АНГЕЛ ГРЕХА Часть I «Грязные лица» - читать онлайн

Пролог. Явление стрелка народу

Однажды, или как-то раз, в неком государстве, на рубеже величайших нравственных перемен, в – по большей части, на момент повествования предназначенном для рабочих специалистов по приёму, погрузке и размещению крупного рогатого скота в вагонах, небольшом захолустном городке без названия из развлечений для обрюзгших от пустой жизни мужчин в котором кроме продолжения рода, выпивки и морального унижения друг друга практически ничего не осталось, даже понимания великой божественной сущности мироздания – произошло не поддающиеся уродливому обывательскому здравому смыслу и захватывающее дух чувствующих красоту барокко красивых людей знаменательное историческое событие не только просто имеющее место в мифической реальности ушедшей печально известной эпохи, но даже и строго обязано. Ковбойской эпохи гротескного дикого запада.

Вполне обыкновенным, очередным, ничем не примечательным жарким летним днём очередного уходящего лета, в уже упомянутый городок, который по непонятным и удивительным причинам с недавних пор временно «вышел из апатии», – забрёл согнутый мясницким крюком одинокий и вооружённый до зубов всадник.

Облачён незваный гость, символически, по средневековым меркам, с ног до головы в чёрную одежду, без шляпы, но с головой, верхом на почти чёрной гнедой лошади без зафиксированного под хвостом животного обязательного (в черте города) специального мешка. Седло всадника протёрто до деревянного основания, а потник совсем как новый, хоть и засален. Это был не призрак и не демон, а вполне себе живой человек. Почти живой.

Ковбой всполошил замученное умеренной засухой потливое, но расслабленное население отталкивающей грозной наружностью, двумя торчащими из штанов огромными револьверами с направленными дулами прямо на детородный прибор, изобильно замызганной запёкшейся кровью одеждой и жутковатым для человека не причастного к естественным наукам увечьем.

Один ответственный законопослушный гражданин и по совместительству свидетель «явления» в мгновение ока ринулся в участок, звать местного шерифа. Единственный наблюдательный и порядочный человек метнулся в убогий салун, к сведению, местный салун действительно убогий, в нём нет даже старого расстроенного пианино, в нём никогда не звучала музыка, зато на столах стоят стаканы со свечами. Наблюдатель побежал не делиться сплетнями, напиваться и развлекаться азартными играми с мужиками, а прямиком, громко топая, на второй этаж, но не в охапку с продажной девкой, как принято, а по соображениям совести – звать доктора, поселившегося с недавних пор в скромной комнатушке напоминающей, как доктор себе сам возомнил по фанатичным соображениям: аскетичную монашескую келью с мини-баром.

Большинство куда хуже меньшинства, везде, даже в крупных городах и в столице. Такие персонажи просто молча наблюдали за заблудшим путником и великолепным стрелком, судя по внешности, но соблюдая значительную дистанцию, в душе надеясь засвидетельствовать смертельную перестрелку, не принимая непосредственного участия в таковой. Гораздо хуже большинства лишь меньшинство большинства, таким в описываемом событии оказался беспризорный малец потехи ради метнувший камень в замученную лошадь всадника попав точно в глаз, после чего ретировался. Глаз, увы, в скором времени загноится и ни в чём не повинное благородное создание редкой масти ослепнет им насовсем.

Ковбой не был физически способен устроить столь желаемую многими, да и ему самому – рьяную перестрелку или догнать и отлупить чумазого босого беспризорника, чем следовало бы заняться и вообще что-либо, кроме как держась за окровавленный конец стрелы торчащий из живота не удержаться в седле и свалиться на землю, словно с небес, только с костлявой вздыбившейся истерично ржущей кобылы, подняв густое облако коричневой дорожной пыли. Это и произошло с незваным стрелком.

Замерла жизнь городская. Прервалась стройка. У большинства наблюдателей мужского пола непроизвольно ощутилось неприятное давление в заднем проходе от увиденного, но и даже это их не отвадило, а даже наоборот…

По истечении некоторого неопределённого отрезка времени навсегда потерянного в кромешной пустоте, приоткрыв глаза и всосав солоноватую влагу оставшуюся на отросших усах и бороде, после того, как ковбою местные выплеснули из лохани на обожженное запачканное лицо выцветшую воду – он узрел перед собой вытянутую бледную физиономию мужчины в фетровой шляпе, с ухоженными толстыми и широкими усами полностью закрывающими верхнюю губу и торчащей из-под них сигарой. На пробуравленном глубокой морщиной лбу под полем шляпы блистали мелкие капельки пота подобно каплям утренней росы на траве, где-то далеко на севере. Поля шляпы мужик не коснулся.

Внимательно, насколько только возможно в подобной ситуации тщательно изучив особенности черт лица и усы ковбой опустил взгляд на бликующий прицельно в глаз шерифский значок пристёгнутый к потёртому жилету с бахромой, из толстой коровьей кожи и попытался красноречиво, не избегая нецензурной брани выразить сожаление о том, кого он видит перед отходом в специально отведённое место для самых страшных грешников несправедливого дикого мира запада. Остатка сил хватило лишь слегка скривить губу, но небритость и налипшие длинные просаленные словно специально пропитанные жиром космы без малейших признаков седины полностью замаскировали мимические манипуляции.

Опыт непревзойдённо сильной личности подсказывал, что необходимо изо всех оставшихся сил сопротивляться потери сознания концентрируя внимание в данном случае на огоньке тлеющей, зажатой в зубах заядлого курильщика казавшейся неестественно огромной сигаре напоминающей торчащий коричневый член чернокожего раба, благо направленный не в него, а в сторону деревянной одноэтажной захиревшей постройки, с пристройкой, со скоро угасшим энтузиазмом хозяина и хозяйки, с прибитой деревянной табличкой над дверью с надписью: «Undertaker's workshop».

– Что… упал?! – язвительно спросил шериф растягивая «что».

Шериф, назвавший себя Биллом Карсоном странным образном своим пытливым умом возрадовался и возбудился от увиденного, в позитивном ключе. Настроение его ещё изрядно приподнялось, когда он отбросил дулом заряженного револьвера прядь волос с лица и рассмотрел пришельца чуть повнимательнее.

У ковбоя отсутствовало правое ухо. В былые времена скотоложцам отрезали левое ухо, что означало отсутствие правого пока загадка для общества. Срез относительно свежий и ткань не успела зарубцеваться тщательным образом.

– Вижу, тебе нужна помощь, – сказал он с приятной дрожью в голосе, затем глубоко затянулся ядовитым дымом без помощи руки, собрался духом, выдохнул через ноздри и громогласно продолжил, войдя в роль: – При всём уважении, пожалуйста, будь добр, веди себя прилежно, если не собираешься подыхать. Постарайся вести себя так, дабы мне не пришлось вбивать в твою тупую башку уважение к закону и власти. Я таких, как ты – знаю не понаслышке. У нас спокойный городок с новыми правилами, да, убогий, но спокойный, не порть статус. Сейчас тебя осмотрит доктор Родриго, надеюсь – безрезультатно, в противном случае ты молниеносно сдриснишь отсюда и больше я твоё уродство и твою срущую лошадь никогда не увижу на своём родном рабочем месте.

Шериф перед тем, как отступиться в сторону – выпустил ковбою в лицо клуб ароматного табачного дыма, затем втиснулся в народное скопление добрых людей собравшихся на проезжей части дилижансов ради получения эмоций от предстоящего наблюдения погибели незнакомого им человека, на судьбу которого всем плевать с высокой колокольни. Но в городе церквей нет, даже старых испанских и дилижансы уже крайне редко прибывают, разве что иногда, из Мексики, огромные, для товарооборота, подвоза свежих проституток и почтового сообщения.

Толпа заёрзала, начала елозить и расступаться, неохотно пропуская грубо всех расталкивающего коренастого мужика широкого в плечах, почти опрятно одетого, с большой кожаной сумкой в руке и запахом перегара в лёгких. Судя по чертам лица и усов в форме подковы данный тип богатого мексиканского расово-этнического происхождения и явно не местный, судя по частичной опрятности и полному отсутствию задрипанности.

– Не мешайте, дайте пройти, расступитесь. Так, что у нас тут… Господи! – протараторил доктор подбираясь к ковбою, затем невзначай сострил: – Кто его так отделал?! Ну же, признавайтесь!

– Джонс-младший! – кто-то выкрикнул в толпе.

– Явно он!

– Узнаю почерк.

Со всех сторон разразился заразительный хохот и послышалось фырканье (не только лошадиное).

Доктор начал осмотр больного. Облик ковбоя сиюминутно показался мексиканцу страдающим за его грехи. Он мелодично обратился к внеземным высшим силам очень быстро зачитав молитву сочинённую им самим на днях, считая, что такая молитва в разы искренней и сильнее классической. Самая сильная молитва на диком западе человека, как считалось ублюдками с принципами – не преуспевшего должным образом в убийствах, картах и ограблениях дилижансов и только поэтому принявшегося помогать людям по двум фронтам, прозвучала приблизительно так:

– Спаси заблудшую душу грешную, как спас однажды ты мою, за что тебя благодарю… Amén!

Всё же лекарь приступил к работе. Вколол долговременное обезболивающее, от боли и после контрольного осмотра и обнюхивания ран засучил рукава обнажив мощные волосатые инструменты для битья по роже, вытер с лица пот тыльной стороной ладони, повернул больного на бок словно игрушку, вынул из его штанов револьверы, порвал жилет и рубашку, задрал их до сосцов, подвигал стрелу туда и обратно, обломил торчащее из живота древко с костяным остриём с зазубринами и резким движением, под аплодисменты и отвратительные взвизги женщин выдернул стелу с другого конца, со спины, да так ловко, будто проделывал данную процедуру на регулярной основе и учился этому в академии.

Ковбой застонал и скукожился, а доктор почесал макушку чёрной шляпы вспоминая, что выдёргивать по академическому правилу выдёргивания стрел было бы предпочтительнее с другого конца. Но, что сделано, то сделано, сделанного не воротишь, разве что можно проткнуть его снова и выдернуть правильно.

– Сейчас прижигать будет, несите раскалённую кочергу, – раздался возбуждённый возглас.

Шериф одобрительно кивнул.

– Никаких прижиганий. Не вздумайте! Мы не средневековые инквизиторы.

– Значит виски?

– Разве что мне, ему не пригодится, он сейчас вырубится.

– Сколько он крови потерял? – спросил какой-то умник.

– Немного, он не вынул стрелу.

Кровь вспузырилась в ране на волосатом животе, отверстие под слабым давлением пульсируя испражнилось чёрными сгустками запёкшейся грязной крови, болезнями, феями и возможно даже злыми духами. Изо рта пошла пена, глаза закатились. Ковбой ритмично побился в судорогах, выгнул спину и со стоном облегчения обмяк. Очистительное кровопускание произошло самопроизвольно, как у странствующего рыцаря.

Доктор виртуозно наложил швы, обработал раны чистейшим спиртом, наложил чистые повязки, даже на увечье на голове и выступил с вердиктом:

– Не испражнился, значит жив, но, стрела могла повредить кишечник, если так, то фекалии попадут в кровь, начнётся сепсис и он умрёт.

– Сепсис, что это, мать его, такое?!

– Позорное отравление, – ответил доктор Родриго раскатывая рукава. – Если повезло, если не повредила извилистый орган всё равно он скорее всего подохнет, от отравления частицами фекалий подлого squaw. Так что будь я уголовником – держался бы от него подальше и оставил бы в покое… Я сделал всё, что в моих медицинских силах. Рекомендую постельный режим и услуги священника. Оповестите, если очнётся от боли, вколю ему ещё дозу героина, – сказал доктор и вскоре испарился за трухлявым пендельтюром салуна, под рогатым черепом.

В толпе разверзлись ожесточённые дискуссии знатоков касающиеся методов отравления наконечников стрел. Один опытный знаток заявил, что достаточно ткнуть стрелу в землю, не нужно предварительно срать или искать чужое говно перед каждым новым выстрелом. Кто-то добрый, из гуманных соображений предложил сразу пристрелить ковбоя, а кто-то судящий по внешности, – как можно скорее повесить или лучше даже сжечь, пока тот не накликал беду на город, не сглазил или не устроил пьяную бойню в салуне.

Шериф Карсон тем временем уже начал проводить самый продолжительный и экзотичный обыск в своей карьере. В случае кончины ковбоя можно будет даже открыть первый городской музей, если кому-то будет до этого дело, а его не будет. Пол века назад изъятое никого бы не удивило. Казалось, что ковбой продолжительное время был законсервирован, заморожен в леднике или находился в потусторонней духовной реальности и чудодейственным образом воспрянул на глазах избранных очевидцев. Знающие мужчины включая Билла были приятно удивлены и одновременно недоумевали от того, как было в старину неудобно жить и как удобно и безопасно жить в настоящее время.

Власть благополучно изъяла: два Кольта Драгуна третьей модели 44-го калибра, каждый из которых ещё с рычагом-шомполом для заряжания (для вдавливание пули в камору барабана), оба украшены гравировкой сцены боя рейнджеров с индейцами, оба всем очень понравились (оружие в черте города всем плебеям, кроме маршала, шерифа и его помощников носить запрещено); круглые свинцовые пули; сложенный бумажный лист из внутреннего кармана драного бандитского пыльника, незаменимого на юге; комок мятых гринбеков (основная государственная валюта); потёртую дорожную сумку, из которой шериф небрежно вытряхнул на землю неопределённую субстанцию отдалённо напоминающую испорченную еду, пустой треснувший сосуд из высушенной тыквы без остатков влаги, наполовину съеденный, пороховницу с чёрным порохом, подменный барабан, капсюли, мульду для отливки пуль, кресало, нож Боуи, свинцовую чушку и различные безделушки, вроде жутких миниатюрных фигурок животных умело вырезанных из человеческой кости, явно ремесленниками другой культуры (доисторической или первобытной).

Некоторым завистливым свидетелям представилась колоритная романтичная сцена, в которой свободный от погрузки скота ковбой под звёздами сидит у костра в прерии и отливает пули, чистит револьверы с любовью, покуривает, жуёт табак, попивает виски из старой солдатской фляги и никто ему не нужен, как и он никому, он даже готовит себе еду сам. За что обыватели его дружно возненавидели, женщины среди которых единовременно подумали: «Мужчина должен быть добытчиком, а женщина хранительницей очага»; или: «У мужчины должен быть блеск в глазах, пока он молод».

Цельные изъятые купюры шериф незаметно от всех ловко, используя навыки профессионального шулера припрятал в рукав, не считая спрессованных обрывков, которые судя по всему ковбой забивал в дула капсульных револьверов, в качестве пыжей, как идейный капиталист наоборот, но не коммунист. Все причиндалы шериф сгрёб обратно в сумку и гордо закинул её себе на плечо, как в старые времена.

– Увы, к моему глубочайшему сожалению комнат свободных нет и завтра не будет, – отрыгнул человек с двумя бесполезными подбородками и в мятом цилиндре, хозяин того самого единственного салуна и по совместительству единственной в городе гостиницы, возле салуна, то есть хозяин всего, плюс скобяной лавки.

Завершив обыск до конца, глядя на кровавого человека, нервно поправляя шляпу с плотно набитой седельной сумой на плече и сигарой во рту шериф дал себе волю вслух порассуждать: «Куда и кому сбагрить обузу…».

Зрители начали постепенно расходиться и прятаться от солнца, продолжая перешёптываться, обсуждать всё засвидетельствованное и выслушивать упрёки женщин. Даже единственный приличный и порядочный человек вспомнил о срочных неотложных делах. Брать на себя сомнительную ответственность и неоплачиваемые риски желающих не нашлось.

Вдруг пришла, как Биллу Карсону на тот момент показалось, – гениальнейшая мысль в стиле старого доброго дикого запада, о которой он в дальнейшем пожалеет, почувствует себя полным идиотом и затем останется таковым навсегда, но госпожа история рассудит ситуацию в его пользу. В пользу человека решительного на необдуманные действия.

Он мигом назначил совсем недавно подоспевшего своего подчинённого ответственным за ковбоя. Распорядился отвести замученную клячу в конюшню, а тело оттащить прямиком к гробовщику и сразу положить в гроб, для надёжности, всё предельно тщательно проконтролировать и организовать больничный уход, до прихода святой смерти с косой и винчестером.

– Мистер Карсон, почему именно я должен сидеть с ним?! Врач же ещё в городе… Я не старая повитуха, – проворчал озадаченный молодой помощник Билла.

– Будь по-твоему, тащи его в салун, но не забудь оплатить доктору Родриго больничные и молитвенные расходы, плюс проживание, из своего худого кошелька разумеется. Но не забывай, что всегда есть альтернативный бунтарский вариант, о котором ты помышляешь время от времени, – можешь не слушаться. Великолепная должность дежурного уборщика навоза с перрона как раз на днях освободилась, когда Боб Хардин поскользнулся на жидком говне с комочками и упал спиной на рельсы прямо перед приближающимся составом. Ну, ты помнишь, тебе ещё тогда было весело, особенно, когда машинист не успел затормозить локомотив и бедолагу размазало скотобойником по шпалам. Незабываемый денёк.

– Всё благополучно изъятое отнести в участок? Я угадал?..

– Не переживай, сам справлюсь и будем считать, что ковбой оплатил залог.

– А я и не переживаю…

– Ты что-то сказал?!

– Нет, ничего.

Парень подчинился, взял взмыленную лошадь под уздцы и повёл в конюшню ласково поглаживая и успокаивая страдающее животное, ясно давая бывалой лошади понять, что он может отвести её туда, где ей профессионально помогут, тем самым завоёвывая доверие добротой, практически согласно самому методу приручения Ксенофонта. Кобыла к этому времени вела себя смиренно, лишь фыркнула со значением, но подчинилась мальцу. Во время загадочного странствия у неё отвалилась подкова, что она сама продемонстрировала и искала общество добрых людей способных устранить лошадиное неудобство, помимо неудобства связанного с подбитым глазом.

По возвращению к месту происшествия из конюшни, а находилась она на той же самой улице, где находилось вообще всё значимое в городе, – шерифа уже не было на месте, лишь некоторые инициативные горожане всё ещё присматривали за распростёртым ковбоем и продолжали проводить обыск, уже народный.

Местный гробовщик и могильщик Питер Горн узнав о необычном распоряжении властей поупорствовал, но на всё согласился, дабы угодить Биллу, да и с женой не успел посоветоваться, так как под впечатлением не успел подумать и предвидеть скандал. Они вдвоём с помощником шерифа без особых усилий перенесли тело в мастерскую, подыскали подходящий по росту свежий гроб, насыпали на дно ароматных сосновых опилок для поглощения влаги содержащейся в нечистотах, постелили ветошь вместо подушки, для комфорта и аккуратно погрузили обмякшее подобно тряпичной кукле длинное костлявое тело.

Гробовщик уже на месте проверяя дыхание маленьким грязным зеркальцем специально предназначавшимся для проверок на смерть присвистывая беззубым ртом произнёс:

– Ну-с, так и быть, пускай лечится здесь. Пока дышит – смердить сильнее вряд ли начнёт и нам с женой не помешает. Сдохнет – выну ветошь и просто заколочу крышку гвоздями, наглухо.

– Заколачивать не стоит. Выставим гроб на улицу, перед офисом, а лучше перед салуном и будем фотографироваться с трупом. Помянем времена беспредельных перестрелок. Убеждён, что такой мужик кончил бы в нательный комбинезон со сральным клапаном, узнав о данном исходе, – сказал помощник шерифа, не дрогнув, затем удалился.

Гробовщик вслед покрутил кривым пальцем у виска.

Потомственный помощник шерифа Генри Джонс-младший временно покинув жуткое место заваленное гробами с задумчивым видом, вальяжно, туда и обратно бродил по главной и единственной «приличной» в городе улице, пока не остановился исполненный тревогой у тёмного пятна на дороге между мастерской и салуном. Лужа с желеобразными чёрными сгустками медленно таящими на солнце, словно медузы на пляже, – навеяла подходящие депрессивные мысли для ухода в себя. Он представил себя этим мокрым местом, точнее тем, что от него останется в мире, вдруг если его самого пристрелят или красиво подорвут динамитом. И это его заставляло мыслить глубже.

Среди городских обывателей репутация у данного персонажа довольно сомнительная. Большинство считали его идиотом и подвергали насмешкам, как уже выяснилось, но это ему даже льстило. На самом деле все просто завидовали синекурой должности и молодости претендента на их же дочерей. Генри в отместку внимательно наблюдал за повадками людишек и развивал отвратительные качества. Но, кому-то он казался довольно интересной личностью, благодаря по-женски пухлым губам, особенно женщинам постарше, которые говорят и думают исключительно о хорошем. Мозги его действительно набекрень, но не в самом плохом смысле. Возможно, он свои странности мог использовать в творческой профессии (по собственному субъективному мнению), но, по наставлению и договорённости отца, как часто случается, – находился не на своём месте. Горожане не воспротивились, как не воспротивились и мирно, без возмущений избрали поставленного интриганами и воротилами шерифа с сомнительной репутацией, точнее вовсе без репутации и даже не местного.

Обычно, проработав пару лет на одном месте одной должности внешность человека начинает соответствовать профессии и по повадкам можно предположить: кто он, из чего сделан и чем занимается. С Джонсом этого не произошло, он не выглядит как законник и вообще кто-либо, он просто «выглядит». Если бы он сам об этом задумался, то вероятно выразил бы мысль так: «Работа временная». Он никогда не собирался задерживаться на одном месте, но задержался. Он не знал чем заменить настоящую деятельность и не знал чего внятного хочет от жизни, не считая: увольнения, приключений со стрельбой, ограблениями, взрывами, шлюхами, интригами, новыми эмоциями и параллельной реализацией главной государственной мечты. Ещё, в отместку, можно конечно просто отправиться в монотонный путь, со станции, но на это нет достаточного количества гринбеков на кармане, придётся выйти из бюджета и сейчас уже не до этого.

Отец Джонса освободился от занимаемой должности помощника шерифа самой тупейшей смертью. Он в пьяном угаре утонул в нечистотах уличного сортира, за салуном. Перед смертью он успел попросить Билла взять сына в помощники, что породило ряд слухов касательно самоубийства Джонса-старшего. Дети в тот день обнаружили торчащую лысину с обмякшими ушными хрящами не сразу, поэтому зеваки даже умудрились поддать сверху тёплых экскрементов. Подобно Афродите Боттичелли показавшей макушку показал макушку отец его выросший из вырванного Кроносом ануса Урана. Обычно дети или идиоты заглядывают в подобные места ради интереса, как и швыряют в лошадей камни. Лысая голова изначально напомнила деткам хребет облезлой собаки в которую срочно нужно потыкать палкой и когда обо всём догадались рассказали родителям. Лезть и доставать тело никто не согласился, даже родственники, пока у одного местного случайно не свалилась в очко курица, за которой пришлось спуститься с лампой и внизу заодно накинуть петлю. Так город лишился своего предыдущего помощника шерифа и человека с курицей, и сортира. Из-за взрыва скопившегося метана…

Дед Джонса-младшего в отличие от бездарных потомков великий человек, имя которого никто не знает, а кто его знал из городских – все давно мертвы. Выходец русской колонии, на самом западе, у побережья океана. Превосходный охотник и свежевальщик пушнины. Идейный борец с чёрным рабством. Он не разделял всех прелестей данного явления, что вызывало ряд домыслов и было сродни суициду, но у него были определяющие философские ориентиры. Он оставил жену с ребёнком названным в честь винтовки в городке на территории Мексики, где работал аналогом помощника шерифа того времени, собрал из местных идейную банду жаждущую лёгкой наживы и отправился в бунтовское странствие на север, где благополучно канул в лету. Возможно из-за гражданской войны. Восстанию не сопутствовал успех, а территории принадлежавшие королям Испании в дальнейшем были зафиксированы новыми законами вместе с городком, впоследствии были переосвоены и вошли в состав нынешнего государства. По традиции следовало назвать город в честь великого деятеля, но город так и остался безымянным, в официальных кругах. Даже после того, как в город провели железную дорогу для скота и торговли, и телеграф.

Мрачно погрустив Генри Джонс глядя на уже впитавшееся пятно вдруг повторно задумался насупив брови и приободрился, но задумался не об отце, он его редко вспоминал, лишь периодически злился и желал смерти (на диком западе все друг другу желали смерти, даже родственники), даже после смерти, а задумался о том, что никогда так близко не контактировал с интересными личностями, до сегодняшнего дня. Все потрясные истории про бандитов дикого запада, увы, впитались в прошлое, а он, к собственному сожалению устроился законником совсем недавно и в относительно безопасное время. Хотя, в опасные времена его на такую должность никто бы скорее всего не избрал, а если бы и избрали, то долго он бы не просуществовал в жесточайшем мире живых.

По необъяснимым причинам Генри предположил, что пришлый ковбой его первый за всю жизнь второй шанс обзавестись связями и сделать нечто «своё», «для себя», сбросить оковы проклятой должности, преуспеть, ввязаться в долгожданную авантюру, а шансы возникают крайне редко, как сказал один мудрец: «На диком западе шанс выпадает максимум всего раз в жизни, более невозможно, более – чудо, а в чудеса верят только тупые». Возможно до явного второго шанса просто пока ещё никто не дожил.

Недавно первый шанс был безынициативно упущен. На перроне железнодорожной станции Генри встретил толстого богача в цилиндре, известного обывателю в первую очередь известной пиратской фамилией и владением клиникой с абортарием для персональных нужд. Прибыл он на персональном поезде всего с двумя вагонами, даже не с четырьмя, как положено, не считая гондолы с углём и вагона для сотрудников и сотрудниц. Выйдя на платформу богач закурил сигару и вдруг вокруг него стали собираться восхищающиеся богатством бедняки примыкая неприлично близко, почти вплотную. Всем было страшно любопытно, местные никогда ранее не видели настоящих богатых и даже толстых людей, лишь одного жадного кретина с двумя подбородками, но он скорее обрюзгший и жизнь его убогая и наигранная. От хорошей жизни толстеют иначе и румянее, так как питаются иначе и иногда радуют нутро дорогими стейками из отборной человечены. Богач и его белые гамаши тогда артистично засуетились, он затушил сигару придавив окурок каблуком лакированного итальянского ботинка и запрыгнул обратно в поезд. Из вагона послышался писклявый женский смех. Но это был совсем другой человек, нежели ковбой. Он восхищает по совсем иным причинам и бесконечно недосягаем до персоны простого человека со скучнейшей рабочей жизнью (должность помощника шерифа в настоящее время такой и является). И всё же, Генри периодически жалел о том, что не попросил мистера богача взять его к себе на работу. Он был уверен, что профессиональный потомственный банкир разглядел бы в нём своим пытливым умом скрытый потенциал и даже не стал бы впустую расспрашивать о родословной, навыках и роде прежней деятельности и увёз бы его на поезде, в роскошном вагоне обставленном мебелью покрытой сусальным золотом.

Жалел, да не унывал. Мрачный типаж ганфайтеров время от времени более пленителен и сейчас именное такое время. Отчасти благодаря газетным фактам содеянного такими персонажами в прошлом, которыми Генри зачитывался с тем упованием, с которым некоторые смакуют факты из жизни серийных убийц-маньяков. Пришелец явно не имел стабильного дохода и страдал сильнее него самого и физически и этически и, что гораздо важнее, даже духовно. Он вдруг почувствовал родственную душу и позавидовал свободе ковбоя. Бродяжья свобода казалась вполне осуществимой в этой жизни, в отличие от финансовой, особенно путём честного заработка, чего на диком западе никогда за всю историю не случалось и не случится никогда.

Джонс начал представлять классический сюжет, как придя в сознание ковбой предлагает вступить в банду или рассказывает перед смертью: где и в каком дупле спрятан общак с награбленными и просто краденными драгоценностями, или в чьей могиле на самом деле закопан сундук под завязку наполненный коллекционными песо. Он уже даже прикидывал в уме, куда можно будет побыстрее сбагрить золотые цепочки, жемчужные серьги отобранные у пышных дам с веерами, слитки золота со следами подрыва сейфа и где можно обменять иностранную валюту по самому выгодному курсу.

Во внешности ковбоя Генри особенно пленил неопрятный чёрный пыльник, выглядевший точь-в-точь, как пресловутая часть принадлежности к известной в прошлом его любимой банде: «Грязные лица», информацию о которой он даже вырезал из старых гниющих в сортирах газет и вшивал в альбом, который хранил под матрацем, как святыню или откровенную фотографию знаменитой актрисы театра, вроде Барбары Блейк, одной из многочисленных наложниц банкира или знаменитой певицы и танцовщицы канкана Мэгги Вудхoлл, одной из любовниц и муз банкира.

Всё тщательно обдумав, помечтав и поразмышляв Джонс начал неистово фантазировать, как стреляет с двух рук по безоружным прохожим, отстреливая им конечности и убивая всех, даже женщин и детей. Почему-то, особенно детей…

Ближе к сумеркам суета в городе поутихла, жизнь продолжилась прежними размеренными темпами, которые в принципе и не нарушались.

У провинциальных людей появилась новая тема для обсуждения, которую, словно слух о втором пришествии обмусоливали абсолютно все мужики в городе, каждый выставлял себя действующим лицом в произошедшем и брал на себя первостепенную и самую значимую роль в судьбе заблудшего стрелка, а женщины (в основном бывшие проститутки) их в этом разубеждали и давали моральные наставления самим не свойственные.

Помощник шерифа чрезвычайно ответственно подошёл к заданию шефа и больше не отходил от пострадавшего, даже ночью. Принёс свой плед, консервированную фасоль и набрал свежей маслянистой, колодезной, ключевой воды недалеко от городского кладбища. Когда они оставались с ковбоем в помещении наедине он пробовал напоить его, что вызывало ряд вопросов и порождало сплетни у подсматривающих в окно любопытных сплетников, касательно ориентации Джонса и его проблем с психикой.

Шериф по прошествии времени ментально погрузнел и сдерживая кашель, сидя в клубах табачного дыма в офисе нервно перебирал длинными костлявыми пальцами револьвер с криво выцарапанными гвоздём под красивой гравировкой мелкими инициалами: «М.B.», прописанными латинскими буквами, на одном; на втором нацарапано: «S.P.Q.R.».

Периодически Билл Карсон клал Кольт на стол и через несколько секунд нервно снова брал его в руки и продолжал судорожно теребить.

Старая коричневая кожаная сумка ковбоя стояла нараспашку, прислонённая к письменному столу, а помимо револьверов из конфиската шериф ещё выложил из сумки на стол и уделил внимательное изучение плакату, с заглавной надписью крупными латинскими буквами: «Bounty hunters attention! WANTED dead or alive», с личной изящной подписью палача известного необычайной суровостью, но давно убитого во время внезапной бандитской облавы, осуществлённой в момент осуществления очередного торжественного приговора, задолго до описываемых событий.

Примерно подобным образом осуществлялось становление нации и приход цивилизации в грязное захолустье, параллельно проистекал новый «великий» путь исторической личности во многом сомнительных характерных черт, чьё существование осколочно сдерживало смену эпохи и человека с их (пока) полным отсутствием, кроме таких банальных, как высокий рост человека абсолютно не обладающего никакими иными другими качествами и всех тех, кто уже успел повзаимодействовать и будет взаимодействовать с этими двумя в будущем, кому явно не позавидуешь, в особенности неповинным людям, коих будет большинство, но «другому» большинству и не посочувствуешь, как и самим этим двоим, но они все останутся навсегда запечатлёнными в кривой дорожке истории не несущей никакого морального смысла и обывательского здравого смысла и, что важнее – не отражающей никаких социальных дилемм и не имеющей параллелей со значащими проблемами в обществе и политическими передрягами.

По крайней мере рассказчик уже начитавшись всякого и повидав всё произошедшее воочию и поняв всё по-своему и даже настрадавшись, – посиживая в тёмном углу с кружкой тёмного пенного эля, с которого сам снял палочкой пенку, за хлипким столиком в публичном доме, – попытался восстановить в памяти всё, как было тогда на самом деле и изо всех сил поддерживать бессмысленность слогом, никого ничему не учить, не пытаться донести «нечто важное», а лишь доступно изложить слушателю информацию уже им же самим описанную, для истории, дабы тот для себя сам почерпнул важное в сокрытом смысле и критику общественных явлений.

– Мне просто напросто не повезло, я вырос во всём этом дерьме, словно повоевал. Ещё в далёком детстве я впитал в нутро антураж реалий дикого запада и всё понял ещё будучи младенцем, а уже потом случилось – это… Именно поэтому моя фигура трагическая! Наш общий гражданский долг не допустить ничего подобного впредь, даже не допустить возвращения столь лихих времён, как бы нам этого ни хотелось, а если они вернутся, а они вернутся, как пить дать, – вести себя достойно и подобающе античным мудрецам, – добавил ещё тогда рассказчик, от себя лично, отхлебнул эль, заулыбался и ещё добавил: – Лёгкость, красота, судьба – великие науки, если жил ты без натуги.

После данных слов он стеснительно чуть приподнял чёрную шляпу демонтируя снятый скальп, как неотъемлемое доказательство причастности и перенятия некоторых характерных черт и продолжил вести первую, но полноценную часть изобилующую лирическими отступлениями своей долгой и правдивой истории на все времена…