Анатолийская мечеть XI–XV вв. Очерки истории архитектуры - читать онлайн

Анатолийские мечети великих сельджуков

Как ни странно, прежде чем обратиться к памятникам турецкой архитектуры, необходимо решить вопрос о ее отправной точке, – с какого момента правомерно говорить о возникновении собственно турецкой архитектуры, турецкой культуры и истории Турции в целом? Естественно, нас не будут интересовать крайности, – например, Турция как исторический регион вообще игнорировалась авторами разделов об искусстве или даже о собственно архитектуре Ближнего Востока в советской учебной литературе.[16] Другой крайностью – к счастью, не реализованной на практике, но легко представимой, – выглядело бы «втягивание» в историю турецкой архитектуры хеттских, ионийских, римских и византийских памятников лишь на том основании, что они располагаются на территории современной Турецкой Республики, хотя об их влиянии на более позднее зодчество этой территории бесспорно следовало бы говорить.

Разговор о мусульманской культуре Турции (современной территории страны) безусловно должен начинаться с момента исламизации и тюркизации Анатолии, с проникновения сюда тюрков и создания первых мусульманских государств. Ранний этап мусульманской Анатолии связывается с приходом сюда сельджуков, – даже Ю. А. Миллеру, категорически отождествившему понятия «турецкий» и «османский» и потому начавшему свое «Искусство Турции» только с XIV в.,[17] пришлось упомянуть о предшествующем сельджукском этапе. Однако, говоря о сельджукской культуре Анатолии, многие авторы имеют в виду прежде всего государство Сельджуков Рума и современные ему тюркские княжества (эмираты), – так, И. Ф. Бородина начала «турецкий» раздел «Всеобщей истории архитектуры» только с XII в.,[18] и даже основоположник турецкого искусствознания Дж. Арсевен, привлекая к разговору о происхождении тюркского искусства произведения «звериного стиля» и рассматривая созданные тюрками памятники Турфана, Ирана и Индии, «малоазийскую главу» тюркской культуры начал с монументов Коньи, замолчав предысторию искусства Сельджуков Рума.[19] Столь авторитетное издание, как «Кембриджская история Турции», рассматривает самый ранний этап турецкой истории через призму истории Византии XI–XIV вв., сразу после этого переходя к «Анатолии под властью монголов», после чего становится возможным говорить об османском периоде.[20]

Между тем культура Сельджуков Рума и современных им тюркских княжеств Анатолии генетически связана с предшествовавшим периодом мусульманского завоевания азиатских владений Византии, осуществленного Великими Сельджуками. Авторы «Кембриджской истории ислама» указывают, что создание империи Великих Сельджуков и установление тюркского господства стало поворотной точкой в истории исламской цивилизации, а осуществленная этой империей тюркизация Ближнего Востока и Анатолии оказалась фактором, предопределившим будущее и мусульманского, и христианского мира;[21] правда, даже при столь высокой оценке завоевание Анатолии для тех же авторов оказалось в истории Халифата маргиналией на фоне укрепления Великих Сельджуков в Иране, борьбы с Фатимидами, возвышения Зенгидов и монгольской угрозы.[22] Лишь в малоазийском и общетюркском контексте рассматривается правление Великих Сельджуков в Анатолии соответственно в работах В. Гордлевского и Р. Рахманалиева.[23]

Правда, есть и работы, более подробно освещающие историю государства Великих Сельджуков. Так, К. Каэн посвятил первую часть фундаментальной «Доосманской Турции» именно становлению новой империи и завоеванию Анатолии,[24] – его заинтересовали, в частности, даже вопросы исламизации тюрков до создания Сельджукского государства и взаимоотношения сельджуков и других тюркских племен, принявших участие в походе на Византию. Именно Великие Сельджуки оказались в фокусе рассмотрения в недавней монографии В. Запорожца, охарактеризовавшего круг ранних источников по истории тюркской Анатолии.[25] Однако интерес к политической истории сельджукского государства заставляет указанных авторов игнорировать художественные, в частности архитектурные источники.

Замалчивание Дж. Арсевеном и первыми турецкими искусствоведами раннего анатолийского архитектурного материала было исправлено в работе Октая Асланапа «Тюркская архитектура»: первый том отведен сооружениям Средней и Центральной Азии, Ирана, Индии, Сирии, Ирака, Египта, а вторую книгу, посвященную мусульманскому зодчеству Анатолии до Османов, исследователь начал именно с немногочисленных памятников Великих Сельджуков конца XI-начала XII в., справедливо рассматривая их как первый этап собственно турецкой архитектуры, очевидно опорный для зодчества Сельджуков Рума и современных им мусульманских княжеств.[26] Правда, работа О. Асланапа носит справочный характер, – автор привел краткие описания памятников и опубликовал архитектурные планы, но не анализировал и не сравнивал их. Единичных памятников, которыми представлен краткий этап правления Великих Сельджуков в Анатолии, оказывается достаточно, чтобы сделать вывод о том, что мусульманская архитектура Анатолии, возникнув в результате неизбежного воспроизведения на только что завоеванных Халифатом территориях существовавших типов культовых зданий, не просто копирует образцы, но вырабатывает собственные решения, во многом определяющие дальнейшее развитие турецкой мечети.

Византия, бывшая во II половине I тысячелетия полновластной хозяйкой почти всей Анатолии – кроме юго-восточных областей, отвоеванных Халифатом, – познакомилась с тюрками уже в первые столетия своего существования – две хазарские княжны стали ее императрицами, кипчаки (половцы) и печенеги служили наемниками в войсках империи, торговые пути и к северу, и к югу от Каспия связывали Малую Азию со Средней. Тогда же тюрки создают свои государственные образования – каганаты, восточные остатки которых в X в. были поглощены исламским государством Караханидов. Тюркиогузы селятся во владениях Махмуда Газневи и после его смерти отторгают Хорасан, превращаясь в реальную политическую силу на востоке Халифата, так же уже использовавшего тюрков в качестве наемников.[27]

К середине XI в. Тогрул, потомок Сельджука ибн Токака, объединив тюркские племена после падения государства Караханидов, завоевал Мерв и Нишапур, присоединил территории оттесненных на юг Газневидов, Азербайджан и значительную часть Ирака. Уже в 1048 г. был взят Эрзерум, в 1051 г. – Исфахан. В 1055 г. Тогрул под вполне легитимным предлогом борьбы с узурпаторами-Буидами и восстановления полноты власти халифа захватил Багдад и получил от «повелителя правоверных» аль-Каима не только руку его дочери, но и титул султана.[28] Выгадали от этого обе стороны – после фактического отстранения при Бундах халиф вернул себе по крайней мере внешние атрибуты власти, а сельджукский султан, искренне поддерживая его духовный авторитет, стал главой разветвленной династии светских правителей – Великих Сельджуков, осуществляя светскую власть в Халифате, раздавая посты своим родичам и соплеменникам и направляя активность (прежде всего военную) тюркских переселенцев. Огузы (в т. ч. сельджуки) и другие тюрки переместились к границе с Византией, создав здесь буферную зону и постоянно совершая набеги на территорию империи.

Халифат отвел тюркам роль гази (борцов за веру), не только укреплявших и раздвигавших северо-западные границы дар-уль-ислам (территории ислама), но и способных противостоять укреплявшимся в Сирии конкурентам-Фатимидам. Алп-Арслан, унаследовавший титул султана после своего бездетного дяди Тогрула, справлялся с обеими задачами, – в 1060-х гг. он не только совершил поход в фатимидские Сирию и Палестину, но и вторгся в Закавказье, захватив Ани (к тому моменту уже византийский) и ослабляя потенциального союзника Фатимидов. Алп-Арслану удалось занять важнейшую пограничную крепость на востоке Византии – Манцикерт (Малазгирт); в 1071 г. попытка отвоевания крепости привела к разгрому византийской армии и пленению императора Романа IV Диогена.[29] Жизнь императора была выкуплена ценой территориальных уступок победителям.

Победа при Манцикерте открыла сельджукам путь в Центральную Анатолию.[30] Смерть свергнутого Романа Диогена и отказ его преемника выполнять условия мира дала формальные основания для продолжения завоеваний: в 1075 г. взята Никея (Изник),[31] в 1077 г. был завоеван Иконий (Конья), в 1080 – Кесария Каппадокийская (Кайсери). Во главе походов встал двоюродный племянник Тогрула Сулейман-шах ибн Кутулмыш,[32] которого принято считать основателем династии сельджукских султанов Рума, – нового мусульманского государства, возникшего на отвоеванных у Византии землях Анатолии (Рум).

В 1084 г. пала «пропущенная» сельджуками Антиохия (Антакья), и этот «поворот» к Сирии, равно как и неспособность удерживать Никею, позволяют видеть приоритет внешней политики Халифата (т. е. Великих Сельджуков) в борьбе с Фатимидами, а основную цель – не в Византии, а в Иерусалиме.[33] Но Великие Сельджуки после смерти Низама аль-Мулька и султана Малик-шаха (1092 г.) увязли в междоусобице сыновей последнего, не оставившей сил даже для борьбы с низаритами Аламута.[34] Мусульманские завоевания вынудили Алексея I Комнина обратиться за помощью к «франкам», а Иерусалим стал целью I крестового похода…

В 1097 г. султан Рума Кылыч-Арслан I уничтожил ополченцев Крестьянского крестового похода, но под угрозой разграбления Никеи крестоносцами сдал город византийцам, потерпел поражение под Дорилеей (Эскишехир), а в 1098 г. сельджуки потеряли Эдессу (Урфу) и Антиохию,[35] – вместе с планами на Сирию, раздираемую атабеками вплоть до подъема Айюбидов.[36] В одиночку Сельджуки Рума, уже ощутившие сепаратизм тюркских вождей, вряд ли могли сопротивляться крестоносцам, – как, впрочем, невелики были и шансы ослабленных Великих Сельджуков сдержать эспансию Фатимидов; но противостояние франкских государств и Фатимидов позволило уцелеть обеим ветвям потомков Дома Сельджука.

Румский султанат оказался далеко не единственным мусульманским государством на отвоеванных у Византии землях. В то время как юго-восточные области Анатолии первоначально подчинялись непосредственно Великим Сельджукам, а центральные (Конья, часть Каппадокии) – Сельджукам Рума, на северо-востоке после победы при Манцикерте укрепилась династия Данишмендидов, овладевшая Сивасом, Амасией, Кайсери, Малатьей; между Сельджуками Рума и Данишмендидами в районе Эрзинджана и Дивгири возник бейлик Менгуджакидов; после вытеснения Великих Сельджуков и создания латинских королевств области к юго-востоку от оз. Ван контролировались ветвями Артукидов (при этом, например, в Диярбакыре и в Битлисе правили местные династии); в горных областях вокруг Эрзерума выделился бейлик Салтукидов. В XII – начале XIII в. все эти эмираты оказались подчинены Сельджукам Рума, видевшим в них своих вассалов; но укрепление своей власти в Анатолии и борьба с тюркскими князьями-улубеями надолго отвлекли правителей Коньи от газавата на западе.

Почти весь XII в. Сельджуки Рума лавировали – и весьма успешно – между опасностями с запада, юга (Византия и крестоносцы), востока (Великие Сельджуки, Фатимиды, Зенгиды) и севера (Данишмендиды), сохраняя независимость своего султаната, подчиняя тюркские княжества Анатолии и собираясь с силами для утверждения своего могущества. Возникают странные христианско-мусульманские коалиции – если крестоносцы видели союзника в борьбе с сирийскими Зенгидами в лице египетских Фатимидов, то Данишмендиды используются Византией как фактор, отвлекающий Сельджуков на востоке; в 1147 г. Рум вступил в союз с Византией во время II крестового похода; в 1162 г. Кылыч-Арслан II, которого василевс считал своим вассалом, был вынужден оставить в Константинополе сына в качестве заложника, но, продолжая активно бороться с конкурентами Данишмендидами (вассалами своего сюзерена, которых и Рум считал своими вассалами), воспользовавшись и личной обидой,[37] и смертью «сдерживавшего фактора» – айюбидского атабека Нураддина Зенги, в 1174 г. наконец подчинил Конье север Анатолии.

«История Сельджукидов представляет разительный пример быстрого возвышения и падения: вынырнув во второй половине XI в. из Хорасана, они весь XII век провели в борьбе, и были моменты, когда весы истории склонялись на сторону Данишмендов, вырывавших из их рук господство в Малой Азии, однако Сельджукиды, использовав противоречия между противниками, удержались, и из Коньи – из малоазиатской срединной степи – распространились и на запад, и на север, и на восток, и на юг. Старая область приграничников – борцов за веру, выдвинутых когда-то арабами, превратилась в государство, поднявшее в Малой Азии культуру на большую высоту. В течение полустолетия создали они здесь памятники, которые пережили творцов».[38]

Впрочем, эти полстолетия относятся уже к XIII в. До того момента сельджукская архитектура Анатолии представлена не столько заказами Сельджуков Рума (в Конье и Акшехире сохранившиеся мечети и медресе возводятся только в середине XII в.), сколько памятниками, созданными Великими Сельджуками и улубеями, – Данишмендидами, Салтукидами, Артукидами и т. д., что, видимо, объясняется как удаленностью подвластных им территорий от зоны военных действий с христианами, так и необходимостью демонстрации прочности местной власти. В любом случае именно памятники Восточной Анатолии демонстрируют на протяжении XII в. становление той сельджукской архитектуры, которая ассоциируется прежде всего с сооружениями Конийского султаната следующего столетия.

Прежде чем рассматривать памятники сельджукской архитектуры Анатолии, придется задаться вопросом, – а откуда берется эта самая собственно сельджукская архитектура? Каковы ее источники? Вариантов-то немного.

Уже в первое столетие существования ислама на завоеванных арабами землях формируется тип дворовой (колонной) мечети, пространство которой состоит из открытого двора и молитвенного зала с плоским или двускатным стропильным перекрытием, опирающимся непосредственно на несущие стойки (столбы, колонны) либо на аркады. В ряде случаев плоское перекрытие зала могло дополняться небольшим куполом – либо в центре среднего нефа, либо над михрабной ячейкой (в иерусалимской аль-Акса и в магрибинских мечетях – в торцах повышенного центрального нефа, над входом и над михрабом, акцентируя продольную планировочную ось). Таковы ранние мечети Сирии, Ирака, Иордании, египетского Фустата, тунисских Сусса и Кайруана, Марокко, Испании. Иконография исламской архитектуры «во многом исходила из уже существовавшей строительной практики и образной системы предшествующего культового зодчества. Богатейшее наследие ближневосточной культовой архитектуры давало мусульманам право выбора от гипостильных залов до зданий базиликального типа, купольных базилик и центрических купольных построек».[39] Собственно, появление гипостильных мечетей напрямую связывается с переориентацией планировки христианских базилик.[40]

Значимый образец такого типа мечетей появляется и в Юго-Восточной Анатолии, присоединенной к Халифату уже в первые десятилетия арабского завоевания. Большая мечеть Харрана (Джами аль-Фирдаус), расположенного южнее Урфы рядом с современной турецко-сирийской границей, датируется VIII в. и занимает квадрат со стороной более 100 м. Судя по описанию испано-арабского путешественника Мухаммада ибн Джубайра, она еще в конце XII в. оставалась не только важным культовым объектом и центром мусульманской мысли,[41] но и весьма внушительным архитектурным сооружением: «Эта благородная мечеть покрыта поперечными балками и сводами. Балки ее – большие и длинные, сообразно ширине нефа, равняющейся 15-ти шагам; а в ней – пять нефов. Мы еще не видели мечети, в которой своды были бы так широки. А стена ее, прилегающая ко двору со стороны входа, имеет во всю свою ширину ворота, числом 19 – девять справа и девять слева, а посреди них девятнадцатые, самые большие, поддерживающие арку, отходящую от верхней части стены внутрь. Великолепные на вид, превосходной кладки, они подобны воротам какого-либо большого города».[42]

На самом деле молитвенный зал мечети Харрана состоял не из пяти, а из четырех нефов, параллельных стене киблы.[43] Судя по резным консолям и фрагментам кладки арок на частично сохранившейся восточной стене, молитвенный зал был перекрыт стропильными двускатными кровлями (сохранившиеся каменные фронтоны боковых стен), аналогично залу мечети Куфы, опиравшимися на аркады («поперечные балки и своды» в переводе описания Ибн Джубайра), как это практиковалось и в Сирии, и в Магрибе. Минарет мечети – квадратный в плане, сдвинутый к востоку от оси постройки, что опять-таки выдает следование уже опробованной планировке арабских мечетей Средиземноморья.

В Иране, однако, арабский тип колонной мечети не прижился: «мусульманские культовые здания, возводимые в IX–X веках с намерением следовать аббасидскому образцу, рано или поздно перестраивались, а иногда подвергались изменениям конструкции в процессе строительства».[44] Из доисламского, прежде всего сасанидского, зодчества мусульманская архитектура Ирана заимствовала две конструкции – чахартак (чартак),[45] ставший основой павильонов, часто включавшихся в другие постройки различного назначения, и айван – сводчатый зал-террасу, открытую с одной стороны. Хрестоматийным примером использования айвана в качестве приемного зала является сасанидский дворец в Ктесифоне; использовались айваны и во дворце халифа в Багдаде.[46] Неоднократно указывалось, что айван (и, как его развитие, пештак – айванный портал) был позаимствован мусульманской культовой архитектурой из светского зодчества. «Оправдавшие себя конструкции чартака и айвана были приспособлены и к молитвенным зданиям мусульман. В западных районах иранского мира получили распространение павильонные мечети, а в восточных, например в Хорасане, предпочитали строить мечети с айваном, в задней стене которого устанавливался михраб; к павильону или айвану пристраивался двор».[47] Отмечу, что отчасти развитием чартака оказываются мусульманские мавзолеи, в т. ч. портальные, появляющиеся в архитектуре Средней Азии после распада державы Саманидов, т. е. после возвышения тюрков, и отмечающие распространение тюркских племен.

Харран. Джами аль-Фирдаус. План

Важнейшим вкладом Ирана в развитие планировки мечети признается четырехайванная композиция, центром которой является обширный двор; собственно, именно этот план имеется в виду, когда речь идет просто об «иранской мечети».[48] Следует помнить, однако, что самые ранние памятники этого типа (мечети Исфахана, Семнана, Казвина) относятся к XII в. (и то если не принимать во внимание строительство в них новых айванов Тимуридами и Сефевидами), а наиболее показательные (в Верамине, Тебризе) – к XIV в.; самая ранняя мечеть, сохранившая изначальный план именно с 4-мя айванами – в Заваре близ Исфахана – датируется 1136 г. Да и классическая мечеть в Дамгане с одним айваном, встроенным в перекрытый куполами молитвенный зал наподобие повышенного центрального нефа, датируется ок. 1080 г., а южный айван исфаханской мечети – 1089-м г. Таким образом, айванные мечети в Иране появляются не ранее прихода сельджуков.[49]

Харран. Джами аль-Фирдаус. Общий вид

Харран. Джами аль-Фирдаус. Восточная стена молитвенного зала

Общим местом в литературе стало указание на то, что «этот (четырехайванный. – Е. К.) ставший стандартным план был применен при строительстве медресе»[50] – «теологических колледжей». Старейшим функционирующим медресе считается марокканский Карауин (859 г.), древнейшим сохранившимся зданием медресе – постройка в сирийской Босре 1136 г.;[51] однако в городах Средней Азии – т. е. отнюдь не в центре мусульманского мира – в IX–XI вв. существовали десятки медресе. Известна практика переоборудования в медресе дворцовых комплексов, – «признак того, что в устройстве медресе и дворцов едва ли была большая разница».[52] Организация и строительство медресе расценивались как богоугодное дело, и обычной – во всяком случае, в среднеазиатском регионе, – была практика погребения правителя в основанном им медресе в отдельном мемориальном здании-мавзолее (унаследованная и сельджуками Анатолии). Уже в XI в. в планах медресе на юге Таджикистана (Ходжа Машад) фиксируются айваны, расположенные по осям двора,[53] – позже этот план воспроизводится в многочисленных Низамийа Великих Сельджуков конца XI в., сирийских Нурийа XII в., медресе Малой Азии XIII в. (Эрзерум, Конья, Кайсери, Сивас), распространяясь опять-таки вместе с сельджукскими завоеваниями.

Собственно же «тюркскую составляющую» в той мусульманской архитектуре, которую мы обнаружим в XI–XIII вв. в Анатолии, вычленить, пожалуй, и невозможно, даже несмотря на отраженную в источниках строительную активность, вызванную благочестием того же Тогрула, которому автор более поздних «Сообщений о Сельджукском государстве» приписывал «щедрость на строительство мечетей» и слова: «Мне стыдно перед Аллахом Всевышним, если я, построив дом, не возведу рядом с ним мечети».[54] Неоднократные попытки описать эту составляющую неизменно приводили лишь к ее констатации и признанию нехватки данных для решения «сельджукской проблемы». Еще в конце 1930-х гг. И. А. Орбели говорил о невозможности определения типологического или стилистического единства архитектурных памятников сельджукского времени: «Сельджукское искусство в целом дает значительное разнообразие форм, в особенности в архитектуре, в зависимости от того, в каком из районов упомянутой колоссальной территории эти памятники созданы, причем в каждом данном случае в основных чертах сказываются, как господствующие, формы местного, в предшествующий период развивавшегося искусства».[55]

Спустя два десятка лет Г. А. Пугаченкова повторила вывод о том, что «внутри государства Великих Сельджуков архитектура отнюдь не являла комплекса стилистически единых качеств»,[56] и качества эти не могли определяться этническим фактором, т. е. тюркизацией Южного Туркменистана, Северного Ирана и Анатолии. Она указала, что термины «сельджукский» и «караханидский» «едва ли уместны в историко-архитектурной номенклатуре, так как сами по себе не определяют ни времени, ни определенных территорий, ни подлинных причин развития местного зодчества».[57] Ее коллега Л. И. Ремпель, исследуя строительные конструкции и архитектурный декор Туркменистана, также ограничился лишь констатацией «сельджукской проблемы».[58]

Даже С. Г. Хмельницкий, подробно и поэтапно описавший развитие доисламской и раннеисламской архитектуры Средней Азии и опирающийся на огромный корпус исследований, резюмировал: «Попытки найти некий тюркский дух или тюркский стиль в монументальных зданиях, строившихся в годы правления тюркских династий – Караханидов, Газневидов и Сельджуков, – оказались безуспешными уже потому, что у вчерашних кочевников не было навыков и традиций строительного искусства. <…> Видимо, переход политической власти к завоевателям-тюркам не оказал заметного влияния на характер архитектуры Средней Азии и не изменил процесс ее эволюции».[59]

Пожалуй, наиболее «знаковым» типом сельджукской архитектуры является центрический мавзолей-тюрбе, – квадратный, многогранный, крестовидный либо круглый в плане, имеющий коническое шатровое (реже сферическое) завершение. Эти мавзолеи-«карандашики» появляются во всем «сельджукском ареале» – в Средней Азии, в Иране, Анатолии, Закавказье.

Появление не одобряемых исламом мемориальных построек и их количественное преобладание над другими типами мусульманской архитектуры в Средней Азии связывается с распространением на фоне ослабления власти Халифата суфийских учений, с одной стороны акцентировавших почитание (в т. ч. посмертное) праведников и наставников-шейхов, а с другой – адаптировавших доисламские культы, в т. ч. связанные с определенными местами.[60] Архитектурный тип центрического мемориального сооружения возникает уже в VII в. в иерусалимской Куббат ас-Сахра,[61] закрепляется в IX в. в самаррской Куббат ас-Сулайбийя и в упрощенном виде – без обходной галереи – кристаллизуется в X в. в бухарском мавзолее Исмаила Самани.[62] Большинство архитектурных типов мавзолеев имеют доисламские прототипы, кроме восьмиугольных в плане купольных тюрбе, – их появление С. Хмельницкий объяснял западными (от Халифата до Византии) влияниями и связал с развитием октагональных подкупольных конструкций: характерные для них перекрытия из двух оболочек (внутренний купол и внешний шатер) «неизвестны в среднеазиатской архитектуре IX–X вв.».[63]

Однако был ли тип шатрового тюрбе-«карандашика» принесен сельджуками из Средней Азии? Наиболее ранний шатровый мавзолей Бабаджи Хатун близ Тараза осторожно датируется XI в.;[64] т. н. мавзолей Фахреддина Рази в Ургенче – II пол. XII в.;[65] коническое завершение бухарского мазара Чашма Айюб выполнено не ранее XII в.;[66] руинированные либо плохо исследованные памятники – Чугундор-баба в Куфене,[67] Зулпукар в Таласской долине[68] – имеют расплывчатую датировку XI–XII вв. В Иране шатровые мавзолеи строятся примерно тогда же – Бурж-и Михмандаст около Дамгана построен в 1097 г., башня Тогрула в Рее – в 1140 г. Кроме того, происхождение кирпичных башенных шатровых мавзолеев Ирана с сельджуками вряд ли связано, – достаточно назвать покрытый конусом знаменитый «карандаш» Гунбад-е Кабус в Гургане[69] (1007), да и тот же Бурж-и Михмандаст, реконструируемый с коническим завершением, явно восходит к местной традиции башнеобразных купольных мемориалов, только в одном Дамгане представленной мавзолеями Пир Аламдар (1026) и Чехель Духтаран (1056).

В то же время сельджукские шатровые мавзолеи не стали в Иране образцами для многочисленных подражаний. Начиная с Великих Сельджуков, иранская архитектура отдаст предпочтение мавзолеям купольным – в этом ряду окажутся и усыпальница султана Санджара в Мерве (сер. XII в.), и гробница Олджейту в Султание (Сольтание) (н. XIV в.). Тип шатрового тюрбе, одновременно проявившийся в немногочисленных памятниках Средней Азии и Ирана, синхронных продвижению сельджуков на запад, станет «визитной карточкой» сельджукской архитектуры лишь в Анатолии и на сопредельных территориях и, судя по хрестоматийным мавзолеям Ахлата, Эрзерума, Байбурта, Дивриги, Кайсери, Коньи, Испарты, – только к XIII в.

Получается, что тюрки-сельджуки не могли принести в западные районы Халифата – в Северную Сирию, в Анатолию, в Закавказье – какие-либо архитектурные типы, которые были бы до того момента там неизвестны. Термины «сельджукская архитектура» и «сельджукское искусство» не подразумевают связь с сельджуками как с этносом, но обозначают более широкие художественные реалии, связанные с правлением тюрков – Великих Сельджуков, восходящих к ним династий и их вассалов, многие из которых, в т. ч. эмиры и улубеи Малой Азии, достаточно рано стали искать себе других сюзеренов.

Собственно, этот тезис далеко не нов: еще в начале 1970-х гг. Л. С. Бретаницкий писал, что «кочевники-сельджуки не выступали в роли создателей "сельджукского искусства", а послужили своего рода ускорителем тех социально-политических процессов, которые породили своеобразное направление художественного развития, распространившееся на огромной территории Передней Азии».[70] К. Каэн, традиционно-вынужденно завершивший раздел об империи Великих Сельджуков полуторастраничным параграфом «Искусство и письменность Сельджукского периода», не смог привести ни одного конкретного памятника, но констатировал, что, даже не будучи творцами, тюрки часто предоставляли другим возможности развития, которые сами использовать еще не могли.[71] Более того, рассматривая сельджукский период как ступень развития мусульманского искусства Переднего Востока, тот же Л. С. Бретаницкий предположил, что многие произведения этого времени, отличающиеся от памятников предшествовавшего периода арабского Халифата «законченностью замысла, продуманностью художественного строя, изысканностью форм и изяществом убранства», завершают «определенный этап последовательной эволюции и совершенствования не только отдельных композиционных приемов или методов и средств их осуществления, но даже типов архитектурных сооружений и художественных изделий».[72]

Вероятно, в качестве источников сельджукской архитектуры в привычном значении – как определенного территориально-хронологического комплекса памятников – должны рассматриваться все региональные художественные традиции, с которыми тюрки, могли познакомиться в процессе миграций на запад. Этническая экспансия тюрков не сопровождалась экспансией культурной ввиду отсутствия самого предмета экспансии – развитой тюркской культуры. Создавая новую традицию мусульманской архитектуры на подвластных землях, сельджуки, до того момента не проявившие себя ни в качестве создателей сколько-нибудь оригинальных сооружений, ни в качестве стойких приверженцев каких-либо определенных художественных идей, имели возможность – подобно арабам четырьмя столетиями ранее – обращаться к любым имевшимся источникам, в том числе, очевидно, и домусульманским, и современным сельджукскому завоеванию немусульманским. Сочетая прагматичную суннитскую идеологию с мистическими суфийскими откровениями, сплавляя в официальном заказе разные художественные традиции, сельджуки оказываются своеобразным катализатором эволюции мусульманской архитектуры.[73]

Одно из возможных направлений этой эволюции, притом явно архаизирующее, демонстрирует самая ранняя сельджукская мечеть Турции – Улуджами Диярбакыра. Стоящий на Тигре и являвшийся важным пунктом, позволявшим контролировать сообщение между Анатолией, Сирией и Ираком, Диярбакыр, византийская Амида, рано стал пограничным городом и в IX–XI вв. последовательно служил столицей «буферных» эмиратов Шейхидов и Марванидов. В начале X в. южные городские (Мардинские) ворота украшаются надписями с именем сюзерена – аббасидского халифа Муктадира. В 1056 г. Марваниды признали власть Тогрула и сохранили вассальную автономность своего эмирата, но в 1085 г. их земли были присоединены к государству Великих Сельджуков.

Побывавший в Диярбакыре около 1045 г. персо-таджикский теолог Насир Хосров (Насир-и Хусрау) был восхищен здешней достопримечательностью: «Соборная мечеть построена из того же (что и городские стены. – Е. К.) черного камня, и правильнее и крепче ее здания построить невозможно. В мечети двести с лишком колонн из камня, каждая колонна из одного цельного куска, на колоннах покоятся каменные своды и на них снова возвышаются колонны, покороче первых. На втором ряду тоже покоятся своды, возвышаясь над первыми большими сводами. Крыши этой мечети возведены в форме ослиной спины, а все резные части, из дерева и камня, раскрашены и отлакированы».[74] Однако приведенное описание имеет отношение к более ранней мечети, для которой использовалась часть церкви Св. Фомы, разделенной между христианами и мусульманами (как это было и с базиликой Иоанна Крестителя в Дамаске). Исходя из пропорций сохранившейся мечети Диярбакыра, совершенно не схожей с раннехристианскими базиликами Сирии, от которых церковь Св. Фомы вряд ли сильно отличалась, К. Кресвелл доказал, что нынешнее здание мечети никогда не могло служить церковью.[75] Кроме того, в сохранившемся молитвенном зале отсутствуют отмеченные две сотни колонн, а арки северной стены зала, соединяющие помещение с двором (сахн), явно «родные», выложенные при строительстве здания, а не пробитые в уже существующей стене, как это должно было произойти при перестройке церкви в мечеть.

Диярбакыр. Улу-джами. Аэрофотосъемка

Иными словами, текст Насира Хосрова не имеет отношения к ныне существующей большой мечети Диярбакыра и доказывает лишь, что к середине XI в. в городе уже существовала огромная соборная мечеть, а нынешнее здание возведено после 1045 г. Сохранившиеся на фасаде Улуджами надписи содержат две даты – 484 г.х. (1091/92) и 550 г.х. (1155/56), причем надпись с более ранней датой упоминает султана Малик-шаха, на нее и принято опираться при датировке памятника, рассматривая его в числе построек Великих Сельджуков.[76]

Диярбакыр. Улу-джами. План

Как уже было сказано, диярбакырский памятник следует отнести к архаизирующей линии планировки мечетей. Достаточно напомнить, что в последние годы правления Джелал ад-Дина Малик-шаха (умершего именно в году, указанном на фасаде Улу-джами) перестраивается молитвенный зал (шобестан) Пятничной мечети Исфахана, в котором на массивных кирпичных столбах на 30-метровую высоту поднят знаменитый купол Низама аль-Мулька диаметром 14 м, а уже через несколько десятилетий исфаханская мечеть обретет знаменитую айванную планировку. Рассматриваемую же Улу-джами немудрено принять за перестроенную христианскую базилику: молитвенный зал образован тремя нефами, параллельными стене киблы, рассеченными посередине сильно повышенным трансептом, акцентирующим ось михраба.

Источник такого плана определяется однозначно – Большая мечеть Омейядов в Дамаске (706–711 гг.). Уже в конце XII в. Мухаммад ибн Джубайр писал, что «ее общепризнанная известность позволяет не тратить время на ее описание».[77] Планы двух мечетей объединяет трехнефное членение молитвенного зала, повышенный трансепт по центральной оси, обширный северный двор (в Дамаске окруженный галереями, в Диярбакыре – обстроенный зданиями). Необходимо учесть, что выходящая во двор аркада молитвенного зала мечети Омейядов до конца XIX в. оставалась открытой, не отгораживая пространства зала от двора, как это было принято во всех арабских мечетях и как это было сделано в Улу-джами.

Дамаск. Мечеть Омейядов. План

Алеппо. Джами аль-Кабир. План

Диярбакыр. Улу-джами. Северный фасад молитвенного зала

Архитектурная практика Халифата уже имела прецеденты сознательного и даже декларативного воспроизведения авторитетных памятников, – если не копирования, то, во всяком случае, осознанного «цитирования образа»: «судьба этого образа может оказаться совершенно в другой культурно-идеологической среде, когда прошлое становится анахронизмом, но образ продолжает успешно жить».[78] Достаточно назвать возведенную Ахмедом ибн Тулуном мечеть в египетском Фустате (876 г.), минарет которой, имеющий внешнюю лестницу, явно отсылает к уже известному, знаковому прототипу – спиральному минарету Мальвия в иракской Самарре: столица «свежеоснованной» династии Тулунидов на Ниле «цитирует» столицу Аббасидов на Тигре. Безусловно, мечеть Дамаска воспринималась как не менее знаковый памятник, о чем и свидетельствует Ибн Джубайр; но, с одной стороны, пограничный Диярбакыр вряд ли требовал столь узнаваемых архитектурных цитат, а с другой, – уже перестройка мечети Исфахана демонстрирует изменения и в архитектурном вкусе, и в строительных возможностях Великих Сельджуков, да и опыт возведения мечетей с базиликальными залами сельджуки ни в Средней Азии, ни в Иране усвоить, как мы видели, вряд ли могли.

Однако если бы речь шла лишь о выборе знакового прототипа для анатолийской (в общем-то провинциальной) мечети, то в зоне сельджукского владычества уже была и иерусалимская Масджид аль-Акса,[79] «Мечеть Отдаленнейшая», одна из трех наиболее почитаемых в мусульманской традиции мечетей, к которым, согласно достоверным хадисам от Абу Хурайры, разрешено паломничество и молитва в которой обладает особыми достоинствами.[80] Здание мечети было закончено в 705 г. (когда началась постройка дамасской мечети), в течение VIII в. восстанавливалось после землетрясений и в последний раз перестраивалось после землетрясения 1033 г., – незадолго до сельджукского нашествия. В плане перестроенной мечети аль-Акса доминируют повышенный и более широкий центральный неф, акцентированный куполами над михрабной ячейкой и над входом, и широкий трансепт вдоль стены киблы. Т-образный базиликальный план аль-Акса неоднократно повторялся в больших мечетях Магриба, – в Сиди-Окба в Кайруане[81] (IX в.), аз-Зейтуна в Тунисе (IX–X вв.), отчасти при перестройке XI в. Большой мечети в Сфаксе, позже, в середине XII в. – в Большой мечети марокканского Тинмаля и Кутубийе в Марракеше. Но по каким-то причинам – теологическим ли (уникальное значение иерусалимской мечети, ее эсхатологический смысл[82]), политическим (повторение Т-образного плана в памятниках, находящихся на территории Фатимидов[83]), каким-либо еще, – в архитектуре Сирии, более знакомой сельджукам, этот план не воспроизводился.

Диярбакыр. Улу-джами. Интерьер. Стена киблы (после расчистки)

Диярбакыр. Улу-джами. Интерьер. Центральный неф

Диярбакыр. Улу-джами. Западная галерея двора

Возможно, причиной буквального планировочного цитирования в данном случае являлся не только (или даже не столько) авторитет Большой мечети Омейядов, но и отработанная архитектурная практика. В 1069 г. сирийская мечеть сильно пострадала от пожара, и восстановительные работы в ней затянулись на полтора десятилетия, в течение которых, учитывая значение памятника и объем необходимых работ, на дамасской площадке должно было сформироваться целое поколение мастеров. В 1070-х гг. эмиром Дамаска стал Тутуш, сын Алп-Арслана и брат Малик-шаха,[84] – позже он станет султаном и основателем ветви Сельджуков Сирии, пока же оставался вассалом своего старшего брата; соответственно работы в дамасской мечети производились от имени Малик-шаха, – как и строительство мечети в Диярбакыре. Не будет натяжкой предположить, что для выполнения султанского заказа в Восточную Анатолию отправился мастер (и даже не один), до того поработавший на главной стройплощадке Сирии и прекрасно изучивший авторитетный образец.

Необходимо указать на еще один возможный прототип диярбакырской Улу-джами – Большую мечеть (Джами аль-Кабир) в Алеппо.[85] Этот памятник возведен в 715 г. не только синхронно мечети Дамаска, но и по ее образцу, – новый халиф Сулейман следовал примеру своего предшественника и брата аль-Валида. После айюбидской и мамлюкской перестроек мечеть Алеппо приобрела взамен плоской крыши сводчатые перекрытия и купол на пересечении осей (поэтому интерьер постройки рассматриваться в качестве аналогий не может), но сохранила трехнефное членение молитвенного зала, разделение нефов четырехгранными столбами, галерею (ревак) вокруг двора. На рубеже 1080–90-х гг., при Великих Сельджуках, в Джами аль-Кабир велись ремонтные работы, наиболее значительным следом которых стал знаменитый 45-метровый минарет (1090 г.), разрушенный в 2013 г.

Следовательно, мы вправе говорить о том, что когда при Малик-шахе строится Улу-джами в Диярбакыре и восстанавливается мечеть в Дамаске, на полпути между этими центрами имеется еще одна крупная строительная площадка, представляющая собой несколько упрощенную, но качественную вариацию авторитетной раннемусульманской традиции базиликальных мечетей. Из какого бы сирийского города – из Дамаска или из Алеппо – ни прибыли строители диярбакырской Улу-джами, они в любом случае прекрасно представляли себе омейядский прототип (пусть даже – в случае Алеппо – полученный «через вторые руки») и, насколько это было возможно, перенесли его наиболее узнаваемые черты на анатолийскую почву.[86]

Общим в мечетях Дамаска и Диярбакыра является не только план с тремя поперечными нефами и повышенным трансептом. Объединяет оба памятника и использование аркад в интерьере – правда, античные колонны с коринфскими капителями, поддерживающие аркады в Дамаске, в Анатолии уступили место квадратным в сечении каменным столбам; куда делись сосчитанные Насиром Хосровом «двести с лишком колонн из камня»? Впрочем, и отмеченных им каменных сводов, на которых «снова возвышаются колонны, покороче первых», в мечети Диярбакыра уже нет: если в дамасском памятнике нефы действительно разделены двойной аркадой на колоннах с коринфскими капителями и импостами, то в сельджукской постройке аркады на столбах несут стены с облегчающими арочными проемами, подчеркивающие поперечное нефное членение интерьера.

В мечети Дамаска все три нефа равны по ширине и высоте, каждый неф имеет двускатное перекрытие с открытыми стропилами, – вот к этим перекрытиям подошло бы описание «крыш в форме ослиной спины»; зал диярбакырской Улу-джами представляет собой классическую базилику с пониженными боковыми нефами, – снаружи это демонстрируется единой двускатной кровлей, разорванной лишь 11-метровым трансептом, а в интерьере подчеркивается расположенными на разных уровнях потолками и разными по высоте арками трансепта, акцентирующими центральный неф (для этого, кстати, пришлось перерезать двускатной крышей световые проемы трансепта, не нарушая их ритма, и на этот не слишком логичный эксперимент сельджукские архитекторы легко соглашаются).

Северный двор анатолийской мечети, конечно, меньше, чем у прототипов, – «всего» около 60 м в длину, и оказался не прямоугольником, а прямоугольной трапецией (западная галерея образует с фасадом молитвенного зала острый угол), но по пропорциям он оказывается ближе к дамасскому прототипу, нежели к алеппской Джами аль-Кабир, – длина восточной стороны двора равна расстоянию от угла двора до трансепта по фасаду здания. Таким образом, длина дворового фасада и мечети Омейядов, и Улу-джами (если бы двор был прямоугольным) составляла бы удвоенную ширину двора плюс ширину трансепта. Вольно или невольно сельджукские мастера соблюдают унифицированные пропорции нормативной омейядской архитектуры.[87]

Битлис. Улу-джами. Вид с юго-востока (фото 1950-х гг.)

Битлис. Улу-джами. План

Битлис. Улу-джами. Интерьер. Северный неф

Кроме того, северный проход во двор, противолежащий центральному входу в зал мечети, в обоих памятниках сдвинут левее оси, проходящей через михраб и трансепт; но если в мечети Омейядов сдвиг осевого прохода обусловлен расположением почти посередине северной стены минарета, акцентирующего «незримую главную ось здания, ориентированную на Мекку»,[88] то в Улу-джами несовпадение осей входа и трансепта не обусловлено ничем, даже желанием расположить вход посередине более короткой северной стены трапециевидного двора, – отрезки галерей по правую и левую руку от входа не равны. Не исключено, что смещение прохода во двор мечети относительно оси трансепта молитвенного зала также оказалось следствием «цитирования образа» дамасского памятника.

Битлис. Улу-джами. Своды

Как уже было сказано, двор диярбакырской мечети обстроен зданиями, – справа от входа расположено артукидское медресе Месудие, слева – обновленный Османами молитвенный зал шафиитского мазхаба. Торцы двора оформлены двухэтажными фасадами, названными Кресвеллом «наиболее замечательной частью мечети».[89] Согласно куфическим надписям, западный фасад датируется 1117–1125 гг., восточный – 1163 г., но, несмотря на разницу во времени, нижняя часть обоих фасадов представляет собой аркаду из 9 пролетов, опирающуюся на античные колонны-сполии, не соответствующие описанию Насира Хосрова, поскольку их фусты не являются монолитными, а набраны из отдельных мраморных барабанов. Коринфские капители колонн увенчаны высокими импостами, на них лежит раскрепованный антаблемент из того же черного камня, из которого сложены все постройки мечети. На втором ярусе фасада установлены коринфские же колонны с фустами из местного камня, покрытыми глубокой резьбой, содержащей, в частности, растительные мотивы (виноградные листья), кресты и свастики, – возможно, эти сполии происходят именно из ранней церкви; во всяком случае, Кресвелл видел параллели декорации фасадов в памятниках VII–IX вв.[90]

Диярбакырская Улу-джами (особенно ее западный фасад) пострадала от землетрясения и пожара в 1115 г. и десять лет спустя была восстановлена местной династией Иналоглу с использованием архитектурных деталей из римского театра, а заодно получила пристроенный со стороны киблы минарет – четырехгранный, сирийского типа, отсылающий к отстроенному за 20 лет до того минарету Большой мечети в Алеппо. Таким образом, ближайший сирийский памятник и спустя два десятилетия продолжал оказывать влияние на архитектуру Восточной Анатолии.

Улу-джами Диярбакыра оказывается не только первым, но единственным памятником Анатолии, в котором Великие Сельджуки пытаются по мере сил следовать авторитетной омейядской традиции. Однако в первой трети XII в. в Юго-Восточной Анатолии появляются еще несколько связываемых с Великими Сельджуками мечетей, демонстрирующих принципиальное следование нефной планировке молитвенного зала.

В Битлисе, – уютном маленьком горном городке, расположенном к юго-западу от оз. Ван, управлявшемся вассальной династией Дилмачоглу,[91] у подножия крепости, запирающей проход через горный массив, в 1126 г. строится своя небольшая Улу-джами.[92] Уже к 1150 г. возникла необходимость перестроить мечеть (расширить окна в торцах здания, установить барабан с тремя световыми проемами и перекрыть его каменным шатром, отчего постройка стала напоминать современные перестройке памятники Артукидов, установивших власть над Битлисом), о чем повествует сохранившаяся арабская надпись; но планировка мечети, видимо, принципиально изменена не была. Много позже к зданию был добавлен портик из тесаных каменных блоков, закрытых грубой штукатуркой.

Здание построено из хорошо пригнанных блоков местного базальта, из которого выстроены и крепость, и все старые городские постройки, и позже облицовано базальтовой же плиткой. Три нефа мечети перекрыты одинаковыми цилиндрическими сводами, параллельными стене киблы; на старых фотографиях видно, что своды были закрыты четырехскатной крышей, разобранной в ходе реставрации мечети в начале 2010-х гг. Своды лежат на профилированных стрельчатых аркадах, опирающихся на восемь крещатых столбов и 4 выступа (по два на коротких сторонах здания). Таким образом, план мечети состоит из 15-ти почти равных квадратов, из которых выделяется ячейка перед михрабом: от ограничивающих ее столбов к стене киблы переброшены арки, на которые опирается барабан с шатровым завершением. Здание мечети оказывается симметричным, с подчеркнутым поперечным членением на три части и акцентированной михрабной ячейкой.

Импосты арок, разделяющих нефы, оформлены слабо выступающими карнизами, повторяющими крещатые профили столбов. В северном нефе над арками выделен еще один карниз, зеркально повторенный внутри на северной стене молитвенного зала. Ячейки, примыкающие к восточной и западной стенам здания, чуть понижены, из-за чего своды оказываются уступчатыми, и над опорными столбами эти уступы оформлены дополнительными, абсолютно неконструктивными отрезками карнизов. Центральный и южный нефы лишены карнизов, и над столбами на уровне замковых камней разделяющих нефы арок выпущены ребра сводов перекрытия. Оформленная резной плетенкой михрабная ниша неглубокая, в половину толщины стены, но снаружи подчеркнута заметно кривым четырехугольным объемом.

Вероятно, мечеть Битлиса была лишена специальной огораживавшей двор стены, поскольку здание возведено на искусственно пониженном участке между горной речкой и скалой, на которой возведена крепость, с трех сторон четко ограниченном самим рельефом местности. Четырехгранное основание перестроенного минарета, отстоящего от постройки на расстоянии примерно в две ячейки плана, и расположенное на линии, продолжающей западную стену молитвенного зала, сложено из таких же, как и здание мечети, базальтовых блоков, что позволяет предположить аналогичную облицовку стен П-образного углубления, в котором возводилась мечеть. А вот галереям вокруг двора места в мечети Битлиса явно не нашлось (сейчас вдоль северной стены двора тянутся деревянные служебные постройки); впрочем, для мечетей Артукидов отсутствие галерей во дворе не было редкостью.

Сиирт. Улу-джами. Вид с северо-запада

Сиирт. Улу-джами. Интерьер

Сиирт. Улу-джами. Михрабная ниша южного нефа

Сиирт. Улу-джами. План современного здания и реконструкция

В городке Сиирте, расположенном на землях Артукидов южнее Битлиса, небольшая мечеть строится в 1129 г. под патронажем сельджукского султана Ирака Мугиса ад-Дина Махмуда, потомка Малик-шаха. Улу-джами Сиирта несколько раз серьезно перестраивалась, – оригинальным памятником XII в. в этом комплексе считается только кирпичный минарет,[93] и то значительно «реконструированный» в 1960-х гг. вместе со зданием мечети. В какое время появились те или иные добавления, сейчас сказать трудно, – кладка сводов различается в разных частях интерьера и отличается от кладки стен, северная и западная стены мечети сохраняют позднюю облицовку, швы проложены декоративным розовым раствором, наружный карниз юго-западной части не имеет продолжения. Со стороны стены киблы здание было дополнено тремя купольными помещениями с михрабами (низкие купола на восьмигранных барабанах, опирающихся на тромпы, – едва ли не османские), и это планировочное добавление видно и по расположению проходов между помещениями, и по обнаженным в ходе реставрации фрагментам кладки плинфы в северной стене южных помещений перекрытых куполами ячеек. По сравнению с приводимым О. Асланапа планом мечети Сиирта южная часть постройки «обзавелась» дополнительными ячейками, нивелирующими уступы боковых стен и перекрытыми полуциркульными сводами, параллельными михрабной оси.

Однако в ходе всех перестроек и дополнений северная часть здания сохранила членение двумя поперечными узкими (менее 3 м шириной) нефами, перекрытыми цилиндрическими сводами, опирающимися на стены, прорезанные стрельчатыми арками разной ширины. Таким образом, обе «младшие» (по отношению к диярбакырской Улу-джами) раннесельджукские мечети – в Битлисе и Сиирте – демонстрируют не только приверженность поперечным нефам, но и интерес к их сводчатым перекрытиям.

По оси центрального михраба нефы прорезаны повышенным трансептом, почти в два раза превосходящим их по ширине. Сегодняшний трансепт, перекрытие которого поднято до основания барабана центральной купольной ячейки, явно наращен, но само его наличие в плане мечети ясно показывает живучесть омейядской типологии в провинциальных тюркских эмиратах Анатолии.

Свод нынешнего южного нефа поднят выше, чем северного, как если бы первоначально этот неф был центральным в трехнефной постройке. Однако несколько аргументов противоречат такой реконструкции.

Во-первых, монументальность кладки: южная стена этого нефа явно превосходит по толщине разделяющую нефы стенку и сопоставима с внешними северной, восточной и западной стенами постройки. Такая толщина совершенно не оправдана, если бы эта стена изначально была внутренней, разделяющей сводчатые нефы и имевшей проходы в южный неф. Кроме того, в ходе расчисток на северной стене центральной купольной, т. е. «михрабной» ячейки обнажены фрагменты кладки плинфы, закрытые более поздней облицовкой.

Во-вторых, несимметричность пробитых проходов в квадратные купольные помещения: один проход – в юго-восточное помещение, два – в меньшее по размерам юго-западное, причем эти два прохода явно скоординированы с разными по ширине проходами из северного в южный неф. Создается впечатление, что, создавая проходы во вновь пристроенные с юга купольные помещения, строители в одном случае (в юго-западной ячейке) брали за образец имеющиеся проходы между нефами, симметричные в восточной и западной части постройки относительно оси трансепта, то есть исходили из композиции нефов, а в другом (в более крупной юго-восточной ячейке) ориентировались на симметрию внутри самого квадратного помещения, соединенного и с нефом, и с центральной купольной ячейкой.