Около 1776 г. некие важные в английских колониях персоны совершили открытие, которое, как продемонстрировали последующие двести лет, оказалось весьма полезным. Они обнаружили, что, создав нацию, символ, узаконенное объединение под названием Соединенные Штаты Америки, смогут отобрать земли, доходы и политическую власть у фаворитов Британской империи. При этом они сумеют сдерживать возможные восстания своих противников и добиваться консенсуса общественного мнения, состоящего в поддержке правления новой, привилегированной верхушки.
Если мы посмотрим на Американскую революцию с этой точки зрения, то поймем, что затея была гениальной, и отцы-основатели заслуживают того благоговейного уважения, с которым к ним относились на протяжении столетий. Они создали наиболее эффективную из современных систем контроля над страной и продемонстрировали грядущим поколениям лидеров преимущества симбиоза патернализма и твердой руки.
Начиная с восстания Натаниэла Бэкона в Виргинии, к 1760 г. произошло 18 восстаний, направленных на свержение колониальных правительств. От Южной Каролины до Нью-Йорка прокатилось 6 мятежей чернокожих, а также 40 бунтов, спровоцированных различными причинами.
Как пишет Джек Грин, в то же самое время появились «стабильные, крепкие, эффективные и признанные на местах политические и общественные элиты». К 60-м гг. XVIII в. эти местные элиты увидели возможность направить большую часть бунтарской энергии против Англии и ее официальных представителей на американском континенте. Это было не осознанным заговором, а накоплением тактических реакций.
После 1763 г., когда Великобритания одержала победу над Францией в Семилетней войне (известной в Америке как Война с французами и индейцами) и изгнала ее из Северной Америки, амбициозные колониальные лидеры перестали опасаться французской угрозы. Оставались лишь два соперника – англичане и индейцы. Первые, обхаживая туземцев, запретили белым селиться за Аппалачами (Прокламация 1763 г.). Вероятно, когда удалось бы отделаться от англичан, можно было бы договориться с индейцами. Еще раз стоит отметить, что у колониальной элиты не было специальной, продуманной стратегии, но происходил рост самосознания по мере развертывания событий.
После поражения Франции британское правительство могло сосредоточить внимание на усилении контроля над колониями. Метрополии были нужны доходы, чтобы платить по военным счетам, и, руководствуясь этой целью, она обратила взор на свои заокеанские владения. Кроме того, колониальная торговля становилась все более важной для экономики Великобритании, а также все более выгодной: если в 1700 г. ее объем составлял около 500 тыс. ф. ст., то к 1770 г. эта цифра возросла уже до 2,8 млн. ф. ст.
Итак, американским лидерам английское правление было не очень нужно, но зато англичан интересовали богатства колоний. Необходимые для конфликта составляющие были налицо.
Война принесла славу генералам, смерть рядовым, богатство торговцам и безработицу беднякам. К моменту окончания войны с французами и индейцами в Нью-Йорке проживало 25 тыс. человек (в 1720 г. их было лишь 7 тыс.). Редактор одной из газет писал о растущем «числе попрошаек и бродяг» на улицах города. В письмах читателей газет звучали вопросы о распределении богатства: «Как часто наши улицы были усыпаны тысячами баррелей муки, предназначенной для торговали, в то время как наши ближайшие соседи с трудом добывают достаточно, чтобы утолить голод клецками?»
Исследование списков городских налогоплательщиков, проведенное Г. Нэшем, показало, что в начале 70-х гг. XVIII в. 5 % налогоплательщиков в Бостоне контролировали 49 % городских активов, облагаемых налогом. Богатство все более и более концентрировалось в Филадельфии, а также в Нью-Йорке. Согласно заверенным в суде завещаниям, к 1750 г. самые состоятельные люди к городах оставляли в наследство по 20 тыс. ф. ст. (сегодня это эквивалентно 5 млн. долл.).
В Бостоне низшие классы стали использовать городское собрание, чтобы выразить свое недовольство. Губернатор Массачусетса писал, что на этих собраниях «наиболее убогие жители города… в силу своего постоянного присутствия [на городских собраниях] имели численное превосходство и при голосовании одерживали победу над добропорядочными джентльменами, купцами, солидными коммерсантами и над всеми остальными достойными горожанами».
По всей вероятности, в Бостоне происходило следующее: несколько юристов, редакторов и купцов, принадлежавших к высшим классам, но исключенных из числа приближенных к Англии правящих кругов – такие люди как Джеймс Отис или Сэмюэл Адамс – организовали «Бостонский кокус-клуб» и благодаря своему ораторскому таланту и публикациям «создавали общественное настроение в ремесленной среде, призвали к действиям «толпу» и формировали ее поведение». Вот как Г. Нэш описывает Отиса: он «с большим сочувствием относился к падению благосостояния и возмущению обычных горожан, не только отражая общественное мнение, но и формируя его».
Эти события явились предзнаменованием долгой истории американской политики, выражавшейся в том, что для достижения собственных целей политические деятели из высших классов общества мобилизовали энергию представителей низших слоев. Это не было абсолютным жульничеством; параллельно проходило и подлинное осознание недовольства низов, что помогает понять эффективность такой тактики в течение нескольких столетий. Вот что пишет об этом Г. Нэш: «Джеймс Отис, Сэмюэл Адамс, Ройалл Тайлер, Оксенбридж Тэчер и многие другие бостонцы, связанные с ремесленниками и рабочими через сеть местных таверн, пожарных команд, и сам «кокус-клуб» отстаивали политические взгляды, согласно которым отношение к мнению тружеников было доверительным, и считалось совершенно законным участие ремесленников и даже рабочих в политическом процессе».
Выступление Дж. Отиса в 1762 г. против консервативных правителей колонии Массачусетс, интересы которых представлял Томас Хатчинсон, являлось образцом того типа риторики, которую мог использовать адвокат, чтобы увлечь за собой мастеровых и ремесленников:
Я вынужден зарабатывать себе на жизнь своими собственными руками, в поте лица, как и большинство из вас, должен пускаться во все тяжкие за свой горький кусок хлеба, который я имею под недовольным взглядом тех, у кого нет никакого естественного, или дарованного свыше, права возвышаться надо мною и кто обязан своими знатностью и почестями беднякам…
В те годы казалось, что Бостон переполнен классовой ненавистью. В 1763 г. в бостонской «Газетт» кто-то написал, что «несколько персон, облеченных властью», проталкивают политические проекты, направленные на то, «чтобы держать людей в нищете, дабы они оставались покорными».
Этим накопившимся недовольством, обращенным против богачей, можно объяснить народные волнения в Бостоне после принятия Закона о гербовом сборе 1765 г. По этому акту англичане облагали население колоний налогом, с тем чтобы заплатить за Войну с французами и индейцами, в ходе которой колонисты пострадали во имя расширения Британской империи. В то лето сапожник по имени Эбенизер Макинтош возглавил толпу, которая разрушила дом состоятельного торговца Эндрю Оливера. Спустя две недели толпа набросилась на дом Томаса Хатчинсона, человека, символизировавшего богатую элиту, управлявшую колониями от имени Англии. Эти люди вломились в дом при помощи топоров, выпили все вино в винном погребе и полностью обчистили дом, вынеся из него мебель и другие предметы. В отчете, оправленном в Великобританию должностными лицами Массачусетса, говорилось, что эти действия были лишь одним из шагов в реализации плана, при котором дома пятнадцати состоятельных людей подлежали уничтожению в ходе «разбойной войны, установления всеобщего равенства и стирания различий между богатыми и бедными».
Это был один из тех моментов, в которые гнев, направленный против богачей, простирался несколько далее, чем того хотели бы лидеры вроде Отиса. Нельзя ли сделать так, чтобы классовая ненависть фокусировалась на пробританскую элиту и обходила стороной элиту национальную? В год нападений на бостонские дома в Нью-Йорке кто-то писал в местной «Газетт»: «Не справедливо ли, чтобы 99, а не 999 человек страдали от сумасбродства и знатности одного, особенно учитывая тот факт, что нередко богатства достигают за счет обнищания своих соседей?» Лидеры революции должны были бы заботиться о том, чтобы удерживать подобные настроения в нужных им границах.
Мастеровые требовали демократического устройства в колониальных городах: открытых заседаний представительных ассамблей, галерей для публики в законодательных собраниях, публикации результатов открытого голосования, для того чтобы избиратели могли контролировать работу своих представителей. Они требовали проведения собраний под открытым небом, чтобы население могло участвовать в политических решениях, требовали более справедливых налогов, контроля над ценами и избрания мастеровых и других простых людей на посты в правительстве.
Как пишет Г. Нэш, самосознание нижних слоев среднего класса особенно в Филадельфии возросло настолько, чтобы вызывать озабоченность не только среди консервативных лоялистов, симпатизировавших Англии, но даже в кругах лидеров революции. «К середине 1776 г. рабочие, ремесленники и мелкие торговцы, применяя не предусмотренные законами меры, тогда как избирательная политика не работала, полностью контролировали Филадельфию». Получая поддержку со стороны некоторых вождей среднего класса (Томаса Пейна, Томаса Янга и др.), они «начали полномасштабную атаку на богатство, подвергнув сомнению даже само право приобретать частную собственность без всяких ограничений».
Во время выборов делегатов конвента 1776 г., на котором должны были разработать конституцию Пенсильвании, комитет граждан убеждал избирателей выступить против «важных и чрезмерно богатых людей… они слишком подходят для того, чтобы стать разграничительными барьерами в обществе». Эта организация составила для конвента билль о правах, в котором содержалось следующее положение: «Сосредоточение огромных богатств в руках отдельных индивидуумов опасно для прав и разрушительно для общего счастья человечества; исходя из этого, каждое свободное государство имеет право препятствовать накоплению такого количества собственности».
В сельской местности, где проживало большинство населения, имел место похожий конфликт между бедными и богатыми, который использовался политическими лидерами, чтобы настроить людей против Англии, предоставляя некоторые блага мятежной бедноте и получая для себя гораздо большие выгоды. В XVIII в. бунты арендаторов Нью-Джерси в 40-х гг., Нью-Йорка в 50-х, а также долины реки Гудзон в 60-х, выступление жителей в северо-восточной части Нью-Йорка, приведшее к отделению Вермонта от этой колонии, не были спорадическим явлением. На протяжении долгого времени существовали общественные движения, в высокой степени организованные, вовлеченные в процесс создания альтернативы властям. Эти движения выступали против горстки богатых землевладельцев, но, поскольку сами землевладельцы были далеко, гнев часто оказывался направленным на фермеров, которые арендовали спорные земли у их владельцев (об этом см., например, новаторское исследование, посвященное сельским восстаниям, предпринятое Э. Кантрименом).
Подобно тому как мятежники в Нью-Джерси ворвались в тюрьмы, чтобы освободить своих друзей, бунтовщики в долине реки Гудзон выпустили на волю заключенных шерифа, а один раз даже пленили его самого. Арендаторы рассматривались как «по большей части отбросы общества», а среди ополченцев, которых шериф графства Олбани повел на Беннингтон в 1771 г., были представители местной верхушки.
Сельские повстанцы видели свою борьбу как битву бедняков против богачей. Свидетель на судебном процессе, проходившем в Нью-Йорке в 1766 г. по делу одного из лидеров бунтовщиков, утверждал, что фермеры, выселенные землевладельцами, «имели справедливое право, однако не могли получить защиты в судебном порядке, потому что были бедны… а бедных всегда притесняют богатые». В Вермонте «Парни с Зеленых гор»[24] Итана Аллена называли себя «бедными людьми… уставшими от обустройства жизни в диких краях», а своих оппонентов – «кучкой адвокатишек и других джентльменов, со всеми их богато украшенными конскими упряжами, комплиментами и французской утонченностью».
Жаждущие земли фермеры, проживавшие в долине реки Гудзон, обратились к англичанам за помощью в борьбе с местными землевладельцами; бунтовщики с Зеленых гор сделали то же самое. Но по мере того как конфликт с Англией обострялся, колониальные лидеры движения за независимость, чтобы привлечь на свою сторону сельских жителей, озаботились тенденцией объединения бедных арендаторов, обративших свой гнев против богачей, с англичанами.
В Северной Каролине в 1766–1771 гг. мощное движение белых фермеров было направлено против состоятельных и коррумпированных представителей власти. Как раз в то же самое время в городах северо-востока разворачивалась затрагивавшая классовые вопросы агитация против англичан. Участники движения в Северной Каролине назывались «регуляторами», и, как писал М. Ки, специалист по истории этого движения, оно состояло из «обладавших классовым сознанием белых фермеров западных районов, которые пытались демократизировать местные органы власти в своих графствах». «Регуляторы» называли себя «бедными трудолюбивыми крестьянами», «работягами», «несчастными бедняками», «угнетаемыми» «богатыми и могущественными… коварными монстрами».
Они видели, что в Северной Каролине богатство срослось с политической властью, и разоблачали тех официальных лиц, «для которых главной целью являлось собственное обогащение». «Регуляторы» были возмущены налоговой системой, особо обременительной для бедняков, а также союзом торговцев с адвокатами, заседавшими в судах, с тем чтобы выбивать долги из изможденных трудом фермеров. В западных графствах, там, где зародилось движение «регуляторов», лишь немногие домохозяйства имели рабов, и, если взять в качестве примера одно такое графство, то 41 % общего числа невольников приходился на менее чем 2 % хозяйств. «Регуляторы» не выражали интересов слуг или рабов, а говорили от лица мелких собственников, скваттеров и фермеров-арендаторов.
Отчет современника о движении «регуляторов» в графстве Ориндж описывает ситуацию следующим образом:
«Таковы были люди из графства Ориндж, оскорбленные шерифом, ограбленные и обворованные… презираемые и осуждаемые депутатами и униженные магистратом, вынужденные платить поборы, зависящие только от алчности чиновника, обязанные платить налог, который, с их точки зрения, идет лишь на обогащение и возвышение немногих, тех, кто постоянно управляет ими, и они не видят избавления от всех этих зол; для власти и закона они были теми, чьи интересы необходимо подавлять, наживаясь на работнике».
В 60-х гг. XVIII столетия в этом графстве «регуляторы» объединились, чтобы воспрепятствовать сбору налогов и конфискации собственности неплательщиков. Официальные власти говорили о «всеобщем мятеже и опасной тенденции в графстве Ориндж» и вынашивали планы их подавления с помощью военных. Семьсот вооруженных фермеров силой добились освобождения двух арестованных предводителей движения. В 1768 г. «регуляторы» обратились к правительству с петицией, выражавшей их недовольство, где, в частности, говорилось о «неравных условиях, на которых бедные и слабые соревнуются с богатыми и обладающими властью».
В графстве Ансон полковник местной милиции жаловался на «небывалые беспорядки, восстания и волнения, раздирающие в настоящее время это графство». Однажды сотня людей сорвала судебное разбирательство. Они также пытались избрать фермеров в законодательную ассамблею, заявляя, что «большинство нашей ассамблеи состоит из адвокатов, чиновников и тех, кто связан с ними». В 1770 г. в Северной Каролине, в Хиллсборо, вспыхнул мощный бунт, во время которого было разгромлено здание суда, судье пришлось спасаться бегством, троих судей и двух торговцев избили, а местные лавки разграбили.
В результате всего этого законодательная ассамблея приняла некоторые незначительные законы реформаторского толка и закон о «предотвращении бунтов и мятежей», а губернатор готовился подавить их с помощью военной силы. В 1771 г. произошла решающая битва, в которой несколько тысяч «регуляторов» потерпели поражение от дисциплинированного войска, использовавшего против них пушку. Шестеро участников движения были повешены. М. Ки пишет, что в трех западных графствах: Ориндже, Ансоне и Роуэне – там, где было больше всего «регуляторов», – их поддерживало от 6 до 7 тыс. человек, в то время как все облагаемое налогами белое население составляло около 8 тыс. человек.
Одним из следствий этого ожесточенного конфликта было то, что лишь небольшая часть «регуляторов» участвовала в Войне за независимость на стороне колонистов. Большинство из них, скорее всего, сохраняли нейтралитет.
К счастью для революционного движения, основные сражения происходили на Севере, а там в городах колониальным лидерам приходилось иметь дело с расколовшимся белым населением; они могли привлечь на свою сторону ремесленников, которых можно было считать средним классом и которые были заинтересованы в войне с Англией, сталкиваясь с конкуренций со стороны британских производителей. Но самой главной проблемой оставалось удержание контроля над неимущими людьми, безработными и голодавшими в период кризиса, последовавшего за окончанием Войны с французами и индейцами.
В Бостоне экономические лишения низших классов в сочетании с гневом, направленным на англичан, привели к народному бунту. Лидеры движения за независимость хотели повернуть энергию толпы против Великобритании, но они также стремились сдержать эту энергию, чтобы она не обратилась против них самих.
Когда в 1767 г. выступления, направленные против Закона о гербовом сборе, охватили Бостон, командующий английскими вооруженными силами в Северной Америке генерал Томас Гейдж дал им следующую оценку:
«Бостонская толпа, взращенная изначально на подстрекательствах со стороны многих важных горожан, увлеченная грабежами, происшедшими сразу после достигнутого было согласия, набросилась, ограбила и разрушила несколько домов, в том числе и дом вице-губернатора… Потом люди сами испугались того духа, которого они выпустили на волю, полагая, что народной яростью не следует управлять, и каждый стал бояться того, что он сам может оказаться следующей жертвой его ненасытности. Такие же страхи распространились и на другие провинции, и, чтобы предотвратить народные восстания, было потрачено столько же усилий, как и на то, чтобы разжечь их».
Комментарий Гейджа говорит о том, что лидеры движения, направленного против Закона о гербовом сборе, поначалу провоцировали действия толпы, но потом испугались, осознав, что ее гнев может обратиться и против их собственного богатства. В то время наиболее обеспеченные 10 % бостонских налогоплательщиков обладали примерно 66 % облагаемых налогами материальных ценностей, тогда как 30 % самых малообеспеченных налогоплательщиков не располагали недвижимостью. Те, кто совсем был лишен имущества (например, чернокожие, женщины и индейцы), не имели права голосовать и принимать участие в городских собраниях. В это число входили также моряки, наемные работники, подмастерья и сервенты.
Исследователь массовых действий в Бостоне в революционный период Д. Хёрдер полагает, что лидеры революции были «похожи на… нерешительных вождей «Сынов свободы», этих выходцев из средних слоев и преуспевающих торговцев», желавших подстегнуть выступления против Великобритании и одновременно обеспокоенных вопросом сохранения контроля над народными массами.
Чтобы лидеры обратили внимание на эту дилемму, понадобился кризис, связанный с Законом об гербовом сборе. Бостонская политическая группа, известная как «Лояльная девятка», – торговцы, винокуры, судовладельцы и мастера-ремесленники, выступавшие против этого закона, – в августе 1765 г. в знак протеста организовала процессию. Во главе ее они поставили пятьдесят мастеров-ремесленников, но им понадобилось мобилизовать работников судоверфей из Норт-энда, а также мастеровых и подмастерьев из Саут-энда. В процессии приняли участие 2 тыс. человек (негры допущены не были). Люди пришли к дому главного сборщика налогов и сожгли его чучело. Но после того как «джентльмены», организовавшие демонстрацию, разошлись, толпа разъярилась еще больше и уничтожила часть собственности этого человека. Как сказал один из членов «Лояльной девятки», это были «невероятно возбужденные разгорячившиеся люди». Похоже, что данная группа старалась держаться в стороне от непосредственного нападения на богатые апартаменты сборщика налогов.
Богачи создавали вооруженные патрули. Теперь, когда проводились городские собрания, те же лидеры, которые планировали демонстрации, осуждали насилие и снимали с себя ответственность за действия толпы. Поскольку целый ряд демонстраций был запланирован на 1 ноября 1765 г., когда Закон о гербовом сборе должен был вступить в силу, и на 5 ноября – День Папы Римского, были предприняты меры, чтобы держать развитие событий под контролем. Чтобы завоевать доверие некоторых мятежных лидеров, для них организовали ужин. А когда Закон о гербовом сборе был отменен в связи с возрастающим сопротивлением, лидеры консерваторов ужесточили свои отношения с бунтовщиками. Они устраивали ежегодные празднования годовщины первой демонстрации против Закона о гербовом сборе, на которые приглашали, как пишет Хёрдер, вовсе не бунтовщиков, а «в основном представителей высшего и среднего класса Бостона, которые отправлялись в экипажах и каретах в Роксбери или Дорчестер на пышные торжества».
Когда британский парламент предпринял еще одну попытку обложить колонии налогами, надеясь, что на этот раз налоговое бремя не будет столь тяжелым и не вызовет такого отчаянного сопротивления, колониальные лидеры прибегли к бойкоту. Но они заявили: «Нет толпам или беспорядкам, пусть личности и собственность ваших самых заклятых врагов будут в безопасности». Сэмюэл Адамс советовал: «Нет толпам черни – нет беспорядкам – нет мятежам». А Джеймс Отис говорил, что «никакие из возможных обстоятельств, даже наиболее жестоких, не могут служить оправданием для мятежей и беспорядков».
Насильственная вербовка на военную службу и расквартирование войск, проводимые англичанами, наносили прямой ущерб морякам и другим наемным работникам. После 1768 г. в Бостоне находилось 2 тыс. солдат, и между ними и народными массами стала нарастать напряженность. Солдаты начали отнимать рабочие места у трудящегося люда, в то время когда работы в городе было недостаточно. Мастеровые и хозяева лавок теряли работу или бизнес вследствие бойкота, объявленного колонистами английским товарам. В 1769 г. в городе был организован комитет, задача которого заключалась в том, чтобы «разработать необходимые меры в целях предоставления работы бедным жителям города, число коих постоянно растет из-за упадка в ремесле и коммерции».
Пятого марта 1770 г. недовольство ремесленников – производителей канатов британскими солдатами, отбиравшими у них кусок хлеба, переросло в открытый конфликт. Толпа собралась у здания таможни и начала провоцировать солдат, в результате чего последние открыли стрельбу и убили первым рабочего-мулата Криспуса Аттакса, а потом и других горожан. Этот инцидент получил название «Бостонская бойня». Ненависть к англичанам росла как на дрожжах. Оправдание шести солдат (двое из которых были наказаны путем клеймления большого пальца руки и уволены из армии) вызвало гнев. Джон Адамс, являвшийся адвокатом этих военных, так описывал участников «Бостонской бойни»: «разношерстная толпа, включавшая развязных парней, негров и мулатов, ирландских и иностранных моряков». Около 10 тыс. горожан из шестнадцатитысячного населения прошли в похоронной процессии, провожая в последний путь жертв кровопролития. Это заставило англичан вывести войска из Бостона и попытаться загладить конфликт.
Насильственная вербовка на военную службу была фоном для «Бостонской бойни». В 60-х гг. XVIII в. против такой вербовки вспыхивали бунты в Нью-Йорке и Ньюпорте (Род-Айленд), где 500 матросов, юношей и чернокожих восстали после пятинедельного пребывания в армии, попав туда путем подобного набора. За шесть недель до бостонских событий в Нью-Йорке произошло столкновение моряков с английскими солдатами, занявшими их рабочие места. В результате один матрос погиб.
Во время «Бостонского чаепития» в декабре 1773 г. городской комитет связи, созданный за год до этих событий для организации антибританских выступлений, по словам Д. Хёрдера, «с самого начала контролировал действия толпы, набросившейся на чай». «Чаепитие» заставило британский парламент принять так называемые «репрессивные акты», фактически установить в Массачусетсе законы военного времени, распустить колониальные органы власти, закрыть Бостонский порт и направить туда войска. Тем не менее оппозиционные настроения на городских собраниях и массовых митингах усилились. Захват англичанами порохового склада привел к тому, что 4 тыс. мужчин со всего Бостона собрались в Кембридже, где у многих местных чиновников были роскошные дома. Толпа заставила этих людей отказаться от своих должностей. Комитеты связи Бостона и других городов приветствовали это выступление, но предупредили о незаконности уничтожения частной собственности.
Историк П. Майер, изучавшая развитие оппозиционных Британии настроений в десятилетие, предшествовавшее 1776 г., в своей книге «От Сопротивления к Революции» подчеркивает сдержанность лидеров и их «стремление к порядку и умеренности», несмотря на желание сопротивляться. Она отмечает: «Должностные лица и члены комитетов «Сынов свободы» почти все были представителями среднего и высшего классов колониального общества». Например, по свидетельству современника, среди «Сынов свободы» в Ньюпорте (Род-Айленд), «были некоторые джентльмены высшего городского сословия – богатые, сознательные и вежливые». В Северной Каролине ячейку этой организации возглавлял «один из богатейших джентльменов и фригольдеров». Похожая ситуация была в Виргинии и Южной Каролине. А «нью-йоркские лидеры занимались небольшим, но вызывающим уважение предпринимательством». Однако их целью было расширение организации, развитие массовой поддержки среди тех, кто зарабатывал на жизнь наемным трудом.
Многие местные отделения «Сынов свободы», как, например, ячейка в Милфорде (Коннектикут), заявляли о своем «огромном отвращении» к беззаконию, а ячейка в Аннаполисе выступала против «любых бунтов или незаконных собраний, ведущих к нарушению общественного спокойствия». Дж. Адамс выказывал похожие опасения: «Сии обмазывания дегтем и обваливания перьями, сии вторжения грубых и дерзких бунтовщиков в дома в поисках восстановления справедливости в частных случаях или в силу личных предрассудков и страстей должны быть прекращены».
Образованным джентри Виргинии было, похоже, ясно, что необходимо что-то предпринять, дабы убедить низшие слои общества присоединиться к революционному движению, направив их гнев против Англии. Весной 1774 г. один виргинец писал в своем дневнике: «Низшие классы здесь готовы взбунтоваться, услышав о событиях в Бостоне, многие из них готовы идти сражаться против британцев!» В период принятия Закона о гербовом сборе виргинский оратор, обращаясь к беднякам, заявил: «Разве джентльмены сделаны не из того же материала, что и беднейшие из вас?…Не слушайте догмы, которые могут внести среди нас раскол, напротив, сплотимся, как братья».
Это была проблема, для решения которой отлично подходили ораторские таланты Патрика Генри. Как пишет Р. Айзек, он был «крепко привязан к миру джентри», но говорил словами, которые были понятны массам белой бедноты Виргинии. Земляк П. Генри – Эдмунд Рэндолф характеризовал его стиль «как простоватый и даже беззаботный… Казалось, что паузы, которые он делал, своей продолжительностью могли иногда отвлекать, на самом деле они лишь еще больше приковывали внимание, повышая ожидания [слушателей]».
Риторика П. Генри в Виргинии указала путь к снижению напряженности между высшими и низшими сословиями, объединяя их против англичан. Она заключалась в поиске тех слов, которые, с одной стороны, вдохновили бы все классы и были бы достаточно конкретными в перечислении жалоб, с тем чтобы вызвать гнев людей против британцев, но с другой – оставались бы довольно туманными во избежание классового конфликта внутри самих мятежников, а также чтобы вызвать чувство патриотизма, на котором будет основано движение сопротивления.
Опубликованный в начале 1776 г. и ставший самым популярным в североамериканских колониях памфлет «Здравый смысл» Томаса Пейна оказывал именно такое воздействие. В нем приводился первый мощный аргумент в пользу независимости, и делалось это такими словами, которые мог понять любой, пусть и неграмотный человек: «Общество в любом своем состоянии есть благо, правительство же и самое лучшее есть лишь необходимое зло».
Пейн расправился с идеей о праве королей считать себя помазанниками божьими, рассказав язвительную историю английской монархии, ведущую счет от нормандского завоевания 1066 г., когда Вильгельм Завоеватель явился из Франции, чтобы занять британский трон: «Французский ублюдок, высадившийся во главе вооруженных бандитов и воцарившийся в Англии вопреки согласию ее жителей, является, скажем прямо, крайне мерзким и низким пращуром. В таком происхождении, конечно, нет ничего божественного».
Автор обращал внимание на практические преимущества сохранения связи с Англией или отделения от нее; ему было хорошо известно о важной роли экономики:
«Я призываю самых горячих защитников политики примирения показать хотя бы одно преимущество, какое континент может получить от связи с Великобританией. Я повторю этот вызов; таких преимуществ нет. Хлеб наш найдет свой сбыт на любом европейском рынке, а за привозные товары нужно платить, где бы мы их ни покупали».
Что же касалось неблагоприятных сторон отношений с Англией, то здесь Пейн апеллировал к памяти колонистов обо всех войнах, в которые метрополия их вовлекала, войнах, стоивших жизней и денег:
«Неудобства же и убытки, какие мы терпим от этой связи, неисчислимы… всякое подчинение Великобритании или зависимость от нее грозит непосредственно втянуть наш континент в европейские войны и распри и ссорят нас с нациями, которые иначе искали бы нашей дружбы».
Постепенно он усиливал эмоциональный накал:
«Все, что есть верного и разумного, молит об отделении. Кровь убитых, рыдающий голос природы вопиют нам: «ПОРА РАССТАТЬСЯ»».
В 1776 г. вышло 25 изданий «Здравого смысла», разошедшегося сотнями тысяч экземпляров. Вполне возможно, что каждый грамотный колонист или прочел это произведение, или по крайней мере знал его содержание. Памфлеты к тому времени стали основным форумом, где обсуждался вопрос об отношениях с Англией. В 1750–1776 гг. было выпущено 400 памфлетов, в которых дебатировались те или иные аспекты Закона о гербовом сборе, «Бостонской бойни» и «Бостонского чаепития» или общие вопросы неподчинения законам, лояльности властям, прав и обязанностей.
Памфлет Т. Пейна был обращен к широким кругам общественности, так или иначе недовольным Великобританией. Но он вызвал некоторый трепет среди аристократов вроде Дж. Адамса, которые поддерживали патриотические цели, но хотели удостовериться, что дело не зайдет слишком далеко в направлении демократии. Пейн осуждал так называемое сбалансированное правительство английских палат лордов и общин и призывал к созданию однопалатных представительных органов власти, в которых присутствовали бы представители народа. Адамс же осуждал план Пейна как «настолько демократичный, без каких-либо ограничений или даже попыток установить равновесие и сдерживающие факторы, что он может привести к неразберихе и даже сотворить зло». Адамс считал, что народным ассамблеям нужен противовес, поскольку они были «плодовиты насчет поспешных выводов и абсурдных суждений».
Сам Пейн происходил из «низших сословий» Англии – он был мастером по изготовлению корсетов, сборщиком налогов, учителем, неимущим эмигрантом, уехавшим в Америку. Он прибыл в Филадельфию в 1774 г., когда антианглийская агитация в колониях уже набрала силу. Филадельфийские ремесленники и мастеровые вместе с квалифицированными рабочими, подмастерьями и простыми работниками формировали политически сознательную милицию, собирая под ее знамена «в целом всякую шпану и нечисть – грязную, мятежную и недовольную», как их описывали местные аристократы. Выступая просто и твердо, Пейн мог выражать интересы этих политически сознательных представителей низшего класса (он являлся противником имущественного ценза на выборах в Пенсильвании). Но ему было важнее выступать от имени средней категории населения. «Велики размеры богатства, а на другом краю – нищета, которая, сужая круг знакомых человека, уменьшает и его возможности познания».