По прошествии старого доброго налёта на пыхтящий пассажирский состав с мирно постукивающими о стыки рельсов колёсами, который впоследствии сулил заметные потери в банде и изнурительную погоню после эпохальной кровавой бойни с расчленёнкой и смертоубийствами – головорезы затаились в заброшенной хижине, снаружи похожей на логово некрофила удачно поселившегося на территории старого кладбища, тем, что находится хижина действительно посреди кладбища, в пустынной местности.
Осторожно подкравшись с улицы и заглянув в миниатюрное окошко или за пендельтюр, в помещении при удачном стечении обстоятельств можно узреть круглые игорные столы расставленные по периметру, за которыми бандиты задающие удушливую атмосферу почти вслепую и молча убивали время перекидываясь в картишки пачкая пылью манжеты потных рубашек. Из освещения, не считая проникающего мягкого света луны и мириада звёзд каждого из присутствующих сопровождал пестрящий огонёк от тлеющей сигары. Вся барная стойка вдоль важнейшей стены с задней стеклянной стенкой испещрены дырами от пуль, дроби и трещинами поглощающими бедно проникающие через окна и щели в прогнившей крыше фотоны. Все бутылки и массивные глиняные ёмкости из-под кукурузного ликёра на полках абсолютно пустые, равно как и подвешенные на деревянных балках масляные лампы ржаво поскрипывающие при покачивании на сухом сквозняке. Содержимое выветрилось естественным образом за долгие простойные годы, либо оказалось собрано заблудшими путниками во фляги про запас. Лишь в некоторых стеклянных бутылках на дне виднелся сухой осадок. От каких-то после прицельного попадания оставались лишь донышки напоминающие древние короны красующиеся на полках ледяного музея. На противоположной стене громоздился отражающийся в зеркалах стенки за баром растрескавшийся череп быка с рогами исполинских размеров, растянувшимися почти вдоль всей стены. Череп чудовища жадно наблюдал за игроками двумя массивными чёрными дырами, в каждую из которых при желании не грех просунуть кулак на спор, забавы ради или имеется возможность использовать черепную коробку в качестве колоритного тайничка.
Морис Бин единственный не участвовал ни в одной из игральных партий. Он не был низшим звеном в иерархии банды, он был скорее квартирмейстером, так как превосходно вычитал (это его конёк) и делил, но почему-то именно он подбирал с пола осколки битой посуды и зеркал, в основном бокалов для вина, которые клал в гнилую плетёную корзину из камыша, через дыру на дне которой стекло с противным звонким треском крошась вываливалось обратно на пол.
Один силуэт сопровождаемый светящейся точкой, судя по всему главарь банды, задал адресованный Морису Бину вопрос намекая на скопленную добычу, оставшуюся со времён удачных налётов, а именно на пачку облигаций железнодорожных компаний перемотанных широкой бумажной лентой с поблескивающими золотыми печатями:
– Что нам делать со всем этим… Неужто делить справедливо?..
– Ничего не нужно делать! – тут же дал уверенный ответ Морис Бин из темноты, затем добавил: – Всё необратимо невозвратное давно реализовано…
Сосед главаря склонился чуть в бок, к боссу и кивком указав в сторону Мориса со знанием дела прошептал с долей сарказма, иронии и намёка вместе:
– Если ничего не нужно делать – он будет самым богатым из нас.
После данного замечания внезапно все вдруг засуетились и повскакивали с мест опрокидывая громоздкие деревянные стулья на осколки. Не из-за замечания. Началась ожидаемая облава. Банду выследили рейнджеры, так все подумали.
Мигом схватившись за револьверы и винчестеры бандиты беспорядочно начали покидать помещение. За каким-то хером. Огоньки замерцали во тьме, словно стая светлячков в темноте ночного леса. Доски пола задрожали от топота, стекло зазвенело. Бычий череп слетел со ржавого железнодорожного костыля вбитого в ветошь между брёвен разбив вдребезги стоявшую под ним на полу глиняную греческую амфору, расписанную сценой боя Аякса с Гектором за тело Патрокла, её посетители невежественно использовали в качестве плевательницы. Отвратная коричневая жижа с ароматным запахом табака медленно растеклась по полу между осколками и глиняными черепками.
Морис Бин отбросил дырявую корзину, отпрыгнул в сторону и протаранил головой пендельтюр. Пендельтюрам на диком западе к такому не привыкать. Перед падением, в полёте он успел выхватить огромный револьвер из штанов и разрядить барабан, попадая по трухлявым наспех сколоченным и покосившимся могильным крестам, разрывая их в мелкие чёрные щепки и пыль.
В темноте, за безымянными могилами с невысокими насыпями мелькали вооружённые томагавками, копьями и луками человеческие фигуры в доспехах испанских конкистадоров, от кирас и шлемов которых в темноте выбивая искры эффектно рикошетили сплющенные и помятые свинцовые пули.
Ударившись о землю Морис Бин вдруг почувствовал острый укол боли в правом боку. Медленно поднявшись на ноги, превозмогая резь, сжав свободной рукой область под рёбрами, как после лёгкой пробежки, – не прерывая стрельбу уже из второго револьвера он попятился в сторону своей лошади привязанной к горящему кресту воспламенённому от выбитой искры срикошетившей пули.
Время в пространстве вдруг перестало существовать, по ощущениям. Морис перешагивал и спотыкался об уже необъяснимым образом насквозь проткнутые стрелами, скальпированные, запытанные и изуродованные тела «товарищей», которые минуту назад ещё перешёптывались, курили, играли покер и договаривались: как, где и кого кинуть на бабки. Он узнавал тех, кому в роковой час не удалось спастись бегством ещё при неудачном налёте, их же он узнавал ещё в помещении таинственного салуна. Двое без одежды, ещё живые болтались подвешенные на сухом дереве возле сруба за оттянутые лоскуты кожи на груди. Веки их срезаны, суставы раздроблены палицей или обухом костяного топора. Наподобие праздничных украшений на тела подвесили охотничьи луки и ритуальные томагавки украшенные орлиными перьями и собачьими хвостами. Этакие кровавые ловцы снов. Стоны со всех сторон сливались в единый ужасающий гул напоминающий работу двигателя парового механизма.
Кто-то, судя по всему главарь банды, – схватил Мориса за штанину и потянул на себя. Морис разглядел отблеск лунного света на оголённом черепе и залитых кровью вылезших из орбит от боли и ужаса белках глазных яблок. Тело разорвано на уровне пояса пополам, со спины кожа обнажая позвоночник срезана, за туловищем волочатся запылённые внутренности. Печень отсутствует. Живой мертвец протяжно простонал:
– За тобой пришёл Ангел Греха…
Морис Бин нажал на спусковой крючок предварительно отведя дулом револьвера вцепившуюся в чёрные ковбойские штаны руку, затем отринул тело с вдобавок разорванной кистью и мощным ударом сапога размозжил мягкую голову о выступающий из земли острый камень, словно сушёную тыкву наполненную малиновым джемом с мякотью.
– Кто тогда я?! – вслух задал Морис адресованный самому себе вопрос, кривя лицо и стряхивая оставшуюся на звёздочке шпоры извилину. Скрипучий голос его не дрогнул, но он сам хотел за всеми приходить.
С яркой грибовидной вспышкой в пустынной местности вдруг резко и неожиданно рассвело. Сруб, дерево, «конкистадоры», трупы товарищей и могильные кресты магическим образом превратились в пепел и залу на глазах ковбоя, не осталось даже слова… Декорации в одно мгновение видоизменились, как в кукольном театре. Уцелел лишь мрачный ковбой в чёрном одеянии возле пепелища со своей гнедой лошадью стоявшей уже на ржавом железнодорожном пути уходящим за горизонт, в сторону вздыбившихся вдали манящих горных вершин густо поросших елями, заснеженных отныне даже летом.
Ковбой запрыгнул на верного волосатого друга, ударил окровавленными шпорами изо всех сил под бока. Лошадь сперва вздыбилась, заржала и помчалась во весь опор в никуда, сходу, без предварительного перехода на рысь для разогрева, по железной дороге, периодически запинаясь о рыхлые шпалы, – в сторону эрегированного кончика солнца с дрожью только показавшегося из-за гор.
В дороге на мгновение исказилось пространство и путь скитальцу перегородил глубокий каньон с бурной рекой на дне. Железная дорога резко оборвалась, словно после динамитного подрыва. Опытный всадник успел сбавить ход натянув поводья, остановился на краю и посмотрел вниз придерживая рукой в перчатке стрелка (без пальцев) свою любимую чёрную ковбойскую шляпу в стиле гамблер, не спешиваясь.
На дне реки громоздился полузатонувший, забурившийся в ил скотобойником, смятый гармошкой от удара ржавый локомотив модели одной из первых разновидностей. Груда уцелевших вагонов внутри полностью выпотрошена несущимися бурными пенными потоками беспощадной реки Стикс.
Перепрыгнуть пропасть оказалось невозможно, даже верхом на лошади, с разгона, в тяжёлом кошмаре. Но старый беспечный ковбой всё же рискнул и попытался…
Брезжил утренний рассвет.
На одеяле украшенном зелёными и коричневыми ромбовидными узорами, с зигзагообразными линиями, сотканном индианкой из племени Навахо, – проступило и плавно затемнённым кругом увеличилось тёмное неприятное пятно.
В холодном поту, в полудрёме, ковбой с дрожью еле приподнял тяжёлые морщинистые веки обозрев сквозь узкие дрожащие щёлочки мутные продолговатые геометрические фигуры хаотично разрозненные в тёмном пространстве.
Часть воспалённого мозга всё ещё сопротивляется течению внутри кабины затопленного ржавого локомотива увязшего в иле бурной реки. Другая часть размышляет о строительстве казино посреди пустыни для всех, даже для бедноты не имеющей возможности позволить себе развлечься на плавучем казино-пароходе. Гениальная мысль с полным пробуждением сменится насущными и мгновенными проблемами, коих хоть бесконечно отбавляй, останется лишь чувство упущенного важного и это к лучшему, в будущем мысль возможно внезапно вернётся снова сопровождаемая эффектом deja vu, главное не хватать её сиюминутно, в таком случае вероятнее всего она окажется абсолютной и никчёмной глупостью.
Пелена постепенно рассеялась. За окном перед собой ковбой отчётливо зрит подозрительное багровое свечение сушащее кожу. Справа от окна, в кресле стоящем в тёмном углу – размытая человеческая фигура сторожа-мертвеца закостеневшего в уродливой противоестественной позе.
Аккуратно, притворяясь спящим, дабы случайно не потревожить зло в кресле ковбой аналитически обвёл комнату контрольным взглядом. Подтвердилось первое пришедшее на анализирующую часть ума. Геометрические фигуры наваленные друг на друга – гробы.
Шевеля уже навсегда опалёнными порохом пальцами он упирается в деревянные препятствия. Слегка поскребя нестрижеными ведьминскими когтями для разметки игральных карт по неотёсанным сосновым доскам и посадив пару заноз подтвердился ещё один мрачный прогноз. Он сам лежит в гробу. Благо, что в открытом, не заколоченном и не зарытом.
Пазл в голове вдруг, не прибегая к сложной логике самовольно сложился. Свечение за окном, – это адское пламя, нет, это не окно, а ворота в огненный круг ада, в котором грешников пытают раскалённой сталью голые черти поросшие волосами ниже пояса, от пупа и до самых копыт. Гениталий не видно. Это означает лишь одно, что он ещё в лимбе, как положено и хорошо, хотя и из чистилища никто пока не возвращался на его памяти. Человек в кресле, – это он сам. Злой двойник из потустороннего мира, молодая копия себя самого…
Ковбой мысленно, по возможности, берёт себя в руки, пытается приподняться, дабы выхватить одного из своих лучших друзей и со львиным рёвом красиво разрядить барабан в демона. Демон такое поведение высоко оценит, начнёт сотрудничать, договариваться и составлять невыгодные контракты. Но, к сожалению, тело, как на зло, не поддаётся рассудочным мозговым командам. Паралитический эффект овоща сковал мускулы, суставы и даже голосовые связки. Не сковал лишь сфинктер и клапан мочевого пузыря.
Ненасытная слепая смерть в драной чёрной мантии с капюшоном сгорбившись уже нагло разгуливает по комнате с атрибутом власти: ржавой косой наперевес, примотанной к старинному винчестеру пеньковой верёвкой с болтающейся висельной петлёй. Она плавно лавирует между грудами настежь распахнутых гробов, словно напивающих хором гениально написанный великим композитором реквием.
Ковбой не просто интуитивно ощущает присутствие потустороннего, истинного зла и власти, он отчётливо слышит невообразимо отвратительное посапывающее дыхание с холодком, сквозь щёлки на обтянутом мумифицированной плотью черепе с высохшими глазами, внутри которого вместо мозга чавкая копошатся могильные насекомые.
Неизменный спутник смерти – мохнатая мелкая тварь, с мордочкой напоминающей лицо педанта. Посредник между смертью и дьяволом, передающий тайные записки и собирающий подписи. Детскими человеческими ручками оно вскарабкивается на гроб, едва не опрокидывая, садится на грудь ковбоя и скалясь, обнажая острые зубки мерзко хихикает, как сука. Неестественной для миниатюрного существа тяжестью «оно» напрочь перекрывает свободу последнего ковбойского издыхания…
В столярной мастерской гробовщика разразился бурлящий неистовый вопль первобытного ужаса в момент пробудивший второго исследователя потусторонних мрачных миров, скрючившегося в трухлявом зелёном кресле, в неудобной странной позе.
По ночам и ранним утром всему населению города отчётливо слышен докучающий вой койотов на луну, неподалёку, и пыхтение, перестук и грохот на железнодорожной станции. Слышно даже, как вагоны сначала трогаются назад, поочерёдно, затем двигаются вперёд, за паровозом, толчками. Бездельникам и мечтателям особенно любо пробудиться под паровой гудок и колокол, если не нужно рано утром срочно покидать постель и имеется возможность понежиться, наслаждаясь помимо увольнения одной из самых уютных бесплатных человеческих радостей, особенно, если ещё дождь покрапывает по крыше, но, к сожалению, осадки выпадают в здешних краях крайне редко и лишь в определённые сезоны. Возможно именно поэтому, или по личным соображениям первая мысль Генри Джонса была такова: «Состав с грохотом сошёл с рельсов».
Проснувшись и вникнув в суть источника безумия происходящего помощник шерифа не смог сдержать смешок и широченную улыбку, обнажающую поблескивающие в свечении рассвета идеально ровные, но желтоватые зубы с крепкой от природы эмалью.
Сразу, как только стихло он привстал с кресла, немного сгорбившись и разминая затёкшую спину и хрустя позвонками медленно подкрался к ускоряющему дыхательный ритм голому ковбою в гробу, покрытому мокрым пледом.
Рёв ужаса на мгновение раздался вновь, усиленный, но скоро оборвался.
Генри нежно положил мозолистую ладонь на голое костлявое плечо запачканное засохшей кровью и стараясь казаться развязным начал разговор неожиданно выдвинув странное философское изречение:
– Любому человеку великой судьбы необходима личностная трагедия. Не стыдитесь позора.
Таинственный субъект уже воспринимался Джонсом, как старый приятель или уставший работяга в салуне. Возможно оттого, что он чувствовал превосходство над голым человеком в уязвимом положении на смертном одре.
Ковбой не разделил дружеских чувств простонав сперва нечто невнятное, на непонятном наречии, видимо по въевшейся привычке. Затем опомнился и вымолвил уже на человеческом языке, с ноткой жалости:
– Ты кто, нахуй, вообще такой?!
В это мгновение ковбой первый и последний раз выглядел, как столетний сентиментальный дед. После чего, практически моментально глаза его выпучились и налились багрянцем, от дикой ярости. Он вдруг почти полностью пришёл в себя и к своим природным свойствам таким образом, затем грубо отринул плечом заботливую обветренную руку и рефлекторно попытался вцепиться когтями в выпирающий в его сторону дрыгающий кадык, но скорчился от острой боли в боку и покорно обмяк, как баба.
Очнувшись после потери сознания, комы или эфирного наркоза обычно мужчина в первую очередь убеждается в наличии гениталий, есть такое правило. Ковбой же, отлежавшись после приступа внезапной бездумной ярости первым делом выставил перед лицом и осмотрел орудия убийства: свои лапы и проверил чувствительность кончиков пальцев (важнейшие участки кожи стрелков). Затем аккуратно ощупал все остальные уязвимые члены. Отсутствие уха и одежды его не взволновало ни на йоту. Взволновала лишь респектабельность и безоружность.
– Если хотя бы одна салунная шлюха узнает причину моего, как ты успел необдуманно выразиться: «позора», или о том, что позор имел место в моей жизни, если узнает, что я, как вонючая старуха… ревел и обоссался! Поверь, я то выясню… и вырву твой уродский кадык, засуну его тебе в жопу и заставлю высрать ртом на собственные ладони! – проревел ковбой покрываясь новыми капельками пота и после недолгой молчаливой паузы смягчённо добавил: – Я тебе не любой. Со мной в споре истина не рождается. Намотай на ус, – он демонстративно закатил глаза. – Ох! Усов то у тебя и нет…
Голос ковбоя звучал не как у нормального человека, он был неестественно скрежещущий и грозный, что уже является симптомом психической ненормальности, но в данном случае прозвучал гармонично с обликом и даже задавал личностный стиль, а ещё он в процессе речи из последних сил наслаждался родным языком, на котором видел сны, каждым словом.
Высказывание про великую судьбу ему пришлось по душе, так как он реальный человек с судьбой и в этом нет никаких сомнений.
– Я крепко спал, как убитый, ничего не слышал, даже вой койотов, а мои глаза были плотно закрыты, настежь.
Повисла очередная неловкая пауза…
Помощник шерифа молча указал кивком на глиняную ёмкость и жестяную банку с криво вырезанным и отогнутым верхом, стоящие на соседнем гробу, с подозрительно плотно заколоченной крышкой… Ковбой чуть приподнялся, опёрся на локоть левой руки, восполнил потерю жидкости в организме и отведал неразогретых бобов без посторонней помощи вывалив их из банки прямиком в себя и заглотил всё не пережёвывая, для длительного пищеварения, затем снова откинулся на спину и немного поёрзал, полежал молча тяжело дыша через рот и задал вопрос о важном и по делу, уже спокойным, живым и взвешенным тоном, как человек с долей ответственности:
– Назови имена и род деятельности всех тех, кто меня обокрал.
– Мы порядочные граждане с глубокими принципами, правда с суевериями… Лошадь я самолично отвёл в конюшню, вам осталось лишь оплатить услуги конюхов. Грязную одежду забрала жена гробовщика, в стирку. Остальное в офисе шерифа округа, а звать его: Билл Карсон.
– Шериф, значит, – он насупил брови, – вот кого предстоит убить в первую очередь.
– Не переживайте, я всё раздобуду. Билл нормальный мужик, у меня с ним дружественные связи и не только.
– Я и не переживаю. О чём мне переживать? Убивать шерифов – моё пристрастие, когда-то даже коллекционировал трофейные звёзды.
Последовал вопрос:
– И где эти звёзды?
– Нашпиговал ими самодельную бомбу и устроил «звёздный час».
В давние времена ровно в час дня устраивались показательные и торжественные казни со зрителями, лентами и фанфарами, а ранним утром карательные.
– Любопытно.
Ковбой немного покосившись пробуравил собеседника хищным взглядом, затем безмятежно произнёс:
– Можешь не спешить, но раздобудь всё сегодня, а я пока вздремну, – это крайне необходимо. Жду здесь и если вдруг всё же помру, – пригласи лучшего фотографа специализирующегося на почивших знаменитых стрелках. Такова последняя воля. И не забудь обмыть тело!
– Не беспокойтесь, вам нужен отдых. Я обо всём позабочусь.
Ковбой выронил пустую консервную банку на пол и случайно свезя одеяло, с усилием повернулся на здоровый бок костлявой спиной с выпирающими острыми позвонками и немытым задом к Джонсу. Больше он не проронил ни слова.
Генри озадаченно, не совсем осознавая кому, зачем и что пообещал, словно загипнотизированный вернулся в свой угол, снова забился в кресло и впал в неудобную дрёму. Благо, держать слово не обязательно, присягу он не давал, даже не клялся, что придавало уверенность, свободу и спокойствие и мигом погрузило в беспробудный сон идеальный для отдыха, без сновидений.
Полдень. Возможно тринадцать часов пополудни. С улицы прокрались: родная привычная ругать торгашей; отдалённый грохот на станции; скрежет пилы по деревянному брусу; стук молотка; выкрики рабочих со стройки неподалеку от мастерской, сооружающих чудное строение напоминающее населению бесполезную средневековую башню с чёрным флагом; ржание и фырканье вереницы лошадей; лай сытых дворовых собак; яростные споры котов и скрип рессор грязных деревянных колёс проезжающего мимо дилижанса, – когда жена гробовых дел мастера в лёгком летнем платье без рукавов, без стука отворила пинком дверь в мастерскую разбудив Джонса, вломившись с охапкой выстиранной или скорее наспех прополосканной в грязной воде чёрной одежды.
Городской смрад от людских и животных нечистот, бесконечные непрекращающиеся в салунах и возле взрывы пороха в револьверных барабанах ганфайтеров, охотников за их головами и шерифов, дребезг бутылок из-под виски из кактуса и глиняных кувшинов из-под кукурузного ликёра, нецензурная брань и предсмертные стоны подстреленных – ко времени повествования, к великому сожалению уже сменились в большей степени на приятное шумовое загрязнение, почти по всей стране. Увы, люди стали мыться чаще, сливать нечистоты в выгребные ямы за городом и пользоваться сортирами, но, пока не всё потеряно, не все соблюдали новые цивилизованные порядки и периодически отдельные личности оставляли испражнения на проезжей части и в закоулках между лавками и домами, обычно под заборами, дети, на умиление взрослых даже умудрялись справлять нужду на рельсы. В случаях «неповиновения» стражи порядка (маршалы, шерифы и их помощники) мощно толкали цивилизационный процесс отлавливая бунтарей и приверженцев «старой школы». На настоящий момент времени – это являлось первостепенной и практически единственной рабочей задачей правоохранительных органов, за некоторым исключением, но подтверждающим общее правило.
Когда шерифы не справлялись, тогда отловом или даже скорее отстрелом оставшихся активно действующих исключительных негодяев и отбитых ублюдков наживших себе врагов – занимались в основном частные армии наёмников или детективные агентства вроде пресловутого национального детективного агентства Пинкертона, которыми владели или которых нанимали хозяева потерпевших неудобства со стороны банд магнаты или сенаторы. Криминальные личности, «разумная» их составляющая уже сама переметнулась на службу в такие агентства и частные армии или благополучно интегрировалась в городскую систему и стала её неотъемлемой составной частью, в основном шерифской.
Цивилизация является не равномерно, не потоком, точечно, словно радиация оседающая пятнами на почву и иногда столь же разрушительно и влияя не на каждого, до кого-то не доходя вовсе или оказывая негативное воздействие. В крупных промышленных городах с заводами и фабриками северных и дальневосточных государств, где инженеры научились прорывать тоннели под реками, а паровой двигатель по специальным вырытым тоннелям с трубами тянул через весь город трос с крепившейся конкой, – могла ехать в качестве пассажира сумасшедшая повитуха на роды с магическими ритуалами высокопоставленной особы, вроде жены чиновника, банкира или крупного промышленника. Про города с не утраченными традиционными ценностями обществ каннибалов развившихся до современного уровня и упоминать нет необходимости… Каннибализм должен оставаться разумным трупоедением.
Большинству простых людей в конечном итоге приходится подстраиваться под меньшинство большинства, под которых и приходится сочинять новые правила. Открываются новые рабочий места, а изжившие себя приходят в упадок, такие как должность помощника шерифа. Отныне у таких счастливчиков имеется время на творчество. Такую должность нужно ценить, но как плацдарм или временное удобное пристанище, как тёплую титьку кормилицы, но задерживаться определённо не стоит.
…Ковбой тем временем спал, как убитый, не реагируя на грубую женскую суету. Он тихонько посапывал в своём уютном гробике и даже не шелохнулся. Возможно просто убедительно притворился или уже впал в предсмертную кому.
Когда Генри обдал горячий поток уличного воздуха – он встрепенулся, мигом вскочил с кресла, с трудом приходя в чувство, сладко причмокивая и протирая глаза постепенно осознавая, что проспал дольше запланированного и опоздал на рабочее собрание представителей городской власти. Промямлив он попросил женщину вымыть ковбоя и прополоскать одеяло, за что жена гробовщика покорно и с великим любопытством, словно по команде принялась незамедлительно, не задавая лишних вопросов, лишь грубо прогнала Джонса, дабы тот не помешал великому сакральному таинству, за что её возможно даже пощадят.
Спустя миг, дверь мастерской за спиной Генри вдруг резко захлопнулась, прямо перед затылком, ударив сзади по полю шляпы. По светло-русым волосам блестящим на солнце и вьющимся из-под шляпы хлестнул поток спёртого воздуха. Лёгкие впервые за ночь наполнились разогретым кислородом с минимальной концентрацией частиц испражнений, кислого ковбойского пота, сладкого запаха запёкшейся крови и залежавшейся тухлятины.
Раздался смачный щелчок в замочной скважине, затем повторный и ещё один, контрольный. Он заглянул в щёлку из любопытства, но ключ остался торчать в скважине. Обойдя снаружи мастерскую обнаружилось, что окно уже наглухо завешано, а края занавески плотно подбиты. Как проистекал любопытный процесс омовения навсегда осталось в тайне заколоченной богом в мастерской гробовщика.
В спешке доковыляв до родной халупы и наспех перекусив пресными галетами Генри метнулся в шерифский офис, на ненавистную работу.
Покосившийся дом, в котором Джонс жил вместе с матерью и подругой был одним из самых старых домов в городке, из деревянных. Построен он ещё первыми переселенцами, на отшибе, когда город был посёлком, по новейшим на то время технологиям и отсталым на сегодняшний день, затем дом с куском земли был приобретён великим дедом. Бабка Генри рассказывала, что её муж завещал перед тем, как покинул их с сыном, как оказалось насовсем, что ни в коем случае нельзя никуда срываться с места, что нужно защищать дом и прилегающую землю любой ценой, даже жизни: от дикарей, магнатов и политиков, которых вскоре и так всех перебьют и главное, что дом нельзя ни в коем случае продавать, даже по чертовски завышенной цене.
Придя в офис с серьёзной миной помощник шерифа не стал о недавнем разговоре докладывать начальству, по крайней мере решил пока ничего не рассказывать, пока не определится окончательно, как быть дальше и на чью сторону твёрдо встать.
Проходя мимо рабочего стола Билла Карсона взгляд Генри приковали два Кольта Драгуна лежавшие поверх пожелтевшего листа, покрытого сальными пятнами и трещинками в местах множественных сгибов. Судя по состоянию бумаги плакат бесконечное количество раз складывали и раскладывали, для демонстрации. Черты лица на портрете показались знакомыми, а надпись излучала угрожающую ауру, словно от мобилизационной повестки времён гражданской войны севера с югом, для бедняка не обладавшего лишними ста гринбеками в заначке. Клочок бумаги пахнущий смертью.
– Наш клиент? – кивнул Генри Джонс на изображение на плакате.
– Может он, может нет, может трясёт плакатом перед шлюхами в салунах. Они любят такое, – отрывисто рявкнул Билл Карсон, не уточнив, кто такое любит.
Изящная рукоять Драгуна находилась поверх напечатанного имени и плавным, но резким изгибом закрывала первые цифры суммы вознаграждения. Генри попытался аккуратно сдвинуть револьвер пальцем и неторопливо почитать, но Билл суетливо выдернул плакат, сложил и припрятал в нагрудный карман рубахи, под жилет с южной бахромой.
Шериф бледен, как мумия или белый могильный мрамор, огромные усы его взъерошенные и неухоженные. Он всю ночь не спал, а думал и над чем-то крайне важным.
– Сколько хоть обещано за голову? Люблю считать чужие деньги. Моё любимое занятие, думал, что по мне видно.
Генри сделал невозмутимый вид охотника за головами, якобы не успел разглядеть числа и не придал значения суете шефа. Хотя, он действительно не успел разглядеть ни точную сумму, ни имя, лишь несколько нулей, а если бы и увидел, – это бы мало что дало, считать в то время чётко и быстро умели только бармены, а остальные умели считать лишь выстрелы, но по старой памяти. Читать умели лишь те, кого научили в детстве.
– Плакат старого образца выпуска, срок давности истёк, наверняка уже нисколько, но я телеграфировал Доусону. Ответ не заставил себя ждать. Судья скоро прибудет, лично. Пожалуй ты таких важных людей никогда не встречал. Помойся хоть и усы отрасти… Скоро наш дружок предстанет перед законным судьёй, а то и палачом и будет судим по закону штата, легально и исторически, – промолвил исподлобья Билл уже застёгивая патронташ с кобурой на поясе, затем после паузы случайно рыгнул, как мужик, что-то проглотил и добавил: – Пойду в обход, проветрюсь и подготовлю город к приезду важного человека, засранцы уже напились кофе, а ты подготовь решётки, вынеси весь хлам из камеры, может туда гроб вечером перенесём. Заодно ещё по пути навещу нашего странника и слуг смерти. Кстати, сраный ковбой ещё не подох?
– Не знаю, я на него лишь издалека смотрел, а когда пытался покормить – он, кажется, хрипло дышал. Знаю лишь, что так хрипят перед смертью. Сейчас его обмывают, в этом я уже уверен на все сто, не мешайте процессу.
– Чего я там не видел? – хмыкнул Билл и удалился, затем оглянулся, у порога, важно надвинул шляпу на глаза и добавил: – Моет его та, что может отсосать всего за песо, при том, что платит сама? Повезло бандиту. Они обычно неприхотливые ублюдки. И почему-то шлюхи к ним тянутся, как мухи на говно, а платят ковбои не всегда. Даже практически никогда.
– Она самая. Слышал такое про неё, мы же уже обсуждали это, точнее каждый день обсуждаем. Сам я не пользовался услугой, я молодой… Кстати, как думаете, ей какое от этого удовольствие? Себе же в убыток.
– Я как-то спросил её… Сказала, что я просто не отсасывал парням. Подловила, сука. Видимо из доброты делает, – сказал женатый Билл и ретировался, дабы избежать продолжения разговора, затем снова неожиданно вернулся и задал наводящий вопрос, отводя тему разговора в другое русло: – Джонс, я ведь помог тебе с пониманием устройства мира и мироздания государства?
– Разумеется, спасибо, мистер Карсон. Ценю ваши наставления, я всегда слушал предельно чутко.
– Бывало, я был груб с тобой, малец. Ты пойми, – это необходимая закалка для мужчины. Если будет тебе за тридцать или состаришься преждевременно и станешь никому не нужен, станешь мужиком и возможно даже шерифом, тогда поймёшь и сам будешь наслаждаясь давать мудрые наставления молодняку… И помни, – табак гораздо лучше усваивается, когда его томно втираешь в дёсны языком, а не втягиваешь ртом горький дым в самое нутро человеческого жерла.
Когда Билл наконец хлопнул дверью – Генри упал на свой рабочий стул возле двери с клетками, закинул ноги на стол, не снимая сапог со шпорами, откинулся назад и балансируя на задних ножках элегантно чиркнул фосфорную спичку о шершавую ножку стола. Раскуривая огромную сигару он из ненависти начал размышлять вслух, с умным видом нахмурив брови и слегка прищурив глаза. Он всегда так кривил лицо, когда думал и в такие моменты всем свидетелям бытия напоминал своего утонувшего отца, поэтому размышлять старался реже. В его случае это было даже полезно, как Портосу.
– Плакат старый, чушь! Все умные знают, что плакаты, подобно гринбекам – будут действительны вечно и всегда будут обладать номинальной стоимостью. По календарю майя до начала XXI-го столетия уж точно, пока не превратятся в труху, вместе со всеми нами, – сказал Генри и мысленно поставив себя на место босса продолжил «брать глубоко»: – Карсон зажал плакат, дабы по-тихому передать ковбоя судье. Охотником за головами времён перестрелок себя возомнил, хочет присвоить себе всю славу, сорвать куш и свалить в большой город за красивой жизнью… Сам твердил, что при капитализме в этом несправедливом мире важны лишь котировки и столичные эмоции в мгновении, так как всем нам недолго осталось, а внедриться в высшее общество возможно лишь инвестиционным путём.
Когда все доводы в молодом черепе безоговорочно и яростно сошлись – Генри встал со своего стула и звонко бряцая подошёл к столу шефа возле пустой доски для объявлений о розыске и надёжного сейфа, взял в руки оба Кольта Драгуна калибра 44, покрутил их на пальцах и по-мужски эстетически наслаждаясь раритетом красивой вещи обратил внимание случайно упавшим взглядом на выцарапанные инициалы на одном из револьверов, точь-в-точь, как у того самого легендарного бандита, о чьих похождениях он читал в статьях жёлтых газетчиков. Ещё одно свидетельство!
По иной версии знатоков выцарапана гвоздём аббревиатура и гласила она не корёжа лишь умы дилетантов: «Murder Beast».
Билл Карсон мрачно насупив брови наблюдал за перекати-полем с символизмом пробиравшимся по главной городской улице, вдоль одноэтажных (кроме салуна и гостинницы) деревянных и глиняных строений.
Спонтанное желание разрядить по мирно рассеивающему семена необычному растению револьверный барабан оборвал адский приступ кашля с обильным отделением мокроты и не только.
По окончании мук Билл распрямился и растёр сгустки крови оставшиеся на кулаке о кожаный жилет, оставив едва заметный развод на шестиконечной звезде с гордой патриархальной надписью: «SHERIFF». Идиотски, по-мужски не придав критического значения симптому, он, как ни в чём не бывало поднял затухшую сигару с земли, зажёг фосфорную спичку о ближайшую коновязь, возле офиса и раскурил мятый окурок снова, затем поправил любимую шляпу, привёл настрой в дежурный порядок и без спешки, вальяжно, бряцая шпорами обошёл любимый и одновременно ненавистный городок, контролируя порядок и чистоту, то ради чего его и прислали, отчасти, и поставили шерифом, дав добро расправлять со злостными нарушителями по собственному усмотрению, а усмотрения Билла дьявольски суровые и необдуманные наперёд.
Убедившись в полном отсутствии отвратительных происшествий, потрепав языком со встречными более-менее адекватными мужиками Билл направился с важным видом, с неким хитрым умыслом, любопытством и от безделья – сверять корявое изображение на плакате с первоисточником и заодно воочию напоследок повидать увядшую легенду в жалком состоянии.
До настоящих событий на диком западе типографии «почему-то» не использовались для печатания плакатов о розыске. Все плакаты изготавливались вручную, «художниками». Штамповать с помощью литографского камня качественные объявления и фальшивые гринбеки начали в недалёком прошлом. В «святые» годы охотнику за головами можно было любого схожего с портретом мужика пристрелить, подправить физиономию деревянной рукоятью револьвера или приклада винчестера, в случае необходимости, и после процедур привезти труп шерифам на деревянной телеге с деревянными колёсами и наконец получить долгожданное сладкое вознаграждение. Большинство коррумпированных шерифов естественно не обращали внимания на незначительные нюансы несоответствия. Все работают на статистику и на долю. Со скальпами схожая история. Никто толком не разбирался, кому на самом деле принадлежала волосатая кожа: индейцу, мексиканцу или брюнету, взрослому мужику, женщине или ребёнку. Скальп даже вполне мог оказаться конской гривой или лоскутом кожи со спины чёрной псины, бобра или ондатры.
…Мастерская оказалась открыта нараспашку, помещение проветривалось после душной ночи и не менее душного утра.
Хозяин, как законопослушный гражданин присвистывая доложил представителю закона, что ковбой всё ещё находится в глубочайшей коме и спросил невзначай: «Не сходил ли поезд с рельсов на рассвете-с».
Билл не поняв вопроса или шутки, молча, без спроса, бряцая, словно подполковник с внезапной проверкой прошёл вглубь зловонного и мрачного помещения и предварительно, на всякий случай, отработанным движением большого и среднего пальцев расстегнул застёжку крышки, поднял крышку поясной кобуры и слега потянул за вытяжной ремешок. Он любил потягивать вытяжной ремешок.
Гробовщик не отходил от шерифа ни на шаг и разумеется уже окликнул жену, на случай сложного спора.
Билл подошёл к заветному гробу, прищурился, подвигал усами из стороны в сторону, пригнулся, пристально всмотрелся, вынул плакат, развернул и вульгарно перекинув языком окурок под усами с одной стороны рта на другую – невнятно спросил семейную пару кроша пепел на плед:
– Присутствует схожесть? Вглядитесь пристально, пожалуйста.
Гробовщик с подоспевшей женой приблизились почти вплотную к плакату сделав вид, что сосредоточенно всматриваются в нарисованное от руки изображение, а сами изучали лишь цифры, прикидывая в уме: как принять участие в дележе награды, как и сколько можно присудить себе и, как аккуратно напомнить шерифу о старой школе плакатной этики, от которой они устали, но по которой все они время от времени осторожно придавались ностальгии.
– По лицу трудно опознавать, – задумалась жена гробовщика коснувшись бородавки на подбородке.
– Тогда по какому месту, на твой опытный взгляд – не трудно? – ехидно спросил Билл Карсон довольный подковыркой.
Жена гробовщика сперва засмущалась, но выкрутилась перед недалёким мужем:
– Лица быстро стареют из-за сухого климата, нашего рабочего образа жизни и беспросветной бедности… Мистер шериф, бизнес хиреет, сейчас уже редко кто-то умирает, сами знаете, эшафот пустует, максимум раз в две недели пополнение и то от болезни печени. Такими темпами и гробы подешевеют. Даже ковбой на волоске повис, а подыхать не хочет. Уверена на все сто – именно эта обмякшая сука на вашем драном плакате!
– Как грубо. А ты что думаешь, Горн? – спросил Билл обращаясь к гробовщику, со смешком добавив: – Наверняка ведь твоё мнение не сильно отличается.
Взгляд женщины грозно сверкнул, со значением.
– У меня-с своя версия и своё мнение. Вы мне, бандита подселили! – сказал хозяин, глянул на жену и продолжил фальшивить: – Вдруг он меня придушил бы ночью подушкой, схватил бы винчестер, дабы порешить с особой жестокостью любимую жену, отрезал бы ей обвисшие сиськи и пошёл бы в город всех стрелять напропалую. Я требую… сами знаете чего требую, справедливости-с! Вообщем, – это наверняка он.
Жена легонько толкнула мужа в бок локтем.
– Сходство-с очевидное, стопудово он!
– Вам лишь бы похоронить человека, да поживее и не думая о последствиях и, что важнее – о законностях. Не я один должен заботиться о таких вещах, государство начинается именно с вас, да-да. Имейте терпение, никто на диком западе ещё не пережил каловую стрелу squaw в животе, спросите специалиста, он сейчас в салуне напротив, если мне не верите, – Билл взялся за ус, отдохнул и продолжил, но уже с ноткой специальной хитрости: – Умереть не ответив перед законом, пока я законный шериф – невозможно. Не ответив по закону – легально получить награду нельзя. Не получив награду – нереально поделиться денежками с добрыми друзьями с ответственной гражданской позицией. Всё под контролем. Судья, маршал и лучший фотограф мёртвых тел уже в пути, так что займитесь делом, наведите марафет. Скоро о нас узнают сами газеты и наши имена попадут в государственные архивы! Время играет в пользу умных и против дураков.
Шериф вышел из мастерской демонстративно хлопнув дверью и неспешно зашагал в сторону станции и стоянки извозчиков, продолжая традиционный дежурно-карательный обход.
Погода неторопливо менялась, томно, словно написание исторического романа. Дождь может оказаться смертельным для его слабых лёгких. Нужно в тёпленькое укрытие.
Своевременно закончив беспечный обход Билл Карсон опустошённый вернулся в пустой офис, дабы сидя и облокотившись на стол вздремнуть, по-шерифски, наслаждаясь стуком капель по крыше.
Спустя некоторое время он вдруг зафиксировал краем глаза беспорядок в офисе, плевательница в углу лежала на боку, опрокинутая, что неестественно и хулиганство он не терпит, а ещё он обнаружил на своём письменном столе кое-что, кое-что не обнаружил.
Как только, не считая дряблого тела ковбоя в гробу и смерти с «фашиной» и приспешником все покинули мастерскую, предварительно надёжно заперев дверь на ключ – к гробовщику домой, в соседнюю пристройку, украдкой, мимо прилавка прошмыгнул в дальнюю комнату Генри Джонс с драной, плотно набитой кожаной седельной сумкой накинутой на правое плечо. В свободной руке, между пальцами он перекатывал монету номиналом в один песо.
Одет помощник шерифа в рабочее время не как принято, а в стиле бандита с большой дороги собирающегося ограбить дилижанс, даже на шею зачем-то повязал красный платок, напомадил волосы бриолином и даже отрастил щетину, насколько возможно. Создавалось впечатление, что он вышел прямиком из ателье, где ему профессиональные портные специально подбирали гардероб, ради должного сиюминутного эффекта, а он всего-навсего нацепил коричневый дедовский сюртук с клетчатыми заплатками. Он любил старую одежду, но впервые ощущал себя в ней уютно и к месту. На груди его уже не было значка, а патронташ с кобурой на месте, но на это никто не обращал внимания, все привыкли. Значения его обновлённой наружности ни прохожие, ни сам гробовщик особо не придали, ему вообще никогда никто не придавал значения. Данное свойство выждало свой звёздный час и впервые сыграло на руку обладателю.
Погода к этому времени, как уже помянуто – чудом постепенно начала меняться. Стало пасмурно, небо посерело, уже слегка покрапывало по крышам, дорожную пыль на всеобщую радость наконец плотно прибило, от этого божественно посвежело. Собирался долгожданный спасительный от засухи ливень. На горизонте уже беззвучно сверкали яркие вспышки молний, словно не к добру. Ветряной флюгер на железнодорожной станции впервые за время затяжной засухи ржаво заскрипел и перешёл в активную фазу своей функции.
– Джонс-младший, выпей с нами! – радостно выкрикнула жена гробовщика с глиняным стаканом кукурузного ликёра в протянутой руке.
В полумраке грезилось, что женщина стоит с поднятой вверх ногой.
Подобранный наряд даровал Генри уверенность и мнимую власть, гораздо более значительную, чем шерифскую. Свободную власть. В этот момент он в образе плохого парня думал о своём первом беспредельном преступлении ради преступления, но понимая, что самое худшее из всего, что он мог плохого совершить для этих жалких людей без настоящего, будущего и даже прошлого – это ничего. Ничего он и не сделал им. Лишь улыбнулся и пафосно спросил подбрасывая вверх большим пальцем огромную старинную монету:
– За прибыль небось пьёте?!
– За прибыль-с, за что же ещё можно пить днём, ну и за дождь разумеется, физически опасно нарушать традиции… Что принёс?
– Еда для пациента, всякие причиндалы и один песо.
Жена засмущалась, но невербальным общением приняла условный сигнал.
«Бабы чуют прибыль… особенно тупые. Моя версия абсолютно верна, отныне безоговорочно. Билл взял служителей смерти в долю, а меня не взял, но это уже не важно, я всё решил и я не обидчивый», – подумал Генри.
Затем он произнёс, испортив всем настроение, но предав чувство значимости:
– Пить в рабочее время и в нервном ожидании важных представителей власти запрещено законом. Ждём судью.
– Но… дождь-с…
Помощник шерифа перебил:
– Не всё, что происходит на диком западе – к худшему. Грядут большие перемены, даже в судьбах простых работяг, таких как мы. Почти нагрянули, вот-вот и скоро все разбогатеем. Ну, а теперь мне нужно поработать, пойду дальше караулить ковбоя. Дайте уже ключ от мастерской, скорее, и не мешайте, мне нужно подготовить важный юридический доклад судье Доусону.
Гробовщик с женой вдруг синхронно поняли, что шерифом округа поставят Джонса-младшего, а Билл Карсон пойдёт выше, на повышение. Ситуация скверная, на Джонса они смотрели косо, так как он не удосужился даже прикупить гроб и похоронить родного отца по-божески.
Отперев мастерскую и пройдя к гробам Генри застал ковбоя в кресле.
Швы на его животе разорваны когтями, он сам это сделал… По ляжке стекала тонкая багровая струйка крови пачкая зелёную обивку. Ковбой осторожно натягивал на исхудалое тело покрытое шрамами ещё влажную одежду. Шрамы от боёв не только со зверьми, но и с ублюдками, и законниками. Ему тепло и липко. При виде Генри он даже не поколебался и не постеснялся наготы, видимо узнал.
Дождь приятно покрапывал по крыше. Захотелось выйти на лицу и посмотреть на дорогу.
– Думаю, вставать вам вредно, – дал очевидное наставление Генри.
– А бить думающего человека крышкой гроба по голове не вредно? – саркастически осведомился ковбой.
Генри покорно снял с плеча седельную сумку со всем содержимым изъятым при обыске, кроме денег, плаката, еды и тыквенной фляги. Бряцнул ей об пол, расстегнул и вынул изнутри огромные револьверы.
– Вот, почти всё на месте.
– Думал, ты ничего не можешь и придётся с голым боем отбивать мои причиндалы, лицензию на убийство и царство истинной справедливости… По моему грандиозному опыту – внешность никогда не бывает обманчива, но истина всегда сокрыта. Как говорится: «Супротив пули и поноса – разум бессилен».
– Плакат остался у шерифа. Остальное – я не понял.
– Отвратно слышать.
Ковбой полностью облачился в чёрную одежду стрелка. В помещении даже стало немного темнее. Опираясь на кресло чёрный силуэт напоминающий тень медленно поднялся, но не вознёсся. Было мрачное ощущение, что ковбой сейчас начнёт цепляться локонами чёрных волос за гробы и будет передвигаться по мастерской только таким необычайным образом, словно японский демон, но он просто прихрамывая и держась за бок почти элегантно подошёл к Джонсу, который оказался ниже его ростом аж на целую голову. При каждом шаге рана на животе разжималась и сжималась, проступало немного свежей горячей крови, слышалось мерзкое похлюпывание, но он сам решил жить так. Отсутствие уха удачно замаскировали неотразимые длинные волосы свисающие до самых плеч.
Он выхватил из чужих рук родные револьверы и засунул себе за пояс, направив дула на член, на третье дуло, патронташ он не носил, ради сексуального возбуждения и чувства опасности, на что у него всегда была сильная эрекция, чем он очень гордился.
Затем он нагло и без спроса опёрся на хилое плечо Генри. На другое плечо повесил ему свою сумку и повёл безвольное подчинившееся существо на улицу.
Гробовщик с женой в это время находились у себя, праздновали погодное явление и лишались возможности стать воочию свидетелями знаменательного исторического события, а могли всего навсего выйти на улицу или выглянуть в окошко. На то они и простолюдины.
У Генри колотилось сердце, как у маленькой девочки, кролика или жертвы беспредельного насилия. Он чётко понимал всю степень отсталости поступка. С другой стороны, ему опротивела до крайности однообразная, стабильная и бедная жизнь на должности, любовь к деньгам, которых нет и не будет, бюджет, соблюдение выдуманных не им самим правил и порядков. Он эмоционально чувствовал и верил чутью, что выпал некий шанс таким странным образом, а ещё он возомнил себя случайным спасителем всего населения, что возможно могло оказаться и так. В этот момент перед ним пронеслись воспоминания. Единственные воспоминания, которые у него были – это притча о толстом богаче на перроне и упущенном шансе. Отныне он будет действовать по вдохновению, опираясь на материализованный реальный шанс, хотя в данный момент опирались на него, в самом буквальном смысле из всех возможных смыслов.
Перед уходом он успел оставить монету номиналом в один песо на борте гроба, забавы ради и мифологемы. Данный гроб теперь особенный и оставлять его с грудой обычных гробов натуральное кощунство.
Между мастерской и салуном ковбой прищурившись знаменитым долгим взглядом осмотрелся по сторонам инстинктивно выискивая опасность, заодно излучая опасность и попятился опираясь на живой костыль в сторону стойла, подставляя язык шлёпающим каплям дождя, со странной маячившей мыслью об утоплении в качестве жертвоприношения. По пути он неожиданно произнёс:
– Давно меня не было. Всё здесь поистине убого! Пустыня не сделала своё дело, увы. Триумф смерти определённо необходим здешним краям. Я здесь не счастлив, пока.
– Я тоже.
Дорогу уже начало развозить. Журчали ручьи. Черви выползли на поверхность омывать голые тела и демонстрировать наготу получая от этого удовольствие.
Двое неспешно передвигались по скользкой уличной грязи увязая даже шпорами, сапоги сзади покрылись коричневой рябью, а одежда начала промокать насквозь. Дождь усиливался и бил всё сильнее.
Горожане успели нарадоваться, выставить лохани и бочки для сбора воды и уже попрятались в уютные жилища и занимались домашними уютными делами и празднованием. Никто не мылся, такое шерифы пока не контролировали и перед работой нет смысла. Дождь уже все нагло принимали за должное и за законный повод напиться перед предстоящей и неминуемой скотной погрузкой.
Конюх, при виде Генри и какого-то незнакомого ублюдка не задавая вопросов с озадаченным косоглазым видом вывел нужную лошадь из денника, изрядно посвежевшую за время пребывания в конюшне, сытую, вымытую, с новой подковой и перевязанным глазом. Перепутать единственную старую особь с торчащими рёбрами и увечьем среди рабочих лошадей праздно жующих вкусное травяное сено добываемое ловкими губами из яслей нужно было постараться или быть конченным идиотом. Некоторые лошади начали переставлять ноги в соломе и выглядывать из окон своих денников, таращась подобно изображениям святых на иконах византийской живописи смотрящих с упрёком на грешников зашедших с улицы в святое место.
Он даже помог набросить просушенный вальтрап, затем снял просушенное седло с крюка и подтащил. Генри взял седло из рук конюха и ловко набросил на лошадиную спину, как бы демонстрируя стрелку, что он не просто городской паренёк, а умеет даже седлать лошадей, как ковбой, и не прочь замарать руки лишний раз, даже если в том нет необходимости. Конюх затянул подпругу, надел шоры на морду, а Генри подвесил седельную сумку на седло и закрепил её, затем помог стрелку просунуть ногу в ржавое зубчатое стремя и подсадил страдальца. После чего тот издал щелчок языком, коснулся шпорами рёбер и побрёл верхом под дождь, к городским воротам в северной черте, не поблагодарив косого рабочего конюшни и не попрощавшись, ни с кем.
Мокрый одноухий всадник без шляпы на одноглазой лошади отправился в очередной тернистый путь и предположительно последний, учитывая возраст, боль, потерю равновесия, возможное наличие в крови инфекции и потерю крови, хоть и отравленной. Он поглаживал любимца по холке изгоняя лошадиный страх и чувство обиды от расставания.
По дороге, ещё не покинув город он смотрелся по сторонам выискивая взгляды обывателей, в надежде опытным путём выявить навредившего лошади, но улица уже была пуста, словно население покосила чума. Истинное зло не остаётся безнаказанным лишь в детских сказках, а не в суровой исторической реальности преступных эпох, а эпохи, как известно, все без исключения преступные, а рубежи великих времён и перемены – это самое страшное.
Вдруг, группа рабочих вывалилась из салуна и строем, по мосткам из досок поплелась в сторону перрона, где их ждал пустой состав из деревянных вагонов своей необъятной длиной уходящий за пределы видимости. Вслед за безвольными работягами специально шлёпая по лужам плёлся беспризорный босой малец, выдавливая между пальцами грязь периодически, получая от этого незамысловатого действия необычайное удовольствие и первобытную радость.
– Взирайте людишки! Я вас покидаю. Презирайте все меня, – вдруг прохрипел ковбой выплёвывая воду обращаясь к «стаду» и медленно вынимая револьвер из штанов.
Мужики озираясь ускорили шаг и сделали вид, что ничего не слышат и не видят, из-за шума дождя, а головы их заняты важными делами и им некогда. Они все дружно опаздывают. Услыхав всадника лишь малец замедлил ход и отстал от строя. Ковбой без размышлений нацелил Кольт Драгун ребёнку прямо в лицо, свинцовая шаровая пуля которого способна разорвать маленькую голову в клочья и оторвать приличный кусок от взрослой головы, даже жирной. Их взгляды на мгновение пересеклись.
– Демон! Я догадалась кто ты, да мы все уже догадались… ты больше не нужен нашим мужьям. Мы будем жаловаться верховным властям на твои грязные проделки, в столицу телеграфируем, скопом! – истерично протараторила женщина разрывая глотку, выскочившая из задрипанной мясной лавки. – Изыди. Оставь ребёнка в покое и тогда мы промолчим, возможно. Забери старика, нас здесь много!
От возбуждения из отёкших рук женщины выпал бумажный свёрток с ветчиной и шлёпнулся лужу.
Ковбой заулыбался, спрятал револьвер и натянул поводья с загадочными словами:
– Что ж, старикам тут и место. Шлюхой ты мне нравилась больше.
– Тварь, я после прошлой нашей встречи неделю срала стоя!
Женщина обхватила заботливыми опухшими руками оборванца и прижала к массивной груди маленькую головку, но когда ковбой удалился женщина первым делом принялась смывать дождевой водой грязь с ветчины.
Шерифа поблизости не оказалось.
На выезде, у символических деревянных ворот ковбоя галопом на рабочей шерифской лошади нагнал Генри Джонс возбуждённый разборкой с обделённым оплатой конюхом. По пути, рысцой, он едва не сбил с ног женщину с ветчиной и ребёнком, на скаку, но те успели отпрянуть и пасть в грязь, на что Генри никак не отреагировал и промчался мимо без оглядки.
– Ненавижу это место и всех здесь, особенно бывших шлюх. Вы меня вдохновили. Ну, вы понимаете… Мои способности можно применить с пользой, но никак не здесь.
– Разумеется понимаю. Думаю, полезно для жизни бросить то, чему учился у других, на что потратил годы, даже если и не зря, но если ты не шлюха.
Генри вдруг потянуло обратно, но он оседлал бесполезное чувство и взял его под контроль, как дикого мустанга, набросив на мускулистую шею лассо, а сомнение хитро свалил на плохую погоду и промокший до нитки дедовский сюртук. Он опытно знал, что просто нужно перетерпеть вожделение и в дальнейшем его захлестнут многообразные адреналиновые эмоции и истинное чувство красоты от созерцания природы государства и богатства облагороженной частной собственности. Он твёрдо и окончательно решился на авантюру, терять нечего и, как многие в его возрасте он уже возомнил себя стареющим и осознавал безвозвратное ускользание времени в кромешную тьму. В молодости такие вещи чувствуются с горем. Главное, как можно скорее оказаться где-нибудь подальше от дома и родителей, только так ему будут завидовать ему подобные и мысленно словцом поддержат свободомыслящие.
– Может, вы меня сориентируете. Скажите, – как ковбой ковбою. Куда вы путь держите?
Он не стал говорить, что собирается войти в доверие и увязаться следом, но ковбой, судя по всему пока сам не против.
– Я на север, в горы. Всё осточертело.
– Так и в Мексике есть горы.
– Это другое.
– У вас великолепная жизнь, судя по вашему виду, я в таких вещах смыслю, из-за зависти. Как приключения могут осточертеть?
– Великолепная жизнь – не великолепная, пока не закреплена великолепной смертью.
Повисла гробовая пауза, но вскоре Генри прервал молчание сквозь шум ливня:
– Почему именно на север?
– Обычные странники всегда следуют на юг, в основном к морю, а мы и так на юге и я не совсем обыкновенный странник. Поэтому на север, в горы – туда, где холод, снег, великолепные места… Великолепная смерть предпочитает бодрящую свежесть, она мне сама нашептала, – ответил ковбой. – Впредь советую не назначать так легкомысленно себя ковбоем, ковбоем тебя должны титуловать ошарашенные свидетели твоих лихих злодеяний, твоей подлости или коварства!
Наконец, беседуя два субъекта пересекли черту города. Долгожданный исход полноправно свершён. Но, не тут-то было…
Тем временем в самом убогом салуне на диком западе доктор чудом оторвался от мини-бара, вылез из своей скромной кельи и спустился к общественному бару. Обведя взглядом постоянных посетителей он невольно задался вопросом: «И когда они успевают ничего не делать?».
– Эй доктор. Налей вина! – послышался выкрик из зала.
После чего почти синхронно:
– Чур мне бургундского!
– А мне самого дорого…
– Мне самого дешёвого. Такие вещи важно держать в уме. Мало ли, вдруг внезапно разбогатею!
– Смейтесь, смейтесь, пока работоспособны, – пробормотал лекарь себе под нос.
Заказывая виски из кактуса Родриго случайно подслушал любопытный разговор, за спиной. Помимо обсуждений различных легкомысленных и мгновенных поступков обычных людей, мужики не спешившие на работу, перед второй сменой вспоминали, как пробитый насквозь ковбой уже свободно разгуливает, шныряет подобно тени с дыркой не только в жопе и уже крепко держится в седле, а ещё вдобавок норовит отомстить, перестреляв напропалую всех и каждого в городе, Джонса-младшего взял на кукан и тот переметнулся на сторону зверя. Один сплетник увидев задумчивого греющего уши доктора у барной стойки со стаканом дешевого виски – подошёл и попросил разрешить спор касательно дырки. Всех очень волновало, сможет ли ковбой срать из неё. Кто-то верующий в приметы и совпадения фоном тем временем делился умственными соображениями, что якобы именно ковбой привёл грозовую тучу и спас общество от засухи, колодец ведь почти пересох, но это не к добру, к облегчению перед зверской болью, как и любое временное облегчение, скорее даже к апокалипсису, нужно только грамотно определить все символы, дабы корректно трактовать их. Ковбоя уже все называли по имени, даже шлюхи.
Доктор соответственно не поверил идиотским слухам, профессионально разрешил спор, даже взаимовыгодно, касающийся его специфики, квалификации оказалось достаточно, а в апокалипсический спор решил не встревать без участия опытного брата близнеца и не трактовать символы, а после ещё решил срочно навестить безнадёжного пациента, каким ковбой ему казался ещё вчера. В те времена дабы прослыть умным достаточно было лишь рассуждать логически и уметь выкрутиться при ответе на любой поставленный деревенщиной вопрос.
Выйдя из салуна за пендельтюр, под навес с прибитым коровьим черепом – он случайно встретил мокрого Билла Карсона, заодно грязного, злобного, жующего сигару, всех опрашивающего и рыскавшего по домам, лавкам и предприятиям, по порядку, вдоль улицы, в поиске своего помощника, от которого остался лишь значок на столе в офисе и мелкие неприемлемые пакости.
Гробовщик с женой понятия не имели, куда ковбой с Джонсом-младшим подевались, как и мать Джонса. Мать его сказала, что он только недавно заходил домой переодеться и напомадить волосы бриолином. Шериф оказался наверное последним в городе до кого дошли слухи о всех последних важных событиях. У Билла даже в мыслях предварительно не было, что его помощник, слуга, собственность штата и ученик мог его так подло опрокинуть.
Доктор с умным видом поделился важными слухами, посоветовал не суетиться и больше отдыхать, на что был по-дружески послан, после чего Родриго обидчиво растворился за пендельтюром, как призрак.
Шериф недолго думая ещё навестил конюха, пройдя сразу в конец улицы, где всё подтвердилось, плюс оказалось, что именно он, шериф округа – задолжал конюшне круглую сумму гринбеков и, что его помощник увёл запасную шерифскую лошадь, собственность штата, как и он сам. Ещё выяснилось, что конюх в сговоре, тот рассчитывал на смерть пришельца, дабы прибрать лошадь, откормить и продать редкую масть, или размножить… и такое ему Джонс-младший пообещал. Ложь во спасение возможно даже спасла животное от участи отправиться в салун в порубленном на стейки виде или в виде бесподобной конской колбасы.
Билла трясло от злости, от озноба и от непредусмотрительности, он проклинал дождь, – это он его так расслабил, проклинал грязь, червей, грозу, вчерашний день и свою лень, тот день, когда согласился взять дебила Джонса-младшего своим помощником и то мгновение, когда не узнал его на улице в штатском, лишь он один волен работать в штатском, когда мэр в столице, на совещании, а маршал в оплачиваемом отпуске, но больше всего он переживал из-за судьи, даже больше, чем из-за туберкулёза. Судья почти единственный из всех, кого Билл уважал и опасался. Меньше всего на свете ему хотелось отчитываться и выглядеть идиотом с поникшим взглядом смотрящим в пол, перед столь масштабной личностью. Он недоумевал и в порыве ярости воображал повешение. Судья уже скоро прибудет. Нужно успеть всё вернуть на круги своя, к естественному спокойствию и праздной гармонии, как у потрескивающего камина. В его фантазии уже пестрили освещаемые утренним рассветом почерневшие лица с вывалившимися языками, жёлтые штаны спереди, коричневые сзади, как подобает висельникам. Ему стало немного спокойнее на душе и благостнее.
Карсон сделал глубокий, по возможности, вздох, сдержал кашель, попытался расслабиться, подумать, после чего рванулся в офис изрядно там наследив, обратил на этот раз внимание на отсутствие всего изъятого, помимо Драгунов, что подлило масло в огонь, взял лучший карабин, вышел на улицу, запер офис на ключ, снова добрёл до конюшни, шлёпая по грязи, запрыгнул на шерифского коня и галопом, скрежеща зубами помчался по лужам к северному выезду едва не сбив женщину пытающуюся до него что-то донести.
Он один, без помощи, помчался по неостывшим следам ведущим к великой и безграничной свободе, которой достойны лишь поцелованные богом и те, кого шлёпнул по заднице сатана. С поля его шляпы перед взором стекала бесящая тонкая струйка периодически от скорости касаясь густых усов.
Сверкнула молния осветив убогий городок со всеми его недостатками. Раздался гром.
Ковбои отдалившись от города и от вагонов уже зевая ожидающих рабочих столкнулись помимо ливня с ещё одним препятствием, нелепым, немного замедлившим историческое продвижение. Настоящие ковбои, не ковбои по типу: «Наш президент настоящий ковбой», то есть пастухи – перегоняли стадо коров от ранчо к станции, для дальнейшей транспортировки их на север, в столицу дикого запада или в восточные государства, вроде райской Вирджинии, уже на поезде, с «комфортом».
В конце XIX-го века, в стране культурных контрастов активно материализовалась мощнейшая индустриализация, и не только, поэтому вагонов, коров и всего прочего довольно много, кормить нужно заводы и многочисленные армии, особенно частные. Всего должно быть много, всё должно быть огромным и всё должно стоить дорого. Таков девиз современности.
Опытный стрелок то и дело оглядывался по мере отдаления, приступов боли и лавирования в потоке скота и в один момент он разглядел резво приближающийся силуэт со стороны города, уже исчезнувшего за плотной стеной ливня.
– Нас преследуют! – властно выкрикнул выплёвывая воду ковбой, сквозь шум дождя и бесконечное томное мычание и пердёж.
– Не люблю объясняться, без жизненной необходимости. Рвём когти?
– Ты сошёл с ума, он один. Подпустим и убьём его!
Билл Карсон галопом на резвом коне в яблоках, шлёпая по грязи приблизился к путникам, уже с карабином наперевес. Взяв под прицел ковбоя он и сам втиснулся в скотный поток, затем выкрикнул сквозь шум воды, гром и коровье мычание:
– Мистер Бин!
– Мистер Морис Бин, – поправил шерифа Морис Бин.
Шериф в отместку уже был сам ходячей мишенью, правда мысленно, сухой револьвер, которым не пришлось грозить ребёнку ковбой накрыл плотной тканью чёрного пыльника и не доставал, чтобы не мочить зря драгоценный чёрный порох. Для таких людей порох дороже чёрного золота, скальпов и рабов.
Следующим шагом шериф обратился к своему бывшему помощнику:
– Джонс-младший! Ты кое-что забыл на моём столе. Не проканает. Решил уволиться – возвращайся в офис и пиши заявление для увольнения по собственному желанию, иначе обретёшь статус: Outlaw.
– А я тайно мечтал об этом!
Билл достал звезду одной рукой, второй он держал карабин и швырнул жетон в его сторону, как ниндзя сюрикэн. Генри рефлекторно попытался поймать летящий поблескивающий предмет, но звезда отскочила от предплечья, затем от спины коровы, упала в лужу в форме копыта и увязла в коричневой жиже цвета какао, затем на него наступила копытом другая корова.
Ковбой намётанным на такие звёзды взглядом успел разглядеть, что именно знакомо поблескивая полетело в них, то, что так сложно перепутать человеку профессионально нарушающему законы на регулярной основе, то, чем можно нашпиговать связку динамита и устроить сюрприз палачу, после чего мысленно нацелил второй, потенциально мокрый револьвер на своего спутника.
Ситуация сделалась патовой.
Генри же в свою очередь достал из кобуры свой скромный ствол, обезличенный и без истории, поколебавшись нацелился на шерифа, взвёл курок и оправдательно обратился к своему ковбою:
– Это была лишь работа, я даже не старался. По сущности – я не законник, спросите у Билла Карсона, если не верите, он перед вами! Я работал по праву рождения, – голос его случайно повысился. – Да я ваши пушки украл, я назвал его имя, без промедления, я стал бандитом, как вы и яро стараюсь соответствовать новому облику.
– Я стал бандитом – не как ты.
– Я другое подразумевал…
– Наговоритесь на эшафоте, пока моча не потекла по ляжкам в сапоги вперемешку со спермой, а по моим только благодатная сперма, и не натянулись кальсоны, у вас; а сейчас бросайте оружие и следуйте обратно, в мой город, у меня на виду. Тебе Джонс – я бы посоветовал переметнуться снова, на сторону добра. Так и быть, пока ещё не поздно, даю честное шерифское слово. Каждый имеет право на исправительный второй шанс и я тебе его дарую, лично, так как возлагаю на тебя большие надежды. Возвращайся. Твоё будущее в крепких объятиях закона и власти округа, некуда тебе идти с ним… Отбрось стыдливость… Не будь долбоёбом в конце концов! Это не игра.
– Соблазнительно вещаешь, но ради чего все эти бессмысленные уговоры? А то ты меня не знаешь, Билли… – сказал ковбой. – Твой помощник уже вкусил истинных философских изречений и сделал правильный выбор. Выбрал свободу и потенциальную репутацию мифической легенды, или судьбу рассказчика.
– Вы знакомы?! – удивился Генри.
– Были, в прошлой жизни. Он утаил? – ковбой выпустил струю дождевой воды изо рта. – Как это на него не похоже…
– Конечно утаил, хотя мы вас не раз откровенно обсуждали… Ублюдок! Мерзкий интриган! – выпалил Генри.
– Мистер Бин, которого я когда-то знал трагически погиб в Луизиане и он не стал бы молить о помощи, как разведённая баба, чей муж не вернулся с фабричной смены, поэтому сразу не признал, поэтому – мы не совсем знакомы. А о моей прошлой жизни тебе знать не обязательно, как и всем в этом городишке.
– Всего лишь стрела! Зашивать меня я не просил никогда и никого, более того – не молил. Я не шлюха! Сам бы позаботился о своей шкуре, что уже доказал действием, – ковбой снова сплюнул. – Вот я тебя сразу узнал, как только увидел твою тупую усатую морду с широкопоставленными глазами, вечно посасывающую членовидную сигару, даже сейчас, под дождём, но я промолчал, специально, хотя пытался выругаться и обхаркать твою лошадиную рожу перед тем, как волосатая тварь мне торжественно выдала бы путёвку в круги ада!
– Не расслышал, повтори-ка! – выкрикнул Билл Карсон.
Вновь сверкнула молния и вновь прогремело. Лить стало сильнее и обильнее, с давлением.
Утомлённые жизнью, работой и сухим сезоном пастухи тем временем делали вид, что не видят троицу и держались на безопасном расстоянии, дабы не встревать в предстоящую перестрелку в стиле дикого запада. Они уже доложили обо всём главному, шедшему позади стада.
Ковбой дождался, когда гром отгремит своё, выскажется, и повторил свои слова громче и отчётливее, упустив упоминание сигары с аналогией, зато отпустил шутку про щётку для членов под носом.
Генри всё это слушал, молчал и со скрипом ёрзал задом по мокрому кожаному седлу. Он не понимал, что происходит и чего ожидать в дальнейшем и доверил переговоры ковбою.
Шериф кивнул, усмехнулся, поблагодарил за понимание и продолжил:
– Просто я лучше сохранился и мой организм моложе, раз ты узнал меня. Молодо выгляжу, так как взялся за ум, нашёл почётную работу и отныне служу закону и обществу, в этом смысл здоровой жизни! Ты же стал бродячим цирковым уродом. Увильнёшь от казни – можешь сделать блестящую карьеру, как Джозеф Меррик или Генерал Том-Там, пока индустрия окончательно не пришла в упадок.
– Это значит то, что я всё ещё умнее, в отличие от тебя – доказавшего тупость на деле по всем фронтам. Отсутствие правого уха делает меня только более мужественным и притягательным для нежной женской плоти на салунной перине. Заметь, левое на месте и оно прекрасно!
– Главное, что мы поступили праведно. Я праведный, а ты – нет!
– Всему своё время, – ответил ковбой, дождался угасания приступа боли и отбросил со лба мокрую прядь. Шляпу он пока так и не раздобыл.
– Довольно выкручивать мне яйца! Бросайте оружие, надоело, продолжим в офисе, у нас будет достаточно времени до прибытия судьи, – рявкнул Билл и закашлялся, когда мокрота со сгустками крови предательски защекотали раздражённое горло.
Это были последние в жизни шерифа Билла Карсона произнесённые вслух слова. В столь напряжённых ситуациях рекомендуется взвешивать каждое слово, так как оно может оказаться последним в любую секунду. Для мечущих в великолепные трупы такое предельно важно, важнее потомства. Трупу шерифа не суждено стать великолепным, лишь трупом среднего качества.
– Карсон… Билли Кид?! Вот я идиот, до меня только сейчас дошло, вы член…
Не успев Генри Джонс закончить фразу, оборвавшуюся на самом пикантном моменте вскрывающим некоторые важные детали истории на все времена, как в густых грудастых тучах над ковбоями вновь сверкнула молния и Билл Карсон в приступе кашля на мгновение качнул дуло карабина в сторону Генри, успев лишь блеснуть широкопоставленными глазами, перед тем, как прогремели два выстрела, почти единовременно, за которыми следом прогремел гром. Морис Бин резко, как струя поноса опережая капли дождя выхватил револьвер и ударив по курку – смачным выстрелом вышиб из седла шерифа Билла Карсона точно продырявив звезду на груди с гордой надписью: «SHERIFF». Второй выстрел принадлежал самому Биллу. Шериф перед падением в коричневую жижу рефлекторно нажал на спусковой крючок карабина, но прицел уже был рассеяно перенаправлен и пуля проходящей между ним и Генри неповинной прекрасной корове снесла кусок черепа вместе с рогом, обнажив вкусные и питательные, омываемые дождём мозги. Стадо всполошилось от страшного вида вспышек пороха и смерти невезучего товарища и в суматохе начало разбредаться по просторной округе.
– Да уж, подбросили мы лишней работёнки ковбоям. Хорошо, что я стал охотником за скальпами ещё в детстве и не приучен к коллективной ответственности, – усмехнулся ковбой.
На самом деле он немного огорчился, но из принципа. Он любит, когда после попадания в человека сидящего на коне – тот цепляется одной ногой за стремя и конь некоторое время ещё волочит бездыханное тело по острым камням, кактусам или по грязи. На этот раз изящный акробатический трюк не удался, конь ускакал без сопротивления восвояси, вместе с коровами и удобной седельной кобурой для карабина или винтовки. Конь не испугался выстрела, он решил немного побегать на свободе, без лишней тяжести и ответственности, а затем вернуться в конюшню, когда почувствует голод. На ум пришло ещё кое-что. Прежде ему даже приходила мысль, что он и сам хотел бы погибнуть подобным образом, но более героически, желательно с падением со скалы в ледяное ущелье, прямиком в девятый круг ада, к Бруту, душой. Именно ради опознания тела он всегда имел при себе документ удостоверяющий личность, да ещё и с автографом самого Дика Холлидея, уважаемого человека, в качестве подтверждения. Но, сперва необходимо пройти огненный круг. Без крещения огнём – во мрак покоя и прохлады путь закрыт, дорога ведёт лишь в никуда.