В Приамурье наконец-то прилетела весна. Она словно взмахнула своими волшебными крылами, и в одночасье затяжные майские гноючие и косохлёстые дожди сменились ласковыми тёплыми и тихими днями, которые привнесли не только радость, но и цвет в монотонное, серое однообразие природы. Амурская тайга вспыхнула всеми цветами радуги. Восковые верхушки сосен, елей и кедра под солнечными лучами затеплились ровным матовым и светло-зелёным светом, голобокие склоны сопок покрылись коврами разноцветья, вымытое небо блестело глубокой голубизной, лишь кое-где набелённое мазками облаков. Свинцовая рябь озер, заливов и речных рек сменилась зеркалами, в которых отражалось все это природное, буйное великолепие.
Между двумя сопками, на берегу большого затона, образовавшегося после буйного половодья, поднимался сизый дым костра, у которого сидели четверо. Один из них был мужчина лет сорока пяти, с короткими рыжеватыми волосами на острой бороде и под носом. На обнаженной кудрявой голове в области темени блестела проплешина, казавшаяся зеркалом. Мужчина сидел в позе лотоса и, подняв лицо к небу, с умилением на лице наслаждался ласками весенних лучей. Две женщины, по-видимому, мать и дочь, хлопотали, вынимая из рюкзаков миски, кружки, ложки. Парень лет двадцати-двадцати двух просто лежал на траве, закрыв глаза и раскинув ноги в высоких рыбацких сапогах в стороны.
Женщина постарше постучала ложкой по пустой миске и высоким голосом весело прокричала:
– Паша, Веня, прошу к столу, обед готов.
– Наконец-то, – пробурчал парень и стал нехотя подниматься с земли.
Мужчина лишь отмахнулся и томно ответил:
– Яринка, не мешай. Это же такой кайф. Эти лучики ласкают меня, словно нежные руки одалиски, они бабочками порхают у моего лица и разглаживают каждую морщинку. Давно я не ощущал такой благодати.
Женщина недоверчиво смотрела на мужчину, а потом замахнулась на него поварёшкой:
– Ах ты, паразит! Не ощущал он, видите ли. На что ты намекаешь, хрыч старый, а? Я вот тебе.
Мужчина со смехом вскочил и, закрываясь руками, прокричал:
– Сдаюсь, сдаюсь, мудрая и божественная Ярослава. Я верен лишь тебе.
Парень ухмыльнулся, покачал головой и сказал:
– Как маленькие, ей Богу. Кормить-то будете или нет, живот от пустоты свело.
– Яринка, накапай там полстаканчика, – непререкаемым тоном приказал глава семьи.
– А не сморит?
– Не сморит, нам ещё в холодную воду лезть. И себе налей.
Наконец, все уселись в кружок на траву и стали есть.
– Ой, мамочка, – восторженно закричала девушка, – я в жизни такой вкусной ухи не ела. Мне ещё добавочки.
– А кондёр куда девать будешь? – спросил брат.
– Я найду, куда, ты за себя беспокойся, – ответила сестра.
Несколько минут ели молча. Из тайги донёсся еле слышный жалобный, плаксивый клич, словно кто-то кого-то призывал. Внезапно девушка насторожилась, привстала и встревоженно спросила:
– Вы слышали?
– А что такое, Женя? – спросила мать. – Я ничего не слышу.
– Да как же, мам, – взволнованно ответила девушка. – Этот крик, он такой ужасный, у меня прямо кровь в жилах застывает. Я его не первый раз слышу.
– В тайгу давно не выезжала, вот тебе и чудится невесть что, – ответил отец. – Нагляделись по видику этих американских страшилок, а теперь шарахаются от каждого звука. Весна же. Тут сейчас и казары, и утки, косачи, каменки, квоктушки. Всякой живности полно.
– Да нет же, пап, – возразила дочь. – Это совсем другое. Мне страшно.
– Да брось ты, Женьк, мелешь разную чепуху, – поддержал отца сын. – Надо было её дома оставить, мешается тут только да стращает. Ты лучше наклади-ка мне кондёрчику. Мам, с чем кондёрчик-то?
– Рис с луком, чесноком и тушенкой.
– Тогда наваливай полную. – Он протянул чашку матери и повернулся к сестре. – А ты, сестрёнка, не бойся, в тайге сейчас, кроме волков, барсуков, медведей и тигра, никого нет. – Он засмеялся.
Мать прикрикнула:
– Хватит пугать девчонку, она и так сама не своя!
– И, правда, Веня, попридержал бы язык-то, – поддержал жену отец. – Ты рыбу-то прикопал? А то затухнет, какой тогда от неё прок.
– Все сделал в лучшем виде, – отозвался Вениамин.
– Вот и хорошо. Думаю, сделаем ещё одну выборку, и нам хватит. Как раз на два дня торговли.
– А сети оставим, пап? – спросил сын.
Павел задумался, потом ответил:
– Нет, придётся вытащить и прикопать. Когда ещё придём сюда. Может, через неделю, а то и позже. В ячеях одни скелеты торчать будут, пропадёт рыба. Ну, всё, пора.
Павел встал, надел рубаху, куртку и решительно пошёл к берегу, у которого среди прошлогоднего почерневшего камыша слегка покачивался на волнах дюралюминиевый длинный корпус лодки с подвесным мотором. За ним следом побрёл сын. Его рыбацкие сапоги с подвёрнутыми голенищами походили на два шагающих гриба с маленькими шляпками, которые при каждом шаге шоркались друг о друга. Ярослава крикнула:
– Может и мне с вами, а? Быстрее управимся, а то к вечеру домой не успеем, придётся ночью плыть.
Павел остановился, почесал рукой за ухом, посмотрел на дочь, которая, опустив голову, чуть ли не дрожала, ответил:
– Не надо, сами как никак. Ну, чего ноги-то волочёшь, как муравьятник, – прикрикнул он на сына.
Когда «казанка», попыхтев старым мотором, скрылась за скалистой стрелкой озера, мать, вздохнув, сказала:
– Ну, а мы потихоньку сбираться будем. – Она посмотрела на солнце. – Чать, к вечеру управятся. Глядишь, к заходу солнца уйдём отсюда.
Они собрали весь туристский скарб в рюкзак, раскопали ямы и сложили охлажденную в песке рыбу в мешки, а мужчин всё не было и не было. Ярослава то и дело нервно посматривала на свои наручные часы, потом выругалась:
– Вот тетёхи, и чего они там завозились. Говорила же, что и мне поехать надо было, всё быстрее бы все дела спроворили. – Потом посмотрела на дочь. – Ну, ладно, пойду на грядку схожу, самосушника наберу, а то придут наши мужики, и обсушиться будет негде.
Она уже направилась к гряде низменного леса недалеко от озера, как вдруг услышала за спиной:
– Мама, давай я схожу, а ты передохни.
Мать остановилась, повернулась к дочери:
– А не забоишься? Тут вон какие страхи тебе мерещатся.
– Не забоюсь, – бесстрашно ответила девушка. – Я далеко не пойду, мама, ты не беспокойся, я прямо с краешку наберу и приду.
Мать некоторое время ещё раздумывала – она и впрямь сильно устала, чувствуя, как немеют ноги и ломит спину, но всё ещё чего-то боялась. Наконец, она махнула рукой:
– Ладно, иди. Да много не тащи, не жилься, тебе ещё детей рожать.
Девушка смутилась:
– Ну, мама…
– Иди, иди.
Женя осторожно приближалась к кромке леса, сторожко прислушиваясь к звукам, доносящимся из чащи леса. Вот кричит сойка, в камышах крякают вострохвост и гусарка, вот клохчет селезень. В белёсом небе беззвучно парит ястреб, выглядывая добычу. Ничего страшного, тайга живёт по своим природным законам: течет ручеёк, который перепрыгнула девушка, шумит листвой лес, кричат птицы. И всё-таки сердце девушки сжимается от страха, будто кто-то невидимый и страшный подглядывает за ней и стережёт каждый её шаг. А вот и лес. Еловая, сосновая и берёзовая обломь валяется прямо под ногами, только собирай. Девушка, трепеща от страха, старается подобрать самые толстые и смолистые сучки, чтобы от них было больше тепла. Этот страх, как ни странно, только подбодряет её, про себя она постоянно повторяет: «Я ничего не боюсь. Мне нисколько не страшно. Тут и бояться-то нечего. Эх, и дурёха же я. Ничего не боюсь, ничего не боюсь».
Отсюда, с возвышенности, в просветах между высокими пихтами виден голый утёс с ещё заснеженной шапкой, вся гладь озера, где сейчас находятся её отец и старший брат, но самих их не видно, потому что они ушли за высокий скалистый мыс. «Ну, всё, пора возвращаться», – подумала Женя, поглядев на приличную охапку сучьев у своих ног. В этот момент где-то неподалёку послышался треск сухого дерева, но звук этот донёсся не снизу, а откуда-то сверху. Такое бывает, когда обламывается отжившая ветка дерева, и она падает вниз. Но вниз ничего не упало. Девушка посмотрела на дальние кроны деревьев и вдруг заметила между ветвями два светящихся круга, словно кто-то одновременно включил два фонарика. Но эти два светящихся круга нисколько не насторожила Женю, она просто подумала: «Что это такое: отражения от солнца, или просто филин притаился среди ветвей, дожидаясь темноты – времени своей охоты». Девушка только хмыкнула, присела на корточки и стала собирать сучки в беремя на левую руку.
В этот момент раздался душераздирающий женский крик. Женщиной, кроме Жени, в этом месте была только её мать. Девушка от неожиданности сбросила с руки сучья и посмотрела на берег – мать сидела на рюкзаке и смотрела на озеро. Значит, это кричала не мама? Тогда кто же? Крик повторился снова, на этот раз прямо над головой. Женя подняла глаза вверх и увидела, что прямо на неё с большой высоты планирует огромная птица. Она с ужасом почувствовала, как в её жилах застывает кровь и немеют все члены. Девушка хотела закричать, но язык совершенно её не слушается, запал в самую глотку и не даёт возможности позвать на помощь.
Летающее существо напоминало из себя неземное чудовище из фильма ужасов. Размах его крыльев был более трёх метров, вместо глаз сияли два огромных светящихся круга, которые гипнотизировали своим зеленовато-голубым светом, не давая пошевелиться. Голова была человеческой, но только с коротким клювом вместо губ; тело чудовища тоже было человеческим, покрытое мелким серебристым пухом; вместо оперения у птицы были две ноги, тоже покрытые пухом, оканчивающиеся не человеческими стопами, а веерами из перьев.
Вот человек-птица всё ближе и ближе. Женю обуял ужас, она вдруг поняла, что это чудовище охотится именно за ней, потому что его горящие глаза и его полёт были устремлены прямо на неё. Девушка уже различает у страшного существа кроме крыльев две короткие руки с длинными черными когтями и ясно различимые признаки мужчины. Мысль её забилась в ужасе: «Боже, кто это? Что ему от меня надо? Сгинь, сгинь, нечистая сила!!!» Но существо словно прочитало мысли девушки, оно раскрыло рот-клюв в устрашающей улыбке и снова закричало ужасным женским голосом, словно торжествуя свою победу.
Оцепенение на какое-то мгновение отпустило Женю, и она чужим, низким, утробным голосом закричала:
– Мама!!! Мама, спаси меня!!! Мамочка, папочка, спасите меня!!!
В этот момент она каким-то чудом могла видеть и налетающее на неё чудовище, и свою маму. Вот мама, видно, тоже услышала крики, доносящиеся от леса, забеспокоилась, встала с рюкзака и стала из-под ладони всматриваться в сторону леса, выискивая свою дочь. В тревоге мать робко, словно не веря в то, что её позвали, закричала:
– Дочка, где ты? Женя, отзовись! Женька-а-а, доченька-а-а!
– Мама, мамочка! – отозвалась дочь, но было уже поздно: чудовище ухватило её когтями за штормовку, подняло в воздух и понесло в глубину леса, при этом утробно и плотоядно урча. Женя отбивалась, как могла, руками и ногами, но ничего не могла поделать с этой страшной дикой силой, которая тащила её. Девушка почуяла, как от страшилища несет такой вонью и тухлятью, что её чуть не вырвало. Она ещё пыталась кричать, когда её ноги начали отрываться от земли – чудовище вместе с добычей пустилось в полёт. И в это мгновение девушка потеряла сознание…
Этот загадочный, таинственный случай, произошедший в Амурской тайге в начале девяностых годов, потряс всех жителей города Белогорска и окрестных селений. Собственно, прямых свидетелей не было, но то, что пересказывали члены семьи Курулёвых, наводило ужас и оцепенение на всё население этого края. Кто-то им верил, кто-то относился с недоверием ко всему тому, что они плели, но так или иначе в местных газетах, на телевидении и радио появились страшилки, что на реках Зея, Завитая, Большой Горбыль и вплоть до Томи – притоках Амура, появилось страшное и беспощадное существо, которое преследует людей в самых неожиданных местах: на реках и озёрах, у сопок, где люди собирали грибы и ягоды, у рыбацких и геологических становищ. Тут же припомнили, что за последние годы в тайге были найдены несколько трупов молодых женщин, на которых нападал неизвестный страшный зверь, появившийся в этих местах. Он растерзывал свои жертвы так, что их невозможно было узнать. Сваливали всё на медведей или забредающих из приморских лесов тигров, но знатоки утверждали, что ни медведь, ни росомаха, ни тигр не будет просто так, из спортивного интереса, убивать свою добычу. Если зверь убивает, то он поедает свою добычу, а найденные трупы женщин были целыми, но истерзанными до неузнаваемости, словно их кто-то резал острым ножом. Все эти страсти происходили вдали от населенных пунктов, в самой глуши, куда человек редко забирался.
Со слов сорокасемилетнего главы семьи Курулёва Павла Стендовича газеты описывали, что он с женой, сыном и семнадцатилетней дочерью решили от безысходности сходить на моторной лодке на рыбалку, чтобы половить рыбы для пропитания и продажи. Российская перестройка загнала людей в такой тупик, из которого было трудно выбраться. Предприятия и учреждения закрывались каждый день, а выброшенные на улицу люди занимались, чем могли. Кто-то подался в «челноки», кто-то в браконьеры, благо, что рыба в амурском бассейне ещё не перевелась, люди попредприимчивее и с деловой хваткой открывали модные тогда кооперативы, кто-то надеялся на клочок земли на своих «фазендах», выращивая на них фрукты, корнеплоды и овощи, делая зимние запасы для себя, а остальное продавая на рынках. Курулёв был технологом по молочному производству. Все молоко из колхозов и советских хозяйств потекло на рынки, где его покупали дороже в несколько раз, чем принимали на молокоперерабатывающем предприятии. Вполне естественно, что молочный завод скоро закрылся, а сам Курулёв оказался не у дел и скоро ушёл с предприятия. Его жена, Ярослава Максимовна, бывший воспитатель детского сада, сначала занялась огородничеством и садоводством на участке у своего дома, потом пыталась перепродавать китайские товары на рынке, но скоро прогорела и поняла, что челночество – это не её дело.
Курулёв не знал, что предпринять, чтобы прокормить семью. Однажды заметил, что его сосед по улице каждую среду уходит куда-то на моторной лодке и к субботе возвращается по ночам домой. Старый «москвич», на котором приезжал сосед, после такого похода напоминал двугорбого верблюда на Великом шёлковом пути. Целый час сосед со своими домочадцами выгружал свои сокровища и стаскивал их в сарай и в ледник. По запаху Павел Стендович определил, что это была рыба. Всё это богатство сосед за несколько дней продавал на рынке и снова уходил на собственную путину. Жил сосед как кум королю, тихо и размеренно, не бедствовал, но и не кичился своим достатком, но было видно – грозы перестройки и экономической анархии его не затрагивали.
Курулёв подклепал старую, уже заброшенную «казанку», перебрал мотор и тоже стал рыбачить. Рыбнадзоры не беспокоили, потому что и сами занимались тем же, чтобы выжить. Продавала рыбу жена. Для того чтобы к ней не приставали различные инспекторы, часть рыбы закупали на складах, добавляли к ней свою, из чего извлекали неплохую прибыль. Жить стало лучше и веселее.
Однажды по весне они решили сходить на дальние затоны, образовавшиеся после разлива рек, в мелководье которых в весеннем нерестовом раже билась самая различная рыба: сазан, чубарь, салега, чебак, ленок, колтун, амур и пищуха. Курулевы решили сделать последнюю выборку и ушли на моторке в затон, а когда вернулись, плачущая жена рассказала, что их дочь уволок в лес какой-то зверь. Что это был за зверь, она объяснить не смогла, потому что видела это издали. Мужчины, прихватив ружья, пошли искать девушку и через час нашли её в небольшом распадке среди камней. Женя была жива, но истерзана так, словно её кто-то резал ножами. Но самое страшное, что, придя в себя, она ничего не могла вспомнить и только в безумстве постоянно твердила, показывая на небо:
– Птица, человек-птица, человек-птица…
Девушку положили в больницу. Через месяц она как будто пришла в себя, но всё равно ничего не могла вспомнить, как ни терзали её журналисты и дознаватели из прокуратуры, которые открыли уголовное дело. А через несколько месяцев о семье Курулёвых и вовсе забыли.
Постырин Устин Герасимович в кои-то веки выбрался из своей таёжной глуши, где он егерствовал, в город. Жил он постоянно в тайге, в своём зимовье, блюдя интересы государства в одном из заповедников вместе со своим напарником Иваном Актанкой. Города он не любил, хотя и имел там однокомнатную квартиру, и появлялся в нём только в самых крайних случаях: или по своим егерским делам, или поругаться с начальством, или закупить на зимний сезон продуктов по своему желудку. Сейчас, в двадцать первом веке, настолько изменился ассортимент, что разную, как говаривал дед Устин, завозную заграничную мякину желудок его не переваривал. Потому и приходилось выбирать самому. Деду Устину шёл уже девяносто второй год, а он и не собирался ни на какие пенсии, говорил: «На пенсию, говоришь, отдыхать? Ещё наотдыхаюсь на том свете. Деньги, деньги! Глупые вы! На что мне они. Меня тайга кормит. Да и куда мне их столько. За работу получаю, фронтовые, пенсию, за уход. И зачем мне уход, я пока ещё сам себя обихаживаю, и тайгу не забываю».
Сейчас его сорвал с места особый случай – из геологической партии передали, что его просит срочно приехать в город внук Веретешков Максим, потому что в его семью пришла большая беда. Сколько ни допытывался дед Устин, что за беда, радист отвечал, что и сам ничего не знает. Устин Герасимович быстрёхонько собрался, по реке добрался до геологического стана, где как раз с оказией был вертолёт.
Пока летел на вертолете, его взгляд радовали зелёный покров тайги, голубые строчки небольших речушек, торопящихся сбежать со склонов сопок, изумрудные, в кольце лесов, озерца, поляны, заросшие разноцветными саранками, от которых рябило в глазах. Прошёл лишь час, когда он поднялся в воздух вместе с геологами, а уже скучал по своей заимке, спрятанной на таёжных бескрайних просторах у небольшой речушки под названием Иликан, по сопке Ульдегит, служившей ему самым точным барометром, по которому можно было точно узнать, какая будет погода на следующий день, а то и на всю неделю. Если вершина километровой горы покрывалась испарениями, это означало, что через Малый Хинган перевалили знойные ветра из пустыни Гоби и стоит ждать жаркой и знойной погоды; если же на вершине сопки курчавились тёмно-зеленые тучки, а то её и вовсе заволакивало серой пеленой, то быть дождям или снегу.
А вот и первые признаки цивилизации: извивы и серпантины дорог, опутавшие тайгу жадными щупальцами спрута, который называется среди людей артериями жизни и инфраструктурой. Дед Устин усмехнулся – какие артерии, это самые настоящие сточные канавы, по которым текут зловония, угарные газы и всё то, что остаётся от жизнедеятельности цивилизации. Ну, кажется, наконец-то прилетели, вздохнул облегченно Устин Герасимович, увидев внизу кварталы домов, линии улиц и проспектов, чахлые нитки лесопосадок по сторонам, которыми люди пытаются защититься от своей же неразумной деятельности.
От аэропорта дед Устин ехал на автобусе. Пассажиры с интересом поглядывали на колоритного деда и перешёптывались между собой. И, правда, в городе такие человеческие экспонаты уже не встретишь, разве что в краеведческом музее. Был Устин Герасимович низкого роста, кряжистый, широкоплечий, с пепельной бородой и усами, мохнатыми темно-серыми бровями; уши, крупные, мясистые, покрыты курчавой порослью, которая, правда, не могла скрыть, что одно из них порвано и напоминает веер – это памятка о первой встрече с медведем сразу после войны. Морщинистое лицо и вздёрнутый нос напоминали сетку параллелей и меридианов на глобусе и Южный полюс. Но глаза – цвета изморози, с бровными нависами, узкие – все так же молодо и насмешливо посматривали на автобусных зевак, словно говоря: ну что, слабо вам дожить до моих лет.
Одет дед тоже был необычно для городского взгляда: в современные джинсы, которые Устин Герасимович ценил за прочность, заправленные в голенища олочей, перехваченных снизу доверху сыромятными ремнями; на тёмно-синюю рубаху с длинными рукавами был накинут безрукавный гулами, а на голове обыкновенная кепка восьмиклинка из кожи, выкрашенная черным хромпиком. Среди современных платьев, молодёжных топиков и коротких шорт его одежда напоминала медвежью шкуру. Пассажиры, наверно, думали, что дед нарядился для какого-то фольклорного праздника, а дело было в том, что за всю свою егерскую жизнь дед Устин так и не нашёл для себя более свободной, легкой и удобной одежды, которая годилась бы для повседневной жизни в тайге. И гулами, и олочи, и фуражку он мастерил своими руками.
Гулами был сшит из шкуры дикой козы, которую местные охотники называли козулей. Кожа для выделки годилась только тогда, когда козуля выленивала. Гулами из тонкой кожи получался очень прочным и лёгким, он не пропускал влагу, не трескался и не скукоживался, как шагрень. Олочи в Приамурье шили из сыромятной кожи: вырезали по ступне кусок кожи, на подьём ноги пришивали два языка, проделывали в них дырочки, пропускали сыромятные ремни и стягивали по ноге. Обувь готова. Олочи в тайге носили вместо лаптей, потому что они были очень простыми в изготовлении, практичными, дешёвыми и тёплыми. Охотники подошву простегивали сыромятными ремнями, чтобы обувь не скользили в мокрую погоду.
На своей остановке дед Устин встал с сиденья, оглядел всех насмешливым взглядом и теплым голосом сказал:
– Ну, всё, уважаемые товарищи, поглядки кончились. Прощевайте.
Кто-то хихикнул, кто-то промолчал, и только один мужчина ответил:
– Доброго здоровья, дедушка.
– А мне и так девать его некуда, могу поделиться с хорошим человеком.
Когда Устин Герасимович выходил из автобуса, то услышал восхищённые возгласы:
– Вот так дед! Интересно, сколько ему лет. Лет сто, наверно.
Дед Устин прошёл по улице. Свернул в зелёный тупичок, в конце которого сразу увидел двухэтажный особняк из красного кирпича, выстроенный в старорусском стиле. Кованая изгородь совсем не скрывала красоты ухоженного дворика, цветочных клумб, дорожек из красных тротуарных кирпичей. Дед, подходя к узорчатой кованой калитке, только насмешливо пробурчал:
– Вот живут кулаки. Целые хоромы. И на что им энтот дворец, его отопить целую кучу денег надо. – Он нажал на кнопку звонка. – Антиресно, а кто же в нём убирается, неужто всё сами?
Из встроенного динамика переговорного устройства донёсся женский голос:
– Кто там?
– Дед Пихто, – недовольно пробурчал дед Устин. – А кого ждали-то, аль упыря.
– Ой, дедушко! Заходи, заходи.
Щелкнул электрический замок, калитка отворилась, и почти в тот же момент распахнулась входная дверь дома, и из неё выскочила низенькая пухлая женщина в домашнем голубом халате. Она бросилась к старику, обняла его и поцеловала в заросшую щёку. Защебетала:
– Здравствуй, дедушко, здравствуй. А мы тебя так ждали, всё со дня на день, со дня на день, часы считали.
– Я-то думал, что вы погорели, а вы тут слёзы да сопли разводите.
– Да это я от радости, ведь два года не виделись, ну, немножко меньше. Да ты проходи, проходи, утомился, неверно, в дороге.
Устин Герасимович недовольно проворчал:
– С чего мне утамливаться, чать не пешком по тайге лазал, сначала на этой железной грохоталке летел – аж уши заложило, потом на автобусе.
Увидев за спиной старика рюкзак и ружьё в чехле, женщина участливо пропела:
– Дедушко, ну зачем ты это тащил, тяжело ведь.
– А ты, Нюра, наверно, до сих пор думашь, что в тайге прошпекты проложены. А в тайге без харча и ружья – погибель. Ведь я до геологов целых пять часов добирался. Изнежились, поглупели вы тут все в городах-то, простого не понимаете.
– Да ты проходи, проходи, дедушко, – не угоманивалась Анна. – Рюкзак-то мне давай, и ружьё тоже.
– Сидор бери, а переломку не дам, она только хозяина любит. Дома-то есть ли кто?
– Одна я, одна. Лушка в школе, сегодня последний экзамен сдаёт, а Максим на работе, у них там сегодня беда – таксист машину разбил. Хорошо хоть сам живой остался.
Когда вошли в дом, хозяйка помогла старику снять гулами и олочи, подала домашние тапочки. Устин Герасимович оглядел просторный холл с колонной в центре и пошёл за хозяйкой, ворча:
– У вас тут почище, чем в тайге, заблудиться можно. Одних дверей вон скока. Когда отстроиться-то успели?
– Да к прошлой зиме и въехали.
– Дорого, наверно, хоромина-то обошлась?
– Так зарабатываем же, дедушко. Мой-то хозяин, таксопарк у него свой, а я бухгалтером.
– Ну и ладно. Только не пойму, зачем такую громадину надо было сооружать. Человеку много ль надо: где прикорнуть, где поесть да посидеть.
– Пойдём, дедушко, я тебя покормлю. Наголодался, наверно.
– Это потом, – твёрдо отказался дед Устин. – Мне бы сейчас помыться, запаршивел совсем.
После ванной и чая с баранками дед Устин, вытерев полотенцем усы и бороду, спросил:
– Ну а теперь, Нюра, говори, зачем меня от дела отрывали?
Анна вздохнула, и, переставляя с места на место чашки и блюдца, ответила:
– Беда у нас, дедушко Устин, – Лушка у нас на наркотики подсела, не знаем, чего делать. Может, ты чем поможешь.
– А ремнём лечить пробовали?
Анна заломила руки:
– Дедушко, да если бы ремень помог. Чего мы только ни делали: и разговаривали с ней, объясняли, что наркотики – это смерть, и к врачам разным водили, и в подвале закрывали. Всё бесполезно. Связалась с какими-то дебилами-наркоманами, а она их слушает. Говорит, что это не страшно, что как захочет, так и бросит. Мы ей уж по всякому объясняли, что не только здоровье, жизнь губит, а ей всё как с гуся вода, ничего не понимает.
Дед Устин почесал голову сквозь редкие волосенки:
– А я-то чем могу помочь? Я не лекарь и не волшебник.
– Ты же мудрый человек, – со слезами на глазах говорила женщина, – ты долгую жизнь прожил, может, хоть советом поможешь. Ведь пропадёт дитё. Да слыхали мы, что к тебе местные жители за травами приходят от разных хворостей. Может…
В этот момент зазвонил телефон, и Анна бросилась к аппарату. Дед Устин задумался, проворачивая в голове мысли: «И правда ведь, пропадёт ребятёнок. И есть же такие барахлявые люди, придумывают разную гадость, чтобы похоти свои удовлетворить. Ну, ладно, если тебе нравится, то и колись, губи свою жизнь, зачем же других-то втягивать. А всё деньги проклятые виноваты: продать, нажиться, из нищебродья вылезти, себя показать – вот, мол, какой я ловкий. А рази без денег нельзя жить? Земля, тайга, реки, они всё дают, что надо человеку: и едовьё, и кров, и радости, если отравиться хочется, так и отравы на земле полно. Да, а девчонку-то надо выручать. Только как».
Мысли его перебила подошедшая Анна:
– Максим звонил, спрашивал, подъехал ли. Скоро будет.
Хлопнула входная дверь. Анна засуетилась, быстро шепнула деду на ухо:
– Это Лушка. Ты, дедушко, не говори, зачем приехал, разговор о ней не заводи, а то она становится бешенной, как тигрица.
В комнату влетела девушка лет шестнадцати в чёрных брючках и светло-голубой кофточке, с порога закричала:
– Мама, я сдала, сдала. Всё, последний экзамен, теперь свобо… – Увидев деда, она осеклась, округлила свои раскосые глаза. – Дедуша, миленький, ты приехал. Как хорошо, что ты приехал.
Девушка взвизгнула и бросилась деду на шею.
– Как я по тебе соскучилась, дедуша мой! Ты приехал специально к моему последнему экзамену, да? Ой, как хорошо!
– Да погоди, стрекотушка, задушишь ведь деда-то, – мурливо и ласково выговаривал дед Устин с ласковостью, однако, ещё крепче прижимая к себе правнучку. – Кто товда подарки-то будет привозить, кто тебя по заднице будет шлёпать, а? Вот тебе, вот тебе.
– Ой, не надо, дедуша, больно, – притворно захныкала Луша.
Дед невольно залюбовался свой правнучкой. Черноглазая, узкоскулая, с ямочками на щеках, стройная, с тёмными, густыми волосами, свитыми в толстую косу, она напоминала ему сейчас его старшую дочь, которая померла от болезни в семидесятом году. Он вздохнул, спросил:
– Ну, Лукерья, как экзамен сдала? Только не ври, а то подарка не получишь.
Девушка заскакала, закружилась на месте и радостно захлопала в ладоши.
– Дедушенька, доставай скорее свой подарок, а то я умру от нетерпения.
– Вот и я этого боюсь. Тащи-ка сюда мой кошель, он там, в прихожке валяется.
Когда девушка принесла вещмешок, дед Устин степенно развязал его, засунул внутрь руку и ещё раз спросил:
– Так какую оценку ты получила, сознавайся?
– Только четвёрку, дедушенька, – со вздохом ответила Луша.
– Четвёрку? Это хорошо.
– Почему же хорошо-то, дедуша, ведь пятёрка лучше.
– Э, внучечка, так думают только дураки, – сказал дед Устин. – Ты что думаешь, если человек получил пятёрку, так он и кум королю? Э, нет. Пятёрка – это всегда завышенная оценка, человек не может знать всё, даже о самых простых вещах. В конце концов, по самой жизни оценку выставляет нам сам Господь Бог, по тому, как ты прожил жизнь, что ты кому-то дал, а что ты от неё взял. На пятёрку ещё ни один человек не прожил.
– Никто-никто? – спросила девушка.
– Конечно, никто. Вот, допустим, ты сдала все предметы на пятёрку, получила золотую медаль, поступила в университет, там тоже все пятёрки получила. А кто оценки-то эти ставит? Правильно – люди. А потом что, кто тебе оценки эти ставить будет, а? То-то и оно. Только потом и начинается самый главный экзамен, а экзаменатор – сама жизнь.
– Ой, дедушенька, ты всегда так мудрёно говоришь, – вздохнула Лушка.
– Ну, ладно, мучить тебя больше не буду. Получай подарок.
Дед Устин достал из своего вещмешка что-то серебряное, пушистое и извивающееся. Девушка ойкнула:
– Ой, что это такое? Красота какая, мамочки!
– Да это же серебристый соболь, – восторженно закричала Анна, поглаживая руками две шкурки. – Да где же ты их взял-то, дедушко? Говорят, что их в тайге и не осталось.
– Места знать надо, – с гордостью ответил дед Устин. – Браконьеры проклятые ловушки ставят. Я его мёртвого из неё вынул. Бери, внучка, это тебе и есть подарок. Тут тебе и воротник, и опушки на пальто. Сам выделывал, сносу не будет. А это вот тебе, Нюра. – Старик с гордостью достал ярко-рыжую шкурку лисы, которая словно горела в его заскорузлых руках.
Анна снова ахнула, принимая подарок. Она накинула его на плечи и покрутилась перед большим зеркалом на стене.
– Красота, как раз к моим глазам. – Она подбежала к старику и чмокнула его в волосатую щёку. – Спасибо, дедушко. Знатный подарок.
– Тут я и Максимке кое-чего привёз. Ужо сам отдам, – сказал дед, отодвигая свой рюкзак ногой в сторону.
В этот момент зазвонил сотовый телефон, девушка схватила его:
– Да! Привет. Ладно, через полчаса буду. Всё, всё. Я поняла.
– Ну, куда ещё навострилась? – недовольно спросила Анна. – Ведь дед приехал.
– Мама, дедушенька, мне надо идти. У нас сегодня вечеринка по случаю окончания десятого класса. Мне бежать надо.
– Ты гляди там, без озорства, – строго напомнила мать. – И чтоб домой до десяти была.
– Мам, дедушенька, – взмолилась Луша, – ну, я же не маленькая уже.
– Вот именно, что не маленькая, – не отставала Анна, – понимать должна. С парнями не очень-то заигрывай, и не употребляйте там, чего не положено.
С внуком дед Устин встретился только вечером. Они сидели за столом и попивали ежевичную наливку, которую так любил дед. Максим, мужчина за сорок, курчавоволосый, поджарый, высокий, часто махал длинными волосатыми руками и спокойным голосом говорил:
– Пропадёт здесь Лушка. Что-то делать надо, дед. Я давно заметил, что она часто прятаться от нас начала. Зайдёт в свою комнату, притихнет, словно её и нет. Однажды зашёл к ней, когда она спала, и нашёл в сумочке порошки. Вся ясно – наркотики. Хорошо хоть, что не героин. Ругать её не стали – что толку. Поговорили с ней, а она только плачет. Спрашиваем, кто её подсадил, – тоже молчит. Сводили сначала к наркологу, то предложил положить её в стационар, но предупредил, что гарантии никой нет. После больницы мы ничего не замечали, а в последние недели Лушка опять что-то изменилась: таиться стала, нас избегать, часто вечерами пропадает, правда, говорит, что ходит на дискотеки.
– Да, беда, – отозвался дед Устин. – И что же ты предлагаешь?
– Одна надежда на тебя, дед.
– А я-то что могу сделать, разве что выпороть дитя. Так рука у меня на человека не поднимается.
– Ну, пороть – это дело последнее, – согласился Максим. – Я тут долго думал. —Внук на минуту задумался. – А что, если ты возьмёшь её с собой в тайгу на пару-тройку месяцев. Я знаю, что ты хороший травник, может, поможешь чем, а то сгинет девчонка. В тайге ей хоть друзья досаждать не будут.
– Хе, вот учудил! В тайгу! – Дед покачал головой. – Это тебе не на пикник съездить, тайга – это тайга. В ней и бывалому-то непросто выжить, а ты про девчонку. Не, так дело не пойдёт. А если она не захочет, её что, силком волоччи! Вот удумал внучок!
– А ты не кипятись, дед, я всё обдумал. Сделаем вот как…
Выслушав внука, дед Устин спросил:
– А что Нюра скажет, согласится ли?
– Согласится, – твёрдо сказал Максим, – с ней я уже говорил. Она на всё согласна, лишь бы Лушке помочь. Да и доверяем мы только тебе, дед. С другим мы её ни за что не отпустили бы. Так как?
– Слушай, Денис, зачем нам ехать в какую-то глушь, на какую-то заброшенную заимку. Лучше посидим дома, за столом. Я всё приготовлю – салатики, курицу, сервелатик, кетовую икру, солонинку, рыбу, – уговаривала ещё молодая, полноватая женщина высокого, сероглазого мужчину, который корпел у компьютера и просматривал фотографии и видеосъёмку.
Денис Костомарь, тележурналист областного телевидения, быстро развернулся к жене на вертящемся стуле и, блеснув сталью глаз, ответил фразой киногероя:
– Эх, Катька, пропал в тебе дух авантюризма, пропахла ты кислыми щами, изнежилась в комфорте этих четырёх стен, только и знаешь одну дорогу: дом – работа – магазин – дом. И так каждый день.
– Да ну тебя, – отмахнулась Катерина. – По-твоему, я должна скакать за тобой по всем городам, тайгам и весям в поисках твоих телегероев? Я уже смотреть на них не могу, одно и то же: убийства, криминальные разборки, аварии, происшествия, рекламные ролики. Уже тошнит от всего этого.
– Что ж поделаешь, такая у меня работа – она, как известно, кормит нашу семью.
– Кормишь, допустим, не ты один. Я тоже работаю. Ты лучше объясни, чего это тебя на природу потянуло, а?
– А ты не понимаешь, – сопротивлялся муж. – Придут к нам начальство, коллеги по работе, друзья, будут сказывать сладкие речи в честь моего тридцатипятилетия, а потом начнут жрать, пить, плясать, голосить песни. Ты знаешь, где это у меня? Вот здесь. – И Денис сжал своё горло.
– Чем же тебе это не нравится, все так свои юбилеи отмечают, – не сдавалась жена. – И мы не хуже, и не лучше других.
Костомарь встал и выпрямился во весь свой почти двухметровый рост.
– Эх, Катька, а вспомни-ка, как мы с тобой лет надцать назад уезжали на Гуран, жили у залива в шалаше, ловили рыбку, подстрелили утку японку, варили уху, жарили шашлык. Красота! А какой там солносяд, сопки, кедрачи и лиственница, заливы, воздух, природа – загляденье, душа летает, а тело, словно бальзамом намазали. Неужели тебе не хочется это повторить?
Жена села на диван, заулыбалась, потом, взглянув на мужа, посерьезнела:
– Ты меня не сманивай, паразит эдакий! Ты забыл, что у нас ещё дочь есть, ей всего двенадцать лет. Её куда ты денешь: в карман засунешь, в шкаф спрячешь?
– Ну, зачем же в карман, с нами и поедет.
– Ни за что, – заупрямилась жена.
Но спор супругов разрешила сама Ленка, которая только что вернулась от подружки:
– Предки, не ругайтесь, я решила поехать с вами.
– Ленок, да ведь там же гнус тебя заест, – пыталась отговорить дочь мать, – там волки, медведи, там…
– Вот и хорошо, – перебила Катерину Лена. – А то всё учите: познавай жизнь, познавай природу, людей. Я что, эту самую жизнь по книжкам, в музее должна изучать, да! Одним словом, я решила: поеду с вами.
– Вот характерец, – чуть не плача, сказала Катерина.
Денис подтвердил:
– Точно, вся в тебя.
Семья Костомарь решила ехать на торжественный семейный пикник втроём, но их планы нарушил старый, ещё детский, друг Дениса, который уже много лет жил в Москве. Он позвонил в дверь квартиры, когда дома была одна Лена. Та без раздумий отворила дверь, и перед её взором возник толстый лысый детина, который вдруг широко улыбнулся и густым басом спросил:
– А это что за чудо?
Обычно смелая, без комплексов, девчонка при неожиданностях не терялась, а тут, раскрыв рот, смотрела на незнакомца и не могла ничего ответить. Незнакомец понял, что напугал девочку до полусмерти, погасил улыбку и протянул:
– Та-ак. Вот что, девочка, если здесь живёт Денис Костомарь, то срочно звони отцу и спроси, помнит ли он Тишку Ерошкина.
После этих слов гость сам затворил дверь. Некоторое время девчонка стояла перед дверью, но после того как отступила опасность и она оказалась в квартире одна, бросилась к телефону. Дозвонившись до отца, закричала:
– Папка, тут какой-то дядька приехал. Толстый такой. Тебя спрашивает.
– Кто такой, как его зовут?
У Лены уже вылетело из головы имя нежданного гостя, она прокричала в трубку:
– Щас. – Подошла к двери, прокричала: – А как вас зовут?
Из-за двери донеслось:
– Тихон Андреевич Ерошкин.
Лена повторила, на что отец ответил:
– Тишка, Ёршик?! Это толстый такой, с выпяченной губой?
– Ага, пап, похож.
– Ты его, Леночка, не бойся, он добрый, – уговаривал отец дочь, – ты его впусти в дом, чаем напои. Я минут через десять буду.
– Хорошо, папа.
Лена на цыпочках подошла к двери, приложила к ней ухо – тихо. Она осторожно приоткрыла дверь и увидела, что гость сидит на двух рюкзаках и, прислонившись спиной к стене, спит. Отец поднялся на шестой этаж, увидел спящего одноклассника и с усмешкой сказал:
– Узнаю Тишку Ерша. Он и на уроках спал, как сурок.
Уже в квартире, за столом, Тихон и Лена, перебивая друг друга, со смехом рассказывали о своей первой встрече. Наконец, все успокоились. Лена ушла в свою комнату. Денис спросил:
– Ты какими судьбами?
– Да вот решил навестить родные края. Жена с сыном и дочерью решили в отпуск махнуть в Таиланд. А я сюда.
– Что же ты оставил их одних.
– Да нет, не одних, туда целая группа летит. А я не переношу эту тропическую жару. Как-то был в турецкой Анталье – жара, мухи, базарная вонь. Лежу на пляже, а такое впечатление, что я карась на раскалённой сковородке. Нет, не зря в русской народной песне поётся – не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна. А я решил на родину махнуть, в Приамурье. Тут другое дело: ни экскурсоводов, ни семейного хвоста – воля, свобода, Амур, рыбалка. Я словно сто лет ждал этого мгновения. Кстати, я не забыл, что ты именинник. Сейчас подарок принесу. – Он с пыхтением поднялся и пошёл в прихожую. Скоро вернулся с коробкой. – Вот, принимай. Я знаю, тебе это пригодится.
Денис развернул коробку, достал из неё тонкий объектив и присвистнул:
– Слушай, да это же насадка для видеокамеры. – Он покрутил объектив в руках. – Честно говорю, я таких не видел. Чья: японская, немецкая?
– Не угадал. Наша, ЛОМОвская, новейшая разработка для военных, на километр можно муху снять.
– Тиш, конечно, спасибо за такой великолепный, царский подарок. Я тебя не разорил?
– Да нисколько. Ты же знаешь, я работаю в экспертном отделе. Чего к нам только не тащут: от наногвоздей из пластика до самозакипающих самоваров. Прислали как-то и эту штуку, но она военных не устроила. Расписались в получении и оставили: мол, потом заберём, да так и не пришли. Военный бардак, он, как известно, самый полный порядок для армии. С год она валялась у нас в кладовке. Вот я и решил: чего она пылиться будет, лучше тебе подарю.
– Спасибо, Тиша, испытаю. – Денис почесал голову. – Придётся взять тебя на пикник.
– Какой пикник? – насторожился Тихон.
– Да ты знаешь, я хочу сбежать из города, чтобы не слышать этих фальшивых поздравлений и здравиц в свою честь. Поэтому мы и решили справить праздник по-семейному, тихо.
Тихон рассмеялся.
– Я тебя понимаю и присоединяюсь. Куда выбираться будем?
– На Гуран. Сядем на мой джип и до вечера будем там.
– Место хорошее, – согласился Ерошкин. – А как туда дорога?
– Доедем. Зато никто мешать нам не будет. Доберёмся до Сретенки, а там по летнику до заимки. Совсем недалеко от неё есть прекрасное озерцо, там и рыбку можно половить, и утку подстрелить.
Ерошкин потёр пухлые ладони.
– Вот это по мне. Когда намыливаемся?
– Так завтра после обеда и выедем, пока меня на работе не хватятся.
– До вечера-то успеем добраться? – спросил Тихон.
– Да легко. Не раз испытано.
* * *
Полдороги до Сретенки Ленка визжала от восторга:
– Пап, мам, смотрите, какая красота! А это кто летит? Ястреб? А вон, вон, какая красивая сопка, вся синяя. Почему она синяя? Боже, а сколько здесь цветов! Это саранки? Какие красивые, и оранжевые, и красные, и жёлтые, разные-разные! А вон озеро, камыши, и рыба плещется!
Через час восторги её поутихли, и она, прислонившись к плечу матери, задремала. Не доезжая Сретенки, Денис свернул налево. Через несколько километров асфальтированная дорога закончилась, и джип выкатил на грунтовку. Она шла по степи, потом по зарослям вдоль подошвы сопок. Кое-где попадались мокрые низины, но джип умудрялся проскакивать их. Но в одном месте всё-таки застряли.
Денис вылез из салона, посмотрел под колёса и почесал макушку.
– В дохлую воду вляпались.
– Почему в дохлую-то, пап? – спросила Ленка.
– Так здешние жители называют болота и вот такие грязные низины, – ответил за отца Тихон. – Ну, что теперь делать будем, гонщик?
– Ну, дёргаться здесь бесполезно, толкать тоже – ещё глубже увязнем. Так что доставай топоры, будем бастрики рубить. Тиша, доставай топоры.
Пока мужчины рубили жерди и одну вагу потолще, женщины проминались, оглядывая окрестности. Вокруг был лес. Берёзы, липы и осины стояли сплошной стеной, кое-где в просветах виднелись вершины сопок да одинокие свечки лиственницы. Птичий свист почти нетронутого рая заглушал все посторонние звуки, и оттого жители города почти от него оглохли.
Наконец, мужчины стащили жерди к машине, подложили их под колёса. Денис сказал:
– Катя, лезь за баранку, только сильно не газуй, а то колеса слетят с гати, и тогда всё, окончательно утонем. Поняла?
– Да поняла, чего не понять. Чать, не в первый раз.
– Ты, Ленка, садись рядом с матерью, – приказал он.
– Зачем? Я боюсь, – пропищала дочь.
– Затем. Для тяжести и равновесия.
Ленка послушно села в машину, не забыв стряхнуть с сапожек грязь. Мужчины подложили вагу под заднее колесо.
– Катя, давай! – крикнул Денис. – Ещё, ещё чуть-чуть. Поехали!
Задние колёса джипа вскочили на гать, и скоро машина оказалась на сухом месте.
Через час путешественники оказались у заимки. Катерина, оглядывая ветхое, заброшенное строение из серых брёвен, заметила:
– И стоило ехать в такую даль, чтобы посмотреть на эту развалюху. Как хорошо было бы дома, за столом, с друзьями…
– С подругами, – язвительно подхватил Денис. – Успеешь с ними на работе потрепаться. Зато посмотри, какая здесь красота.
На самом деле, место было великолепное: старая, но ещё крепкая изба, срубленная из лиственницы с двускатной крышей, возле которой стояла покосившаяся завозня для скота и банька; она стояла у подножия почти головершинной сопки, по-местному, востряка, рядом с озером, окаймлённым щетиной камыша. С одной стороны к озеру подступал лес, а с другой расстилалась равнина, буйно заросшая травой и мелкими купами береста, долгишника и изюмника. Видно, на заимке лет восемьдесят назад жил какой-нибудь сельский богатей-кулак и пас здесь свою скотину. А потом ею стали пользоваться егеря, охотники, рыбаки, а то и просто заблудившиеся в тайге.
В просторной пятистенной избе было пыльно – видно, здесь давно никто не был, – и душно, одно стекло в створке окна было разбито и занавешено куском старого одеяла. В дальней комнате стоял сколоченный из досок стол, две лавки и полать. Сохранилась даже печь, обсиженная до черноты мухами и комарами, но с большой пробоиной в боку. Пока мужчины рыбачили, женщины прибрались в доме: вымели весь сор, сделав веники из прошлогодней полыни, открыли окна и дверь, чтобы проветрить помещение, собрали с потолка и углов паутину.
Денис с Тихоном пришли быстро, принеся с собой щуку килограмма на полтора, четырёх толстолобов и десятка три мелкой верхоглядки. Катерина ругалась:
– Мелочь-то зачем брали, её и коту не хватило бы.
– Зато навар знатный будет, – ответил муж. – Ты рыбу-то не чисть, только распотроши, а чешую со дна соберём. Щуку подсолим да прямо на костре запечём.
Когда пропылал костёр и сварилась уха, небо на востоке уже заплывало огромным синяком. Все сидели вокруг костра, каждый со своей пластмассовой чашкой, исходившей паром. Тихон разлил по кружкам коньяк и, глядя на своего друга, сказал:
– Ну, Денька, давай за тебя, за твой успех, за твоих родных людей, ну, и за нашу детскую дружбу, которая, слава Богу, не ржавеет.
Взрослые подняли кружки и хотели чокнуться, когда раздался голос Лены:
– А мне.
– Чего тебе? – спросила мать.
– Я тоже за здоровье папы хочу выпить, и за успех тоже.
Взрослые рассмеялись. Мать как отрезала:
– Мала ещё коньяки пить, подрасти.
Но отец, серьёзно посмотрев на дочь, сказал:
– Давай свой лимонад. – Добавил чуть-чуть коньяка в кружку дочери и объяснил: – Ничего страшного, спать будет крепче. Вы знаете, почему среди южан – итальянцев, грузин, испанцев, французов – мало алкоголиков? Потому что их с детства приучают пить хорошее виноградное вино без содержания спирта перед едой. Тут тебе и культура пития, тут и здоровый сон, и здоровый аппетит.
Лена просияла и встала:
– Спасибо, папочка, ты один на свете меня понимаешь. Ну, за уху, и за папу.
Все рассмеялись и выпили. После ухи в пищу пошла зажаренная на углях щука.
Тихон ел и нахваливал, сдирая подгоревшую шкуру:
– Боже, какая вкуснота! И костей в ней нет. Чудо.
– Потому и нет, что они пропарились до хрящей, – ответил Денис.
Постепенно стемнело, лишь огонь костра освещал путешественников мигающим светом. Со стороны сопки донёсся пронзительный крик, пробирающий до дрожи.
– Что это? – спросила Катерина.
– Сова или сыч, – предположил Тихон.
– Нет, не похоже, – задумчиво и протяжно не согласился Денис. – Я таких криков раньше не встречал – аж мороз по коже. Во, спит. Я же говорил. – Денис показал на спящую дочь, которая, уложив голову на колени матери, тихонько посапывала.
– Ладно, на сегодня хватит, – сказала Катя. – Мне и правда что-то не по себе. Пойдёмте спать в избу, я там постели приготовила.
Утро встретило их коротким летним дождичком, который скоро закончился. Мужчины собрались на охоту и ушли в камыши, а мать с дочерью разожгли костёр и повесили над костром котелок с водой, чтобы к приходу добытчиков приготовить кофе. Скоро из камышей донеслось несколько выстрелов.
– Ага, – сказала Катерина, – кажется, охотники что-то добыли.
Лена словно и не слышала, она крутила головой во все стороны, будто что-то высматривая.
– Что с тобой, Ленуся, – спросила мать, – ты словно чего-то боишься?
– Ты знаешь, мама, мне кажется, за нами кто-то следит, – ответила дочь, – Такое ощущение, что кто-то так и сверлит тебя взглядом, будто насквозь протыкает, как иголкой.
– Да кто тут может быть, кроме нас, – отмахнулась Катерина. – Разве что косолапый где на рыбу охотится. Не обращай внимания. В тайге всегда так, когда ты в тайге в первый раз, страхи всякие мерещатся. Успокойся.
В отдалении послышался всплеск воды, а затем тяжёлый топот сапог. Катерина из-под ладони посмотрела вдоль берега озера, пытаясь разглядеть сквозь утреннюю дымку возвращающихся охотников.
– Вот, кажется, и наши защитники идут, дочка, так что не бойся.
И правда, вскоре в тумане они различили две фигуры Дениса и Тихона. Они о чём-то горячо спорили. Тихон говорил:
– Да я точно тебе говорю: когда я её увидел, я сначала подумал, что это медведь. А когда шумнул, она сначала пробежала несколько шагов, а потом полетела. Только не высоко, а низко, над самой землёй, на бреющем. А в клюве у неё была рыбина. Вот такая.
– Со страху чего не увидишь, – отвечал Денис с усмешкой в голосе, – и самого чёрта с рогами.
– Денька, ты меня не один год знаешь, я охотник бывалый, с десяти лет с отцом на скрадки ходил. Умею отличить медведя или лося от птицы.
– Ну, ладно, ладно, видел, так видел, – примирительно отозвался Денис.
– Не веришь, да? Ну и шут с тобой.
– Чего шумите, горе-охотники? – спросила Катерина, когда мужики подходили к костру. – Вас за километр слыхать.
– А вот он сейчас расскажет охотничью байку, – весело отозвался Денис, отцепляя от ягдташа гусарку – серого гуся. – Ты рассказывай, а я свой трофей ощипывать начну.
– Может, я? – предложила свою помощь жена.
– Не, это не женское дело. Я сам.
Тихон снял с пояса селезня-вострохвоста и бросил его Денису:
– Раз так, то ты и потроши, а я буду девчонок развлекать. – Тихон уселся на корягу и начал рассказ: – Вобщем, так, девочки, зашли мы в камыш, Данька направо, я налево. Караулим зорю, когда утка и гусь начнёт на крыло подниматься. Ни ветерка, тихо, только дальней волной иногда камыш пошевеливает. А он шипит так тихонько, словно лебедь-шипун: ш-ш-ш, ш-ш-ш. Красота, тишина, на душе благодать и спокойствие! Я гляжу вдоль берега, чтобы, значит, так стрельнуть, чтобы моя добыча поближе к берегу упала и чтобы за ней не лазить и не искать. Слышу: фр-р-р, ф-р-р – полетели, значит. Я дуплетом жахнул, чтоб наверняка попасть. Гляжу, мой селезенёк у самого берега упал. Только собрался за ним идти, как из камышей всего метрах в двадцати от меня чья-то голова поднимается. Сначала подумал, что тут мишка рыбу промышляет. Пригляделся – нет, не мишка. Голова, как у человека, на ней не то волосы, не то перья торчат. Вроде бы и нос есть, только сильно сплющенный, а вместо губ клюв, как у птицы – короткий, мощный, широкий. В клюве рыбина трепещется килограмма на два, не меньше.
Птичка эта так взглянула на меня, что я чуть, извините, дамы, не обделался, а потом зарычала. Знаете, как рычит собака, когда на неё нападают. Вот точно так же и она рычала. Глаза у неё большие, ну, наверно, с мой кулак, светятся каким-то странным розоватым огнём. А зрачки вращаются по круговой орбите, как радары. И вот птичка увидела меня, посмотрела, будто огнём обожгла и побежала к берегу: хлюп-хлюп, хлюп-хлюп. А когда это существо выбралось на берег, то вдруг расправило огромные крылья, подпрыгнуло и полетело. Низко-низко так, даже крыльями за верхушки камыша задевало. А потом исчезло.
– А дальше, дальше-то что? – с нетерпением спросила Лена.
– А чо дальше-то. Улетела и всё, куда-то далеко, в тайгу, должно быть. Я твоему отцу рассказываю, а он ржёт, как сивый мерин. Не верит.
– Жалко, что фотоаппарата у тебя не было, такая сенсация пропала, – с издёвкой ввернул Денис. Тихон обиженно отвернулся и тихо ответил с обидой в голосе:
– Эх, ты, Фома неверующий.
Часа через два совсем распогодилось: небо очистилось, являя божественную голубизну всему миру, а солнце покатилось к западу, отмеряя очередной круг вечности. Дичь сварилась, заполнив весь берег мясным запахом. Денис ходил вокруг бивуака, снимая пиршество на видеокамеру. Потом снимала Катерина, Тихон, отошедший от утренней обиды, Лена. Затем Денис прошёлся по берегу, снимая красоты озера, леса и сопок. Тихон напомнил:
– Деня, а ты прихватил с собой мой подарок?
– Взял, конечно.
– Попробуй.
Через несколько минут Денис прикрутил насадку и приник к окуляру, огорчённо покачал головой:
– Без штатива ничего не рассмотреть, изображение дрожит.
– Сейчас я тебе сделаю штатив, – ответил Тихон и взял в руки топор.
Скоро он вернулся из леса с рогатиной из береста, вбил её в песок. Удовлетворённо сказал:
– Давай, попробуй.
Денис сел на корягу, пристроил видеокамеру на развилку рогатины, долго настраивал при помощи колец резкость, затем удивлённо присвистнул и крикнул:
– Ё-моё! Вот это да! Я на склоне сопки даже ветки различаю. А вон летяга прыгает. Так, давай-ка снимем верхушку сопки, самый вострячок.
Все почувствовали, как он напрягся и затих. Потом удивлённо протянул:
– Чёрт меня возьми, а это что такое?
– Ну, что ты там увидел, чёрта, джина или циклопа? – с усмешкой спросила жена.
– Тихо, тихо, – ответил Денис. – Не мешайте. Христа ради, не мешайте. Мать моя женщина, – снова удивлённо протянул он. – Да оно же к нам летит. Смотрите, смотрите в сторону сопки.
Все повернули головы в сторону сопки и увидели, что от неё к ним летит что-то странное. Катя, вглядываясь из-под ладони, произнесла:
– Похоже, это дельтаплан, только маленький какой-то.
– Ага, и я вижу! – закричала Лена и стала прыгать на одном месте. – Я вижу, я вижу! Наверно, это огромный орёл или беркут
Тихон тоже долго всматривался в парящую над лесом птицу. Чтобы лучше видеть объект, сжал кулаки и сквозь маленькие отверстия между пальцами, как через бинокль, стал за ним наблюдать. Это что-то приближалось к ним. Тихон издал торжествующий дикий крик и закричал:
– Я же вам говорил! Это она, это она, та самая птица.
Денис не отрывался от видеокамеры и не обращал внимания на реплики, он просто снимал. Профессиональная привычка заставляла его делать своё дело.
– Смотрите, она снижается, она летит прямо на нас! – закричала девочка и в ужасе легла на землю.
Катерина тоже забеспокоилась:
– Боже, она хочет напасть на нас. Да сделайте же что-нибудь!
Тихон взял оружие и сделал два выстрела в воздух. И в тот же миг раздался ужасающий крик, похожий на звериные вопли, огромная тень от летающего существа, накрыла их всех, словно огромная туча, пронесшаяся над головами…
Дед Устин решил подъехать к своей правнучке издалека:
– Стало быть, в школу-то тебе ходить не надо?
Луша сидела на диване, поджав под себя ноги, и куда-то названивала по сотовому телефону. Абонент ей не отвечал, и она ругалась:
– Чёрт, паразит, куда ты подевался! Когда не надо, он под ногами вьётся, а когда надо, днём с огнём не сыщешь! – Наконец, она обратила внимание на деда. – Дедуша, ты что-то спросил?
Дед Устин ещё с утра заметил нервное состояние своей правнучки, она, словно больная, металась из одной комнаты в другую, то порывалась куда-то бежать, то снова садилась на диван и лихорадочно набирала по телефону один номер за другим. Он понимал её состояние, но по совету родителей пытался не заострять на этом внимания.
– Я спросил, чего ты на каникулах делать собираешься?
– Ну, ты даёшь, дедуша! Это же каникулы, свобода! Не надо на уроки ходить, зубрить, трястись на уроке: спросят тебя или нет. Будем с девчонками ходить на дискотеки, на тусовки, на Амур купаться, загорать.
– Вот диво-то: загорать, купаться, на танцульках плясать! Эка невидаль. Не надоело?
– Да разве ж отдыхать надоедает. Смешной ты, дедуша, честное слово.
– Неужто не хочется поглядеть чего-то нового, интересного, – настраивал дед. – Ну, к примеру, съездить куда-нибудь.
– Это ты про туристическую поездку? Нет уж. Мы два года назад ездили во Владик, так нас там экскурсиями замучили. Музеи, океанариум, Русский остров. Скукотища! Водят тебя, как щенка на верёвочке: туда нельзя, тут опасно, там запрещено. Подожди, дедуша, мне позвонить надо.
Она снова назвала номер. Абонент, наконец-то, отозвался, и девушка обрадованно закричала:
– Крок, это ты? Ты где? Мне надо с тобой встретиться. Ну, ты же сам понимаешь. Что? Я не могу ждать до вечера. Бабло? Есть, есть. Где? Хорошо, я скоро буду.
Лушка вскочила с дивана.
– Ну, всё, дедуша, мне пора.
Она хотела пройти между дедом, который сидел в кресле, и диваном, но Устин Герасимович схватил её за руку, притянул к себе и усадил рядом. Предупреждённый родителями о том, что нельзя с ней разговаривать о наркотиках и обо всём, что касается её болезни, он мягко спросил:
– Послушай-ка, внученька, а не хочешь ли ты съездить со мной. У меня там хорошо: лес, речка, сопки, чистый воздух. У меня пасека своя небольшая есть, медком полакомишься. А?
Луша задумалась лишь на секунду, потом решительно тряхнула косами:
– Нет, дедуша, я не могу. Тут друзья, а что я буду у тебя делать.
– Ну, дел-то у меня как раз невпроворот. – Он несколько раз прикашлянул, изображая смех. – Да ты не бойся, это ненадолго, недельку побудешь, а опосля домой возвернёшься. Ты на вертолёте-то, небось, не летала?
– Нет, не летала.
– Вот и полетаешь, – обрадовался дед Устин. – Потом друзьям своим рассказывать будешь. А тут, в городе, чего смотреть: одни кирпичные дома, асфальт да машины. Грохот день и ночь, как в преисподней. Так как?
– Дедуша, мне надо идти, – упрямилась правнучка, стараясь вырваться от деда.
Поняв, что добром уговорить не удастся, он отпустил её руку и со вздохом сказал:
– Ну, ладно, внученька, беги к своим друзьям.
Максим и Анна Веретешковы изложили свой план деду Устину. Тот долго думал, потом ответил:
– Грех на душу беру, не по мне всякие насильства над человеком. Тока, похоже, другого варианта нету. Боюсь навредить девчушке. А если она от отчаянности сбежит в тайгу, и где её потом искать. Не будешь же держать на привязи, как козлёнка.
Анна тихо плакала, а муж пытался её успокоить:
– Ну, Нюша, хватит тебе солёные росы разводить. Разве ж мы враги своей дочери, мы ж помочь ей хотим. Я сам по телевизору видел, как группу наркоманов не то из Германии, не то из какой другой страны целый год в тайге держали. Так они потом на наркотики смотреть не могли, а некоторые так в Сибири и остались.
– Да что ты меня уговариваешь-то. Я всё понимаю. Но ведь дитя родное. А вдруг с ней там что-нибудь случится. Я ж потом всю жизнь казнить себя буду.
Дед крякнул и встал из-за стола.
– Вот что, родители, вы определитесь до конца, – строго сказал он. – А то рвёте душу своими воплями да соплями. У меня что, по-вашему, сердце железное.
Анна быстро смахнула с ресниц слёзы и быстро ответила:
– Всё-всё, я больше не буду. Извините, дедушко.
– То-то. Вертолёт заказал? – спросил он у Максима.
– Заказал. На пять часов утра, – ответил внук.
– Полетишь с нами?
– Нет, мне никак нельзя – работа. Я договорился, деньги заплатил, они нас ждать будут.
– Тогда вот что. Не давайте ей заснуть как можно дольше, а перед самым сном дайте две сонных таблетки. Не больше. Думаю, часов пятнадцать проспит. Да, и вот ещё что, мне бы связь какую понадёжнее, а то моя рация совсем старая. Вдруг с ней что-нибудь случиться, не дай Бог, а я и связаться с вами не смогу.
– Я сотовый телефон дам, – сказал Максим.
– Какой в тайге сотовый, к нам и сигнал-то не доходит.
Максим хлопнул себя по лбу:
– Чёрт, я и забыл совсем. Что ж поделаешь, космической связи у меня нет. В крайнем случае, с геологами связывайся, они нам передадут.
Луша домой пришла поздно, часов около десяти, вся квелая и расстроенная. На вопросы родственников отвечать не захотела, отделываясь односложными «да», «нет», «не знаю», «ладно» и «хорошо». Взрослые подольше удерживали её ото сна, забавляя разными историями, анекдотами и шутками. Наконец, Луша стала клевать носом. Мать спросила:
– Может, тебе, доченька, чайку на ночь?
– Не хочу, – капризно канючила Луша.
– Тогда молочка тёпленького.
– Ну его. От него меня тошнит. Мне бы что-нибудь холодненького, только не сладкого.
– А у нас как раз минералка есть, – обрадовалась Анна. – Сейчас принесу.
На кухне она налила в бокал минералки, перекрестилась и бросила в воду две таблетки снотворного.
Заснувшую Лукерью уложили на заднее сидение японской машины, сумку с вещами для дочери, которую заранее собрала Анна, положили в багажник вместе с рюкзаком деда Устина, куда она напихала различных продуктов – от йогурта и конфет до колбасы и сыра.
Анна ещё порывалась изменить ход событий, нервно «умывая» свои ладони, она постоянно спрашивала не то себя, не то всех сразу:
– Может, не надо везти в такую даль? Может, и здесь бы, дома, как-нибудь. Матерь Божья, как я боюсь.
Её стенания остановил Максим:
– Ну, хватит причитать. Что ты её провожаешь, словно на тот свет. Всё хорошо будет. Ты же знаешь нашего деда, он всё сделает в лучшем виде.
– И правда, Нюш, не травила бы ты сердце-то и себе, и нам. Нам ведь ещё добираться, а ты спокой у нас отнимаешь. – Дед Устин прижал женщину к себе. – Ладно, ладно, всё о кей будет, как говаривает сейчас молодёжь. Максим возвернётся, все расскажет. Всё, внучка, всё, нам пора.
Никогда не спящий аэродром встретил их рёвом авиадвигателей, теплом нагретой за день бетонной полосы и звёздной россыпью над головой, которой не было видно в городе при свете фонарей. Проехав километра два объездной дорогой, они подъехали к старым ангарам, где стояли несколько вертолётов. Только в одном из них в кабине горел свет, освещая две фигуры лётчиков. Один из них, увидев подъезжающую машину, выпрыгнул из кабины. Веретешков вышел из машины. Лётчик встретил его укоризной:
– Как же так, Максим Васильич, мы же договаривались в три двадцать, а сейчас три тридцать пять. Ещё немного, и диспетчер закрыл бы нам эшелон. Так нельзя.
– Извини, Пётр, – ответил Максим. – Мы быстренько.
Он перетащил сонную дочь в салон, помог забраться по ступенькам деду Устину, побросал внутрь вещи. Вертолётчик убрал трап-лестницу, закрыл дверцу. Заревели двигатели, зашелестели лопасти винта, и вот огни аэропорта стали смещаться в сторону, уменьшаться, а затем и совсем пропали.
Часа через полтора, когда восточный край небосклона стал наливаться синью, вертолёт приземлился на гравийную площадку возле трёх сборных домиков, где жили геологи. Встретили их несколько собак, заливавшиеся приветственным лаем, и мужчина, одетый в брезентовую ветровку с капюшоном на голове. Когда стих шум винтов, он снял капюшон с головы и подошёл к борту. Дед Устин вылез из вертолёта первым. Геолог поприветствовал его:
– С мягким приземлением, Устин Герасимыч.
– Здравствуй, Гришанька. Как твоя Мошка? – он показал на маленькую, вертлявую собачонку серого окраса.
– Оправилась, Устин Герасимыч. Спасибо за травы.
– За что спасибо-то – эти лекарства сам Бог даёт.
– Даёт-то даёт, да не знаем, как ими пользоваться.
– Научитесь ещё. Жизнь-то, она длинная да злая, всему научит. А нашли того заворотеня, что брюхо-то ей вспорол?
– Да где там, ушёл.
– Видать, старый жиган попался, хитрючий. Лодку-то приготовили ли, Гриша?
– Вон, у берега стоит. Заправили под завязку, и канистру ещё налили.
– Ты не беспокойся, Гриша, Иван Актанка завтра её тебе назад пригонит.
Пока происходил этот разговор, Лукерью перенесли в лодку, положили на медвежью шубу, чтобы не продрогла, а сверху укрыли одеялом. Никто, ни вертолётчики, ни Гриша, не спрашивали, куда и зачем везут девчонку, таков закон тайги: если везут, значит, не просто так, значит, надо. Перед тем, как сесть в моторку, дед Устин потрепал за холку Мошку, а та облизнула его морщинистую, загорелую почти до черноты руку.
– Ишь, какая отчаянная. Ну, живи, живи, Мошка, да, гляди, больше на кабана не кидайся.
Когда лодка выплыла на стремнину, день уже вовсю занялся. Солнца над горизонтом не было видно, но восточные склоны сопок уже горели изумрудьем покрывавших их лесов и красными проплешинами голых склонов. Густая синь неба упала на гладь реки, да так и застыла на ней. Отлогие берега с камышом и песчаными отмелями сменялись скалистыми обрывами, затонами и заливами, берега которых пестрели разноцветьем, кустарниками и сочной зеленью трав. Их сопровождали мелкие речные чайки, выхватывающие на лету мелкую рыбёшку, которую вспугнул рычащий мотор лодки.
Вот лодка вошла в тихую заводь с песчаным отлогим берегом и ткнулась носом о твердь. К лодке бросились две собаки. Заливаясь лаем, они крутились возле ног деда Устина, пока тот не проворчал:
– Ну, будет вам, поцеловались, и ладно.
Собаки смолкли, как по команде, завиляли хвостами и тут же сели, наблюдая за гостями. Чуть выше по берегу, на тропинке, стоял невысокий кривоногий нанаец с синюшным лицом и плоским носом. Опираясь на ствол охотничьей винтовки, он стоял неподвижно, будто и не видел гостей, пока его не окликнул дед Устин:
– Иван, чего пнём стоишь, помогай выгрузить.
Иван степенно подошёл к лодке, забросил своё оружие на левое плечо и стал принимать вещи. Правда, оторопело поморгал раскосыми глазами, увидев лежащую девчонку.
– Чего не спрашиваешь, не привечаешь? – спросил дед Устин.
– Приехали, чего привечать, глаза видят, чего спрашивать. Надо, сам скажешь.
– И вот всегда такой, – неизвестно кому говорил дед Устин. – Молчит, ровно сыч, не поздоровается, не спросит. Но уж если его разговорить – не остановишь. Так, Актанка?
Иван Актанка молча взял вещи в обе руки и, ничего не ответив, пошёл вверх по тропинке. Потом вернулся, поднял на руки спящую девушку и понёс её к заимке.
Охотничья заимка, в которой егерствовал и жил долгие годы дед Устин, представляла из себя простое деревенское, квадратное подворье, огороженное толстыми жердями с калиткой на ремнях. В одном углу стоял большой дом с четырёхскатной, так называемой круглой, крышей. Срублен он был из лиственницы крестом, то есть, внутри основного сруба имелись ещё две стенки из брёвен, сложенные крестом, которые делили всё помещение на четыре части. Стена с входной дверью и двумя маленькими оконцами смотрела на калитку и на тропу, откуда была видна и речка, и сопки, и пологая приречная часть, называемая распадком или трундой, и чистовина – поляна, покрытая травами, цветами и ягодниками. Прямо перед входом находился чулан, в котором хозяин хранил и всю утварь, и оружие с боеприпасами, и съестные запасы. Там же, под полом, размещался и погреб. Налево от прихожей, или сеней, был вход еще в две проходные комнаты: первая имела два оконца, а вторая, угловая, четыре. Оконца делали маленькими для того, чтобы в избу не мог пролезть медведь или тигр, который временами появлялся в этих местах в поисках корма.
Метрах в семи от дома размещалась землянка – омшаник для ульев, которыми занимался дед Устин. Сарай из плах стоял в дальнем углу двора, где хранились разная крестьянская утварь и инструменты: косы, двух-, трёх- и четырёхрожковые вилы, рыболовные снасти: сети, жабровки, морды, вентеря, горла, зыбки. Рядом с сараем находилось и отхожее место.
Лукерью положили на залавок у печи, она сладко спала, не подозревая о том, где проснётся в следующий миг своей жизни.
Когда семья Костомарей и Тихон вернулись в городскую квартиру, они в первую очередь кинулись просматривать то, что запечатлел видеокамерой Денис. Сначала уселись на диван и пытались что-то рассмотреть на маленьком мониторе видеокамеры, но изображение было мелким, нечётким и непостоянным.
– Нет, так мы ничего не рассмотрим, одна мазня, – прорычал Денис и встал с дивана. – Сейчас я выну флешку и попробую прогнать через компьютер.
Все ждали, когда Денис закончит свои технические манипуляции. Ленка от нетерпения повизгивала и подгоняла отца:
– Папа, ну чего ты там возишься, как жук в навозе. Так хочется увидеть, что же это было за страшилище.
– Ленка, – грозил отец, – не торопись в лес, все волки твои будут. И вообще, много будешь знать, скоро состаришься. И ещё: любопытной Варваре нос оторвали.
Наконец на мониторе компьютера появилось изображение: вот они у озера, костёр, сопки, камыш, Тихон возвращается с добычей. Денис поменял насадку. Вместо изображения сплошная мазня, оттого что дрожали его руки. Но вот резкость увеличивается, и камера выхватывает большую корявую сосну на вершине горы, на ветке видна какая-то птица, которая еле удерживается на своём насесте от порывов верхового ветра; вот пасётся семья лосей, новорождённый лосёнок еле держится на ногах, он неловко падает набок, потом поднимается, опираясь на тонкие передние ножки, и снова валится на траву.
– Ой, какая лапочка, какая миленькая крохотулька, – визжала Лена.
И вдруг в этот момент по экрану скользнула тень, потом ещё раз. Наконец, оператор поймал цель: это была огромная птица, которая парила в воздухе без единого взмаха крыла.
– Вот, это он, тот самый гад, которого я видел в камышах! – орал Тихон, показывая на экран. – Я же вам говорил, я же говорил, а вы не верили! Смотрите!
Катерина прижала ладони к щекам и, всматриваясь в изображение на экране, со вздохом ахнула:
– Боже мой, что это за чудище! Урод какой-то! А это что? Смотрите, смотрите, вот. – Катерина подбежала к монитору и пальцем ткнула во что-то. – Пропало. Денис, ты можешь сделать стоп-кадр?
– Я всё могу, – ответил муж и стал манипулировать кнопками клавиатуры.
– Так, так, – командовала жена. – Чуть назад, ещё. Вот, смотрите, у этой птицы что-то висит.
– Мам, пап, – закричала снова Лена, – да это же руки, самые настоящие человеческие руки, только худые какие-то, длинные, как у скелета, и страшные. Вот и пальцы, только их, по-моему, всего три или четыре.
– Точно, – подтвердил Тихон, – у этой птички есть руки. А ногти, ногти какие. Смотрите, они похожи на орлиные когти.
Данила долго всматривался в изображение, поворачивая его в разных ракурсах, потом задумчиво произнёс:
– Да, эта птичка явно не из отряда пернатых. Лицо почти человеческое, если не считать двух дырок и клюва вместо носа. А вот уши почти как у нас. Хвостовое оперение тоже на птичье не похоже. О, чёрт, да это же ноги! Именно ноги, а не куриные лапы. Вот, глядите, явно видна ступня, пальцы. Только они как будто чем-то покрыты.
– Да это же перья, только маленькие. Точно, всё его тело покрыто пухом, густым пухом, – закричал Тихон. – Я, когда её увидел у берега, ещё подумал – странная одежда у этого мужика, как будто он тонкий свитер из ангорской пушистой шерсти на себя натянул.
Когда Денис выключил видеозапись, все долго молчали. Первая тишину нарушила Лена:
– Папа, так кто же это такой: птица, человек, а может, пришелец? И почему он на нас нападал?
– Если б я знал, – отозвался Денис, в задумчивости жуя во рту сигарету. – Сейчас я одно знаю: это сенсация. Причём, сенсация мировая. Только вот не знаю, что с ней делать.
– Как что, – снова закричал Тихон, – показать это по телевидению, а там пусть учёные разбираются. И все дела.
– Точно, папка, – поддержала Ленка. – И станешь ты у нас мировой знаменитостью.
– Это точно, знаменитостью. Только какой: Леонардо да Винчи или Геростратом.
– А в чём проблема, Денис? – спросила жена. – Смонтируешь ролик, покажешь по телевидению, с комментариями, со звуком. Если надо, то мы и свидетелями выступим.
Денис усмехнулся и покачал головой:
– Сразу видно, что вы в этом деле дилетанты. Если бы я снял доярку с пивом в ведре вместо молока, то этому, может быть, и поверили бы, сказали: ну, попила корова вместо воды пива, вот пива и надоили. Да и то редактор стал бы уточнять: а где она пила пиво, а на каком пивзаводе, а как она туда попала? – Денис долго молчал, потирая большим и указательным пальцем небритый подбородок. – В том и беда, что это слишком необычно, непривычно. Зритель легче поверит тому, что у него на огороде покакал инопланетянин, чем в существование человека-птицы.
– Слушай, Деня, – прервал друга Тихон, – а ты не парься, делай по-наполеоновски: ввяжись в драку, а там будь что будет. Предложи редактору, директору или кому там ещё положено такие штуки показывать.
– В них, в начальниках, всё дело, – ответил товарищ, – это же самые великие перестраховщики… Ладно, я попробую поговорить кое с кем, а уж потом что-нибудь придумаю. – Денис заговорщески снизил голос и прижал палец к губам. – Только уговор: об этой записи никому ни слова. Договорились?
– Договорились, – ответил за всех Тихон и тут же задал вопрос: – А если я это как охотничью байку буду рассказывать?
– Если байку, то можно, всё равно ей никто не поверит.
Все засмеялись. Денис серьёзно посмотрел на дочь и предупредил:
– Гляди, Ленка, никому ни слова, а то не быть твоему отцу великим репортёром и тележурналистом. А если проговоришься кому – выпорю. Поняла?
– Папа, – недовольно ответила Лена, тряхнув распущенными волосами, – да поняла я всё. Я что, маленькая.
* * *
Понедельник – день тяжелый, эту истину доказала вся современная история человечества, когда оно перешло на летоисчисление от Рождества Христова. Это Денис Виленович Костомарь ощутил сразу, как только вошёл в здание областного телецентра.
– Денис, доброе утро. – Это старейший диктор телевидения, у которого во время передач иногда падала верхняя вставная челюсть, и он сладко причмокивал. – Ты почему это родной свой коллектив оставил без юбилейного торжества? Где скрывался, в каких плавнях?
– Денис Васильич, зайдите в монтажную. – Это девочка монтажёр, которая готовила его репортаж об обманутых дольщиках. – Надо материал просмотреть.
– О, какие люди! Головушка не бобо после юбилея? Ха-ха-ха!
На все приветствия и намёки Денис отвечал коротко:
– Доброе утро, потом зайду.
Сейчас он спешил к Тимофею Качкову, к своему напарнику по журналисткой работе и прекрасному кинооператору. Но комнатушка, где он обитал, была закрыта. Не было его ни в монтажной, ни в дикторской. Нашёл его Денис лишь через полчаса в туалете. Тимофей стоял перед настенным зеркалом, что-то мурлыкал под нос и скоблил безопаской свою, как он выражался, мордокопию. По запаху и довольному выражению лица Денис определил, что Тимофей уже опохмелился.
– Ты чего это здесь? – спросил он.
Тимофей прижал свою ладонь ребром к губам и зашипел:
– Ш-ш-ш, меня наш колобок ищет. Ну, не могу же я к нему явиться в затрапезном виде.
Колобком в телестудии за глаза называли директора областного телевидения Ергакова Илью Борисовича, зятя самого губернатора.
– А зачем ты ему понадобился?
Тим, как всегда, в карман за словом не лез:
– Секретарша сказала, что вечером у него намечается междусобойчик с московским начальством. Нужно на память снять всю эту трехомудийную оргию.
– Они что, сами не могли заснять? Видеокамеры-то наверно, есть.
– А они умеют? – спросил Тимофей и снова уставился в зеркало.
Денис согласился с ним на все сто, такого оператора, как Тимофей Григорьевич Качков, надо было ещё поискать. Тимка мог снимать, по его выражению, даже в чреве матери. И это было так на самом деле. Тимофей мог вести и подводные, и воздушные, и ночные, и натурные, макро и микросъёмки. Аппаратурой, которой он снимал и которую он собирал с раннего детства, была забита вся его комнатка. Стоило ему сказать, куда ехать на съёмки, он с минуту чесал за ухом, потом выуживал из самых настоящих бабушкиных сундуков со старинными замками нужную аппаратуру и складывал её в свой потрёпанный кожаный кофр. И говорил:
– Мальбрук к походу готов.
Вот и сейчас Тимофей побрился, потрогал себя за щёки, повертел головой перед зеркалом и довольно сказал:
– Мальбрук к начальственному разносу готов.
– Почему к разносу, ты же говорил…
Тимофей его понял с полуслова и перебил:
– Когда идёшь к начальству, одно другому не помешает. – Тимофей, наконец, внимательно взглянул на товарища. – Слушай, а ты чего ко мне с утра прилип, сегодня будто бы съёмок не намечается.
– Послушай, Тим, у меня к тебе серьёзный разговор.
– Если ты насчёт похмелиться, то я пас.
– Хватит тебе ёрничать, я к тебе серьёзно. Одним словом, я хотел показать тебе один материальчик и посоветоваться.
– А откуда у тебя материал?
– В тайге нарыл.
Тимофей взглянул на часы и присвистнул:
– Деня, я уже опаздываю, боюсь, как бы колобок меня не раздавил. – Он вынул из кармана брюк ключи и кинул их Денису. – Подожди в моей каморке.
Когда через полчаса они просмотрели видеосъёмку Дениса в тайге, Тимофей, похлопав глазами, спросил:
– Это что, кадры из фильма ужасов? А съёмочка-то хреновата.
– Нет, Тим, это натуральная съёмка.
И Денис рассказал обо всём, что приключилось с ними у озера во время пикника. Внимательно выслушав товарища, Тимофей надолго задумался, потом сказал:
– Знаешь, Деня, я о чём-то подобном уже где-то читал или слышал. Уж не помню, где, но знаю точно, что очень давно: лет пятнадцать-двадцать назад.
– Да? Это интересно, – оживился Костомарь. – А точнее вспомнить не можешь?
Несколько минут Качков морщил свой великий лоб и ответил:
– Нет, не помню, но обязательно подумаю и, если что, скажу тебе. А сейчас извини, мне материал в монтажку надо отнести.
Тимофей позвонил Денису поздним вечером.
– Деня, я вспомнил, – закричал он в трубку.
– Про что? – спросил Денис, позёвывая. Он только что собирался ложиться спать.
– Про что, про что! – рассердился Тимофей. – Я тут целый день голову ломаю, как ему помочь, а он ещё спрашивает про что. Про твоё чудище из тайги.
При этой новости сон из головы Дениса улетучился, словно утренний туман.
– Рассказывай, – приказал он.
– Вобщем, так. В 1990 году одна семья поехала в тайгу на рыбалку, – начал рассказ Качков. – В тайге на девчонку напало какое-то странное существо. Видела это и её мать. Одним словом, девчонка после этого случая тронулась умом. Тогда журналисты раздули целую сенсацию местного масштаба, они приходили в больницу к этой несчастной девчонке, доставали её родителей. Вобщем, писали тогда об этом случае много. Надо посмотреть подшивки местных сплетниц за тот год, там наверняка что-то найдёшь. И ещё: по-моему, на нашем телевидении проходил материал по этой теме: не то интервью с родителями, не то чей-то репортаж с места события. Не помню точно.
– А ты откуда это помнишь? – спросил Денис.
– Ну, я всё-таки постарше тебя на два года, салага. Да и газетки уже почитывал, в отличие от тебя.
– Подумаешь, на два года, – пробурчал Денис. – Тоже мне патриарх.
– Ага, достал, – довольно ответил Качков. – Теперь я буду крепко спать. До завтра, салага.
На следующий день Костомарь взял с собой цифровой фотоаппарат и поехал в центральную городскую библиотеку. В девять она, оказывается, была ещё закрыта. «Работнички, – недовольно подумал он, – аристократы. Интересно, а во сколько же они закрываются».
Закрывалась библиотека в пять и работала без перерыва. За час Денис погулял по парку, сжевал два бутерброда, запил их минералкой, посидел у фонтана и вдруг увидел свою одноклассницу Соню Рейнер, которая проходила мимо него и которую он не видел лет десять.
– Соня, – окликнул он её.
Она остановилась, повернула к нему голову.
– А, это ты Денис. Или тебя сейчас зовут только по имени-отчеству? Ты ведь теперь известный тележурналист.
– Да брось ты, Соня, ведь мы с тобой одноклассники. Садись, поговорим.
Он похлопал ладонью по скамейке, на которой сидел. Соня ответила:
– Извини, Денис, я бы с удовольствием, только я на работу спешу.
– А где ты работаешь?
– Да здесь рядом, в библиотеке.
Костомарь выпучил глаза.
– Вот так номер. Мне как раз в библиотеку и надо.
– Вот уж не думала, что тебя заинтересует наше мышиное место.
– Почему мышиное?
– Да есть такие остряки, которые называют библиотеку мышиной норой, где эти грызуны питаются бумагой.
– Сонечка, я как раз из тех людей, которые так не думают.
– Ладно уж, пошли. – Уже идя рядом с ним, Соня спросила: – И что тебе заинтересовало в нашей библиотеке?
– Нужно кое-какие подшивки газет посмотреть. Они у вас есть?
– Конечно, есть. Тебе какую газету и за какой год?
– Какой год, знаю – 1990, а вот какую газету…
– Ясно, на месте разберёмся.
В библиотеке было прохладно, пахло бумажной пылью.
– Ты проходи в читальный зал, я сейчас переоденусь.
Денис оглядел высокие и длинные ряды стеллажей, заставленных книгами, и вздохнул. В библиотеке он, не был, наверно, с тех самых пор, когда сдавал последний экзамен и писал дипломную работу в Дальневосточном университете. Тишина и уют этого царства и хранилища тысячелетних знаний человечества вселяли в сердце покой и желание тут же взять какую-нибудь книгу и раскрыть её на любой странице. Что он и сделал. Книга называлась «Дьяк разрядного приказа», написанная Александром Кирюхиным. Страница восемьдесят шесть. Глава «И стали град рубить». «До наступления крепких морозов и установления надёжных зимников оставалось немного времени, надо спешить, – читал он строки о строительстве под Казанью города Свияжска. – Выродков и его помощники целыми днями были в хлопотах. Нанимали плотников, что толклись постоянно на Ивановской площади Кремля в ожидании заказчиков. Плотники – народ шумный, зубастый, любящий подольше порядиться о цене, о пропитании, похвастаться своим мастерством и сноровкой, своими чудо-топорами, которыми, по их словам, и рубят, и режут, и если потребуется, бреют и стригут».
В это время в зал вошла Соня. Увидев в его руках книгу, она спросила:
– Что, давно в библиотеке не был?
– Сто лет.
– Сразу видно. Библиотека, как мама родная: пока учит, лелеет – нужна, а как от подола оторвали – так и забыли. Вот и власти так же к ней относятся. Зачем она им, когда они в своё время от неё всё взяли, умными да взрослыми стали. Из них копейки не выжмешь для пополнения фонда. Спасибо добрым людям – несут то, что им не нужно. Так за какой тебе, говоришь, год?
– За девяностый.
– Пошли в книгохранилище, одна я там вряд ли справлюсь.
Полки и стеллажи до потолка в огромном зале поразили Дениса. Он спросил:
– Послушай, Соня, а сколько книг в вашей библиотеке?
– Около ста восьмидесяти тысяч.
– Ого!
– Правда, здесь много политической, идеологической литературы советского периода, но есть и редчайшие экземпляры времен Гражданской войны, НЭПа. Я ничего не выбрасываю, как в других библиотеках. Сейчас к нам много учёных, исследователей приезжают с Дальнего Востока и Сибири. Даже из Москвы бывают. Хвалят, что мы ничего не выбрасываем. Тут такие материалы можно найти, что сама Салтыковка может позавидовать. – Наконец, Соня остановилась у огромной полки с пожелтевшими и посеревшими подшивками газет. – Так, это, кажется, здесь. Вставай на стремянку и ищи на
седьмом ярусе слева. Да осторожнее, там пыли пуды. Вот-вот, там тебе все правды и все неправды. Ищи на корешках девяностый год. Нашёл? Подавай сюда.
Когда Соня и Денис совместными усилиями достали со стеллажей нужные материалы, она спросила:
– Может, я тебе помогу? Ты какие материалы ищешь?
Денис замялся:
– Ты понимаешь, Соня, меня заинтересовало происшествие с семьёй Курулёвых, если я правильно помню фамилию. Будто бы на них напала какая-то неведомая кровожадная птица.
Соня на несколько секунд задумалась:
– Помню, помню. Я тогда как раз первый год как начала работать после института, и этот случай мне врезался в память. В тот год много писали об этом случае, а потом вдруг как-то одновременно заглохло. К нам даже один известный уфолог приходил, сильно интересовался материалами по этому делу.
– Уфолог? – удивился Денис. – А ему-то зачем это понадобилось?
– Не знаю. Но его это очень сильно интересовало.
– Его фамилию, случаем, не запомнила?
– Как раз запомнила. Она у него такая интересная и редкая – Остров.
– Может, и адрес его знаешь? – с надеждой в голосе спросил Денис.
Соня засмеялась:
– Конечно, знаю. У нас все читатели в базе данных есть. Если надо, посмотрю в компьютере.
– Надо, Сонечка, очень надо.
Через несколько минут Соня принесла распечатанные данные на уфолога Острова и сказала:
– Ну, ты сиди здесь, а ко мне читатели пришли.
Соня ушла, а Денис стал листать подшивки старых газет. Фотоаппаратом он переснял десятка два материалов, посвященных происшествию с семьёй Курулёвых, и ушёл, не забыв попрощаться со своей одноклассницей.
Луша Веретешкова проснулась ближе к вечеру, когда косое солнце заглядывало в маленькие оконца охотничьей избы с запада. Она открыла глаза, посмотрела на дощатый потолок, на печку, возле которой лежала, на бревенчатые стены, на которых висел зимняя одежда, иконы, старое зеркало в резной оправе, несколько портретов в рамках, на которых были запечатлены несколько бородатых стариков и старух в наглухо повязанных косынках, мужчина в военной форме рядом с молодой, красивой женщиной и тремя детьми.
Нет, она не испугалась ни незнакомой обстановки, ни того, что вдруг оказалась в другом месте, ни того, что в комнате стояла пронзительная тишина, ни того, что рядом никого не было. Просто ей было очень спокойно и хорошо, как будто она здесь была всегда, и просто проснулась, чтобы начать новый день своей жизни.
Лукерья села на залавок, обулась в кроссовки и увидела на сколоченном из досок столе несколько накрытых мисок и глиняный горшок. При виде пищи девушка почувствовала, что сильно проголодалась и невольно несколько раз проглотила сладковатую слюну. Она села на табуретку, сняла с эмалированной миски крышку и увидела варёные куски мяса. Один из кусков взяла прямо руками и жадно проглотила его. Мясо было ещё тёплым, духовитым и мягким. Луша съела несколько кусков мяса без хлеба, который лежал здесь же, на столе, в целлофановом пакете. Потом сняла с горшка тряпочку и понюхала его содержимое. Пахло какой-то ягодой. Она налила полную полулитровую кружку и залпом её выпила. Напиток был несладким, но очень терпким и духмяным. Лишь через минуту она определила, что это был настой из брусники и голубицы. После настоя почему-то снова захотелось есть, но Луша воздержалась.
Она прислушалась и услышала доносящиеся из-за стен избы бубнящие звуки, как будто где-то далеко били по бубну шаманы. Пройдя через заднюю комнату и сени, она вышла на низкое крылечко, увидела деда Устина и миниатюрного мужчину в малахае, который сидел, скрестив ноги, прямо на земле. Дед Устин сидел на чурбаке у глиняной печи, на которой стоял прокопчённый чайник, и помешивал палкой угли. Услышав ворчание входной двери, мужчины повернулись к девушке. Но она на них не смотрела, она смотрела на необъятную тайгу, на зажжённые поздним закатом молодые верхушки хвойняка, на свинцовые извивы реки и тёмную камышовую зелень озёрных берегов, на сопки, похожие сейчас на снятые шлемы былинных богатырей, и слегка улыбалась.
– Ну, проснулась, голубушка, – оторвал её от созерцания дед Устин.
– Проснулась, дедуша, – отозвалась она и, спрыгнув козочкой с крылечка, подбежала к ним. – Здрасьте, – поприветствовала она нанайца.
Иван Актанка ничего не ответил, а только прикрыл на глазах веки и чуть склонил голову. Девушка села на чурбак и спросила:
– Дедуша, а как я здесь оказалась? Я ничего не помню.
– Потому что ты всю дорогу спала, как сурок. Мы с отцом тебя и привезли сюда. Ты разве не помнишь, что ты собиралась деда навестить.
Лукерья поморщила лоб, скривила губы:
– Вобще-то я не хотела ехать. – Она огляделась вокруг и вздохнула полную грудь воздуха. – А тут хорошо, красиво и очень спокойно. А где же папка?
– А он уплыл на лодке. Ему домой надо, у него на работе опять что-то стряслось, – ответил дед Устин.
Иван Актанка слушал этот разговор с невозмутимым лицом, словно он его и не слышал, и смотрел куда-то поверх их голов и сосал грубо вырезанную из дерева трубку. Луша посмотрела на охотника и тихо спросила деда, прижавшись губами к его заросшему серым волосом уху:
– Дедуша, а он не глухой? Почему он ничего не говорит.
Иван неожиданно вынул трубку изо рта и ответил сиплым голосом:
– Актанка слышит, чего надо, и не слышит, чего не надо.
Иван снова воткнул трубку в рот и поднял свои глаза-щёлочки к небу. Дед Устин рассмеялся:
– Вот и поделом тебе. Забыла: больше двух – говори вслух. А вообще Актанка парень хороший, правда, молчаливый. А вот охотник и егерь он знатный, – говорил дед, словно объекта его разговора и не было рядом. – Слух и зрение у него – дай Бог каждому. Он ржанку может в ветвях за две сотни метров заметить, а кабана слышит, когда тот ещё только из гайна своего встаёт. Так вот, девчуша.
– А когда папка за мной приедет? – спросила вдруг Лукерья.
Дед Устин насмешливо спросил:
– Чо, уже соскучиться успела? Ты ж не дитя малое.
– Да нет, так просто, не век же мне жить в тайге.
– Обещал приехать, как только со своими проблемами управится.
– А чего это вы делаете? – спросила Луша, показывая на чайник.
– Чай варим, – ответил дед Устин.
Лукерья удивлённо приподняла брови.
– А разве чай варят? У нас заваривают.
– Эх, дитятко городское. – Дед Устин покачал головой. – Это в городах привыкли готовый чай заваривать, а тут, в тайге, его варят. Сначала сбор делают, собирают, значит, травы. Ты видела веники-то в сенях?
– Видела, дедуша, – ответила девушка, – от них так вкусно пахнет.
– Вот то-то и оно, что вкусно. Мы тут травы разные собираем: и для чаю, от разных хворостей. Таблетки что – химия одна, отрава, а травки, они пользительные. На чай собираем кипрейник, зверобой, душичку, румяну и другую травку, листья брусники, земляники, малины, ежевики. Они и силу дают, и бойкость, и выносливость. А если заболеть – где здесь лекарства городские взять. А тут, в тайге, тебе любые лекарства вон, под ногами.
– Так уж и любые, – недоверчиво протянула девушка. – Скажешь тоже, дедуша.
– А вот и всякие. Одолела тебя, допустить, лихорадка, малярия, желтуха, астма, желтуха, или почки шалят, пей на здоровье девясильник али пижму. От ревматизму держи-трава хороша. От порезов дорожник. Зубы заболели – полощи отваром дудника.
– А если понос прошибёт или грыжа вскочит? – не унималась со смехом Лукерья.
– И от поноса есть, пей змеевик или конскую травку. Якушева трава тоже хороша. Сердце болит или ломота какая – есть травка, сороксуставка называется. Чертополох али череда от бессонницы али от золотухи помогает.
Иван Актанка встал с земли, палкой приподнял крышку чайника, понюхал и этой же палкой снял чайник с очага и поставил его на чурбак. Сказал:
– Хороший чай. Пить будем.
Дед Устин расставил кружки на чурбаке, открыл берёзовый туесок с мёдом. Иван разлил чай, взял свою кружку и снова уселся на землю, подобрав под себя ноги. Крутой, почти чёрный и горячий чай он пил маленькими глотками и после каждого глотка чему-то улыбался и не забывал пыхнуть своей трубкой. Дед Устин поучал внучку:
– Ты чай-то не сласти, испортишь только. Бери ложечку мёда и чайком прихлёбывай.
Лукерья пила травяной чай и восторгалась:
– Ой, дедуша, я такого чая никогда в жизни не пробовала! Вкусный, ароматный, душистый, сладкий, и мёда никакого не надо.
– А про мёд-то ты всё равно не забывай, в нём вся польза. Правда. Он прошлолетошний, осадистый, зато пользительный.
– Ой, дедуша, у тебя что ни скажи, всё полезное.
– А как же, пользительный и есть, – настаивал дед Устин. – Ведь пчёлки нектар с каждого цветочка, с каждой травинки собирают. Возьми, к примеру, зверьё. Оно ведь тоже живое, тоже болеет. А у него ни докторов, ни больничек нету. К примеру, заболеет медведюшка животом, поест травку и – выздоровел. Да ты ешь, ешь, девчуша, зубов не жалей.
Попив травяного чая, Луша почувствовала, как её нестерпимо клонит в сон. Всё вокруг – и заимка, и Иван Актанка, и тайга с речкой и сопками, и очаг из глины – поплыли, закачались. Но ей самой было так хорошо, словно она сидела сейчас на мягком облаке, а это облако вместе с ней несло ветром в неведомые дали. Она только пожаловалась:
– Дедушенька, я спать сильно хочу.
Старик тут же вскинулся с чурбака, взял внучку за руку.
– Хорошо, хорошо. Давай-ка я помогу тебе. Пойдём в избу, приляжешь. Я там тебе кровать приготовил.
Вот крылечко, двери, маленькие оконца, лежанка, на которой разостлана медвежья шкура, потолок, лицо деда…
И сниться Лукерье сон. Она видит мозаичный пол, пляшущие ноги людей, но ничего не слышно: ни топота, ни музыки, ни криков. Вместе со всеми пляшет и она. Она силится поднять голову, чтобы посмотреть, кто же танцует рядом с ней, и никак не может поднять голову. Шею ломит при каждом усилии что-нибудь увидеть наверху, словно её кто насильно пригибает. «Странно, – думает Лукерья, – почему так тихо? Ведь все же танцуют, а музыки нет. Интересно, что это за люди? Они мне знакомы или это совсем чужие? Как я здесь оказалась?» Неожиданно Луша поскальзывается и падает навзничь на пол. Теперь она не видит ног и пола, а видит лица. Но, Боже мой, что это за лица! Все они красные, с оскаленными ртами и горящими глазами. И в каждом из этих человеческих лиц проскальзывает что-то чудовищно-звериное, дикое и безумное. Вот у этой девушки с рыжими волосами уши заострены, а глаза похожи на миндалины, как у лисы. Парень с плоским носом и круглыми глазами похож на кабана, правда, неизвестно, хрюкает он или нет. А вот Луша узнала свою лучшую подругу Зойку, но самое страшное то, что Зойка не узнаёт её и корчит ей рожу. «Почему она не узнаёт меня? – думает Луша в панике и кричит: – Зойка, Зойка, подойди ко мне, подними меня!» Но Зойка только ухмыляется и отворачивается от неё. Вот перед взором Луши проплывает знакомое лицо, она сразу узнаёт его – это Генка Палёнов по прозвищу Крокодил, а короче, просто Крок. Своё прозвище Генка получил за выдающуюся нижнюю челюсть и выпирающие мелкие зубы, торчащие из-за нижней губы, а также за свою хватку в своём деле. А занимался Палёнов тем, что подсаживал учеников на наркоту, а потом сбывал им свой товар. Крок смотрит на Лушу своими плотоядными, неподвижными глазами и спрашивает: «Слушай, Лужа, ты куда пропала? Я так долго тебя ищу». Внезапно Лукерья видит, как его лицо вытягивается и превращается в крокодилью морду. Пасть крокодила раскрывается во всю ширь, и Лушка в ужасе кричит…
Лукерья открывает глаза и видит перед собой бородатое лицо деда Устина. Дед склонился над ней и тревожно спрашивает:
– Что с тобой, внученька? Ты так страшно вопила, у меня аж мороз по коже пробежал. Чего молчишь-то?
– Так, просто страшный сон, – ответила Луша, еле разлепив губы, и поморщилась. – Дедушенька, мне плохо, дай чего-нибудь попить.
Дед Устин засуетился и стал наливать что-то в кружку. Потом повернулся к внучке, спросил:
– Голова кружится?
– Нет, нет, дедуша, мне просто хочется пить.
– Ну, хорошо, хорошо. На-ко вот, попей. Скоро совсем ладно будет, совсем ладно. – Пока Лукерья пила, он приговаривал, поглаживая её по волосам: – Если тошнить начнёт, не бойся. Это так надо. Я тебе на всякий случай корытце поставлю.
И на самом деле, скоро Лушу стало тошнить. А через полчаса её начало трясти и ломать так, что от боли в теле и в голове Луша постоянно выла и кричала:
– Дедуша, милый, помоги мне, помоги, Христа ради! Ой, больно, больно! Мамочка!
Неожиданно вскочила с лежанки, вытащила из-под неё рюкзак со своими вещами и стала в нём рыться, разбрасывая в стороны брюки, кофточки, свитера, куртки. Дед Устин наблюдал за внучкой и ничего не предпринимал, а в глазах его застыла боль и жалость. Наконец, он спросил:
– Лушенька, чего ты ищешь?
– Я… Мне… Дедуша, мне бы какую-нибудь таблеточку. Голова… У меня голова раскалывается.
– Хорошо, хорошо, Лушенька, я тебе дам сейчас таблеточку, ты только потерпи немного. Ах, беда, беда.
Лукерью всю трясло, она легла на лежанку и свернулась калачиком. Она пыталась спрятать плящущие руки между ног, но они не слушались её. Луша завыла, словно раненый зверь, попавший в капкан. А перед её глазами мелькали скалящиеся морды и мордочки зверей и зверушек: лисы, козла, кабана, волка, рыси, крысы, крокодила. Постепенно её вой перешёл в крик, а затем в долгий стон. Девушка не видела, как дед Устин мял между пальцев свежие травинки, сворачивал их в шарик и что-то беззвучно шептал, глядя на почерневший лик Богородицы на стене. Вот он закончил своё действо, налил в кружку ягодного морса и всунул внучке между бескровных, пляшущих губ травяной шарик.
– На-ко вот, запей, запей. Вот так, вот так. Ах ты, бедная моя девчуша, как спортили-то тебя ироды проклятые.
Дед говорил что-то ещё, но Лукерья уже не слышала. Через несколько минут она успокоилась и ушла в розовый мир, где царили спокойствие, уют и тишина, которую нарушали лишь стрёкот спрятавшегося за печкой сверчка и тихий шёпот деда, который вымаливал что-то у матери Божьей.
– Рота, подъём! – прозвучал в казарме зычный голос старшины. – Форма номер один.
Никита Тапуков соскочил со второго яруса кровати и стал натягивать на ноги свои кирзачи. Для армейской формы номер один этого было достаточно, потому что рота выходила на зарядку в обуви, в трусах и майках. Рота потянулась к выходу. Дневальный с автоматным штыком на поясе, мимо которого проходили ребята, стоял с еле заметной усмешкой, мол, давайте, давайте, уминайте плац, а я скоро баиньки.
На батальонном плаце уже ухали тяжёлые шаги подразделений и со всех сторон неслись команды:
– Раз-два, раз-два! Подтянись! Не растягиваться. Рота, на месте, шагом арш! Стой! Направо! Налево! Кругом! Раз-два, три-четыре! Раз-два, три-четыре! Наклон вправо, наклон влево. Выполняем приседание. Раз-два! Раз-два!
Никита автоматически выполнял все упражнения, а сам думал о матери, которая прислала вчера письмо. До этого она никогда ни на что не жаловалась, писала, что у них всё хорошо, отец устроился на работу к местному фермеру трактористом, пока не пьёт. Купили кабанчика, так что к его дембелю в декабре будет мясная селянка. Братишка порвал об колючую проволоку правое ухо, когда полез за арбузами к куркулю Седову, сейчас уже заживает. Сестрица заканчивает восьмой класс, думает, что делать дальше: или оставаться в селе, где нет никакой работы, или поступать в институт. Сама она работает на прежнем месте, в бухгалтерии. Денег пока, слава богу, хватает, живут не хуже и не лучше других.
Одним словом, в письме всё было, как всегда, кроме одного: на этот раз она ни разу не упомянула про Варю, негласную деревенскую невесту Никиты. Хотя невеста она или просто односельчанка, Тапуков и сам не знал, потому что при прощании, когда он спросил, будет ли она его ждать, Варя ответила честно, что постарается, что, мол, как выйдет, что он ей правда нравится. Она даже прислала Никите три письма, в которых сообщала деревенские новости: кто куда уехал, кто умер, кто родился, женился или развёлся. Оказывается, жизнь в их небольшом поволжском селе бурлила, а он раньше почему-то этого не замечал, всё было незаметным, само собой разумеющимся. А сейчас каждая новость почему-то волновала Никиту, будто речь шла о самом родном и дорогом человеке, а не просто об односельчанине.
Варя работала вместе с матерью, в бухгалтерии, и мать знала о ней почти всё: куда и с кем ходит, чем занимается и интересуется. А тут вдруг – ни слова. Сначала Никиту это не насторожило, мало ли чего – может, просто забыла. Но потом, после многочасовых ночных размышлений он пришёл к выводу, что это не было случайностью, что мать захотела умолчать о чём-то важном для него. Письмо от матери Никита получил две недели назад, отправил своё письмо, в котором как бы между прочим спрашивал, а как Варвара, но ответа пока не получил. Сегодня Никита решил во что бы то ни стало выпросить у сослуживца Макара сотовый телефон и позвонить матери на работу. Он понимал, что сейчас это сделать не удастся, потому что разница по времени между Дальним Востоком и Западом была шесть часов – к этому времени мать уже уйдёт с работы.
Все в батальоне знали, что Макар был хитрюньчиком с деловой хваткой. Сам он жил в Хабаровске, воспитывался в семье предпринимателя. Часто его спрашивали, почему богатенький папаша не отмазал его от армии, на что Никита прищуривал хитрые, лукавые глаза и отвечал:
– В армии тоже люди живут. Тут есть и предприниматели, и производители, и потребители. К тому времени, когда вернусь домой, мне не надо будет прятаться в подвалах от ментов и военкоматчиков. Так что мне прямая выгода отслужить год, чем десять лет бегать.
За эсэмэску он брал с каждого по десять рублей, за пятиминутный звонок, в зависимости от расстояния, от ста до пятисот рублей. У офицеров расценки были гораздо круче, и потому многие солдаты приходили к Макару. С ним и решил поговорить Никита Тапуков, но до обеда это так и не удалось сделать, потому что рабочая рота, в которой служил Никита, размещалась в отдельной казарме, совершенно отдельно от других подразделений батальона обслуживания авиационного полка. Раброта занималась только тем, что ремонтировала взлётные полосы военного аэродрома и подъездные пути, выгружала уголь для котельной, стройматериалы, запчасти, отправляла технику на ремонт. Одним словом, теми работами, без которых военно-воздушная база не могла бы существовать. Роты охраны, аэродромщики и технари по ремонту техники располагались совсем в другом помещении, хотя плац был один на всех.
Можно было попросить телефон у командира, но у Никиты не было таких денег, чтобы оплатить офицерский тариф. А тут ещё команда: немедленно выехать за пределы авиабазы. Зачем, никто не знал. Выехали отделением. В кузов «Урала» побросали лопаты, кирки, ломы, носилки, пилы, залезли туда сами.
– Куда это нас? – спросил Никита сидящего рядом товарища.
– А я знаю? – ответил тот. – Но, видать, надолго.
– Почему надолго? – встревожился Тапуков.
– А вон, видишь в углу, целых два ящика сухпая взяли, значит, точно с ночёвкой. Может, опять на полковничью дачку.
Но «Урал» проехал через город, через пригородный посёлок у Амура, где размещались дачи высокопоставленных чиновников и военных, и через несколько километров федеральной трассы свернул вправо. Скоро асфальтированная дорога кончилась, и «Урал», перевалив через обочину, начал углубляться в тайгу. Чащоба, болота, сопки, камыши, гнус и запах омертвевшей растительности.
Наконец, дёрнувшись и зашипев пневмотормозами, машина остановилась. Громко хлопнула дверца, старший прапорщик Дарагай скомандовал:
– Вылезай, орёлики, отдыхать на природе будем.
Когда солдаты выпрыгнули из-под тента на землю, то первое, что они увидели – это заболоченный ручей, крутой склон сопки, с которого сполз оползень с крупными камнями, кустарником и тремя соснами. В каменном языке, перегородившем дорогу, было кубов пятьдесят. Кто-то присвистнул:
– Ё-моё, да нам тут за три дня не управиться.
Прапорщик громко прикрикнул:
– Разговорчики! В одну шеренгу строиться! – Когда отделение построилось вдоль машины, уже проще сказал: – Вот что, мужики, работа будет аккордно-премиальная. Если уберём этот завал до пятницы, всем гарантирую по два увольнения подряд, на субботу и воскресенье. Понятно?
– Понятно, товарищ прапорщик, – отозвался кто-то из строя. – А можно вопрос?
– Валяй.
– А на какой стратегический объект ведёт эта дорога? Не на генеральскую заимку?
Отделение захохотало, а прапорщик усмехнулся:
– Правильно мыслишь, Масленников, там, за этим завалом, именно стратегический объект. Только какой, вам знать не положено. – И заорал: – Разойдись! Инструмент в руки – и вперёд, за орденами, орёлики!
Старый и вечный армейский анекдот со времён появления первой машины был актуален и в двадцать первом веке: «Срочно пришлите экскаватор! Экскаватор сломался, высылаю двоих солдат». Отделение с энтузиазмом взялось за работу. Солдаты распиливали деревья и складывали чурбаки в сторону, большие камни ломами перекантовывали в кювет, мелкую осыпь грузили на носилки, сваливали в ямы на дороге или в камыши по левую сторону. Один солдат топором рубил кустарник и складывал чуть поодаль, у песчаного берега ручья, где предполагалось развести костёр и устроить ночной бивуак.
Каждый солдат работал с работой с мыслью о предстоящем отдыхе в увольнении. Кто-то мечтал провести время с девушкой или сходить в кино, кто-то хотел просто посидеть в кафешке, попить пивка или пропустить сто граммов. Никита Тапуков мечтал лишь об одном: попасть на переговорный пункт, поговорить с матерью или, если получится, с самой Варей. Переговоры! И что они дадут? – думал он. Ну, поговорит он с мамой или с Варей, а дальше что? Эх, если бы увидеться с Варюшей с глазу на глаз, поговорить с ней, рассказать о тяжёлой армейской службе, может быть, тогда она лучше бы поняла его. Неопределённость в отношении с девушкой, обида и тревога так жгли его сердце, что он думал об этом, не переставая. И чем больше он об этом думал, тем явственнее обозначался план, который зрел в его голове. План этот был чудовищным и губительным для него, он был почти неосуществимым. Но именно это «почти» и подстёгивало Никиту к его исполнению. Он ни о чём больше думать уже не мог.
Видно, печали, заботы и думы так отражались на лице Никиты, что даже обычно бесчувственный прапорщик заметил это и в перерыве на обед, когда все глотали разогретую на таблетках тушёнку и пили молочный напиток, разбавленный на воде, он подошёл к нему и спросил:
– Тапуков, ты что это сегодня такой мрачный? Случилось чего или заболел, может? Так ты скажи.
Застигнутый врасплох прямым вопросом, Никита отчаянно замотал головой и, вытолкнув кашу в ложку, торопливо ответил:
– Нет-нет, товарищ старший прапорщик, со мной всё нормально, ничего не случилось. Так, мысли разные.
Никита видел, как, косясь на него, его сослуживцы о чём-то переговаривались и пускали смешки. Он думал, что прапор от него отстанет, но тот, словно назло, не отставал:
– Наверно, о предстоящем увольнении думаешь, как бы скорее на гражданку свалить, а?
– Думаю, товарищ прапорщик.
– И правильно думаешь. Такие мысли подстёгивают быстрее сделать работу и – гуляй по городу, наслаждайся свободой. Как говорится: сделал дело – гуляй смело. – Через паузу, тихонько, на ухо: – Девчонка-то есть?
– Нет у меня никакой девчонки, – буркнул Никита.
– И это правильно, Тапуков. Что толку о них сейчас думать. Девка для солдата, она навроде миража: будто бы и есть, и в то же время и нет. – Дарагай похотливо рассмеялся. – Так что не журись, Тапуков, твоё время ещё придёт. Ну, орёлики, подкрепились, отдохнули, а теперь – за работу.
К ужину солдатики наловили в камышах карасей для ухи, для чего предусмотрительный прапорщик прихватил вентерь, искупались в холодном ручье и разлеглись на траве. Несколько человек, в том числе и Никита, пошли рубить лапник для ночевки, закидали его в просторный кузов под тент и уселись вокруг костра, над которым был подвешено эмалированное ведро под уху. Кашеварить взялся всё тот же вездесущий остряк Масленников. Анекдоты из него сыпались, как из перезревшего стручка горох:
– А вот ещё анекдот, – продолжал он, пока не успел остыть смех от предыдущего анекдота. – Мне его одна красивая птичка начирикала. Вобщем, развёлся воробей со своей женой и решил напиться с горя. А где выпивку-то взять, в магазине водку воробьям не продают. Видит, сидят под кустами в парке три алкаша. Если попросить – не дадут, да ещё, не дай Бог, головёнку свернут…
Тапуков анекдоты почти не слушал, в его голове зрел план побега. Он и боялся его, он и привлекал его. Конечно, за самоволку могут впаять суток пятнадцать ареста, но зато он побывает дома, увидит родных, а самое главное, поговорит с Варей. Ну, должна же она понять чувства страдающего влюблённого парня. Никита был убеждён, что при личной встрече, когда он объяснится в любви, девушка обязательно поймёт и примет его. Такие мысли и мечты грели его душу, как согревает заблудившегося зимой путника далёкий огонёк близкого жилища. Иногда Никита отгонял свои мысли о побеге и говорил самому себе: «Нет, это не дело. А вдруг штрафбат впаяют, и придётся тогда дополнительный срок тянуть. Лучше уж полгода подождать. Вот приеду, тогда и поговорю с ней». Но далёкий перестук вагонов на железной дороге, который изредка доносился до его слуха, снова менял направление его мыслей: «Да ладно тебе паниковать. Всё будет хорошо, через четверо суток я буду дома, а там… А там я сам приду в военкомат, всё объясню. Они должны меня понять».
В своём намерении Никита укрепился, когда прапор спросил:
– Ну, орёлики, кто согласится на ночь в караул? Чего менжуетесь. Если добровольно не хотите, так я приказом назначу. Ну, чего же вы, обещаю до обеда отсыпного дать. Всего двоих надо, один до трёх ночи, второй с трёх до семи.
– Ладно, товарищ прапорщик, я в первую смену согласен, – отозвался Масленников.
Все солдаты знали, что первая смена самая выгодная: отстоял свои часы – и спи, никто тебя не кантует. А вот вторая смена была самая тяжёлая. И тут Тапуков решился:
– Я пойду, товарищ прапорщик.
Командир обрадовался:
– Молодец, рядовой Тапуков, получишь день отдыха.
Остальные зароптали:
– Ну, это нечестно, товарищ прапорщик, то вы только до обеда отсыпного обещали, а тут целый день. Так бы и я согласился.
– Ну, не совсем отсыпного, – сказал прапорщик. – До обеда, конечно, он будет спать, а потом дров для костра нарубит, рыбки наловит. Как, ушица-то понравилась? То-то, это вам не полковая баланда из общего котла.
Никита решил лечь пораньше, чтобы накопить силы для предстоящего побега, но уснул он, в результате, позже всех, пока все не угомонились. И спал он так крепко, что долго не мог понять, где находится, когда его растолкал Масленников:
– Эй, дрыхло, вставай.
– А? Чего надо? Кто это?
– Да тише ты, разбудишь всех. Твоя смена.
– А, я щас.
Тапуков вылез из кузова, где он спал у самого заднего борта. Уступив место товарищу, спросил:
– Как, тихо тут?
Масленников хекнул:
– Хе, да кому мы нужны здесь, в тайге. Добрые люди в постелях спят и сладкие сны видят. – Масленников зевнул. – Правда, вон там, на сопке, сидит какая-то гадина – не то филин, не то сова – и так жутко орёт. И вроде бы глаза светятся, вот такие, как два фонаря. – Он сложил пальцы рук в кольцо.
– А я не слыхал ничего, – ответил Никита.
И в этот момент раздался дикий, пронзительный и долгий крик.
– Во, слышишь? Я же говорил, орёт какая-то гадина, – зашептал Масленников. – Ну, ладно, ты давай бди, а я спать хочу. На. – Напарник протянул ему автомат. – Только ты учти, патроны холостые – прапор перестраховался. Если что, стреляй.
Когда Масленников залез в кузов и затих, Никита долго всматривался в темень, словно хотел что-то там найти, но ни на сопке, ни в тайге не увидел никаких фонарей, о которых говорил его напарник. Ленивый молодой полумесяц то прятался за облаками, то снова всплывал на тёмной поверхности неба, усыпанного звёздной крупчаткой. Минут через десять Никита залез на первую ступеньку железного трапа, перегнулся через борт и тихо спросил:
– Масленников, ты спишь?
Но ответом ему были лишь храп, посвистывания и сопение.
Издалека снова донёся стук железнодорожного поезда. «Пора», – подумал Тапуков. Он осторожно положил автомат около спящего Масленникова и тихонько слез с трапа. Никита знал, что за побег с оружием могут впаять приличный срок – это им часто и популярно объясняли на политинформации. А без оружия в тайге страшновато. Поэтому он нашёл у костра среди посуды кухонный нож и сунул его за ремень. Дорога вела в темень, в густоту леса, но Никита смело шёл, как он думал, навстречу своей судьбе. До железной дороги километра четыре, не больше, значит, максимум через час он будет там. До станции, через которую они проезжали, еще километра три. А это значит, что к тому времени, когда проснётся отделение, поезд помчит его к родным краям.
Через несколько минут Никита обернулся, но машины уже не увидел, в том месте лишь серебрилась под луной блёстка ручья. Он ускорил шаг. Дорогу было видно хорошо, светлый гравий выделялся среди зарослей кустарника и травы. Хуже стало, когда он вошёл в хвойный лес, заросший внизу лиственным подростом. Дороги почти не видно, и он ощущал её лишь по скрипу гравия под ногами сапог. Вот впереди освещённая луной прогалина. Никита быстрее хотел её достичь, потому что в тёмном лесу невольно ощущался первобытный страх, доходящий до паники, от которого хотелось бежать без оглядки. А там, в освещённом призрачным, седым светом месте, была надежда.
В какое-то мгновение Никита хотел повернуть назад, но этот призрачный свет так и тянул его к себе, и он понимал, что после этой поляны повернуть он уже не сможет. Выйдя на освещённое место, Никита сделал невольный вздох облегчения, частившее сердце убавило свои обороты, а скрученное в тугую пружину тело вмиг расслабилось. Он сбавил шаг. Дорога была свободной от растительности метров триста. Было слышно, как чуть в стороне звенел родничок, пахло влагой и свежестью. Тайга словно замерла – ни звука, лишь где-то далеко-далеко слышалось чьё-то повизгивание.
Солдат пошёл дальше, но именно здесь, на открытой местности, он вдруг почувствовал безотчётный, сжимающий сердце страх. Ему казалось, что кто-то внимательно и пристально следит за всеми его передвижениями. Никита быстро развернулся, чтобы увидеть, кто следит за ним – никого нет, только на малое мгновение ему показалось, что на вершине отвесной скалы что-то мелькнуло и тут же исчезло. Он пошёл дальше и вдруг увидел прямо перед собой какую-то странную тень, плывущую по поляне. Что это: ночная птица или облачко набежало на месяц и закрыло его? Но этого не могло быть, потому что небо почти полностью было открытым, а облака, которые кое-где затеняли звёзды, висели почти неподвижно.
Вот тень промелькнула снова. Никите показалось, что он даже услышал взмах крыльев какой-то тяжёлой птицы, и почувствовал, как по всему телу прокатился озноб. Солдат поднял голову и невольно замер на месте: прямо над его головой парила огромная тёмная птица. Она не летела, а именно парила, ему даже показалось, что эта птица иногда словно зависает в воздухе без всякого движения. На голове этого чудовища вместо глаз светились два оранжевых круга.
Никита хотел бежать, чтобы поскорее скрыться в каких-нибудь зарослях, которых он только что боялся, и не мог – ноги не хотели его слушаться и двигаться, словно злой волшебник заколдовал его и превратил в камень. И в этот миг Никита услышал жуткий, долгий, нечеловеческий – и в то же время именно человеческий, женский – крик. В этом крике слышались одновременно и боль, и торжество, и плотоядность, словно тот, кто его издавал, долго голодал, а при виде желанной пищи не смог сдержать победного возгласа. Вот птица стала опускаться прямо на человека, а её тень с каждым мгновением стала увеличиваться, сначала закрывая жертву, а потом всё больше и больше расширяясь. Никита почувствовал, как от ужаса на его голове встали волосы. Он закричал, закричал так, как кричит жертва перед последними мгновениями жизни. Откуда-то взялись силы и прыть. Он побежал, побежал так быстро, как никогда в жизни не бегал, но тень неотвратимо нагоняла его.
В какой-то миг Тапуков почувствовал, как страшная, неотвратимая сила опрокинула его на землю. С разбегу он несколько метров проюзил по траве, а потом почувствовал на лице боль. Никита быстро повернулся на спину и посмотрел над собой. Врага в небе не было. Он провёл ладонью по лицу и посмотрел на неё – она была в крови. И в этот миг внутри его тела словно что-то взорвалось: мышцы тела напряглись, кровь будто взбесилась и под огромным напором потекла по венам. Он зло процедил сквозь зубы:
– Ах ты, гадина, мразь нечеловеческая! Ну, иди сюда, иди!
Никита встал на ноги, вытащил из-за голенища сапога нож и встал наизготовку. Птица словно услышала и поняла его: её тень снова скользнула в лунном свете. А вот и сама птица. Она летит прямо на него, почти сложив крылья, и издаёт победный, торжествующий крик, от которого кровь в жилах мгновенно замерзает. Никита взмахнул ножом и почувствовал, как вспорол чужую живую плоть, но и сам не устоял на ногах. А птица уже снова над ним. Она быстрее, она подвижнее, но он тоже не промах. Никита наносит противнику ещё несколько ударов и почему-то не слышит, как из его груди вырываются дикие победные крики. Но в следующий раз человек промахивается, а летающее чудовище нет. В последнее мгновение, перед тем как потерять сознание, Никита видит перед самыми глазами огромный, широкий клюв, который наносит удар ему в голову…
Сегодня Денис Костомарь быстрее свернул свою работу на телецентре, и сейчас сидел дома за своим рабочим столом и просматривал материалы. То, что он нашёл в подшивках газет и в архиве телецентра, поразило его не меньше, чем сама видеосъёмка у озера.
Корреспондент, который первым встретился с семьёй Курулёвых, писал: «К жертве недавней трагедии, происшедшей в тайге на прошлой неделе, нас не допустили. Мало того, её круглосуточно охраняет неизвестное ведомство. Девушка лежит в психиатрической больнице и находится, по заявлениям врачей, в очень тяжёлом состоянии. Когда я спросил главного врача, в чём же выражается эта тяжесть здоровья и почему девушку охраняют, словно лицо государственной важности, он ответил, что про охрану он ничего не знает. Что же касается здоровья пациента, то здесь тоже что-то определённое он пока сказать не может. Девушка находится в тяжёлом психологическом шоке. Единственное, что можно отметить на сегодняшний день: девушка пришла в сознание, но ничего не может сообщить о случившемся. Память её заблокирована, она постоянно поднимает руки к потолку и кричит: «Человек-птица, человек-птица».
Глава семьи Курулёвых, отец девушки, и её брат тоже не смогли внести ясность в происшествие – они в это время находились далеко от того места, где произошла трагедия. Мать тоже не могла сказать ничего определённого. Она в это время сидела на берегу у костра и слышала только крики дочери. Единственное, что она могла достоверно подтвердить, что когда дочь нашли, она вся была исцарапана».
В небольшом интервью, которое дал Павел Курулёв областному телевидению, он упомянул, что действительно видел над сопками парящую над сопкой большую птицу. Но что это была за птица, он не знал.
Из той информации, что собрал Костомарь, действительно выходило, что в Амурской тайге на самом деле обитает неведомое миру существо, похожее одновременно и на человека, и на птицу. Два события разделяли почти двадцать лет. Интересно, было ли это одно и то же существо или в амурской тайге обитает целая колония этих странных созданий, спрашивал себя Костомарь. Интересно, а есть ли ещё живые свидетели подобных происшествий, может быть, кто-то видел или же запечатлел на видеокамеру или на фотоаппарат этих летающих монстров. Интересно, очень интересно.
Думая так, Денис понимал, что сенсационный материал, что называется, горел в его руках. Если его не подать телезрителям вовремя и горяченьким, то он может и остыть, а то и просто испортиться. Но рано, рано подавать это блюдо. Слишком мало материала. Ну, хорошо, покажет он сейчас какую-то птицу, мелькающую на экране, приведёт свидетельства семьи Курулёвых, а дальше что. Сейчас по всем каналам показывают различные НЛО, рассказывают и показывают об аномальных зонах, и что? Один поверит, другой лишь ухмыльнётся, а третий скажет: «Да ерунда всё это, сказки. Кому вы верите, эти журналюги пойдут на что угодно, чтобы приковать нас к своим ящикам». Мало материала, очень мало. Интересно, а как сейчас живёт семья Курулёвых, хорошо бы поговорить с её членами по прошествии стольких лет. Надо обязательно узнать адрес и поговорить с ними. Так, что же ещё. Да, Соня дала ему адрес неизвестного местного самодеятельного уфолога. Надо бы и с ним встретиться.
Денис услышал, как клацнул замок входной двери. Наверно, Катя. И точно: Катерина возникла в проеме двери его кабинета, оперлась плечом об косяк и спросила:
– Всё корпеешь, чахнешь над своим материалом, как Кощей над златом?
– Ага, корпею, чахну, – отозвался Денис, – только не над златом, а над дерьмом. Ничего у меня не вырисовывается, так, ерунда одна получается. Вроде бы и материал забойный, и тема интересная, да только неубедительно выходит.
Катерина прошла в комнату, села в кресло, пристально посмотрела на мужа.
– Может быть, я тебе помогу.
– А ты-то чем поможешь, разве что своего фирменного кофейку на травах сваришь.
– Можно, конечно, и кофейку. Эх, вы, мужики, только и думаете, что женщины должны всю жизнь в прислугах у вас ходить.
– Это совсем не так, – возразил Денис. – Просто в семье должна существовать взаимопомощь. В данном случае мне нужна помощь в приготовке кофе.
– Ладно, – согласилась Катерина, – я приготовлю тебе твой противное кофе, но… – Катерина сделала паузу. – Но не расскажу об одном странном случае, который произошёл в тайге.
Она обиженно встала и, демонстративно виляя бёдрами, направилась к выходу из кабинета. Чувствуя, что переборщил, Денис окликнул её:
– Кать.
– Чего тебе?
– Да ну его, это кофе – успеется. Ты лучше расскажи, что там, в тайге, случилось. Чую я, что это касается нашей птички.
Жена повернулась и погрозила пальчиком:
– А, заинтересовался. – Она снова села, положила ногу на ногу, поставила на колено локоть и подпёла подбородок рукой. – Тогда слушай. Я не знаю, касается это нашей птички или не касается. Позавчера в наш госпиталь привезли одного раненого солдатика. Солдатик этот был так изранен, что не приведи Господи. Одежда вся порвана, по всему телу царапины, как будто его кто когтями драл, а на голове большая дыра, как будто его кто шарахнул камнем. По разговорам я поняла, что они были в тайге, и на него кто-то ночью напал. Парень от страха поседел за одно мгновение, представляешь.
– Слушай, Кать, – прервал её Денис. – А при чём тут наша птичка?
– Не перебивай, слушать не умеешь, а ещё журналист, – строго прикрикнула жена. – Так вот. Когда сегодня он пришёл в себя, увидел на потолке тень от люстры и закричал: «Кыш, кыш, гадина! Улетай, улетай!» И руками замахал, как будто от кого отбивался. Врачи не придали этому значения, понятно – бредит человек. А я подумала, уж не та ли это птичка на него напала, которая на нас налетала? С полчаса этот бедный парень метался в постели. Сделали ему успокоительный укол, а он всё равно не унимается. Успокоился только тогда, когда его перевели в тёмный бокс.
– Да, это интересно, – протянул в задумчивости Денис. – А что сослуживцы его рассказывают?
Катерина развела руками:
– Вот этого я не знаю, не видела, не слышала.
– А из какой он части? Их тут понатыкано.
– Это точно могу сказать – летун. А лётная часть у нас только одна.
* * *
На следующий день с утра Костомарь помчался на военный аэродром. Поставив свою старенькую «Мицубиси» у КПП, спросил дежурного старлея:
– Мне бы с кем-нибудь поговорить о вашем раненном солдате.
– О каком солдате? У нас раненых нет – не война, слава Богу.
Денис, как мог, объяснил дежурному. Тот поморщил лоб:
– А, это вы о том, которого медведь задрал. Ну, об этом вам лучше прапорщика Дарагая никто не расскажет – он с ними в лесу был.
– Где бы мне его найти.
– А чего его искать, он в хозвзводе. Сейчас вызову. Кстати, а вы кто такой?
– Я? – Денис понимал, что если он представится журналистом, то пиши пропало – военные не очень-то принимали пишущую и снимающую братию. А если снисходили до разговора с ними, то только с разрешения вышестоящего начальства. Он в душе перекрестился, что забыл видеокамеру в салоне автомобиля, по которой дежурный сразу определил бы его занятие. Что же ответить? И тут ему в голову пришла спасительная мысль: – Понимаете, я – уфолог и занимаюсь разными невероятными происшествиями и интересными случаями.
– Так вы что, думаете, на него инопланетянин напал? – Старлей дико захохотал. – Ну, вы и чудик. Да мне всё равно, покалякайте, если время девать некуда.
Он обратился к солдату, который сидел за столом с повязкой на правой руке и что-то сосредоточенно писал в журнале:
– Масленников, найди Дарагая, скажи, что с ним поговорить хочет какой-то чудик. – Он снова гоготнул и вышел из помещения КПП, не забыв добавить: – Я, Масленников, отойду в гараж, а ты, гляди, на территорию части никого не пускай. Понял?
– Так точно, понял, – лениво ответил солдат. Он снял трубку телефона, набрал номер, спросил: – Клюге, это ты? Дарагай далеко? Ты скажи ему, что на КПП его дожидаются, пусть подойдёт. Я не знаю. Гражданский. Да, да. Ладно. Ну, всё.
Когда офицер вышел, солдат почему-то шёпотом спросил:
– А вы правда, этот, уфолог?
– Правда, – ответил Костомарь.
– А я ведь вместе с Никитой был тогда в тайге.
– С каким Никитой? – не понял Денис.
– Ну, с этим, о котором вы интересуетесь.
Денис навострил уши, но виду не подал, что его это заинтересовало, равнодушно спросил:
– Да, и что же там случилось с твоим товарищем?
– Да я и сам не знаю. Он на подсменке у меня был, я с одиннадцати до трёх караулил, а потом меня Никита сменил. Я уже заснул, когда меня какой-то крик разбудил, жуткий такой. Я подумал, что это филин кричит.
– Какой филин?
– Ну, какой – филин и филин. Птица такая. Я его ещё раньше приметил. Глаза у него такие большие, как фонари, и в темноте светятся. Он с одного места на другое постоянно перелетал: то на дерево сядет, то к ручью, к самому бережку, то на сопку улетит. Я об этом и Никите сказал, про филина-то.
– А он кричал?
– Кто?
– Ну, филин.
– Ух, да ещё как кричал, у меня все поджилки тряслись, – ответил Масленников и задумался. – А может, это и не филин был.
– Почему же не филин-то?
После небольшой паузы солдат ответил:
– Филины так не кричат, филины ухают. Ух, ух! А этот так страшно кричал, по-человечески, как будто его убивают. Но это точно не Никита был, я бы его голос узнал.
В это время на крылечке затопали. Дверь распахнулась, и в помещение ввалился высокий, рыхлый детина. Он громко спросил:
– Ну, кто меня тут спрашивал, Масленников?
– Да вот. – Солдат кивнул на Костомаря.
– Здравствуйте, – с улыбкой поздоровался Денис и первым протянул руку. По своему журналистскому опыту он знал, что от первых секунд знакомства с человеком зависит весь настрой дальнейшего разговора. И назвал вымышленное имя.
– Здравствуйте, – ответил прапорщик и тоже протянул руку. Он внимательно посмотрел на Дениса. – Я откуда-то вас знаю. Мы раньше не встречались?
«Узнал», – с тревогой подумал Костомарь и ответил:
– Я уфолог, иногда приглашают на телевидение. Может, там и видели.
– А, понятно. А я гляжу, вроде, лицо знакомое. Так о чём же вы хотели со мной поговорить?
– Да вот о вашем солдате, который в больнице сейчас лежит.
– О Тапукове? – удивился прапорщик. – А чего о нём говорить, попал парень в беду. Видно, медведь или росомаха его задрала. Только вот никак я не пойму, какого чёрта он в километре от нас оказался и без автомата. Ведь автомат был. Правда, заряжен холостыми. Но ведь мог бы пугануть зверя, разбудить. В случае чего, у меня с собой пистолет был. Ничего не понимаю. Теперь вот выволочку от начальства получаю за него, засранца. Слава Богу, живой остался.
– Расскажите, как дело было? – попросил Денис. – И, если можно, я на диктофон наш разговор запишу. Вы не против?
– Да пиши, не жалко. А чего было, обыкновенно. Сплю, значит, в кабине вместе с водителем. Слышу – вой какой-то, страшный такой, будто баба визжит. Правда, далеко было, но сильно слышно, сами понимаете – тайга, ночь, тишина, звуки хорошо разносятся. А тут меня Масленников будит: «Товарищ прапорщик, Тапуков пропал». Как, говорю, пропал, что за шутки! «Это не шутка, товарищ прапорщик, вот и автомат оставил». Что за чёрт, ну, быстро поднял всё отделение, пошли его искать. И по кустам, и среди камней, и в ручье его искали. Нет и нет парня нигде. Я, откровенно говоря, чуть в штаны не наклал – ведь ЧП, человек пропал. Да мне голову снесут, если с ним что-то случится. Хорошо, что у водителя фонарик был, а то бы до свету не нашли. Смотрим, лежит на поляне. Весь в крови, гимнастёрка изодрана, весь поцарапанный, а на голове шишак кровяной пузырится. Пульс проверили – слава Богу, живой, дышит нормально. Что случилось, ничего не можем понять.
– Странного ничего не заметили? – спросил Денис.
– В том-то и дело, что много странностей, – продолжал прапорщик. – Во-первых, как он попал на эту поляну, ведь нашли-то его в километре от машины, а может и поболе будет. Второе, в руке у него нож был, простой кухонный нож, которым мы рыбу чистили. Уху мы на всех варили, – пояснил прапорщик. – Хотелось ребятишек домашней едой побаловать. Так вот, этот нож тоже весь в крови – видно, дрался с кем-то. Зачем он его взял, если у него автомат был со штык-ножом. И самое странное, что на земле никаких следов зверя или ещё кого-нибудь. Как будто он с летучим змеем дрался. Честное слово.
– А он в сознании был? – спросил Костомарь.
– Сначала нет. Это уж потом, когда мы в машину его погрузили и в госпиталь повезли, он очухался. Открыл глаза, мычит что-то и руками машет, как будто отбивается от кого-то.
– А не припомните точно, что он кричал, – не отставал Костомарь.
– Непонятно было. Что-то вроде «гадина», «пыж, пыж», «вари, вари». Что-то подобное.
– Может, он кричал «кыш, кыш»?
– Может, и так, – согласился Дарагай. – Жалко парня. Ведь он после этого совсем белый стал, поседел. А ведь чернявенький был. В выходные надо бы съездить к нему, навестить. Жена обещала пирогов для него напечь. Эх. Ну, помог я тебе чем-нибудь, уфолог?
– Спасибо, помогли. Необычный случай.
– Так ты этими, – Дарагай ткнул пальцем в небо, – инопланетянами занимаешься? Ты уж, поверь, уфолог, инопланетяне тут не при чём.
Прошло две недели, как Лукерья жила вместе с дедом Устином в тайге. Она уже догадалась, с какой целью её привезли на заимку, когда в первые дни после разных отваров и травяных шариков, которыми потчевал прадед, её постоянно клонило в сон и тошнило. В одно утро она проснулась и увидела, что лежит в избе одна. Она долго наблюдала, как сумрачная синь в избе постепенно сменяется голубизной, затем светло-зелёным светом, отражённым от травы и деревьев, а потом светло-жёлтым цветом дня.
Деда долго не было. Она вздохнула и села на край дощатой лежанки. Луша почувствовала, как по всему телу разливается слабость, голова кружится, а её даже в сидячем положении слегка покачивает. Но, что порадовало Лукерью – на этот раз её не тошнило. Она улыбнулась бледными губами и подумала, что всё не так уж и плохо. На столе она увидела миску, прикрытую полотенцем, чайник, хлеб в целлофановом пакете, но есть совершенно не хотелось. Девушка встала, посмотрела себя в зеркало и ужаснулась: одета она была в те же джинсы и серую водолазку, которые одела ещё дома: она почувствовала, что от неё неприятно пахнет прокисшим потом и чем-то ещё сладковато-приторным Её передёрнуло от омерзения к самой себе. Захотелось сразу же пойти в ванную, встать под душ и смыть всю эту грязь. Только где взять ванную в этой глухой тайге. Она про себя усмехнулась, подумав: «Докатилась, девушка, живешь в лесу, как дикарка, и нет никого рядом: ни родных, ни друзей».
Но ей в этот момент почему-то и не хотелось в город с его цивилизованными благами, с надоевшими тусовками и друзьями. Единственное, что ей сейчас хотелось, так это помыться, почувствовать себя чистой и посвежевшей. Ладно, хватит нежиться! Луша решительно направилась к выходу, её слегка качнуло, но она сделал шаг, ещё один – ничего, передвигаться может, значит, всё будет в порядке. Она нашла в вещмешке свои трусики, бюзик, мыло, полотенце, зубную щётку с пастой и вышла из избы. Снаружи было безветренно, свежо после ночи, но тепло – разгулявшееся солнце уже нагревало землю, калило лицо и спину, когда девушка спустилась к речке.
Луша нашла небольшую песчаную заводь, огороженную старым высоким ржавым камышом, среди которой из воды уже пробивалась тёмно-зелёная поросль. Она огляделась, словно ища посторонние взгляды, и усмехнулась, подумав: «Ну, кто здесь тебя увидит, девушка. Разве что птички да рыбки». Она быстро разделась, вошла по пояс в воду, не забыв прихватить вехотку и мыло. Вода была прохладной, особенно внизу, у самых ступней, но терпимой. Она быстро окунулась с головой в воду и стала намыливать волосы. Затем мыльной вехоткой натерла тело и снова окунулась с головой. Не выходя из воды, отжала мокрые волосы. В этот момент камыш зашелестел, раздвинулся. Луша увидела, как от камышей пошла волна, а затем что-то тёмное и длинное выпрыгнуло из воды и шлёпнулось обратно. От испуга девушки прикрыла свои груди руками и, не сдержавшись, закричала:
– Ой, мамочка! Кто это?
Лишь мгновение спустя она поняла, что это метнулась испуганная рыба, и звонко рассмеялась, приговаривая:
– Вот дурища, напугалась! Кого напугалась – простую рыбину. Ой, вот смеху-то будет, если кому рассказать.
И тут она услышала голос деда Устина:
– А ты никому и не рассказывай, а то и взаправду засмеют.
– Ой, дедуша, это ты. Ты отвернись, пожалста.
– Эт почему же? Я уж давненько за тобой наблюдаю да караулю на всякий случай, чтоб тебя не украл кто.
– А я тебя не видела, дедуша.
– На то я и егерь, чтоб меня никто не видел, а я всё примечать должен. Вылезай скореича, хватит баниться, а то совсем засинела да запуперила. Ещё не хватало мне от простуды тебя лечить. Ещё подхватишь горлодавку, а то и калекой совсем останешься. Тогда твои родители со свету меня сживут, скажут – не уберёг дитё.
– Дедуш, ну отвернись, – жалобно упрашивала Лукерья.
– Да я и не смотрю совсем, что у тебя выглядывать-то, так, мослы одни.
Увидев, что дед, приподняв бороду, смотрит в сторону, Луша выбежала на берег и стала одеваться. А этим временем дед Устин рассуждал:
– Что сейчас за форс пошёл, все девки как есть лядащие, квелые, невладущие, ровно с каторги. В наши времена на девке было что посмотреть: круглая, всё при ней, а оденется, так выпират всё, сразу видать – в соку, самый сбор.
– Дедуша, разве дело в фигуре. А если она стерва какая.
– Это правда, и в мою молодость всякие бабы были: и межедворки, которы и минуту дома не посидят, и родёхи, которы в подоле принесут, и съедуньи, которы пилят-пилят и до того допилят мужика, что тот в сухоту входил.
– Странно ты как-то говоришь, дедуша, не по-современному, – сказала Лукерья, – межедворки, родёхи, съедуньи.
– А как же мне ещё говорить-то. Как родители научили, так и говорю. Если в наши года говорили скупеда, алашный, так это значило жадный. – Тут дед Устин словно спохватился. – А ты ела ли чего? Я там тебе в хлебанке картохи печёной оставил.
– Да я пока не хочу, дедуша.
– Не хочешь, ну, и ладно. Пойдём-ка в избу. Я вот проголодался, да и тебе голодашки-то принимать хватит.
Пока поднимались к зимовью по косогору, Луша молчала, а потом неожиданно спросила:
– Дедуш, а вы с родителями специально меня в тайгу увезли?
– А ты как думашь. – Дед отчего-то пожевал губами, отчего его борода запрыгала. – Негоже человека в беде оставлять. Вот мы и придумали тебя сонью напоить да сюда отвезти. – Дед Устин остановился. – Аль тебе здесь плохо, не ндравится?
Лукерья оглядела окрестности и ответила:
– Да нет, здесь хорошо: чисто, тихо, свежо, раздольно. – После паузы: – А чем это ты меня поил всё, дедуша?
– Да чем: травками разными. Оне ведь всякую грязь да заразу из организму вытягивают, вроде бы очищают его. А тебе, донюшка, вот что скажу: впредь всякую дрянь не потребляй и барахлявых людей не слушай. Живи своим умом. А то сейчас столько хвостобойников в миру развелось: они, вроде, тебе помогают, а сами за счёт этого наживаются. Тоже мне, угодники. И про заразу эту, наркотики, и думать позабудь. Ты погляди, как интересно и простовольно жить и без этой дряни. Ну, ладно про это. Егеньки, как ты отощала! – вскрикнул дед Устин. – Пойдём-ка, девчуша, утревать.
– Дедуша, я не хочу, – взмолилась Лукерья. – Я боюсь, меня снова тошнить будет.
– Не бойся, больше не будет, – успокоил дед Устин.
* * *
Постепенно Лукерья привыкала к жизни в тайге. Сначала ей было одиноко, когда дед Устин отлучался на обходы своих владений, и она слонялась по двору зимовья, не зная, куда себя деть. Первые дни убиралась в избе: мыла полы, собирала со стен паутину, стирала бельё, по просьбе деда наносила глины для ремонта печи, перебрала все припасы в кладовке. Но ведь каждое дело когда-нибудь заканчивается.
Жизнь в тайге Лукерье казалась уютной, тихой, безопасной, даже идиллической. Первые страхи, что на неё нападёт какой-нибудь зверь – медведь или волки, – постепенно проходили. Лишь один раз она видела лося-сохача, который пришёл к зимовью и стал глодать кору с приготовленных дедом осиновых жердей для заплота. Они с интересом наблюдали друг за другом – человек и зверь. Девушка смотрела, как лось пытался дотянуться мордой до жердей через заплот, цеплялся за него ветвистыми рогами, недовольно тряс головой и фыркал, копал передними копытами землю и трубно ревел. А лось сторожко глядел на девушку и, видя, что она не подаёт никаких признаков опасности, становился всё более нахальным. Он разнёс бы изгородь, если бы девушка не схватила пустое ведро и не застучала по нему палкой. Лось от неожиданности отпрыгнул в сторону, удивлённо и даже обиженно посмотрел на Лукерью, подняв морду, грозно протрубил и скрылся в густых зарослях.
Иногда девушка ходила на речку, вытаскивала из вентеря или корчаги рыбу, что-то оставляла на уху и жарёху, а остальное клала в бочку с соляным раствором, не забывая при этом вытаскивать просолённую рыбу и вывешивать её для вяления. Дед предупреждал, что рыбу из снастей надо вынимать каждый день, пока она живая. Как-то Лукерья забыла это сделать, а когда на следующее утро подняла вентерь, то увидела лишь обглоданные рыбьи скелеты и порванные ячеи – постарались прожорливые щуки.
Однажды с утра Лукерье захотелось пойти в лес. Ей казалось это вполне безопасным. Тропинок в тайге, как известно, нет, это не городской парк или пригородный лес, где вокруг каждого ствола дерева можно увидеть человеческий след. Сначала девушка пошла вдоль берега речки, потом поднялась по сопочной щеке, продираясь сквозь заросли долгишника и ерника до высокоствольных кедрачей. Добралась до открытого места, обернулась, чтобы просто постоять, перевести дух и полюбоваться пейзажем. Боженька, как красиво: вот падь и ельнишник между сопок, где протекает речка, по берегам видны забоки и заводи, называемые по-местному курьями. Заросшие молодым камышом и освещенные солнцем, они напоминали драгоценные малахитовые и изумрудные ожерелья, оставленные неизвестной красавицей на берегах. Склоны сопок, заросшие кустарником и лесом, светились необыкновенным нежным, почти голубым светом, а верхушки хвойника – восковым налётом молодого цвета. Ещё дальше, в распадке, голубело озеро. За озером высилась остроконечная сопка, вершина которой ещё была покрыта снежной шапкой.
Лукерья вздохнула, улыбнулась и решила пройти в обратную сторону по склону сопки, а затем спуститься к реке. Она считала своё путешествие небольшим и вполне безопасным приключением. Разве можно заблудиться, когда виден главный ориентир – речка, когда ты знаешь, в какой стороне находится дедова заимка, когда с южной стороны светит солнце. Девушка была уверена, что через час-другой она выйдет к избе. Вот небольшой распадок, снова подъём, и ещё небольшая низина. Лукерья стала взбираться на очередную верховинку, но одолеть её не смогла. Камни ускользали из-под ног, осыпались вниз. Луша чертыхнулась, несколько минут посидела на поваленном дереве, подумала и решила возвращаться по старому, знакомому пути. Вот снова небольшой подъём, вот и распадок, так похожий на тот, который она преодолевала с час назад. Речки не видно, но солнце будто бы светит с той же стороны: оно было сначала справа, а сейчас слева. Значит, она идёт правильно. Но почему же попадаются незнакомые камни и новые завалы из леса. Да и стало как будто темнее. Нет, видно, она свернула не в ту сторону. Луша решила вернуться назад, а потом найти тот путь, по которому она пришла сюда: поглядев на пробивающееся сквозь густые кроны деревьев солнце, она повернула назад.
Через полчаса, поняв, что окончательно заблудилась, Лукерья села на обомшелое поваленное дерево и расплакалась. При этом сквозь слёзы она ругала себя самыми распоследними словами, как будто ругала не саму себя, а кого-то другого:
– Дура, самая настоящая дура! И зачем ты только пошла в этот проклятый лес, что тебе на месте не сиделось! Кукуй вот теперь здесь. Слопают тебя волки или косолапый задерёт. И найдут от тебя только косточки. – А темнота сгущалась прямо на глазах, превращаясь в один тёмный клубок. Вся дрожа, в страхе Луша закричала: – Мама, мамочка! Дедуша! Где вы? Эй, кто-нибудь, помогите!
Сколько она так кричала, девушка не помнила. Она вдруг услышала какие-то неясные шорохи, скрип камней под чужими шагами, треск сухих сучьев. В сером свете она не могла рассмотреть, кто это мог быть. Ей стало невероятно страшно, хотелось закричать от ужаса и в то же время она боялась подать голос. Лукерья просто остолбенела. И тут она услышала знакомый голос:
– Зачем кричать, я слышу.
Луша была уверена, что этот голос и спокойный выговор она слышала, но кто именно говорил, она определить не могла.
– Кто это? – почему-то шёпотом спросила она.
Только сейчас она увидела не силуэт, а, скорее, тень человека, которая села на камень. Она что-то сунула в рот и чиркнула спичкой. И только сейчас, когда пламя осветило лицо, Луша бросилась к нему и закричала:
– Дядя Актанка, дядя Актанка!
Егерь спокойно ответил:
– Зачем так кричать, зверей напугаешь.
Так именно и сказал: «напугаешь», а не «распугаешь». Девушку обидело равнодушие охотника, она дрожащим голосом сказала:
– Дядя Актанка, я… я заблудилась. Если б не вы, я бы пропала…
– Человек не может пропасть в тайге, – отвечал егерь. – Тайга ему – родной дом. Зачем ему здесь пропадать.
Иван Актанка был, как всегда, немногословен и хладнокровен. Он выбил из докуренной трубки пепел с огнём, аккуратно затоптал его своими воротяшками, сшитыми из козлиной шкуры, встал и сказал:
– Пошли.
Оказалось, что до дедовой замки было рукой подать, только вернулись они к ней совсем с другой стороны. Дед Устин сидел на крылечке дома и чистил тулку-двустволку. Увидев Ивана и Лукерью, он отложил ружьё в сторону, встал и пошёл навстречу им. Егеря посмотрели друг на друга и ничего не сказали, даже слов приветствий. Казалось, что они поняли друг друга без всяких слов. Внучка бросилась к деду, обняла его и закричала:
– Дедуша, дедушенька, извини меня, прости, пожалста! Я пошла в лес и заблудилась, а дядя Актанка меня нашёл. Прости, прости!
Из глаз её покатились слёзы.
– Ну, будет, будет, – успокаивал дед, гладя её по волосам. – Подумаешь, погуляла немного. Не пропала ведь. Успокойся, девчуша моя хорошая. – Он достал из нагрудного кармашка носовой платок. – На-ка вот тебе носовичок, вытри слёзы-то, а то чай солёный будет. Любишь солёный чай?
Девушка подняла голову, глядя на деда счастливыми глазами:
– Нет, дедуша, я не люблю солёный чай, я люблю чай с твоим мёдом.
– Вот и хорошо, пошли вечерять.
Пока трапезничали и чаёвничали, дед Устин рассуждал:
– Я вот тут тебе, девчуша, свою старую тулку приготовил. Без неё чтоб никуда больше не ходила. Поняла ли? В тайге человеку без оружия нельзя. Мало ли чего может случиться.
А Лукерья сказала с сожалением и глубоким вздохом:
– Я и стрелять-то не умею, боюсь, оно так грохочет. И для чего оно мне. Лучше я никуда ходить не буду. Застрелю ещё кого.
– А к чему зря палить-то, – напутствовал дед. – Упаси боже стрелять в человека или в зверя.
– А если на меня медведь, волк или росомаха нападёт, тогда что?
– Чо да чо! Зверь, он тоже живой, тоже смерти боится и жить хочет. Зазря нападать не станет. Ты в глаза-то ему гляди: если он сам боится, то дай ему уйти, а если нападает, то и этому есть причина – голодный, не в настроении или не ндравится ему что-нибудь.
– Дедуш, ты говоришь о них, как о людях.
– Люди-не люди, а живые существа. Что было бы, если каждый палил направо и налево без разбору, а? Ни одного зверька бы не осталось, и жили б мы тогда не в тайге, а в пустыне. Ружьё-то для чего в тайге нужно: чтобы пугнуть кого, подать сигнал бедствия или, в случае крайней необходимости, оборониться, а не для того, чтобы пулять, куда ни попадя. А как с ним, с ружьём-то, управляться, я тебе покажу. Поняла ли?
– Поняла, дедуша, – покорно ответила правнучка. Немного подумав, добавила: – Только вот не поняла, как я могла заблудиться. Я ж совсем недалеко ушла, по речке и по солнышку ориентировалась. Нас в школе учили, что солнышко всегда на юге, а, значит, на одной стороне.
Дед Устин сдержанно рассмеялся.
– Глупенькая, солнышко тоже живое, оно на месте не стоит. Вот скажи, сколько ты проплутала?
– Не знаю, – пожав плечами, ответила Луша. – Мне казалось, что времени прошло совсем немного: час или два.
– В том-то и беда. Ты проплутала не меньше четырёх часов, как Иван вон говорит. А за это время земля повернулась на целых шестьдесят градусов. Ты бочок-то солнышку подставила да пошла, а того не уразумела, что по другому пути идёшь…
Иван Актанка, поев и попив чаю, опять засунул свою трубку в рот, разжёг её и неподвижным взглядом уставился в ту сторону, откуда на него смотрела вечность. О чём он думал в эти минуты, понять было невозможно. Но одно было ясно, что этот человек и есть частица той самой вечности.
На следующее утро старик растолкал внучку пораньше, когда ещё было темно и, как говаривал дед, черти в кулючки не бьют:
– Вставай-ка, голуба, хватит барничать. Да не вошкайся, до жары поспеть надо.
– Что так рано, дедуша, я спать хочу.
– Сбирайся, сбирайся, за напрыском поедем.
– Напрыск? – удивилась «голуба», – А что это такое?
– А это медок, первый медок так называют. Да не разлеживайся-ка!
– Ой, дедуша, я пчёл боюсь, – заныла девушка.
– А чо их бояться, пчёлки, они добрые. Это люди стервяками становятся, а пчёлки чо: ты их не тронешь, и они тебя не тронут.
Когда побросали в лодку всё необходимое, Луша ещё зевала и всё надеялась, что поход за мёдом дед отменит, но старик деловито уложил всё и сказал:
– Всё, девчуша, запрыгивай, да поплывём.
Уже под вой мотора девушка спросила:
– Далеко нам плыть, дедуша?
– Не, тут, рядом, на болотах, большой кучерган есть. Там живут мои пчёлки.
– А что такое кучерган?
– Ну, остров, значит. Вот пройдём жирун, дохлую воду, а потом по протоке и до кучергана доберёмся. Там страсть как простовольно, пчёлкам самое место: и вода рядом, и медоносу всякого полно, – рассуждал дед Устин. – И поддержиха растёт, и мать-мачеха, черноголова, серпухи, кипрея много…
Лукерья уже не спрашивала, что такое жирун, дохлая вода, речь её прадеда была такой причудливой, непонятной, но она ласкала слух девушки, как прохладный ветерок ласкал её кожу на лице и на руках. И ей было так хорошо, как не было хорошо ещё никогда. И она удивлялась сейчас, почему раньше в её жизни не было таких прекрасных мгновений. А утренняя заря, стыдливо румяная и заспанная, вдруг в одно неуловимое мгновение вспыхнула и превратилась в ослепительный день, когда солнце неожиданно вынырнуло из-за сопки и залило всё вокруг ярчайшим светом. И тут же в ноздри ударили запахи хвои, незнаемых ею цветов, волглости и чего-то ещё неопределяемого.
От восторженного созерцания девушку оторвал лёгкий толчок и тишина, наступившая после заглохшего мотора, которая постепенно стала заполняться шелестом листвы, пением птиц и голосом деда:
– Вот, девчуша, и приплыли. Помогай-ка, хватит ртом комаров ловить.
Наконец, добрались до пасеки, которая и состояла-то всего из трёх ульев. Луша предупредительно накинула на голову сетку-накомарник и надела на руки перчатки и удивилась:
– Дедуша, а где же пчёлы?
– А спят ещё. Вот солнышко пригреет, тогда и на работу полетят. Да не вошкайся ты, за час успеть надо.
Небольшую, на две рамки, медогонку установили метрах в тридцати от ульев. Дед Устин таскал рамки, вставлял их в пазы медогонки и приказывал:
– Крути давай, а то дотумкаются скоро и тогда, деваха, от них спасу не будет. Да не сильно крути-то, а то соты все повываливаются. Вот так, хорошо, – поучал старик.
Когда весь мёд слили в тарки, как дед называл бидоны, и снесли всё в лодку, старик предложил:
– Не хочешь пчёлок посмотреть?
– Не, я боюсь, дедуша.
– Как знаешь, а мне сходить надо.
И всё-таки, переборов боязнь, Лукерья пошла вслед за дедом. Он возился около ульев с дымарём и ласково с кем-то разговаривал:
– Но-но, чать, не последнее отобрали, хватит и тебе, и твоим деткам. А ты куда не в свой улей лезешь! Вот пьяница, тебя ещё не хватало тут, взбулгачишь всех. Лети, лети в свою семейку.
– А почему пьяница-то, дедуш? – спросила Луша.
Дед Устин только сейчас заметил внучку, повернул голову.
– А, пришла всё ж-таки! Антиресно? Бываю такие, внучка, пьяные пчёлы, что лезут не в свой улей, рой расстраивают, работать мешают. Таких и называют пьяными.
Следующей ночью Лукерья спала так крепко, как не спала ещё никогда в своей жизни. И снилось ей, что она пчёлкой летит над зеленком, садится на цветы и собирает с них нектар.
Денис Костомарь долго не мог выловить уфолога Юрия Александровича Острова, адрес и телефон которого ему дала в библиотеке Соня Рейнер. Сначала телефон просто молчал, потом трубку взяла женщина, которая пропела мягким, нежным голосом:
– Да, слушаю вас.
– Здравствуйте, – обрадованно поприветствовал Денис и представился: – Денис Виленович Костомарь, журналист областного телевидения.
– Добрый день. Рада слышать представителя столь замечательной профессии. Что бы вы от нас хотели?
– Видите ли, мне бы хотелось поговорить и, желательно, встретиться с Юрием Александровичем. Это возможно?
– Невозможного ничего нет, уважаемый Денис Виленович, – снова запела она, – но в данный момент это не представляется возможным. Он сейчас в экспедиции на Сихотэ-Алине.
– Вот как. Очень жаль, – огорчился Денис. – Я так надеялся обсудить с ним один очень важный вопрос, который наверняка заинтересовал бы его.
– Собственно, послезавтра Юрий Александрович как раз возвращается. Что ему передать?
– Будьте добры, когда он вернётся, пусть позвонит в телецентр или домой. Запишите, пожалста, мои телефоны.
Остров позвонил в обед, как раз в тот момент, когда Денис и Тимофей Качков жевали в операторской бутерброды и запивали их чаем. Взял трубку Качков:
– М-да. Какой ещё острый? Что?
– Это мне, мне! – закричал Денис и вырвал трубку у товарища. – Да, да, слушаю! Да, это я Костомарь. Вы извините, это тут мой товарищ острит. – Пауза. – Понимаете, Юрий Александрович, хотелось бы встретиться с вами непосредственно, потому что по телефону разговор будет беспредметным. Предмет разговора? Надеюсь, он будет вам интересен. Хорошо, у вас, в семь вечера. Хорошо. А можно, я приду с товарищем? Да, да с этим самым остряком. Он очень нужный, даже необходимый человек. И уверяю вас, очень хороший. Да, да, до свидания.
Денис положил трубку на аппарат и замахнулся на друга:
– Паразит, чуть не сорвал мне важную встречу.
На что Тимофей ответил с куском во рту:
– Пледуплездать надо.
Ровно в семь Денис с Тимофеем стояли у калитки старого каменного особняка, который с век назад принадлежал какому-нибудь местному чиновнику или аристократу, возможно, и купцу. Особняк был обнесён прочным кованым забором с каменными столбами, похожими на идолов. Собственно, самого особняка не было видно за густо разросшимися фруктовыми деревьями, была видна только его крыша со столбиками в виде львиных голов с густыми гривами, предназначение которых было непонятно, да часть карниза из красного, позеленевшего от сырости, кирпича. Денис нажал на кнопку, встроенную в столб и долго ждал.
Через несколько минут на дорожке из бетонных плит появился человечек, по виду, девочка-подросток. Когда она подошла ближе, гости поняли, что это была женщина среднего возраста и очень маленького роста. На их приветствие она мило улыбнулась, кивнула головой и сказала:
– Добрый вечер. – Она что-то нажала с другой стороны столба, и калитка открылась. – Проходите, пожалуйста. Юрий Александрович ждёт вас.
В саду было уютно и темно от нависающих над головами ветвей. Дорожек было три. Женщина указала на правую:
– Идите по ней, там увидите дверь, обшитую железом.
Сама хозяйка свернула налево и растворилась среди кустов. Скоро гости нашли ту самую заветную дверь, обшитую резными полосами железа, которая сама по себе говорила, что она ровесница этого дома. Они постучались. Моложавый, крепкий голос тут же ответил:
– Проходите, не заперто.
Огромная, высокая и широкая массивная дверь, навешенная на огромные крюки, открылась на удивление легко и бесшумно. У порога огромной комнаты их встретил сухопарый, стройный седой мужчина среднего роста, который быстрым взглядом серых глаз оценил гостей и пригласил к огромному овальному столу, рядом с которым стояли шесть стульев с резными спинками, похожими на царские троны.
И вообще создавалось впечатление, что здесь ничего не менялось со времён первого хозяина. В углу стояли старинные куранты, которые размеренно отсчитывали время, у стены напротив входа был расположен огромный камин с ещё одними часами, каминными, а по сторонам замками высились две островерхие резные горки с посудой. Стену справа полностью занимала книжная полка, забитая книгами, у окна стоял тяжёлый диван с протёртой кожей. В комнате не было ни телевизора, никаких других бытовых приборов.
Насладившись вниманием гостей к своему жилищу, хозяин спросил:
– Что, нравится?
– Да-а, впечатляет, – отозвался Качков. – Это не дом, а музей какой-то.
– Можно сказать и так, и всё-таки это дом, мой дом, доставшийся мне по наследству от моего прадеда, Дорофея Ивановича.
– Видно, ваши предки жили зажиточно, – ввязался в разговор Денис. – Не верится, что на такие хоромы не позарились начальники.
Остров рассмеялся.
– Мой прадед был мудрым человеком. В двадцатых годах, когда здесь окончательно установилась власть советов, он рассудил так: лучше жить на родине, чем прозябать в бегах. Ведь тогда кто-то подался в тайгу, в бандиты, кто-то уехал в Харбин, а то и ещё далече. А Дорофей Иванович как был головой при царе, так и остался при советах, только председателем. Представляете, он сам пришёл к комиссарам и предложил свою кандидатуру. Вёл дела по-совести, никого не обижал, всем помогал. Сначала, конечно, на собственные деньги: начальников прикармливал, беднякам помогал. Было у него только одно условие – чтобы не разоряли его магазины и лавки. Прибыль отдавал в казну, остальное пускал в оборот. Семья его не шиковала, но и не бедствовала. Скоро прадед умер, тогда на собрании председателем сельсовета избрали его сына, Ивана Дорофеевича, моего деда. Так и пошла наша династия. Мой отец был уже председателем райсовета, в шестидесятых годах. И, можете себе представить: никого из моих предков не репрессировали, не раскулачили, и даже в тюрьму не сажали. Потому что уважали за хозяйственность и честность.
– А вы, я так понял, не пошли по их стопам, – сказал Тимофей.
– Увы. – Остров развёл руками и заразительно рассмеялся. – Сын, как говориться, пошёл ни в отца, ни в мать, стал геологом. Извините, расвспоминался. Вы же ко мне по делу?
– Я слышал, вы увлекаетесь уфологией? – спросил Денис.
– Есть такой грех, – признался хозяин. – Люблю всё необычное и непонятое. У меня целая библиотека по этому направлению. – Он показал рукой на полки. – А вы по какому вопросу? Видели что-то необычное?
– Как вам сказать, – начал Денис. – Летающую тарелку мы не видели и с пришельцами не общались. Но у нас есть интересный материал.
– Вы, Денис, кажется, на телевидении работаете? – спросил Остров.
– Да. А это мой коллега, Тимофей Качков, телеоператор.
– Приходилось видеть ваши материалы.
– Мне кажется, что вы и телевизор-то не смотрите, аппарата не вижу, – отметил Тимофей, покрутив головой.
– Это верно, телезритель я неважный, – ответил хозяин. – Но телевизор у меня есть. Иногда просматриваю программы географического общества и все познавательные программы на других каналах. Одним словом, то, что мне интересно.
– А компьютер у вас есть? – спросил Костомарь. – Надо бы показать один материал. Надеюсь, это вас заинтересует, а, возможно, и нам поможете.
– У меня есть ноутбук, иногда залезаю в интернет. Сейчас принесу.
То, что они сначала приняли за декоративные двери, оказались настоящими дверьми. Хозяин подошёл к горке, просунул руку за её заднюю стенку, что-то поколдовал за ней – и дверь вдруг отворилась. Он прошёл в неё, и дверь затворилась. Наблюдая за этим, Тимофей заключил:
– Дом с чудесами. Вот что значит старинный, делали и добротно, и с выдумкой, и с разными таинственными штучками. Мне это нравится.
Скоро хозяин вернулся с ноутбуком, подключил его к розетке, развернул.
– Прошу. Техника к вашим услугам.
Денис вынул из кофра флешку, но прежде чем вставить её в разъём, сказал Острову:
– Юрий Александрович, прежде чем это просмотреть, дайте слово, что если вас это заинтересует, вы дадите свои комментарии под видеокамеру.
– Хорошо, я даю такое слово. Я частенько выступал на разных собраниях уфологов, но ещё ни разу не был телезвездой. Нас не допускают к средствам массовой информации, не очень-то доверяют, знаете ли. Это не в обиду вам сказано.
– Тима, – обратился Денис к Качкову, – готовь свою аппаратуру.
– Вы так уверены, что меня заинтересует ваш материал? – спросил Остров.
– Конечно, надеемся, – ответил Тимофей и показал на кофр. – Иначе я не волок бы на себе эту тяжесть. А можно и интерьер поснимать? Больно уж он у вас интересный.
Хозяин засмеялся и махнул рукой:
– Валяйте. Я уж понял – если уж попал в лапы телевизионщиков, то я тут не хозяин.
Пока Качков готовил свою аппаратуру, Остров просматривал материал. После просмотра долго молчал, потом попросил повторить ещё два раза. Закурил, откинулся на свой трон, в котором сидел, и молчал несколько минут. Затем резко встал, заходил вокруг стола и стал горячо говорить:
– Вы знаете, я знал и верил, что такое существо действительно обитает в наших краях. И не только здесь, в Приамурье. Но я впервые вижу именно видеоматериал. – Остров неожиданно остановился и по очереди в упор посмотрел на Дениса и Тимофея. – Надеюсь, это не фальшивка, не монтаж и вы не морочите мне голову.
– Как можно, Юрий Александрович, – ответил Костомарь.
Остров отчаянно, словно извиняясь, замахал руками.
– Хорошо, хорошо, я вам верю. Извините, ради Христа. Но дело в том, что в наше время с развитием электронной техники появилось очень много шарлатанов, у которых лишь одна цель – прославиться. Им наплевать на открытия, на постижение тайн, им интересна только реакция публики, которая постоянно ахает при виде чего-то необычного, а потом просто об этом забывает, как забывает о своём плевке после выкуренной сигареты. – Тут он остановился и снова сел. – Извините, я забылся, увлёкся. То, что вы мне показали, это действительно очень интересно.
– Юрий Александрович, а вы знаете другие примеры существования летающих существ, подобных тому, что мы засняли? – спросил Денис.
– Таких примеров много, очень много! – взволнованно ответил уфолог. – Могу привести даже на память некоторые из них. Лет тридцать пять назад группа студентов из Приморья сплавлялась по реке. Как-то ночью, на привале, услышали они странные звуки, словно где-то рядом плакала женщина. Сначала подумали, что это кто-то из своих захандрил. Стали шарить в кустах. А звук этот всё дальше и дальше. Когда пригляделись, оказалось, что вся группа на месте. Долго гадали, кто же мог так горько плакать, а потом уснули. На следующий день студенты продолжили своё путешествие. И вдруг они снова услышали те же звуки, но только отчаянные, с подвыванием, с такими жуткими нотами, словно кого-то отпевали. Но главное – этот плач не отставал от ребят, появлялся то справа, то слева, то отставал, то снова нагонял их. Они никого не видели, но долго после этого гадали, каким образом эти вопли могли доноситься то с правого, то с левого берега. Не мог же перелетать человек с одного берега на другой. Тогда ребята так перепугались, что прекратили своё путешествие. Об этом случае, возможно, никто и не вспомнил бы, если бы один парень не вёл дневник похода.
А вспомним нашего великого исследователя Дальневосточного края Арсеньева, – горячился Юрий Александрович. – Уж Владимира Клавдиевича никто не заподозрит в выдумке или предвзятости, это был учёный и исследователь до мозга костей, он не принимал и не воспринимал никаких выдумок, он верил только фактам. Сейчас, минуточку.
Остров побежал к книжным полкам, постоял несколько секунд, подняв голову и в нетерпении пощипывая подбородок. Потом решительно открыл одну дверцу и достал книгу.
– Вот-вот, послушайте, что он пишет. Ага, вот. «Собака моя плелась сзади. На тропе я увидел медвежий след, весьма напоминающий человеческий. Альма ощетинилась и заворчала. И вслед за тем кто-то стремительно бросился в сторону, ломая кусты. Альма плотно прижалась к моим ногам. В это время случилось то, что я вовсе не ожидал. Я услышал хлопанье крыльев. Из тумана выплыла какая-то масса, большая и тёмная, и полетела над рекой. Собака выражала явный страх и всё время жалась к моим ногам. В это время послышались крики, похожие на вопли женщины. Вечером удэгейцы принялись оживлённо обсуждать версию о том, что в этих местах живёт человек, который может летать по воздуху».
Здесь Остров захлопнул книгу и с победным видом, подняв свой острый нос, спросил:
– Ну, как, впечатляет? Понимаете, и студенты и писатель рассказывают о женском крике.
– Да, мы тоже его слышали, – поддержал его Денис. – Такое впечатление, что при его звуках ты превращаешься в сталагмит, а кровь замерзает в жилах. Жуткое чувство.
– Кстати, – перебил его хозяин. – У меня есть свидетельство одного проводника-охотника, который сопровождал нас в экспедиции. Оно так похоже на вашу историю. Однажды в сильный дождь он укрылся в Синем зимовье.
– А почему зимовье так странно называется? – неожиданно спросил Тимофей.
Остров недовольно посмотрел на него, но всё же ответил:
– Потому что зимовье расположено у самой сопки, а предгорье рядом с ней местные жители называют сингорушкой, оттого и Синее. Так вот, я продолжаю. По его рассказу, дождь лил, не переставая, дня три. Чтобы согреться, ему приходилось подтапливать печь. Выходил за дровами. А как только выходил, набирал охапку поленьев и чувствовал, что ему в спину кто-то смотрит, прямо сверлит спину. Оглядится – нет никого. Подумал, что ему чудится. Однажды поутру вышел и вдруг услышал странный шелест. Боковым зрением заметил, что на него планирует что-то чёрное и большое. Сначала подумал, что ветром сорвало со ствола сухого дерева кусок коры – такое бывает, упал на землю, чтобы его не ударило. И тут услышал страшный крик, а по щеке что-то царапнуло. Когда посмотрел вслед, то увидел, что над землёй на бреющем полёте летит человек. Он сначала, как вы рассказывали, остолбенел, а потом опрометью бросился в дом. Его обуял такой страх, что он забился в чулан и сутки оттуда не вылезал. Вот что делает страх с человеком, он превращается в животное. А когда всё-таки решил выйти из своего убежища и обследовал все окрестности, то ничего и никого не обнаружил. Подумал, что ему это померещилось А когда решил побриться и посмотрел на себя в зеркало, то увидел на щеке длинный глубокий шрам, которого раньше и не заметил. Этот шрам так и остался у него на всю жизнь.
– А проводник этот жив? – спросил Денис.
– Наверно – ему тогда было лет около сорока. Но с тех пор я ни разу с ним больше не встречался. – Внезапно хозяин закричал: – Кнопа, принеси нам, пожалста, чаю. Только таёжного!
Гости не поняли, слышал ли кто его, но хозяин продолжал:
– Могу привести вам и ещё несколько случаев появления этого амурского хоморниса.
– Подождите, Юрий Алексаныч, – перебил его Костомарь. – А почему хоморнис? Раньше я ни разу не слышал такого названия этого существа.
– И не могли слышать, – с гордостью ответил Остров, – потому что это название придумал ему я. Понимаете, когда я начинал собирать сведения об этом феномене – вы уж поверьте, это самый настоящий неопознанный и непознанный природный феномен, – я стал думать, как же его назвать, и решил пойти старым и испытанным способом: соединил два слова хомос и орнис, в результате получил новое слово хоморнис, что означает человек-птица. А я всё-таки продолжу. Однажды туристы увидели, как с сопки опускается дельтаплан. Ещё удивились – кто мог забраться на такую высоту с тяжеленным грузом да по заросшим склонам. Была и ещё одна странность: этот «дельтаплан» время от времени словно взмахивал крыльями. Когда кто-то из туристов догадался посмотреть на дельтапланериста через бинокль, то он в ужасе отшатнулся: прямо на него смотрело крылатое существо с человеческим лицом, на котором были два светящихся глаза величиной с чайную чашку, две дырочки на месте носа и длинные стреловидные уши с кисточками на концах. Парень закричал от страха и упал от неожиданности на землю. Пока его допрашивали, что его так напугало, существо уже опустилось куда-то в тайгу. А вот ещё одно свидетельство…
В это время открылась дверь и в комнате появилась та самая низенькая женщина, которая встречала их у калитки. Перед собой она толкала резной столик на колёсиках, на котором стояли чашки, чайники, вазочки, лежали салфетки и ложки. Плотоядно глядя на угощение, Тимофей облизнулся и скромно сказал:
– Это, пожалуй, лишнее, могли бы потерпеть и до конца съёмки.
– Прошу к столу подкрепиться, дорогие гости, – пропела хозяйка и стала выставлять всё на стол. – А ваши съёмки подождут.
– Правильно, Кнопа, – поддержал жену Остров. – У нас в университете бытовала студенческая поговорка: «Пусть лопнет никчемное брюхо, чем сгинет бесценный продукт».
Все засмеялись. А Денис добавил:
– А на нашем курсе говорили, что кроме обязательных дисциплин студенты изучают лапшевешание, литроведение и девологию.
И снова все грохнули дружным смехом. Юрий Александрович пригласил хмурого оператора за стол:
– Садитесь, Тимофей, успеете ещё заняться своими съёмками. Я чувствую, что нам не раз ещё придётся встретиться. А пока пейте таёжный чай. Не бойтесь, рецепт испытан годами, в нём всё самое полезное.
Кнопа степенно развернулась и ушла, а хозяин сказал:
– А я, с вашего позволения, пока пьём чай, приведу ещё несколько примеров присутствия в нашей амурской тайге хоморниса. Однажды в экспедиции мы встретили охотников на тигра. Охотники, конечно, не вольные, не браконьеры, они по заданию какого-то зоопарка искали молодого тигрёнка, оставшегося без родителей. И вот что они мне рассказали.
Как-то (а дело было зимой) они остановились на ночёвку у озера. Развели костёр и сели у него отдохнуть, отогреться, кондёр сварить. Вдруг собаки забеспокоились, выть стали, к ногам прижиматься. Охотники подумали, что где-то рядом бродит тигр. Решили проверить, в чём дело. Обследовали с фонариками всё вокруг – никаких следов. И вдруг наверху, над головами, что-то зашуршало. Посветили фонариком наверх, а там, в огромной развилке стоит человек. Человек неожиданно завизжал и стал падать. Охотники присели, ожидая нападения. В этот момент за его спиной вдруг развернулись крылья, и он полетел. Сделал над ними два круга и куда-то пропал. Охотники утверждали, что они видели вместо хвостового оперения две человеческие ноги, только очень длинные и как будто без пальцев. И что их поразило больше всего: существо совершенно не махало крыльями, как будто в воздух его поднимала не сила мышц, а сила левитации. Подобные случаи были в Приморье, в Амурской области и Хабаровском крае. Если обо всех рассказывать, то и недели не хватит.
Юрий Александрович откусил печенье, сделал несколько крупных глотков чая, снисходительно посмотрел на слушателей и спросил:
– Ну, как, интересно?
– Ещё бы, – отозвался Тимофей, не забывая закидывать в широкий рот угощение.
Денис подтвердил:
– Очень интересно. А меня интересует, а были ли подобные факты в других местах планеты, или этот хоморнис живёт только у нас, в Сибири и на Дальнем Востоке?
Остров посмотрел на куранты и с извиняющейся ноткой сказал:
– Вот что, мужики, я вам очень благодарен за ваш визит, за наш разговор. Мне очень приятно, что кто-то ещё, кроме меня, интересуется этой темой. Вы меня извините, мне завтра рано вставать, по делам надо кое-куда съездить. И вот что ещё: давайте переходить на «ты», не привык я по-волчьи выть с людьми, которые близки мне по духу, по интересам. Договорились?
– Замётано, Юра, – первым откликнулся Качков, встал и протянул хозяину руку.
Остров тоже встал, пожал руку Тимофею, потом Денису.
– Замётано, мужики. А сейчас извините, мне пора на покой. Пташка я ранняя, что вечером, что утром – походная привычка. Так что встретимся завтра.
Лукерья после двухдневных тренировок у озера вполне прилично, как она сама выражалась, шмаляла из ружья по вывороченному бурей старому, трухлявому дереву на другой стороне речки. Стрелять её учил лично дед Устин:
– Вот, гляди. Сначала переламывашь ружжо, смотришь на просвет в дуло.
– Дедуш, а зачем в него смотреть, прицеливаться, что ли? – в нетерпении спрашивала правнучка.
– Ты не перебивай, а слушай, – сердился дед. – Смотрят для того, чтобы убедиться, что в стволе ничего нет, что оно чистое, значит. А то ведь, бывает, и сверчок в него залезет али мышонок – разорвёт ружжо-то и тебя покалечит. Поняла ли? Потом вставляешь вот сюда патроны…
Девушка в нетерпении прыгала и кричала:
– Я знаю, я знаю, дедуша, надо прицеливаться и нажимать вот на этот крючочек!
– Да что ж ты за егоза такая благущая, а! Всё она знат! Ружжо – это тебе не рогатка, из него и застрелить насмерть можно. Слушай ты, слушай. На-ко вот, попробуй сама. Нажимай собачку, переламывай, в дуло смотри. Так, – поучал дед. – Да по сторонам-то не крути, или к небу подымай или к земле опускай. Да не в ноги, а то сама себя подстрелишь и калекой оставишь. Мало ли, что в нём нет патрона. Когда там будет заряд – поздно будет. Проверила? Теперь поставь на предохранитель, вот этот рычажок передвинь вот сюда. Ага. Как это зачем: а если нечаянно заденешь, тогда само выстрелит. Теперь повесь на плечо дулом вниз. Как зачем вниз? Чтоб, значит, в дуло-то чего-нибудь не попало. Эк беда-то, да оно тебе длинновато, по самой земле волочится. Тогда вешай дулом вверх или на шею. Поняла ли? Повторяй, что я тебе показывал. На-ка вот тебе патрон. Да гляди, осторожнее. Не стреляет? Так я тебе пустую гильзу дал. А для того и дал пустую, чтобы ты не натворила чего.
После дедовых наук Лукерья истратила с полсотни патронов и уже понимала, что к чему. Правда, дед Устин снаряжал патроны лёгкой дробью – бекасином, чтобы не было сильной отдачи. После одного такого урока дед и внучка сидели под навесом у печки, занимаясь своим делом: Луша чистила картошку, а дед Устин потрошил рыбу, вытащенную из вентеря. Действо происходило в молчании. Луша уже привыкла к тому, что в тайге люди мало разговаривают, а больше созерцают и слушают.
Вот дед Устин насторожился, выпрямил спину, сидя на чурбаке, и повертел головой. Сказал:
– Кажись, Иван Актанка в гости идёт. Что-то он невурок – я его через день ждал.
– Дедуш, а откуда ты знаешь, что кто-то идёт? – спросила Лукерья. – Я ничего не слышу. И собака не лает.
Дед поднял палец вверх:
– А вот, слышишь – сорока гомонит, и сыч замолчал.
– Да, может, это и не дядя Актанка.
– Дак вонища от его трубки на целый километр разносится.
И правда: первой на зимовье появилась собака Ивана Актанки – Резай. Лайка перепрыгнула через жердину в заборе, два раза тявкнула, словно предупредив, мол, вот я здесь, принимайте, хозяева, гостей, и подбежала к деду, помахивая кольцом хвоста. Дед Устин потрепал кобеля по загривку.
– Здравствуй, Резай, здравствуй. Где хозяина-то оставил, а? Есть будешь? На-ко вот тебе.
Дед Устин бросил на траву две рыбины, и Резай, урча, стал с ней расправляться. Через несколько минут появился и сам хозяин. Одет он был, как обычно, в гулами поверх клетчатой рубахи, в замызганные синие джинсы и в подшитые воротяшки с развёрнутыми голенищами. Иван степенно закрыл калитку, после чего сунул в нагрудный карман трубку, подошёл к хозяевам и сел на свободный чурбак.
– Здравствуйте, дядя Актанка, – поприветствовала его первой Лукерья.
В ответ Иван мотнул головой и стал глядеть в сторону. Дед Устин долго смотрел на него, словно пытался что-то прочитать по его лицу, после чего вздохнул и спросил:
– Ну, Иван, рассказывай, что случилось.
Ответа от Ивана никто и не ждал, зная его молчаливость – так, для разговора, чтобы занять себя. Но на этот раз егерь после минутной паузы вдруг встрепенулся и ответил:
– Тайга совсем плохая стала: горячие камни с неба падают, алмыс много летает, вертолёты летают, на горе огни горят. Плохо это.
– Подожди, подожди, – прервал его дед Устин, – это ты про тунгусский метеорит вспомнил? Так это когда было – больше века назад. Тёмный ты человек, Актанка, мерещится тебе разная чертовщина. Сказки это всё – про алмыса. А вертолёт. Что вертолёт, их сейчас вон сколько развелось, этих стрекоз, летают где ни попадя. А про белые горы ты чего вспомнил? Их тут, на Амуре, много. Возле Воскресеновки их сколько топится.
Дед Устин вспомнил про горючие горы. Когда-то на их склонах загорелся лес – от костров, молний или сухих гроз, которые здесь часто случались в засушливое лето. Затем эти пожары завалило, и они горели годами. Получалось что-то вроде естественной топки, в которой время от времени тлел древесный уголь. Старожилы заметили, что горючие горы «топились» на ненастье, и с их склонов текли целые смоляные ручьи.
Но Актанка только усмехнулся и на рассуждения деда Устина ответил:
– Нет, Актанка человек не тёмный, он всё видит и примечает. Актанка знает про белые горы, Актанка их видел. Зачем меня обижаешь, Устин Герасимыч.
Иван снова забил свою трубку табаком, раскурил её с помощью уголька из печки и начал свой рассказ:
– Вчера я был в Кунгульском распадке и решил там заночевать…
Далее из рассказа Ивана Актанки происходило вот что. Геологи рассказали, что в распадке появились чужие люди, а недавно произошёл большой обвал – рухнула целая стена прямо в болото, частично перегородив речку. Они обнаружили это, пытаясь пройти руслом на лодке вдоль южной гряды. Пройти не смогли и вернулись на своё становище. Они уверяли, что в момент обвала слышали гул, похожий на звуки от взрыва. Иван решил проверить эту часть заповедника. Через два дня он был уже там и на самом деле увидел огромный завал. Пройти здесь не было никакой возможности. Тогда Актанка решил обойти сопку слева, чтобы проверить сведения, рассказанные геологами. Прибыв на место, он не обнаружил здесь никаких следов пребывания людей. Возвращаться в этот день было уже поздно, и он решил развести костёр, сварить чай и разогреть тушёнку.
Долго подыскивал подходящее место у болотистых берегов речушки и, наконец, нашёл место у самого подножия сопки, где было в достатке хвороста. Разложил и разжёг костёр, а скоро стало и вечереть. Пока в котелке булькал чай, он нарубил для подстилки веток и притащил к месту своего ночлега. В этот момент донёсся звук мотора. Иван знал, что так рокочут лопасти вертолёта. Вертолёты в этих местах появлялись редко, и то пролётом, потому что в таёжной глуши трудно было найти подходящие площадки для посадки. Иван подумал, что и этот вертолёт пролетит дальше, но машина вдруг стала кружить над голой вершиной сопки. Егеря это заинтересовало, он поднял голову и стал следить за вертолётом, гадая, что же ему здесь понадобилось.
Неожиданно почти на самой вершине сопки появился яркий свет. Иван точно знал, что это был не огонь костра и не свет фонаря – слишком уж мощным был этот свет. И в ту же минуту вертолёт стал снижаться, а потом и вовсе пропал за утёсом. Через несколько минут пропал и свет. Актанку так поразило всё это, что он долго стоял, разинув от удивления рот. Опомнился только тогда, когда чай в котелке от сильного жара стал переливаться через края и заливать костёр. Егерю от страха хотелось тут же затушить костёр и бежать без оглядки от этого странного и страшного места, но любопытство заставляло чего-то ждать. Прошло пять минут, десять, полчаса, но ничего больше не происходило. Иван подумал, что ему это пригрезилось, померещилось, и, в конце концов, успокоился.
Спал он в эту ночь беспокойно, урывками, хотя долгие годы жизни в тайге Актанка был привычен ко всему: и к неожиданному появлению зверя, и к перемене погоды, когда вдруг после тепла в распадок опускался холод, проникавший с Севера, и к появлению чужого человека. Да и верный Резай никогда не подводил хозяина, он всегда был настороже, и если появлялась какая-то опасность, всегда давал об этом знать ворчанием или лаем. Разбудил его странный звук, словно под самым ухом пел сверчок. Иван быстро вскочил, тыльной стороной ладони протёр опухшие глаза и посмотрел на вершину сопки. И хотя было довольно светло, он успел увидеть на вершине сопки слабый свет. Вертолёта он не увидел, но почему-то не сомневался, что разбудило его не пение сверчка, а звук летящего вертолёта.
Проверить, что же находилось на вершине сопки, Актанка не смог бы при всём желании: всё подножие заросло таким густым чащобником, что продираться cквозь него было бы равносильно преодолению фронтовой разделяющей полосы, состоящей из густой сети с колючей проволокой. Местами склоны сопки были такими отвесными и высокими, что без специального альпинистского снаряжения здесь было не обойтись.
Егерь решил остаться в распадке ещё на сутки – слишком сильно поразили его последние события. Но за день ничего так и не произошло. Резай тоже вёл себя вполне естественно: он облаивал соболя или белку, игрался у берега с лягушками, рыскал среди леса и снова возвращался, иногда ложился на траву и лениво вытягивался на солнцепёке или выкусывал надоедливых блох. Но к вечеру Резай повёл себя очень странно. Он насторожился, скулил и крутился волчком вокруг ног хозяина, шерсть его вставала дыбом. Иногда собака убегала вдоль берега и быстро возвращалась. Иван не мог понять, почему так изменилось поведение его верного и многоопытного пса, ведь вокруг ничего не предвещало никакой опасности. Но Резай снова и снова настораживался, втягивая носом неведомые ему запахи, иногда глядел в глаза охотника, словно говоря: что же ты стоишь, почему ничего не предпринимаешь, ведь здесь же кругом опасность.
В этом месте Актанка прервал свой рассказ, снова набил трубку и прикурил её от уголька. Лукерья не выдержала:
– Дядя Актанка, а дальше-то что случилось? Рассказывайте, рассказывайте, это очень интересно.
Попыхав дымом, егерь продолжал свой рассказ:
– Сначала я подумал, что Резая беспокоит болотный газ. В тех местах очень много старых болот, которые летом начинают выделять метан. Бывали случаи, когда там находили мёртвых зверей. Но метаном совсем не пахло. Я решил проверить. Перезарядил на всякий случай «сайгу» и пошёл вдоль берега. Резай увязался со мной. Чем дальше мы уходили, тем больше он дрожал, крутился возле ног, потом стал прижиматься и тихонько скулить. Я продрался сквозь заросли и вышел на чистинку. Гляжу – у берега копошится кто-то, вроде как моется. Чуть в сторонке человек пьёт воду из ручья. Только странный какой-то человек-то. Будто бы голый и в то же время не голый.
– Это как, голый – не голый, – прервал Ивана дед Устин. – Ты рассказывай яснее.
– Вот и я поначалу не понял. Вроде бы как трико на нём, белое такое, в обтяжку. А за спиной что-то вроде сидора, длинный такой и тоже белый. Я прямо оторопел. Другой, тот, что пил, тоже на него похож, только маленький, вроде как ребёнок. Я кричу: «Эй, вы кто? Чего тут делаете?» Маленький-то испугался, сжался весь в комочек, потом встал и быстро побежал к другому, к взрослому. Ножки у него длинные, кривые, как деревянные загогулины, и красные, как у курицы. А закричал так, что у меня поджилки затряслись: пронзительно так, длинно, тонким голоском. Взрослый обернулся, спокойно так поглядел на меня и вылез из воды. Матерь Божья, гляжу, а это баба. – Актанка повернулся к девушке. – Ты извини, Луша, но у неё всё при ней было: груди, значит, ну и всё остальное. И ведь совсем голая, только кожа вроде как пушком, меленьким таким, беленьким, покрыта. Я и ахнул. Рот открываю, а спросить ничего не могу, как онемел. И тут смотрю, а сидор-то у неё за плечами расправляется и превращается в крылья.
Тут не выдержала Лукерья. Насмешливо глядя на егеря, она спросила:
– Дядя Актанка, а вы не придумываете? Это сказка какая-то.
Иван неожиданно встал с чурбака, вскинул голову к небу и наложил на себя убедительный широкий крест. С чувством произнёс:
– Вот вам крест – чистая правда.
Дед Устин серьёзно заметил:
– Видать, правду мне рассказывал покойный батюшка, про алмыса-то. А я ведь не верил по-молодости, смеялся над ним. Вот как ты, Лукерья.
Луша стала оправдываться:
– Да я чего, дедуша, я ничего. Просто уж больно невероятно.
– Запомни, – поучительно, погрозив пальцем, сказал дед Устин, – если человек что-то говорит под крестом господним, значит, он клятву за свои слова берёт. Это у вас, городских, там всё хиханьки да хаханьки над Богом вытворяют, а таёжный православный человек всегда под Богом живёт и под крестом никогда врать не станет. Поняла ли?
Опустив голову и покраснев, Луша ответила:
– Да поняла я всё, дедуша. Вы уж простите меня, дядя Актанка.
Иван ничего не ответил. После долгого и тяжёлого молчания дед Устин сказал:
– А ты рассказывай, Ваня, не обращай внимания на эту неверу и балаболку.
Актанка вздохнул и продолжал:
– Да я и сам никому и ни за что не поверил бы, если бы своими глазами не видел. Вот штука какая. – Рассказчик не забыл пососать свою табачную люльку, выпустив изо рта несколько порций дыма. – Да, так вот. Женщина эта расправила свои крылья, глядит на меня таким неподвижным взглядом, как у сыча, словно прицеливается, и застрелить хочет. Я-то понимаю, что взглядом застрелить нельзя, а всё равно жутко, потому что глаза у неё большие, круглые, как часы.
– А как они выглядели-то, дядя Актанка, – снова не вытерпела Лукерья. – Они на человека похожи или как?
– Да как тебе сказать. Дитёнок больше на птенца похож. Лицо у него такое вытянутое, рот не рот, клюв не клюв, уши большие, оттопыренные, острые, две ручки, и тоже сидор за плечами. Это я уж потом понял, что это не сидор, а сложенные за спиной крылья. А женщина-то ладная: гладкая такая, даже красивая, с обыкновенными ногами и руками. Вобщем, взглянула она на меня, каркнула что-то своему птенцу. Потом они взмахнули крыльями, поднялись в воздух и полетели, прямо над бережком, низко так, и пропали. – После долгой паузы Актанка глубоко вздохнул, посмотрел на небо и добавил: – Уходить из тайги надо. Скоро здесь совсем плохо будет.
– Почему, дядя Актанка? – спросила Лукерья.
– Примета такая есть. У меня на Алтае мой друг живёт, он шаманит. Он рассказывал, что у них в горах растут оленьи камни. Под каждым этим камнем большая дыра, в которой живут люди-птицы. Шаман называет их суйла. Когда они недовольны людьми, которые живут на земле, из-под камней вылетает большой огонь, превращается в суйла, и они поедают людей. Женщин они не поедают, и тогда среди них появляются люди с перепонками между руками и ногами, которые летают по воздуху. Эти люди тоже начинают жить под землёй. Скоро и мы все уйдём под землю, – со вздохом закончил Иван Актанка.
Луша поёжилась и передёрнула плечами.
– Как страшно, дедуша! А если это правда, что здесь живут эти алмысы. Они нас съедят. Я домой хочу, я к маме и папе хочу!
– Ну, хватит блажить, – прикрикнул дед Устин. – Я здесь шестьдесят лет живу, и никто меня не тронул, не съел и под землю не утащил. А ты поосторожнее со своими легендами, пугаешь девчушу, – обратился он к своему напарнику.
Иван меланхолично ответил:
– Я тут не при чём, люди так рассказывают.
Сегодня Екатерина Арсеньевна Костомарь припоздала на работу. Не по своей вине. На пешеходном переходе водитель чуть задел передним крылом автомобиля мальчишку-школьника лет двенадцати, который перебегал улицу сломя голову на красный свет светофора – видно, опаздывал на уроки. Бледный шофёр выскочил из салона машины и бросился к пацану, который лежал на асфальте и с болезненной гримасой на лице потирал ушибленное бедро. Водитель присел на корточки и дрожащим голосом спросил:
– Парень, ты как, сильно ушибся? Болит? Давай я тебя в больницу отвезу.
Мальчишка отчаянно замотал головой:
– Не, я в больницу не хочу.
– Да ты хоть скажи, сильно болит или нет! – кричал водитель.
– Не, не сильно. Я сейчас, я сейчас встану, не надо ничего, не хочу в больницу.
В толпе, окружившей место происшествия, стояла и Екатерина, которая стала невольным свидетелем случившегося. Она стала проталкиваться сквозь плотную массу тел.
– Разрешите, разрешите пройти.
Кто-то мужским голосом заорал:
– Эй, а ты куда прёшься! Осторожнее! Ой, ногу отдавили, паразиты!
– Да расступитесь же, наконец, – не вытерпев, закричала Катерина, – я врач. Дайте осмотреть мальчика. Что столпились, словно бараны!
Её решительный и твёрдый голос заставил толпу раздвинуться. Катерина присела рядом с мальчишкой.