Это рассказы персонажа последней новеллы повести «Сага Низовской земли» Олега Лукина, записанные с его слов и слегка исправленные. Я назвал эти маленькие новеллы анекдотами – так, как называли такой жанр в русской литературе в 19-м веке.
В Астрахань я поехал с ведущим инженером из моего сектора Андреем. Два места в нашем купе были не заняты. Мы проехали Арзамас, ночью миновали Саранск, и к вечеру следующего дня добрались до Саратова. Попутчиков не было. Андрей остался в купе, а я вышел на перрон, зашел в здание вокзала, купил местную газету и вернулся на платформу. Параллельно нашему поезду стоял поезд, приехавший из далекого Ташкента. Окна его вагонов были завалены пестрыми полосатыми тюками с каким-то товаром, направлявшимся в Москву. Азиатские пассажиры – то ли узбеки, то ли таджики – гуляли по платформе, не опасаясь отправления – похоже этот товарно-пассажирский стоял в Саратове уже несколько часов. На моей платформе появились несколько местных торговок, продававших пироги и горячий чай. Чай мне был не нужен, а полдюжины больших пирогов с луком с яйцом я купил. Я бывал в Саратове, и знал, что пироги были съедобны, – опасаться за желудок не приходилось.
Проводница из моего вагона стояла рядом со мной на платформе, затем она ушла в вагон и вернулась в пилотке и с красным свернутым флажком в руке. Это было признаком скорого отправления, поэтому я залез в вагон и прошел в купе. Мое появление было встречено громкой репликой:
– Вот и горячая закусочка пожаловала, вовремя парни, очень вовремя!
Реплика была брошена нашим новым попутчиком, сухим сильно загорелым мужчиной в джинсах и толстом светло-бежевом свитере. Попутчик, его звали Герман, был крепко навеселе. Из багажа с ним был картонный ящик, содержавший такой джентльменский набор: две бутылки водки, пакет с рубашкой и костюмом, пакет с ботинками и пухлая бюрократическая папка на молнии. Первое, что предложил сделать Герман, было «выпить с отплытием по стакану». Я возможно вежливее отказался, Андрей выпил полстакана, а Герман – стакан.
Пироги действительно были неплохие – я заказал проводнице чаю, и Герман рассказал нам следующую забавную историю.
– Я, парни, на Волге не последний человек, – инспектор акватории. Завершил годовую инспекцию в Саратове, вот продвигаюсь до станции Михайловка в Астраханской губернии на Ахтубе. Там меня уже ждет буксир. Там сначала порыбачим, а затем мне нужно в калмыцкий порт пяти морей на Волге – городок Цаган Аман. В нем я встречаюсь с Калмыцким милицейским начальством. Терка у нас с ними будет большая – калмыки украли с фарватера штук двести бакенов, развезли по временным стойбищам и используют их для освещения.
– И это, парни, для меня большая подстава. В бакенах этих батарея специальная, ее делают только в Екатеринбурге. Три года я у москвичей просил денег на шестьсот батарей, много водки выпил, много осетра и икры в Москву завез – и вот этой весной деньги на Урал ушли. А там, как только этого и ждали – половину суммы сразу за долги списала с завода налоговая, поэтому завод мне сделал только триста батарей, и остался за триста батарей должен – да что от этого долга толку. Я батареи отгрузил чин по чину в низовья Волги, волгоградцы и астраханцы их вставили в бакены и распределили по бассейновому фарватеру. И вот, на тебе, калмыки, видишь ли, их воруют. Сто бакенов на реке, а двести пропали!
– Тут, парни два вопроса. Или калмыки беспредельничают, или бакенщики по бедности им бакены продали – а теперь ищи их в степи. Разбор, парни, предстоит серьезный. А для их калмыцких хижин – бакен лучший осветитель – он высокий, лампа сильная, батарея низковольтная мощная – полгода может гореть. А кончится батарея – сдадут бакен в металлолом. А милиция калмыцкая она все знает, да что тут сделаешь – их степные законы выше наших речных порядков.
– А, Москва, что Москва. Сейчас калмыцкую милицию напрягу еще на балык, на осетра, на икру. Баранину пусть дают, тулупы охотничьи. Так, братишки, и закроем вопрос. А теплоходов нынче на Волге мало, плавали пять лет без бакенов – еще поплавают. Им не привыкать.
Герман выпил еще стакан водки и лег спать. Чиновник это был пьющий, но тихий. Он не врал, в Михайловке в наше купе пришли два обветренных «боцмана», они разбудили и подхватили под руки Германа, взяли его пожитки и ушли.
А чем закончилось это детективное дело?
Скорее всего, все случилось так, как говорил Герман. Все получили то, что заслужили: уральский завод – российские бюджетные деньги, уральский бюджет – недополученные налоги, калмыки – осветительные бакены, калмыцкая милиция – товары от калмыков и законную долю, москвичи – балык, икру и мясо, бассейновый инспектор Герман – почет и уважение.
А волжские речники? Да, они получили мало, но им не привыкать, как сказал инспектор Герман, обойдутся.
Владлен Самойлов был евреем. Был ли он типичным представителем еврейского сообщества или не типичным – я не знаю. Но евреем он был официальным, с записью в паспорте, что, однако, не помешало ему занять должность начальника сектора в нашем полузакрытом институте. Коммунистическим именем Владлен был обязан родителям, – но о них он никому ничего не рассказывал. Владлен Самойлов, или просто Влад, был смелым мужиком, что имело несколько практических подтверждений, и не отрицал стойкую любовь к хорошему застолью. У Влада было два сына, – и оба уехали в Израиль. Старший сын на исторической родине работал в школе учителем. Этому помогло то, что в юности он занимался велоспортом и заочно окончил институт физкультуры. Младший сын работал мастером по ремонту электронных автоматов. В общем, его дети неплохо устроились, но Влад выезжать к ним пока не планировал.
Вот с таким неординарным человеком я попал на семинар по автоматизации на ВДНХ. Семинар длился два дня, поэтому единственным возможным временем для отдыха в столице от нашей провинциальной текучки, оказался вечер первого семинарского дня. Влад был в этом деле человеком бывалым и взял инициативу в свои руки. Мы жили в гостинице «Космос», но Влад повел меня в район расположения гостиницы «Золотой Колос». Мы проникли через неприметную дверь в цокольный этаж одного из корпусов и оказались в заведении, относившемуся к питейно-развлекательному классу «Погребок».
Залы в погребке были небольшие, свет приглушенный, окна круглые с мозаикой из цветных стекол. Свободных столов в погребке не было, но были свободные места. Так мы оказались в центральном зале погребка за приземистым столом, где напротив нас уже отдыхал высокий бледнолицый господин в светло-сером замшевом пиджаке. В зале размещался миниатюрный бар, но бармена не было, а у стойки на высоком плетеном стуле сидел исполнитель – скрипач. Он периодически наигрывал некие негромкие мелодии в стиле луизианского кантри.
Господин, отдыхавший за одним с нами столиком, делал вид, что наше присутствие его не интересует. Он расположился боком к столу на резном полукресле, повернутом к бару, а тощие ноги в светло-коричневых замшевых туфлях вытянул так, что они занимали часть прохода между столами. Господин смотрел в сторону скрипача через толстые линзы очков, висевших на самом кончике его носа, постукивал по столу костяшками правой руки, и изредка отхлебывал из хрустального стакана, небрежно зажатого в левой руке, маленький глоточек темной жидкости. Наверное, это было виски, еще не вошедшее тогда в общее употребление, о чем говорило то, что на столе стояла початая пузатая бутылка этого напитка.
Влад хотел заказать нам шашлык, но его в тот день в меню погребка не было. Поэтому мы заказали мясо на вертеле с острым венгерским соусом, овощной салат, графинчик водки, пару пива и лаваш. Прошло минут двадцать. В погребке можно было курить, и мы закурили. Влад курил «Беломор» обладающий, как вы понимаете, особым едучим дымом. Через некоторое время этот дым достиг органов обоняния сторожила нашего стола. Он повернулся к столу, поставил на него стакан, сложил обе руки на плоскости стола так, как меня учили сидеть еще в первом классе за школьной партой, выпятил переднюю губу и стал через «цейсовскую» оптику толстых стекол гипнотическим пьяным взглядом впиваться в лицо Влада, сидевшего прямо напротив него. Проведя длительный сеанс психотерапии, замшевый господин, наконец, решился и с явным тягучим эстонским акцентом заявил:
– Я-а, ва-ас, рюс-с-с-кх, не лублю!
И после этого очкарик еще сильнее выпятил нижнюю губу и сделал театральный жест двумя руками в стороны, который можно было перевести так:
– Что, съели, как вам?
Влад посмотрел на пьяного и потому очень смелого господина и ответил:
– А где ты видишь русских, рыло чухонское? Я еврей, может паспорт показать?
Эстонец ничего не ответил. Он наклонил голову на длинной шее направо, внимательно посмотрел на Влада через толстые линзы пьяными глазами, затем мотнул головой налево, отпил большой глоток виски из стакана и занял прежнюю позу – повернулся в пол оборота в сторону скрипача. Вечер был испорчен. Сидеть рядом с эстонским пьяным очкариком было противно, а перемещаться на другой стол значило показать слабость. Мы быстро расправились с водкой и закуской, взяли пиво с собой, расплатились, и вышли из погребка на вечернюю улицу. Влад опять закурил «Беломор» и подвел итог:
– Гласность, Олег, это когда чухонец может безнаказанно оскорбить еврея, а если еврей за это ударит чухонца по его цинковому кумполу – это будет хулиганство. Когда же это кончиться?
В Ленинградский институт «Авангард» я поехал по техническому обмену. Ленинградцы мне отдавали магнитную ленту для машины ЕС с программой трассировки печатных плат, а я вез две платы памяти для машины «Электроника-60». В Ленинград со мной увязался Дима – его все звали Димон – из соседнего отдела. Делать Димону в Ленинграде было нечего, но там жил его двоюродный брат – он учился на командном факультете в какой-то военной академии.
Один день мы потратили на обмен в «Авангарде», второй на поездку к брату Димона, а в день отъезда с утра поехали в магазин «Электроника» на Московский проспект, так как Димону его коллеги поручили купить какие-то пассики для магнитофонных приставок. Мы заранее выписались из общаги завода «Электросила», где мы ночевали по протекции брата Димона, и поехали в «Электронику», что называется «с вещами».
Покупка пассиков много времени не заняла. На обратной дороге к проспекту мы обходили сквер – и зашли в большой магазин «Гастроном». В винном отделе, ближайшем к входу, свободно продавали водку по 6 рублей 25 копеек. Деньги у Димона были, но водка, особенно после вчерашнего посещения брата Димона, у нас энтузиазма не вызывала. В кафетерии продавали соки и пиво «Славянское». Мы поставили портфели на кафельный пол магазина, и выпили по бутылке пива. Экономный и пронырливый парень Димон отнес пивную тару к хозяйке кафетерия и попутно у нее спросил – где в «Гастрономе» отдел заказов. Он оказался за обшарпанной дверью без таблички.
Димон потащил меня в этот отдел. В отделе, в том числе и за прилавком, никого не было. За стеклом низкой витрины был такой странный набор: латунная квадратная банка с проволочной рукой, две пачки порошка «Лотос» и туалетное мыло. Вышла продавщица. Димон оживился:
– Девушка это что в латунной банке, машинное масло?
– Не машинное, а оливковое, греческое. Банка 10 литров, набор 11 рублей.
– А без порошка и мыла?
– Отдельно масло не продается, только в наборе. А что очень надо?
– Да нет, но порошок как-то без надобности.
– Ну ладно, мужчина, берите масло за 10 рублей, порошок он и так уйдет.
Димон уплатил заспанной продавщице в помятом синем халатике 10 рублей, получил импортный продукт питания, оказавшийся весьма тяжелым, и мы вышли на улицу.
Еще не доходя до проспекта, мы натолкнулись на хвост очереди, которая загибалась за угол и пропадала в двери маленького магазина с вывеской «Хлеб». Димона очередь заинтересовала, он обратился к крайнему очереднику:
– Что дают?
– А, водку, чего же еще!
– Слушай, а вот в том магазине у сквера водки навалом.
– Знаем, но там по 6—25, а тут по 5—75, цена ниже, а водка та же.
– Давно стоите?
– С обеда.
Мы пошли к метро. Димон сделал вывод по беседе с обитателем водочной очереди:
– Вот, ленинградцы, экономный народ, таких не надуешь.
Когда мы вылезли из метро неподалеку от Московского вокзала, ручка масляной банки основательно натерла Димону руки. Время у нас было. Мы поставили портфели, а Димон банку, на оцинкованный лист подоконника витрины какого-то магазина, чтобы передохнуть. Димон закурил, а я глазел на проезжающие мимо троллейбусы. Это приятное занятие было прервано, когда Димон дернул меня за рукав и прошипел:
– Олег, смотри какая засада!
За стеклом витрины, у которой мы стояли, расположилась квадратная, хорошо знакомая Димону банка масла, две пачки порошка «Лотос» и туалетное мыло. Рядом с товарами стояла табличка «Набор №11, 10 руб. – 00 коп»
Я засмеялся, мы с Димоном попали в ситуацию, давным-давно описанную американцем О`Генри. Я поднял пресловутую банку масла и успокоил Димона:
– Ладно, давай я немного твой заказ потаскаю. А ты Димон прав, ленинградцы очень экономны и расчетливы, их не надуешь.
Наша троица: я, Кузя и Комар, медленно продвигалась по улицам вечернего Львова. Мы работали во вторую смену на заводе имени Ленина у аэропорта – запускали линию пайки волной – и шли с троллейбусной остановки к гостинице Прикарпатского военного округа. Я, хотя и имел довольно плотную комплекцию, выглядел бледно на фоне своих коллег, особенно Комара. Он в молодости занимался борьбой и даже был каким-то юношеским чемпионом. От увлечения спортом в Комаре сохранились – крепчайшие руки, толстая необъятная шея и постоянный аппетит.
Доходил десятый час вечера, в Львове все было закрыто. Вдруг Кузя прочитал наши мысли:
– А я знаю одну местную забегаловку, там закрывают в половину одиннадцатого. Погнали?
Мы прибавили шагу. Забегаловка оказалась буфетом при столовой в Львовском то ли райкоме, то ли горкоме. Когда мы зашли, свет в буфете был почти потушен, и буфетчица завершала трудовую торговую вахту. Она сходу нас огорошила:
– Все закрыто, ничего нет, холодильник заперт.
Около нее стояла единственная тарелка с шестью бутербродами с чем-то красным.
Комар показал пальцем на тарелку и спросил:
– А это что, небось, сало венгерское?
– Это бутерброды «Прикарпатские», острый продукт. Брать будете?
Голодный Комар мотнул головой:
– Будем, все шесть, и горилки по сто пятьдесят.
Буфетчица налила нам горилки, пододвинула тарелку, получила деньги, и ушла в подсобку, наверное, чтобы спрятать там наш трудовой червонец.
Не успели мы опомниться, как Комар маханул стакан горилки и откусил половину бутерброда. После этого случилось невероятное – из его глаз брызнули слезы.
– Да, острый продукт, хозяюшка не врет.
Буфетчица вернулась и, увидев достигнутый эффект, сама пояснила:
– Бутерброд «Прикарпатский» с начинкой из козьего сыра, перетертого с красным жгучим перцем. Не бойтесь, мужчинам он очень полезен, тонус повышает.
Мы допили водку, и Комар уточнил:
– Точно повышает?
– Да проверено, неоднократно.
Буфетчица усмехнулась, Комар продолжил:
– И завтра бутерброды будут, может мне подскочить индивидуально вечерком?
Буфетчица оценила весовую категорию Комара и кивнула:
– Будут, заходи в это же время.
В Москве, в которую мы вернулись через пять дней, Кузя решился и спросил великана Комара:
– А что, Комар, сильно бутерброды «Прикарпатские» повышают тонус?
Комар усмехнулся и неожиданно ответил Кузе философски:
– Ну, это смотря, кто и где и как их приготовит.
Ровно в девять утра в понедельник на моем рабочем столе зазвонил телефон. Я снял трубку, и услышал мягкий женский голос:
– Алло, мне Олега Николаевича.
– Я слушаю.
– Олег Николаевич, наконец-то я вас нашла, а то звонила всю прошлую неделю, никто трубку не берет.
– А кто это? Мы знакомы?
– Это Эльвира Рахматуллина из Уфы с Республиканской выставки. Помните вы к нам приезжали в прошлом году.
– А, да, помню, дня три мы были. В чем вопрос, институт не оплатил чего-нибудь?
– С этим все нормально, Олег Николаевич, все нормально с этим. Вопрос другой. Вы у нас были два дня и ставили свой микроавтобус «Тойота» на стоянку, помните.
– Наверное, ставили, я собственно экспозицией занимался…
– Я неправильно выразилась – ваш водитель Дугин ставил автобус на стоянку, а я дала ему письмо с печатью выставки, что автобус на стоянке стоял два дня.
– И что дальше?
– А ваш Дугин впечатал слово двадцать на принтере, и получилось, что автобус был на стоянке двадцать два дня.
– Дугин, на принтере? Фантастика. Но есть же чеки, или талоны, приходники, что вы обычно выдаете?
– Вот именно, Дугин отчитался приходниками за все двадцать два дня.
– Где же он их взял?
– Вот этого не знаю, но он еще и приходники исправил – и теперь они стали не на сорок, а на сто сорок рублей.
– Опять впечатал на принтере?
– Нет, рукой вписал. И вот теперь меня местное УБЭП зовет для дачи показаний. Будто я с Дугиным в доле, представляете. За восемь лет работы со мной такое первый раз. Олег Николаевич, найдите Дугина, попросите его вернуть мне письмо и фальшивые квитанции, я вас умоляю. Олег Николаевич, вы сходите?
– Хорошо я схожу, и попрошу, а там уж как Дугин решит.
После обеда я пошел в институтский транспортный цех искать Дугина. Сделать это было просто – Дугин, ветеран баранки лет шестидесяти, сидел в конторе и смотрел телевизор. Он увидел меня и сразу громко поприветствовал:
– А, мафия пришла, привет! Давненько, Олег, ты к нам не захаживал. Вот так я и знал, что тебя пришлют по мою душу. Ну, Олежек, рассказывай.
Термин «мафия» Валерий Петрович Дугин, водитель нашего директора, или просто Петрович, употреблял ко всем начальникам из институтского высотника – инженерного корпуса.
– А чего рассказывать, Петрович, я вижу, ты все знаешь. Чего с Эльвирой Рахматуллиной делать?
– А чего мне с ней делать? Чего с Эльвирами обычно делают, то и делать.
– Петрович, я серьезно.
– И я серьезно. Вот ты думаешь, меня кто-нибудь кроме тебя потревожил, слово мне сказал?
– Наверное.
– Дурак ты, Олег, даром что мафия, и уши у тебя холодные. Да никто мне ничего не говорил. Тогда откуда же уфимский следак все о нас знает?
– И откуда?
– Я, Олег, думаю, дело было так. Он записал номера всех иномарок с других регионов на стоянке во время выставки и обзвонил эти города, нашел друзей, и так вышел на нас.
– Телевизор на тебя, Петрович, хреново действует! Что вот так всех и обзвонил, прямо как в бандитском Петербурге?
– Круче, Олежка, много круче. Обзвонил, значит, уфимец друзей, вышел на нас, и попросил местного следака порыться в моих уфимских отчетах. Наш следак дал задание своему институтскому стукачку и тот сразу все нашел. А после этого уже предъявили все Эльвире с выставки.
– А зачем так сложно?
– Ну, это уж я не знаю, скорее всего, дела амурные там в Уфе. Так мне опыт подсказывает.
– А тебя вообще ничего не спрашивали?
– Что, Олежка, меня спрашивать. Ну, спросят. Ну, скажу я им, что отдал их коллегам на дороге за сорок два года работы почти столько же, сколько сам заработал. Помнишь, нас тормознули у Волжска на знаке «40»? А шиномонтаж в Уфе, на въезде я полосой ошибся, тогда ты спал, ходил в будку. А машинка у меня приметная, дорогая машинка, все эти расходы мне как покрывать? Так что иди, Олег, и не расстраивайся, не мафии это ума дело. Как-нибудь, они в Уфе сами разберутся. Не так, так эдак.
– Петрович, а ты откуда все знаешь про уфимского следака, по свои отчеты, про местных? Секрет?
Петрович ухмыльнулся и закончил разговор:
– Иди уже, Олежек, не мешай телевизор смотреть, мне еще вечером директора возить. Не забудь в высотнике мафии привет передать от Петровича.
Бумага на поселение, полученная мной в Киевском объединении имени Королева, на администратора гостиницы «Украина» никакого впечатления не произвела. Администратор – усталая женщина средних лет – прочитала мое письмо, напечатанное на бланке Киевского горкома, подала его мне назад и, не произнеся в мой адрес ни слова, обратилась к стоявшему в очереди за мной плотному краснощекому мужчине:
– Что у Вас?
Часы, висевшие на стене сзади всесильных администраторов – их было двое – мужчина и «моя» усталая женщина – показывали без четверти пять. Киев я знал отвратительно, а «королёвцы» уверили меня, что я поселюсь без проблем по их брони, но это оказалось весьма далеко от истины. Буквально, я не знал, как действовать дальше, и тут в дело вмешался счастливый случай. Рядом со мной на кожаном диване сидел упитанный мужчина, у которого из вещей был только один дорогой, по виду импортный, дипломат. Он дожидался своей очереди ко второму администратору – мужчине.
Первый же взгляд на этого человека свидетельствовал – это состоятельный, знающий себе цену человек, занимающийся чем-то интеллектуальным. Его холеные руки явно давно не касались черенка какой-нибудь «лопаты», либо штурвала какого-нибудь «комбайна». Он видел мою неудачу и неожиданно попросил, показывая рукой на письмо, уже вложенное мной в паспорт:
– Товарищ, что там у вас, позвольте взглянуть.
Его экспертное заключение было убийственное, а продолжение заключения спасительное.
– Нет, сегодня по этой бумажке вас не поселят. В ЦК республиканское совещание, все занято под их броню. Но вам повезло – мой партнер не смог приехать. На один день я могу внести вас в мою заявку, а там что-нибудь придумаете. Давайте паспорт.
Оказалось, что передо мной адвокат из Луганска, а его заявка на поселение – это письмо от Верховного суда Украины. Адвоката звали Борис, он вписал себя и меня в это волшебное письмо, и через полчаса мы уже входили в двухместный номер на десятом этаже.
Борис, не снимая легкого плаща, сел на стул у окна, выходящего в сторону Крещатика, положил дипломат на журнальный столик и раскрыл его. Внутри оказалась толстая папка с тиснением «Москва-80», мужской дорожный несессер и бутылка коньяка. Я снял плащ, бросил плотно набитый потертый портфель у одной из кроватей и спросил:
– Борис, сколько с меня?
– С вас, уважаемый гость столицы Украины, три рубля шестьдесят копеек за сутки проживания и пятерочка сверху. И такая низкая цена только мне как ветерану получения столичного гостиничного сервиса. Но спешу вас успокоить – ночевать я не буду, так что чувствуйте себя вольготнее. Советую вам сходить на девятый этаж – там недорогой буфет, а в городе ничего лучшего, на предмет хорошо покушать, вам не найти.
Я дал Борису червонец, он аккуратно отсчитал сдачу, и отдал мне гостиничную приходную квитанцию и мой картонный пропуск в гостиницу. Затем адвокат протер белым батистовым платком стакан, стоявший рядом с пустым графином на столике, налил в него и выпил граммов сто коньяку, положил на столик ключ с деревянным грушевидным брелоком, обмахнул свои лаковые ботинки щеткой, которую взял из платяного шкафа в прихожей номера, и испарился со словами:
– Увидимся завтра!
Рано утром я уехал с автобусной станции на механический завод в Вышгород, и вернулся в гостиницу только вечером в половине седьмого. Когда я подал усатому метрдотелю, типичному Остапу сыну Тараса, но на военной пенсии, пропуск в гостиницу, – он лишь бегло взглянул на него и сразу кинул в полуоткрытый ящик стоявшей у «поста» тумбочки, после чего вежливо сказал:
– Товарищ, вам к администратору на продление.
Администраторы были новые, к тому же по гостиничным меркам с часа моего поселения вообще прошло двое суток. Миловидная густо накрашенная управительница меня выслушала, взяла паспорт, посмотрела в магическую амбарную книгу, и прощебетала:
– Молодой человек, так вы час назад как от нас выписались, а поселить сейчас я вас не смогу – мест совершенно нет. Поищите для себя номерок в других гостиницах города.
Она подала мне паспорт назад и уже обратилась к другому просителю, но не учла одно обстоятельство – я не забрал из номера вещи, о чем я администратору и напомнил. Она позвонила на десятый этаж, все выяснила и сказала мне следующее:
– Ваши вещи, молодой человек, в гостиничной камере хранения на втором этаже, получить вы их можете завтра в девять утра, одни сутки хранения бесплатно. Вашего коллегу мы спрашивали – освобождает вы номер или нет, он сказал, что освобождаете. Номер дешевый – мы его сразу же заселили. Приходите после полуночи, если снимется броня – я вас обещаю поселить, а не получиться – так и быть – отдохнете на креслах в нашем холле.
– То есть вещи – плащ и зонтик – я получить не могу?
– Да, молодой человек, только в девять утра.
Шла первая декада сентября, но погода в Киеве была не дождливая и теплая. Я поболтался по Крещатику, откуда прошел по переулку до Владимирской улицы, где плотно поужинал в пирожковой. Затем я наобум пошел в сторону Днепра и дошел до собора и, оттуда кружным путем, немного поплутавши, и слегка продрогнув, ближе к полуночи пришел в неприветливую гостиницу «Украина». Администратор меня пожалела и поселила в одноместный шестирублевый номер. Я, чтобы избежать повторения вчерашней истории, заплатил сразу за двое суток. Я проспал в номере до девяти утра, получил плащ и зонтик в камере хранения, отнес их номер, и сразу поехал в Объединение имени Королева.
Я ехал в метро и трамвае, и в дороге путем логических размышлений пришел к выводу, что в моем гостиничном инциденте косвенно виноват наш могучий русский язык. Видимо, адвокат принял обращенное к нему слово «Вы» за уважительное отношение к своей персоне, а администратор, сказавшая ему «вы» имела в виду нас обоих, и выписала меня вместе с адвокатом. Адвокат-спаситель об этом не знал, а мне двое суток проживания в Киеве, да еще с приключениями и вечерними одинокими прогулками по Крещатику и его окрестностям, обошлись в два червонца – что по тем временам было очень не дешево.
В аэропорт Воронежа я приехал заранее. На рейс Донецк-Воронеж-Горький я зарегистрировался первым, и поднялся на второй этаж в зал ожидания. Часа через два приятный женский голос объявил, что посадка на мой рейс начинается. Я спустился вниз и присоединился к очереди из трех пассажиров, уже образовавшейся у нужной стойки. Вскоре пришел контролер – невысокая девушка в форменной голубой рубашке – и начала свою работу.
Первым пассажиром была женщина – контролер проверила ее билет, сделала отметку на листе, лежавшем на высокой подставке рядом со стойкой, и пропустила пассажирку на проверку багажа и посадку. Вторым шел мужчина. Контролер посмотрела его билет, обвела на нем штампик регистрации синим кружочком, и громко пояснила выполненные действия:
– Пассажир, пройдите, пожалуйста, к окошку четыре для повторной регистрации.
Мужчина пытался что-то спросить, но контролер уже занималась следующим пассажиром – женщиной с ребенком лет пяти. Мужчина немного потоптался у стойки и быстрым шагом направился к указанному окошку. Женщина с ребенком через минуту была отправлена на взвешивание багажа, проверку и посадку, и очередь дошла до меня. Контролер просмотрела мой билет, сделала отметку в листе, лежавшем на стойке, обвела кружочком мою регистрацию и сказала заученный текст:
– Пассажир, пройдите, пожалуйста, к окошку четыре для повторной регистрации.
Такая избирательность сразу навела меня на мысль, что на посадку не пропускают мужчин, а женщин пропускают, но, как оказалось, я ошибался. Вскоре у окошка номер четыре образовалась еще одна очередь, в которой были и мужчины и женщины и несколько детей разных возрастов. До вылета оставалось около сорока минут. Окошко было закрыто белой картонкой, а в стеклянной клетке рабочего места никого не было. Некоторые отсортированные пассажиры обращали возникающие вопросы в окошко номер три, к находившемуся там работнику аэропорта, и получили исчерпывающий ответ:
– Не беспокойтесь, без вас самолет не улетит.
Пришел мужчина в синем пиджаке с погончиками с одним золотым изогнутым шевроном. Пассажир, стоявший передо мной, был перерегистрирован на рейс Кисловодск-Воронеж-Москва с началом посадки через час, и рейс Москва-Горький и отправился к стойке номер два. Я подал свой билет. Старший контролер – это был он – крестом зачеркнул мою регистрацию и уже хотел отправить меня в кассу для выписывания новых билетов, но не успел, так как я возразил. И на это была причина – к этому моменту посадка у нашей четвертой стойки завершилась и никаких пассажиров, кроме тех, что стояли в первичной очереди, на посадку не пропускали – значит, места в самолете оставались, и я поинтересовался:
– Товарищ контролер, почему вы не оправляете меня на воронежском рейсе, там остались места или нет?
Контролер ответил:
– Мест в самолете из Донецка нет, мы вас отправляем на Москву в Домодедово, а оттуда вы будете отправлены в аэропорт назначения – Стригино, следовательно, в Горький.
– Нет, я не желаю лететь в Домодедово, отправьте меня сразу в Стригино.
– Я вам объясняю – мест на рейсе из Донецка нет, а если вы не желаете лететь – сдавайте билет или идите к дежурному по аэропорту.
И строгий старший контролер вернул мне мой билет, предварительно зачеркнув на кружочке и штампике крестик маленькими черточками. Теперь на моем билете, купленном, кстати, месяц назад – в июле – в центральной кассе Аэрофлота на проспекте Ленина в Горьком, в углу было нарисовано нечто похожее на мишень – в центре был штампик, поставленный на номер рейса, он был обведен кружком, кружок был перечеркнут большим крестом, и на кресте по краям были восемь зачеркивающих крест маленьких перпендикулярных черточек.
До посадки на мой рейс оставалось двадцать пять минут. Я пошел к дежурному по аэропорту. В большой комнате дежурного, разделенной надвое металло – стеклянной перегородкой шла обычная работа. В зоне пассажиров никого не было. В зоне дежурных находились две женщины – работницы аэропорта. Одна, перед ней стояла табличка «Помощник дежурного», что-то изучала в многочисленных документах, разложенных на ее большом рабочем столе, вторая, когда я зашел, начала что-то тихо говорить в микрофон, укрепленный на ее столе, на гибкой подставке. Ее низкий грудной голос в усиленном виде донесся к нам из зала аэропорта:
– Товарищи пассажиры, посадка на рейс Кисловодск-Воронеж-Москва завершается, просим…
И тому подобное.
Дежурного по аэропорту в помещении не было. Помощник дежурного, у которой кроме документов на столе лежали наушники, из которых были слышны переговоры диспетчеров с вышки и пилотов, предваряя мой вопрос, кивнула в сторону ряда стульев, прикрепленных у стены:
– Пассажир, вы к дежурному? Ожидайте.
Прошло еще минут двадцать. До отправления моего самолета оставалось не более пяти минут. Через дверь, ведущую во внутренние помещения аэропорта, пришел дежурный – мужчина в фуражке и с двумя золотыми шевронами на погонах. Он принес еще кипу документов и положил ее на стол помощницы и обратился ко мне:
– Пассажир, я вас слушаю.
Я молча подал ему мой изрисованный билет и паспорт. Дежурный изучил паспорт, затем сверил его с билетом и спросил помощницу:
– Наташа, что у нас с донецким рейсом?
– Донецкий, Леонид Маркович, посадку закончил, начал рулежку, взлет разрешен. Двадцать три пассажира с этого рейса, с посадкой в Воронеже, переоформлены на кисловодский рейс на Москву, посадка заканчивается. Один пассажир отказался от переоформления.
– Ну, так вон он и стоит перед нами.
Дежурный еще раз посмотрел в мой паспорт и предложил:
– Олег Николаевич, оформляем на кисловодский? Еще успеваем, скоренько все сделаем и домой? Наташа сама сейчас все сделает и прямо в самолет!
– Нет, я прошу меня отправить донецким.
– Ну, как, Олег Николаевич, вы не понимаете, лайнер на рулежке, улетает…
Наташа поправила:
– Леонид Маркович, минуту назад донецкий улетел.
– Видите, донецкий улетел, скоро кисловодский улетит, потом будет бакинский, что так и будете упрямиться? Говорите, Олег Николаевич, какое ваше решение?
– В город сейчас поеду к дежурному по Обкому, запишу ваши фамилии и буду на вас жаловаться. На ваше отношение к гостям города Воронежа. На ваше самоуправство.
– Прямо в Обком? А почему не в ЦК? Смотри, Наташа, у нас Олег Николаевич прямо в Обком намерен жаловаться на нашу работу. И кто там такую мелочь будет разбирать?
– Разберут. Они приглашали они и разберут.
Я вынул из сумки и подал дежурному пачку документов. Там были: приглашение на Всесоюзное совещание, письмо на мое имя из Воронежского обкома, согласованные в министерстве тезисы моего выступления, материалы совещания, цветной подарочный проспект города Воронежа, отпечатанный для основных участников совещания.
Леонид Маркович полистал документы, раскрыл материалы совещания, и обнаружил, что я выступал седьмым, а первым выступал знаменитый академик Патон из Киева. Совещание проводило Министерство общего машиностроения совместно с Воронежским обкомом, а на лицевой странице приглашения красивыми буквами было написано: «В год 40-летия Великой победы». Леонид Маркович вернул мне документы и спросил помощницу:
– Наташа, так что там за история с донецким?
– Леонид Маркович, донецкий прилетел из Жданова с хоккеистами, двадцать четыре места. Пришлось пассажиров отправлять кисловодским.
– Что за хоккеисты такие, откуда они в Жданове?
– Откуда я, Леонид Маркович, не знаю, а посадку на донецкий в Жданове провели по заявке Украинского республиканского спорткомитета, киевская хоккейная команда «Сокол» летит на турнир в Горький по приглашению горьковской команды «Торпедо».
– Наташа, золото ты наше, все знаешь, и не подсказываешь. Что мы не могли одного пассажира посадить на места экипажа в почтово-багажное отделение? Или не могли?
– Могли, конечно, два места были на взлете не заняты. Кто же знал, Леонид Маркович, что это гость Воронежа?
– А что на завтрашний донецкий?
– На завтрашний, субботний, Леонид Маркович, все места заняты, Донецк забрал и наш резерв, билеты на Горький уже спрашивали в кассе, пять или шесть пассажиров в зале ожидания ждут с пересадки.
Дежурный немного подумал и обратился ко мне:
– Да, Олег Николаевич, недоработочка вышла. А завтра суббота, и билетов нет. Сами понимаете, лето заканчивается, пассажиропоток с юга увеличивается. Опять же учебный год начинается, детей везут с курортов родители. Да….
Я прервал дежурного своей репликой.
– Скоро чемпионат, хоккеисты летят на предсезонные турниры, а мне как домой добраться из красивого города Воронежа? А я билет в июле купил, и вот не могу его реализовать. Это хоккеистов нужно было отправить кисловодским, а нас, пассажиров, отправить согласно купленных за денежки билетов. Разве не так?
– Это, Олег Николаевич, вы правильно говорите. Но такая практика, хоккеисты будут жаловаться, прибегут тренеры, задержат рейс. Любимая игра… Мы так сделаем. Я сейчас поселю вас, Олег Николаевич, в нашу гостиницу для пилотов, тут в аэропорту, и дам шесть талонов на питание в наш буфет, а для дежурного на завтра я оставлю записочку. Меня завтра не будет. Придете к Наташе за час до вылета, напомните, записочку покажете завтрашнему дежурному. Наташа кто завтра?
– Лузянин.
– Вот Лузянину Наташа отдаст записку, и мы вас отправим домой донецким. А в Горьком вас сейчас встречать будут?
– Нет, но думают, что я сейчас прилечу.
– Через полтора часа в Стригино будет посадка вашего рейса. А вы позвоните прямо от меня. Сообщите о ситуации. В книгу дежурства мы ничего писать не будем, согласны, Олег Николаевич? Зачем нам эта бюрократия!
Я кивнул головой, зашел за стеклянную перегородку и с телефона на столе дежурного позвонил к себе домой. Все пришлось сделать так, как и спланировал опытный Леонид Маркович. На следующий день я пришел из гостиницы в аэропорт и зашел в помещение дежурного. Незаменимая Наташа была на месте, она посмотрела на меня, улыбнулась и сказала:
– Тома, вызови Лузянина в дежурку, к нему посетитель, Олег Николаевич Лукин.
Диктор Тамара все тем же натренированным низким грудным голосом позвала по громкой связи дежурного на рабочее место. Минуты через три пришел дежурный – Лузянин. Он поздоровался со мной за руку, взял у Наташи записку, прочитал ее, и провел со мной такой инструктаж:
– Так, давайте паспорт и билет. Сейчас пойдем в кассу через служебный коридор. Будет скандал, билетов нет, пассажиры стоят и ждут освобождения мест, будут вас ругать. Никому не отвечайте, и мы вас посадим на места пилотов в багажное отделение. Готовы?
Мы пошли внутренним коридором к кассам. Когда дежурный Лузянин открыл дверь в клетку кассы, и мы встали на ее пороге, мне открылась следующая картина: окошко кассы было закрыто картонкой, кассир мужественно сидела на стуле лицом к закрытому окошку, слева и справа от окошка кассы стояли люди, желавшие стать пассажирами, и они так перегораживали всю стеклянную перегородку плотной живой массой и так напирали на нее, что казалось, что она сейчас не выдержит и рухнет внутрь. Наше появление с тыла кассы вызвало у граждан море эмоций, будущие пассажиры бурно и громко негодовали:
– Опять блатного привели…
– Когда кончиться это безобразие…
– Кассир, не отпускайте билеты налево…
– Девушка, я с ребенком стою с вечера…
– А говорят, что участникам и ветеранам все дороги открыты, а билеты продают толстым бугаям…
– Дежурный должен следить за порядком, а он себе на карман зарабатывает…
– И не стесняются, пилоты…
И все в этом духе. Особенно негодовала женщина, стоявшая в очереди первой. Она сверкала выпученными карими глазами, всячески старалась обратить на себя внимание кассира и дежурного, и пыталась затеять ссору со мной, вызывая меня на словесную дуэль. Муж, стоявший рядом с ней, что-то ей тихо говорил, но это ее не успокаивало. Я узнавал в ее поведении манеры жительницы Заречной части моего города, но вступать с ней в дебаты мне запретил дежурный. Самым мягким выражением, которое она отпустила в мой адрес, было:
– Чё вылупился, сволочь блатная?
На все это дежурный Лузянин, чтобы снизить накал потока обвинений в свой адрес сказал:
– Граждане, успокойтесь. Никаких балетов кассир не выписывает. Билеты на все свободные пассажирские места будут выписаны после загрузки донецкого рейса. А это наш сотрудник, он действительно летит на Стригино – Горький, но летит по посадочному талону на служебных местах для пилотов.
Билет, он же талон, мне был выписан. Лузянин попрощался со мной за руку – он понимал, что я тоже серьезно пострадал от действий вчерашней дежурной смены аэропорта, и поручил контролеру отвести меня в самолет. В самолете стюардесса просмотрела мой багаж – спортивную сумку и посадила в передний багажный отсек на откидное кресло пилота прямо напротив посадочного трапа. Вскоре самолет наполнился пассажирами, – донецкими, летевшими до Горького, и новыми – воронежскими. Стюардесса стояла рядом со мной и вела переговоры по радиотелефонной связи. До вылета оставалось около пяти минут. Я услышал такой диалог:
– Борт 2170, рейс Донецк-Воронеж-Горький. Имеем два места.
– Вас понял, борт 2170. Продаем два места. Ожидайте.
Через пять минут по трапу в самолет поднялись запыхавшиеся пассажиры. Первой на борт нашего лайнера вступила раскрасневшаяся дама в светлом брючном костюме и туфлях на высоком каблуке – это была та самая предполагаемая жительница горьковской заречки, назвавшая меня сволочью, за ней на борт поднялся лысый мужчина в белой курточке с двумя тяжелыми чемоданами – муж раскрасневшейся дамы. Пока стюардесса проверяла билеты, дама увидела меня на кресле пилотов, но ничего не сказала, и презрительно отвернулась. Через минуту два счастливых пассажира – муж и жена – единственные кому были проданы перед вылетом билеты на наш рейс, стали пробираться по проходу в самый хвост пассажирского салона. Я думаю, что эпизод со мной еще более укрепил даму в ее мнении, что все везде по блату и обычный человек, каким, скорее всего, и был ее лысый муж, ничего с этим поделать не может.
А был ли я действительно блатным пассажиром? Ответ неопределенный.
Когда самолет набрал высоту, то стюардесса выполнила необходимые объявления, вернулась в мой отсек, задернула шторку в пассажирский салон и спросила?
– Черный кофе будете?
– Буду!
– Вам с сахаром?
– Двойной кофе и, если можно, без сахара.
– Сейчас пилотам сделаю, а потом нам!
И я понял, что я все-таки блатной пассажир, хотя бы в полете.
День Красной Армии в том году приходился на субботу. Я был в Донецке второй раз, а Валера, мой сослуживец – первый. Обстоятельства вынуждали нас продолжить работу в Донецке еще минимум до вечера вторника, поэтому, что делать в чужом городе в субботу и воскресенье было загадкой.
Важным фактом для этого повествования служит то, что Валера был украинцем, хотя в паспорте был записан как русский. Его отец прекрасно говорил на украинском языке. Валера тоже отлично говорил на украинском, и выучил украинскому языку двух сыновей.
Часов в десять мы покинули гостиницу «Шахтер», в которой проживали, и зашли в столовую напротив, чтобы перекусить. Пожилая гардеробщица приняла наши пальто и внезапно предложила:
– Мальчики, выручите, купите виноградной водочки.
Прямо в гардеробе стояли несколько ящиков местной водки, разлитой в большие зеленые бутылки. Праздник начинался весело. Мы поели пельмешек, выпили чаю с ватрушкой и вышли на улицу. Откуда-то издалека доносились звуки оркестра. Валера предложил:
– Олег, пойдем, прогуляемся. Два дня в Донецке, а город не видели.
Мы пошли по улице к проспекту (Артема, если не ошибаюсь), а дальше по нему направо на звуки оркестра. Было тепло, Валера снял шляпу, а я фуражку. Фуражку я засунул в карман пальто, а шляпу Валере пришлось тащить в руке. В киоске, расположенном у перекрестка, продавали мороженое. Валера купил фиолетовое фруктовое мороженое в картонном стаканчике, и мы остановились на солнышке у киоска. Валера медленно поглощал мороженое с помощью деревянной палочки, а я просто стоял рядом и держал Валерину шляпу. Киоскерша через пару минут обратила на меня внимание:
– Мужчина, а по случаю праздника у нас водка в разлив, пирожки с вишней на закусочку. Не желаете?
Донецкий праздничный сервис удивлял. Мы стали продвигаться ближе к оркестру. Народ на улице прибавлялся. Наконец, мы достигли уровня оркестра – он играл в парке, а невдалеке от него стояла большая толпа митингующих с какими-то плакатами. Я немного знал Валерин характер, поэтому сказал:
– Валерий Батькович, пойдем назад, там в том конце проспекта есть, я знаю, универмаг с польскими товарами. Посмотрим?
Валеру это предложение не устраивало, и мы перешли через улицу, и подошли к толпе. Митинг был посвящен тому, что украинцев нельзя призывать служить в армию вне Украины. Люди, выступающие на антивоенном митинге, по очереди поднимались на трибуну, установленную слева от здания почтамта, и на прекрасном русском языке ратовали за права украинцев. Я молчал, а Валера внимательно слушал и качал головой. Вдруг он решился и дернулся вперед к трибуне, я едва успел его ухватить за руку. Он пытался вырваться со словами:
– Олег, пусти, сейчас я этим провокаторам расскажу кто такие настоящие украинцы.
Но я был намного сильнее и, используя это преимущество, стал оттаскивать Валеру от толпы в сторону оркестра по площади. На нас стали обращать внимание. Со стороны это выглядело так, что я не даю своему другу сказать слово на митинге, посвященному борьбе с военным призывом. Но я то знал, что Валера хочет залезть на трибуну и на украинском языке объяснить, что украинцы должны не только служить в Красной Армии, а быть там лучшими. Через минуту мозг у Валеры охладился, и он покорно пошел со мной по проспекту к далекому универмагу.
Когда мы отошли на достаточное расстояние, то я сказал:
– Валера, не мешай людям отдыхать. Нам эти шахтеры, не желающие отправлять своих детей в армию, просто набьют морду. Мне набьют мою русскую морду, а тебе твою украинскую. И крепко набьют, и будут правы.
– А почему будут правы?
– А потому, что вот эти дончане, – и есть теперешние украинцы. А тебя, хотя ты и украинец, они своим не считают, ты для них чужак, живущий на Волге, и кроме как по морде, ты здесь ничего не получишь. Ну не считая виноградной водки в разлив и пирожка с вишней. Усек?
Валера согласен с этим не был, но спорить не стал, а получать от шахтеров по морде ему все же не хотелось.
На Северный полигон в Мирный я ехать не хотел. Очередь была не моя, вообще это была не моя стойка, но завлаб Сидоров все это не учитывал, он вызвал меня и Толю Аникина и сказал голосом, не допускающим возражений:
– Толя, берешь Олега и дуешь в Мирный менять плату в стойке системы «Берилл». На все про все у вас семь дней – два туда, три там, два назад. Все понятно?
Толик кивнул. Так я поехал в Мирный.
В Мирном стоял мороз, и дул с севера противный ветер, – он сдувал с высоких сугробов, громоздившихся вдоль всех тротуаров, и бросал редким прохожим за шиворот колючие ледяные снежинки. Мы с Толей поселились в гостинице, а утром пошли пешком в управление, к которому относилась нужная нам войсковая часть. Подполковник – заместитель начальника отдела – принял нас по-доброму. Он расспросил Толю о цели нашего неожиданного для него визита, и, когда узнал номер нашей части, обрадовался. Он сказал:
– Мужики, ехать вам семьдесят верст, мотовоз туда не идет, поэтому поедете со мной, завтра с утречка. Я сам закажу машину, и оформлю вам пропуска; а сегодня отдыхайте, но без глупостей.
Рано утром машина подполковника подхватила нас из гостиницы, и мы поехали по бетонке, очищенной грейдером от снега, в далекую войсковую часть. Подполковник – его фамилия была Беленко – ехал в часть по рутинным делам, а нас он захватил просто с оказией. Всю работу мы выполнили за три часа – к двум часам дня, и пришли к зданию штаба. Беленко увидел нас в окно, вышел и спросил:
– Отстрелялись, или проблемы?
Толик подтвердил, что мы «отстрелялись», на что Беленко сказал:
– Мужики, сейчас мы дойдем до вышки связи, там мне бойцы откручивают со второй площадки телевизионную антенну. Заберем ее и живенько поедем, лады?
Около вышки была бетонная площадка, очищенная от снега. Я, Толик Аникин, Беленко и зам командира части по измерениям, презентовавший телевизионную антенну подполковнику, стояли небольшой толпой на этом бетонном островке посреди необъятной снежной тундры. Выше нас метров на шестьдесят три солдата в белых тулупах уже открутили антенну от вышки и приготовили ее к спуску на толстой киперной ленте. Зам командира махнул им рукой, и бойцы начали спуск антенны вниз. Мы с Толей были одеты не по погоде, мерзли на легком, но холодном ветру, и стояли, задравши головы вверх. Медленно, как нам казалось, антенна спускалась с довольно приличной высоты.
Все шло хорошо, но неожиданно ветер поменял направление и дунул разок сильнее. Антенна, привязанная на киперной ленте, как пушинка была отброшена от вышки, а при обратном движении лента завилась вокруг вышки на полтора оборота.
Заместитель только успел крикнуть, – «Не дергай!», но бойцы уже дернули. Дальше все случилось мгновенно. Лента лопнула, и антенна понеслась нам на головы, так стремительно, что мы не успели ни о чем подумать. В двух метрах от нас она с грохотом ударилась о бетонную площадку, и разбилась на десяток осколков, а главная ее часть подскочила как баскетбольный мячик, улетела под откос, пробила наст и зарылась метрах в десяти от нашей площадки в глубокий снег.
Заместитель уже через четверть минуты выложил в адрес неловких бойцов весь запас отборного северного мата. Беленко оказался сдержанным человеком, он посмотрел на осколки подарочной антенны, и выразил недовольство скупыми словами:
– Да, Виктор, у тебя то понос, то золотуха! Ладно, не провожай, мы поехали.
Мы закурили и вместе с Беленко пошли по тропинке к нашей машине, стоявшей у здания штаба. В машине для нас, как промышленников, по сложившейся северной традиции были приготовлены подарочные «консервы» – две трехлитровые банки отборной клюквы залитой спиртом. С этими подарками мы и уехали из части. Беленко ехал в плохом настроении и без подарка – его антенна, чуть не отправившая нас на больничные койки, восстановлению не подлежала. Когда мы подъезжали к управлению, Беленко нас попросил помалкивать, он грустно покачал головой и тихо сказал:
– Мужики, всего этого не было, вы поняли?
Мы понимающе кивнули.
Я шел по улице Родионова, когда из стоявшей на обочине машины меня окликнули:
– Олег Николаевич, сколько лет, сколько зим!
За рулем синего «Опеля» находился мой бывший дипломник Витя Севастьянов. Витя вылез из машины, преодолел полосу газонной грязи, вышел на асфальт тротуара и мы поздоровались.
– Витя, здорово, та-ак… И сколько лет прошло?
– Пятнадцать Олег Николаевич!
– Что-то я тебя давно не видел, куда то ты, Витюша, запропал?
– Нет, Олег Николаевич, это вы первый ушли к автомобилистам, а я еще три года пахал как конь савраска в родимом заведении.
– Точно, склероз, Витюша, проклятый склероз.
– Шутите, Олег Николаевич, это у вас то склероз.
– Что Витюша поделываешь?
– По порядку?
– Давай по порядку.
– Окончил заочно литературный институт, ушел в газету «Рабочий», писал очерки, и стихи к праздникам, книжку издал.
– Витек, какие такие стихи? Серьезно говоришь?
– Ну, конечно, а в лаборатории я про литературный институт никому не рассказывал, чтобы не дразнили, знаете какой у нас народ, заклюют.
– Это они могут, а дальше?
– Газета закрылась, ушел в новое издание «Чудеса и Приключения», выпускающий редактор была моя подруга. Все местные сообщения и очерки в «Чудесах» писал.
– Что ездил по Поволжью, собирал материал, страхи разные.
– Зачем ездить, просто писал. «Чупакабра в Тоншаевском районе», «Святое Озеро», «Тайна заброшенной штольни», это все мое, может, читали?
– Я, признаюсь, не читал. Но Андрюша мой сослуживец, покупал «Чудеса», читал в электричке, нравилось ему. И что дальше?
– А потом я поругался с редактором, на личной почве, ревнивая очень подруга, и теперь в «Бирже». Рекламирую водку, чипсы, колбасу. Принимаю другие заказы.
Виктор подал мне визитку. На ней было написано «Виктор Севастьянов. Реклама»
– Понадоблюсь, звоните, Олег Николаевич. Рекламу даю чудесную. Опыт есть.
Я тогда работал в автомобильном институте заведующим сектором. Вызывает меня как-то по весне к себе директор, назовем его, – Дмитрий Владимирович, и так говорит.
– Ты, Олег, вел договора с Ульяновском, как там – навел мосты?
– А, что, Дмитрий Владимирович, претензии есть от покупателей?
Я тогда уазики получал с завода, штук тридцать, наш институт их толкал в Москву, а москвичи, по слухам в Швейцарию. Швейцарцы делали новый герметичный салон с кондиционером и толкали уазики в Африку – в какую-то пустыню.
– Да нет, Олег, по уазикам все без претензий. Компьютеры нужно продать в Ульяновск. Москва просит распределить штук пятьдесят, на тебя падает десяток. Справишься?
– А чей товар, барахло какое-нибудь? Ульяновцы, не гляди что тихие, отберут у меня пропуск министерский, и больше к ним не сунешься.
– Тут все нормально. Военные летчики везут с Тайваня через Вьетнам. Тайваньский товар, брака нет. Мощные «эйтишки», принтер хороший, монитор большой, а цены маленькие.
В Ульяновске я знал заместителя генерального по АСУ. Я ему позвонил, и полетел. Прямо из аэропорта я доехал по проспекту до завода, подземным переходом прошел в проходную, а по «краснополосому» министерскому пропуску вошел на заводскую территорию. В Ульяновске тогда работало очень много вьетнамцев – каждый третий встречный на территории – был вьетнамец.
Прихожу к заму генерального, поздоровались. Зам спрашивает:
– Ты что, Олег, заделался компьютерщиком? Втюхиваешь гнилой товар провинциалам?
– Нет, говорю, задание такое. Если нужно можно целевые деньги попробовать в Москве надыбать, да за собственные будет вам все много дешевле.
– Да мы уже надыбали, да не просто надыбали, а на два года закрыли вопрос. Генеральный, если узнает, что прошу на компьютеры денег, пепельницей может в меня кинуть.
– Что, так все остро?
– Да, острее некуда, пойдем – покажу.
Заместитель провел меня по всему длинному этажу корпуса, и мы поднялись на лифте на самый верхний этаж. Там располагался машинный зал. Заместитель отпер дверь, включил в зале свет. У стены стояли с десяток машинных станций – рабочих мест конструктора, накрытых полиэтиленом. Он отбросил полиэтилен на одном рабочем месте, сел на прикрепленный стул и включил станцию. Это было рабочее место конструктора фирмы «Сан». Монитор был очень большой, все было удобно сделано и хорошо продумано.
– Вот эти монстры скушали весь наш компьютерный фонд.
– А что не отдаете конструкторам, а тут держите?
– В том то и вся загвоздка!
Заместитель нажал на какие-то клавиши на клавиатуре, и на экране возник чертеж самолета. Он еще потыкал по клавишам – чертеж увеличился, и вскоре дошел до уровня отдельных деталей. Я такого никогда не видел.
– Что, нравиться?
– Неплохо!
– Вот именно, что не плохо, но уж точно совсем не хорошо.
Оказалось, что меня опередили питерцы, они заманили генерального из Ульяновска в загранкомандировку в Финляндию, и там он выбрал эти американские суперстанции (для своего времени, разумеется). Но генеральный допустил серьезный ляп – не купил программу разработки по автомобильной тематике, а, скорее всего, его просто обкрутили, как полного лоха. Когда вопрос вскрылся, и кинулись искать программу – она оказалась по цене равна трем станциям. Питерские коммерсанты стали в Ульяновск не въездными, да им на это было наплевать.
– А использовать их как обычные компьютеры, спросил я, это же можно?
– Так поломают, а лимон долларов, для нас денежка нешуточная. Тут пусть стоят. Ты, Олег, знаю, не болтливый человек, объясни у себя, что, мол, потом чего-нибудь купим. Бери лучше уазики, эта машина хоть и простецкая, но с ней все понятно. Позванивай, не забывай друзей.
Я перекантовался ночью в Ульяновском аэропорту, а утром улетел домой. Может быть, наш директор знал об ульяновской проблеме, а может быть, не знал, но особо меня за срыв задания не ругал. Наверное, знал, но проверялся.