Банный комплекс Аджхарапа приятно удивил патриция. Баня была сложена из камня, и в ее полу были врыты большие овальные чаши, наполняемые по трубам горячей водой из чугунного котла, стоящего у дальней стены. Возле каждого бассейна располагались сплетенные из ветвей ясеня лежаки. За неделю, прошедшую со дня свержения Дейны, патриций наведывался в бани каждый вечер. Компанию ему неизменно составлял Мачео. Если в овальных теплых бассейнах нежились другие горожане, то они немедленно покидали воду, голышом пробегая по бортикам к раздевалкам, чтобы ненароком не разозлить ангалийца. Патриций же без всякого стеснения сбрасывал с тела тонкий халат, резким движением развязывал пояс на халате Мачео, и они окунались в воду, пока остальные посетители бань подбирали с пола свою разбросанную одежду.
«Постой», – смущенно прошептал Мачео Шаю, косясь на спешно одевающихся посетителей. Патриций же не любил ждать. И не ждал. Он провел мокрой рукой по волосам юноши, забирая их назад в комок и несильно сжимая.
– Погоди, – улыбаясь, сказал Мачео, – я не захватил с собой масло.
Патриций лишь больно сжал его бедро.
– Сам виноват. Значит, придется потерпеть больше обычного.
Мачео смутился, но Шай сказал:
– Не волнуйся. Я взял немного.
Тяжело дыша, Мачео распластался животом на лежаке, уткнувшись лицом в расстеленное полотенце. Помещение бани было окутано густым белым паром, и капельки пота стекали по скулам Мачео, впитываясь в полотенце. Он стиснул зубы, а запыхавшийся Шай поднялся с его спины и оставил юношу лежать на узком лежаке и негромко постанывать. Патриций томно потянулся, подняв руки высоко к потолку. Обернувшись к Мачео, он присел на лежак и стал массировать стройную спину Мачео и его округлые плечи. Он взял в руки сосуд с маслом. «Опять?» – встрепенулся Мачео, но Шай покачал головой, прищурился, вылил масло себе на ладонь и принялся медленно растирать руками спину Мачео, отчего тот издал протяжный, полный удовольствия и неги стон.
– Твои руки удивительны, – шепнул Мачео, сладко прикрыв глаза.
– Странно, что из всего моего тела тебя поразили именно руки. – Шай провел маслеными ладонями по плечам юноши и стиснул их.
– Ну, не думаю, что массаж можно делать другими частями твоего тела.
– Другими частями своего тела я могу даже держать лук.
– Лучше прибереги свои части для завтрашнего вечера.
– Сегодняшний вечер еще не закончен, – возразил патриций.
– Ну уж нет, – улыбнулся Мачео. – Еще немного, и я засну.
– Поверь, это мне ничуть не помешает.
– Могу только посочувствовать твоему возлюбленному.
– Или позавидовать?
– Или позавидовать, – вторил Мачео. – Каково его имя?
– А с чего ты решил, что у меня есть возлюбленный?
– С того, что будь ты свободен, я схватил бы тебя в охапку и не отпускал до той поры, пока небеса не заберут мою душу. И все же – как зовут этого счастливчика?
– Я не привык обсуждать темы, если мы с собеседником не определили наличие предмета для разговора, – уклонился от ответа Шай.
– Был у меня один любовник, – вздохнув, сказал Мачео, – который никогда не говорил мне ничего определенного. Сколько вечеров мы провели в этих банях вот так, как сейчас мы с тобой. Как только он понимал, что допустил меня слишком близко к своей душе, то всякий раз деликатно отталкивал меня, бормоча что-то похожее, как ты – про неопределенность предмета для разговора. Но, стоило мне отдалиться от него и скоротать вечер в компании других любовников, как он начинал умасливать мой слух сладкими речами. Воодушевленный, я давал отказ любовникам и нырял в его объятия, наслаждаясь ими до тех пор, пока он вновь не заводил разговор про неопределенность предмета.
– Я чувствую в твоих словах вопрос, который ты не решаешься задать, – сухо бросил ему Шай, который всегда утомлялся беседами о сердечных делах.
– Мой вопрос предельно прост и, думаю, хорошо понятен тебе. – Мачео слегка приподнял голову и посмотрел на сидящего над ним Шая. – Есть ли где-то на другом краю Амплерикса юноша, что отчаянно ждет патриция Эрзальской долины, пока тот наслаждается вечерами в далеком Аджхарапе, по ту сторону Чистых гор, в компании другого юноши?
– Не ждет, – ответил Шай, поймав себя на мысли, что он, в общем-то, не лжет в данный момент.
– Стало быть, у меня есть шанс? – эти слова прозвучали робко, как звучит любой вопрос, на который страшно получить отрицательный ответ.
– У тебя есть шанс похвастаться перед своим любовником тем, что ты имел удовольствие делить ложе с патрицием Эрзальской долины. Представь, какой отличной мотивацией это станет для него.
Мачео тяжело вздохнул. Он понял, что пытаться привязать к себе этого непокорного ангалийца – все равно что совладать с диким жеребцом. Если удастся оседлать коня на время, тот устроит дикую, увлекательную, опасную скачку, но в конце выкинет наездника из седла, заставив его больно удариться оземь. Жеребец будет катать наездника столько, сколько угодно жеребцу, но не наезднику, и однажды не позволит более расчесать гриву. Он топнет копытами, встанет на дыбы и унесется вдаль, не оставив за собой ничего, кроме сладких воспоминаний и взвившейся в воздух пыли.
– Скажи мне, – воспользовавшись молчанием Мачео, Шай постарался перевести разговор на другую, более интересную ему тему, – чего не хватает Аджхарапу?
– Не хватает? – переспросил Мачео, почесав нос о полотенце. – А чего не хватает любому городу?
– Ты мне скажи.
– Не хватает свободы. Не хватает земли, не засаженной этими мерзкими хищными розами с их перезревшими клыками. И монет.
– Монет не хватает даже Королеве, – усмехнулся патриций, и его руки скользнули к пояснице любовника. – Но в чем жители Аджхарапа нуждаются особенно остро? За то время, которое я провел в вашем городе, смог понять только то, что вы не испытываете недостатка в цветах.
– Для чего ты спрашиваешь?
– Хочу быть полезным Аджхарапу. Хочу, чтобы жители не видели во мне капризного иноземца, прибравшего к рукам город и прибыльное дело по производству лодок. Отныне Аджхарап – новый протекторат Эрзальской долины, но мне нужно заявить о себе жителям в правильном ключе. Нужна их поддержка.
– Поддержка для чего?
– Для того, чтобы обеспечить себе нужную репутацию и стать истинным правителем протектората.
– Город является протекторатом только в твоих мечтах, – ответил Мачео. – Корона не давала на то своего согласия.
– Корона поглощена заботами о больной Королеве, а не о далекой территории Восточного Амплерикса. С Триарби я смогу договориться. Сейчас же меня интересует другое – чего не хватает Аджхарапу?
– Чего нам не хватает… – задумчиво сказал Мачео. – Пару лет назад на нашу центральную набережную обрушился осколок скалы с Чистых гор. Несколько домов оказались погребены под камнепадом вместе с обитателями.
– Да, я видел ту глыбу в реке. – Ладони патриция поднялись по спине юноши. – В тот день, когда ваши стражники вели меня в мэрию к Дейне.
– Из-за камнепада течение реки затруднено, большие корабли не проходят. Только лодки. Торговля не умерла, но… прихворнула. А еще речная вода.
– Что с водой?
– Раньше, до камнепада, она была почти прозрачной в городской черте, даром что Арамей зовется млечноводным. Словно сами Чистые горы забирали из воды молочный оттенок на западе и пропускали ее к нам, на восток, уже ясной, точно стекло.
– У вас я уже успел искупаться, – сказал патриций, вспомнив свою первую встречу с Клареной. – Вода как будто была густой.
– Она застаивается возле пирсов и в гавани. И воняет время от времени. Даже аромат цветов не может заглушить запах. Особенно в штиль.
– Штиль… – повторил Шай и добавил: – Порою эрзальские ветра тоже требуют покоя.
– Несколько раз в неделю мы вычищаем дно реки от ила, а пирсы – от скользких водорослей. Иначе никак, – сказал Мачео. – Бега реки нам не хватает, ее быстрого течения, вот чего.
– Прекрасно. Я помогу вам.
– Ты? – усмехнулся Мачео. – Голыми руками? Или той частью тела, которой ты можешь держать даже лук? Мы уже второй год пытаемся раздробить кирками ту насыпь. Но пройдет еще несколько лет, прежде чем русло Арамея будет освобождено от глыбы хотя бы наполовину.
– Части своего тела я предпочту приберечь для твоего. Но думаю, что разделаться с глыбой мне под силу.
– Вооружишься хлыстом и будешь подгонять работников? Так Дейна уже делала.
– Глупый мальчишка, – улыбнулся патриций. – Красивый, но глупый. Пойдем за мной.
Шай поднялся с лежака и протянул Мачео скользкую от масла руку. Тот ухватился за нее и встал, улыбнувшись на комплимент.
– Помимо тебя у Дейны были еще советники? – спросил патриций.
– Помимо меня? Не смеши. Я не был ей советником. Я был ей помощником.
– Ну, пусть помощником. Не придирайся к словам.
– А я не придираюсь. Советовать, как вытереть задницу – это одно, а помогать это сделать – совсем другое. Не находишь?
Патриций замедлил шаг, повернул голову к Мачео, но промолчал. Умение острословить всегда было для Шая знаком неслабого ума, и эти знаки прельщали его. Мачео, чей ум слабым назвать было нельзя, понял это.
– В Аджхарапе устроен синедрион, – продолжил Мачео, когда Шай двинулся дальше. – В состав городского синедриона входят трое: Эрбус, начальник стражи, Акира, старшая из счетоводов мэрии, и главный лекарь Одвин. А Дейна председательствует в синедрионе.
– Председательствовала, – поправил его Шай. – Расскажи мне о каждом из них. В чем их интерес, если не брать в расчет жалование и положение? В чем слабости?
– Слабостью лекаря Одвина являюсь я, – сказал Мачео. – Безо всякого результата для него, впрочем.
– Части его тела не в состоянии держать лук?
– Той части не видно за рыхлым старым большим животом, – ответил Мачео.
– А ты видел?
– Небеса уберегли. Просто допускаю. Он одаренный травник. Очень любит пиво и очень любит поглядывать на меня, когда приходит к Дейне. Судя по тому, что за большим животом не видно других частей его тела, я предположу, что любовь к пиву все же сильнее.
– Кто он для Дейны?
– Скорее привычка, доставшаяся от ее отца. Одвин был в синедрионе еще при нем. Он единственный, кто остался из прошлого синедриона.
– Он авторитет?
– Разве что для юношей, что торгуют своим телом. Да и за тот авторитет Одвин платит им монетой. Дейна слушает его порой, но не всегда считается с его мнением. Впрочем, сомневаюсь, что Одвина это сильно беспокоит. Он в синедрионе только ради прибавки к жалованию. Это к словам об интересе.
– Хорошо. А начальник стражи?
– Эрбус не такой старый. Довольно крепкий мужик, опытный воин. Его уважают. Даже плавийцы, которые дежурят в Аджхарапе, прислушиваются к его словам. Месяц назад в городе заметили Хищника, и Эрбус в одиночку разрубил его. Хищник прикинулся торговцем из Серебряной Слезы и одним вечером, когда на площади было малолюдно, последовал за дочкой корабельщика. Говорят, дети для Хищников – что запеченная тыква для Дейны. Отец девчонки заметил его за миг до того, как торговец собирался схватить ее. Врезал ему прямо промеж глаз и сломал нос. Капли черной крови – и все стало понятно. Хищник не успел даже обратиться, как Эрбус, который проходил неподалеку, разделил его своим мечом на две равные половины. Голова еще человечья была, а внизу уже мохнатые белые лапы показались. Так он и рухнул на землю, в таком виде. Его даже сразу не сожгли – два дня он гнил на площади, пока на него только ленивый не посмотрел. С тех пор Эрбус – местный герой, это даже плавийцы признали, ведь их бы высекли до полусмерти, кабы Хищник девку пожрал.
– В чем его слабость?
– Такие слабостей не показывают. У него нет глаза – это, наверное, единственный его изъян. Лишился в битве. У Дейны он был в фаворитах, и даже когда дело касалось условий сделок, его слово было выше мнения Акиры.
– Акира, надо думать, его недолюбливает?
– Его все в синедрионе недолюбливают, кроме Дейны. Он очень умный и властный. Пытается подчеркнуть первое и скрыть второе.
– А что та счетоводка?
– Акира? Акира самая молодая из состава синедриона. У нее в позапрошлом году утонули муж и сын. Вышли на лодке на воду как раз тогда, когда в Арамей обрушился камнепад. Их вместе с лодкой придавило глыбами. С тех пор Акира немного отрешенная. Она знает свое дело, аккуратно ведет счет монет, у Дейны к ней никогда не было нареканий. Мне кажется, после смерти сына и мужа она живет больше по привычке, чем для удовольствия. К городским делам проявляет мало внимания, только если дело не касается финансов.
– В чем, как я понял, ее легко может подвинуть местный герой Эрбус?
– Да, бывало такое, и нередко.
Когда они вышли из бани, то столкнулись на улице с Клареной и теми самыми стражниками, которые в свое время затолкали патриция в мэрию к Дейне и привязали руками к столбу на третьем этаже. Завидев знакомое лицо, Кларена так обрадовалась патрицию, что почти даже улыбнулась ему, хотя это было не в ее привычке.
– Я уж думала, ты растаял там, в бане. Или что массажисты вкатали тебя в лежак.
– В лежак вкатали Мачео. И не массажисты, – ответил Шай. – Давно тебя не видел.
– Я предпочитаю ночевать в кровати, а не в чашах с горячей водой.
Стражники, нервно поглядывая на патриция, не решались заговорить с ним. Шай подошел к одному из них и похлопал его по плечу, отчего стражник поежился.
– Какой ты нерешительный, – бросил ему патриций. – Молчишь, не говоришь со мной. Как видишь, во рту у меня нет кляпа. Но, если тебе так привычней, я могу взять что-нибудь в рот.
Стражник вытянулся во весь рост и отрицательно замотал головой.
– Мне бы переброситься парой слов с вашей бывшей правительницей, – сказал Шай.
Стражники робко переглянулись, будто ожидая мести повелителя ветров за то, что сделали с ним в мэрии.
– Дейны уже нет в городе, – наконец выдавил из себя стражник.
– Бежала? – удивился патриций.
– Нет. Из столицы пришел красный огонь от секретария Далонга. Вчера двое плавийцев посадили ее на каравеллу и повезли в Триарби на разговор с короной.
– Надеюсь, ей будет о чем поведать старику Далонгу. – Шай завел волосы за голову и взлохматил их. – Где советники синедриона?
– С кем из них вы изволите общаться? – с необычайной услужливостью уточнил стражник.
– Не люблю, когда мне отвечают вопросом на вопрос. Общаться изволю со всеми: и с Акирой, если она не занята скорбью по сыну и супругу, и с Эрбусом, если он найдет для меня время в перерывах между сражениями с Хищниками, и даже со старым Одвином. Последнему со мной пообщаться будет особенно приятно, сдается мне.
На лице стражника проступил пот – меньше всего он ожидал такой сокрушительной осведомленности.
– Если вам будет угодно… – Стражник вытер лицо рукавом коричневой туники. – Я справлюсь у советников, могут ли они принять вас.
– Мне будет угодно, чтобы они сей момент выползли на свет из своих нор и предстали передо мной.
Стражник подскочил на месте и рванул в противоположную от набережной сторону. Шай с почтением выставил свой локоть в сторону Кларены, предлагая ей взять его под руку. Кларена приняла благородный жест и, следуя бок о бок с патрицием, пошла за ним в сторону самого длинного пирса. Мачео рука предложена не была, и он неторопливо шел позади, рассматривая пирс и лодки на реке.
– А ты умеешь быть обходительным с дамами, – сказала Кларена, ощущая пальцами упругий бицепс патриция.
– Я многое умею, – ответил Шай. – И многое знаю. Глупец на троне Эрзальской долины надолго не задержался бы. Когда я был еще совсем юным, меня и сестру обучали танцевать. Матушка хотела, чтобы ее сын умел быть кавалером для дам, а дочь – дамой для кавалеров.
– Но ты стал кавалером для кавалеров.
– Зато надежды матушки насчет моей сестры всецело оправдались. К слову, то, что Альвара делает с кавалерами за закрытыми дверями своей опочивальни, поразило бы даже опытных дам. На свое счастье, матушке и батюшке не привелось узнать об этом.
– Я знаю, что такие, как ты и Мачео, у нас в Байхиби тоже есть.
– Такие, как мы, есть везде.
– Их в Байхиби я никогда не спрашивала. Неловко было. А тебя спрошу. Почему вы не ложитесь с женщинами?
– А почему с женщинами не ложишься ты?
– Потому что… Потому что мне нравятся мужчины, – стушевалась Кларена.
– Вот и мне тоже. Все просто, – ответил Шай, и к этим словам сложно было что-то добавить.
– И все же, – не унималась Кларена, пока они медленно гуляли вдоль пирса, – что тебе нравится в юношах? Это из-за тела и внешности? Или из-за души?
– Я считаю себя сильным. Мне нравится сила. А в мужах силы больше, чем в женщинах. Поэтому юноши всегда были мне много интереснее. А потом, как говаривал один из моих любовников, я просто втянулся.
– Сила, говоришь? Иным женщинам под силу сразить и мужа.
– Иным, да не всем. Мужчина активнее, решительнее, сильнее, чем женщина. Ему присуще движение, а женщине – покой. Женщины подчиняются, мужчины же подчиняют. И мне нравится в них это качество. Есть в мужах что-то такое… То, чего лишены дамы. А наличие мне всегда интереснее, чем отсутствие.
– Если ты про единение двух тел в постели, то и женщины могут подчинять. Давать мужам себя.
– Они дают тогда, когда мужи того возжелают. Не ранее. И не иначе. Способность к действию – вот что манит меня. Кольцо само не сможет нанизаться на перст. Палец же спрашивать мнения кольца не будет, он просто проникнет в него, ощутив кожей вожделенный холод металла.
– Не самое уместное сравнение, должна заметить…
– Неуместность – мое второе имя, – улыбнулся Шай.
– Ты считаешь, женщины не способны к действиям?
– Я говорю это не с целью обидеть тебя. Просто я прав, понимаешь? Женщины способны к действию, но… у них больше слов, чем действий. Им интересна форма. Мужам же интересно содержание. Ты когда-нибудь читала срамные книги?
– Нет. – Кларена почувствовала себя неуютно от такого вопроса, ведь однажды она читала срамную книгу.
– Мальчиком я как-то выкрал у отца одну такую. Тоненькая книжонка. Много рисунков и мало слов. Нарисованные голые тела мужчины и женщины крайне заинтересовали меня. Конечно, меня больше интересовало тело мужчины. На всех рисунках он был в готовности. Был готов дать себя своей нарисованной партнерше, на какую страницу ни взгляни. Каждую ночь перед сном я листал книжку, познавая варианты того, как мужчина и женщина могут делать это в кровати. И представлял себя на месте этого мужчины. И на месте женщины, кстати, тоже. Письмена были лишни в этих книгах – рисунки говорили куда лучше слов. Срамных книг в личной библиотеке отца было много разных. Но объединяло их одно – все они были писаны мужчиной. Ты знаешь хоть об одной такой книге, что вышла бы из-под пера женщины?
– Нет, – ответила Кларена.
– И я нет. А теперь возьмем любовные романы. «Грозные времена», «Побитое сердце», «Возрождение любви» и десятки прочих. Что общего у них?
– Они принадлежат перу женщин.
– Именно. Потому что женщинам интереснее слова, а мужчинам – рисунки. Рисунки и действия, действия, действия. Мужчины любят глазами, а женщины – ушами, Кларена. И, уверен, ты отлично это знаешь сама.
Пирс закончился. Работа на глыбе, перекрывшей русло Арамея, не прекращалась. Одни дробили скальную породу кирками, другие поддевали куски камня ломами, третьи помогали грузить их на телеги. Патриций с любопытством наблюдал за этим, в общем-то, бессмысленным процессом. Без сомнения, Мачео был прав – пройдет не один год, прежде чем глыба убавится в размерах хотя бы вдвое. Шай громко свистнул, и звук разнесся по всему пространству набережной. Работники на глыбе замерли, разогнули спины и, прикрываясь руками от яркого света огненных сфер, которых в черном небе скопилось в изобилии, оглянулись на источник пронзительного свиста.
– Помощь нужна, трудяги? – крикнул им Шай.
– Смотря чем поможешь, – громогласный голос прозвучал со спины.
Патриций обернулся.
Неподалеку от него патриция разглядывали две с половиной пары глаз: невысокая сухая женщина средних лет с длинными рыжеватыми волосами с проседью, округлый лысый старик в длинном темно-зеленом балахоне без пояса и мощный человек на голову выше Шая, с уродливым шрамом вместо левого глаза. Патрицию не понадобилось и момента, чтобы распознать в них Акиру, лекаря Одвина и Эрбуса, кому и принадлежал громкий голос. Шай деликатно отвел от себя руку Кларены и, оставив ее позади, сделал шаг навстречу бывшим советникам Дейны.
– Чем изнеженный ветрами ангалиец может подсобить простым работягам? – Эрбус сверлил Шая большим синим глазом.
– Не имею понятия, почтенный господин, – в голосе Шая не звучало ни намека на почтение. – Правильный вопрос – чем повелитель эрзальских ветров может подсобить работникам своего протектората? Мне для своих работников не жалко ни сил, ни монет, ни совета, ни тем более ветра.
– В красном огне от секретария Далонга содержался приказ доставить в столицу нашу владычицу Дейну. Перечить мы не смели. Но там не было ни слова о том, что Аджхарап передан Гальтингу под протекторат, – Эрбус говорил так, словно он сделал великое одолжение секретарию и сейчас делал его же патрицию.
– Предположу, что там не было ни слова и о том, что Аджхарап не передан Гальтингу под протекторат. – Шай был максимально выдержан и хладнокровен.
– Нам, советникам синедриона, ведомо обо всем, что касается Аджхарапа, – впервые прозвучавший голос старого травника Одвина был вежливым, но уверенным. – И это включает вопросы протектората.
– Стало быть, это включает и вопросы того, что мэр Аджхарапа смела посягнуть на иерархию ступеней и пленила ангалийца? – Брови патриция вопросительно изогнулись.
– При всем уважении, такой тон не делает вам чести, юноша. – Одвин покачал головой.
– Зато ваша осведомленность делает вас троих соучастниками преступления Дейны, – отрезал Шай. – Или я ошибаюсь?
– Всецело ошибаетесь. – Одвин сложил руки на выступающем объемном животе, как на подставке. – Мы в городском синедрионе составляем посильную компанию мэру, но не ее мыслям.
– Еще один красный огонь на имя секретария Далонга, и вы рискуете составить ей компанию в Песочных рукавах. Созерцать молодых юношей в тюремных камерах у вас не получится, если только объятия суровых надзирателей Песочных рукавов не будоражат ваши ночные фантазии, достопочтенный господин Одвин, – сказал Шай.
Одвин переменился в лице, сглотнул и опустил руки вдоль своего толстого, похожего на студень, тела.
– Быть может, и у вас найдется что сказать мне, госпожа Акира? – патриций переключился на старшего счетовода, чем заставил лекаря вздохнуть с облегчением.
– Нет, – тихо, почти безразлично ответила Акира.
– И славно. Меня прельщает, когда счетоводы предпочитают цифры словам.
– Не утрудит ли себя патриций Эрзальской долины рассказом о своих намерениях, которые, очевидно, уже давно назрели в его голове? – вновь заговорил Эрбус.
– А какие намерения были у Дейны? – спросил Шай. – Править Аджхарапом, развивать торговлю, законно властвовать и быть надежной опорой и защитой для своих избирателей. Впрочем, тут есть одна маленькая деталь, ведь ее восхождение на пост мэра не было в полной мере законным, о чем она лично поведала мне ранее.
– Нам ничего не известно об этой маленькой детали, – встрял Одвин, но тут же снова замолчал.
– Очередное доказательство того, что советникам синедриона ведомо далеко не обо всем, что касается Аджхарапа. – Шай добивал оппонента нерушимыми аргументами. – Так вправе ли вы заявлять, что город не является протекторатом Гальтинга?
– Пока я член синедриона, я вправе заявлять обо всем, что заботит меня и моих коллег! – повысил голос Эрбус.
– Пока, – согласился патриций.
– Если у вас, в Эрзальской долине, установлено наследование власти, то в Аджхарапе мы выбираем. Люди выбирают, – продолжил напор начальник городской стражи.
– И я надеюсь, что они выберут меня.
– Наши жители умны и избирательны. – Эрбус сжал руки в кулаки. – Вам не получить их голосов. Таких, как вы, я вижу насквозь!
– Остается только позавидовать силе вашего единственного глаза.
Стоящий у него за спиной Мачео прыснул со смеха. Эрбус рассвирепел и покраснел, но ничего не ответил. Шай был утомлен этим разговором, а силы ему были еще нужны. Он знал, каковым будет его следующий шаг. Знал и заведомо боялся этого шага. Но сейчас у него есть лишь один шанс показать себя. Если он не сделает этого прямо здесь, то мечты о протекторате рухнут так же внезапно, как два года назад камнепад рухнул с вершин Чистых гор в русло Арамея.
Шай повернулся спиной к своим недружелюбным собеседникам и со вздохом окинул взглядом рабочих, дробящих кирками каменную глыбу. Их там было человек восемь – во всяком случае, не больше десяти. Патриций прикрыл глаза и сосредоточился на чем-то очень важном, известном только ему одному. Он точно погрузил себя в молитву неведомому божеству, прося сил и обещая, что в случае успеха божеству будет преподнесена дорогая жертва. Но богов на Амплериксе не было, или же о них не задумывались, а потому никто из присутствующих так и не узнал, с кем в своих мыслях говорил Шай и говорил ли вообще.
Внезапно изумительные зеленые глаза патриция распахнулись, руки синхронно взмыли к небесам, и из кончиков изящных пальцев в небо вылетели несколько воздушных стрел. На улице поднялся ветер, за миг объяв собой каждый клочок Аджхарапа, каждый его закоулок. Резвые потоки воздуха поднимали с земли пыль, песок, щебень, отрывали бутоны у цветов. Из вздернутых кверху рук патриция изливались массивные ветряные завихрения, исчезающие где-то высоко за небесной толщей. Небо стало густым, налетели тучи цвета старого свинца и заслонили собой яркие небесные сферы, свет от которых перестал достигать земли.
На Аджхарап опустился мрак. Распряженная телега, стоящая рядом с перепуганным Одвином, сдвинулась с места. Подхваченная бешеными ветрами, она приподнялась над землей и взмыла под небесный купол, чудом не задев лекаря своими колесами. Люди на городских улицах орали от ужаса и спешно забегали в дома и попадавшиеся на глаза таверны. Тем временем в небе образовался закручивающийся в плотное многослойное кольцо нарост из туч и ветра, который, казалось, вот-вот опустится на город и раздавит его, как жука. С пронзительным грохотом с неба прямо в реку низвергнулись ослепительно яркие молнии – они били в набережную и в воду. За несколько мгновений до того, как последний перепуганный работяга успел соскочить с каменной глыбы в реку, толстая кривая молния впилась прямо в эту скалистую насыпь. Следом другая, третья. Глыба накалилась, покраснела, как уголь, и по ней побежали трещины. Еще момент – и глыба взорвалась. Ее крупные скалистые обломки взлетели в воздух, но не упали на город, ибо танцующие смерчи подхватили каменные осколки и понесли их за пределы города. Бушующие ветра, как вырвавшиеся из клетки дикие хищники, вовсю властвовали над Аджхарапом – они играючи срывали навесы городских таверн, засасывали в себя столы и стулья, выбивали стекла в окнах и разносили крыши в щепки, но не позволяли осколкам разрушенной глыбы пасть на город. Не в силах противиться ветряному плену, начальник городской стражи Эрбус пал на землю и, боясь попасть в смертоносную воздушную воронку, крепко уцепился руками за ствол ясеня. За это же дерево держалась Акира, но лицо ее не выдавало страха – быть может, она решила, что вскоре ей представится долгожданная встреча в Хранилище с душами покойных сына и супруга. Мачео пытался сделать вдох, но ветра словно вырывали воздух из его рта. Он держался обеими руками за перила пирса и кричал. И только Шай, прямой, как лучшая стрела его лучшего лука, не был подвластен своей стихии. Ветра окутали его плотным седым полотном, струясь в небеса, но его волосы и полы платья были неподвижны, словно он один не участвовал в победоносной схватке эрзальских ветров с каменной глыбой, от которой к тому моменту не осталось и следа.
Ветер утих неожиданно. Тучи стали быстро рассасываться, и городскую площадь вмиг изрешетили просочившиеся с неба лучи света. Изнеможенный, бледный Шай устало опустил руки и, не чувствуя себя, в беспамятстве рухнул спиной оземь, больно ударившись головой о поверхность пирса. Опомнившись, Кларена вскочила на ноги и подбежала к патрицию. Она в ужасе обхватила руками лицо – из носа и рта Шая текла, пузырясь и будто шипя, алая кровь, заливая его кожу, волосы и серебристую эластичную тунику.
– Шай! Шай! – тряся патриция за плечи, кричала Кларена, но тот молчал, закрыв глаза. – Ты, толстый! – обернувшись в Одвину, рявкнула девушка. – Помоги ему!
Лекарь, обливаясь струями пота то ли от непрошедшего испуга, то ли от быстрого шага, подбежал к патрицию, приподнял его голову, подложил под нее попавшийся под руку булыжник и повернул голову Шая влево.
– Чтоб хотя бы не захлебнулся, – пробормотал он Кларене.
– Хотя бы? – со злостью зашипела она. – Спаси его, тугодум!
Растерянный Одвин испуганно таращился на исходящего кровью повелителя эрзальских ветров, не в состоянии понять, какое снадобье может помочь патрицию. Шай застонал и медленно открыл глаза – в них была пустота, а сами глаза были не цвета нефрита, но болезненного оттенка недозрелой сливы.
– П-пить, – шепнул он и вновь провалился в забытье.
Вечером следующего дня Шай очнулся. Рядом с ним, на краю большой кровати, сидели Мачео, Кларена и Одвин, который утирал лоб патриция тряпкой, смоченной в охлажденном целебном отваре. Увидев, что патриций открыл глаза, Мачео подпрыгнул на месте и припал к его груди.
– Эй, ты думай, что творишь. – Одвин недовольно попытался оттолкнуть юношу от тела пациента.
– Да отвали ты! – отдернул его руку Мачео, целуя патриция в щеки, губы и подбородок. – Можно подумать, что два красавца в постели – это не то, что ты мечтаешь увидеть, допивая четвертую за вечер пинту.
Шай через силу улыбнулся, обвел глазами комнатушку и спросил:
– Где мы?
– В моей опочивальне, – ответил лекарь.
– Что с каменной глыбой?
– Все именно так, как ты и говорил. – Мачео ласково провел пальцами по шее патриция. – Тебе оказалось под силу с ней совладать.
– Ценой литра крови, которая из тебя текла, как пиво из прохудившейся бочки, – добавила Кларена. – Еще немного, и жизнь покинула бы тебя.
– И ценой двух дюжин лодок, пришвартованных к пирсу, – сказал Одвин.
– А что с ними? – Шай попытался подняться в кровати.
– Как только твои ветра растащили каменную глыбу на части, Арамей хлынул. Сорвал лодки и унес их вниз по течению. И затопил набережную, – сказал Мачео.
– О… – шепнул патриций. – Не самое лучшее начало выборов мэра.
– Ты шутишь? – воскликнула Кларена. – О тебе только и разговоров все эти два дня!
– Хочешь сказать, я валялся тут целых два дня?
– Именно. Но оно того стоило. Ты теперь герой, освободивший Арамей от преграды.
– Правда? – через силу улыбнулся Шай. – Значит, получилось… А что эти придурки из синедриона?
– Один из них не отходил от вашей постели и поил вас травами, – прокашлялся Одвин.
– А двое других? – спросил патриций. – И извините, я не хотел вас обидеть.
– Да есть ли разница, – сказал Мачео. – За годы службы Дейне я изучил все помыслы этого клубка змей, что именуется синедрионом. Одвин проголосует за тебя. Он был предан Дейне, но ее манера управлять не находила последнее время отклика ни у него, ни у жителей. Надо быть слепым, чтобы не видеть: ты – лучший кандидат. А Одвин не слепой. Во всяком случае, не когда речь заходит о созерцании красавцев вроде тебя.
– Если вы и вправду согласитесь дать мне свой голос, – сказал Шай, глядя на лекаря, – я буду править по-другому.
– По-другому не значит лучше. Но я проголосую, – подтвердил лекарь. – Не только по той причине, что вы избавили город от того каменного нароста. И не только потому, что вы приятны моим глазам. Я попросту не хочу видеть Эрбуса во главе Аджхарапа. Акира же – особа непритязательная и ведомая. Уверяю, у вас есть и ее голос. А главное – вы в почете у жителей. Стало быть, избрание вас новым мэром – лишь дело времени и парочки формальностей.
– Дело какого времени?
– Недолгого. Выборы состоятся через семь дней.
Когда спустя еще два дня Шай окреп и впервые покинул покои Одвина, показавшись на публике, его встретили ликующими криками и овациями. Моряки, торговцы, нищие, корабельщики, дети и их родители, старики и счетоводы – все неистово хлопали патрицию, который опешил от такого, без преувеличения, теплого приема. «Шай! Шай! Шай!» – эти крики тонули в аплодисментах и радостных, заливистых возгласах. Даже Акира тихо хлопала в ладоши. Один только Эрбус, стоя поодаль от толпы, безмолвствовал, показательно сложив руки у себя на груди. «Шай! – голоса жителей не думали утихать. – Шая в мэры!»
Патриций стоял на лестнице дома Одвина и смущенно улыбался. Сотни восторженных глаз устремлялись в его сторону, заставляя Шая чувствовать непривычное стеснение. Он поймал себя на мысли, что ангалийцы Эрзальской долины никогда не купали его в овациях. В этом не было ничего удивительного. С древних времен в долине правила династия Лаплари, передавая власть над Гальтингом по наследству. Каждый новый патриций Эрзальской долины получал в свои руки этот город, точно приданое, причитающееся жениху от дома невесты. Законы требовали от ангалийцев послушания, почитания своего правителя, но вот заставить питать восхищение законы не могли. Сейчас, оглядывая толпу Аджхарапа с крыльца, Шай видел в глазах людей именно восхищение, за которое он дорого заплатил кровью. Не успели радостные возгласы чуть утихнуть, как из толпы донеслось очередное: «Шая в мэры!» – и вновь площадь утонула в гуле, заливистых свистах и аплодисментах.
Одвин растерянно смотрел то на горожан, то на патриция. Наконец он выставил ладонь впереди себя, призывая к тишине. Ее не пришлось ждать долго, и тогда лекарь сказал: «Мы с вами условились провести выборы. Они состоятся через несколько дней. На пост мэра Аджхарапа претендуют патриций Эрзальской долины Шай Лаплари и начальник городской стражи Эрбус Одноокий. По традиции мы поставим на площади два железных короба, куда каждый, достигший зрелости, волен будет опустить ясеневый жетон с гербом Аджхарапа. Подсчет голосов будет доверен Акире. Но прежде хочу спросить вас. Должны ли мы ждать и упражняться в подсчетах, когда всем ясно, что город уже сделал свой выбор?»
Толпа прервала его восторженными криками: «Шая в мэры! Шая в мэры!» – доносилось до Одвина со всех сторон. «По закону, – продолжил Одвин, стараясь перекричать толпу, – на голосовании каждый член синедриона обладает одной сотней голосов. Эрбус кандидат, сам за себя голосовать он не может. Должен вам сказать, что свои голоса мы с Акирой намерены отдать нашему герою, освободителю Арамея патрицию Шаю Лаплари. Перевес едва ли будет на стороне Эрбуса, если не только мы, но и вы намерены видеть патриция в мэрии Аджхарапа». Люди вновь зааплодировали: «Шая в мэры! Наш выбор – патриций Шай, освободитель Арамея!»
Одвин повернулся к Шаю и поклонился ему. Стоящая справа от Шая Кларена подошла к патрицию, взяла его руки в свои ладони, нежно сжала их и шепнула: «Ты заслужил это». Но Шай не смотрел ни на нее, ни на Одвина, ни на толпу. Взгляд его был прикован к Эрбусу – лицо начальника стражи было каменным. Оно не выдавало печали от заранее постигшего его проигрыша, не выдавало оно и злобы. Шай поднял руку. Толпа замолчала.
– Почтенный Эрбус, – обратился патриций к своему сопернику, поражение которого уже было неоспоримо вписано в историю Аджхарапа, – а что думаешь ты? Тебе достаточно молвить, и уже завтра на площади появятся железные короба, а жителям будут вручены ясеневые жетоны для полноценного голосования.
Эрбус подался всем телом вперед, оттолкнул стоящего у него на пути зеваку и неспешно пошел к крыльцу дома лекаря. Их с патрицием взгляды встретились и застыли. Толпа не издавала ни звука. Первым прервал молчание Эрбус.
– Никому не было под силу очистить русло реки от камней. Лишь тебе одному, патриций, – он говорил негромко. – В Аджхарапе мне жить и умереть. Это мой город. Я служу ему, служу своему народу. И если народ выбрал тебя… Я не буду обижать себя и своих людей, начиная игру, в которой уже определен победитель. Выборы состоялись, и это столь же ясно, сколь прозрачна вода в Арамее, что вновь разрезает наш город. После того, как Дейну увезли на суд в Триарби, я приготовился занять ее место. Возможно, я заслуживаю его. Но нужен ли я Аджхарапу как правитель? Я мудр. Во всяком случае, неглуп. Но я рожден воином. Ты же, патриций, рожден правителем. Им и умрешь, даже если тебя заковать в цепи и бросить в Огненное море. Правление начинается со свиты, и ты изберешь себе свою. Я последую воле своего народа и признаю мэром тебя. И готов буду тут же уйти на покой.
– Считать монеты можно научить каждого, кто в состоянии орудовать пером, – ответил Шай. – Каждый, кто знает толк в травах, сможет занять пост главного лекаря. Но стражник, обладающий искусством владения мечом и разрубающий Хищника так, что позавидует даже самый опытный плавиец, не рождается каждый день. Ты обяжешь меня, если останешься в городском синедрионе. Если ты готов при своем народе присягнуть мне на верность и поклясться дальше служить Аджхарапу, в ответ я клянусь уважать твое слово на советах и щедро вознаграждать за преданность – мне и городу.
– Ты хочешь оставить меня в синедрионе? – удивленно переспросил Эрбус. – Будь я на твоем месте… Не уверен, что согласился бы видеть в совете того, кто жаждал поста мэра.
– Да, ты жаждал, – подтвердил патриций. – Но опытнее воина Аджхарап не знает. Если ты устал и теперь жаждешь покоя, это твое право. Но если в тебе есть силы и дальше охранять город и говорить свое слово в синедрионе, ты окажешь мне не услугу, но честь. Пусть народ решит.
Громкие крики толпы волнами разнеслись по городу: «Эрбус! Эрбуса в синедрион! Шая в мэры Аджхарапа!»
– Как ответишь на решение своего народа? – спросил патриций.
– У тебя есть голоса Одвина и Акиры, – подумав, сказал Эрбус.
– Верно. Я уже получил поддержку большинства. Эта формальность соблюдена, и возвращаться к ней я не намерен. И перед тем, как ты скажешь мне о своем решении остаться на службе или покинуть ее, я хочу спросить остальных двух советников – признаете ли вы меня мэром Аджхарапа пред своим народом? Если да, то нареките меня им.
Одвин посмотрел на Акиру, которая молча кивнула. Лекарь простер руки к толпе и провозгласил:
– Волей народа и городского синедриона патриций Эрзальской долины Шай Лаплари называется мэром Аджхарапа, да будет его служение городу славным!
Толпа рукоплескала. Шай заметил, что на лице Эрбуса скользнула легкая улыбка. Когда овации убавились, патриций повторил свой вопрос стражнику:
– Так все же? Как ответишь на решение своего народа, Эрбус? Станешь ли мне советником?
– Признаюсь, Дейна более обстоятельно выбирала себе советников. Проверяла их на лояльность.
– Да, глупый правитель выбирает себе советников лояльных и управляемых. Мудрый же правитель выбирает советников профессиональных.
– Справедливо сказано, – ответил Эрбус.
– И мудро, – добавил Шай. – И в знак того, что я намерен править мудро, я готов сказать свое первое решение на посту мэра Аджхарапа перед тем, как ты определишься со своим. В городском синедрионе более не будет податливых и лояльных советников. Поэтому отныне я освобождаю от службы лекаря Одвина и главного счетовода Акиру.
Эти слова словно ударили Одвина по голове. Он приоткрыл рот, повернулся к патрицию и пробормотал:
– Как это понимать, позвольте?
– Вы продолжите находиться на посту главного лекаря. Ваша коллега Акира не уйдет с должности старшего счетовода городской казны. Но советовать мне в синедрионе будут не те, кто хорошо варит травы или ведет аккуратный счет монет, слепо поддерживая всякое начинание мэра, а те, кто знает толк в управлении, и не травами и монетами, но людьми. Эрбус правит городской стражей. И я смею рассчитывать на его опыт и впредь.
Оставив старого травника и дальше глотать ртом воздух, патриций вновь обратился к Эрбусу Одноокому:
– Теперь, почтенный Эрбус, я готов выслушать тебя.
– А я готов остаться в синедрионе, если так будет угодно мэру, – без раздумий ответил главный стражник.
– Мы с Акирой дали тебе свои голоса! – жалобно вмешался Одвин, который уже успел подсчитать, на сколько монет уменьшится его доход после ухода из совета.
– И мне помнится, сделали вы это добровольно и без лишних раздумий, – бросил ему Шай. – Смею надеяться, что мои будущие советники будут подходить к таким вопросам с большей внимательностью. Не так ли, Эрбус?
– Так, – кивнул начальник стражи.
– Как же быстро ты переменил свое мнение насчет патриция, – бросил Одвин Эрбусу с укором. – Или он тебе приглянулся? Ты ведь в курсе, что патриций предпочитает ложиться ночью с мужами?
– Почему это должно беспокоить меня? – сдержанно ответил Эрбус. – Он же не со мной ложится.
– Я предлагаю обсудить новые кандидатуры в члены синедриона, а не кандидатуру моего члена в мужей, – отрезал Шай. – В ближайшие дни я намерен определиться с тем, кто займет оставшийся пост советника синедриона.
– Шай, – шепнул ему Мачео. – Советников трое. Но пока ты выбрал одного только Эрбуса.
– Да, – согласился Шай. – Эрбуса. И тебя.
– Меня? – Глаза Мачео округлились.
– Ты против?
– Я…
– И для ясности. Выбор мой пал на тебя не потому, что ты согревал все эти дни мою постель, но из-за твоего опыта. Ты знаешь о служителях города все. Ты и о городе знаешь все. И эти знания ценны для меня. Помощник мэра – идеальный кандидат на пост советника синедриона. А потому мне осталось выбрать третьего. Сегодня вечером я желаю говорить с тобой и с Эрбусом. Мне нужны ваши предложения. Это ясно?
– Ясно, – сказал Мачео, который не смог утаить улыбки после слов Шая.
– Так точно, – отрезал Эрбус.
– Добро, – сказал Шай. – Почтенным господам Одвину и Акире повелеваю выплатить выходную сумму в двести монет каждому. Расход этот будет отнесен мною на счет Гальтинга, чтобы не подвергать тратам казну Аджхарапа, которую я намерен приумножать неустанно. Намерен и добьюсь этого. Сегодня я желаю ознакомиться с условиями действующих контрактов с землями Амплерикса, закупающими у нас ясеневые лодки, и пересмотреть их в меру необходимости. А на завтра повелеваю закупить фрукты, вино из Ангура и пиво, если их запасов в городских кладовых будет недостаточно для пира, который я намерен устроить в Аджхарапе в честь своего избрания. И этот расход тоже покроет Гальтинг, ибо…
Дальнейшие его слова потонули в овациях.