, жадность. В конце концов победила жадность. Отступив в сторону, он движением глаз пригласил Габриеля в каюту. Габриель не спеша приблизился к двери, на ходу осматривая интерьер, ища, где Лакруа оставил спортивную сумку – та лежала на столе, рядом с бутылкой перно.

– Не возражаете? – спросил Габриель, кивнув в сторону открытой двери в каюту. – Дело такое, не хотелось бы, чтобы кто-то случайно подслушал.

Лакруа помедлил секунду, затем отошел к двери и закрыл ее. Габриель тем временем встал у стола, на котором лежала сумка.

– Что за работа? – спросил, оборачиваясь, Лакруа.

– Очень простая. Займет всего несколько минут.

– Сколько?

– Вы о чем? – изобразил замешательство Габриель.

– Сколько денег предлагаешь? – пояснил Лакруа, потирая большой палец об указательный.

– О, я предлагаю нечто более ценное, чем деньги.

– Что же?

– Твою жизнь. Видишь ли, Марсель, сейчас ты расскажешь, что твой приятель Поль сделал с англичанкой, иначе я порежу тебя на мелкие кусочки и скормлю рыбам.

Израильская система рукопашного боя крав-мага не славится красотой движений, однако и создавали ее не в эстетических целях. Ее главная задача – как можно быстрее обезвредить или убить противника. В отличие от многих восточных систем, она не запрещает пускать в ход тяжелые подручные предметы против соперника, превосходящего тебя массой и физической силой. Напротив, инструкторы поощряют в студентах изобретательность, учат применять все, что ни попадется под руку. Давид не боролся с Голиафом, любят говорить они. Давид поразил врага камнем и лишь затем отсек ему голову.

Вместо пращи и камня Габриель выбрал бутылку перно – схватил ее за горлышко и метнул, будто кинжал, в лоб перешедшему в атаку Лакруа. Бутылка угодила французу в лоб и рассекла кожу над тяжелыми бровями. Голиаф сразу же рухнул ничком, но Лакруа остался стоять – правда, нетвердо, и Габриель тут же метнулся к нему. Всадил колено в открытый пах, ударил под дых, а после метким ударом локтя сломал челюсть. Обрушив другой локоть на висок, опрокинул Лакруа на пол.

Габриель нагнулся проверить пульс на шее француза, затем, подняв взгляд, увидел в дверном проеме Келлера. Тот улыбался.

– Очень впечатляет, – сказал Англичанин. – Перно – особенно милый штришок.

11 У берегов Марселя

На рассвете дождь прекратился, однако мистраль по-прежнему нес с собой холод и сырость. Ветер пел в снастях лодок на приколе в Старом порту и обдувал палубу «Лунного танца», который Келлер умело вел по направлению в открытое море. Габриель постоял с ним на открытом мостике, пока берег не исчез за горизонтом, а после спустился в кубрик, где на полу, лицом вниз, лежал Марсель Лакруа: руки и ноги ему связали серебристым скотчем, которым заодно заклеили рот и глаза. Габриель перевернул его на спину и одним резким движением сорвал полоску скотча с глаз. К тому времени француз пришел в себя, и в его взгляде читалась одна только ненависть – и никакого страха. Келлер оказался прав: его так просто не запугаешь.

Габриель снова заклеил глаза пленнику и принялся тщательно обыскивать лодку: начал с кубрика и закончил личной каютой Лакруа. Нашел тайник с наркотой, примерно шестьдесят тысяч евро наличкой, фальшивые паспорта и французские водительские удостоверения на четыре имени, сотню украденных кредиток, девять одноразовых мобильников, богатую коллекцию порнографии в бумаге и цифре и чек с номером телефона на обратной стороне. Чек был из бара под названием «Дю Хо» на бульваре Жана Жореса в Роньяке, городке рабочих к северу от Марселя, близ аэропорта. Когда-то давно – казалось, в другой жизни – Габриель проезжал через Роньяк, запомнив его как перевалочный пункт на пути в другое место. Да, собственно, таковым этот городишко и являлся.

Габриель проверил дату на чеке, затем поискал номер с него в журнале звонков на всех девяти телефонах и нашел на трех из них. В нужный день – а точнее утро – Лакруа звонил по этому номеру дважды, с двух разных аппаратов.

Спрятав телефоны, чек и деньги в нейлоновый рюкзак, Габриель вернулся в кубрик. Там он снова сдернул скотч с глаз француза, не забыв и про полоску клейкой ленты на рту. Глядя контрабандисту в глаза, Габриель крепко ухватил его за распухшую челюсть.

– Я задам тебе несколько вопросов, Марсель. Советую сразу говорить правду, второго шанса не будет. Понимаешь меня? – Габриель еще сильней стиснул ему челюсть. – У тебя одна попытка.

Лакруа застонал от боли.

– Попытка одна, – повторил Габриель, подняв для убедительности палец. – Слышишь?

Лакруа не ответил.

– Молчание – знак согласия, – подытожил Габриель. – Теперь назови имена людей, похитивших англичанку. Где я могу их найти?

– Я про девчонку не знаю.

– Лжешь, Марсель.

– Нет, клянусь…

Не успел он договорить, как Габриель снова заклеил ему рот. Затем обмотал ему скотчем голову, так что наружу торчать остался лишь кончик носа. Взял в кладовой моток нейлонового троса и поднялся на мостик. Келлер вел лодку по бушующим волнам, вцепившись в штурвал обеими руками и вглядываясь в переднее окно.

– Как дела? – спросил он.

– Странно, не удалось склонить его к сотрудничеству.

– А трос зачем?

– Дополнительный аргумент убеждения.

– Могу я помочь?

– Сбавьте скорость и включите автопилот.

Выполнив просьбу Габриеля, Келлер спустился за ним в кубрик, где застал Марселя Лакруа: явно недовольный создавшимся положением, француз пыхтел, силясь дышать сквозь шлем из скотча. Габриель перевернул Лакруа на живот и, продев трос между склеенных лентой ног, завязал его надежным узлом. Потом вытащил француза на верхнюю палубу, будто свежепойманного кита. Отволок на корму и с помощью Келлера сбросил за борт. Ухнув в черную воду, Лакруа отчаянно забился в путах – лишь бы удержать голову на поверхности, не захлебнуться. Габриель тем временем огляделся: вокруг никого, ни точечки света. Казалось, на этой лодке они остались втроем, как последние выжившие в целом мире.

– Когда он созреет? – спросил Келлер, глядя на Лакруа. Контрабандист все еще цеплялся за жизнь.

– Когда станет тонуть, – равнодушно ответил Габриель.

– Напомните больше вас не злить.

– Хорошо: не злите меня больше.

Через сорок пять секунд Лакруа внезапно утих. Габриель и Келлер спешно втащили его на палубу и сдернули скотч с губ. Следующие несколько минут контрабандист не мог говорить – только хватал ртом воздух и откашливал морскую воду. Когда Лакруа наконец перестало рвать, Габриель схватил его за челюсть.

– Ты, может, еще не понял, Марсель, но сегодня твой счастливый день. Давай-ка повторим: где искать англичанку?

– Не знаю.

– Врешь, Марсель.

– Нет, – отчаянно замотал головой Лакруа. – Я правду говорю. Не знаю, где девчонка.

– Зато знаешь, у кого она. Ты выпивал с ним в баре, что в Роньяке, спустя неделю после похищения. Вы с этим человеком созванивались.

Лакруа притих, и Габриель еще сильнее стиснул ему челюсть.

– Имя, Марсель. Говори, как его имя?

– Броссар, – ахнул сквозь боль француз. – Рене Броссар.

Габриель взглянул на Келлера – тот кивнул.

– Отлично, – сказал Габриель, отпуская челюсть Лакруа. – Продолжай говорить и не вздумай больше лгать. Иначе брошу за борт и на сей раз не вытащу.

12 У берегов Марселя

На корме стояло два вращающихся кресла. К одному – по правому борту – Габриель привязал Лакруа, в другое сел сам. Глаза француза по-прежнему скрывала полоска скотча; мокрый после небольшого купания в океане, контрабандист сильно дрожал. На просьбу о сменной одежде или хотя бы одеяле ответа он не получил и тогда принялся вспоминать теплый вечер в середине августа – когда на борту его лодки, совсем как Габриель сегодня, появился незваный гость.

– Поль? – уточнил Габриель.

– Да, Поль.

– Прежде ты с ним общался?

– Нет, мельком видел.

– Где точно?

– В Каннах.

– Когда?

– На кинофестивале.

– В этом году?

– Да, в мае.

– Ты был на Каннском кинофестивале?

– Меня не приглашали в качестве гостя, если вы про это. Я работал там.

– Кем?

– Сами как думаете?

– Обворовывал кинозвезд и моделей?

– Это самая прибыльная неделя в году, местная казна так и пухнет. Люди из Голливуда – тупые бараны, мы их обкрадываем внаглую, а они и не замечают.

– Что там делал Поль?

– Тусовался с моделями. Вроде бы даже пару раз ходил смотреть фильмы.

– Вроде бы?

– Он всякий раз менял внешность.

– Он проворачивал аферы из Канн?

– Сами его спросите. Со мной он ничего не обсуждал. Только предложил работу.

– Нанял тебя, чтобы вывести заложницу с Корсики на материк.

– Нет, – неистово замотал головой Лакруа. – Про девку он и словом не обмолвился.

– Тогда что он тебе сказал?

– Попросил доставить посылку.

– И ты не спрашивал, что в ней?

– Нет.

– Ты всегда так работаешь?

– Когда как.

– От чего зависит твое «когда как»?

– От того, сколько денег выложат на бочку.

– И сколько выложил Поль?

– Пятьдесят косых.

– Тебе хватило?

– За глаза.

– Поль говорил, кто ему тебя посоветовал?

– Сказал, что пришел от дона.

– Что за дон?

– Дон Орсати, корсиканец.

– Чем занимается этот твой дон?

– Любым грязным делом, – ответил Лакруа, – но в основном мокрухой. Иногда я подвожу его людей, а иногда помогаю прятать концы в воду.

Выбирая линию допроса, Габриель преследовал одновременно две цели: убедиться в правдивости ответов и скрыть собственные следы. Теперь Лакруа думал, будто Габриель не имеет счастья быть знакомым с корсиканским киллером Орсати, и сам – по крайней мере, до сих пор – говорил честно.

– Поль не сказал, когда потребуются твои услуги?

– Нет, – снова мотнул головой Лакруа. – Просто обещал предупредить о начале работы за сутки, дать о себе знать через неделю, максимум – дней десять.

– Как он обещал с тобой связаться?

– По телефону.

– Сотовый? Он еще у тебя?

Лакруа кивнул и по памяти назвал номер аппарата.

– Поль позвонил?

– На восьмой день.

– И что сказал?

– Попросил забрать его следующим утром из бухты на юге пляжа «Капо-ди-Фено».

– В котором часу?

– В три утра.

– Как ты собирался его вывести?

– Поль просил оставить на пляже шлюпку и ждать в открытом море.

Габриель обернулся к Келлеру, который вернулся на мостик. Наблюдавший за допросом Англичанин кивнул, мол, на «Капо-ди-Фено» и правда есть удобная бухточка, и описанный Лакруа план выглядит правдоподобным.

– Когда ты прибыл на Корсику? – продолжил Габриель.

– В первом часу ночи.

– Один?

– Да.

– Уверен?

– Да, клянусь.

– В котором часу оставил шлюпку на пляже?

– В два.

– Как вернулся на лодку?

– Пешком, – съязвил Лакруа. – Как Иисус.

Габриель выдернул у него из правого уха серьгу-гвоздь.

– Я же пошутил, – ахнул француз. Из порванной мочки хлестала кровь.

– На твоем месте, – предупредил Габриель, – я бы не шутил о Боге в такой момент. И вообще, всячески старался бы заслужить Его милость.

Габриель снова обернулся к Келлеру – тот наблюдал за ними, сдерживая улыбку. Габриель велел Лакруа описать, как проходило похищение. Оказалось, Поль прибыл, точно как и обещал – ровно в три пополуночи. Спустился по крутому склону на четырехколесном транспорте, включив только габаритные огни. Затем раздался умноженный эхом всплеск – это Поль вышел на лодке в море. И лишь когда он причалил к корме «Лунного танца», Лакруа увидел англичанку.

– Поль привез ее? – уточнил Габриель.

– Да.

– С ним был еще кто-нибудь?

– Нет, он прибыл один.

– Англичанка была в сознании?

– Едва.

– Во что она была одета?

– Платье белое, на голове мешок.

– Лицо ее видел?

– Нет.

– Она была цела? Невредима?

– Колени содраны, царапины на руках. Синяки.

– Ее связали?

– Да, по рукам.

– Спереди? За спиной?

– За спиной.

– Чем ее связали?

– Пластиковым ремнем. Очень профессионально.

– Продолжай.

– Поль уложил ее на койку в кубрике и вколол какое-то снотворное. Потом поднялся ко мне и дал направление.

– Куда он велел плыть?

– В приливный канал, на западе Сент-Мари-де-ла-Мер. Там есть небольшая пристань. Я прежде ею пользовался – место просто идеальное. Поль хорошо подготовился.

Габриель взглянул на Келлера – тот снова кивнул.

– Отправились туда напрямую?

– Нет, – сказал Лакруа. – Иначе причалили бы посреди дня. Сутки мы провели в море, к пристани подошли в одиннадцать вечера.

– Все это время Поль держал девушку в кубрике?

– Один раз вывел на нос, а все остальное время…

– Что?

– Колол ей снотворное.

– Кетамин?

– Я же не врач.

– И то правда.

– Вы спросили – я ответил.

– На берег он ее отвез в шлюпке?

– Нет. Я подвел лодку к пристани. Там машину можно припарковать чуть ли не на пирсе. Вот и Поля ждал мотор, черный «мерс».

– Модель?

– Е-класса.

– Номера?

– Французские.

– Без водителя?

– Нет, их ждали двое: один сидел за рулем, второй стоял снаружи.

– Этого второго ты знаешь?

– Первый раз видел.

– Зато водитель тебе знаком, да, Марсель?

– Да, – подтвердил Лакруа. – За рулем сидел Рене Броссар.

Рене Броссар был пешкой в перспективном криминальном клане с международными связями. Занимался физической работой: выбивал долги, запугивал, охранял. В свободное время подрабатывал вышибалой в ночном клубе близ Старого порта – в основном потому, что ему нравились клиентки. Лакруа знал и его самого, и его телефонный номер.

– Когда ты ему позвонил? – спросил Габриель.

– Через несколько дней после того, как прочел в газете о пропавшей англичанке. Я прикинул в уме и понял: она – та самая, кого я отвез в Сент-Мари-де-ла-Мер.

– Да ты у нас гений, а?

– Считать умею, – снова съязвил Лакруа.

– Ты догадался, что Поль намерен получить крупный выкуп за девушку, и захотел урвать кусок побольше.

– Он обманул меня насчет работы. Я бы не подписался на серьезное похищение за каких-то пятьдесят тысяч.

– Сколько ты хотел?

– Я обычно не даю людям со мной торговаться.

– Мудро, – заметил Габриель. Затем он спросил, сколько Лакруа ждал ответного звонка от Броссара.

– Два дня.

– Какие детали вы обсуждали по телефону?

– Я дал понять, чего хочу. Броссар перезвонил через пару часов и забил стрелку в «Дю Хо» на следующий день, в четыре.

– Глупо с твоей стороны, Марсель.

– Почему это?

– Потому, что вместо Броссара мог прийти Поль. И всадил бы он тебе пулю в лоб за твои наглость и жадность.

– Я о себе умею позаботиться.

– Будь это так, – возразил Габриель, – ты не сидел бы сейчас привязанный к креслу. Однако вернемся к твоей встрече с Рене Броссаром. Что было дальше?

– Он передал просьбу Поля не возникать. Потом мы немного перетерли за дело.

– Перетерли?

– Обсудили мои отступные. Поль сделал предложение, я – встречное. Мы торговались.

– И все – по телефону?

Лакруа кивнул.

– Какую роль в похищении играл Броссар?

– Он стережет девчонку в доме.

– Поль – с ним?

– Я не спрашивал.

– Сколько еще людей в доме?

– Без понятия. Знаю только, что с ними женщина, они косят под семью.

– Броссар упоминал англичанку?

– Говорит, она жива.

– И все?

– И все.

– На чем вы остановились в терках с Полем и Броссаром?

– Этим утром мы наконец договорились.

– Сколько ты с них стряс?

– Еще сотню тысяч.

– Когда принесут деньги?

– Завтра днем.

– Куда?

– В Экс.

– Где именно?

– В кафе близ площади Генерала де Голля.

– Как называется?

– «Ле Прованс». Что еще?

– Как пройдет передача?

– Броссар приедет первым, в десять минут шестого. Я следом – в двадцать минут.

– Где он будет сидеть?

– За столиком на веранде.

– А деньги?

– Броссар обещал привезти их в металлическом кейсе.

– Как незаметно.

– Он так решил, не я.

– Если кто-то из вас не явится, есть запасной план?

– Кафе «Ле Сезанн», вверх по улице.

– И долго тебя будут ждать?

– Десять минут.

– А если не придешь?

– Сделка не состоится.

– Еще указания были?

– Велели больше не звонить. Поль злится, когда кто-то звонит.

– Ну еще бы.

Габриель обернулся. На сей раз Келлер стоял совершенно неподвижно, черным силуэтом на фоне темного неба, и сжимал в руках пистолет с глушителем. Один выстрел, и в черепе Лакруа, прямо над левым глазом, образовалась аккуратная дырочка. Габриель придержал умирающего контрабандиста за плечи, потом выхватил собственный пистолет и резко встал. Прицелился в Келлера.

– Лучше уберите, пока никого не ранили, – спокойно посоветовал ему Англичанин.

– Какого черта? Зачем? – гневно спросил Габриель.

– Он меня разозлил. И потом, – Келлер спрятал пистолет за пояс, – нам он больше не нужен.

13 Лазурный берег, Франция

Скинув труп на глубоководье в Лионском заливе, они отправились назад в Марсель. Было еще темно, когда причалили в Старом порту. Покинув лодку по очереди, с интервалом в несколько минут, сели в разные машины и отправились вдоль берега в Тулон. Недалеко от городка Бандоль Габриель свернул на обочину, выдернул несколько проводков в двигателе, позвонил в прокатную фирму и истерическим тоном герра Клемпа сообщил, где искать «сломанную» машину. Потом стер свои отпечатки пальцев с руля и приборной панели, сел в «рено» к Келлеру, и вместе они отправились в сторону рассвета над Ниццей. На улице Верди стоял жилой дом, белый, как кость, в котором Контора держала одну из многочисленных французских явок. В конспиративную квартиру Габриель поднялся один; там забрал из почтового ящика посылку с запрошенным у Грэма Сеймура личным делом Мадлен Хэрт. По пути в Экс, пока Келлер вел машину, Габриель ознакомился с материалами.

– Что пишут? – спросил Англичанин спустя некоторое время, проведенное в тишине.

– Мадлен Хэрт – идеальный член Партии, хотя это нам и так известно.

– Я тоже некогда был идеальным солдатом, и вот, взгляните, в кого превратился.

– Вы всегда были негодяем, Келлер. Просто не сознавали этого до роковой ночи в Ираке.

– Я потерял восьмерых товарищей, пытаясь защитить вашу страну от Саддамовых ракет.

– Мы перед вами в вечном долгу.

Остыв, Келлер включил радио и настроил его на частоту англоязычной станции, что вещала из Монако для обширного сообщества английских экспатриантов.

– Тоска по родине? – спросил Габриель.

– Заедает время от времени. Хочется слышать родную речь.

– Вы так ни разу и не возвращались?

– В Англию-то?

Габриель кивнул.

– Нет, ни разу, – ответил Келлер. – Отказываюсь работать на земле Соединенного Королевства и не беру заказы на британцев.

– Как благородно с вашей стороны.

– Какой-никакой, а кодекс должен быть.

– Выходит, родители не знают, что вы живы?

– Даже не догадываются.

– Тогда никакой вы не еврей, – упрекнул его Габриель. – Ни один еврей не позволил бы матери считать себя мертвым. Просто не посмел бы.

Габриель отыскал самую последнюю запись в деле и, пока Келлер вел машину, ознакомился с ней: это была копия письма Джереми Фэллона партийному председателю с предложением повысить Мадлен Хэрт до младшей должности в министерстве и подготовить к назначению на выборную должность. Затем он посмотрел на снимок девушки в кафе, где она сидела за столиком напротив Поля.

Глядя на Габриеля, Келлер спросил:

– Что думаете?

– Удивляюсь, как это восходящая звезда британской правящей партии согласилась выпить шампанского с первостатейным бандитом вроде нашего друга Поля.

– Просто он знал о ее интрижке с премьер-министром. И готовился похитить бедняжку.

– Откуда он мог знать?

– Есть у меня догадка.

– Фактами она подтверждается?

– Парочка аргументов найдется.

– Тогда это просто догадка.

– Хоть время поможет скоротать.

Габриель закрыл папку с делом, как бы сообщая: слушаю вас внимательно. Келлер выключил радио и начал делиться соображениями:

– Мужчины вроде Джонатана Ланкастера, если заводят любовниц, всегда наступают на одни и те же грабли. Наивно думают, будто их телохранители держат рот на замке. Это далеко не так: ребята судачат друг с другом, с женами, подружками, а еще со старыми приятелями из частного охранного сектора Лондона. Вот так, постепенно, их сплетни доходят до людей вроде Поля.

– По-вашему, Поль связан с лондонскими охранными фирмами?

– Не исключено. Или он знаком с кем-то, кто связан. Как бы там ни было, – добавил Келлер, – подобная информация – это золотая жила для человека вроде Поля. Наверняка он установил за Мадлен слежку еще в Лондоне, взломал ее телефон и электронную почту – так узнал, что она собирается в отпуск на Корсику. И когда Мадлен прилетела на остров, Поль ждал ее в полной готовности.

– А зачем он обедал с ней? Зачем рисковал, показываясь на людях?

– Надо было заманить ее в уединенное место, где похищению никто бы не помешал.

– Поль соблазнял Мадлен?

– Он сволочь привлекательная.

– Нет, не верю, – ответил Габриель, подумав немного.

– Почему?

– На момент похищения Мадлен состояла в романтических отношениях с британским премьером. Она не запала бы на человека вроде Поля.

– Мадлен была любовницей Ланкастера, – поправил его Келлер. – А значит, романтикой в этих отношениях, считай, не пахло. Бедная девочка чувствовала себя одинокой.

Габриель снова посмотрел на фото – на Поля, не Мадлен.

– Откуда он такой вылез?

– Ясно одно: он не любитель. Только профи знал бы про дона и только профи рискнул бы обратиться к нему за помощью.

– Если он такой профи, то зачем полагаться на помощь местных дарований?

– Хотите сказать, почему он не разжился собственной лодкой и подручными?

– Вроде как да.

– Простая экономика, – ответил Келлер. – Набирать и готовить команду – дело муторное. Неизбежно возникают проблемы: если работа требует терпения, ребята хиреют. Если на кону большой куш – начинают жадничать.

– Поль решил нанять свободные копья на разовой основе, чтобы потом не делиться прибылью.

– При современном уровне конкуренции в международном бизнесе так поступают все.

– Кроме дона.

– Дон – дело иное. Мы – клан, семья. И вы правы насчет одной вещи, – добавил Келлер. – Марселю Лакруа повезло, что Поль его не убил. Решись он клянчить у дона Орсати больше денег после дела, оказался бы на дне Средиземного моря в бетонном гробу.

– Так он на дно и угодил.

– Только без гроба.

Габриель сердито взглянул на Келлера.

– Это вы изуродовали ему ухо, выдернув серьгу, – напомнил Англичанин.

– Мочка уха заживает. Пулевое отверстие в черепе – нет.

– И что же нам было делать с контрабандистом?

– Могли бы вернуть его на Корсику и передать в руки дона.

– Поверьте, Габриель, долго бы он не протянул. Орсати проблем не любит.

– Как сказал Сталин: смерть решает все проблемы.

– Есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы, – закончил цитату Келлер.

– А что, если француз солгал?

– Зачем ему это?

– Как это – зачем?

– Он знал, что не покинет лодку живым. – Понизив голос, Келлер добавил: – Он лишь надеялся, что мы вознаградим его быстрой и безболезненной смертью, не станем топить.

– Еще одна ваша догадка?

– Марсельские правила, – ответил Келлер. – Здесь если что начинается с крови, кровью и завершается.

– А вдруг Рене Броссар не будет ждать в «Ле Прованс» с металлическим чемоданчиком? Что тогда?

– Он будет на месте.

Хотелось бы Габриелю разделять уверенность Келлера, однако опыт предостерегал его от этого. Габриель взглянул на часы и подсчитал в уме, сколько осталось жить Мадлен Хэрт.

– Если Броссар все же явится на встречу, его лучше не убивать, пока не приведет к дому, где держат Мадлен.

– А потом?

– Смерть решает все проблемы. Нет человека – нет проблемы.

14 Экс-ан-Прованс, Франция

Древний город Экс-ан-Прованс, основанный римлянами, завоеванный вестготами и украшенный королями, имеет мало общего с Марселем, своим песчаным соседом. В Марселе – наркотики, бандиты и арабский квартал, где почти не говорят на французском. В Эксе – музеи, торговые центры и один из лучших университетов в стране. Местные жители смотрят на марсельцев свысока и наведываются к ним редко, разве что воспользоваться аэропортом, да и то спешат убраться оттуда, пока не расстались с ценными вещами.

Самой оживленной улицей в Эксе считается Кур-Мирабо, длинный и широкий бульвар, окаймленный кафе, в тени параллельных рядов платанов. На севере – паутина узких улочек и крохотных площадей, известных как Кварти-Ансьен, куда заказан доступ автомобильному транспорту – кроме разве что на закрытые для пешеходов улицы пошире.

Габриель, используя проверенные временем приемы, избавился от потенциального «хвоста». Убедившись, что слежки нет, отправился на маленькую оживленную площадь, расположенную вдоль улицы Эспариат. В центре там возвышалась древняя римская колонна, увенчанная капителью, а в юго-восточном углу, частично скрытое раскидистым деревом, расположилось кафе «Ле Прованс». Несколько столиков стояли на площади, еще больше вдоль улицы Эспариат – там сидело двое стариков, что пялились в пустоту; между ними на столике стояла бутылка пастиса. Это место предназначалось скорее для местных, нежели для туристов. Здесь Рене Броссар будет чувствовать себя уютно.

Войдя внутрь, Габриель направился к табачной лавке. Купил пачку «Голуаз» и свежий выпуск «Нис-Матин»; пока ждал сдачу, осмотрел интерьер – убедился, что имеется лишь один вход. Потом вышел наружу и прикинул, откуда будет лучше видно все летние столики. Тем временем к нему подошли два японских студента и на кошмарном французском попросили сфотографировать их. Притворившись, будто не понимает, о чем они, Габриель пошел вдоль улицы Эспариат, мимо слепо глядящих вдаль стариков провансальцев, в сторону Плас-дю-Женераль-де-Голль.

Шум автомобилей на кольцевой дороге оглушал после тихой пешеходной зоны Кварти-Ансьен. Возможно, Броссар выберет иной путь отступления, однако Габриель в этом сомневался: на машине ближе, чем к площади Генерала де Голля, не подъедешь. Все произойдет быстро, и если не приготовиться, Броссар улизнет. Габриель осмотрел Кур-Мирабо, трепещущие на легком ветру раскидистые кроны платанов и подсчитал в уме, сколько потребуется машин и агентов для безупречной слежки. Как минимум, двенадцать человек и на четырех машинах – чтобы Броссар не заметил «хвоста» и привел их прямиком к дому, где держат заложницу. Медленно покачав головой, Габриель вернулся к кафе у самой границы кольцевой – там, за столиком, сидел Келлер и попивал кофе.

– Ну и? – спросил Англичанин.

– Нужен мотоцикл.

– Где деньги, что вы отняли у Лакруа?

Габриель нахмурился и похлопал себя по животу. Келлер, бросив на столик чаевые, встал.

Неподалеку, на бульваре Републик, имелось представительство фирмы «Пежо». Келлер и Габриель несколько минут тщательно присматривались к представленному в салоне товару и выбрали наконец мопед класса премиум «пежо-сатели 500». Келлер расплатился наличными, зарегистрировав транспорт на одно из своих поддельных корсиканских имен. Пока оформляли бумаги, Габриель смотался через дорогу в магазин мужской одежды: купил кожаную куртку, черные джинсы и кожаные ботинки. Переоделся прямо в магазине, в примерочной, а старую одежду спрятал в багажник мопеда. Надел черный шлем, оседлал железного коня и отправился следом за Келлером к площади Генерала де Голля.

Тем временем близился назначенный час встречи. Габриель оставил мопед в начале улицы Эспариат и, зажав шлем под мышкой, поднялся к площади с римской колонной. Старички так и не освободили столик, и тогда Габриель отправился в ирландский паб на противоположной стороне площади. Заказав пинту лагера, он подумал: зачем вообще кто-то ходит в ирландский паб на юге Франции? Его размышления были прерваны появлением крупного мужчины – сжимая в правой руке металлический кейс и стараясь держаться в тени, тот шагал по площади в сторону кафе «Ле Прованс». Войдя внутрь, он через некоторое время появился снова, неся кофе со сливками и стаканчик чего-то покрепче. Присев за столик, амбал медленно обвел взглядом площадь, немного задержавшись на Габриеле. Тот глянул на часы: ровно десять минут шестого.

Габриель достал из кармана сотовый и позвонил Келлеру по забитому в быстрый набор номеру.

– Я же говорил: он придет, – напомнил Англичанин.

– На чем он прибыл?

– На черном «мерседесе».

– Модель?

– Е-класса.

– Номера?

– Угадайте.

– Не та ли это машина, на которой встречали Поля на пристани?

– Вот скоро и выясним.

– Кто за рулем?

– Женщина, лет за двадцать, может, слегка за тридцать.

– Местная?

– Возможно. Хотите – спрошу?

– Где она сейчас?

– Круги нарезает.

– А где вы?

– В двух машинах позади нее.

Нажав «отбой», Габриель спрятал свой телефон и достал из кармана тот, что забрал на лодке у Лакруа. Все произойдет быстро, снова подумал он. Если не среагировать адекватно, Броссар улизнет. Будь у Габриеля в распоряжении двенадцать сотрудников и четыре машины, операция прошла бы как по маслу. Вместо этого у него всего два транспортных средства и пытавшийся когда-то убить его киллер в напарниках. Габриель – чисто для убедительности, чтобы не выдать себя, – отпил глоток пива. Затем уставился в дисплей мобильного, на часы, что так медленно отсчитывали оставшееся время.

15 Экс-ан-Прованс, Франция

В 17:18 время как будто остановилось. Далекий шум машин угас; люди на площади замерли, будто написанные маслом на холсте рукой Ренуара. И Габриель, реставратор, мог вволю ими полюбоваться. В закусочной четверо упитанных немцев изучали меню. Две шведочки в сандалиях озадаченно всматривались в полиграфическую карту города. У подножья колонны сидела симпатичная женщина, а на коленях у нее – мальчик лет трех-четырех. И наконец, за летним столиком кафе «Ле Прованс», в компании металлического чемоданчика, ждал своего визави крупный мужчина. В чемоданчике лежала сотня тысяч евро. Сотня тысяч, выделенная человеком без страны и имени, известным просто как Поль. Габриель снова взглянул на женщину у колонны, и перед мысленным взором у него полыхнул взрыв. Потом он перевел взгляд на одинокого мужчину за летним столиком. Было уже двадцать минут шестого. В тот момент, когда часы Габриеля показали 17:21, мужчина встал и, подобрав чемоданчик, ушел.

– Если кто-то из вас не явится, есть запасной план?

– Кафе «Ле Сезанн», вверх по улице.

– И долго он будет тебя ждать?

– Десять минут.

– А если не придешь?

– Сделка не состоится.

Как это профессиональный преступник мог не явиться на встречу, где его ждал лакомый кусочек – сто тысяч евро? Все просто, этот преступник схлопотал пулю в лоб и покоится на дне Средиземного моря. Рене Броссару этого знать, само собой, не положено, вот зачем Габриель держал мобильник мертвеца наготове. Он взглянул на упитанных немцев, на шведок, на мать и ребенка – последние еще горели где-то в темных закоулках его памяти. Было двадцать две минуты шестого. Восемь минут – и погоня начнется. Одна ошибка – и все пропало. Одна ошибка, и Мадлен Хэрт умрет. Габриель отпил еще пива, отдающего полынной горечью. Беспомощно взглянул на мать и ребенка, на то, как их пожирает пламя.

В 17:25 Габриель еще раз позвонил Келлеру.

– Где она?

– Все еще круги нарезает.

– Может, она водит вас за нос? Вдруг есть вторая машина?

– Вы всегда такой пессимист?

– Только если на кону жизнь невинной девушки.

Келлер не ответил.

– Где она сейчас?

– По-моему, направляется в вашу сторону.

Габриель отключился и достал телефон Лакруа. Набрал номер Броссара и, зажав пальцем микрофон, поднес мобильник к уху. Два гудка. Броссар ответил:

– Ты, сука, где?

Габриель еще плотнее зажал пальцем микрофон.

– Марсель? Это ты? Почему не пришел?

Габриель нажал «отбой», выждал полминуты и, снова зажав микрофон пальцем, перезвонил Броссару. Тот ответил после первого же гудка.

– Марсель? Марсель! Я сказал тебе больше не звонить. Даю три минуты – потом ухожу.

На этот раз первым отключился Броссар. Габриель спрятал телефон и уже со своего перезвонил Келлеру.

– Как прошло? – спросил Англичанин.

– Он думает, что Лакруа жив и здоров, но попал в зону плохой связи.

– Нехорошо.

– Где она?

– Подъезжает к площади Генерала де Голля.

Отключившись, Габриель проверил время: осталось три минуты. Потом Броссар покинет и второе место встречи. Он встревожится и наверняка приметит идущего за ним человека. Особенно если этот человек пил пиво в пабе напротив кафе, где сам Броссар ждал Лакруа. Но если Габриель пойдет впереди, то Броссар по пути к машине вряд ли отнесется к незнакомцу с подозрением. Это было одно из золотых правил Шамрона, утверждавшего порой, что лучше идти впереди объекта, чем красться за ним.

Габриель взглянул на часы: когда те показали 17:28, он встал из-за стола и, зажав шлем под мышкой, отправился вниз по улице Эспариат. «Ле Сезанн» оказалось последним заведением справа в том месте, где улочка вливалась в Плас-дю-Женераль-де-Голль. Броссар сидел за летним столиком; пройдя мимо него, Габриель буквально физически ощутил, как француз сверлит его взглядом в спину, однако заставил себя не оборачиваться. Мопед стоял там, где Габриель его и оставил, припаркованный в ряду с другими, под платаном, который уже начинал ронять листья – три или четыре упало на седло, и, стряхнув их, Габриель сел на мопед. Надел шлем и в зеркало заднего вида посмотрел на Броссара. Тот как раз поднялся из-за столика и ступил на узкую улочку.

Через пару секунд Броссар прошел мимо, чуть не задев Габриеля плечом. Донесся запах одеколона. При желании Габриель мог даже вырвать чемоданчик у Броссара из левой руки. Прежде француз нес деньги в правой, однако сейчас он звонил по сотовому.

Габриель завел мотор, когда Броссар вышел на площадь Генерала де Голля, медленно поводя головой из стороны в сторону, словно танк башней. По вечерней площади бродили толпы людей, и если бы не сияющий в закатных лучах металлический чемоданчик, Габриель потерял бы Броссара из виду. Подойдя к тротуару на границе кольца, тот уже спрятал телефон в карман и открыл дверцу черного «мерседеса». Когда Броссар садился в салон, мимо промчался «рено», который затем свернул на бульвар Републик. Десятью секундами позже тот же маневр повторил и «мерседес». Габриель невольно улыбнулся, не веря в удачу: порой и правда лучше идти впереди человека, чем следом за ним. Дав газу и следя за габаритными огнями «мерседеса», он выехал на дорогу. Одна ошибка – и все будет кончено. Одна ошибка, и девушка умрет.

По бульвару они достигли авиньонской трассы и по ней направились на север. Примерно с милю по бокам тянулись сплошь витрины магазинов, приходилось останавливаться на светофорах. Однако постепенно лавки уступили место жилым кварталам, а после дорога и вовсе перешла в четырехполосное шоссе. Спустя еще милю справа показалась автозаправочная станция – к ней Келлер и свернул, тогда как «мерседес» вырвался вперед. Шоссе резко перешло в обычную дорогу с двусторонним движением. Габриель, стараясь держаться за «мерседесом» на расстоянии в пятьдесят метров, поехал дальше. Келлер вскоре должен был присоединиться к нему.