Глава 1

Когда мой разум, пробившись сквозь забытье, вызванное «химическим» сном успокоительных препаратов, стал пробуждаться, начиналось время перехода в реальный мир. Не открывая глаз, внутренне напрягся, ожидая появления волны боли, но… ее не было.

«Я умер?!»

Этот вопрос был логическим продолжением мысли, давно определившей суть моей сегодняшней жизни: я жив, пока во мне сидит боль. Раз ее нет, то…

«Но тогда как я… мыслю?»

Новый вопрос заставил меня открыть глаза. Мысль о смерти сразу скукожилась и исчезла, стоило мне увидеть над головой плохо побеленный потолок. Он не удивил и не испугал меня, а просто поставил в тупик своим непонятным появлением. Не двигая головы, повел глазами по сторонам, потом крепко их зажмурил, выждал какое-то время, снова открыл, после чего, приподняв голову, стал в растерянности озираться. Широкая железная кровать, стоявшая в небольшой комнатке, занимала почти треть помещения. Рядом с ней находилось окно с деревянной рамой и низким деревянным подоконником, покрытым белой, местами облупившейся, краской. Окно наполовину закрывали короткие белые плотные занавески. То, что я сейчас видел, просто не могло быть. Эта мысль промелькнула на задворках моего сознания и пропала, потому что в следующую секунду на меня навалились ощущения реального мира. Пальцы вдруг почувствовали фактуру материала, голова – плотность подушки. Сердце бешено застучало, разгоняя кровь по всему телу. Ощущение нереальности происходящего захлестнуло меня, заставив усомниться в подлинности окружающего меня мира.

«Сон? Галлюцинации?»

В следующий миг в носу нестерпимо зачесалось, и я, не выдержав, чихнул. Рука автоматически дернулась по направлению к носу и замерла. Уставившись на поднявшуюся руку, как на чудо, я даже не сразу понял, что она не моя. Она просто не могла быть моей! Толстое запястье, широкая и тяжелая ладонь.

«Это… что же такое…? – поднял и подержал какое-то время на весу вторую руку. – Я… в чужом теле?»

Вместе с этой невероятной мыслью снова вернулось ощущение нереальности, правда, сейчас мое замешательство длилось недолго. Откинув теплое одеяло, я увидел, что одет в белую просторную рубаху и кальсоны с завязками. Все, что я видел, чувствовал и ощущал, было за гранью нормального мироощущения, но даже это не могло поколебать меня. Я получил то, о чем только мог мечтать! Болезнь вместе с парализованным телом осталась там, а я здесь! Для меня сейчас только это было главным! Приподнявшись, я неловко сел, спустив ноги на пол. На деревянном полу стояли войлочные тапки серого цвета. Секунду поколебавшись, всунул ноги в тапочки, потом рывком встал. Утвердившись на ногах, сделал шаг, за ним другой. Ощущения человека, вставшего на ноги, пусть даже чудесным образом, после семи лет полной неподвижности, меня не просто захлестнули, они заставили забыть обо всем на свете. Боли нет, я здоров, я могу ходить! – пела каждая жилка, каждая клеточка моего тела. Сердце, не переставая, радостно стучало в груди, словно барабан на праздничном параде. Сколько времени я так простоял, не знаю, но в какой-то миг из-за двери послышались какие-то звуки. Я замер, словно меня поймали на чем-то непристойном, но уже спустя несколько секунд понял, что выгляжу, по меньшей мере, глупо, стоя в нижнем белье посреди комнаты.

«Ну не придурок ли ты?»

После этого риторического вопроса снова огляделся по сторонам, но теперь уже не вскользь, а цепко и внимательно оглядывая помещение. Без сомнения, это была больничная палата, но при этом абсолютно непохожая на стерильные и ослепительно белые помещения, в которых мне доводилось лежать. Деревянный пол с пятнами облупившейся краски. Железная кровать. Тумбочка. Табуретка. У самой двери на стене висел рукомойник со стоявшим под ним ведром, над которым висело помутневшее от времени зеркало. Не раздумывая, сразу направился к нему, после чего несколько минут вглядывался в лицо чужого человека. Это было не просто странное, это было непередаваемое ощущение. Да и как можно передать словами то, что ты смотришь на себя в зеркало, а там отражается чужой человек.

Отражение показало высокого атлетически сложенного мужчину с обычным лицом и густой шевелюрой. Завернув рукав, с удовольствием покачал бицепсом, после чего задрал рубаху и какое-то время любовался мощью, слегка огрузневшего от долгого лежания тела. От этого занятия меня отвлек новый шум за дверью, заставив вернуться в реальный мир.

Теперь, когда я осознал, что получил новое, здоровое тело и нахожусь, пока условно, в каком-то другом месте, то просто принял это к сведению, не став терзать мозг вопросами на тему: что со мной произошло? На данный момент меня устраивала подобная ситуация, к тому же моему внутреннему спокойствию способствовал самоконтроль сознания, ставший неотъемлемой частью меня.

Когда стало окончательно понятно, что болезнь прогрессирует, передо мной встала дилемма: сдаться болезни (к этому времени мне уже было известно, что я приговорен) или хоть как-то попробовать ей противостоять. Выбрал второе. Взяв за девиз слова Карлоса Костанеды: «Человек побежден только тогда, когда он оставляет всякие попытки и отказывается от себя», я принялся бороться за себя. Сначала это были просто отчаянные попытки обуздать боль, но страх и жалость к самому себе сводили их к нулю. Тогда мне пришлось спросить себя: зачем живому трупу эмоции, вроде жалости и сострадания? Интернет предоставил мне возможность изучить различные методики психологического тренинга, после чего я занялся организацией работы мозга. Первоначально передо мной стояла задача научиться отключать боль, но позже понял, что подходил к проблеме слишком узко, и принялся учиться подавлять мешающие борьбе эмоции. Невероятно трудно стать жестоким по отношению к себе. Со стороны могло показаться, что я объединился вместе со своей болью против своего собственного «я», но это было не так. Спустя какое-то время я выиграл сначала один маленький бой с болью, затем другой. Она больше не могла опираться на расслабляющие меня эмоции и стала отступать, сдавая позиции. Так постепенно мне удалось ее контролировать, пусть не всегда и не полностью, но это была лично моя победа. Уверовав в свои силы, я решил не останавливаться на достигнутых успехах и пошел дальше.

Жизнь на больничной койке научила меня выжидать и наблюдать, оставалось только научиться делать правильные выводы, и я принялся изучать науку невербалику, которая изучает жесты, позы, мимику человека. Умение работать с сознанием и жесткий самоконтроль скоро дали отличные результаты, сотни раз проверенные мною на практике.

Вот и сейчас мозг перешел в рабочий режим, привычно взяв эмоции под контроль. Пробежав глазами по палате, я решил начать с тумбочки, в которой могли находиться документы и личные вещи пациента. Подойдя к ней, открыл. Ничего. Только на верхней полке лежали мыло и бритва. Взяв ее, открыл, после чего провел острым лезвием по указательному пальцу. Из надреза выступила кровь, при этом боли я не почувствовал. Просто неприятное ощущение. Я невольно усмехнулся. Просто детская сказка какая-то… Лизнув порез, ощутил солоновато-сладковатый привкус. Вкус настоящей крови. Он окончательно утвердил меня в мысли, что все вокруг меня – реальность. Сложив и положив бритву на место, я выпрямился и подошел к стоявшей у стены ширме. За ней оказался вбитый в стену крючок, на котором висел больничный халат и одежда. Тщательно обшарив все карманы, мне не удалось найти даже обрывка бумаги. Оглядел одежду. Черное пальто, костюмная пара, рубашка. Все вещи имели поношенный вид. Давно нечищенные ботинки с носками я нашел под кроватью. Выпрямившись и дотянувшись через кровать до окна, отодвинул занавеску. За окном была ранняя весна во всем своем великолепии. Солнце, яркое, густо-синее небо, ноздреватый, уже с наметившимися проталинами, лежавший на земле, снег. Пару минут полюбовавшись простой и незатейливой для взгляда нормального человека картиной, я отвернулся от окна и сев на кровать, стал анализировать.

«Железная кровать, опасное лезвие, кальсоны, старорежимные фасоны пальто и пиджака. Плюс тело другого человека. Все это говорит о том, что меня куда-то забросило. Фантастика. То есть мне предложили другую жизнь. За что, интересно? Просто так ничего не бывает. Или есть какая-то высшая справедливость? Не знаю. Хочется верить… Все! Определяемся с местом, а там уже будем решать как себя вести».

Поразмышляв подобным образом, я решил, что самый простой способ узнать, куда меня забросило – одеться и пойти прогуляться. К этой мысли меня подтолкнула висящая на вешалке одежда.

Моя палата находилась в одном конце длинного барака, рядом с хозяйственными помещениями, а вторую его половину, как мне стало известно позже, занимал временный изолятор для инфекционных больных. Пройдя темным коридором, я толкнул дверь, а в следующее мгновение яркое солнце ослепило меня, а резкий и холодный ветер заставил поежиться. В мелкой луже возле деревянного порога, схваченной утренним морозцем, блестела корка льда.

«Даже не помню, когда сам выходил на улицу. Наверное, в восемь-девять лет… А хорошо-то как!»

Глубоко вдохнув в себя сырого весеннего воздуха, я сошел со ступенек. Передо мной высилось четырехэтажное каменное здание больницы в виде укороченной буквы «П», с левой стороны которого, вдоль забора, располагался мой барак. Со своего места мне был виден флигель у широко распахнутых ворот. В десяти метрах от меня два бородатых мужика разгружали дрова из телеги, стаскивая их в полуподвальное помещение центрального здания больницы. Лошадь, запряженная в телегу, скосила на меня карий глаз, потом фыркнула и опустила голову. От людей и лошади пахло как-то необычно. Уже позже я понял, что это была смесь лошадиного пота, махорки и дегтя, но сейчас смог различить лишь запах дерева. Обойдя телегу, я неспешно направился к воротам, а добравшись до середины двора, остановился и осмотрелся. Массивное здание больницы с колоннами напоминало мне, виденные в исторических фильмах барские усадьбы, украшенные лепниной и рельефными колоннами. Широкая лестница вела к большой желтой двери с медными блестящими ручками. Затем мое внимание сместилось на одноконный экипаж с кучером. Сознание сразу отметило непривычные для меня детали: густая борода, лежащая поверх длинного тулупа с большим воротником, валенки и зимнюю шапку мехом наружу. С минуту разглядывал непременный атрибут исторических фильмов, а уже в следующее мгновение мое внимание привлек человек, садившийся в этот экипаж. На нем было надето длинное пальто с широким меховым воротником и шапка, а в руке он держал саквояж. Я почему-то сразу решил, что это врач. Только он уселся, как кучер как-то особенно звонко хлопнул вожжами и вскрикнул: «Но, милая, трогай!

Под цокот копыт и скрип деревянных полозьев по схваченному легким морозцем подтаявшему снегу экипаж направился к воротам. Невольно проводив его взглядом, я неожиданно подумал, что пора прекратить сравнивать виденные кадры из исторических фильмов с окружающим меня миром.

«Будем исходить из того, что есть. Из фактов. Если судить по тому, что видел, то меня, похоже, угораздило попасть в прошлое России. Или ее альтернативный вариант. Вот только почему в этот период истории? Хм. Думаю, что на этот вопрос я вряд ли когда-нибудь получу ответ».

Мое спокойное восприятие переноса в прошлое, которое должно было вызвать сильнейший эмоциональный шок у любого человека, было основано не только на эмоциях, находящихся под контролем, но и на прагматизме данной ситуации. В той моей жизни у меня не было будущего, и я ничего не терял там, оказавшись здесь. Вторая причина являлась основной и главной – этот мир подарил мне новое, здоровое тело, и уже поэтому я был готов его принять. Получить здоровое, полное сил тело после стольких лет неподвижного лежания на больничной койке – вот это величайшее чудо из чудес! Я радовался всему: упругой ходьбе, движениям рук, поворотам головы. Вынырнув из захвативших меня мыслей, я двинулся дальше. Обогнув еще одну телегу с дровами, въезжавшую во двор больницы, вышел на улицу. Кое-где из-под утоптанного и подмерзшего снега проглядывал серый камень брусчатки. По обеим сторонам улицы двух-трехэтажные дома. Мне они показались непривычными по виду. Глаз не режет, но чувствуется в них что-то тяжеловесное и вычурное. Гипсовые гербы, фигуры кариатид, массивное и в то же время ажурное плетение оград и ворот, завитушки на дверных ручках и дверных молотках. Людей было немного. Скользнул взглядом по двум мужчинам, идущим по противоположной стороне улицы. На них были надеты шапки, сапоги, мешковатые штаны и плотные куртки, похожие на обрезанные пальто.

Вдруг неожиданно раздался звон колоколов. Женщина, шедшая по моей стороне улицы, остановившись, начала креститься на видневшиеся над домами церковные купола. Посмотрел в ее сторону. Молодая женщина с круглым, румяным лицом, одетая в приталенное пальто, которое выгодно облегало ее пышную фигуру. Выглядывавшие из-под пальто края длинного платья колыхались у самой земли. Она, видно, заметила мой интерес к ней, потому что, когда пошла дальше, то не замедлила бросить на меня быстрый кокетливый взгляд, но я не ответил на него, а развернувшись, уже шел на звуки большого города. С каждым шагом они становились все сильнее, но, только выйдя на широкий бульвар, я смог разделить их по роду местного транспорта. Стук и грохот деревянных колес телег, шуршание прорезиненных шин экипажей, ржанье и цокот копыт лошадей, сигналы клаксонов, лязг и пронзительные звонки трамваев. Мне сразу подумалось, что к подобному сочетанию звуков еще придется привыкнуть, но стоило мне пробежать глазами по идущим мимо людям, как меня заполонили новые впечатления. Зимние шапки, широкие и тяжелые пальто с меховыми воротниками, изящные женские пальто с лисьими воротниками, кокетливые меховые шапочки, женские руки, засунутые в муфты, трости в руках мужчин. Непривычно было видеть бороды и усы почти у каждого второго мужчины. В толпе также было немало людей в форме. Офицеров можно было сразу отличить по золотистым погонам, портупее и шашке, а вот люди в шинелях темно-синего и темно-зеленого цвета поставили меня в тупик, и только разглядев у них в петлицах и на кокардах эмблемы, наподобие скрещенных молоточков, предположил, что это инженеры.

Проезжавшие мимо машины, дымя, оставляли за собой резкий бензиновый запах, от которого фыркали и мотали головой лошади. Вдруг неожиданно раздался резкий и пронзительный звонок, заставивший меня повернуть голову в его сторону. Как оказалось, это электрический трамвай звонком расчищал себе дорогу, которую ему преградил зазевавшийся мужик, ехавший на телеге. Какое-то время я вместе с другими зеваками наблюдал, как возчик, испуганно тараща глаза и смешно надувая щеки, нахлестывает свою лошаденку, стараясь поскорее убраться с трамвайных путей. Стоило трамваю продолжить путь, как мое внимание привлекли уличные торговцы, сновавшие в толпе. Таская подвешенные на груди лотки, они весело и задорно кричали во все горло, зазывая покупателей:

– Пирожки, горячие!! С пылу, с жару!! Хватай сразу пару!! Папиросы «Пушка», «Дукат», «Заря»!! Налетай, не робей, разбирай веселей!!

Нескольких минут хватило, чтобы удовлетворить свой интерес, после чего снова бросил взгляд по сторонам, но теперь внимание уделил вывескам и товару, выставленному в витринах магазинов.

«Молочная торговля от финских и эстляндских ферм». Солидно звучит. «Булочная – кондитерская. Свежий хлеб, бублики, пирожки, пирожные. На все вкусы». Дальше – «Бакалея, мануфактура и прочие колониальные товары». О! Винно-водочный магазин! Только название у него какое-то нерусское. «Латипак». А! Теперь понятно. Так это сокращенное название акционерного общества… А это…

– Свежие новости! Свежие новости! – пронзительный и звонкий голос мальчишки-газетчика, врезавшись в городской шум, заставил меня оторваться от чтения вывесок. – Подвиг казака Степана Тамцова!! Герой взял в плен десять германцев!! Георгиевский кавалер Сергей Долматов снова награждён Георгиевским крестом!! Выказывая пример мужества и храбрости, он уничтожил неприятельский пост!! Покупайте газету!! Самые свежие новости с фронтов!! Покупайте газету!!

«Война с Германией?! То есть первая мировая война? Так-так-так. Интересно, какой сейчас год?»

Подойдя к мальчишке, который сейчас брал деньги у молоденького офицера, я бросил быстрый взгляд на верхний газетный лист. Резко бросились в глаза крупные буквы: «САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКIЯ ВЪДОМОСТИ» и дата «1915 годъ».

– Берете, барин?!

Отрицательно покачал головой. Мальчишка резко развернулся и побежал по улице, стуча разбитыми ботинками и размахивая газетой:

– Самые свежие новости с фронтов!! Подвиг казака Степана Тамцова!! Герой взял в плен…!!

Каким-то образом год, отпечатанный на желтой газетной бумаге, снял с меня налет эйфории, заставив ощутить себя чужаком в совершенно незнакомом для меня мире. Страха и растерянности не было, но чувство тревоги и настороженности поставил организм на «взвод», наверное, поэтому я резко и зло среагировал на чужую руку, шарящую в кармане моего пальто. Схватив ее у запястья, резко развернулся к вору. Им оказался щуплый паренек лет двенадцати – тринадцати, с худым лицом и бегающими глазами, одетый в рваную куртку, из прорех которой торчали клочки ваты, серые бесформенные штаны и разбитые ботинки.

– Пусти, дяденька! Я ничего…

В следующую секунду воришка, получив полновесную затрещину, катился по булыжной мостовой. Проходившая мимо молодая женщина в сером пальто и ярком платке, повязанном на голове, увидев концовку сцены, вскинулась на меня возмущенно:

– Ирод окаянный! Что ж ты над мальчонкой издеваешься! Креста на тебе нет!

Молодой парень, одетый в папаху и тулуп, сидевший на телеге, стоявшей у обочины, неожиданно вступился за меня:

– Чего разоралась, молодка! Это ему за дело! Крысеныш хотел у господина кошелек спереть!

Женщина, смутившись, негромко сказала:

– Так не бить же его в кровь, а городового надо было кликнуть.

Парень засмеялся:

– Так он и прибежит! Вот ежели ты юбки свои повыше задерешь, то тогда мигом примчится!

Судя по вспыхнувшему ярким румянцем лицу и разом насупленным бровям, грубая шутка всерьез задела женщину:

– Ах, ты ж черт бесстыжий! Ты своей женке юбки задирай, а на чужих не заглядывай!

Воришка тем временем вскочил и бросился бежать под возгласы и улюлюканье уже собравшейся вокруг нас небольшой группы зевак. Стоило ему исчезнуть за углом, как внимание любопытных сразу переключилось на перепалку возчика и женщины.

Я повернулся и пошел по улице. Меня уже не интересовал окружающий мир – я задумался о своей довольно жесткой реакции.

«Отреагировал инстинктивно. Так, может, сработала мышечная память бывшего хозяина тела? Пусть так. Но теперь в любом случае пора ставить вопрос: что ты за человек?»

Прежде в этом не было нужды, да и глупо заниматься изучением своих наклонностей человеку, чей мир был ограничен больничной койкой и не имел будущего. Только вот сейчас все изменилось.

«Знания, интересы, эмоции. Все это придется проанализировать и понять, что пригодится, а что нет. Пока можно только сказать, чего у меня нет. Жизненного опыта и специальных знаний. Возможно, мне сможет помочь бывший хозяин тела. Хм. Впрочем, чего гадать на пустом месте? Будут факты – будем работать».

Спустя полчаса, немного поплутав по улочкам, я наконец вышел к больничным воротам. Немногое изменилось во дворе за время моей прогулки. Разве только уехала телега, с которой разгружали дрова, да около флигеля коренастый и бородатый мужчина, одетый в штаны, заправленные в сапоги, и телогрейку, с громким хеканьем рубил дрова. В ожидании у лестницы главного корпуса стоял экипаж, на облучке которого сидел кучер в тулупе. На верхних ступеньках лестницы стоял врач в белом халате. Он курил папиросу и, видно, рассказывал нечто смешное женщине, одетой в ярко-желтое пальто, потому что с ее лица не сходила веселая улыбка. У самых ворот шаркал метлой дворник. Поверх мешковатого, явно не по росту, пальто, на нем был надет длинный передник, а на груди тускло блестела бляха. Пройдя мимо него, я направился к своему бараку. Я находился в двух шагах от входной двери, как та вдруг резко распахнулась и на порог выбежал долговязый мужчина в белом халате. Чтобы не столкнуться с ним, сделал шаг в сторону, но врач, увидев меня, на мгновение замер, затем, радостно всплеснув руками, обратился ко мне:

– Сергей Александрович! Голубчик! Как вы нас напугали! Думали опять… – но наткнувшись на мой вопросительный взгляд, вдруг замолчал и стал с какой-то тревогой вглядываться в меня.

– С вами что-то произошло?!

Я неопределенно пожал плечами.

– Вы сегодня какой-то не такой, Сергей Александрович. Сами вернулись.

– Конкретнее сказать можно, доктор?

– Конкретнее… Это вы мне сейчас сказали? Вы… Вы понимаете, что говорите?! Да вы…! – лицо доктора от волнения пошло пятнами.

– Что вы так переживаете! Да, я вернулся и стою, здесь, перед вами.

– Вы… Когда с вами случаются приступы, вы становитесь потерянным… Теперь… теперь я чувствую себя… потерявшимся. Смешно, да? Бог ты мой! Вы пришли в себя! Сергей Александрович, вы помните, что чувствовали, перед тем как прийти в себя?! Это очень ценно! Для медицины! Для науки! Вспомните, пожалуйста, голубчик!

– Нет. Ничего такого не помню. А что со мной такое, доктор?

Растерянность врача была настолько явной, что меня она даже несколько позабавила. У меня был богатый опыт общения с людьми в белых халатах, теперь только оставалось им воспользоваться, пустив беседу в нужное русло, и тогда информация потечет сама собой. Таким образом в свое время мне удалось выудить немало информации о своей болезни от молодого, но очень тщеславного доктора, который собрался сделать на мне диссертацию.

– Вы как-то странно говорите. Где вы были?!

– Гулял.

От этого простого слова доктора чуть кондрашка не хватила. Он покраснел и тяжело задышал.

– Погодите! Так к вам вернулась память?!

«Амнезия. То, что и требовалось!»

– Знаете… трудно так сказать, – я попытался изобразить на лице мучительное раздумье. – Где-то помню, а что-то… словно черный провал.

Врач смотрел на меня с нескрываемым удивлением.

– Странно как-то это все, – протянул он. – С подобным феноменом медицина еще не сталкивалась. По крайней мере, о таких случаях мне ни читать, ни слышать не доводилось.

– Может, мы все-таки зайдем в помещение, а то вы в халате. Не май месяц, того и гляди – простудитесь.

Какое-то время он ошеломленно смотрел на меня, потом словно бы очнулся и сказал растерянно:

– Да. Да! Вы правы. Идемте!

Мы, наверно, минут пять сидели в его кабине в полной тишине. Я пытался вспомнить, что знал о потере памяти, а врач, вглядываясь в меня, похоже, пытался понять с медицинской точки зрения, что сейчас произошло. Видно, у него это не получалось, судя по его обескураженному взгляду и словам:

– Даже не знаю, что сказать. У меня такое ощущение, что мы с вами поменялись местами. Гм! Скажите, как вы ощущаете… окружающий вас мир?

– Как чужой и в то же время знакомый. Чувство одиночества и какой-то размытой опасности. Мне известно, что вы доктор. На вас надет белый халат. Только вот ваше лицо вижу впервые, так же как не знаю вашего имени-отчества. Не знаю, где я нахожусь.

– Этого просто не может быть… потому что, так не бывает, – произнес доктор растерянно. – Если судить по вашим словам, ваш мозг каким-то образом частично, можно даже сказать выборочно, восстановил свою работоспособность. Но это больше похоже на чудо! Не знаю… Просто не знаю, что предполагать и что думать!

Какое-то время мы снова провели в молчании, затем врач меня спросил:

– Когда вы пришли в себя, что вы сразу вспомнили? Или это была ассоциация с чем-то?

– Да. Была тонкая-тонкая ниточка. Она какую-то секунду была натянута до предела, а затем лопнула, – это не было попыткой запутать доктора, потому что я говорил правду. Именно это ощущение было последним пронзительно-ярким воспоминанием, оставшимся от той жизни.

– Ваши слова, голос, выражение лица… Вы это так сказали, что я ее тоже увидел. Она держала вас в темноте, а лопнув, вернула вас к жизни. Знаете, Сергей Александрович, такой беспомощности, как сейчас, я еще никогда не ощущал. На моих глазах случилось нечто, способное перевернуть все наши знания о мозге человека, а я это не могу объяснить. Даже просто не могу понять, что и как с вами произошло!

– Извините. Вы не могли бы представиться?

– Господи! Это вы меня извините. Николай Никандрович Плотников. Приват-доцент и заведующий неврологическим отделением больницы. Вы, наверное, хотите узнать о себе?

Спустя полчаса мне стало известно, что артиллерийский подпоручик, воевавший чуть ли не с первого дня на фронте, в бою получил ранение головы, которое вызвало не только потерю памяти, но и непонятные приступы, заставлявшие его время от времени отправляться в необъяснимые медицинской науке путешествия.

Отец, дворянин, отставной офицер и помещик, умер за два года перед первой мировой войной. Мать проживает в поместье, где-то под Тулой. Младшая сестра заканчивает здесь, в Санкт-Петербурге, институт благородных девиц. Сам же, Сергей Александрович Богуславский, пошел по пути отца, закончив с отличием Михайловское артиллерийское училище. Спустя месяц после выпуска началась война. При разрыве австрийского снаряда получил двойное ранение. В плечо и в голову. Воевал подпоручик Богуславский неплохо, раз был награжден орденом св. Анны 4-й степени. Правда, за что именно, доктор не знал, как и многое другое, но это и понятно, ведь лечащего врача больше интересовала болезнь человека, а не его биография.

Это было все, что мне удалось выжать из доктора Николая Никандровича Плотникова, как я уже потом узнал, милейшего человека и истинного последователя клятвы Гиппократа. Теперь надо было разложить полученную информацию по полочкам и понять, как ей лучше воспользоваться.

Доктор, закончив свой короткий рассказ, снова засыпал меня вопросами о том, что помню, как себя чувствую, но когда понял, что больше ничего нового не добьется, растерянно замолчал. Воспользовавшись паузой, я поинтересовался возможной выпиской, на что он замахал руками и сказал, что об этом еще рано говорить. Две недели стационара, как минимум, так как столь необыкновенный феномен требует тщательного наблюдения. Меня такой расклад вполне устраивал, так как давал время осмотреться в новом для меня мире.

– …затем, батенька, на основании моего заключения вас должна будет освидетельствовать военно-медицинская комиссия. Никак не иначе. Вы же военный. Уж как она решит, милейший Сергей Александрович, так и будет.

– У меня еще один вопрос. Скажите, Николай Никандрович: раз я офицер, то почему лежу здесь, а не в военном госпитале?

– Вы там лежали до того дня, пока вам не поставили диагноз: неизлечим. Чисто случайно узнав о вашем случае, я приложил все усилия, чтобы перевести вас к нам, хотя главный врач был против. Пришлось настоять.

– Спасибо вам, доктор!


Всю последующую неделю я старался проникнуться жизнью человека России образца тысяча девятьсот пятнадцатого года. Читал подшивки газет, разговаривал с медперсоналом и больными. Недоумение, появлявшееся на лицах моих собеседников от моих наивных вопросов, сразу рассеивалось, стоило им намекнуть о потере памяти. Бессовестно пользуясь этим, я старался как можно больше накопить информации, при этом старательно изучая речевые обороты, а также запоминал, а то и заучивал, новые для себя понятия, выражения и слова. Когда мне хотелось расслабиться, пролистывал рекламу, которой было полно в местных газетах. С точки зрения современного человека все эти объявления были написаны настолько простодушно, с таким неприкрытым восхвалением товара, что они поневоле читались, как забавные рассказики.

Первым резким диссонансом в моей новой жизни стало неожиданное появление «сестры». В воскресенье, ближе к обеду, в мою палату неожиданно вошла симпатичная девушка и села у кровати. С минуту, молча, смотрела на меня, а потом начала говорить:

– Здравствуй, милый Сережа. Пришла рассказать тебе новости и передать привет от маменьки. К доктору я сегодня не заходила, но, думаю, ничего нового о тебе не расскажет, ведь ты по-прежнему лежишь на больничной койке. Посмотри, я принесла тебе твоих любимых бубликов и пирожное. Помнишь, мы их ели во французской кофейне на Невском, перед твоей отправкой на войну. Господи, как давно это было! Временами мне кажется, что вся наша веселая и яркая жизнь осталась в далеком прошлом. Почему все так случилось, Сережа?! Когда ты уходил, то сказал, что не пройдет и полгода, как вернешься домой героем. Вернулся. И кем? Как мы теперь будем жить, милый братик?

Ее глаза наполнились слезами. Покопавшись в сумочке, она достала кружевной платочек и стала промокать глаза. Я напрягся, не зная, что сказать, так как мой жизненный опыт ничего не мог подсказать, манеру поведения с девушкой и к тому же с «моей» сестрой.

Когда спустя несколько минут девушка успокоилась, я облегченно вздохнул. Какое-то время мы молчали, а потом Наташа продолжила:

– Знаешь, Сережа, на прошлой неделе на балу я познакомилась с молодым человеком. Он такой веселый и так интересно рассказывает! Его зовут Алексей, и он служит по почтовому ведомству. Знаю, что ты скажешь! Настоящий мужчина должен быть военным. А я вот тебе так отвечу: как насчет тебя? Где тот мужчина?

Ее голос перехватило, а глаза снова повлажнели.

«Хм. Деваться-то некуда, надо представляться и налаживать отношения».

– Может, хватит сырость разводить, сестренка?

При моих словах та неподвижно застыла. С минуту смотрела на меня широко раскрытыми от изумления глазами.

– Сережа?

– Да, Наташа. Да. Доктор меня вылечил. Правда, частично. Памяти нет, зато все понимаю.

– О, чудо! Доктор… Сережа!

Сначала она задохнулась от полноты чувств, потом вскочила на ноги и бросилась обнимать меня. В этот самый момент появился доктор.

– Наталья Александровна, голубушка! Что же вы ко мне сначала не зашли?! Вы на себя посмотрите! Как вы разволновались! Ну-ка глубоко вздохните, а затем медленно выдохните. Еще раз. Может, сестру позвать, пусть вам валерьянки накапает?

– Нет, Николай Никандрович! Не надо! Это все чувства! Спасибо вам, дорогой наш доктор! От себя и нашей маменьки! От всей души! Не знаю даже, как мы вас сможем отблагодарить! Боже мой! Радость-то какая!

– Да успокойтесь вы! Видите ли, память Сергею Александровичу до сих пор не вернулась…

– Так вернется же! Как и сознание! Сережа уже все понимает и говорит внятно! Он вернулся из того мрака, в который был погружен долгие месяцы! Это главное! Я верю, что он на пути выздоровления, так же как верю в вас, славный доктор! Вы можете! Вы уже один раз доказали!

В ее голосе было столько убежденности и веры, что на лице доктора появилась смущение, причем не показное, а настоящее.


После ухода сестры я стал думать о том, что мне теперь придется, как ни крути, а соответствовать роли брата. Весь мой опыт общения с девушками имел чисто созерцательный характер. Все, что мне было известно, было взято из книг или интернета, а как оно на самом деле, приходилось додумывать самому. Впрочем, первый урок в обращении с женщинами мне дали уже через пару дней.

После ужина я лежал на кровати, как ко мне в палату неожиданно вошла сестра-хозяйка нашего барака. Миловидная женщина, лет тридцати пяти – сорока. Высокая грудь, мягкие, округлые руки, ямочка на подбородке. Мне уже приходилось сталкиваться с ней. Даже как-то мельком слышал, что у нее мужа недавно убили на германском фронте.

Она решительно вошла, хлопнув дверью, но сделав пару шагов, вдруг неожиданно остановилась. Сев на кровати, я с недоумением посмотрел на нее, но уже в следующий момент почувствовал, как от нее сильно пахнет спиртным. Некоторое время мы смотрели друг на друга, потом она, краснея, произнесла тихим голосом:

– Господи, что я делаю?

Ее слова объяснили мне, зачем она здесь. Я видел, что она смущена, растеряна и уже начала сомневаться в правильности своего поступка, но упускать подобный шанс я не собирался. Мне хотелось узнать, что такое близость между мужчиной и женщиной. Я несколько замешкался. Причем дело было не в стеснительности, да и как ее может испытывать человек, чье тело в течение последних пяти лет обмывали чужие руки, а в полном отсутствии опыта общения с женщинами. Подойдя к ней, я сказал первое, что пришло на ум:

– Вы красивая, Варвара Тихоновна.

– Я…

Чисто инстинктивно я почувствовал, если прямо сейчас не удержу ее, то она просто развернется и уйдет.

– Хочу тебя. Сильно и страстно.

Эта фраза была единственной, что пришла мне сейчас в голову. Я замер в ожидании ее реакции, но женщина, услышав мои слова, только тихо ахнула и густо покраснела. Не давая ей опомниться, я обнял ее и впился ей в губы долгим, требовательным поцелуем. Она напряглась, упершись руками мне в грудь, но уже спустя минуту ее тело обмякло и губы ответили на мой поцелуй. Чуть отстранившись, я скользнул губами по ее щеке и стал целовать в шею. Она чуть слышно произнесла:

– Господи. Что вы со мной делаете? Пожалейте…

В следующее мгновение наши губы слились в страстном поцелуе. Когда мы оторвались друг от друга, она тихо произнесла:

– Вы только не подумайте… Я не такая….

– Ничего не надо говорить.

Положив руку ей на грудь, я даже под плотной тканью почувствовал, как набухает сосок. Она попыталась отшатнуться, но я не дал. Спустя минуту короткий стон вырвался из ее пухлых губ, а уже в следующее мгновение, закинув руки мне на шею, она стала меня жарко целовать.

У меня не сразу все получилось, чем я немало удивил женщину, видно, ожидавшую от мужчины большего опыта в любовных играх, но когда после третьего раза, мокрая от пота, она откинулась на подушки, то в ее взоре читалось нечто похожее на восхищение. Мне хотелось еще. Жадно глядя на нагое тело, я стал гладить полную грудь. Наши глаза встретились.

– Саша. Сашенька, ненасытный ты мой, – повернувшись, она прижалась ко мне всем своим телом и тут же смутилась, почувствовав, как начало подниматься мое мужское естество.

В эту ночь мы так и не заснули. На следующий день я пытался найти ее и вскользь поинтересовался ее отсутствием, как мне вдруг сказали, что она здесь больше не работает, а вчера приходила в больницу, для того чтобы попрощаться, так как с санитарным поездом уезжает на фронт.

«Вон оно как. Жаль, конечно…»


Когда утром медсестра сказала, чтобы я явился к доктору Плотникову, у меня даже и тени сомнений не было, что разговор пойдет о выписке, но, как оказалось, интерес к моей особе был вызван совершенно другим обстоятельством.

– Сергей Александрович, здравствуйте! Гм! У меня к вам… скажем так, приватная беседа.

– Слушаю вас, Николай Никандрович.

– Дело в том, что я вас, голубчик, долго наблюдал. Дважды вас обследовали мои коллеги, которые пришли к тому же выводу, что и я: этого просто быть не может. Вчера мы собрали консилиум и спустя несколько часов пришли к единому мнению: мы не знаем, что с вами произошло. Это выходит за пределы наших знаний о человеческом мозге, Сергей Александрович. Гм! Правда, можно еще сказать и так: чудо, господа! Кстати, так заявил вчера на нашем совещании мой коллега, Тихомиров Валентин Владимирович. Он также сделал предложение пройти у него в клинике обследование…

– Извините, что перебиваю, но больше лежать не хочу!

Доктор понимающе покивал головой:

– Я ему так вчера и сказал. Собственно это все, Сергей Александрович. Завтра мы вас выписываем. Да-с. Погодите, что-то еще… Ага! Во вторник вы должны присутствовать на военно-медицинской комиссии, – он покопался в бумагах на столе, вытащил лист и подал мне. – Вот уведомление. Прочитайте и распишитесь.

– Это все?

– Да. Это все. Физически и умственно вы полностью здоровы, если можно так говорить о человеке, превосходящего силой троих людей.

– Почему троих?

– Тут у нас, рядом с воротами больницы, как-то телега застряла. Загородила проезд. Ни выехать, ни проехать. Послали на помощь вознице истопника и дворника. Стали втроем выталкивать телегу, а та – ни в никакую! Тут вы во дворе появились. Видно, сестра недоглядела, вот вы и отправились в свое очередное путешествие. Я как раз стоял у лестницы главного здания в ожидании извозчика и вдруг увидел вас. Сначала вы остановились и смотрели, а затем неожиданно подошли к телеге, отодвинули мужиков в сторону, после чего схватили ее за задок, подняли и переставили на другое место. Вот как! После этого случая как-то поинтересовался у вашей сестры, где вы взяли такую силушку, и она рассказала о вашем, с самого детства, увлечении французской борьбой, английским боксом и атлетической гимнастикой. Вот такой вы силач, Сергей Александрович!

Выйдя из кабинета Плотникова, я отправился к себе в палату, но стоило мне открыть дверь, как увидел сидящую на кровати сестру. Неожиданность заключались в том, что воспитанницы пансиона могли покидать его стены только в воскресенье, а сегодня был четверг.

«Что-то случилось? – я вгляделся в лицо девушки. Оно было взволнованным, бледным, но не заплаканным. – Значит, ничего страшного».

– Здравствуй, сестренка! Что случилось?

– Сережа! Мама прислала вчера письмо! Она хочет, чтобы я как можно быстрее приехала к ней!

– Зачем? У нее что-то со здоровьем?

Наташа отрицательно замотала головой, словно маленькая девочка, а потом тихо сказала:

– Она нашла мне жениха.

Ее слова поставили меня в тупик. Я смотрел в большие карие глаза девушки и просто не знал, что сказать. Это хорошо или плохо? Утешать или поздравлять?

– Гм. А… ты его знаешь?

– Познакомились в прошлом году, когда я приезжала на каникулы.

Она замолчала. Ее поведение совсем не походило на поведение прежней жизнерадостной разговорчивой девицы.

– Он что старый или уродливый?

– Ему тридцать три года. Он не уродливый. Обычное лицо.

Ее вид и голос говорили об одном: он ей не нравится.

– Гм. Так что прямо сейчас свадьба будет?

– Какой ты смешной, Сережа! Сначала будет помолвка, а уже потом свадьба! Ты что забыл: у меня выпуск только через четыре месяца! Я буду уже совсем взрослая! – она улыбнулась своим словам, но потом снова поскучнела.

– Так ты сейчас едешь на помолвку?

Сестра сделала несчастное лицо и сказала:

– Да. Мама очень хочет тебя видеть и просила, чтобы ты меня сопровождал, если не будет ущерба твоему здоровью.

– Наташа, у меня на следующей неделе военно-медицинская комиссия. Никак нельзя не явиться.

– А я так на тебя рассчитывала, – девушка погрустнела еще больше. – Ладно. Но ты хотя бы меня на вокзал проводишь?

– Думаю, да. Нет, точно провожу. Скажи, а ты как-то обмолвилась о молодом человеке. Ты с ним как… – я специально сделал паузу.

– Как ты мог так обо мне подумать!

Лицо девушки вспыхнуло красным густым цветом.

– Эй! Я же ничего такого не хотел сказать! Просто хотел узнать: ты с ним видишься?

Сестра опустила голову и тихо сказала:

– Да. Дважды. Мы гуляли с ним по городу.

– Он тебе нравится?

– Не… знаю.

Девушка была в явном смущении, а значит, здесь были замешаны чувства. Что делать? У меня не было ответов на подобные вопросы, потому что даже у этой девчонки было больше жизненного опыта, чем у меня, поэтому мне пришлось сделать умный вид и изобразить, что думаю над тем, как ей помочь. Наташа уже оправилась от смущения и сейчас смотрела на меня в надежде, что я помогу найти ей выход. Дальше молчать было уже неудобно, поэтому я спросил ее:

– Так ты не хочешь ехать?

– Не хочу, но не поехать – значит огорчить маму.

– Тогда… может, тебе заболеть?

– Ты думаешь, что так будет правильно?

– Не знаю. Я только в одном уверен, что человек, будь он мужчина или женщина, должен быть хозяином своей судьбы. У него должен быть выбор.

Наташа некоторое время изучала мое лицо, потом опустила глаза и задумалась. Ее пальцы автоматически стали разглаживать платье на коленях. Наконец она сказала:

– Даже не знаю. Мама может написать письмо хозяйке пансиона, мадам Жофре, и тогда все откроется. Мне очень не хочется причинять ей хоть какую-то боль, Сережа. Ей и так трудно без папы.

Я вспомнил измученные внутренней болью глаза своей матери, и у меня невольно вырвалось:

– Забудь мой совет. Мама – это… святое.

Еще пара минут прошла в молчании, потом сестра встала, отвернулась и некоторое время смотрела в окно.

– Я еду завтра пятичасовым поездом. Приезжай к четырем часам, к пансиону. Буду ждать тебя.

Сказав, она повернулась, затем подойдя ко мне, поцеловала в щеку (так она делала каждый раз) и пошла к двери.

– До завтра, братик.

– До завтра.

Она ушла, а я продолжал смотреть на закрытую дверь, так как ее приход дал толчок моим мыслям в новом направлении. Удачное начало моей новой жизни теперь мне таким не казалось. У меня была сестра и мать. Со всеми их проблемами. И от этого никуда не деться.

Встал с кровати и стал смотреть в окно. Небо было затянуто серыми тучами, из которых сыпал мелкий, противный дождик. Несколько минут неподвижно стоял и смотрел на унылую картину заброшенного сада, пока не пришел к мысли:

«Не торопи события, парень. Все придет само собой».

Загрузка...