Вот и настал этот долгожданный день. Меня должны забрать сегодня: то ли днем, после тихого часа, то ли вечером. Для меня это уже не имеет никакого принципиального значения, поскольку я совершенно не понимаю, что буду делать там, на воле. В общей сложности я провела в больнице три месяца, за которые нам удалось наладить мою пищеварительную систему, – я теперь кушаю, как все нормальные люди, а не раз в неделю, и то если не забуду; научилась заново ходить, ежедневными физическими упражнениями заставила мышцы работать. И выглядела я действительно сносно, если не углубляться в то, что творилось у меня на душе.
Родители забирают меня после больничного тихого часа, Мама обхватывает ладонями и крепко обнимает, прижимая к себе с каждым вдохом всё сильнее, как будто старается надышаться каким-то очень приятным для нее ароматом, законсервировать его в глубине ноздрей.
Я с огромным удовольствием натягиваю на себя джинсы и толстовку – изрядно надоело ходить в одной пижаме за время моего пребывания в больнице. Папа уносит мою сумку, Мама, торопясь, на ходу пытается вложить в файл все мои выписки и справки.
Выйдя на улицу, щурюсь от яркого света; ощущение такое, будто я провела три месяца в подземелье. Объекты вдали расплываются – зрение у меня, как оказалось, не самое четкое (ну есть, что есть…с этим и будем работать). Сев в машину, прижимаюсь к холодному запотевшему стеклу. На улице октябрь, еще не приморозило, но стекло уже покрыто испариной от разницы в температуре за окном и внутри машины. Внутри тепло и уютно, ощущаю себя в зоне комфорта. Фары рассеянным светом освещают петли дороги, простирающиеся впереди. Справа сквозь стену облаков разгорается закат, алые и золотые раскаты цвета. В голове нет ни одной мысли, прохлада и влажность окна ласкают лоб, хочется прямо на ходу открыть дверь и бежать… бежать без оглядки, только куда? Да и что там делать дальше? Нужно собрать волю в кулак и начать жить заново, нам ведь никогда не даются те испытания, которые мы не сможем преодолеть?-вот и проверим.
Дома меня встречает пёс-мокрый нос, страшно пушистый и похожий на большой рожок с мороженым, который неистово радуется, видя меня.
Эта картина дает мне основание задуматься над тем, что я была хорошим хозяином. Бабуля суетится у плиты, обнимая меня на ходу. Позже всей семьей собираемся у стола за ужином, о случившемся никто не говорит, Папа старается шутить, я заставляю себя зачерпывать ложкой борщ, но кушать совсем не хочется, ничего не лезет в горло. Напряжение не хочет отпускать меня и затягивает липкими лапками вглубь себя.
После ужина ухожу спать, забираюсь под одеяло и громко кричу от неизвестности и неопределенности, кусаю руки до боли, чтобы не повторять крик и не тревожить и без того взволнованных родителей. А успокоившись, понимаю, что мой крик немой, раздающийся лишь где-то внутри моих оболочек. Волноваться о том, что его кто-то услышит, не стоит.
Чувствую себя сумасшедшей, сумасшествие – пугающий диагноз. А самое страшное во всём этом – что сошедший с ума человек совсем не виноват в том, что в один определенный судьбой день он взял, да и сошел с ума. Сумасшествие – это болезнь, которая разрушает твой мозг. Меня станут жалеть …и общаться, как с ребенком.
Успокаиваю себя тем, что мне просто нужно время – время, которое всегда всё расставляет по своим местам.
Утро вечера мудренее, проваливаюсь в сон.
Не знаю, как называется скорость, которая еще меньше скорости улитки, но мои дни шли именно с ней. Целыми днями я просиживала в своей комнате, перебирала вещи, валялась на пушистом половике, расположенном возле кровати, и смотрела в потолок, забывала поесть, почистить зубы, путала дни и ночи. Даже не знаю, сколько дней прошло с тех пор, как я вышла из больницы. Мне хотелось отгородиться от всего мира, казалось, что люди вокруг знают про меня даже больше, чем я сама. Многие смотрели на меня с жалостью и каким-то глубоко сожалеющим взглядом. В этот период смогла четко осознать, что ненавижу жалость-самое гнусное чувство, которое может испытывать человек к человеку! Даже ненависть приятнее жалости.
Скучно и невыносимо тянулись мои дни до тех пор, пока среди других вещей я не нашла блокнот, сильно походивший на дневник. Взяла с полки листочек бумаги и ручку и написала пару предложений. Это далось мне не очень легко: мышцы в руках, отвечающие за письмо, казались атрофированными, но я старалась изо всех сил. Мне нужно было сравнить почерки: тот, что в дневнике, и мой. Да, сомнений не осталось: это была моя писанина.
Открываю этот толстый, сделанный вручную блокнот с коричневыми кофейными листками и погружаюсь в чтение....